Рэю даже думать не хочется о других планетах и городах. Его почти смущает мысль о том, что его мир, прекрасный, простой и понятный мир, оказался таким незначительным по сравнению со всем тем, что знает Лира. Он кажется крошечным в рамках необъятности, о которой говорит белокурая девушка: кровь будоражит одно лишь упоминание других планет и городов. Несмотря на ужас, связанный с погружением в неизвестность, музыкант ловит себя на том, что ему любопытно.
Он чувствует, что хотел бы узнать, что может предложить ему эта планета и другие, наверняка настолько отличающиеся от нее, что невозможно воображением ограниченного человеческого мозга предположить и тысячную часть тех чудес, что ждут за пределами Лиреи. Интересно, похожи ли далекие города на то, что Рэй видел в футуристичных фильмах, вещавших о фантастичном будущем или запредельном, сокрытом за светом звезд и пугающей чернотой обозримого космоса настоящем? Тем не менее, эта искорка живого любопытства меркнет, едва вспыхнув, за толщей потерянности и напряжения, за бессилием и сопутствующим нежеланием предпринимать хоть что-то. Поэтому интерес схлопывается, затухает, и от эмоции остается лишь первоначальное смущение, почти стыд за те места, откуда он родом.
Он вздыхает, чувствуя, что устал, словно после изнурительного рабочего дня. Слова Лиры слушает с вымученной улыбкой, удивляясь тому, насколько просто она принимает не только его присутствие, заботливо предоставляя средства для существования и социальной акклиматизации, но и его чувства. От заботы, которой девушка так старательно его окружает, от погруженности в проблемы незнакомца веет чем-то нездоровым. Тем не менее, говорить об этом не хочется. Эмпатия Лиры бальзамом ложится поверх его воспаленных чувств и если не блокирует негатив, то, как минимум, остужает. Рэю почти не кажется после ее слов, будто почва из-под ног ушла безвозвратно.
- Спасибо, – говорит он совершенно просто, не пытаясь играть в учтивость. Он действительно чувствует свою важность, парадоксальную, такую нужную сейчас. – Я не знаю, что именно заставило тебя протянуть мне руку помощи. Тебе привычно заботиться об убогих, раз ты целительница, или мне просто повезло? - музыкант усмехается, не упуская даже сейчас возможность подколоть Лиру. Он, само собой, заметил, что Лира до сих пор смотрит в его сторону осторожно, стараясь не касаться взглядом обнаженных участков тела. – В любом случае я тебе благодарен. Не знаю, что бы я делал без твоей помощи.
Действительно, Рэю даже думать не хочется о том, что могло бы с ним случиться при менее неблагоприятном исходе. Живущие столетие или несколько столетий, со сверхчеловеческими способностями или нет, люди всегда остаются людьми. И таких, как Лира, среди них не придется считать долго. Зато мерзавцев, которые использовали бы молодого человека в своих целях, вынуждая работать до потери сознания или, еще лучше, вынудили бы торговать собой, в любом мире отыщется немало.
- Я скоро вернусь. Надеюсь, в душе меня не ждут магические сюрпризы или неведомые технологии? Не хотелось бы вынуждать тебя бежать на мой зов, - и снова очередная шутка на грани флирта, что вырывается практически машинально. Рэй забирает полотенце из рук Лиры аккуратно, хмыкает в ответ на ее «заняться чем хочешь». – Чем угодно? Ну, тогда мне уже не терпится. Я постараюсь не задерживаться.
Уже в ванной комнате он стягивает с себя остатки одежды, швыряет ее куда-то в угол и предстает перед зеркалом полностью обнаженным. Несмотря на то, что Рэй видит свое отражение изо дня в день, ему кажется в эту секунду, точно только теперь, вдали от дома, от всех привычных понятий о жизни, он действительно себя видит. Ладонь ложится на прохладное стекло, скользит вдоль силуэта в зеркале, вдоль выпирающих ребер. Взгляд натыкается на ответный взгляд, лихорадочный, масляно-блестящий, совершенно загнанный. Взгляд слабого, потерянного человека.
Ему хочется отстраниться, точно «зазеркальный» Рэй может заразить его всем тем, что делает его жалким. До тошноты не хочется верить, что это и есть он сам. Он отступает на пару шагов назад, но так и не находит в себе силы оторвать взгляд. Смотрит до тех пор, пока плечи не начинают дрожать.
Это и есть я. Это то, кем я стал, пора признать.
Осознание накрывает внезапно и беспощадно: он ненавидел себя годами. Презирал, а потому изводил и мучил, затуманивая разум различными веществами. Тело ответило ему: невиданной прежде худобой, бледностью, почти серостью кожи, синяками под глазами, подчеркивающими усталый взгляд. Дрожью в конечностях и ломкостью ногтей, потерявшими свой естественный блеск волосами. Рэй закрывает лицо ладонями, давит на глазные яблоки под веками, пока не становится больно, не желая больше смотреть на то, каким он стал. Образ не исчезает. Тупая боль в грудной клетке, тревожная и плотная, разрастается, как опухоль. Через несколько мгновений она превращается в ярость.
Его кулак с силой врезается в кафель, нарушая тишину Лириной обители. Резкая вспышка боли выжигает скопившееся напряжение, смывает ее пульсирующим потоком, неся Рэю чувство освобождения. Он бьет снова, наказывая себя за дни слабости, а затем в третий раз, уже слабее, чтобы закрепить эффект от акта агрессии. Костяшки, содранные в кровь, приятно саднят, а сама кисть наливается тяжестью. Сердце гулко мечется в груди. Музыкант вскидывает голову и смотрит на себя опять, в упор, с вызовом. Человек в отражении отвечает ему прямым и решительным взглядом. И впервые за долгие годы в этом взгляде есть что-то, кроме глубокого отвращения к себе.
Чувствуя себя несколько лучше, чем пару минут назад, музыкант бодро, насколько позволяет его состояние, перемахивает через край ванны и проворачивает рычаг. Струи воды обрушиваются на него сверху жгучим дождем. Горячие и интенсивные, они смывают добрую часть усталости, запах пота и, кажется, рвоты, и вместе с ними – отвратительное послевкусие дня накануне пробуждения в лирейском лесу. Он моет волосы тщательно, почти яростно, трет кожу так, точно пытается стереть вместе с тем жизнь, оставленную позади, сбросить старую оболочку. Очнуться обновленным в новом для него мире, чтобы он принял его, чужака, за своего.
Закончив водные процедуры, Рэй оборачивает полотенце вокруг бедер (такой расклад может ожидаемо смутить Лиру, но тошнота подступает от одной мысли о прикосновении старой одежды с чистой кожей). Напоследок, покидая комнату, он вновь смотрит на отражение, но больше ничего не может разглядеть по ту сторону запотевшего стекла.
От прохлады коридора у него проступают мурашки. Лиру он находит там же, на кухне, и первым делом хочет попросить у нее чего-то согревающего, но тушуется, замечая по одному ее взгляду, что ей были слышны звуки ударов. Оправдания, придуманные на ходу, звучат неубедительно:
- Я поскользнулся и ударился. Извини, не придумал, чем убрать след крови с кафеля. Ты можешь дать мне тряпку или... Не знаю, что угодно, чтобы тебе не пришлось самой разбираться? - он прячет за спину руку, понимая, что содранные костяшки станут прямым свидетельством его лжи. Поскользнувшись, по случайности не врезаешься кулаком аккурат в стену. Он добавляет для убедительности: - Все в порядке, - и тут же, пытаясь перевести тему: - Ты говорила, кажется, что дашь мне что-то из одежды?
Он чувствует, что хотел бы узнать, что может предложить ему эта планета и другие, наверняка настолько отличающиеся от нее, что невозможно воображением ограниченного человеческого мозга предположить и тысячную часть тех чудес, что ждут за пределами Лиреи. Интересно, похожи ли далекие города на то, что Рэй видел в футуристичных фильмах, вещавших о фантастичном будущем или запредельном, сокрытом за светом звезд и пугающей чернотой обозримого космоса настоящем? Тем не менее, эта искорка живого любопытства меркнет, едва вспыхнув, за толщей потерянности и напряжения, за бессилием и сопутствующим нежеланием предпринимать хоть что-то. Поэтому интерес схлопывается, затухает, и от эмоции остается лишь первоначальное смущение, почти стыд за те места, откуда он родом.
Он вздыхает, чувствуя, что устал, словно после изнурительного рабочего дня. Слова Лиры слушает с вымученной улыбкой, удивляясь тому, насколько просто она принимает не только его присутствие, заботливо предоставляя средства для существования и социальной акклиматизации, но и его чувства. От заботы, которой девушка так старательно его окружает, от погруженности в проблемы незнакомца веет чем-то нездоровым. Тем не менее, говорить об этом не хочется. Эмпатия Лиры бальзамом ложится поверх его воспаленных чувств и если не блокирует негатив, то, как минимум, остужает. Рэю почти не кажется после ее слов, будто почва из-под ног ушла безвозвратно.
- Спасибо, – говорит он совершенно просто, не пытаясь играть в учтивость. Он действительно чувствует свою важность, парадоксальную, такую нужную сейчас. – Я не знаю, что именно заставило тебя протянуть мне руку помощи. Тебе привычно заботиться об убогих, раз ты целительница, или мне просто повезло? - музыкант усмехается, не упуская даже сейчас возможность подколоть Лиру. Он, само собой, заметил, что Лира до сих пор смотрит в его сторону осторожно, стараясь не касаться взглядом обнаженных участков тела. – В любом случае я тебе благодарен. Не знаю, что бы я делал без твоей помощи.
Действительно, Рэю даже думать не хочется о том, что могло бы с ним случиться при менее неблагоприятном исходе. Живущие столетие или несколько столетий, со сверхчеловеческими способностями или нет, люди всегда остаются людьми. И таких, как Лира, среди них не придется считать долго. Зато мерзавцев, которые использовали бы молодого человека в своих целях, вынуждая работать до потери сознания или, еще лучше, вынудили бы торговать собой, в любом мире отыщется немало.
- Я скоро вернусь. Надеюсь, в душе меня не ждут магические сюрпризы или неведомые технологии? Не хотелось бы вынуждать тебя бежать на мой зов, - и снова очередная шутка на грани флирта, что вырывается практически машинально. Рэй забирает полотенце из рук Лиры аккуратно, хмыкает в ответ на ее «заняться чем хочешь». – Чем угодно? Ну, тогда мне уже не терпится. Я постараюсь не задерживаться.
Уже в ванной комнате он стягивает с себя остатки одежды, швыряет ее куда-то в угол и предстает перед зеркалом полностью обнаженным. Несмотря на то, что Рэй видит свое отражение изо дня в день, ему кажется в эту секунду, точно только теперь, вдали от дома, от всех привычных понятий о жизни, он действительно себя видит. Ладонь ложится на прохладное стекло, скользит вдоль силуэта в зеркале, вдоль выпирающих ребер. Взгляд натыкается на ответный взгляд, лихорадочный, масляно-блестящий, совершенно загнанный. Взгляд слабого, потерянного человека.
Ему хочется отстраниться, точно «зазеркальный» Рэй может заразить его всем тем, что делает его жалким. До тошноты не хочется верить, что это и есть он сам. Он отступает на пару шагов назад, но так и не находит в себе силы оторвать взгляд. Смотрит до тех пор, пока плечи не начинают дрожать.
Это и есть я. Это то, кем я стал, пора признать.
Осознание накрывает внезапно и беспощадно: он ненавидел себя годами. Презирал, а потому изводил и мучил, затуманивая разум различными веществами. Тело ответило ему: невиданной прежде худобой, бледностью, почти серостью кожи, синяками под глазами, подчеркивающими усталый взгляд. Дрожью в конечностях и ломкостью ногтей, потерявшими свой естественный блеск волосами. Рэй закрывает лицо ладонями, давит на глазные яблоки под веками, пока не становится больно, не желая больше смотреть на то, каким он стал. Образ не исчезает. Тупая боль в грудной клетке, тревожная и плотная, разрастается, как опухоль. Через несколько мгновений она превращается в ярость.
Его кулак с силой врезается в кафель, нарушая тишину Лириной обители. Резкая вспышка боли выжигает скопившееся напряжение, смывает ее пульсирующим потоком, неся Рэю чувство освобождения. Он бьет снова, наказывая себя за дни слабости, а затем в третий раз, уже слабее, чтобы закрепить эффект от акта агрессии. Костяшки, содранные в кровь, приятно саднят, а сама кисть наливается тяжестью. Сердце гулко мечется в груди. Музыкант вскидывает голову и смотрит на себя опять, в упор, с вызовом. Человек в отражении отвечает ему прямым и решительным взглядом. И впервые за долгие годы в этом взгляде есть что-то, кроме глубокого отвращения к себе.
Чувствуя себя несколько лучше, чем пару минут назад, музыкант бодро, насколько позволяет его состояние, перемахивает через край ванны и проворачивает рычаг. Струи воды обрушиваются на него сверху жгучим дождем. Горячие и интенсивные, они смывают добрую часть усталости, запах пота и, кажется, рвоты, и вместе с ними – отвратительное послевкусие дня накануне пробуждения в лирейском лесу. Он моет волосы тщательно, почти яростно, трет кожу так, точно пытается стереть вместе с тем жизнь, оставленную позади, сбросить старую оболочку. Очнуться обновленным в новом для него мире, чтобы он принял его, чужака, за своего.
Закончив водные процедуры, Рэй оборачивает полотенце вокруг бедер (такой расклад может ожидаемо смутить Лиру, но тошнота подступает от одной мысли о прикосновении старой одежды с чистой кожей). Напоследок, покидая комнату, он вновь смотрит на отражение, но больше ничего не может разглядеть по ту сторону запотевшего стекла.
От прохлады коридора у него проступают мурашки. Лиру он находит там же, на кухне, и первым делом хочет попросить у нее чего-то согревающего, но тушуется, замечая по одному ее взгляду, что ей были слышны звуки ударов. Оправдания, придуманные на ходу, звучат неубедительно:
- Я поскользнулся и ударился. Извини, не придумал, чем убрать след крови с кафеля. Ты можешь дать мне тряпку или... Не знаю, что угодно, чтобы тебе не пришлось самой разбираться? - он прячет за спину руку, понимая, что содранные костяшки станут прямым свидетельством его лжи. Поскользнувшись, по случайности не врезаешься кулаком аккурат в стену. Он добавляет для убедительности: - Все в порядке, - и тут же, пытаясь перевести тему: - Ты говорила, кажется, что дашь мне что-то из одежды?