[Вильям Блауз]

Сабаот / Катар / 5025

Участники эпизода: Хель, Роан Атеран, Вильям Блауз, Биха

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.[/b]

[Роан Атеран]

Жарко.

Роан встряхивает волосами, потягивается, разминая каждую косточку в теле. Солнце над горизонтом кажется непривычно раскаленным — песок обжигает даже через подошвы сапог. Хочется сбросить обувь, избавиться от плотной брони. Вампирша с невольной завистью оглядывается на женщин, закутанных в легкие воздушные ткани. Они заставляют вспомнить о давнем отдыхе в резиденции князя Наньнина — там тоже были воздушные ткани, газовые тюли. За окнами пах сад.

Сейчас пахнет специями. И Роан не может сдержать улыбку. Она никогда не умела готовить, но нос различает: имбирь, корица, зира. Вдали маячит контур треугольных пирамид, нависают тени зданий. Рынок — торжество цвета и запаха. Роан оглядывается, чувствуя себя впервые настоящей чужестранкой: продаются платки, шали, искусно раскрашенные ткани. Местные сладости, сувениры. Украшения.

В голове всплывают тысячи историй — выдуманных и не очень. О лампах с запечатанными внутри джиннами. О призраках, бродящих внутри пирамид. Откуда-то издалека звучит музыка — непривычный мотив с перестукиванием барабанов. Тело само следует за навязанным ритмом, скользя в людском потоке. Роан присматривается: хочет заглянуть в каждую лавку. На целый мучительно прекрасный миг забывает о делах, ощущая себя всего лишь туристкой. Видит, как завлекающе машет рукой улыбающийся гид. Смуглая детвора играет в отдалении, кто-то снует среди растерявшихся туристов. Фотографируются с местной фауной.

Она здесь по делу. Когда слышишь истории о призраках и сокровищах, устоять становится невозможно. А сейчас тем более кажется: сказки не врали. Мир вокруг словно иллюстрация из книги: шумный базар, горки специй, роскошные ткани. Роан завороженно наблюдает. Блеск вершин пирамид манит издали. Кажется: в таком месте возможно все. Хочется сделать селфи на фоне развешанных платков, улыбнуться в камеру, отослать лучшему другу.

Смотри, какая красота!

Номер в гостинице забронирован заранее, а сейчас хочется прогуляться. В отеле найдется необходимое — роскошная кровать, округлая чаша ванны, в которой можно расслабиться. Многочисленные бутылки ароматных масел. Но все это — после. Роан касается наруча на запястье, деактивируя броню. Но даже в обычной своей блузке и брюках мучительно жарко. Будь она человеком, уже сгорела бы до красноты, но бледность вампира — черта постоянная. Роан срывается в магазинчики. За полчаса руки ее обрастают пакетами. Шали, платки, разноцветные шаровары, одежда, что кажется более уместной и удобной. Покрывала и безделушки, которые станут радовать глаз по возвращении домой. Заставляет расплыться в довольной улыбке золоченая фигурка носорога. Неидеального — контуры массивного тела так и плывут. Но Роан радует другое: воспоминание. Она помнит, как давным давно верхом на подобной зверюге в бар ворвался Вильям. Как заревел хтонический зверь, как лучший друг влетел в барную стойку. Как после следом нырнула она сама, смеясь и шутливо толкнув плечом.

Роан бесстыдно изменяет себе — привычный черный и белый сменяются вишневыми шароварами, расшитыми золотой нитью. Рубаха поверх с таким же узором, но отливающая жемчугом. На спутавшиеся черные волосы ложится полупрозрачное покрывало, ограждая от палящих лучей. Только перчатки неподходящим мраком обнимают кожу рук. Поверх бледных век ложатся разводы чернил и золотой краски.

В зеркалах Роан самой себе кажется сказочной принцессой. Вспоминается теплая улыбка друга, омуты его глаз. Ты на принцессу похожа. И сердце болит от тоски. Они виделись недавно, но кажется — целую вечность назад. Она приглядывается, что бы привезти другу из этой поездки.

Выточенная из белой кости фигурка человека достаточно угловата и уродлива, чтобы напоминать знакомого хтоника. Подбирается подвеска в виде золотой косточки на собычий ошейник. В компанию к ней — резная пирамида и презабавный глаз. Пачка дорогущего местного кофе — найдет после пристанище в чужом подвесном ящике. Для себя оказывается достаточной престранной бутылки вина без этикетки. Продавец подкручивает усы и сально улыбается, уверяя, что подобного она за всю жизнь не пробовала. Вызов принят, думает Атеран.

Ее соблазняют и местные блюда. Сладости будто сами прыгают в распахнутый рот - халва, пахлава, рахат-лукум. Роан забывает, что вампирам положено питаться кровью, от сладостей и теплого солнышка клонит в сон. Она запивает вкусняшки ароматным чаем, сонно улыбается, все с большим трудом лавируя в потоке туристов со своими многочисленными пакетами.

Но все меняется, когда она видит вдали блеск украшений. Прилавок с редкими вещицами так и манит.

Роан добирается до него и любовно клонится ближе. Она едва замечает силуэт хозяина, все ее внимание отдано редким вещицам. Пальцы тянутся скользнуть к блеску драгоценностей, обласкать полированный металл, ласково коснуться блестящих камней. Сапфиры, изумруды, обсидиан. Золотые браслеты и многочисленные цепи заставляют улыбнуться, прикусить нижнюю губы острыми клыками.

У Атеран своя слабость — к красивым вещицам. Взгляд цепляется за изумительной красоты браслет. Широкий обруч из золота пересекают линии иероглифов. Вамприша не знает, что значат надписи, но сам браслет гипнотизирует подобием ядовитого змея. Пальцы срываются ближе, ведут вдоль плотного обруча, шелк перчаток впервые кажется лишним. Ей хочется коснуться браслета обнаженной рукой, ощутить скол зеленого камня, замершего посередине подобием жучиного брюшка. Роскошный скарабей кажется почти живым: будто вот-вот двинутся золотые лапки, разомкнутся рожки.

- Какая красота, - выдыхает Атеран и любовно ведет ладонью. Даже не приходит мысли о том, чтобы стащить вещь с прилавка. За подобную драгоценность кажется правильным заплатить озвученную цену. И Роан поднимает глаза на хозяина, одаривает его соблазнительной улыбкой, кокетливо щурит глаза.

- За поцелуй отдадите?

[Вильям Блауз]

[nick]Биха[/nick][status]Влезть в каждую ловушку[/status][icon]https://i.imgur.com/rIxrT2i.png[/icon]

Помпезная пирамида раскинулась на песках. Здесь, на Катаре, песка никогда не было, кроме кромки прибрежного района рядом с непролазным лесом. Здесь несколько тысячелетий назад поселилась иная цивилизация: с Кубы. Они привезли песок, отстроили пирамиды. Пытались захватить обширные владения вдоль моря, чтобы заниматься торговлей и рыболовством. Кубинцы всегда были закрытые: их общество славилось недружелюбием к чужакам, неприятием демиургов. Они создавали свой мир особенным: постаментами огромных статуй с носами шакалов, огромными библиотеками, пальмами вместо сосен. У них были свои боги: никто никогда их не видел. Но жертвоприношения возносились реками крови каждый год, народ поклонялся природным духам и пел мрачные песнопения в праздники.

  Биха тоже был с Кубы. Его бедная семья из рыбака, одноногой женщины, трёх братьев и маленькой сестры видели воочию, как их мир разрушается. Через глубокое море Тикка Биха на лодке отправлялся по ту сторону цивилизации: в самый первый раз он пересёк берега в тринадцать лет. Его встречали родные руки: опалённые волосы – как его, смуглая кожа – похожая на собственную, руки в браслетах и украшениях – почерк родной земли.

– Наша радость! – плакали женщины в чёрных одеждах в пол.

– Спасение! – гладили по плечам дети.

  Прибрежный кусок цивилизации через море нуждался в «отце» по ту сторону берегов. Оказалось сложно: обустроиться, начать строить с чистого листа. Страдали люди, голодали дети. Биха привозил специи и одежды. Годами позже его ждали, называя «радостью с материка».

  И Биха привык – быть «радостью», всё чаще отправлялся в опасные путешествия сам. Пока на прибрежную зону Катара не пришли воины, что выжгли цивилизацию дотла. Биха помнил: увидел костры сквозь километры расстояния бескрайнего моря. Подрался с отцом, отнял его лодку, вышел утром в открытые шумные волны. Приплыл на третий день.

  А там пусто. Сломаны статуи с головами шакалов, сожжены библиотеки. Пальмы преданы клинкам мачете, свисают под ногами грудой опавших листьев. Бихе было семнадцать: он бегал, искал людей. Всех вырезали до последнего ребёнка. Осталась лишь единственная пирамида.

  «Гизе-ханур». Гробница одной из жён фараона, его первой и любимой супруги. Биха примкнул к её подножию как к матери. Коснулся пальцами песка на плитах. Он чувствовал: это единственное, что осталось.

  Но варвары забрали и её.

  Отель – словно насмешка над культурой, надругательство над памятью. Биха едва мог смириться: родная, любимая «Гизе-ханур» была украшена вывеской завлекающей рекламы, обросла по периметру кучей мелких лавок с атрибутикой для туристов. Были вновь посажены пальмы – будто был хоть какой-то смысл сносить во имя убийства старые прекрасные деревья.

  Отель оброс славой, собирал звёзды. Высокое место, уникальное в своём роде сооружение. Биха вынужден был бросить отцовскую лодку. Уйти со всей душой в охоту за артефактами. Спустя десятилетия – родная «Гизе-ханур ждала своего торговца. Её просторный холл с местом для раскладных столов отчаянно нуждался в своём человеке.

  Биха чувствовал: только он имеет истинное право находится тут. И те некоторые, в чьих руках мелькало то же золото браслетов. Кто приехал с ним, пересёк море. Родные лица. Родные глаза. Белозубые улыбки женщин сквозь вуаль тёмных тканей.

  Биха врос в это место. Шли десятилетия: он оказался неотделим.

  Огромная пирамида располагалась за высоким забором с траншеями. В гостиничные номера была перестроена каждая комната прислуги, каждая зала от коридоров. И лишь второй этаж объединял людей. Сквозь тусклый источник света виднелись столики ресторана: национальная кухня, украденные из гробниц картины с иероглифами древних надписей, балкончик с видом на море. Статуи из камня – не оригиналы, лишь жалкие реплики. Хозяин любил Биху как одно из украшений своего отеля. «Местный из Катара» – как ещё одна деталь в безупречном интерьере туристической базы.

  Как талантливый торговец, что всегда делится процентом честно.

  И Биха приезжал на праздники: быть рядом с группой вновь приезжих кубинцев. Расставить на трёх широких столах те редкости, которые он добил в охотах на гробницы. Посадить на прилавок маленького белого скорпиона: с загадочным ворчливым существом они познакомились в пустыне год назад и решили не расставаться. Биха умирал от жажды, заблудившись в песках. Лофу, ругаясь и ворча, показал человеку дорогу до оазиса.

– Опять! – пыльно ворчал мелкий скорпион, поднимая кверху клешни. – Опять трогают, всё переставили, заляпали лампу! Биха! Друг мой, когда ты будешь следить за посетителями?! Не успеешь моргнуть – они украдут половину твоих сокровищ! Растащат! Биха!

  Биха не может не смеяться: в его голове – беспечность, в голове Лофу – вечное беспокойство. Он тянет пальцы – Лофу в боевой стойке зазывно угрожает клешнями и делает предупреждающие выпады хвостом. Биха продвигает ладонь без страха. Лофу чувствует, что человек не боится и льнёт к руке в ласке, сжимая указательный палец клешнёй. Любит.

– Дурачок беспечный, – ласково тянет скорпион.

– Ворчун старый, – нежно вторит Биха.

  Народ стремительно прибывает в арку «Гизе-ханур», протягивает руки знакомая подруга – рыжеволосая девушка с хвостиками на голове и в коротком топе, открывающем живот с пирсингом. Эй позволено многое: она прыгает за прилавок, скидывает на пол дорожную сумку. Улыбается с озорными нотами:

– Алладин, ты добыл ковёр-самолёт?

– Прости, Изис, – разводит руками Биха. – Я его отыскал, но в самый последний момент он ускользнул от меня на балкон. Я чуть не навернулся.

  Подруга улыбается счастливо, бесстрастно-нежно: так общаются люди, которые выросли вместе с пелёнок. И Изис заваливается за прилавками на груду сваленных подушек. Биха даже не смотрит, раскладывает по торговым столикам маски и камни, пока не замечает фигуру, которая заставляет остановиться.

  Незнакомка прекрасна в каждом движении. Одежда не может спрятать в ней чужестранку: она двигается и одевается не как местные женщины. В ней грация иная: от дикой кошки, от опасного существа. Биха подбирается, Изис, видя это, заливисто смеётся. Не вмешивается, наблюдает.

– Добрый день, – мелодично тянет Биха, привлекаясь к прилавку. – Вам понравился браслет?

  Биха улыбается: старинная вещь, отклик чужой памяти. Кандалы, срывающиеся на запястье пожизненным браслетом. Ни снять, ни выкинуть: с изумрудным скарабеем можно только умереть. И видеть чужие жизни как наяву – кошмары: смертоносных казней наложниц ,ночей, полных страстей и боли. Биха улыбается:

– Эта вещь проклята. Хотите её за один поцелуй?

 Он ставит локти на прилавок, улыбается довольно-кокетливо. Успевает разглядеть каждую деталь: незнакомка на полголовы ниже, но выглядит старше. Она неестественно бледна: Бихе кажется, что такой кожи не бывает – будто слоновая кость, будто под кожей совершенно нет крови.

  Он тянется лицом. Подставляет его под поцелуй в шутливо-расслабленном жесте. А потом будто будоражится и вздрагивает, вспомнив:

– У меня для Вас есть. Кое-что другое. Может, Вам понравится.

  Лофу хватается клешнями за бледную голову. Наворачивает круги по прилавку, видя: его хозяин свою голову потерял. За прилавками возвышается большой открытый деревянный сундук, набитый доверху украшениями и тканями. Биха прыгает в него как в пропасть: дерево заколдованного сундука погружает его фигуру до макушки. Из него вылетают: три лампы, старинные ожерелья, четыре статуэтки древних богов, ритуальный кинжал для жертвоприношений, две обрези богатых тканей. И Биха выходит – даже скорее выпадает – держа в руках прозрачную шкатулку.

– Вот. Вот она, – он довольно водружает её перед пальцами Роан и вытирает пот со лба.

  Она лежала спрятанной в самом углу сундука как одно любимых раздобытых сокровищ. Биха гладит её по рёбрам с нежностью: шкатулка будто выткана из нитей серебра, переплетённых причудливыми узорами листьев. Биха двигает шкатулку, поднимает голубые глаза на Роан:

– Она пустая. Снаружи, изнутри. Если просто решишь открыть и посмотреть – ничего не увидишь. Но её секрет особый. Она слепо видит, чего желает человек. Чего жаждет сердце того, кто держит её в руках. Легенда гласит: шкатулка сломается, когда в неё запустит руку счастливый человек. Счастливый – и не вытащит ничего. Разлетится крышка, потускнеет серебро листьев. Шкатулка станет просто вещью, а пока...

  Биха откидывает крышку, вслепую погружает в шкатулку руку. Прозрачная материя, я прячет тело по локоть. Он шарит слепо, после – хватается за то, что так любовно падает в руку. И вынимает: сначала стебель, потом цветок белоснежного эдельвейса. Остаётся только смеяться. Биха улыбается:

– Меня так глупо выдали, – и протягивает цветок Роан.

  Он знает: загадать что-то шкатулке невозможно. Она всегда ослушается прямого приказа: у неё женская природа. Но Бихе не стыдно показать свою симпатию: он отдаёт цветок Роан, опускается локтями на прилавок.

  Во взгляде читается: хочет поцеловать.

– Продам проклятый браслет за поцелуй. За шкатулку – один архей.

Лову всплёскивает клешнями. Подбегает, заглядывая в лицо то незнакомке, то Бихе.

– За один архей? Дурачина! Ты же чуть не умер, когда за тобой мумия гналась, когда ты шкатулку у неё отобрал! И сейчас хочешь...

– Лофу! – Биха сводит брови к переносице.

  Впервые за день кажется строгим, и белый скорпион побеждённо отступает назад, выражая клешнями жест поражения. Биха смятён: порыв друга явно был лишним. Ему неловко.

  Но он быстро приходит в себя. По-лисьи сощуривает глаза и клонится к Роан, повторяя:

– Браслет – за поцелуй. Шкатулку – за архей.

  И знает: он не уберёт несчастную монетку в кассу. За неё не купишь даже глоток воды. Монетка останется в кармане, Биха будет перебирать её в пальцах, вспоминая: причудливый день, чудесную незнакомку в нелепых перчатках, её смешной торг за проклятую вещь.

  Ворчание Лофу – но уже позже. Лезть в увлечение всё равно что лезь в ловушку: смеет ли смысл цена?

Всё равно заплатишь больше.

[Роан Атеран]

Роан знает — она сорока.

Пальцы так и льнут к блестящим вещицам, губы сами растягиваются в улыбку. Она никогда не была принцессой — но ее манят опасные, как драконы, ловушки, красота незнакомых принцев и роскошь сваленных грудами сокровищ. Но правда проста — будь Атеран героиней из сказки, была бы драконицей, не принцессой. И украшения манят ее так, как любого падкого до золота дракона. Пальцы срываются по резному обручу браслета, взгляд скользит по прилавку.

Драконица улыбается, клонится ближе, ласкает взглядом так, как могла бы — кончиками пальцев. Скользит ладонью по искусно вырезанным иероглифам, по узорам зигзагов и старинных трещин, едва заметных. По сколам драгоценных камней. Она видит: где просто безделушка, а где бесценный артефакт. Но ее интерес распределяется неравномерно. Снова и снова манит блеск драгоценностей. И Роан чуть не стонет, когда срывается ладонью вдоль гладкого зеленого камня. Он кажется ей прекраснее всех звезд на небе.

Человек по ту сторону прилавка смотрит на нее так, словно это Роан прекраснее звезд. И улыбка становится искренней, почти победной. Роан охотница, внимание ей приятно. Но этот юноша и сам очарователен — словно герой из восточных сказок. И странное приятное чувство: кажется, обрети такой лампу с джинном, загадал бы вовсе не богатство и расшитый кафтан. Он кажется мальчишкой, хотя глаза выдают: старше, чем выглядит.

- Добрый день. Вам понравился браслет?

- Понравился — не то слово, - отзывается Атеран, - я бы назвала это вспыхнувшей с первого взгляда страстью.

Роан наблюдает за поволокой чужого взгляда, за тем, как юноша клонится к прилавку, опирается локтями, смотрит на нее с восторгом неожиданной встречи. И взгляд Роан бесстыдно скользит по чужому лицу, по смуглой коже, морщинкам у глаз, собирающимся в дуэт к улыбке. Ее на миг зачаровывают чужие руки в броне колец и браслетов — манят, как настоящую сороку. И она клонит голову набок, прищуривает глаза. Даже здешняя одежда и краски на лице не делают ее менее чужестранкой — вампира выдает бледность кожи, хищная грация движений. То, какими острыми кажутся клыки, прикусывая нижнюю губу.

- Эта вещь проклята. Хотите ее за один поцелуй?

- И за проклятье не придется доплачивать? - смеется вампирша, но клонится ближе. Она чувствует словно всей кожей: юноша не опасен. Что-то в нем заставляет улыбаться открыто и радостно, превращая из опасной воровки в почти девчонку, туристку, забредшую на базар.

Она видит: смешливую девицу на подушках за краем прилавка. Незнакомка следит, как за представлением... вампирша отвлекается в несвершившемся поцелуе. Лавочник подскакивает, отступает в сторону.

– У меня для Вас есть. Кое-что другое. Может, Вам понравится.

Роан хочется рассмеяться. Она видит дивное создание, почти сливающееся с красотами на прилавке — скорпион. Словно из книжки или картинки в интернете. Удержаться невозможно — рука тянется к белому брюшку, ласково касается панциря. Невесомо. Глаза вампирши смотрят с восторгом. Она клонится ближе, на миг забывая обо всем...

А потом замечает: владелец лавки роется в сундуке. Ладонь замирает в дюймах от острого скорпионьего жала, Роан наблюдает, как из распахнутого сундука льются сокровища. Сундук прекрасен почти так же, как и его владелец. И заколдованную вещь Роан узнает даже прежде, чем разум понимает — в обычном сундуке стольким богатствам не уместиться. Невыносимо тяжело замереть, когда хочется скользнуть ближе, погладить заколдованный остов деревянной махины, подхватить выскользнувшие из недр хранилища безделушки. Но они не манят — так, как манит вещица в руках незнакомца.

- Вот. Вот она.

Перехватывает дыхание. Вещица кажется хрупкой, невесомой. В чужих руках она похожа на предлагаемый запретный плод, и искушение заставляет клониться ближе. Роан любуется с видом впервые влюбившегося дракона: шкатулка словно сплетена из звездного света и серебра. Нечто столь прекрасное, кажется, вовсе не может существовать.

Роан слушает с восхищением, с восторгом, а когда искуситель извлекает из шкатулки цветок, хочется рассмеяться. Ведь кажется: уже столько повидала, столько узнала, а красота бесхитростного чуда все равно пленяет. Роан знает: в ее руках эта шкатулка проживет целую вечность. В ладонь падает цветок — прохладные хрусткие лепестки. Белоснежность эдельвейса. Прекрасный цветок, и Роан поддается очарованию момента: поднимает подарок к лицу, вдыхает, отыскивая свежесть аромата. Кажется: цветок ожил мгновенье назад. Вампирша ведет лепестками по собственным губам, улыбается подарившему...

- Продам проклятый браслет за поцелуй. За шкатулку — один архей.

Роан почти совестно: она сама понимает, что это грабеж. Тем постыдный, что не пришлось даже пачкать руки. Взгляд падает на прилавок, девушка клонится ко второму из незнакомцев — белый скорпион. Рука вновь тянется прикоснуться. Слабость Атеран — все опасное манит вдвойне. Кончики пальцев срываются по гладкому брюшку.

- Лофу!

- Какой красавец, - выдыхает вампирша с искренней нежностью, - ну что ты, разве могу я так вас ограбить? Твой друг уже назвал свою цену, а чем отплатить тебе? Ведь вы добываете все эти дивные вещицы вместе, не так ли? Как друзья? Напарники? Компаньоны? Чего же попросишь ты? Тоже поцелуй?

Не улыбаться невозможно. Роан рассматривает скорпиона так, что тот может поверить: из всех сокровищ на прилавке он — самое бесценное.

- Тебя зовут Лофу? - она рассматривает каждую деталь хрупкого образа. Сердце колет старинной болью: хочется завести кошку. Да что там... хоть паука, но чтобы сопровождал повсюду, а ночью можно было свернуться под одеялом, поглаживая пушистый бок любимого существа. Увы! Она поднимает взгляд на владельца лавки.

- Я доплачу вам за проклятье, - обещает она и клонится ближе. Цепляет пальцами чужой подбородок, смотрит в сощуренные глаза. В них — обещание капкана, ловушки, которая жаждет быть разгадана.

Первый поцелуй — мягкая печать у кончика чужих губ. Почти целомудренное касание. Второй поцелуй страстью смыкается губами к губам. Кончики пальцев мягко скользят по линии мужской челюсти, почти лаская. Зубы на миг касаются чужих губ — почти опасной искушающей лаской. Роан отстраняется с улыбкой демоницы. Ладонь в прощальном жесте срывается по смуглой шее, касается верхней кромки жилета с золотой вышивкой.

Возникающий порыв — странный, почти необъяснимый. Роан ссыпает желанный архей в подставленную ладонь, еще две сотни высыпает на прилавок подле маленького ворчливого скорпиона. Он напоминает ей другого знакомого — недовольную шумную птицу в синих перьях. А затем с левой руки соскальзывает перчатка, Роан протягивает ее торговцу, смотря почти с лукавством.

- Оставь на память, а то вдруг потеряешь монету, — смеются окрашенные темным губы.

Мимолетное неудобство кажется ерундой в сравнении с чужим взглядом. Ладонь вне плена перчатки — бледная, с уродливыми ожогами на тонких пальцев. С острыми, хоть и аккуратно остриженными ногтями. Почти не страшно: она и так постоянно теряет перчатки. А сейчас легко спрятать руки под рукавами просторной туники. Или вот...

- Возьму еще вот это, - она отыскивает безделушки на прилавке. Кольца, браслеты — дешевка, но блеск спрячет уродство рук. А после — она уже знает, найдет среди шатров того, кто распишет ей кожу хной, окрасив руки кружевом темных красок.

Мнится: все равно ограбила щедрого лоточника. Бесценные шкатулка и браслет исчезают с прилавка, обнаженная рука покрывается броней безделушек. В оплату Роан бесстыдно касается чужих губ — вновь почти невесомо, дразняще. Напоследок. Улыбается в поцелуй, гладит чужую смуглую щеку.

- Знаешь сказку про Румпельштильцхена? - улыбается вампирша, отстраняясь. Последняя шутка на вкус слаще рахат-лукума, - угадай мое имя — исполню твое желание. Я не волшебная шкатулка, но что-нибудь придумаем.

Смех замирает, вампирша на прощанье касается скорпиона на прилавке, шутливо машет девчонке, укрывшейся в тени подушек. И растворяется в толпе, в потоке людских запахов и одежд. Пахнет специями и потом, кровью, бегущей по чужим венам. Пахнет горячими лепешками, благовониями.

Во всем этом так легко потеряться. Роан знает: найти ее сможет тот, кто захочет. У незнакомца осталась перчатка, выпала у прилавка рекламная брошюра отеля. Ей хочется: пусть найдет. Не угадает имя, но отчего бы не выпросить прогулку по городу? По полным опасностей пирамидам? Страшно признаться: слова скорпиона о мумии взволновали так, как не смог портье, расписывающий достоинства отеля.

В последний же она вскоре добирается — обросшая еще большим количеством пакетов, с росписью чернил на обнаженной руке. Сделав, наверное, с тысячу селфи на фоне лавок, пальм и самой пирамиды. Отправляет их все скопом из холла отеля: «Смотри, как круто!» И координаты. Как всегда.

Приятно чувствовать себя драконом, чья охота прошла успешно.

[Вильям Блауз]

 Острые грани характеров стираются со временем, с пережитой болью, с каждым приключением, из которого они выбрались на локтях. Кажется, между теомагом и менталистом невозможен мир, лишь хрупкое перемирие. До очередной ссоры, до нового приступа ревности, до следующего разбитого носа или удара кулаком в лицо. Непохожесть привлекает – заставляет тянуться в избитой потребности «познать», наслаждаться чертами, которые в дефиците у собственной натуры – зато в избытке у другой.

  Непохожесть, однако, бьёт по рукам с той же силой, что заставляет слиться в истоме страсти и не отходить ни на шаг. «Непохожий» значит «другой». «Непохожий» значит «в чём-то не принимающий понимающий тебя». Стыдно признаться: драки в какой-то момент случаются чаще примирений, вспыхнувшее раздражение разрешается ударом руки или тростью – когда решать нужно на столе или в кровати. Вильяму важно понять: другой человек не собственность и не покорная игрушка. Хелю важно осмыслить: его задавят, если он не научится давать отпор и не будет сильным против того, кто любит.

  И всё же – важно другое. Пока есть желание удерживать хрупкую реальность, пережить можно многое. Разбитую вазу не склеить, но в силах каждого – приложить усилия, чтобы она не разбилась. Любые отношения есть танец: важны шаги, важна своевременность, ритм и смена движений. Ярко разгоревшийся конфликт обязан смениться нежным штилем. Можно сорваться: неважно куда. Куда глядят глаза – чтобы уделить внимания тому, что важно, тому, что дорого. В любое место ты приносишь себя. Но глупо полагать, что и с местом ты сам не меняешься.

  Вильям срывается: с лёгкостью того, кто не любит статичность тесных стен. Увлекает за собой Хеля в путешествие, с которого всё начиналось. Воздух Астры по-прежнему стёртый и горячий, солнце палит нещадно, сжимая лёгкие жарой. Вулкан Крокс расколот на две зияющие руины. Жители когда-то выдохнули спокойно: после событий десятилетней давности он не проявлял признаков активности. И теперь туристы снуют подле него как у туши диковинного, но мёртвого кита. Вильям и Хель останавливаются в том же отеле: снаружи он ещё больше исписан граффити, но внутри – оба знают – остался изысканный ресторан, который работает даже ночью. Там подают самый вкусный чай: с мёдом и травами. И лангустины: Корвус бы оценил.

  Вильям выбирает: двадцать седьмой номер, торопливо вырывает у администратора ключи. Они располагаются по соседству с двадцать девятым, с которого дурная слава стерлась, как тряпкой пыль. Они уже были тут раньше: здесь жил Хель, когда они только разместились после телепортации из лавки. За последнее путешествие они не проспали тут и ночи, но это место неожиданно не кажется родным. Изменился цвет обоев, у окна поставили горшки с зелёными фикусами. Изменилось, кажется, всё. Глаза ищут напоминание о прежних временах, но не находят: лишь диван остаётся на том же месте подле кофейного столика. Уже не тканевый – кожаный.

Просто отель, просто два человека. Вильям заваливается на чёрную кожу, тянет руки – приглашая в объятия.

  В какой-то момент стирается боль, оставляя после себя воспоминания, которые греешь, баюкаешь на сердце. Вильям улыбается:

– Хель, ты помнишь?.. – не имея в виду ничего конкретного.

  Хочется, чтобы некто помнил всё. Потянулся навстречу, увлекаемый в объятия. Расположил взлохмаченную голову на грудь и расслабленно лёг сверху. Вильям открыл в себе новую привычку: ему нравится ударять по трости подобием щелбана. Нравится, как она падает, глухо гремя на поверхности пола. Шумит добрую секунду, зато после – тишина аккурат мёртвая.

  Шея Хеля больше не сдавлена шнурком памятного амулета. Ласкать её вдвойне приятней: находя по памяти след сорванного украшения. Ощущая слухом: удовольствие ответно.

– Я ударил тебя ментальной магией. Тогда, когда впервые сюда пришёл, – голос походит на полушёпот, но ничего страстного в нём нет. – Ударил... то ли влечением, то ли влюблённостью. Я уже не помню. Признаться в этом всё равно что раскаяться в грехе. Делай со мной что хочешь. Но ты был тогда такой забавный.

  День летит за днём, жара полуденного Архея сменяется прохладой ночи. Проходит неделя, приятно понимать: ничего не случилось. Ничего. Они пили с утра розе и чай, отправлялись по прогулкам до Крокса. Разделили пламенное объятие на капоте кабриолета и просто жили.

  Время, кажется, тянется сладкой негой. Вильям таскает починенный ноутбук с собой. Отказывается от работы «на земле», пока не прилетает дело с пометкой «срочное». Неприятно понимать: сломана прекрасная неделя. Кажется, Коалиция рас забыла о легионере, но нет: по электронной почте высылается забронированные две недели в отеле-пирамиде на Сабаоте. Вильям смотрит, моргает неверяще и изучает дело. Самостоятельно бронирует в «Гизе-занур» второй номер: вместо скромных апартаментов, которую выделил бюджет Коалиции, просторный номер с двухместной кроватью. И мягким ковром на полу – выше всех остальных.

– Хель, – зовёт Вильям и отвлекает ростовщика от утреннего чая. – Посмотри, какое место.

  Обмануть – просто. Не рассказать – ещё проще. Вильям улыбается, открывает на ноутбуке изображения внутри и снаружи пирамиды. Смотрит совершенно очаровательными глазами – умеет нравиться, когда сильно нужно.

– Мы уже в каждый подвал Астры залезли. Посмотри, какая пирамида. Говорят, в прошлом году на ресепшне нашли старые сосуды с чьими-то внутренностями. Ты посмотри: какая романтика! Столько всего можно найти. Пошли? А арендовал люкс под самой верхушкой. Ты ведь согласен?

  Вильям знает: будет уговариваться всеми честными и нечестными способами. Соблазнить Хеля просто: там, где выдаёт фиаско ментальная магия, прекрасно справляются наручники и поцелуи. Сборы выдаются быстрыми: одним днём.

  Вильям нехарактерно для себя встаёт раньше девяти, посвящая утро важному делу. О котором Хель узнает первым. Кажется важным: именно ему об этом сказать.

– Вставай, соня, – мягко толкают ростовщика в кровати. – Уже девять утра, проспишь завтрак в отеле.

  Вильям протягивает ему, ещё сонному, листок формата А4. На нём заявление, написанное корявым почерком правой рукой. Попытка Вильяма переучиться в правшу ожидаемо даёт очередную осечку. Коряво, но читаемо. Вильям приваливается на кровати к ростовщику, сваливает голову на плечо.

  На бумаге – прошение об отставке.

– Хочу начать новую жизнь, – признаётся Вильям. – Без убийств, миссий и прочего. Я подал резюме в один из университетов на Лирее. Кажется, там вдохновились моими трудами о ментальной магии, и них свободна вакансия преподавателя...не знаю, что из этого выйдет. Накоплений хватит на продолжительный отпуск. Я в любом случае себя найду.

  Вильям растягивается на кровати. Знает: не будет просто. Коалиция обязательно оставит две недели – месяц на принятие окончательного решения. Будто это не увольнение, а бракоразводный процесс.

  И всё же – последнее задание висит грузом и остатком ответственности. Последнее задание – его надо выполнить. Вильям смотрит на рабочий стол и вспоминает: сколько боли принесла ему и Хелю ссора из-за взломанного ноутбука. И поднимает со спешкой.

– Смотри, – Вильям спокойно выбрасывает ноутбук в окно.

  Дорогая восьмиядерная техника раскладывается в крошево при столкновении с асфальтом, трещиной украшает плазменный экран. Вильям сжимает в ладонях извлечённый жёсткий диск, и он хрустит в руках, разломанный жёсткой хваткой надвое. Приятно скинуть с себя груз ответственности, попрощаться с прошлым, прильнуть к тёплому худощавому животу головой. Лечь на колени, дотронуться ладонями.

– Представляешь меня преподавателем? Буду оставаться сверхурочно в университете, подрабатывать репетиторством...будешь отпугивать от меня влюблённых студенток.

  Последние слова звучат с насмешкой. Вильям вскакивает с кровати, готовясь к торопливым сборам. Дорога до Сабаота протягивается через межпланетный транспортный барьер. Вильям получает от Роан сообщение, едва ступая на горячие пески. С ума сойти: они не разлучаются даже в пространстве и времени.

  Атеран здесь, тоже в этой гостинице. Радость встречи красится едва подступившей тревогой: «Родная, ты знаешь, что в этом отеле происходит?» Вильям лайкает каждую фотографию, ожидание ответа затягивается. Ресепшн отдаёт ключи от люкса. Администратор робко смотрит на Вильяма и ростовщика и спрашивает будто невзначай:

– Вам...одну кровать или две одноместные?

– Одну, большую, – широко улыбается Вильям. – Но, если там две, мы сдвинем.

  Администратор держит лицо, но получается плохо: краснеет до ушей. И протягивает ключи от номера Вильяму в распахнутую ладонь. До верхнего люкса дорога лежит через череду внутренних лестниц. Вильям торопится скинуть чемодан, но не может не завернуть на второй этаж. Холл с древними иероглифами и пальмами прельщает взор. Вильям направляется к лавке редкостей, увлекая за собой Хеля:

– Смотри, твои любимые диковинные безделушки. Кажется, ты любишь такое?

  Вильям скользит взглядом по прилавку, его внимание привлекает чёрная маска с прорезями для глаз и губ, подведённая золотыми чернилами. Но не может оторвать от неё взор. Кажется: время замирает. Причудливая вещица манит взять в руки, оказавшись в них – будто тянется прилипнуть к лицу. Вильям сдерживается: он чувствует, как маска с ним говорит. Она гипнотизирует его, как зачарователь – кобру.

  Ловушка захлопнулась. Изис видит, когда находится покупатель, который не уйдёт без покупки. Она подходит к прилавку, встаёт перед Хелем:

– Извините, хозяина прилавки нет. Биха ушёл, за него я, и... – она наклоняется к ростовщику и едва не касается его лица впритык своим.

  Изис улыбается нежно. Она красивая, а ещё отбитая. У неё ветер в голове: желание окунуться в жизнь во всех её ярких красках, испытать новые острые ощущения. Она смотрит на Хеля и улыбается самозабвенно. Она не думает, что говорит. Это у них с Бихой общее.

– Говорят, что у мужчин с длинным носом внушительный размер достоинства. Это правда?

  Кокетство настолько неприкрытое, пошлость настолько откровенная, что Изис позволяет себе больше: коснуться пальцем вдоль переносицы и скользнуть до кончика носа – быстрым иловким движением. Страсть на вкус как острая паприка: касаешься, даже если знаешь, что от тебя отдёрнутся.

– Вы такой красивый, – Изис смотрит в глаза честно, искренне веря в свои слова. – Но одну тайну я могу развеять точно: кубинские женщины самые горячие, самые ненасытные в постели. Бледнолицые мужчины долго не могут нас «успокоить». Выбиваются первыми.

  Точёная низкорослая фигура девушки слоняется за прилавком ближе. Опирается на локти так, чтобы выгодно подчеркнуть упругие прелести из декольте. Белая майка на рваных бретелях едва может скрывать выглядывающий чёрный бюстгальтер, красивые острые плечи. Жара заставляет опалённую солнцем кожу потеть, стекает уголёк, размазанный по векам. Изис смотрит хищно, почти опасно. Клонится к Хелю ближе:

– Желаете убедиться? Здесь артефакты не только...мёртвые.

[Хель]

Скоростью опасных горных рек
Забурлила в жилах алая,
Быть с тобою рядом целый век
Мало мне...

Хель узнает: реальность строится из мгновений, из вещей, которые в будущем назовешь воспоминаниями. Ванна в облаках пены, заботливо принесенная чашка кофе, переплетение рук на прогулке и тел — на сбитых простынях. Хрупкая, но необходимая ложь: верить, что все будет длиться вечность, что за каждой ссорой наступит примирение, сцепленные мизинцами руки, улыбка, поцелуй у уголка губ.

Человек без прошлого учится жить в настоящем, не страшась будущего. Разделяя вечность на двоих с тем, кто важен. Учась давать отпор словами и путами веревки. Находя новые способы применения магии — материализующей или портальной.

Кажется, сколько бы ни прошло времени, можно отыскать в любимом человеке новые черты. Видеть, как стирается с годами нараставший слой непробиваемой брони. В доверии есть своя уязвимость, своя опасность — и тем дороже делить его так, как прочие делят на двоих пирожное в ресторане. Хель замечает каждую хрупкую и прекрасную деталь: в том, как Вильям улыбается, отыскивая в своих вещах старые шахматные фигуры. В том, как на чужих коленях засыпают собачьи головы — неразлучные, но разные. В том, как сам Вильям засыпает над ними, почти позволяя поверить: боль со временем стирается тоже.

Давно восстановлена лавка, разгромлена еще не единожды, разбита тушей вечно активного цербера. Тот и сейчас оставлен под присмотром дядюшки Корвуса, которому звание ростовщика идет куда больше, чем самому Хелю. Оказывается так приятно отойти от дел, забыться в чужих объятиях. Наобещать привезти другу целую гору вкусняшек из очередного приключения. Даже зная: забудется, и гостинцы будут куплены уже по дороге обратно в лавку.

Но потеряться в мгновении — стоит всего. И Хель теряется снова и снова, от жаркого примирения до столь же жаркой ссоры. От следов затянутого ремня на запястьях до разбитого носа. От поцелуя, затерянного на шее у чернильных прядей волос — и до прикосновения к расчерченной трещинами щеке. Почти верится: любимого человека можно принять любым. Может, не сразу.

Но однажды получится.

И Хель срывается за Вильямом в очередное приключение. Вновь ступает на шумные площади Астры, дышит раскаленным вулканным воздухом. Вспоминается только хорошее — двадцать седьмой номер в гостинице, стихи в темноте. Поцелуи в безликой серой комнате. Кажется: мир изменился вокруг, но и гости в нем изменились тоже. Под потрепанным плащом не запутанный шнуровкой жилет, а футболка, украденная из чужого шкафа. Вместо объятий удавки на шее — свежие багровеющие следы бессонной ночи. Трость в руках — аксессуар, не необходимость.

- Хель, ты помнишь?

В номере изменилась мебель, добавилось горшков с зеленью, часы на стене заменили электронными, издевательски тихими. Но что-то родное помнится в каждом чужом жесте. Хель замирает на миг, кривит губы в улыбке, видя, как спутник разваливается на диване, как протягивает руки, приглашая присоединиться.

Откровения на вкус как касания губ. Каждое прикосновение к чужой коже лишено боли ожога, хочется продлить ласку — скользнуть губами по чужой скуле, очертить линию нижней челюсти. Впечататься поцелуем в губы — почти бесстыдно, с жадностью вечно голодного зверя. Забраться руками под кромку чужой рубашки.

Хель помнит: самое важное. То, что не стерло время из памяти. Помнит утро целую прорву часов назад. Человека, прячущего взгляд за стеклами очков так, как многие прячутся за броней. И сдирающего очки так, словно и кожу содрать — проще простого. Чужая тайна — как привкус меда в чае. Стыдно признаться: он не помнит эффекта. Кажется, влюбился прежде, чем ударила ментальная магия. Но помнит болезненное желание касаться. Неуклюжий пьяный поцелуй — первый в череде безумия приключений.

Повторить его кажется правильным — скользнуть почти неумелой лаской у чужих губ, улыбнуться. Признаться:

- Я думал, ты меня ударишь.

И ведь ударил — хоть многим позже. Ран под кожей не счесть, а сколько раз был сломан нос! Но Хель знает: он тоже научился кусаться. Отыскивать хрупкую грань между жестокостью и блефом, на которой получается удержаться. Все еще страшно причинять этому человеку боль. Даже тогда, когда он, не щадя, ранит сам.

Куда лучше — дарить наслаждение.

И дни летят так, словно не было бедствий и ссор. Потеряться в них, заблудиться в каждом моменте, отбросив «завтра» как смятый клочок бумаги. Хель помнит: обязательно случится ссора, размолвка или побег. Но это будет потом. Удерживать нежность момента так же приятно, как пальцами цепляться за хрусткость чужой рубашки. Выпутываться из одеял к полудню, проводить вечера то в ресторане, то на улочках города. Время стерло многое — сам Хель совсем не тот, кем был прежде. Все чаще забывается в отеле плащ, трость остается брошенной у кровати. Однажды взгляд встречается с чужим — знакомым.

Человек в форме жандарма все еще тяжело дышит, смотрит с угрюмством недовольного индюка. И... не узнает. Чужой взгляд стекает по болотно-зеленой футболке с длинным рукавом, по перехваченным резинкой на затылке волосам. Стекает — как вода, чтобы истечь в ржавый сток под ногами. Остается гадать — понадобилось ли касание ментальной магии, чтобы смазать явь встречи?

Но все это неважно. Хель подставляется чужим касаниям и чужим идеям. Принимает каждую из них с восхищением зачарованного зрителя в театре. Покоряется даже теми жестами, что режут чистой театральностью. Легко отмахивается от тревожащих деталей.

У очередной идеи привкус чужеземных сладостей. Хель откликается на зов, впивается взглядом в картинку на экране ноутбука. Палящее солнце, обожженный песок, отель — огромная пирамида. Предчувствия оплетают сердце клубком ядовитых змей, где-то вдали шепчет утешительно альтер-эго, отвлекаясь от своего напитка.

- Конечно, согласен, - отзывается Хель. Стыдно признаться: ему не важен ни люкс, ни роскошь отеля. С этим человеком можно хоть ночевать в палатке под стенами разрушенных гробниц. Но азарт заразителен. Вильяму не приходится уговаривать, наручники остаются лишь желанным аксессуаром у изголовья постели. У них свое понимание романтики: Вильям говорит о сосудах с чьими-то внутренностями, Хель размышляет о тайнах, хранимых пустынным городом. Астра все еще манит — как росчерк погасшего вулкана над горизонтом.

Но новое откровение — как самое сладкое из искушений. У хтоника дрожат пальцы, когда в них оказывается написанное Блаузом заявление. С таким восторгом смотрят на ключ от старых наручников, на свободу за прутьями металлической клетки. И слова едва достигают разума:

хочу начать новую жизнь.

Хель может представить себе тысячу новых жизней, и ему верится: попробовать можно все. Он знает — квартиры будет недостаточно. Не для трехголовой собаки, обожающей засыпать посередине кровати, вытолкнув хтоника к самой стене. Не для приездов лучшей подруги, всегда врывающейся с шумом и грохотом, со звоном наполненных вином бутылок. Разум рисует картины особняка, сонное утро — одно за другим, кофе в молочной чашке. Блинчики румяной горкой посреди стола. Губы растягиваются в улыбке.

Хтоник смотрит с восторгом впервые влюбившегося подростка, тянется поцеловать — слепо, пьяно, безумно. До свободы еще нужно дожить, но она кажется близкой, как никогда. Хель легко может представить себе профессора Блауза с вечно выбивающимися прядками из прически. Со скрипом меловой дорожки по доске. С забытыми в кармане плаща наручниками.

- Когда купим дом, Роан приделает к нему вертолетную площадку, - смеется хтоник, легко представляя себе, как скучный особняк на Лирее обрастает гаражами, бассейном, оранжереей и отдельным крылом-библиотекой. Так наивно кажется строить совместные планы, но Хель позволяет себе эту болезненную блажь.

Ломается ноутбук — так, как когда-то давно раскололся металл браслета. Хель замирает, смотрит с благоговейным ужасом: кажется, так умирают не вещи, боги. И хтоник со стоном тянется принять чужой вес, подставиться поцелуям. Он знает: в чудовище обратится, отгоняя влюбленных студенток и студентов. Но всей кожей хочется прижаться ближе, на чужом теле выцарапать: мое. Обласкать языком каждый обнаженный дюйм любимого тела.

Из воспоминаний сплетается действительность.

Пирамида отеля — как сокровище всей пустыни. Зеленые макушки пальм, расцвеченный рынок под стенами. Запахи специй и ароматных масел дурманят голову. Среди золота и почти бессовестной роскоши потеряться кажется просто. Хель позволяет спутнику решить организационные вопросы, а сам оглядывается: в просторном холле каждая деталь отвлекает. Иероглифы, вставки искусственных камней. Толпы туристов, аромат свежей выпечки и мяса.

Жарко — даже от одной мысли о палящем солнце за дверьми гостиницы. Майка липнет к телу под небрежно наброшенным жилетом. Вместе с плащом жилет после останется в номере. Вместе со всеми тревогами.

- Здесь красиво, - улыбается хтоник. Так, словно смотрел хоть на что-то, кроме своего спутника. Деятельный Вильям с упорством танка тащит по внутренним лестницам. Кажется, здесь был лифт — но кому он нужен?

Миг, когда Блауз замечает лавку редкостей, колет почти ревниво: Хель устремляется следом, хищно клонится над прилавком...

- Кажется, ты любишь такое?

- В таких местах обычно много проклятых вещей, - отзывается хтоник и смотрит, как спутник взглядом впивается в артефакт. Старинная маска, выкраденная, наверняка, то ли из храма, то ли из разрушенной усыпальницы. Красота и древность. Он и сам очарован — так, как может быть очарован теомаг. Прилавок ломится от блеска украшений и артефактов. Статуэтки, браслеты, бесчисленное количество сувениров.

Возможно, будь Хель один, залюбовался бы, отыскал что-то, что сманило бы взор — но самым желанным сокровищем кажется сердце того, кто рядом.

Женский голос отвлекает, как назойливый шум базара. Хель вздрагивает, поднимает глаза — стыдно признаться: он девушку даже не заметил. Уроженку этих мест выдают и смуглая кожа, и подведенные чернилами глаза. И даже нечто неуловимое в том, как девушка произносит слова. Взгляд равнодушно оценивает изящную фигуру...

Чтобы спустя мгновение Хель побледнел до цвета своей футболки.

– Говорят, что у мужчин с длинным носом внушительный размер достоинства. Это правда? Вы такой красивый. Но одну тайну я могу развеять точно: кубинские женщины самые горячие, самые ненасытные в постели. Бледнолицые мужчины долго не могут нас «успокоить». Выбиваются первыми.

От бледности призрака до красноты вареного рака разгон в секунду. Хель торопливо отстраняется, уходя от чужого прикосновения. Все еще обжигают чужие руки — любые, кроме Вильяма. Хтоник улыбается смущенно, неуверенно. Многим бы такой открытый интерес польстил, он же чувствует лишь желание провалиться сквозь землю. Вернее, сперва — сквозь пол на первый этаж, а уже оттуда и сквозь землю.

– Желаете убедиться? Здесь артефакты не только...мёртвые.

Девушка красива, как многие артефакты на прилавке. Экзотична в разрезе глаз, в искренней улыбке. Опасность прекрасно сочетается с красотой — Хель почти чувствует себя загоняемым в ловушку зверем. Вот только...

- Простите, я откажусь, - отзывается хтоник. Перехватывает ладонь своего спутника, переплетает пальцы — почти с тем же бесстыдством, с каким сам Блауз говорил, что в номере им нужна одна большая кровать, - вы совершенно очаровательны, но мое сердце и прочие... органы, так сказать... Уже отданы этому человеку.

Щеки алеют некрасивыми пятнами, но в улыбке прячется озорство. Хель клонится к Блаузу, почти лукаво теряет поцелуй на чужой щеке и после длинным носом гладится о чужую скулу. Мое, - показывает каждым жестом. Без малейшего стеснения.

- Тебе что понравилось, Вилл? Девушка, расскажите об этой маске, пожалуйста!

[Вильям Блауз]

[nick]Биха[/nick][status]Влезть в каждую ловушку[/status][icon]https://i.imgur.com/rIxrT2i.png[/icon]

 Изис улыбается со знанием заговорщика: какой Аладдин без своей Жасмин? Преступно кажется влезать, вставлять любую, даже кажущуюся смешной фразу – всё это сломает хрупкость момента. Изис замирает на подушках, вжимая ноги в живот. Смотрит, как на картинку из иллюстрации книги. По глазам Бихи видно: искры разгорающегося увлечения.

  В лице вампирши читается: искренность ответной симпатии.

  Биха мог бы согласиться. И отвергнуть – одновременно. Его таинственная незнакомка походит на Шехерезаду больше, чем на Жасмин. В ней читается та же опасная пластика, неукротимость дикого зверя, обещание рая в глазах. Сладострастие, удовольствие, опасность. То, что идёт антонимами к жизни спокойной и размеренной. Роан похожа на тигрицу: её руки без облачения перчаток выдают крепкость духа и бесстрашие хищника.

  «Тигрица» – Биха улыбается, смакует эту слово в голове, примеряя к образу незнакомки. Уродливые шрамы на женских предплечьях и кистях не пугают его, хотя заставляют жалеть. Руки подобной женщины не должны быть разукрашены шрамами. Они должны носить кольца, браслеты, цепочки с тонкими переплетениями, быть покрыты тонкой вязью рыжей хны. Такие руки – только целовать, приблизив их к собственному лицу. Надеясь, что в запястье не замрёт кинжал-убийца.

  Роан и сама играет с огнём. Биха видит, как её пальцы ласкают ядовитого скорпиона. Лофу суетится:

– За кого вы меня принимаете? Вы знаете, сколько яда в этом жале? Я копил его два века! Два века копил! А сейчас как ужалю! Как ужалю!

  Лофу смешной, когда злится: стучит мелкими лапками по столу, поднимает круглую голову, сверкает чёрными угольками глаз. Поднимает клешни и бегает по кругу в шутливой гонке схватить за палец.

  Биха смотрит сначала с весельем, а после напрягает плечи: он знает, что Лофу не сделает дурного. Опасный скорпион не в силах поймать даже муху или кузнечика – но всегда машет клешнями с яростью разозлённого индюка. Между ними договор, нерушимый и крепкий, и всё равно: женские пальчики касаются брюшка, скользят около головы – острие жала замирает в нескольких миллиметрах.

  Страшно. Непоправимое может случиться и с легкой руки. Капли яда белого скорпиона хватит, чтобы убить всех гостей пирамиды. Одно неосторожное касание – лекаря позвать не успеют. Биха ласково перехватывает ладони Роан, уводя их в сторону. Лофу гневно спрыгивает за прилавок, напоследок бурча:

– Молодое поколение совсем от лап отбилось! Ни грамма уважения к старшим! Ничего не боятся!

Из груди выходит грудной смех. Биха, забывшись, переходит на ты:

– Не сердись на него. Он всегда такой.

  Мгновение до встречи губами тянется сладостной мукой. Биха замирает. Погружается на долю минуты в удовольствие, сравнимое с раем. Он всё-таки чувствует себя Аладдином: украл драгоценный поцелуй на ковре-самолёте. Даже если ни ковра, ни грозного тигра Раджа в этой сказке нет.

  Хотя Лофу аккурат идеально сыграл бы главного злодея.

  «Ещё».

  Биха не открывает глаз, но тянется следом, напирая в ответ. Кажется, весь его корпус грозится выпасть из-за прилавка. Незнакомка ниже его, но пространство стеллажей разделяет почти жестоко. Роан задерживает его губу укусом зубов: Биха улыбается ей в ответ. Нестыдно показать себя увлечённым и бесшабашным. Лофу знает тайну, почему Биха так искренно кидается во все будоражаще-прекрасное.

  И даже затихает за прилавком, позволяя секунде продлиться.

  «Подожди».

  Незнакомку хочется задержать. Ухватить руками. Поцеловать её так, как Биха умеет. Забавно осознать: позволил себе целиком оказаться в чужой власти, допустил лишь ленивое наслаждение. А сейчас тянешься поймать руками – хрупкий призрак от тебя ускользает.

— Знаешь сказку про Румпельштильцхена? — улыбается вампирша, уходя. — Угадай мое имя — исполню твое желание. Я не волшебная шкатулка, но что-нибудь придумаем.

  Биха смеётся, хватается руками в волосы, ища бумагу, чтобы записать. Он мог бы рассказать незнакомке о тысяче и одной ночи, причитать сборник кубинских сказок. А ему остаётся лишь слово — незнакомое. Каракулями на слух.

  Слово – записанное на бумаге. И ухмыляющийся Лофу.

— Ну что, Аладдин влюблённый, — весело мельтешит вновь залезший на прилавок скорпион. — Я, кажется, знаю третье твоё желание.

  Биха смотрит с вызовом: Лофу моргает двумя глазками, как у креветки, и с издевательством тянется ближе. Биха опускает руки на прилавок, ложится, равняясь лицом с маленькой головой скорпиона. Почти толкает его носом.

  Лофу сжимает одну из клешней, смотрит с азартом и подначиванием.

— Всё вы, джинны, знаете. Но я буду пытаться сам.

  Рука ловким движением сгребает Лофу с прилавка и сажает на плечо своего хозяина. Биха берет записку, ручку, блокнот в одном из рюкзаков. Мирно просит Изис приглядеть за прилавком. Подруга, потягивающая гранатовый коктейль, ожидаемо соглашается и достаёт из сумки роман в картонном переплёте.

  Она ничего не сможет сказать о редкостях. Не сможет рассказать историю. Но в её силах: продать то, чем будут интересоваться. Одной странной парочке, явившейся ближе к вечеру, продать маску втридорога.

  Биха засядет в библиотеке, найдёт сборник сказок и...разочарованно выдохнет:

— Лофу, я думал, в книге будет ответ.

  Скорпион будет победно покрутится по столу вокруг «подаренной» перчатки. Ему не нужно угадывать загадки, чтобы знать имя. Он знает, готов произнести прямо сейчас: Атеран Роан. Но последнее неозвученное желание встаёт краеугольным камнем между джинном и человеком.

  Лофу цедит:

— Биха, ты всё ещё можешь...

— Нет!

  Лофу гордо спрыгивает со стола на пол, обиженный ожидаемым отказом. Биха забирает подаренную перчатку, кладёт назад книгу и отправляется на второй этаж. Он узнает имя незнакомки, ему стоит лишь ещё раз поймать её призрак в толпе.

Но Роан ожидаемо в этот день не могут оставить в покое.

Вильям пишет тухнующей перебиваемой связью: «Я здесь». И после добавляет: «Нам надо поговорить».

[Роан Атеран]

[icon]https://i.ibb.co/Gd80tC2/image.png[/icon][status]искушение[/status]

Роан вынуждена признать: местный колорит ее привлекает. От благовоний голова как в тумане, тело жаждет пуститься в танец, покачивая бедрами в такт незнакомой мелодии. Руки цветут чернилами, заменяющими перчатки, блестят кольцами и наручами браслетов. Поверх шаровар бедра обвязываются широкой полосой полупрозрачной ткани, расшитой замысловатым узором. В волосах прячутся золотые нити, глаза, подведенные черным и золотым, кажутся принадлежащими кому-то другому.

Атеран ловит свой призрак в зеркале — и улыбается с довольством. Ей нравится незнакомка в золоте и легких газовых тканях, нравится блеск украшений на коже, хоть и слишком бледной для этих мест.

Номер на верхних этажах — не пентхаус, но достаточно роскошный. В пушистом ковре на полу можно развалиться с тем же блаженством, что на кровати. Обилие орнамента на стенах и золотой отделки навевает мысли о сказках про джиннов и фараонов, про султанов и мистических пери. Дэвы, ифриты, суккубы. В какой-то мере каждая история вкусна по-своему.

Развалиться на постели приятно, приятно стряхнуть с волос слои ткани, блаженно улыбнуться, взглянув на блеск украшений на люстре. И вновь мыслями вернуться... не к приключениям, не к мечтам об увиденном платье, но вспомнить местную лавку редкостей и смуглого торговца с подведенными глазами. Красивого на свой лад, похожего на искателя приключений из какого-нибудь фильма. Или на разбойника из запутанной сказки. Скорпион на прилавке — как верный страж, манящий возможной опасностью не меньше, чем презабавной манерой общаться.

И ведь даже имени юноши не узнала. Хочется рассмеяться, отыскать среди бесчисленных украшений подаренный цветок, вновь прижать к губам хрусткие белые лепестки, прикрыть глаза, представить: касаешься не цветка, а чужих губ, жаждущих поцелуя.

- Найди меня, - срывается шепотом в лепестки, смех рвется из горла. Не мелодичный, звонкий, как бьющееся стекло. Доносится музыка из включенного магнитофона — и вампирша не может удержаться. Вскакивает на кровать, сбросив обувь, плывет в такт мелодии, изгибаясь всем телом. Она видела лишь в кино, как танцуют под подобную музыку, как смуглые женщины кружатся в звенящих монетами и украшениями нарядах, танцуют с платком, со змеями на руках, с кинжалами в обманчиво хрупких ладонях.

Она танцует, лишь подчиняясь инстинктам собственного тела, двигая бедрами в такт, изящно  ведя руками. Позвякивают браслеты на запястьях, перезвоном вторят украшения на шее и в ушах. Жарко, но от музыки перехватывает дыхание, и представляется вдруг...

Торговец, развалившийся на шелковых подушках, взирающий с восторгом снизу вверх, пока она танцует вокруг, изгибаясь как змея, каждым жестом очаровывая так, как не смог бы ни один менталист. Скользит ближе, обнаженной ступней касается чужого бедра, соскальзывает на бедра, продолжая покачивать бедрами. Рассыпаются волосы по плечам, губы кривятся в соблазнительнейшей улыбке. Чужие глаза — как драгоценные камни, смуглая кожа кажется непривычно темной в контрасте с вампирской бледностью. И так хочется запустить руки под расшитый чужой жилет, провести по животу, отыскать рельеф грудных мышц под кожей. Склониться ниже в почти бесстыдно откровенном движении, отыскать чужие губы...

Пальцы ласкают полупрозрачность волшебной шкатулки, скользят по контуру откидывающейся крышки... но не распахивают. Роан знает: того, что желанно, не подарит ей ни один артефакт. Магия не способна вернуть к жизни в мире, где не существует загробных царств. Не спустя целую сотню лет. Не тех, чьи лица почти стерлись из памяти.

Жаждется: отыскать плетение чужих рук, скользнуть в пряность объятия, забыть на час или два, на целую ночь, что дома никто не ждет. Что звездное небо ни с кем не разделишь, что даже у любви всегда привкус скорпионьего яда...

Телефон отзывается гудком уведомления. Роан падает на кровать, вытаскивает смартфон из груды вещей, разблокировав, открывает пришедшее сообщение.

«Я здесь. Нам надо поговорить.»

Музыка будто бы затихает, мир уменьшается до размеров светящегося экрана, и пальцы стремительно взлетают над виртуальной клавиатурой, отправляя в ответ на короткие фразы целый поток сообщений.

Здесь — это где?

   Погоди, то есть ты здесь?

      Типа в отеле?

         ПОЧЕМУ ТЫ МНЕ РАНЬШЕ НЕ СКАЗАЛ???

            ТЫ С ХЕЛЕМ???

               У ВАС НОМЕР ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ???

                  ВЫ НАКОНЕЦ-ТО РЕШИЛИСЬ?????????

ПОЧЕМУ Я УЗНАЮ ОБО ВСЕМ ПОСЛЕДНЕЙ???

   ПОЧЕМУ ВЫ МЕНЯ НЕ ПОЗВАЛИ?

      Стой, вы еще нет? Вы только планируете?
         Я читала, здесь охрененный зал для бракосочетаний.
            Какой-то местный колорит, золото, куча вина.

               ВЫ УЖЕ ПРОБОВАЛИ ХАЛВУ? С кунжутом. Вилл, это просто космос.

                  Через 10 минут буду в холле, пошли вместе на рынок?
                        Купим вам с Хелем одинаковые рубашки и прикольные платки.
                           Будете как парочка.

                              О! А Корвус с вами? Я говорящего скорпиона видела, прикинь! Сфоткать забыла.

Думается: можно написать и о торговце из чудесной лавки. Роан уже набирает «А еще такого парня встретила», но... стирает сообщение и прячет улыбку в ярком покрывале. Стыдно признаться: понравился этот незнакомец с улыбкой разбойника. Так и кажется, будто они уже встречались, будто она это лицо уже видела прежде — и успела по-своему полюбить. Мучительная постыдная мысль! Особенно для той, кто не умеет сладость объятий смаковать на долгие ночи. Даже сейчас гадает: что попросил бы торговец, найдя ее? Угадав имя? Последнее, правда, практически невозможно. Но исполнить чье-то желание, подобно сказочной пери, кажется заманчивым озорством.

Почти так же приятно помечтать, как и поддаться мелодии незнакомых инструментов.

Роан поднимается, вновь кутается в слои легких тканей — в них не жарко, шелк прохладно-приятен. За тяжелой дверью таятся коридоры отели, роскошь узоров на стенах, узкие провалы окон, приносящие душный зной. Свечи, многочисленные живые пальмы в горшках. Вампирша не ждет лифт, сбегая по лестнице в просторный холл. Кое-как избежав соблазна, даже не заглядывает на второй этаж. Зато с разбегу ныряет в людское столпотворение, тонет в обжигающем тепле чужих тел и запахов.

Ищет знакомые черты, уже прорвавшись к поставленному для гостей дивану. Разваливается на нем совсем не изящно, сбросив сандалии. Тут же вскакивает, забираясь на сиденье с ногами, поднимается во весь рост, чтобы поверх чужих голов взглядом окинуть пространство.  Ну и что, что 10 минут еще не прошли.

НУ ВЫ ГДЕ??????????

[Вильям Блауз]

 Маска смотрит на него прорезями глазниц. Блистают в полупригашенном свете контуры золотой краски, выведенные на чёрных узорах вокруг. Вильям ласкает маску пальцами, тянет к лицу: он не видел ничего более совершенного. Запретное неконтролируемое желание: закрыть глаза, прижать изнанку к коже, выдохнуть через прорезь рта горячий воздух с паром из благовоний.

  Вильям чувствует отголосками души: стучат вдалеке зазывные барабаны, слух пронизывает музыка ритуальных пений, нос вдыхает запах, которого здесь нет. Сердце стучит музыке в такт, слабеют руки, замирает в груди дыхание. Он не принадлежит себе: весь мир сужается до пустеющих пространств глазниц, преображающий каждый глоток кислорода своим существованием. Вильям чувствует почти разочарование, когда Хель врывается в его мир, выдёргивает в приземлённую реальность. Тёплые пальцы вырывают из гипнотический сказки, подтягивают к себе, заставляя опомниться.

  Изис смотрит в лицо с восторгом победителя. Она не торговец, но знает, как выглядит покупатель. Хель говорит что-то нелепое, что-то очередное неловкое и ни к месту. Вильям не слышит, пытается смирить бешено бьющееся сердце. Маска застывает в руках крепкими тисками: он больше её не отпустит.

– Я не знаю, откуда Биха её достал, – жмёт плечами Изис и смотрит на маску с внимательностью друга. – Кажется, он рассказывал мне, что ему её подарили. Но я не уверена, правда. Не хочу обмануть.

    Вильям знает: ему всё равно. Пусть хоть окажется выкопанной из могилы – теперь чудная вещь останется у него в руках. Изис открывает тетрадь за прилавком, находит цену единственной маски и...называет втрое больше:

– Тридцать тысяч архей.

  Её белые зубы прикусывают нижнюю губу, пальцы тревожно сжимают тетрадь. Тридцать тысяч архей – баснословные деньги для любого местного жителя, на них можно жить два месяца. Но иноземцы не выглядит бедными. Особенно тот, у кого на запястье явно дорогие часы.

– Покупаю, – с лёгкой руки улыбается Вильям и тянет мешок золотых монет.

  Удовольствие сжимает тисками. Вильям тащит Хеля за собой. Изис улыбается ростовщику на прощание кокетливо, ловким движением руки оставляет в кармане его одежд записку с номером телефона. С припиской «от самой горячей неукротимой кошечки». И вновь прячется в уюте подушек вместе с романом и лёгким коктейлем. Алкоголь и гибискус – потрясающее сочетание.

  Вильям отпирает двери люкса. Зонированная площадь сужается кверху верхушкой пирамиды, сквозь большое круглое окно под потолком проникает свет. Кондиционер охлаждает кожу, в номере горят ароматические свечи с запахом мускуса. Вильям скидывает чемоданы в угол, убирает маску в первый ящик комода. Удивительно, но вместе с хлопком закрывающегося ящика разум будто лишается части непомерного груза.

  Вильям чувствует себя – собой. Запах, растворённый в воздухе эссенцией любви, действует как лёгкий афродизиак. Глаза охватывают помещение: широкая королевская кровать с собранным из полотенец лебедем, ажурные тарелки с лепестками роз. Ярко-красный, призывной цвет шёлкового постельного белья.

  Смех вырывается из груди с осознанием происходящего:

– Хель, это номер для новобрачных. Я не смотрел, когда бронировал. Привычка брать самое дорогое, не глядя.

  Вильям смеётся. Действительно – смешно и нелепо. Ситуацию можно сгладить, только добавив:

– Это и про тебя.

  Приятно скинуть с себя обжигающий кожу плащ, подставить лицо кондиционеру. Кровать в апартаментах действительно мягкая, как облако. Чувствуешь каждый изгиб позвонков, утопая в ласковой перине. Вильям берёт в руки телефон с десятком сообщений от Роан:

– У вас номер для новобрачных?

– Как ты угадала?

  Поток дальнейших слов вызывает смех. Вильям улыбается с искренностью встречи, предвкушая, как обнимет старую подругу. «Только ты и я» – кокетливо объявляет последнее сообщение, и Вильям срывается, чтобы подняться. Рубашке на смену приходит обычная серая футболка, брюки непривычно заменяют светлые шорты. Лицо охлаждается под маленьким краном напором холодной воды. Вильям знает, где он успешно «забудет» своего путника, который приехал с ним сейчас.

– Хель, ты погляди, – зазывно тянет Вильям. – Какая джакузи.

  Большая ванная обложена керамической плиткой, пол выполнен орнаментом большого белого крокодила. Ванна больше похожа на небольшой бассейн: с плавными бортиками по углам и подставкой под книгу или блюдо. Вильям чувствует, как тянуще заныли мускулы с желанием окунуться в воду здесь и сейчас. В таких ваннах, наверное, сидят или фараоны, или короли. Рука тянется включить воду, взболтать пену и усыпать пол багровыми лепестками.

  Вильям увлекает Хеля внутрь, мягко толкает, расправляясь на ходу с его одеждой. Пальцы ласково касаются в прощании бедра:

– Отдохни, расслабься. Я покину тебя до вечера. А вечером жди меня. Наручники на дне чемодана, на отеле антипортальная защита. Телефон, Хель! Тут есть телефон. Набери номер из книги на журнальном столике – и тебя покормят. Принесут в номер.

  Вильям чувствует: отрывает ростовщика от сердца. Взгляд скользит по исчерченной вязью коже, и из груди вырывается поражённый выдох. Он знает: как будет сделано «дело», сутки не выберется из постели. И другого не отпустит.

  Второй этаж кишит людьми: к полудню их стало ещё больше, чем утром. Смартфон звенит новым сообщением. Роан торопится встретиться, но глаза её не находят. Вильям снуёт вдоль прилавка, огибает окружение ресторанных столиков и колоннад. Даже в приятной тени около искусственного водопада её нет. И чисто случайно...

– Роан, это ты? – Вильям не может сдержать улыбку.

  Атеран сама на себя не похожа. Впервые Вильям видит, чтобы место так сильно изменило его подругу. А казалось: она никогда не изменит своего привычного облачения воровки и чёрных мехов на воротнике. Руки тянутся подхватить её за талию и поставить с диванчика на пол. Под вуалью газовых тканей кажется, что прикасаешься к другому человеку. Поцелуй замирает в уголке губ почти невесомый.

  Вильям тянется обнять:

– Красотка.

  Так не обычно. А вот Вильям почти не изменился: даже очки свои чёрные где-то откопал, нацепил на нос.  

Его не волнуют ни рынок, ни сладости с орехами. В некотором роде – не волнует даже пирамида, которая может принести дары кладоискателя. Вильям вытягивает Роан на площадь: на улочки со снующими под палящим солнцем людьми, чтобы остановится в ресторане с открытой террасой. Одинокий столик в самом углу рядом с горшком с флоксами. Вильям заказывает себе бокал розе, а Роан – холодный латте с маршмеллоу.
 
  Выдыхает тяжело. Предвестник неприятного разговора.

– Роан, – начинает Вильям, – я хочу, чтобы ты уехала. Здесь небезопасно, здесь...происходит лютый кошмар.

  Вильям подносит наполненный бокал к губам и осушает его в несколько больших глотков. Щёлкает пальцами официанту, чтобы обновили.

– С момента открытия отеля каждый год тут умирают люди. Сначала пропадают, потом их тела находят в «Гизе-ханур». За исключением... Одно из тел нашли на высотке священной башни, уже разложившийся труп. На него не залезть никакой, даже самой сложной магией. Священное для местных место, со странной аурой. Нашли спасатели-поисковики, и...и всё это происходит в определённое время.

  Вильям касается второго наполненного бокала. Чувствует приятное покалывание на кончиках пальцев и тепло на щеках. Начинает пьянеть.

– У местных аборигенов есть предание о духе Шун-ли-Ра. Злостном судье с головой шакала, который хранит клочок священной земли. У местных всё священное, Роан. Куда ни плюнь – попадёшь в сакральную святыню. И они верят...в некоторую цикличность времени. Меня сюда Коалиция рас направила. Я не на отдыхе, я на задании. Эти убийства случаются каждый год с начала праздника «Схождения Шун-ли на землю». Я не верю, что это какая-то мистика, я знаю, что тут замешаны люди. Или группа людей. Я не хочу, чтобы ты принимала в этом участие, я не хочу...

  Вильям знает: сейчас Атеран взорвётся. Она никогда не позволит спрятать себя за плечо, быть снятой с опасного аттракциона. Он позволяет себе перепалку, позволяет спор: чтобы в конечном итоге, как всегда, сдаться.

  Раскрыть подруге тайну неложно. Вильям достаёт из чипа небольшой кейс, открывает, демонстрируя две сотни микрочипов с крыльями «для полёта». И делится:

– Хочу проникнуть на их праздник. Выпустить шпионов и найти всех, кто из этого праздника крови вернётся в нашу пирамиду. Я верю, что убийца среди постояльцев. А сейчас...пошли.

  Кейс захлопывается с мягким хлопком. Вильям после розе и латте тянет Роан на прогулку. Но ни магазины, ни специи, ни сладости ожидаемо не поднимают ему настроения. В пакетах прячутся две одинаковые футболки. Парные, как Роан и придумала. Только Вильяму кажется: совершенная глупость. Такое носят только неадекватные парочки, которые встречаются.

  Ночь смыкается над Катаром мягкими лапами и тысячью загоревшихся фонарей. Излюбленный местными молитвенный участок земли – пустырь. Здесь когда-то был оазис с высокими пальмами, но теперь дорожка камней и жертвенный стол.

  Из праздника местных жителей приезжие «варвары» делают ожидаемое шоу. Весь участок вокруг дорог окружён вспышками камер и журналистами. Машинами, которые встают чуть ли не друг поперёк друга. Молитвенный алтарь под самым небом огорожен красной лентой.

 За неё легко ступить. Её легко порвать. Но людям интересно: каждый раз травить общественность байками о том, какие «местные» изверги. Вильям пробирается сквозь толпу, держа Роан за руку. Расталкивая всех, останавливается «на первой линии». Здесь видно всё, как на ладони: туши жертвенных мулов тащатся к краю ленты к тянущим руки беднякам. Каменное поле устлано людьми, сидящими на коленях. Равноудалённые друг от друга, они тянут ладони в молитве вверх, слабо покачиваются в такт тантрическому песнопению.

  Полотенца под их ногами когда-то были белые. Но сейчас реки текущей крови заставляют окрасится ткань в багровый. Все двести человек омывают ладонями лицо: каждое из них – стариков и детей – становится окроплённым кровью. Возносится кинжал над последней жертвой.

  Едва заметно вздрагивает тот, кто сидит в самом углу, не поворачиваясь лицом. Роан скорее всего не узнает: ни золотого орнамента жилета, ни босых ног, которых она никогда не видела. Но подле них – узнает точно – снуёт весьма узнаваемый шумный альбинос-скорпион. Не клацает клешнями, но с заботой прижимается к худым щиколоткам своего хозяина, будто в утешение. Вильям открывает кейс: в воздух воспаряют сотни невидимых «комаров», оставаясь незаметными, устремляются в небо. К жертвенному столу подводят девушку. Последняя жертва снимает с себя белый халат: юная дева с русыми косами ложится на жертвенник облажённая, чуть разведя бёдра. Принимает в живот объятия кинжала и коротко всхлипывает от боли.

   Последняя молитва возносится к небесам: пусть примет Шун-ли-Ра в жертву священных мулов и невинную деву, что отдала свою жизнь добровольно. Пусть смилуется дух и не даст пропасть ни чьим-то детям, ни чьим-то женам, ни старикам, ни мужам.

  Дрожат пальцы у того, кто сидит в самом углу. У кого под босыми ногами мельтешит альбинос-скорпион. Жрец подносит испить каждому – сосуд крови быков и крови человека. Гаснут ритуальные свечи, жертвоприношение заканчиваются. Моргают вспышки камер. К Роан оборачивается лицо, окроплённое кровью, с разводами возле губ.

 На неё смотрят два знакомых глаза.

Биха.  Он слабо улыбается, узнавая

.
 

Они встретились не в нужное время и не в нужном месте.

[Роан Атеран]

[status]искушение[/status][icon]https://i.ibb.co/Gd80tC2/image.png[/icon]

- Красотка.

Роан давно поняла важную истину: дом — это не место, а люди. Как бы ни любила она красоту и виды Циркона, роскошь апартаментов на верхнем этаже, балкон под куполом неба, именно сейчас, когда друг стаскивает с дивана, вампирша чувствует себя на своем месте. Сама собой расцветает улыбка, Атеран обнимает в ответ, целует в кончик губ, смеется.

Ее изменили несколько часов в песчаном городе, в облике Вилла же неизменным кажется все. Роан отступает, кружится, демонстрируя переливы газовых тканей, хвастаясь так по-девичьи, звеня украшениями. Ей хочется улыбаться, хочется смеяться и шутить, потому что обычное приключение, простая поездка вдруг обернулась желанной встречей. Вампирша отступает на шаг, оглядывается, несмотря на обещание друга, ищет угрюмую фигуру ростовщика. Кажется, хтоник из Тульпы всюду следует за Блаузом.

- Где ты Хеля потерял? - усмехается, подскакивает ближе, без спросу тянется к чужим очкам, срывает со знакомого лица темные стекла с тем же бесстыдством, с каким другие могут сорвать поцелуй. Вертит аксессуар в руках, а потом примеряет, игриво уворачиваясь от объятия, запрокидывая голову, смотря сквозь тонированную завесу очков.

- Как ты вообще в них что-то видишь? Ужасно! - смеется Роан и поднимает очки наверх, вместо ободка теряя в волосах. Рука уже тянется к другу — провести по плечу, щелкнуть по носу. Радость пьяная, на целый прекрасный миг заставляющая забыть, что ты уже не ребенок. Роан хочется поделиться всем, каждым впечатлением, и она виснет на шее у Вильяма, рассказывает: о том, как приехала, как ей понравился базар, какое все вокруг яркое, красивое, блестящее.

Самую суть сороки выдает перезвон браслетов на руках, блеск украшений на бледной шее. Привычное ожерелье, ошейником прилегающее к коже, кажется неправильным и лишним. С волос срывается полупрозрачное покрывало, шалью ложится на плечи. Роан перехватывает ткань рукой, придерживает — на миг даже забывает, что перчатки не скрывают уродства рук. Все сейчас кажется неважным и ненужным. Хочется рассказать — о лавке редкостей, которую бы Хелю показать. О дивном говорящем скорпионе, которого хочется познакомить с Корвусом. И о торговце с подведенными глазами. Манящем, будто мираж в пустыне. Прячется в пространственном хранилище щедрый подарок — и шкатулкой тоже хочется поделиться. Пошутить даже: что-то вытащил бы из ее недр драгоценный друг? А ростовщик? Птица, охраняющая лавку, верно, достала бы здоровенную упаковку морепродуктов.

- Рассказывай! Как вы тут? Как номер? Шикарный? Я видела фотки — там красные простыни? Шелковые, да? И розовые лепестки? - не рассмеяться невозможно, когда вампирша представляет среди такой роскоши двух гостей. Вильяма с вечной хитрецой во взгляде. Хеля, смотрящего так, будто до него до сих пор не дошло, что эти двое встречаются, а не его просто таскают с собой как декоративного песика в сумке под мышкой.

Вампирша позволяет увлечь себя под открытое небо, под гомон людской толпы — и теряется в нем так, как не терялась, даже будучи ребенком. Ей весело и спокойно. Кажется почти предательским нервозность чужого взгляда.

– Роан, я хочу, чтобы ты уехала. Здесь небезопасно, здесь...происходит лютый кошмар.

Ладонь холодит стекло бокала, на языке тает терпкая сладость латте. Роан щурит глаза, поджимает губы, смотрит с привычным своим упрямством. Слушает, не перебивая. Обо всем: об убийствах, пропаже людей, о загадочных действах в отеле «Гизе-ханур». Святыни, мистика, догадки друга — все сплетается воедино, и Роан ждет, когда друг договорит. Она даже не собирается спорить, спор можно пропустить, как вставку рекламы посреди фильма. Разумеется, она не уедет.

- Я тебе не дама в беде, - отмахивается, делает еще глоток кофе. В такую жару холодный латте похож на благословение демиургов. Роан не позволит отправить себя прочь, но тысячи причин, почему так, она не озвучивает. Среди череды самых скверных ее воспоминаний затерялась картина с лучшим другом в кровавой ванне, чужая подаренная память — как приговор. Она не может остаться в стороне. Но беспокойство показывать не хочется вовсе. Серьезность намерений выдают только жесты. Рука тянется накрыть чужое запястье, чуть сжать, взглянуть — глаза в глаза.

- Разве я могу пропустить такое веселье? - улыбается Роан. Тем более, будь все настолько опасно, разве притащил бы Вильям сюда Хеля на выходные? Вампирша тянется отнять очередной бокал розе.

План друга — изящно простой, лишенный вычурности деталей. Роан порывисто тянется через поверхность стола и обнимает друга за шею. Ей хочется рассказать обо всем — но кажется, будто лучше повременить. История о мистических происшествиях в отеле оседает на коже холодом непролитого дождя.

Катар — удивительный город. Роан интересен оказывается каждый уголок. Чудные здания, чудные люди, чудные безделушки на разноцветном базаре. Она пытается поделиться собственным восторгом, тянет друга сквозь череду магазинчиков и лавок, с рук дает попробовать местные сладости. Она сама просто с ума сходит от кунжутной халвы. Местные фрукты кажутся сочными, как нигде больше, сахар — слаще, чем в целом мире.

Атеран все же рассказывает: о лавке, о скорпионе, но кажется, будто друг едва ее слышит. Чужая тревога как уткнувшийся под ребро клинок. Сокровенной тайной срывается с губ рассказ о торговце, преподнесшем ей в дар цветок, отдавший сокровище за поцелуй. Говорит с улыбкой, смотрит — с хитрецой.

- Представляешь, Вилл? - выдыхает почти неслышно, - как будто сказка какая-то!

Но сказка теряет невинную красочность, когда на город опускается сумрак. Даже ночь не смывает привычной духоты, но воздух полнится новой тяжестью ароматных масел. И далеким запахом крови.

Атеран следует за другом туда, куда он ведет. На местный праздник, который людям за натянутыми лентами кажется чудовищным ритуалом. Вампирша же смотрит: на каждую деталь, и теряется в ощущениях. Чудовищность действа кажется завораживающей, пьянящей. Вампир не может не оценить ценность проливающейся крови.

Происходящее — далеко, рукой не достанешь. Но взгляд скользит по жертвенному столу, по тем, кто сидит ближе всего. Скользит — и не узнает. От запаха крови становится дурно, Атеран впивается пальцами в плечо друга, смотрит вокруг — широко распахнутыми глазами. Собственный страх неправилен каждой болью, голод, разрывающий горло, правилен, как никогда.

- Вилл, - слабо зовет вампирша, - я... голодна.

Ступает к жертвенному столу последняя жертва. И Роан кажется: незнакомка прекрасна. Прекрасна в своей покорности, в вере, с которой принимает в живот кинжал. Древность обычая похожа на заботливо сохраненное сокровище. Жертвоприношение ужасает и восхищает одновременно. Атеран кажется: странные мысли, странные образы мелькают в голове. Ее завораживает музыка, мутит от влекущего запаха крови.

Мир вокруг качается, будто поглощаемый штормом корабль, хотя о штормах в таком городе думаешь меньше всего.

Роан осознает вдруг: этот мир ей незнаком. Она всегда старалась держаться подальше от дел, связанных с религией, с жертвоприношениями, с древними божествами, требующими жертв. И она может понять тех людей, что собрались поглазеть — их льющаяся кровь и завораживает, и ужасает. Так бывает с теми, кто нечасто видит смерть в такой близи. Роан же чувствует страшную жуть под слоями праздника. Запах дурных предчувствий, не перекрываемый даже кровью.

Голод похож на раскаленный металл, льющийся прямо  в горло. Роан запоздало вспоминает, что не ела уже давно. Не питалась так, как должно ее виду. Расплатой служит внезапное помутнение в голове.

Вспышкой вылавливается образ белого скорпиона у чужих босых ног. Льющаяся кровь похожа на разводы краски. Крови так много, что думать о чем-то еще становится тяжело. Передается из рук в руки полная крови чаша, делается глоток.

Вспышки камер заставляют вампиршу вздрогнуть, ладонь сжимается на плече друга. Роан непроизвольно тянется вперед, чувствует, как впивается в живот лента ограждения. И человек в самом углу наконец оборачивается. Роан узнает его — так, как в ночном кошмаре вдруг видишь знакомое лицо. Торговец чудесной лавки, отдавший сокровища за поцелуй.

Чужая улыбка — слабая, будто виноватая. Будто человеку жаль: не в том месте они встретились вновь. Роан видит смуглое лицо с разводами багрянца у губ, чувствует... все здесь странно, страшно... и прекрасно, как в кошмаре, от которого не проснуться.

И улыбается в ответ, зная, что на принцессу не похожа ни капли. Бледное лицо обезображено вспыхнувшим голодом, клыки сверкают ножами. Ей хочется пить. Ей хочется крови.

И хочется — человека, что смотрит сейчас голубыми, как драгоценные камни глазами.

- Вилл, - срывается болезненный шепот, - уведи меня отсюда, пожалуйста.

[Вильям Блауз]

[nick]Биха[/nick][status]Влезть в каждую ловушку[/status][icon]https://i.imgur.com/rIxrT2i.png[/icon]

 Биха чувствует каждой клеточкой тела: его дом — это его люди. Это народ с Кубы, который сорвался на Катар, ведомый тоской по общности. Нежелающий прощаться с новыми родными краями. Смуглая опалённая солнцем кожа, южный разрез глаз. Тяга к золоту: на руках даже бедных кубинских мужчин есть один фамильный перстень. Знатные же сверкают так, что можно писать образа.

  Кубинца видно издалека: Биха и сам носит национальное достояние с особой гордостью за свой народ. Даже в среде схожих внешне южан он отличается вместе со своими соплеменниками. Там, где царят современные технологии и удобная одежда, у Бихи шаровары и панический ужас перед мобильными телефонами. Вычурные складки тканей, старые традиции, написанные кровью. Праздники, которые для оных развлечение, а не культ.

  Биха ненавидит ритуал. Он знает: всё происходящее бессмысленно. Из года в год в «Гизе-ханур» происходит череда кровавых событий, которые расчерчивают жизнь на «до» и «после».

  Иных жизни лишает.

  И всё равно — он здесь, посреди рек текущей крови, рядом «со своими» людьми. В этом есть превратность жизни: кажется, «стадность» в самом хорошем смысле слова — это про каждого из присутствующих. Он медленно поднимает с земли, пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Он не может смотреть на жертвенник — не туда, где бессильно склонилась голова добровольной жертвы, смешались с кровью длинные русые волосы. Каждой клеточкой тела Биха чувствует свою вину: десятки лет назад он охотился за призраком Шун-ли-Ра.

  Нашёл.

  Но остановить не смог. Тягота собственной вины за беспомощность до сих жжёт калёным железом. Биха знает о Шун-ли-Ра больше, чем многие на этом празднике. И знает: никакие жертвы не помогут. Не задобрят.

  Выдох вырывается из груди завершением вечера.

  Кажется правильным — улыбнуться, опустив взгляд, подойти первым. Биха никогда не видел вампиров и теперь отчётливо понимает: перед ним одна из них. Бледность кожи говорит не красноречивее взгляда. Биха видит, что Роан похожа на тигрицу, перед которой положили кусок мяса и держат её в клетке. Борется с желанием уговорить жреца протянуть Роан кубок, наполненный жертвенной кровью. Останавливает ли то, что Биха знает, что ему откажут.

  Роан чужая.

  «Чужая» — читается во взгляде каждого, кто на неё смотрит. Прохладный ночной воздух приятно остужает кожу. Биха пытается дышать, но чувствует лишь запах растекающейся крови как в мясной лавке. Жужжание мух над телами жертвенных мулов, слепящие глаза вспышки фотокамер. Он задерживает взгляд на фигуре Роан дольше положенного.

  Вильям ловит его. Прекрасно чувствует скрытый подтекст.

— Вы знакомы? — с нотами недовольства звучит голос Блауза, но Биха на него лишь улыбается.

  Белый скорпион преодолевает расстояние от ног до головы хозяина за считанные секунды. Подзуживает последний раз: самое время произнести желанное имя, которое так и не смог найти. Биха тянется перешагнуть ограду, встать напротив.

— Здравствуй, — губы складываются в добрую улыбку. В глазах читается радость встречи, когда он смотрит на вампиршу, — Шахерезада.

  Имя сказочной героини горчит на языке. Биха почти сожалеет: встретились в неправильном месте в неправильное время. Друг вампирши смотрит с недоверием, скрещивает на груди руки: Биха видит скользящую в лице неприязнь. Его вопрос повисает в воздухе.

— Ты про него рассказывала, Роан? — поворачивается Вильям. — Представишь нас?
 
  Биха улыбается победно. Обречённо клацает забытый в волосах белый скорпион. Роан — имя так легко сорвалось из уст её третьего лица, что впору рассмеяться. Любой поиск следует начинать с тех, кто крутит любимое имя на языке. Биха не выдерживает, обнажаются клыки.

  Его смех приятный, чистый, как у ребёнка. Кажется: все продавцы редкостей по-своему безобидны. И по-своему странные. Кровавый ритуал остаётся позади, стоит лишь к нему повернуться спиной. Биха улыбается:

— Роан, значит, — сверкают в темноте задорные глаза. — Теперь я узнал твоё имя, и я помню, что...

— Что перерыл всю библиотеку в поисках перевода этой сказки, но так и не дошёл до того, что можно было дойти до стойки администратора! — раздражённо клацает клешнями скорпион, разрывая волосы на лбу и являясь миру. — А вы что пришли? Тоже поглазеть на интересное зрелище? Уходите, здесь нет ничего интересного!

  Биха выдыхает виновато, тянет руку к волосам, чтобы прогнать скорпиона с головы. Ожидаемо Лофу имеет свою точку зрения на то, где он должен находиться. И на потянутую ладонь реагирует сжатием пальца в клешне. Биха коротко бесслышно вскрикивает и отдёргивают руку как после горячего чайника.

— Всё закончилось, — подводит итог встрече Лофу. — Чего стоим? Кого ждём?

  Биха делает усилие обернуться: видит, как кутают в саван красавицу с русыми локонами. Её голова бессильно отклоняется назад, длинные кудри мешают лужу крови на земле. Мясо жертвенных мулов будет отдано беднякам, тело же человека будет покоится в земле напрасной жертвой.

  Напрасной.

  Биха обнимает себя за плечи. Улыбается Вильяму, который всё ещё ожидает его имени. Он чувствует исходящую от него скрытую угрозу, и понимает: так пахнут зачатки плохих отношений. Биха делает шаг навстречу – протягивает ладонь, увешанную перстями и браслетами, в рыжих росписях мехенди:

— Меня зовут Биха, — взгляд охватывает целиком оба лица напротив. — Полное имя всё равно не выговорите.

  Народ срывается за ограду, репортёры тянутся к расходящимся жителям. Начинается балаган, Биха жмурится от неприятных чувств: его религию уравняли с представлением. Вильям завершает рукопожатие и нежно берет Роан за плечи, будто укрывая телом от всех бед. И лишь тогда Биха замечает, как они похожи: оба бледные и черноволосые, угадывается нечто родственное в прямых и резких чертах лица – что у одного, что у другой. В голову приходит сравнением с семьёй. Биха почему-то уверен, что, если Вильям улыбнётся, он найдёт в его улыбке пару острых клыков.

— Я провожу короткой дорогой. Вам ведь в «Гизе-ханур»?

  Вильям утвердительно кивает и протягивает пальцы в ладонь Роан. Биха следует впереди дорогой через кустистые овраги. Его подмывает обернуться на каждой кочке. Убедиться, что призрак луноликой красавицы следует за ним. Он ломает в себе желание, ведёт себя естественно.

  Распахнутые двери бывшей усыпальницы обдают ночных гостей светом с первого этажа. Биха поднимается с остальными к своей лавке на втором этаже. Начинает копаться в сундуке, ловко выкидывая из него звенящие позолоченные чаши. Магией нажигается одна из свечей.

— Я спать, — недовольно бубнит Вильям, целуя подругу напоследок в висок. Он чувствует скользящее в воздухе напряжение. И чувствует себя лишним. — Увидимся завтра. Спокойной ночи.

  Биха выдыхает с облегчением. Ему стыдно признаться: сердце колотиться, стремясь вырваться из грудной клетки. Пальцы цепляют одну из артефактных чаш, вторая рука находит инкрустированный кинжал — странно поймать себя на мысли, что в твоей жизни нет ничего нормального. Одни находки из саркофагов и сокровищниц. Пальцы находят уснувшего в волосах Лофу и кладут скорпиона на самодельную подушку в углу около лампы.

  Биха оборачивается к Роан. Подходит медленно, будто боится спугнуть.

— Я никогда раньше не сталкивался с вампирами, — честно признаётся он. — Мне не понять, каково вам оказаться на таком...празднике.

  Последние слово срывается с натяжкой. Биха хотел сказать нечто более грубое и похожее на правду, но сдержался. Ему куда более важно то, что он увидел в лице девушки напротив добрых несколько минут назад.

  Жажду.

  Голод.

  И становится желанным ухаживать за гостьей так, как – кажется – ей нужно. Биха ставит кубок на подставку около столика, резким движением полощет кинжалом себе по ладони. Боль обжигающая — греет руку так, как согрел бы костёр. Он улыбается через боль – не хочет даже на секунду показаться слабым.

— Не знаю, как у вампиров отношения с кровью оборотней. Я слышал, что на других планетах и материках мы враждуем. Но тут вампиров нет. Только такие, как ты, Шахерезада. Случайные залётные птицы.

  Губы улыбаются, складываются добрым луком. Биха сжимает с силой ладонь в кулаке. Багровые капли заполняют дно кубка. Этого мало, чтобы напиться. Но достаточно, чтобы увидеть и понять: если Роан скажет, что мало, Биха полоснёт и вторую ладонь.

  Руку покалывает на самых кончиках пальцев. Кубок двигаются жестом к гостье. Биха перевязывает руку снятым тканевым поясом.

— Пей, — ласково смотрит он на Роан. — Не могу видеть, как ты страдаешь.