[Симбер Ресинджер]

Там белел силуэт. Эта мерзкая стая
Летела на свет, что был вместо лица его
Создание из жутких снов в гуще крон
Отдавало это существо сущим злом... (-- с --)

[обсуждалка]

[Симбер Ресинджер]

Недалеко от моря Октопус, которое с высоты полета флайта напоминало детёныша осьминога, раскинулись несколько городов и просто крупных и не очень поселений.

Симбер снижался плавно, уже заметив удачную площадку для посадки. Примерно в четырех часах неспешной пешей ходьбы от территорий одного самобытного клана раскинулся древний лес, и вот он с высоты флайта казался тёмным и несколько гротескным. Его ждала староста клана — Тихерра. Это была уже немолодая зверолюдка (хотя её визуальный облик казался Симберу довольно моложавым). Клан «Смотрящих за истоками» обосновался здесь уже очень давно, вероятно, более ста лет назад. Тогда они возвели не город, а большую клановую усадьбу, которая впоследствии разрослась до более чем сотни дворов, и назвать это место деревней язык не поворачивался.

Здесь не использовали приблуды современного мира, вроде телефонов или персональных компьютеров. Поэтому, когда Симбер увидел письмо на электронной почте от Тихерры, он сразу вспомнил эту сильную духом зверолюдку, которая помогала ему в прошлом году, и удивился подобному способу связи. Тогда он сказал, что Тихерра может обращаться к нему за помощью в любое время. Что же должно было произойти, раз зверолюдка покинула клан, отправилась в ближайший крупный город, чтобы составить письмо и отправить его Симберу?

Как оказалось, в древнем лесу «поселилось зло», которое сводит местных с ума. Те возвращаются после добычи обезумевшими чудовищами и нападают на людей. Но все подробности она обещала рассказать только при личной встрече. Также она сообщила о размещении миссии в гильдии наёмников, так как не знала, сможет ли Симбер помочь. Через несколько часов он уже летел в направлении земель клана.

Симбер прекрасно знал, насколько важен этот лес для клана: по сути, он был единственным источником пропитания и дохода. Там водились очень редкие звери, растения, а также находились залежи энергетических кристаллов. Всё это добывал клан и перепродавал. Их промысел отличался большим разнообразием, однако всем добытчикам приходилось покидать свои дома и ходить в лес. А лес был поистине огромен.

Дом старосты представлял собой трёхэтажное, хорошо сколоченное жилище из чёрного марёнова дуба, просторное и светлое, с мансардой и резными окнами. Флайт Симбера на фоне этой почти средневековой атмосферы казался бы нелепым. Поэтому легионер оставил его у самого леса.

Кажется, здесь уже собрались другие люди, которые тоже не остались равнодушными к зову о помощи.

— Приветствую всех. Я Симбер. — он не видел смысла сейчас представляться легионером, потому что, потому что в этой миссии преследовал не интересы легиона.

Тихерра

[Рен Вайлдинг]

Лесной эльф уже несколько недель отдыхал от прежних заказов, безмятежно проводя время в ожидании задания, которое затронет его душу. И вот утром, подойдя к мерцающей электронной доске объявлений, он заметил его. Тот самый заказ – спасение леса.

Для Рена это было больше чем просто задание. Всю свою жизнь он охранял древние чащи у реки Хелла, где каждый шелест листьев, каждый изгиб коры значил для лесных эльфов больше, чем судьбы многих разумных существ. Деревья были его народом, его семьёй. И теперь чужой лес звал на помощь.

Сборы не заняли много времени. Через пару часов рюкзак был упакован, лук проверен, и Рен уже шагал к кораблю на Алькор. Путешествие заняло всего несколько дней – время он коротал за игрой в карты с попутчиками или в лёгкой дремоте под шум ветра в крыльях корабля.

По прибытии местные указали ему дорогу, и вскоре он стоял перед внушительным домом старосты, где уже собрались те, кто, как и он, откликнулся на зов. Первым представился темноволосый мужчина – Симбер. После его короткой речи, Рен сделал шаг вперёд.

— Здравствуйте, — произнёс он, и его голос наполнил комнату. — Рен из лесов Хеллы.

[Макх Шесть]

Когда обычно сотрудник понимает, что от него хотят избавиться или как минимум отправить в небольшой отпуск?

Шестой не испытывал больших ожиданий последнее время. Будучи загруженным исследованиями и осмотрами, отчетами и рапортами, кот принимал от жизни все, что есть и как оно есть. В виде номинальной стоимости. Боец обзавелся артефактами, даже раскрыл одну из тайн (но не полностью) своего ордена.

Случилось чудо, в которое было сложно поверить. С первого взгляда, его просто отправили на миссию помочь некоему лесу на родной планете. Настолько простое описание задания настораживало. Неужто долгожданный отдых?

Макх упаковал все свое снаряжение и поднапряг свои шерстяные топталочки. "Фигачить" нужно было аж на другую сторону планеты. Благо потребности в транспорте восполняются легко, так как в настоящем Аркхейма достаточно хорошо развита логистика. За время различных войн и нашествий Талитха, отголоски которых все еще встречаются, транспорт уж точно улучшился. Пересадками рыцарь-мистик также посетил и борт Ткача, о котором тому рассказывали много замечательных историй, и в которых кошачий убедился лично. Но пришлось и попрощаться вскоре. Последняя пересадка была на наземный транспорт.

Вообще, по мнению мохнатого серого, для работы больше подходил его добрый знакомый. Уж куда лучше посылать исследовать леса весьма толкового блюстителя зелени, чем городского кота, у которого боевой опыт велик, но все же и профессиональный и житейский опыт раз в десять поменьше? Мысль каплей прокатилась но задворкам разума и не давала расслабиться в путешествии. Приходилось перекусить рыбой, чтобы отвлечься.

— Хм-м-мь. Няуда жержац уш-шки на макушке! Может и не отпуск.

То, что Макх пришел не первым, было в пределах ожидаемого. Однако то, что мистик притопал не последним — было фантастикой, которую усатый с удовольствием принял.

— Приветствую-мяу! Полевой исследователь и рыцарь Сэр Макх Шестой и мои артефакты. К вашим услугам.

Тело кота было обвешано оружием, моментами превосходящим его полутораметровый рост. Спину украшал небольшой рюкзак с приспособлениями и походным содержимым.

[Фридрих Браун]

Бумажный прямоугольник покачивался на ветру у входа в гостиницу, едва держась на гвозде, как будто с трудом цепляясь за жизнь. Привычные знакомые стены пахли выцветшей древесиной и утренним мылом. Фридрих не сразу увидел это объявление, но как только глаза зацепились за него — он почувствовал изменение в себе. Пальцы замерли над пряжкой рюкзака, ступни остановились на середине шага, и в теле, где сердце билось в двух телах — что-то тонко дрогнуло. Как будто кто-то позвал издалека. Его собачья суть, стоявшая рядом, ринулась вперед, упираясь лапами в стенку, пытаясь вглядеться в дрожащий на ветру клочок информации, а парень, также оказавшись вплотную, идентично застыл, внимательно всматриваясь в заголовок.

«Лес просит о помощи. Люди пропадают»

Он прочитал. И снова прочитал. И ещё раз.
Странное детское чувство охватило его. Он чувствовал зов, трепет, как от тихого голоса, что шептал прямо в нутро: «Ты нужен». И он ринулся — всеми лапами, всеми ногами, всем собой — прочь, вверх по лестнице, в свою комнату, будто все это могло исчезнуть, если не успеть вовремя.
Он собирался так, как собираются дети в сказках, когда верят, что шаг за порог — и начнётся история, что изменит его жизнь. Он швырял в рюкзак всё подряд, не глядя — просто чтобы было, просто чтобы успеть. Лапы в это же время запихивали в боковые карманы носки, точно зная: они еще пригодятся. И вот — плечи напряглись, ремни легли на спину. Пора!
Он сорвался с места. Чтобы лететь навстречу.
Ему не нужна была карта. Карта была бы лишь обузой — он не нуждался в линиях и ориентирах. Эта планета была вписана в его пульс; он знал её, как знали оба его сердца свой ритм. Его маршрут чертился не на бумаге, а в грудной клетке, где сердце стучало в такт дороге, а нос улавливал в воздухе тонкий след, звучащий для него как зов. Он чувствовал поддержку родного мира, он словно слышал «Беги вперед».
И он бежал.
Бежал с таким отчаянным стремлением, как будто где-то там, в гуще лесов ждали именно его. Не просто «кого-то». Его.
Путь Фридриха был соткан из скачков и провалов, из вспышек магии, в которых пространство дрожало, складывалось в себя, будто пряталось, а потом оно снова раскрывало перед ним новые горизонты. Он исчезал и возникал снова, выныривая в реальность то там, то здесь — в перелеске, на склоне, у ручья.
И, устав от пути, он останавливался. Сначала для того, чтобы просто перевести дыхание, дать телу время догнать пространство, а сердцам — сбиться в единый ритм. Но с каждой такой остановкой внутри прорастало большее, чем усталость. Возникало осознание. Именно тогда, когда он вглядывался в траву у ног, в изгиб горизонта, в тень от собственной руки на камне — до него доходило: он действительно ушёл.
Он изменил маршрут.
Он вырвался от самого себя.
И это больше не было мечтой, фантазией, очередной пробой пера на полях жизни — это была явь. Простая, с пылью под ногтями, с остывающим потом на спине, с огрубевшими пятками и узкими тенями от крон. Самая, самая настоящая реальность.
Когда день клонился к вечеру, а небо становилось медным, Фридрих искал место подле дороги. Он снимал обувь, несмешно садясь и обнимая сам себя. Точнее своё другое тело — мохнатое, родное, с густым тёплым мехом, в котором мог спрятаться лицом, как в пледе. Его руки — тонкие, живые, чуть подрагивающие от вечерней прохлады и усталости — утопали в густом мехе, обнимали его собственное звериное тело, тёплое, широкое, дыхание которого совпадало с его собственным, два ритма, давно ставшие поневоле одним.
Звёзды над головой загорались медленно, одна за другой, будто не торопясь вступить в этот мир, как робкие свидетели чего-то личного, чего-то такого, что не нуждается в суете и лишних взглядах, — они вспыхивали неярко, но пронзительно, словно выныривали из самой глубины памяти, где их сияние хранилось не как свет, а как чувства, как забытые имена. Он смотрел на них, замирал, не моргая, с тем особым трепетом, с каким смотрят только на тех, кого ждут, но боятся потревожить — будто сам факт наблюдения может разрушить хрупкую, искрящуюся нить, связывающую его с чем-то большим, чем он сам, с тем, во что он ещё умеет верить, пусть даже на краешке сердца. Его пугала возможность попасть куда-то туда, в эту неведомую темноту.
И когда одна из звёзд сорвалась с неба, плавно, почти неуловимо, оставляя за собой тонкий, дрожащий серебряный след, он склонял голову и почти неслышно, с тем отчаянным шёпотом, что редко позволял произнести вслух, говорил в пустоту, куда-то туда, где уже не слова, а надежда:
«Пусть я справлюсь. Пусть всё будет хорошо. Пожалуйста...»
Он не верил в чудеса. Но верил в звёзды. В их древнюю природу. В их память. В то, что они помнят — даже таких, как он.

Он, конечно же, опоздал — с какой-то нелепой закономерностью, как будто само время всегда играло против него, оттягивая момент встречи ровно настолько, чтобы он чувствовал в себе острую, пронзительную необходимость спешить. И теперь, когда впереди замаячила толпа, сгрудившаяся у стены просторного, внушительного дома старосты, он не стал уточнять, не стал искать вывески, не стал ни у кого спрашивать — просто рванул вперёд, всем своим существом, всеми четырьмя лапами и двумя ногами, всем дыханием, сбившимся в нетерпеливое, громкое и сбивчивое пульсирование.
Он видел людей — и этого было достаточно.
И вот два тела, слаженных до почти пугающей гармонии, юрко протиснулись сквозь плотный круг стоящих. Он двигался мягко, но настойчиво, как единый сгусток радости, ожидания и дыхания, что никак не хотело оставаться за пределами происходящего. И когда толпа чуть расступилась, словно почувствовав напор и нетерпение этого странного, двойного приближения, юноша и его собачье отражение — оба с распахнутыми глазами — почти одновременно вскочили в самый конец разговора, легким прыжком из собственной жизни прямо в коллективную историю.
Он ещё на подступах слышал, как один за другим голоса обменивались именами, как звучали представления — где-то сухие, где-то величественные, а где-то спокойные — и, стараясь отдышаться, задыхаясь скорее от волнения, чем от бега, широко улыбаясь, он выпалил, почти запев:
— А я Дитрих! А это — ну, то есть, я тоже, но как бы — Фрай! В смысле, мы вместе! И я очень, очень рад познакомиться!
Он с сияющей, щенячьей энергией протягивал руку каждому, кого видел, и с искренней, заразительной непосредственностью хватал за ладонь, тряс её с такой силой, как будто в этом действии заключался ритуал признания, как будто рукопожатие — это пропуск в доверие, в приключение, в будущее. Его глаза, обе пары, и человеческие, и звериные, особенно часто метались в сторону кота — его пушистая, почти мифическая фигура явно волновала и манила каким-то неведомым магнетизмом.
Когда он оказался ближе к высокому мужчине с серебряными волосами, то остановился, будто немного стушевавшись, и, потянувшись поближе, слегка стеснительно, но искренне доверительно прошептал:
— Скажите... а это вообще вежливо — просить потрогать его уши?.. — он произнёс это почти благоговейно, кинув осторожный взгляд на кота, с дружелюбной, неловкой улыбкой, в которой читалась не дерзость, а даже детская радость от самой возможности оказаться среди стол разных живых существ в едином кругу.
Он чувствовал, что впервые оказался в подобной компании — необычной, пёстрой, могучей, настоящей. Ощущал, что приключения, которых он так долго ждал, наконец-то нашли его. И потому — надо быть открытым, тёплым, светлым. И именно таким он и был — распахнутым, как распахивают окна на рассвете: навстречу ветру, словам, и дружбе, которая, возможно, родится именно здесь.