[Волхайм]

[Кирион]

Кирион в годы обучения в аспирантуре написал статью, которая стоила ему многих нервов. Древняя королева одного из северных королевств Эонов была принцессой из другого царства. Кирион выдвинул гипотезу, что королева могла происходить из легендарного мифического подземного города. По описанию многочисленных мифов и свидетельству одного из демиургов, древняя королева имела колье с розовым алмазом. Также были найдены фрески с изображением короны её сына, украшенной красными камнями, которые в мифах назывались «каплей крови из сердца планеты». Позже эти камни были обнаружены в музее как инкрустация трона одного из царей древности. Эти красные алмазы считаются одними из самых старых найденных и изученных артефактов Лиреи, и учёные нашли в них следы магии, укрепляющей здоровье.

Кирион предположил, что эта древняя королева могла быть родом из неизвестного места, расположенного где-то около Северного моря. Это были места, где первая цивилизация с государственностью появилась позже, чем в других регионах Лиреи, из-за холодного климата и неплодородной почвы. Империя Местигор обязана своим становлением исключительно торговому пути, проходившему по реке Юн с востока на запад через весь континент.
Его предположение выглядело вполне разумным. Везде упоминались красные и розовые алмазы, которые находят только в одном руднике на Лирее, разрабатываемом государственной компанией Местигора. Этот рудник находится между Ортебатом и Северным морем.

В те древние времена ни один народ Лиреи не имел возможности настолько глубоко бурить землю и добывать эти алмазы, а тем более обрабатывать их. Но у мифического народа из подземного города могла быть такая возможность. Они ведь как-то построили свой город, да?

Кириона тогда высмеяли. Он и сам сомневался в результатах своей работы, но научный руководитель уговорил его издать статью в журнале. Конспирологи разных мастей были сильно впечатлены его работой и навсегда записали его в свои ряды. Его статья, стоившая ему немало нервов, стала очень популярной в сообществе, изучающем «настоящую и скрытую ото всех историю». Сама статья была совсем небольшой, и половина её объёма приходилась на список литературы.

Прошло несколько десятилетий, и теперь Кириона пригласили в этот подземный город. За несколько месяцев вырос палаточный городок, в центре которого стоял гигантский шатёр. Вокруг блуждали учёные всех мастей — выбравшиеся из архивов историки, археологи, геологи, лингвисты, филологи и многие другие. Крупнейшие университеты Лиреи организовали раскопки подземного города. Корпорации и частные лица пожертвовали огромные суммы денег. Вокруг палаточного городка и места раскопок циркулировала охрана, обвешанная, как будто они готовились дать бой целой роте хтонов. Такие меры безопасности только радовали Кириона: ему не хотелось пострадать от руки какого-нибудь рьяного чёрного археолога.

Вход в подземный город был очень впечатляющим. Местные горы скрывали в себе руины города неизвестным образом высеченного прямо в горе. Среди сохранившегося комплекса зданий был обнаружен разрушенный храм. Под завалами археологи нашли вход в большое просторное подземелье. Кирион лишь поверхностно ознакомился с ним, когда помощник руководителя — его старый университетский друг — провёл для группы новоприбывших специалистов экскурсию по храму и посветил фонариком в сторону уходящей вниз широкой лестницы, отделанной лазуритом и малахитом.

— И никакой съёмки со вспышкой! Любителям древности напоминаю, что использовать можно любые осветительные приборы, кроме свечей, факелов и огненных заклинаний! — сказал всем на общем собрании руководитель экспедиции немного подсевшим после нескольких часов разговоров на повышенных тонах голосом. — Я очень хорошо помню, как на потолке Лемронской пещеры появился нагар, а вслед за ним и чёрная плесень, съевшая наскальные рисунки!

Кирион готовился спуститься вниз с группой археологов. Он был преисполнен энтузиазма. А вдруг весь город скрывает в своей непроглядной тьме невероятные сокровища? Начало лестницы, он хорошо запомнил, было отделано малахитом и лазуритом. Какие несметные богатства могли выкопать жители этого города своими древними таинственными технологиями?

Первая группа археологов ещё месяц назад изучила лестницу и коридор с небольшими подсобными помещениями, ведущий в просторный зал, названный «Зал №1» и уже прозванный археологами «Прихожая». Туда уже провели провода, повесили электрические лампы, систему оповещения и обеспечили радиосвязь. Также активно шло обсуждение, что для связи необходимо проложить телефонные линии и повесить стационарные аппараты. Из первого большого зала шли три коридора, которые только собирались исследовать.

Внешний вид

[Волхайм]

Электрические лампы, подвешенные к потолку Зала №1, отбрасывали резкие тени на стены, покрытые древними фресками, чьи краски за века потускнели, но не утратили загадочности. Воздух перенасыщен запахом пыли, металла и слабым, едва уловимым ароматом ладана — возможно, остатком ритуалов, проводившихся здесь столетия назад. По периметру зала стояли ящики с оборудованием, аккуратно сложенные инструменты и столы с чертежами, испещренными пометками археологов. В углу громоздилась радиостанция, из которой доносились редкие потрескивания и обрывистые голоса — связь с поверхностью поддерживалась, но качество оставляло желать лучшего. 

Волхайм вошел в зал без лишнего шума, высокий силуэт скользил между стеллажами, словно тень, не привлекая внимания до тех пор, пока сам того не пожелает. Его белоснежные волосы, слабо светящиеся под искусственным освещением, контрастировали с черным пальто, а маска, холодная и безликая, отражала блики ламп, создавая впечатление, будто он наблюдает за всем происходящим сразу со всех сторон. В руках держал трость, что слегка постукивала по каменному полу, отмечая его шаги. 

Археологи, занятые работой, даже не сразу заметили его присутствие. Одни склонились над находками, аккуратно очищая их кисточками, другие обсуждали план дальнейших раскопок, тыкая пальцами в карты. Лишь один человек — мужчина средних лет в потертом полевом жилете, с неопрятной бородой и слишком блестящими глазами — резко замер, заметив приближение Архиватора. Его пальцы, только что перебиравшие между собой мелкий артефакт — бронзовую печать с выгравированными символами, — непроизвольно сжались, пытаясь спрятать предмет. 

Генри остановился в метре от него, слегка наклонив голову в совиной манере. Его голос, когда он заговорил, был тихим, но настолько четким, что даже шум работающих инструментов не мог заглушить его. 

—Интересный...экземпляр...—Он кивнул на печать.—Довольно редкий, если я достаточно хорошо вижу письмена при таком освещении...Вы уже внесли его в каталог?..—Археолог — его звали Ганс Лужков — замер, затем нервно рассмеялся, слишком громко, слишком натянуто.—Да нет, это так... побочная находка. Еще не успел.

Генри не ответил. Его взгляд оставался неподвижным, но в воздухе повисло напряжение, словно перед грозой. Один из ближайших археологов, молодой парень с камерой в руках, невольно отступил, почуяв неладное. 

—...как странно,..—Продолжил Волхайм,—...ведь по отчетам, все артефакты из этого сектора уже зарегистрированы...И, если я не ошибаюсь, эта печать числится среди пропавших после вчерашней инвентаризации...совпадение ли?..

Лужков побледнел. Его пальцы сжали печать так сильно, что костяшки побелели.—Вы что, следили за каждым моим шагом?— прошипел он, но голос его дрогнул. Генри медленно провел ладонью по набалдашнику трости, словно размышляя.— Нет...Но я слежу за тем, что принадлежит Коалиции...—Тишина, наступившая после этих слов, была густой, почти осязаемой. Даже рация на мгновение замолчала, будто затаив дыхание. 

Лужков резко рванулся к выходу, но двое людей в униформе «Омега-Лэйн» — они стояли у входа, просто ожидая указаний, — перегородили ему путь. Один из них, высокий и широкоплечий, скрестил руки на груди, даже не утруждая себя громкими пафосными речами в стиле: "Вы имеете право хранить молчание". 

—Вы не понимаете!—закричал Ганс, оборачиваясь к Генри.—Эти вещи должны быть в правильных руках знающих людей, а не пылиться в ваших музеях!—Волхайм слегка наклонил голову.—Возможно...Но в вопросах древностей я считаю себя не иначе как сведущим...Уверен, эта находка попадет в правильные руки...

Лужков попытался вырваться, но его быстро скрутили. Печать выпала из его рук и покатилась по полу, звеня, пока Генри не поднял ее, аккуратно стряхнув пыль.—Отведите его наверх,..—сказал он подчиненным.—Пусть разбираются компетентные органы...

Археолога увели под руки, его протесты терялись в гуле возмущенных коллег, которые только теперь осознали, что произошло. Генри же остался стоять среди древних стен, его маска отражала мерцающий свет ламп, а в руках он держал печать — крошечный фрагмент истории, который не стал чьей-то добычей.

Рация снова зашипела, и чей-то голос спросил: —У вас там все в порядке?

Генри не ответил. Вместо этого он замер на месте, словно тень, застывшая между мирами, и медленно повернулся к лестнице, ведущей на поверхность. Его маска, холодная и безэмоциональная, отразила мерцающий свет ламп, а белоснежные волосы, колышимые слабым подземным сквозняком, казались почти невесомыми. 

В этот момент в зал спустилась новая группа археологов — четверо мужчин и две женщины. Они переговаривались, смеялись, один из них даже нес в руках термос, из которого валил пар. Их шаги гулко отдавались в каменном зале, нарушая звенящую тишину, оставшуюся после увода Лужкова.

Генри положил печать на стол, слегка отодвинув её в сторону, словно отстраняясь от только что разрешённого конфликта. Его перчатки, плотно облегающие длинные пальцы, на мгновение задержались над поверхностью артефакта, прежде чем он резким жестом подозвал одного из подчинённых — высокого мужчину в тёмной униформе с логотипом "Омега-Лэйн" на плече. 

Тот моментально подошёл, достав из кожаного чехла у пояса тонкий планшет. Экран вспыхнул холодным синим светом, выхватывая из полумрака зала черты лица подчинённого — жёсткие, с чёткой линией скул и глубоко посаженными глазами. 

Отчёт по исследованию коридоров, сэр,—произнёс он глуховатым голосом, передавая устройство. Генри взял планшет, его пальцы быстро скользнули по сенсорной поверхности, разворачивая трёхмерные схемы подземных ходов. Голограммы коридоров, помеченные красными и зелёными маркерами, замерцали в воздухе, отбрасывая призрачные тени на его маску.

[Кирион]

Кирион уже стоял у входа, притоптывая ногой от нетерпения. Любопытство покалывало его и подталкивало быстрее увидеть всё происходящее. Он не стремился к единоличному совершению прорывов в исторической науке, артефактологии и тому подобном. Просто хотелось в живую окунуться в тайну, окутывавшую это место веками.

Храм нёс в себе тень былого величия: полуобрушенные своды, монументальные статуи, устремляющие свои лики вверх, туда, где раньше были фрески. Кто были те люди, что построили такой храм? Кирион прижал к себе термос с кофе и поспешил за группой. Электрические лампы слабо гудели, разбавляя тишину уходящей вниз лестницы. Лазурит и малахит украшали лишь первые пять метров стены. Дальше начинались барельефы, пересказывающие историю расколовшегося народа. Группа изгнанников ушла на Север, пока не осела в местных горах.

Кирион заметил, что длинный барельеф закончился гранитной плитой с высеченными словами неизвестной ему письменности. Один из археологов всё это время снимал на аппаратуру. Тут мимо прошёл сурового вида охранник с символикой какой-то смутно знакомой Кириону организации. Мужчина сухим низким голосом вежливо поинтересовался, всё ли в порядке. Археологи ответили на разный лад «нормально», слишком поглощённые изучением барельефа. Охранник, впрочем, не показал никакой реакции на то, что от него просто отмахнулись. Кирион быстро выбросил его из головы, обратив всё своё внимание на стену лестницы.

Вскоре за гранитной плитой начинался новый барельеф, сделанный куда более искусно. Герои были изображены немного иначе и более анатомически правильно. Тоги и хитоны сменились штанами и куртками. Местные жители, по всей видимости, стали страдать от надвигающегося холода. Какой-то старец, видимо жрец, указал рукой на гору. Следующая сцена показывала, как одни люди командуют другими людьми — более мелкие человечки с тревожащим отсутствием изображения лиц под плётками копали кирками гору.

Барельеф закончился изображением горы, внутри которой была лестница с коридором под небольшим углом, ведущим к огромной полости, от которой похожие на извивающиеся отростки коридоры уходили за пределы барельефа. Некстати вспомнились старые детские страшилки о том, что глубоко под землёй и на океаническом дне живут ненавидящие солнце древние голодные чудовища, порождённые неким неведомым древним злом.

Интересно обстоят дела!

Кирион с пронзительным скрипом отвернул крышку термоса и сделал глоток кофе.

— Эй, месье ювелир, убери свой напиток, пока не пролил, — сказала одна из археологов.

Кирион поспешно закрутил крышку обратно под осуждающими взглядами. Он виновато улыбнулся. Затем всех отвлекли какие-то крики. Группа переглянулась и безмолвно пришла к единогласному решению отправиться посмотреть на разыгрывавшуюся сцену дальше по коридору. Коридор имел плиточный пол из камня с блестящими прожилками и украшенные резным потолочным фризом высокие гладкие стены из отполированного камня. Пахло затхлостью, но в то же время ощущался лёгкий сквозняк с нотками сырости. Могла ли быть та гигантская пещера с барельефа карстовой? Странным было то, что кроме электрических ламп в коридоре ничего не было — ни держателей для факелов, ни жаровни. Кирион пригляделся к карнизу и с удивлением заметил в нём ошмётки каких-то чар. Могло ли быть магическое освещение здесь?

Размышления Кириона были прерваны, когда из высоких приотворённых ворот «Прихожей» появились двое в форме охранников, ведя бушевавшего археолога. Мужчина средних лет с красным лицом что-то неразборчиво вопил. Кирион с товарищами просто прошёл дальше и вошёл в зал. Группа знакомых археологов о чём-то сплетничала, бросая опасливые взгляды на одинокую высокую фигуру, которая, казалось, просто застыла в воздухе, как какой-то мираж.

— Добрый день, коллеги! — поприветствовал всех Кирион своим бодрым громким голосом. — Я полагаю, наш собрат археолог предпочёл соприкосновению с новой страницей истории нашей планеты деньги? Какая жалость! А мы ещё возмущались из-за ужесточённых мер безопасности.

Большая часть археологов скованно поприветствовала его в ответ. Со многими ему приходилось встречаться раньше во время других археологических раскопок и научных конференций. Он редко посещал их в последние годы, но многие его хорошо запомнили.

Тут блуждающий любопытный взгляд Кириона остановился на фигуре незнакомца. Держался неизвестный так, словно всё это место ему принадлежало. Какой-то высокий чин из какой-нибудь пафосной организации. Сейчас начнёт надоедать Кириону, пытаясь продемонстрировать своё лидерство по инструкции из какой-нибудь сомнительной методички корпорации для руководящего состава.

— Я вижу среди нас новое лицо? — сказал он с некоторой певучестью, присущей эльфам. — Меня зовут Кирион. Я являюсь консультантом по ювелирному искусству и артефактам древних народов Лиреи. Выпускник Университета Эвелины, кафедра артефакторики и артефактологии. По странному стечению обстоятельств, я являюсь одним из немногих, у кого за плечами есть научная работа, посвящённая нашему предмету изучения.

Кириону категорически не нравился этот невыразительный незнакомец со странным языком тела и закрывающей лицо маской. Всё в нём казалось неправильным и чуждым. Ему не нравилось, когда он не мог прочитать эмоции и реакции своего собеседника. Тем не менее, Кирион считал нужным побороть своё первое впечатление и нормально представиться. Его чувства не были причиной для проявления дурных манер. А вдруг это был не надсмотрщик спонсирующей корпорации, а какой-то именитый учёный, благодаря которому и удалось в такие короткие сроки собрать такую внушительную экспедицию?

[Волхайм]

Холодный воздух зала вибрировал от сдержанного напряжения, наполненный запахами древнего камня, металла и пыли, осевшей здесь за века. Свет голографических проекторов, установленных вдоль стен, дрожал в пространстве, подсвечивая микроскопические частицы, кружащиеся в воздухе подобно звёздной пыли в миниатюрной вселенной. Генри стоял неподвижно, его высокий силуэт, застывший у массивной каменной колонны, казался частью самого интерьера - древним изваянием, внезапно ожившим среди исследователей.

Сквозь узкие глазницы маски его взгляд скользил по залу, отмечая каждую деталь: трещины на старинных плитах пола, следы реставрации на фресках, едва заметные колебания воздуха от системы вентиляции. Археологи, собравшиеся здесь, вели себя предсказуемо - их движения были резкими, жесты излишне выразительными, голоса звучали либо слишком громко, либо переходили в нервный шёпот. Они напоминали ему стаю птиц, беспокойно перелетающих с ветки на ветку, тогда как он оставался неподвижным, наблюдающим за их суетой.

Особенно выделялась группа у дальнего барельефа, где трое учёных с горящими глазами спорили над голограммой какого-то артефакта. Их пальцы дрожали от возбуждения, когда они указывали на детали, голоса срывались на повышенные тона, затем снова переходили в шёпот. Один из них, седовласый мужчина с глубокими морщинами вокруг глаз, нервно потирал переносицу - явный признак усталости и перенапряжения. Другой, молодая женщина с коротко остриженными волосами, постоянно покусывала нижнюю губу - привычка, выдававшая её неуверенность в собственных выводах.

У входа двое охранников в серой униформе перебрасывались короткими репликами, их бронежилеты скрипели при каждом движении. Один из них, более молодой, постоянно поправлял оружие на поясе - новичок, ещё не привыкший к весу снаряжения. Его напарник, мужчина средних лет с шрамом через бровь, стоял расслабленно, но глаза постоянно сканировали помещение - профессионал, знающий цену кажущейся небрежности.

Запахи в зале создавали сложную палитру: пыль веков, слабый аромат чистящих средств, едва уловимый запах пота и металла от оборудования. Где-то в углу пахло кофе - кто-то принёс с собой термос, нарушая правила. Генри уловил и другие ноты: слабый запах плесени из дальнего угла, где, вероятно, была проблема с гидроизоляцией, и едва заметный аромат дорогих духов - кто-то из присутствующих явно считал себя выше остальных.

И вот - голос. Громкий, звонкий, слишком уверенный для этого места. Архиватор медленно повернул голову, его белоснежные волосы, обычно находящиеся в постоянном движении, на мгновение замерли, заинтересовавшись источником звука. Перед ним стоял эльф - высокий, с идеальной осанкой, в дорогом походном костюме, который явно был подобран с особым вниманием к деталям. Его длинные уши слегка подрагивали от возбуждения, а глаза блестели тем особым блеском, который бывает у людей, слишком уверенных в собственной значимости. Или пренебрегающих теми, кого не считают достаточно интересными. [Персонаж это запомнит]

Генри не ответил сразу. Он позволил паузе растянуться, наблюдая, как окружение начинает слегка ёрзать под этим молчаливым взглядом. Его пальцы, скрытые перчатками, слегка сжали набалдашник трости - привычный жест, почти рефлекторный. Трость, старинная, с искусной резьбой, слегка дрогнула, но не издала ни звука - он давно научился контролировать каждое своё движение.

Эльф, представившийся Кирионом, начал свою речь. Генри слушал, отмечая каждую деталь: как меняется тембр голоса, когда тот произносит особенно значимые для себя фразы, как его пальцы непроизвольно выстраиваются в определённые жесты. Когда поток самопрезентации иссяк, Генри медленно выпрямился. Его голос, когда он все же заговорил, оказался тихим, но каждое слово звучало с кристальной чёткостью:

—Альберт...Альберт Вейн...—Он не добавил ничего больше. Ни перечисления заслуг, ни упоминания организаций, ни даже намёка на то, что считает нужным продолжать этот разговор. Его присутствие здесь не требовало оправданий или подтверждений значимости. Он был тем, кем был - наблюдателем, собирающим фрагменты реальности, чтобы сохранить их для времён, когда нынешние "эксперты" уже превратятся в пыль.

Тишина после его слов стала почти физически ощутимой. Где-то в зале упал карандаш, его звонкий стук отозвался эхом по каменному полу. Один из охранников невольно обернулся на звук, нарушив профессиональную неподвижность. Даже голограмма артефакта в дальнем углу замерла, будто сама древность прислушивалась к этому диалогу.

Генри ждал. Не ответа, не продолжения - он просто ждал, потому что время для него было лишь одним из измерений, в котором он существовал, но которым никогда не был ограничен. Его белые волосы снова начали медленно колыхаться, реагируя на невидимые токи воздуха, а маска, холодная и безэмоциональная, отражала свет так, что на мгновение казалось - за ней вообще нет лица, лишь пустота, втягивающая в себя всё вокруг.

Кирион никогда его не видел. Ведь Генри не показывается на камерах, даже фото найти не получится в открытом доступе, а потому знать о принадлежности к какой бы то ни было организации до того, как сам Архиватор об этом скажет — нельзя. Однако имя, которым он представился, является очень распространенным псевдонимом одного известного в научных кругах коллекционера древностей, который всесторонне изучает их наравне с местами, канувшими в лету и ставшими историей. Он именитый учёный, археолог и многое другое, что душе будет угодно, можете называть его так, в любом случае это окажется не далеко от правды.

[Кирион]

Альберт Вейн. Кажется, теперь понятно, почему все так пялились. Кирион не слишком интересовался делами научного мира, но это имя слышал часто. Ни одной его работы не читал, но некоторые коллеги-историки иногда ссылались на него в своих исследованиях. Кирион не мог припомнить, чем именно он занимался, но хорошо помнил, как в разговорах в университете фигурировало имя этого  учёного. Альберт Вейн, похоже, не нравился многим из-за своей широкой сферы деятельности. Обычно такие «специалисты широкого профиля» не имели глубоких знаний и значимых достижений в науку. Среди учёных принято быть специалистом в узкой области. Многие образуют свои небольшие сообщества, в рамках которых совместно изучают какой-то вопрос. Учёные всегда называют альма-матер и уточняют кафедру, научного руководителя — что-то вроде идентификационного номера. Альберт Вейн не соблюдал эти негласные правила. Он стоял особняком и был величиной, с которой нельзя было не считаться.

Кирион не ошибся: этот Альберт Вейн действительно оказался неприятной личностью! Он явно считал себя птицей более высокого полёта и давал всем окружающим понять, что лучше всех всё знает и ни в чьём мнении не нуждается. Они уже встречали таких раньше! Теперь стало очевидно, почему коллеги были такими нервными.

— Приятно познакомиться! — произнёс Вейн с пустой вежливостью, словно сигнализируя о завершении разговора. — Для меня большая честь познакомиться с вами, месье Вейн. А теперь, к сожалению, вынужден покинуть вашу столь любезную компанию: я должен присоединиться к своим коллегам. Всё же мы сюда прибыли ради очень важного дела, а наговориться всегда успеем!

Кирион с отработанной годами лёгкостью проигнорировал давящую атмосферу и присоединился к группе учёных из университета Эвелины. Кажется, его появление немного расслабило их. Неужели этот именитый учёный не понимал, что своим поведением просто мешает другим? Многие из них были обладателями мягкого нрава и чувствительной натуры. Они могли проявить волю и жёсткость исключительно ради отстаивания своего научного исследования, и то не всегда. Сколько раз университет отказывался спонсировать начинания гуманитарных факультетов в пользу естественно-научных?

— Есть что-то для меня? — спросил Кирион, скользя взглядом по разложенным на столе предметам.

Ему указали на несколько украшений, отделённых деревянными линейками от остальных. На первый взгляд, это были самые обычные ювелирные изделия, похожие на те, что делали живущие на периферии эоны в первые столетия после переселения на Лирею. Кирион надел тонкие хлопчатобумажные перчатки и принялся осматривать под светом настольной лампы узкий золотой браслет в виде змеи. Ничего особенного. Техника примитивная. Кирион записал свои наблюдения. Затем он взял ожерелье с крупной подвеской. Само ожерелье состояло из бирюзовых и лазуритовых бусин, а вот подвеска была намного интереснее. Электрум, синяя эмаль, сердолик. Кажется, это была стилизация небесного свода. Эмаль передавала оттенки неба, а тонкие линии серебристо-золотых перегородок с явно выделяющимися точками пересечений походили на созвездия. Сердолик в центре композиции, видимо, символизировал солнце. Кирион решил, что это типичное украшение культа солнца раннего железного века, но что-то ему не давало покоя.

Эмаль! Конечно! Это была слишком хорошая перегородчатая эмаль для такого древнего украшения. Обычно в таких изделиях делали выемку, куда вставляли или вклеивали кусочки или порошок цветного стекла. Здесь же была горячая эмаль, для которой требовался равномерный неоднократный нагрев больше 800 °C! Кирион сплёл на кончиках пальцев сложную вязь теомагического заклинания, используемого веками археологами для изучения предмета, а затем направил его на подвеску.

— Такое чувство, будто у местных ювелиров спонтанно начался технический прогресс, — подумал Кирион.

Он отложил украшение и записал свои наблюдения, зарисовав украшение и выгравированные защитные магические символы на обратной стороне. Третье украшение показалось странным. Это был ошейник из золотой толстой платины шириной 2 сантиметра и толщиной 3,5 миллиметра. Кирион заметил, что ошейник был тяжелее, чем предполагалось. Видимо, что-то находилось между золотыми платинами, что добавляло вес. Кроме того, шея обладателя этого украшения была нестандартного размера. Может быть, его носил какой-то могучий мускулистый богатырь древности? Странная штука. Кирион встречался с ошейниками как украшениями, но обычно это был кожаный чокер, к которому снаружи прикрепляли пластину. А это украшение явно доставляло дискомфорт при ношении.

Он также заметил следы присутствия какой-то магии, таящейся между золотыми платинами. Кирион сплёл ещё одну вязь теомагического заклинания, на этот раз более сложного, а затем с ювелирной точностью направил в место, откуда просачивалась магия украшения. Ему удалось понять слишком мало. Какая-то ментальная магия была переплетена с протомагией, и эти непонятные чары тянулись к нему с хищным рвением. Кирион положил золотой ошейник обратно, возможно, слишком резко и порывисто. У него возникло нехорошее предчувствие. Затем он отошёл на два шага от стола и обратился к тому, с кем не горел желанием общаться без необходимости:

— Месье Вейн, — сказал Кирион с явным волнением в голосе, — необходимо, чтобы одно из украшений осмотрел специалист в области ментальной магии и протомагии.

Смуглое красноватое лицо Кириона в свете ламп казалось бледным. На его лбу выступила испарина, блестевшая на коже. Даже если это была ложная тревога и украшение не опасно, лучше всё же обратить внимание на такую вещь. Он не боялся быть раскритикованным и высмеянным. Кто знает, что они могли ещё найти? Лучше всех предупредить, чтобы осторожно обращались с предметами, которые могут влиять на разум и плоть.

[Волхайм]

Воздух в Зале №1 был густым от пыли, смешанной с запахом древнего камня и металла оборудования, расставленного по периметру. Электрические лампы, подвешенные к потолку, отбрасывали резкие тени на стены, покрытые потускневшими фресками, чьи сюжеты терялись в веках. Генри стоял неподвижно, его маска, холодная и безэмоциональная, отражала мерцающий свет, создавая иллюзию, будто за ней нет лица — лишь пустота, втягивающая в себя окружающую реальность. Его белоснежные волосы, колышимые слабым подземным сквозняком, казались почти невесомыми, а пальцы, сжавшие набалдашник трости, оставались неподвижными, высеченными из мрамора. 

Кирион, эльф с горящими от глазами и слишком громким голосом, не говоря о нравах, уже отошел к группе своих коллег, оставив после лишь легкое напряжение, витавшее в воздухе. Его слова, наполненные напускной вежливостью и скрытым раздражением, не вызвали у Архиватора ни малейшей реакции. Он давно привык к тому, что его присутствие кого-то нервирует, а попытки "разгадать" его — лишь развеивали многовековую скуку. Люди всегда искали в нем то, чего не было — тайных мотивов, скрытых эмоций, желания доминировать. Но Генри был (не считал себя сам, а именно был) выше таких детских игр.

Медленно, почти невесомым движением, он вернулся к изучению голографических схем на планшете. Трехмерные проекции коридоров, расходящихся из Зала №1, мерцали в воздухе, отбрасывая призрачные тени на маску. Красные и зеленые маркеры обозначали исследованные и неизведанные участки. Данные подтверждали первоначальные предположения разведчиков, посланных им же: три коридора, уходящие в толщу земли, образовывали сложную систему, напоминающую лабиринт. Стены оказались гладкими, отполированными до зеркального блеска, а пол — выложен плитами с блестящими прожилками, словно вены драгоценного камня. Ни следов факелов, ни держателей для светильников — лишь едва уловимые остатки магических чар, вплетенных в карнизы. Это место будто бы создано не для людей и уж точно не их руками. 

Генри записал наблюдения, его перчатки едва касались сенсорного экрана, боясь нарушить хрупкое равновесие тишины. Но затем — голос. Кирион, снова нарушивший его уединение, на этот раз с тревожной нотой в голосе. Его слова о ментальной магии и протомагии, вплетенной в золотой ошейник, заставили Генри медленно поднять голову. Свет лампы, падающий на смуглое лицо эльфа, выделял испарину на его лбу, а ко всему прочему еще и бледность. 

Генри не спешил с ответом. Его взгляд скользнул по ошейнику, отмечая каждую деталь: толщину золотой пластины, неестественный вес, едва уловимые всплески энергии, просачивающиеся сквозь металл. Он уже видел подобное — в своих архивных сводках, среди артефактов, изъятых из запретных зон. Такие вещи редко несли в себе что-то хорошее...

—Любопытно...—его голос прозвучал тихо, но с той же кристальной четкостью, что и раньше.—...Вы правы...Это требует экспертизы...

Он медленно подошёл к столу, где лежал золотой ошейник. Его трость слегка постукивала по каменному полу, отмечая шаги, но звук терялся в общем гуле зала. Вейн остановился перед артефактом, его маска, отражающая блики ламп, склонилась над металлом. Ошейник лежал на чёрном бархате, которым был устлан исследовательский стол, выделяясь своим неестественным блеском — слишком ярким для предмета, пролежавшего века в подземелье. 

Перчатка с когтевидными наконечниками скользнула по поверхности, и в месте соприкосновения высеклись крошечные искры — реакция на прикосновение к запечатанной магии. Металл был холодным, но под пальцами чувствовалась лёгкая вибрация, словно внутри что-то пульсировало. Генри слегка надавил, проверяя толщину пластин, и ощутил, как что-то сжимается внутри, будто живое. 

Комбинация ментальной магии и протомагии встречалась не редко. Первая подчиняла разум, вторая — перекраивала сущее. Вместе они создавали идеальный инструмент контроля: носитель ошейника не просто становился рабом — его тело и сознание перестраивались под нужды хозяина. Возможно, именно так неизвестная цивилизация заставляла людей рыть эти тоннели, полировать стены до зеркального блеска, работать до изнеможения без вопросов и сопротивления. Возможно потому ошейник такой большой — для существ размером больше обычного человека, чья шея должна быть намного толще, чем положено обычному человеку. Но можно ли тогда назвать уже подконтрольных существ — людьми?

Он отпустил ошейник, и тот глухо стукнул о бархат. В воздухе осталось лёгкое дрожание, будто эхо от разорванного заклятья. Если такие артефакты лежали среди обычных украшений — что ещё могло скрываться в глубинах лабиринта? Генри отстранился, его белые волосы замерли на мгновение, будто задумавшись.

Генри не часто делился своими догадками с посторонними, но в данном случае молчание могло оказаться опасным. Он повернулся к ближайшей группе археологов, его голос, тихий и размеренный, тем не менее заставил замолчать даже самых увлечённых исследователей.—Этот артефакт...—он слегка коснулся тростью края стола, где лежал ошейник,—...не просто украшение...Комбинация ментального воздействия и протомагии предполагает систему принуждения...Достаточно эффективную, чтобы заставить человека — или уже что-то иное — выполнять работу, выходящую за пределы естественных возможностей...—Он сделал паузу, давая коллегам осознать смысл сказанного. В воздухе повисло тяжёлое молчание.

—Если подобные инструменты были в ходу у этой цивилизации, это объясняет масштабы строительства...Но также означает, что в глубинах комплекса мы можем столкнуться с чем-то... куда менее безобидным, чем просто забытые украшения...—Его слова не звучали как предупреждение — скорее как констатация факта, холодная и неопровержимая. Кто-то из учёных нервно переступил с ноги на ногу, другой бросил взгляд на тёмные проходы, ведущие вглубь лабиринта. 

—...Рекомендую усилить меры предосторожности при работе с подобными находками. И особенно — при исследовании новых участков руин...завтра нам предстоит двинуться вглубь...прошу вас быть благоразумными...—Сказав это, Генри отстранился. Его белые волосы, снова пришедшие в движение, колыхались, словно реагируя на невидимые токи напряжения, наполнившие зал. Он не ждал благодарностей — его роль заключалась лишь в том, чтобы предоставить информацию. А что делать с ней дальше — решали уже другие.

[Кирион]

Слова Альберта Вейна прозвучали подобно грому, предвещающему грозу. Такое бывает, когда природа затихает, а затем раздаётся мощный звук, заставляющий сердце замирать в тревожном ожидании. Вслед за этим молния прорезает небо, и на землю обрушивается стена дождя, словно сама природа готова к чему-то великому и страшному.

Кирион с тревогой вглядывался в чернеющие глубины проходов, куда свет от осветительных приборов не добирался. Его буйная фантазия рисовала жуткие картины: подземный город с подслеповатыми деградировавшими местными жителями, таящимися в беспросветной тьме среди истертых от времени построек, и неизвестные чудовища, готовые напасть в любой момент. Он не знал, что его пугало больше: мысль о том, что он может наткнуться на массы скелетов посреди некогда заполненного жизнью поселения, или же тайна исчезновения целого народа. Куда могли пропасть местные жители? Почему они исчезли? А если местное население не исчезло, а в течение длительного времени медленно вымирало и вырождалось, огородившись от большого мира внутри стен подземелья? Кириону доводилось видеть изолированные небольшие поселения, изуродованные кровосмесительными браками. А если нечто уничтожило жителей? А если оно всё ещё было там, внутри, голодно смотрящее на них из темноты?

Он погрузился в свои мысли, на секунду позабыв о окружающих. Мысли пролетали очень быстро, зароняя семена тревоги, смешанной с ощущением некой тайны на кончике языка. Это чувство было схоже с тем, которое испытываешь, когда подходишь к обрыву и хочешь спрыгнуть из-за мучительного нездорового любопытства. Внезапно его охватило желание узнать правду, даже если она была бы ужасной.

Кирион встрепенулся и вырвался из своих размышлений. Вокруг повисла вязкая тишина, в которой все присутствующие (кроме одного) замерли в ожидании. Его коллеги молчали, робея перед возвышавшейся фигурой Альберта Вейна, чьё странное поведение уже вызывало тревогу у присутствующих. Казалось, он не дышал. Его тон голоса всегда был ровным, а когда он не двигался, то становился похож на статую. Даже вышколенные караульные не могли стоять так неподвижно, как он.

Светодиодные лампы неприятно гудели, оставаясь единственным звуком на мгновение. Археологи бросали взгляды на известного учёного, явно ожидая от него каких-либо указаний. Но ничего не происходило! Альберт Вейн дал понять, что заниматься этим не собирается.

— Я полагаю, необходимо как можно скорее сообщить об этом наверх, — сказал Кирион, стараясь подавить растущее волнение. — Я видел, как перед спуском моей группы рабочие несли ящики с аппаратурой для проведения телефонной линии здесь.

Он оглянулся на своих коллег и заметил, что Альберт Вейн безучастно вернулся к тому, чем занимался раньше, зловеще зависнув, подобно бесплотному духу или иллюзии. В этот момент Кирион ощутил, как его сердце забилось быстрее. Неприятное предчувствие заполнило его, словно тень, накрывающая светлую поверхность.

— Ладно, — сказал Кирион, хлопнув в ладоши для привлечения внимания. — Мы работали в условиях, когда потолок грозил нам обрушиться на головы, а негативно настроенное местное население пыталось нас запугать жуткими легендами.

Он постарался придать себе более уверенный вид. Давай же, Кирион, ты же из благородной семьи — управление массами должно быть у тебя в крови.

— Я предлагаю, что кто-нибудь из первой группы сейчас поднимется наверх подышать свежим воздухом и заодно расскажет всё руководству экспедиции. Тут, полагаю, планируется расположить какой-нибудь пост охраны, — продолжил говорить он, обводя рукой свободное пространство зала. — Можно, конечно, было бы связаться через рации, но лучше всё рассказать вживую без посредника в виде ненадёжной техники.

Коллеги наконец начали шевелиться. Его лидерские качества, конечно, оставляли желать лучшего, но пусть учёные вцепятся в его идеи с критикой и предложениями, выскажут возмущение по поводу его наглого захвата лидерской позиции. Это лучше, чем они будут разобщёнными и напуганными.

— И заодно нам принесут специальное оборудование, — продолжил Кирион. — Многие из нас, я уверен, раньше работали с проклятыми находками. Сами знаете, что перед смертью многие умудряются проклинать свои вещи на века. Сложим всё в спецконтейнеры — а дальше уже разберёмся.

Кирион всё же смог добиться от самого «высокопоставленного» археолога нескольких слов. Доктор Лакруа был руководителем раскопок в зале №1, но пребывал в уверенности, что главным был «сам Альберт Вейн». Можно подумать, тут кто-то не имел докторскую или кандидатскую степень. Каждый собравшийся был приглашён в экспедицию. Кирион обсудил в доктором Лакруа меры безопасности: никто не ходит один, группы регулярно отчитываются и т. п. На первое время этого хватит, пока руководство не скажет своё веское слово.

Археологи собрали все подозрительные вещи на столе Кириона. У него был опыт работы с проклятыми артефактами и весьма глубокие познания в артефакторике вкупе с большим практическим опытом работы с артефактами. Кирион с большой осторожностью осматривал оставшиеся украшения. Ничего опасного, хотя сочетание примитивной техники исполнения с явно инновационными для ювелиров технологиями вызывало вопросы. Чаще всего попадались золотые, бронзовые и серебряные амулеты с какими-то словами на оборотной стороне. Некоторые украшения были сделаны очень примитивно, но инкрустированы хорошо обработанными самоцветами. В некоторых случаях была очень хорошая огранка даже по нынешним меркам. Теомагическое заклинание показало, что камни проходили термическую обработку! Если какие-либо рубины ещё можно было острожно обработать для яркости в печи, то для одного единственного алмаза явно использовали лазер для удаления включений.

Кирион записал свои наблюдения. Его пальцы быстро стучали по экрану выданного планшета. Он довольно быстро справился с рисунками драгоценностей, но его мысли были заняты размышлениями. Кириона беспокоило то, что существуют какие-то влияющие на плоть и разум ошейники, которые, по всей видимости, могли использовать на рабах. Те рабы, что были изображены на барельефе лестницы строящими лестницу. Кирион беспокойно коснулся своего воротника, к которому была прикована булавка. Сквозь неё проходили защитные чары.

И во что он успел ввязаться?

[Волхайм]

Зал №1, освещённый мерцающими электрическими лампами, казался ещё более мрачным после слов Кириона. Тени от оборудования и ящиков с артефактами тянулись по стенам, словно пытаясь слиться с древними фресками, чьи краски давно потускнели, но не утратили загадочности.

Воздух был густым от пыли, смешанной с запахом камня, металла и слабым, едва уловимым ароматом ладана. В углу радиостанция продолжала потрескивать, её обрывистые голоса терялись в общем гуле зала, где археологи, взбудораженные находкой, перешёптывались, бросая тревожные взгляды в сторону тёмных проходов, ведущих вглубь лабиринта. 

Кирион, с его слишком громким голосом и напускной уверенностью, взял на себя роль лидера, предлагая решения, которые звучали разумно, но были продиктованы скорее эмоциями, чем холодным расчётом. Генри наблюдал за ним, не двигаясь, не вмешиваясь, лишь слегка склонив голову в совиной манере, словно изучая реакцию окружающих. Его маска, отражающая блики ламп, оставалась непроницаемой, а белоснежные волосы, колышимые слабым сквозняком, казались почти невесомыми. Он не одобрял и не осуждал — просто фиксировал, как группа учёных, сначала растерянная, теперь сплачивалась вокруг эльфа, словно вокруг маяка в тёмных водах. [Персонаж это запомнит]

Когда шум утих, а археологи разошлись по своим делам — кто-то к столам с артефактами, кто-то к рации, чтобы передать сообщение на поверхность, а кто-то и сам поднялся по лестнице назад, — Генри наконец сдвинулся с места. Его трость слегка постукивала по каменному полу, отмечая шаги, но звук терялся в общем гуле. Он не спешил, его движения плавны, почти невесомы, он скользил, а не шёл. В дальнем углу зала, у одного из проходов, стояли двое в униформе «Омега-Лэйн» — высокие, широкоплечие, с холодными, оценивающими взглядами. Их бронежилеты, обвешанные оборудованием, скрипели при каждом движении, но сами они оставались неподвижными, как статуи, ожидающие приказа. 

Архиватор остановился перед ними. Он не стал тратить время на предисловия — его голос, тихий, но кристально чёткий, прозвучал так, что даже шум оборудования не смог заглушить его:—Усильте оборону...—Он слегка повернул голову в сторону проходов, ведущих вглубь лабиринта. —...Зал №1 должен быть полностью изолирован...Никто не входит и не выходит без досмотра...Установите дополнительные датчики на всех уровнях...и подготовьте группу быстрого реагирования...

Охранники кивнули, не задавая лишних вопросов. Они уже знали — когда Директор говорит в таком тоне, это не просьба, а приказ, за которым последует отчёт. Один из них тут же поднёс руку к шлему, активируя связь, а второй, не теряя времени, двинулся к выходу, чтобы передать распоряжение остальным. 

Генри остался стоять на месте, его взгляд скользнул по залу, отмечая каждую деталь: трещины на плитах пола, следы реставрации на фресках, едва заметные колебания воздуха от системы вентиляции. Он не сомневался в правильности своего решения. Если ошейник с ментальной магией был лишь первым из многих подобных артефактов, то в глубинах лабиринта их могло ждать что-то куда более опасное. И он не собирался позволить никому — ни наивным археологам, ни чёрным копателям — приблизиться к этому первым. 

Тишина, наступившая после его слов, была густой, почти осязаемой. Даже рация на мгновение замолчала, будто затаив дыхание. Генри медленно повернулся и растворился в тени ближайших колонн, оставив за собой лишь лёгкое дрожание воздуха — как будто он и не был здесь вовсе.

Но вот, мгновение, и его фигура показалась из-за ближайшей колонны, медленно осев на ящик, что стоял вдоль одного из трёх проходов, ведущих куда-то дальше, во тьму лабиринта. Каменная поверхность под ним была холодной даже сквозь ткань пальто, но он не обратил на это внимания — его мысли уже ушли вглубь схем, развернутых на экране планшета. Голограммы коридоров мерцали синеватым светом, отбрасывая призрачные тени на маску, делая её ещё более безжизненной. 

Вокруг царила напряжённая тишина, нарушаемая лишь редкими шагами археологов, переговаривающихся шёпотом, да гулом оборудования. Электрические лампы, подвешенные к потолку, бросали резкие блики на стены, покрытые потускневшими фресками, изображавшими сцены, смысл которых был давно утерян. Где-то вдалеке слышался металлический скрежет — вероятно, рабочие устанавливали дополнительные укрепления у входа, как он и приказал. 

Пальцы скользили по экрану, увеличивая отдельные участки карты. Он отмечал точки, где разведчики «Омега-Лэйн» ранее фиксировали аномальные энергетические колебания — слабые, но стабильные, будто что-то глубоко под землёй всё ещё работало, несмотря на прошедшие века. Возможно, механизмы. Возможно, что-то иное.

В ходе исследования подобных подземных комплексов по всему миру археологи неоднократно сталкивались с удивительным феноменом — многие из них обладают совершенной акустикой, позволяющей даже шёпоту разноситься на десятки метров без искажений. Некоторые учёные предполагают, что это не случайность, а часть сложной системы коммуникации, возможно, даже ритуального характера. В ряде случаев стены тоннелей покрыты микроскопическими резонансными камерами, искусно высеченными в камне — технология, воспроизвести которую современные инженеры смогли лишь с применением компьютерного моделирования. 

Что, если жители этого города не просто прятались под землёй, а создали целую цивилизацию, где звук играл сакральную роль? Может быть, их жрецы передавали послания через эти коридоры, а простые смертные слышали лишь шёпот камней? 

А теперь представьте, какие тайны могут донести до нас эти стены, если найти правильный способ их "разговорить"...Где-то в глубине лабиринта ждала тайна. И он намеревался раскрыть её — не ради славы, не ради науки, а потому что это было его предназначением. Собирать. Запоминать. Сохранять. 

Даже если цена окажется выше, чем кто-либо мог предположить.

[Кирион]

Кирион краем глаза стал наблюдать за Альбертом Вейном. Ему теперь не удавалось до конца сосредоточиться на своей задаче, когда всеми овладело тревожное предчувствие беды. Он был весьма чувствителен к настроению окружающих. Обычно это играло ему на руку, поскольку позволяло лучше понимать собеседников и создавать приятное впечатление. Матушка всегда с детства ему и брату вкладывала мысль: «сначала ты работаешь на репутацию, а затем она работает на тебя». Правда, такая «выдрессированная» эмпатия обычно вредила в толпе, неизбежно дезориентируя и сбивая с толку.

И в таком беспокойном состоянии присутствие Альберта Вейна становилось совершенно невыносимым! Кирион просто не мог отрешиться от окружения и сосредоточиться на своей задаче. Альберт Вейн был неестественным и, самое ужасное, непознаваемым. Он был подобен тому самого врезавшемуся в память детскому кошмару — абсурдному нелогичному монстру, рождённому из детской фантазии, ещё не скованной циничным реализмом взрослого мира.

Кирион иногда машинально следил периферийным зрением за высокой фигурой Альберта Вейна. Интересно, что таилось под невзрачной нарочито простой маской? Кириону отчего-то казалось, что белый фарфор скрывал не обезображенное лицо, как нашептали ему сплетничающие археологи. Точно нет. Там было что-то такое, что Альберт Вейн был вынужден скрыть для своего комфорта. Уж точно не из-за жалости к чувствам окружающих. Кирион заметил полную безэмоциональность, из-за которой было даже неприятно слушать речь, ощущавшуюся менее человечной, чем синтезированная каким-нибудь бесплатным отсталым ИИ. Может быть, у Альберта Вейна вообще не было лица? Кирион не знал, к какой расе тот относится. За пределами Аркхейма скрывалось бесчисленное множество всевозможных миров. Обитатели Аркхейма привыкли к определённым невербальным коммуникациям: мимике лица, языку тела, интонациям. Было важно даже не что ты говоришь, а как ты говоришь. Старый-добрый оскал за долгие-долгие годы превратился в улыбку.

Другие археологи стали явно проявлять нетерпением. Они стали меньше уделять время работе, тихо перешептываясь между собой. Кто-то внаглую на рабочем планшете даже начал играть в какую-то игру. Кирион рассортировывал ювелирные изделия, перемежая лёгкий звон металла с хорошо узнаваемым стуком пальцев по экрану устройства. Его работа за день подходила к концу. 

Альберт Вейн вновь внезапно появился в поле его зрения, что-то изучая. Кирион вспомнил, как в детстве впервые увидел в гостях домашнюю кошку. Она тоже бесшумно перемещалась и пугала первое время, неожиданно появляясь рядом. Ему хорошо запомнились её зловеще сияющие в полутьме коридора глаза, которые часто смотрели на что-то, что не видели окружающие. Кошка демонстрировала свою независимость и всячески показывала, что она выше общения с простыми смертными.

Маленький Кирион тогда впервые столкнулся с тем, что кому-то не нравится. Обычно его любили животные, особенно собаки. Но кошка с первого взгляда дала ему понять, что он её не впечатлил. К сожалению, его детские неумелые попытки завоевать признание были замечены родителями. Они до сих на семейных собраниях вспоминали эту историю и смущали его!

Мысли о семье подняли ему настроение. Он прекратил в открытую наблюдать за Альбертом Вейном, ничуть не скрывая своего любопытства. Можно подумать, тот сам не изучал других присутствующих. Кириона уж точно изучил. Таким сдержанным рациональным персонам не нравились темпераментные шумные люди.

Все заканчивали свою работу и собирались наверх. Археологи начали собирать свои вещи и небольшими группками покидать столы. Отчёты были готовы, а все найденные ценности лежали в помеченных ящиках. Один из археологов проигнорировал электронное табло и просто поверх него наклеил стикер с наспех написанным номером и буквой. Видимо, это был один из тех профессоров, что привыкли к помощи ассистентов. Кирион помнил, как на его кафедре несчастный аспирант бесконечно заполнял многочисленные бланки. Лирейская образовательная система была слишком бюрократизирована.

Пройдя досмотр какими-то охранниками из какой-то очередной важной организации, Кирион вместе со своими знакомыми коллегами стал подниматься наверх, выуживая их мнение по поводу всего произошедшего. От них удалось узнать больше о том, кто такой Альберт Вейн и кем он там командовал.

— Он такой жуткий! И самодовольный! — сказал один из молодых археологов.

— Подавляющий. Я всё это время боялась, что он подойдёт ко мне и скажет, что я всё неправильно делаю, выставив меня посмешищем, — сказала старая приятельница, которая была на курс старше Кириона.

И сейчас этот замечательный разговор явно подслушивающие господа в униформе передадут Альберту Вейну. Конечно, того вряд ли интересовало мнение о нём каких-то археологов. Но среди недовольных всегда зарождается что-то требующее более пристального внимания.

— Скажу честно, — начал говорить Кирион, — Мне он с первого взгляда не понравился.

— Даже тебе не понравился! А это уже о многом говорит. Ты, я помню, на втором курсе был влюблён в ту жуткую девушку из Местигора, которая оказалась некромантом и любила сцеживать жизненную силу из молодых девушек.

И не был он влюблён! Почему все постоянно пытаются его смутить или выставить дураком?

— Я думаю, что нам не стоит делать поспешных выводов. Альберт Вейн не обязан нравится нам. И мы должны его оценивать не как личность, а как профессионала. Его познания в науке куда важнее социальных навыков, — перебил Кирион её, — Мы же собрались не на каком-то светском рауте.

— В вопросах светской жизни мы тут целиком и полностью полагаемся на нашего благородного коллегу из рода де Сильнир, — ответил с напускной серьёзностью подоспевший археолог, вызывая смешок у самого Кириона.

— Нам стоит сосредоточиться на работе.

— Вот именно! Я очень хочу получить степень доктора исторических наук, а не остаться трупом в подземелье.

Они вышли из храма и направились в палаточный городок. Кирион сразу почувствовал, как давящее ощущение начало его отпускать. Под землёй всё было каким-то враждебным. Он плотно поужинал, слабо участвуя в разговорах. Было непривычно работать под землёй. Большая часть посещённых им раскопок располагалась вблизи от экватора. Вечером все сидели перед костром и смотрели на звёзды и наслаждались ночной прохладой. Обычно раскопки начинались рано утром, затем в середине дня, в самый солнцепёк, делали перерыв. И уже вечером заканчивали дела на день. А в этой экспедиции был другой распорядок. Даже еду готовили не младшие коллеги, а отдельно нанятые работники. Кирион последнему был весьма рад. Он впервые в жизни самостоятельно приготовил еду на археологической практике после 1 курса. И это ему не очень понравилось (как и тем, кто пробовал его первый кулинарный опыт).

Кирион начал демонстративно зевать, а потом просто ушёл в свою палатку. Ему требовалось отдохнуть от общения. Он мог показаться общительным и компанейским, но ему всегда требовался отдых после таких эмоциональных социальных взаимодействий. Общение с незнакомыми и малознакомыми людьми вытягивало из него силы, будто на него было наложено какое-то гнусное заклинание. Как хорошо, что у него в палатке были припасены закуски. Под хруст кукурузных снеков с мощным химическим ароматизаторов сырного вкуса он сделал несколько заметок в своём блокноте, а затем уснул крепким сном. Ему снились подкроватные монстры в белых масках, летающие сгустками тьмы по тёмным коридорам.

[Волхайм]

Генри, разумеется, не было никакого дела до того, что могли подумать о нем эти мимолетные скопления плоти и сознания, именующие себя археологами. Сама концепция беспокойства о чужом мнении была для него столь же чужда и непостижима, как и их шумная, эмоциональная природа. Его решения, холодные и выверенные, как скальпель, всегда принимались исходя из высшей целесообразности — сохранения знания и поддержания хрупкого порядка в хаосе бытия. Если для спасения даже крупицы информации, еще не внесенной в его Архив, требовалось стать изгоем, объектом страха или ненависти для целого мира, он сделал бы это без тени сомнения. Их сиюминутные чувства были пылью на ветру истории, в то время как его миссия была высечена в граните вечности. Выживут они — и уже хорошо, даже если их благодарность будет выражена в проклятиях, шепотом произнесенных ему вслед. Он не нуждался в одобрении. Он нуждался в результате...так ведь?..


Следующий день Генри встретил в «Прихожей», в Зале №1, стоя у самого края бездонной темноты одного из трех проходов. Вопрос о том, видел ли кто-либо, как он покидал комплекс или возвращался в него, был лишен смысла. Пространство для него было не барьером, а податливой тканью, которую он мог складывать по своему усмотрению. Магия телепортации была для него таким же естественным инструментом, как для этих людей — лопата или кисточка. Он просто был здесь, возникнув из неподвижного воздуха, словно одна из теней, отбрасываемых мерцающими лампами.

А вокруг кипела деятельность, отдаленно напоминающая подготовку к некоему ритуалу. Археологи, сбившись в беспокойные стайки по четыре-пять человек, толпились у черных провалов коридоров, что уходили вглубь земли, подобно зияющим устьям древних чудовищ. Воздух был густым от запаха пыли, пота и металла, смешанного со сладковатым ароматом свежесваренного кофе из одного из термосов — явное нарушение протокола, в очередной раз, на которое он пока что закрыл глаза. Электрические лампы, подвешенные на протянутых проводах, отбрасывали резкие, нервные тени на стены, покрытые потускневшими фресками, сюжеты которых терялись во тьме веков. Свет выхватывал из полумрака напряженные лица, пальцы, судорожно сжимающие ручки фонарей, и блеск защитных очков.

Настроение в зале висело тяжелым, почти осязаемым покрывалом. Любопытство, острое и жгучее, боролось с примитивным, животным страхом перед непознанной тьмой. Слышался приглушенный гул голосов — не привычные для ученых споры или оживленные дискуссии, а скорее тревожный шепот, полный сомнений и дурных предчувствий. Взгляды то и дело скользили в сторону одинокого золотого ошейника, лежавшего теперь под стеклянным колпаком на столе охраны, как напоминание о вчерашней находке. Этот артефакт, немой свидетель системы принуждения, изменил атмосферу с академической на откровенно милитаристскую.

Возле каждого из трех входов, помимо групп исследователей, замерли по двое охранников «Омега-Лэйн». Их бронежилеты, обвешанные тактическим снаряжением, скрипели при каждом невольном движении. Они не суетились, не переговаривались, их лица под забралами шлемов были бесстрастны. Они просто стояли, как каменные стражи у врат в иное измерение, их автоматы на груди были безжалостным контрастом изящным кисточкам и щеточкам в руках археологов. От их фигур веяло холодной готовностью, и этот холод проникал в кости куда сильнее, чем сырость подземелья.

Генри наблюдал за этой суетой, его маска, холодная и безэмоциональная, отражала блики ламп. Его белоснежные волосы, кольшимые слабым подземным сквозняком, казались почти невесомыми. Он видел их страх, их азарт, их глупую браваду — все это было просто набором данных, переменными в сложном уравнении, которое ему предстояло решить. Они готовились шагнуть в неизвестность, движимые жаждой открытий. Он же оставался здесь, на пороге, чтобы убедиться, что эта неизвестность не шагнет наружу в ответ.

Генри стоял в стороне от основной суеты, его высокая, аскетичная фигура была частично скрыта тенью массивной каменной колонны, поросшей вековой солью. Он не сливался с толпой, но и не противопоставлял себя ей — он был точкой абсолютного спокойствия в центре нарастающего нервного напряжения. Его поза, прямая и неподвижная, не была позой бездействия; это была позиция хищника, затаившегося на охоте, или часового, вмерзшего в свой пост. Скрытый взгляд из-под бесстрастной маски методично сканировал пространство, фиксируя каждую деталь: дрожащие руки стажера, слишком громкий смех, выдающий нервозность, едва уловимый запах адреналина, смешивающийся с запахом пыли и старого камня. Он выжидал, когда хаотичное движение человеческих муравейников упорядочится в некое подобие структуры, когда последние опоздавшие вольются в общую массу и можно будет начинать. Его молчание было не паузой, а инструментом, сжимающим пружину события.

Тем временем у него под боком, почти касаясь рукава его длинного черного пальто, стояла молодая сотрудница его же корпорации. Она была полной противоположностью его ледяной статике — сгустком кипучей, почти взрывной энергии. Ее глаза горели азартом первооткрывателя, а на смуглых щеках играл румянец возбуждения. В ее движениях, быстрых и точных, чувствовалась не нервная дрожь, а уверенный, искристый напор. Она зачитывала утренний отчет, и даже сухие цифры и технические термины в ее исполнении звучали как отрывки захватывающего романа. Слова лились быстро, но четко, и каждый факт, каждая статистическая выдержка сопровождалась едва заметным жестом — она то проводила пальцем по строчке планшета, то указывала в сторону одного из коридоров, будто визуализируя данные прямо в воздухе. Ее присутствие было ярким, почти кричащим пятном в выдержанной в серых и холодных тонах палитре зала, живым и несколько наивным контрастом его вечной, всепоглощающей безмятежности. Она была воплощенным действием, тогда как он — воплощенным ожиданием его последствий.

[Кирион]

Кирион проснулся от мерзкого звонка будильника. Этот звук был одной из немногих вещей, к которым он осмеливался применить громкое слово «ненависть». Ему всегда было тяжело просыпаться по утрам, поскольку ещё в детстве, с попустительства родителей и нянюшки, он приобрёл привычку засиживаться допоздна.

Проявив выдающуюся силу воли, он сбросил с себя одеяло. Вся его палатка была покрыта несколькими слоями одеял и тонких матрасов. Сон на земле даже на экваторе летом мог окончиться простудой. Кирион так и заболел на своей археологической практике. Теперь же его палатка стала настоящей крепостью комфорта, призванной быть надёжным убежищем.

Сегодня ему предстояло вместе с другими археологами погрузиться в тёмные неизученные коридоры! Это было намного интереснее, чем разбирать найденные ценности. Там даже не пришлось работать кисточкой! Кирион любил чувство азарта, когда брал какую-то грязную штуковину и начинал очищать её. Иногда под слоем грязи невзрачного черепка скрывался целый остросюжетный комикс из нескольких миниатюр.

Он надел более подходящую одежду, которая не позволила бы ему замёрзнуть или сильно вспотеть. Прочная ткань защищала его драгоценную кожу от случайных порезов. В рюкзак он бросил записную книжку, выданный планшет, немного батончиков, пакетик сушёного мяса, початую упаковку жевательной резинки и пару сухпайков. Не забыл он и обо всех необходимых инструментах, посуде и аптечке. Кирион прикрепил к рюкзаку верёвку, флягу и спальный мешок. В нагрудный карман выданного жилета он положил запасной фонарик, надел каску с фонариком и внимательно проверил все вещи. В последний момент он вспомнил, что нужно сменить свою мягкую остроконечную обувь на ботинки со шнуровкой и хорошим протектором. Однажды его нога осталась без обуви, когда его кроссовок на липучках просто слетел с ноги, зацепившись за что-то.

Кирион в меру позавтракал и даже успел приободрить своих товарищей за завтраком. Его смешанное с энтузиазмом нетерпение, казалось, немного передалось им. Он даже начал подгонять их, чтобы они как можно скорее спустились. Кирион вчера из-за этого Альберта Вейна забыл осмотреть помещение!

К сожалению, когда они пришли, высокая фигура в маске уже стояла и наполняла пространство зала неприятными ощущениями. От него, казалось, расходились какие-то эманации зла. Такое зло, какое встречается у деспотичных учителей в школе, у дотошных работников налоговой и у самодовольных врачей, которые с ироничной насмешкой пропускают мимо ушей жалобы на здоровье. Кирион решил проигнорировать Альберта Вейна. У него были дела поважнее. Он начал прохаживаться по «Прихожей», рассматривая недурственные для древней цивилизации технологии строительства. В одном месте ему даже удалось теомагическим заклинанием найти хорошо сохранившийся фрагмент магического освещения. Заклинательный контур явно был завязан на мощный источник питания, который уходил ещё глубже под землю.

Интересно, что же такое находилось внизу? Какой-то природный источник маны?

Кирион подошёл к проходу, в последний момент заметив притаившегося неподалёку Альберта Вейна. Из тоннеля неприятно тянуло сыростью, однако никакой затхлости не чувствовалось. Может быть, дальше был выход к подземной реке? На сквозняк Кирион вчера даже не обратил внимания. Или его действительно не было прежде?

Его концентрация оказалась сбита девушкой, которая стояла и зачитывала отчёт так, будто это был рекламный ролик. Видимо, эта корпорация "N" специально нанимала каких-то чудиков. Кирион, как и многие дворяне империи Айна, пренебрежительно относился к корпорациям, считая их отвратительной эксплуататорской машиной, которая призвана лишь выкачивать ресурсы из земли и людей, не отдавая ничего взамен.

Кирион включил налобный фонарь. Луч света слабо прорезал густую вековую тьму. Стены выглядели гладкими и отполированными почти до блеска. Плитка пола была выложена настолько ровно и тщательно, что между плитками можно продеть ничего толще волоса. Интересно, что по центру шёл ряд плитки иного оттенка. Кирион из любопытства также посмотрел на два других прохода.

У каждого коридора был собственный цвет центрального ряда плитки. Для левого прохода — безупречно белый мрамор с каким-то лёгким восковым эффектом, свойственным этому камню. Кирион не удивился, когда бросил взгляд на центральный проход и увидел лазурит. Судя по украшениям, местные жители любили синий цвет. В правом проходе был старый-добрый гранит. Кирион отметил, что боковые коридоры были пыльными, а центральный казался подозрительно чистым.

Тем временем начали подходить опаздывающие. На Лирее пунктуальность не особо ценилась местным населением. Нормой считалось опоздание на час. В некоторых культурах прийти раньше даже считалось грубостью. Конечно, лирейцы старались придерживаться назначенного времени, когда работали с представителями других планет. Кирион считал инопланетян сумасшедшими. Как можно жить без сиесты? Он бы сошёл с ума, если постоянно пытался приходить вовремя. Так недолго развить в себе тревожность и болезненную педантичность.

Кирион поправил липучки на манжетах своих перчаток. Ему стоило больших усилий не начать притоптывать ногой от нетерпения. Когда же они уже распределятся по группам и выслушают этот скучный, повторяющийся из раза в раз инструктаж?

[Волхайм]

Генри стоял неподвижно, как изваяние, врезавшееся в каменный пол зала. Его взгляд начал меркнуть, терять фокус. Мысли, четкие и структурированные, теперь путались, расползались, как дым по ветру. Он смотрел на свою руку, вытянутую перед собой, будто впервые видел её — длинные пальцы в перчатках, металлические когтевидные наконечники, отражающие тусклый свет ламп. Время потеряло смысл. Секунды растягивались в минуты, минуты — в вечность. Он застыл в этом моменте, отрешенный от шума археологов, от гула оборудования, от самого себя.

Его сознание начало плыть. Перед внутренним взором всплывали образы мира, который он отринул. Не мира — его останков. Бескрайние пустоши, покрытые пеплом и пылью, где некогда цвели сады и текли реки. Небо над ними было не черным и не синим — багровым, как застывшая кровь, пронизанным трещинами, сквозь которые проглядывала пустота. Руины древних храмов, чьи стены были испещрены письменами, которые уже некому было прочесть. Ветер выл среди обломков, но не приносил ни прохлады, ни жизни — только запах тлена и одиночества. Где-то вдали, на самом горизонте, мерцало поле подсолнухов — яркое, живое, недостижимое. Мираж надежды в мире, который давно перестал надеяться.

И тогда в его голову начали пробиваться воспоминания. Не его — чужие, навязанные, вшитые в саму ткань его существа. Шепотки, обрывки фраз на мертвых языках, крики без голоса, тени без лиц. Он слышал лязг мечей в битвах, которых не было, чувствовал холод лабораторных столов, на которых его разбирали на части, видел глаза тех, кто называл его именами, которые он не носил. Каждый отголосок был иглой, вонзающейся в сознание, каждый шепот — каплей яда, разъедающей разум. Он пытался отгородиться, построить стену из логики и холодного расчета, но стена рушилась под напором этого хаоса. Его память была не хранилищем, а полем боя, где сражались призраки прошлого, и он был всего лишь зрителем — беспомощным, заложником собственной сущности.

Он всё ещё смотрел на свою руку. Она казалась чужой — частью механизма, который он не до конца понимал. Перчатки плотно облегали кожу, скрывая шрамы-узоры, что светились тусклым алым под тканью. Он медленно сжал пальцы, ощущая, как металлические когти впиваются в ладонь. Движение было механическим, лишенным смысла. Где-то рядом археологи спорили о чём-то, их голоса доносились сквозь воду, густую и вязкую. Кто-то смеялся — звук резкий, неуместный, режущий слух. Он не понимал, что в этом смешного. Он не понимал многое.

Воздух в зале был густым, насыщенным запахом пыли, камня и страха. Тени от оборудования тянулись по стенам, сливаясь с древними фресками, чьи сюжеты были давно утрачены. Электрические лампы гудели, их свет дрожал, выхватывая из полумрака напряженные лица, дрожащие руки, блеск защитных очков. Где-то в углу пахло кофе — сладковатый, обманчиво уютный аромат, который никак не вязался с общей атмосферой надвигающейся угрозы. Он чувствовал всё это — каждую деталь, каждый оттенок запаха, каждый звук — но это не помогло. Мысли уплывали, угасали, как свечи на ветру. Он уставился на свою руку, будто в ней был ответ. Но ответа не было. Был только вопрос, витающий в воздухе, тяжелый и безмолвный. Достаточно ли ты собрал? Достаточно ли? И когда наступит это "достаточно"?

Внезапно, словно из глубины омута, Генри вырвал себя обратно — силой воли, острой и безжалостной, как лезвие, не дав себе рассеяться. Безумие — состояние человека, в котором он ментально болен, либо же другими словами — рассеивается. Он ощутил, как реальность смыкается вокруг него, как звуки и запахи вновь обретают четкость, а расплывчатые контуры мира возвращаются в фокус. Его пальцы разжались, и он медленно опустил руку, чувствуя, как холодный воздух зала проникает сквозь ткань перчаток. Он сделал шаг вперед, его трость глухо стукнула о камень, возвращая его к настоящему.

Его взгляд, еще секунду назад пустой и рассеянный, теперь сфокусировался на молодой сотруднице, которая стояла рядом, зачитывая отчет. Ее голос, звонкий и уверенный, казался теперь не назойливым шумом, а якорем, удерживающим его в реальности. Он протянул руку — движение было резким, но точным — и выхватил у нее громкоговоритель. Его пальцы сомкнулись на холодном пластике, и он почувствовал под перчатками шероховатость поверхности.

Не говоря ни слова, он развернулся и направился к среднему проходу. Его шаги были бесшумными, несмотря на вес трости и тяжесть пальто. Он скользил между столами и ящиками с оборудованием, его высокая фигура отбрасывала длинные тени на стены, покрытые потускневшими фресками. Археологи, занятые своими спорами и исследованиями, постепенно замолкали, поворачивая головы в его сторону. Их лица выражали смесь любопытства и тревоги — они чувствовали, что что-то происходит.

Генри остановился у входа в центральный коридор, поднял громкоговоритель, и его голос, усиленный электроникой, прозвучал на весь зал — тихий, но настолько четкий, что каждое слово било точно в цель.

—Прошу вашего внимания...—он сделал паузу, давая всем осознать значимость момента.—В связи с недавними находками в этом зале всех сотрудников просят помнить о том, что лучше лишний раз никуда не лезть и ничего не трогать без предварительной экспертизы...—замолк ещё на мгновение, пока перед глазами плыли мушки от недавнего созерцания великого "ничего"—...все археологи разбиваются на группы по 4 человека в ведущим в лице одного из представителей корпорации...замыкающая группа так же будет в сопровождении уже двух человек позади...идём ровным строем через центральный проход...—Не стал говорить о том, что два боковых прохода — пустышки и в них ничего нет, кроме возможности заплутать и никогда не выбраться оттуда. Именно такой анализ дали им дроны для исследования.

Он опустил громкоговоритель, его взгляд скользнул по лицам археологов, отмечая их реакции — одни были напуганы, другие скептичны, третьи пытались скрыть свое волнение под маской профессионализма. Он видел, как они перешептываются, как бросают взгляды в сторону стола, где лежал злополучный ошейник.

Генри медленно повернулся и вернулся к своей сотруднице, протягивая ей обратно громкоговоритель. Его движения были плавными, почти невесомыми, но в них чувствовалась воля — та самая, что не позволила ему раствориться в хаосе воспоминаний. Он снова был под контролем. Снова был Архиватором. Надолго ли — другой вопрос.

[Кирион]

Кирион отвернулся от проходов и подошёл к своим приятелям. Они пожелали ему доброго утра и втянули в свой разговор. Чудесным образом серьёзное обсуждение методов радиоизотопного датирования перескочило на более расслабленный разговор о жизни Университета Эвелины. Кирион даже успел рассказать банальный анекдот про историческую личность. Один из археологов не сдержал смешок и расхохотался. Все на него шикнули и указали взглядом на зловещую фигуру Альберта Вейна.

Кирион скользнул глазами по нему. Кажется, кое-кто глубоко над чем-то задумался. Кириону было сложно расшифровать язык тела Вейна, но сейчас с ним явно что-то было не так. Какие отклонения от привычного поведения? Белоснежные волосы не шевелились, а спокойно ниспадали на плечи. Руки были крепко сжаты, а голова чуть опущена вниз. Вся фигура выдавала какое-то опасное напряжение — нечто среднее между готовящейся к броску змее и сжатой до критического состояния пружиной.

Внезапно Альберт Вейн вернулся к своему обычному состоянию. Разительная перемена! На небольшое мгновение он показался ему более человечным, более живым. Кирион тут же поспешил отвернуться и продолжить своё наблюдение периферийным зрением. Ему не понравилось, когда было проявлено такое вопиюще грубое отношение к читающей отчёт девушке. Кирион это запомнит. Альберт Вейн просто без предупреждения вырвал у неё из рук рупор и направился к центральному коридору. Неужели так сложно было сказать что-то вроде: «Мадам, прошу Вас дать передать мне это устройство. Спасибо».

Дальше начались скучные очевидные инструкции, которые Кирион слушал не очень внимательно, размышляя в этот момент о странном поведении этого учёного-корпората. Что произошло? А можно это как-то повторить? Было бы интересно увидеть хоть малейший проблеск эмоций от этой хладнокровной персоны.

Наконец, речь закончилась. Кирион хотел присоединиться к своим товарищам, но доктор Ларуа его остановил на полпути.

— Вы должны отправиться в группе доктора Вейна, — сказал тот с извиняющейся улыбкой.

Вот невезение! Кирион понимал, что он один из немногих, кто знаком с редкими научными трудами по этому некогда мифологическому месту. Ему даже повезло получить доступ к недописанной уникальной рукописи по архитектуре древних народов севера, хранящейся в провинциальном архиве. Это отличный предлог, чтобы спихнуть его в «проблемную» группу. Наверняка другие археологи просто отказались присоединяться к Альберту Вейну.

Кирион пожал плечами и выразил своё согласие. Доктор Ларуа облегчённо выдохнул и позорно сбежал. Другие археологи, как неуправляемая толпа школьников, стали с разной скоростью делиться на группы. Всё это сопровождалось громкими шепотками, излишней драматичностью и косыми взглядами на присутствовавших в зале корпоратов.

— Доброе утро, — сказал Кирион, подходя к Вейну и его сотруднице. — Доктор Ларуа отправил меня к вам.

Он принялся рассматривать сотрудницу, которая забавным образом была внешне антиподом Альберта Вейна.

— Меня зовут Кирион. Я являюсь консультантом по ювелирному искусству и артефактам древних народов Лиреи, выпускником кафедры артефакторики и артефактологии Университета Лиреи, — сказал он с вежливой улыбкой. — Могу ли поинтересоваться вашим именем, мадам?

[Волхайм]

Рядом с ним, почти касаясь рукава его длинного чёрного пальто, стояла молодая сотрудница — сгусток кипучей, почти взрывной энергии, полная его противоположность. Она что-то быстро и чётко докладывала, жестикулируя, но Генри уже переключил внимание на приближающуюся фигуру эльфа.

Кирион шёл к ним с той характерной для него уверенностью, которая всегда казалась Генри слегка наигранной. Его шаги отдавались эхом по каменному полу, нарушая звенящую тишину, оставшуюся после утренних инструктажей. Генри медленно повернулся в его сторону, его движения были плавными, почти невесомыми, словно тень, скользящая между мирами. Сотрудница, заметившая направление взгляда начальника, тоже обернулась и, широко улыбнувшись, прокричала:—Доброе!—Генри неспешно дополнил, его голос прозвучал тихо, но с кристальной чёткостью, разрезая гул зала:—...утро...

Одно слово, произнесенное с той же ледяной размеренностью, что и всё, что он делал. Но в этот миг, пока звук ещё висел в воздухе, в голове Архиватора пронеслась мысль, холодная и отстранённая, как всё, что он думал об этих временных скоплениях плоти и сознания: "Всем археологам обязательно каждый раз представляться настолько вычурно?.."

Генри заметил лёгкое движение губ сотрудницы ещё до того, как она успела издать звук. Её энергия, всегда такая яркая и почти взрывная, уже собиралась выплеснуться в пространство зала очередной порцией слов — возможно, слишком громких, слишком эмоциональных для этого места, где даже воздух казался спрессованным вековой тишиной. Но он не позволил этому случиться. Его движение было не резким, а скорее предупредительным — плавным скольжением ладони в перчатке по её плечу, едва ощутимым, но неоспоримым напоминанием. Напоминанием о дисциплине, о субординации, о том, что они находятся не на дружеской пирушке, а на пороге потенциально опасного открытия, где каждая деталь, каждое слово и каждый жест имеют значение.

Её звали Эйва. И хотя её обычная, почти безудержная общительность могла ввести в заблуждение, она была старшим лейтенантом Силовых Структур Специального Назначения корпорации «Омега-Лэйн», подразделения, отвечающего за безопасность объектов повышенной секретности и аномальной активности. Её должность подразумевала не только умение обращаться с оружием и тактическое мышление, но и абсолютное подчинение протоколу, особенно в присутствии Директора. И это напоминание — всего лишь лёгкое прикосновение — сработало безотказно.

—Эйва, старший лейтенант силовых структур Корпорации «Омега-Лэйн»—отчеканила она, и её голос, обычно такой живой и переливчатый, внезапно стал ровным, почти металлическим, приобретя тот самый оттенок безличной служебной эффективности, который требовался по уставу.—К сожалению, вынуждена отклоняться!—Хотя вот это сказано уже обычным вежливым тоном той самой Эйвы, что энергично зачитывала протоколы и ответы.

И прежде чем эхо её слов успело раствориться в гуле оборудования и приглушённых разговорах археологов, её уже и след простыл. Не просто ушла — сорвалась с места, развернулась на каблуке сапога с такой отточенной резкостью, что воздух свистнул, и пулей вылетела в направлении массивной каменной лестницы, что вела на поверхность. Складки её тёмной униформы мелькнули в мерцающем свете ламп, и через мгновение её фигура растворилась в полумраке подземелья, оставив после себя лишь лёгкое колебание воздуха и ощущение внезапно возникшей пустоты. Она исчезла с той же скоростью, с какой и появлялась в его поле зрения, — внезапно, бесшумно и с абсолютным пониманием своего места в иерархии происходящего.

Генри проводил взглядом исчезающую в полумраке лестницы спину старшего лейтенанта, следя за тем, как последние отсветы лампы скользнули по металлическим застёжкам её униформы. В воздухе ещё висело эхо её чётких, подчеркнуто официальных слов, смешиваясь с гулом оборудования и приглушённым ропотом археологов. Только когда звук её шагов окончательно растворился в каменных недрах, он медленно, почти невесомо развернулся к Кириону. Его движение было плавным, лишённым суеты, словно тень, перетекающая от одного объекта к другому.

—...знаю, моя компания вам тут всем не нравится, однако... —его голос прозвучал тихо, но с той же ледяной, неумолимой чёткостью, что разрезала любой шум в зале. Это не было оправданием или попыткой снискать расположение. Это была констатация факта, холодного и неопровержимого, как полированный камень под ногами.

И в этот момент произошло едва уловимое изменение. Его веки под маской заметно опустились, а сам лицевой щиток с тихим, но отчётливым металлическим скрежетом — мягким шипением — изменил свою геометрию. Щели глазниц сузились, приняв более прищуренный, оценивающий вид. Пламенеющие янтарные огни в этих пустотах, обычно напоминавшие полные сферы, сжались в узкие, пронзительные полукруги. Теперь его взгляд казался ещё более сфокусированным, колким, лишённым даже намёка на рассеянность. Он выглядел как хищник, на мгновение прищурившийся перед тем, как рассчитать точность броска.

—...буду рад посотрудничать... —продолжил он, и в этих словах не было ни капли обычной для таких фраз теплоты или оживления. Это была сухая констатация потенциальной полезности.—...воспринимайте это как вам угодно... —заключил он, и эта фраза повисла в воздухе тяжёлым, многозначительным окончанием. Она не требовала ответа и не оставляла места для дискуссии. Это было разрешение — думать что угодно, сохранять любую точку зрения, но при этом неукоснительно следовать правилам. Весь его вид, от сузившихся огней глазниц до неподвижной позы, говорил об одном: его личное отношение к мнению окружающих было абсолютно равнодушным, но сотрудничество должно было быть безупречным. Иначе они все тут костьми лягут.

Генри внезапно отшатнулся от Кириона, движение его было резким и неестественно плавным одновременно, словно его отдернула невидимая нить. Он отступил на шаг, его длинное черное пальто взметнулось вокруг него, как крылья испуганной птицы. Трость в его руке глухо уперлась в каменную плиту пола, приняв на себя вес его тела, и на мгновение он замер в этой неустойчивой позе, будто пытаясь восстановить нарушенное равновесие или дистанцию.

Не говоря ни слова, не глядя более на эльфа, он развернулся и сделал несколько бесшумных шагов в сторону зияющего провала центрального прохода. Его тень, удлиненная и искаженная мерцающим светом ламп, скользила по стенам, покрытым древними фресками, смешиваясь с тенями охраны. Он встал строго между двумя своими людьми — неподвижными, закованными в тактическую амуницию фигурами с логотипом «Омега-Лэйн» на плечах. Они были живыми бастионами, человеческими крепостями, готовыми стать щитом или ловушкой. Именно они, как он и объявлял, должны были замыкать строй, становясь барьером между любопытством археологов и тем, что могло таиться во тьме.

Его взгляд, холодный и всевидящий даже сквозь сузившиеся щели маски, медленно скользнул по залу. Он прошелся по всем группкам археологов в сопровождении с ведущими от лица охраны, будто сканер, считывая их состав, настроение, уровень собранности или паники. Эти люди, разбросанные по периметру, были похожи на стаю нервных птиц, готовых вспорхнуть при первом же громком звуке. Его группа, та, что должна была идти первой в эту каменную глотку, уже сформировалась. Помимо него, как ведущего представителя Корпорации, и самого Кириона, к ним присоединились еще три человека: два парня и девушка. Они стояли чуть поодаль, слегка нервно переминаясь. Возможно, эльфу они были знакомы по университету или предыдущим раскопкам — в их позах читалась некоторая степень узнавания, смешанная с робостью перед предстоящим и перед тем, кто теперь возглавлял их группу. Генри зафиксировал их присутствие, внес в свой внутренний каталог как переменные в уравнении предстоящего спуска, и снова уставился в черноту центрального прохода, его маска неподвижно замерла в ожидании. Глаза приняли более привычную форму для всех.

[Кирион]

Эйва ушла, резко упорхнув по делам с проворностью колибри. В этот момент Альберт Вейн внезапно начал говорить. Его речь была немного медленной и, на вкус Кириона, даже с какой-то театральностью. Каждое слово звучало так, словно было выбрано из какого-то претенциозного романа. Интересно, а как маска могла так имитировать мимику? Кидать в лицо теомагическое заклинание было несколько неловко, да и Кириону это казалось слишком простым. Звук намекал на механическую природу трансформации, хотя за это действие явно была ответственна какая-то магия. Как именно происходило управление? Настоящей мимикой или мысленным приказом?

Кирион внимательно осмотрел Альберта Вейна, ничуть не стесняясь своего откровенного любопытства. Это была хорошая черта для учёного, и ею нужно было гордиться. Так думал Кирион, всегда демонстрируя себя без капли какого-либо стеснения.

— Я уверен, что мы сработаемся, — сказал он без какой-либо тени иронии и сарказма, с поразительной прямотой и уверенностью. — Зовите меня просто по имени «Кирион», но я буду ожидать и ответной любезности. Мне кажется, что мы можем отбросить всю эту бесполезную вежливость ради эффективной работы. Я и на «эй!» не обижусь. Скорее даже расстроюсь, если меня не позовут посмотреть на что-то интересное.

Альберт Вейн внезапно завершил «беседу» и просто покинул Кириона. Не самый лучший способ прекратить диалог! Резкость и плавность его движений напоминали стрекозу. Кирион пожал плечами и пошёл за Вейном. Ему вся эта подчёркнутая хладнокровность теперь казалась даже забавной. Они ведь составляли интересный контраст — блёклый, безрадостный Альберт Вейн и полный энтузиазма, утопающий в ярких красках, Кирион. И три археолога рядом с ними беспокойно суетились в бессильной попытке имитации бурной рабочей деятельности.

С этими троими он был шапочно знаком. Они могли вместе посещать конференции и даже иметь общих знакомых, но случай свёл их близко только сейчас. Кирион совершенно не помнил имён каждого из этой троицы. Они же явно его знали. Их точно уже представляли друг другу, иначе доктор Лакруа стоял бы прямо здесь и с гордостью всех знакомил, словно они его дети. Альберт Вейн пафосно хранил молчание, будто это было прописано в его роли в какой-то замысловатой пьесе.

Ну и ну!

После этих раскопок он точно отправится на какой-нибудь курорт. Будет сидеть на пляже и пить коктейли в окружении загорелых красоток. Он даже навестит родителей. Ему даже его близнец стал казаться приятным и милым. Подумаешь, сгусток сарказма и самодовольства! Отсутствие чувства юмора не такой уж сильный недостаток, как оказалось.

После томительного ожидания и пустых разговоров они смогли выдвинуться вперёд. Кирион зорко осматривал всё вокруг, слегка щурясь от света, отскакивающего от полированных до зеркального блеска стен.

Это было поистине волнующее и возбуждающее ощущение, когда ты первым заглядываешь в места, где веками не было присутствия человека. Какую историю расскажет это удивительное место? Веками никто не верил, что этот город существует. Все легенды и мифы про подземный народ Севера казались слишком приукрашенными. И теперь тебе была оказана честь быть одним из первых, кто прикоснётся к многовековой тайне!

Они без спешки ступали по великолепной плитке, которая за годы отсутствия ухода ничуть не потускнела и не потеряла своего великолепия. Кирион с замиранием сердца рассматривал тянущиеся по фризу обрывки заклинательного контура, восторгаясь мастерством древних магов. Что нужно было сделать, чтобы магия в структурированном виде так долго держалась? Возможно, за стенами пролегала, как провода, зачарованная металлическая проволока. Метал и самоцветы лучше всего держали магию.

Археологи хранили унылое молчание. Кирион был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать на них своё бесценное внимание. Главный был Альберт Вейн — вот пусть и следит за ними.

Внезапно он заметил изменения в магическом фоне. За годы обучения магии Кирион научился хорошо ощущать не только магическую энергию, пропущенную через себя, но и свободно витающую вокруг. Это было просто ощущение, которое Кирион никогда и не думал развивать до уровня полноценной сенсорики. Скорее это было похоже на то, как чувствуешь смену погоды. Он заметил это лишь из-за того, что годы работы с артефактами приучили его замечать такие вещи. Малейшее колебание показывает, что артефакт или вплетённое заклинание могут вот-вот взорваться с непредсказуемыми результатами.

Он посмотрел на Альберта Вейна. На его лице уже некоторое время держалась широкая улыбка, полная азарта и восторга. Кирион явно был счастлив и слишком увлечён по сравнению с другими археологами группы.

— Дальше что-то есть? Или мне показалось? — сказал Кирион, пытаясь сформулировать в слова свои ощущения. — Магическая энергия впереди резко ощущается иначе. Без какого-либо плавного перехода.

Он бросил взгляд вперёд, где граница света их осветительных приборов терялась в многовековой темноте. Коридор, судя по его ощущениям, шёл под небольшим наклоном вниз.

— Я встречал такое лишь в местах, где магия была экранирована или имела какой-то дополнительный источник, или искажалась. Хранилища артефактов, магические библиотеки и лаборатории, — продолжил говорить Кирион, пытаясь что-нибудь вокруг себя рассмотреть при помощи специализированного теомагического заклинания.

Это заклинание ему посчастливилось узнать у одного специалиста по геологоразведке, занимающегося лириумом. Поиск не терял своей эффективности даже пробиваясь через плотную породу и, что особенно ценно, очень тонко взаимодействовал с окружением. Можно было не бояться, что те же залежи лириума с опасными включениями сдетонируют.

[Волхайм]

Группы археологов, выстроенные по пять человек, двигались ровным строем, сохраняя дистанцию, как и было предписано. Их шаги эхом отдавались в каменных стенах, сливаясь в единый ритмичный гул, нарушавший вековую тишину подземелья. Тоннель, ведущий из Зала №1, ещё сохранял прямолинейность, рукотворная артерия, проложенная с неумолимой точностью. Стены здесь были отполированы до зеркального блеска, и свет фонарей скользил по ним, выхватывая из мрака причудливые блики и отражения — словно кто-то гигантской рукой провёл по камню, стирая все шероховатости, все следы времени.

Но чем дальше они углублялись, тем чаще тоннель начинал изгибаться, менять направление, будто подчиняясь скрытой геометрии, известной лишь его создателям. Вскоре они достигли первого перекрёстка — места, где путь расходился на три ответвления, уходящих в непроглядную тьму. Здесь стены уже не были столь идеальными; на них проступали едва заметные гравировки — абстрактные узоры, напоминающие то ли письмена, то ли карты звёздного неба, то ли схемы неведомых механизмов. Воздух стал гуще, тяжелее, наполненным запахом старого камня, влажной пыли и чего-то ещё — сладковатого, почти металлического, как будто где-то рядом текли подземные реки, несущие в своих водах частицы редких руд.

Лабиринт раскрывал свою истинную природу постепенно, как книга, страницы которой перелистываются медленно и неумолимо. Коридоры то сужались, едва позволяя пройти одному человеку, то внезапно расширялись в просторные гроты, где своды терялись в высоте, а под ногами звенела мозаика из тёмного камня с вкраплениями самоцветов. Иногда под плитами пола слышался глухой гул — будто где-то глубоко внизу работали механизмы, чья цель и назначение оставались загадкой. Стены здесь были не просто каменными — они казались живыми, дышащими, покрытыми тончайшей паутиной магических контуров, которые то вспыхивали тусклым светом, то угасали, словно отвечая на незримое присутствие чужаков.

Потолки часто были украшены фресками, изображающими сцены из жизни подземного народа: ритуалы, посвящённые звёздам, которые они, судя по всему, никогда не видели; процессы добычи и обработки камня; странные, почти механические существа, помогавшие им в труде. Краски потускнели, но не исчезли полностью — синие, золотые, багровые оттенки сливались в сложные композиции, говорящие о высоком уровне искусства и технологии. В некоторых местах на стенах виднелись ниши, где когда-то стояли светильники — не факелы, а нечто иное, возможно, кристаллическое или магическое, ибо следов копоти или гари не было.

Иногда в боковых ответвлениях попадались небольшие помещения — то ли мастерские, то ли кельи, то ли хранилища. В них стояли пустые стеллажи, грубо сработанные столы, а на полу валялись обломки керамики и потускневшие металлические инструменты. Всё говорило о том, что место было покинуто в спешке, но не разграблено — словно жители просто испарились, оставив после себя лишь материальные следы своего существования.

Воздух в лабиринте был неподвижным, почти мёртвым, но иногда сквозь щели в камне пробивался лёгкий сквозняк, несущий с собой запах сырости и далёкой, незнакомой растительности. Казалось, где-то совсем рядом есть выход на поверхность — или, что более вероятно, в ещё более глубокие и таинственные уровни этого подземного мира.

Генри шёл впереди своей группы, его трость отмеряла шаги почти бесшумно, лишь изредка касаясь пола. Его маска, холодная и непроницаемая, медленно поворачивалась из стороны в сторону, фиксируя каждую деталь, каждую аномалию, каждый намёк на скрытую угрозу. Он не говорил ни слова, но его присутствие ощущалось — как щит, как предостережение, как молчаливый страж, ведущий их через лабиринт, который хранил свои секреты за множеством дверей, ещё не открытых.

Лабиринт поглощал свет, не оставляя ему шанса. Потолки уходили ввысь настолько высоко, что даже мощные лучи фонарей археологов растворялись в непроглядной темноте, не достигнув сводов. Воздух здесь был неподвижным, густым, словно пропитанным вековой пылью и тишиной.

Кирион вглядывался в черноту, пытаясь уловить хоть какой-то контур, но тщетно. Генри, стоявший чуть поодаль, следил за его попытками с тем же бесстрастным вниманием, с каким наблюдал за всем вокруг.—...Там действительно что-то... было... —прозвучал его голос, тихий, но отчётливо различимый в гробовой тишине. Он не пояснил, что именно, и не стал развивать тему. Магический всплеск, так взволновавший эльфа, исчез так же внезапно, как и появился, не оставив и следа — ни эха, ни колебаний, лишь ощущение обманутого ожидания.

Вскоре коридор вывел их на обширный перекрёсток круглой формы. Три новых прохода расходились в разные стороны, уходя в непроглядную тьму. Пол здесь был выложен идеально подогнанными каменными плитами, образующими сложный геометрический узор, сходившийся к центру.

Генри поднял руку, и вся колонна замерла в почтительном и тревожном молчании. Он медленно, почти церемонно, вышел в самую середину круга. Его трость с глухим, отчётливым стуком коснулась центральной плиты. Металлический набалдашник трости на мгновение вспыхнул тусклым синим светом, и по полу пробежали тонкие, призрачные линии, складываясь в сложную магическую полиграмму. Затем он поднял трость, направив набалдашник вверх. На мгновение воцарилась тишина, а затем в центре перекрёстка вспыхнуло ослепительно белое, холодное сияние. Оно не было слепящим — скорее, напоминало призрачное, безжизненное солнце, висящее под самыми сводами. Его лучи падали вниз, заливая перекрёсток ясным, почти стерильным светом, в котором каждая трещинка на камнях, каждый штрих древней резьбы становились видны с пугающей чёткостью. Однако уходящие тоннели свет лишь ласкал краешком, оставляя их глубины во власти всё той же непроницаемой тьмы.

В этом новом, искусственном свете фигура Архиватора казалась ещё более ирреальной и отстранённой. Его тень, резкая и длинная, легла на пол, а маска отражала холодное свечение, делая её похожей на застывшую маску божества из иного мира.—Расходимся... —его голос, усиленный неестественной акустикой зала, прозвучал на удивление мягко, но с непререкаемой авторитетностью.—И исследуем лабиринт только всей группой...Нельзя разбегаться поодиночке...Как только что-то найдёте — немедленно возвращайтесь сюда...Собираемся только здесь...—От созданного им светила исходили не только лучи, но и едва уловимые магические вибрации —постоянный, успокаивающий гул, не слышимый обычным ухом, но действующий на подсознание, словно невидимый маяк, тянущий к центру. И тот же гул, низкочастотный и непрерывный, должен был отпугнуть любое существо, предпочитающее охотиться из темноты.

Как только был отдан приказ, механизм безопасности пришёл в движение с отлаженной точностью. Двое охранников «Омега-Лэйн», замыкавших колонну, синхронно развернулись, их движения были лишены суеты, выверены до миллиметра. Бронежилеты, обвешанные тактическим снаряжением, издали тихий скричок, а сапоги глухо упёрлись в каменный пол. Они заняли позиции у входа в тот тоннель, откуда только что вышла группа, встав по обе стороны от него, словно каменные изваяния, вросшие в пол.

Их автоматы были не просто на груди — теперь они лежали в руках наготове, хотя стволы и были опущены вниз. Загородив единственный известный путь отступления, они стали живым барьером, отделяющим что бы то ни было в лабиринте от внешнего мира. Их шлемы с затемнёнными визорами медленно поворачивались, сканируя пространство перекрёстка и тёмные зевы коридоров. Они не общались, не перебрасывались репликами — всё их внимание было поглощено наблюдением. От них веяло холодной готовностью, профессиональной отстранённостью, которая была куда красноречивее любых громких слов. Они были первым и последним рубежом, тихим напоминанием, что этот клочок света в сердце лабиринта — лишь временный оазис, а не безопасная гавань.

Пока одни охраняли вход, другие члены группы начали медленно, почти нерешительно, расходиться по указанным направлениям. Археологи, сбившись в кучки, замерли в нерешительности на краях светового круга, будто боясь сделать первый шаг в непознанное. Их тени, отброшенные резким светом, тянулись по полу, сливаясь с темнотой коридоров, словно пытаясь их заранее разведать.

Генри же не участвовал в этой нерешительной суете. Он оставался в эпицентре света, его высокая, аскетичная фигура была неподвижна. Его маска, отражающая холодное сияние, обращена к центральному, самому широкому и мрачному из трёх новых проходов. Тот тоннел уходил вглубь под небольшим уклоном, и его стены, в отличие от других, казались ещё более гладкими, почти влажными на вид, словно отполированными не инструментом, а постоянным течением воды или чего-то иного. Воздух оттуда тянул более ощутимым, холодным и сырым сквозняком, несущим с собой слабый, едва уловимый запах озона и старого металла.

Архиватор медленно повернул голову, его взгляд скользнул по собравшимся, отмечая их нерешительность, их страх, их жадное любопытство. Он видел, как они перешёптываются, как бросают взгляды то на него, то в чёрные провалы тоннелей. Затем он поднял руку и сделал едва заметный, но чёткий жест в сторону своей группы — Кириону и трём другим археологам, стоявшим чуть поодаль.

Не произнося ни слова, он развернулся и сделал первый шаг в сторону центрального прохода. Его трость бесшумно коснулась пола, а длинное пальто взметнулось вокруг него, как тень гигантской птицы.

[Кирион]

Ощущение чего-то неправильного в магическом фоне очень быстро рассеялось, ускользнув подобно текущему сквозь пальцы песку. Никого, впрочем, его замечание особо не волновало. Кирион насторожился и не позволял себе расслабиться. У него был большой практический опыт работы с артефактами и глубокие познания теории в своей области магии. Ему совершенно не нравился такой нестабильный магический фон. Такие колебания просто так не происходили — должна была быть какая-то причина. Это были своего рода круги на воде, и явно не богатые залежи какого-нибудь лириума или другого минерала с собственным магическим излучением.

Кирион решил занять позицию так, чтобы его прикрывали другие археологи. В такой ситуации важно оставаться в безопасности и не рисковать без необходимости. Он слегка поморщился от вспышки света, посочувствовав остальным. Его глаза быстрее привыкали к свету и чуть лучше видели в тусклом освещении, а слепящий свет не причинял ему такого неудобства, как остальным. Такая врождённая особенность даровала ему небольшое преимущество, которое он ценил и любил как одно из лучших проявлений связи с предками. Это была какая-то унаследованная особенность, которая начала ослабевать у последних поколений. Говорят, прадедушка мог хорошо видеть в темноте и долго смотреть на солнце без каких-либо последствий. Кирион едва помнил своего прадеда, но на всю жизнь запомнил пронзительный взгляд светящихся каким-то неоновым светом глаз. Таинственное самоубийство до сих пор считалось табуированной темой в семье.

Эти странные неестественные глаза Альберта Вейна, пронизанные каким-то потусторонним инфернальным огнём, пробуждали глубокие детские воспоминания Кириона. Воспоминания, полные недосказанности и загадок. В помещениях была неестественно хорошая акустика. Возможно, она была как-то задействована в обрядах? Кирион мог припомнить малоизвестные мифы и конспирологические рассуждения о некой «тональной магии» и «тональной архитектуре». Эта тема считалась чем-то абсурдным, наравне с путешествиями во времени. Однако для веры ведь не нужно никаких доказательств.

Кирион с интересом рассматривал этот магический свет. Его магическая природа завораживала, вызывая желание исследовать её глубже. Это было чертовски хорошее ментальное заклинание. Оно больше ощущалось как солнечный свет, чем как искусственный свет от ламп. Странная вибрация магического фона успокаивала, как мурчание кота. Это чувство спокойствия, контрастирующее с напряжённой атмосферой, позволяло ему сосредоточиться. Кирион не удивился бы, если бы это заклинание оказалось модификацией какого-нибудь медицинского. Альберт Вейн в своей драматичной манере начал отдавать распоряжения, купаясь в наведённом им же свете.

Кирион встал около него, всматриваясь в тоннель. Темнота манила его, скрывая в себе загадку, будоражащую его жадный до разгадок и знаний разум. Если Вейну не понравится его близкое присутствие, то пусть скажет об этом. Вроде тот не заморачивался с расшаркиваниями, полностью игнорируя светские беседы в пользу эффективности. Кирион немного сощурил глаза для лучшей остроты зрения. Стены выглядели так, словно их обрабатывали не руками, а магией. Эта мысль заставила его задуматься о том, какие силы могли быть задействованы в создании этого места. Он вспомнил, что некоторые поселения древних лирейцев с магократией строили свои города-государства при помощи магии, трансфигурируя землю и камень в неестественно гладкие, безупречно ровные кирпичи и стены.

Он втянул носом влажный воздух с нотками чего-то металлического и совершенно ему незнакомого. В это время Альберт Вейн рукой дал команду, чтобы они выдвигались. Кирион шёл между двумя другими археологами. Впереди был рослый среднего возраста эон, кажется, специализирующийся на нумизматике Севера. За ним следом шёл эльф, судя по лицу и специфичной одежде, из Юн-Шао или Ян-Тао. Третьим шёл Кирион, без капли стеснения занявший место посередине. Ему чуть-чуть было совестно за то, что он надеялся в случае нападения использовать своих товарищей как мясной щит. Кроме того, если им придётся разворачиваться и убегать, то у него было меньше препятствий. За Кирионом следом шла молодая девушка эон с отталкивающе строгим выражением лица.

Проход неукоснительно шёл вниз. Шум от суеты позади Кириона очень отчётливо слышался, поскольку за счёт необыкновенной акустики коридора звуки доходили до них даже через сотню или две метров. Этот звук, некое эхо присутствия живой невраждебной жизни, создавал обнадёживающее ощущение, что они не одни в этом тёмном и зловещем месте. Он также уловил своим чутким эльфийским слухом тонкий едва заметный гул, который по мере продвижения их группы продолжал нарастать. Этот звук забавным образом напоминал гудение старых холодильников.

Он узнал этот звук. Это была подземная река. Впрочем, её присутствие было вполне ожидаемым. Иначе откуда взялся бы этот характерный запах влаги? Кроме того, многочисленные реки, в том числе и подземные, питали Северное море.

[Волхайм]

Генри вёл группу сквозь лабиринт с безошибочной, почти машинной точностью. Его шаги бесшумны, словно тень скользила по отполированному до зеркального блеска полу, а трость едва касалась камня, отмечая ритм, известный лишь ему одному. Воздух здесь был гуще, насыщеннее — пахнул сыростью, старым камнем и чем-то металлическим, сладковатым и неуловимым. Стены, идеально гладкие, местами покрытые потускневшими фресками с сюжетами, стёршимися до абстракций, уходили ввысь, теряясь в темноте, которую не мог пробить даже самый мощный фонарь. Лишь холодное, ровное сияние, исходящее от маленькой сферы, парящей над набалдашником его трости, рассеивало мрак, отбрасывая призрачные блики на стены и создавая движущийся пузырь света в непроглядной тьме.

Они двигались уже около двадцати минут, и лабиринт, казалось, не желал раскрывать своих секретов. Коридоры сменяли друг друга под почти незаметными углами, образуя сложную геометрию, которая могла сбить с толку кого угодно. Генри шёл без колебаний, его маршрут напоминал не случайное блуждание, а выполнение заранее известного алгоритма. Иногда он останавливался на мгновение, его маска, холодная и безэмоциональная, слегка поворачивалась, он прислушивался к тишине, а затем, без единого слова, выбирал направление — то сворачивая в узкий проход, то выходя на более широкую галерею. Временами путь преграждали массивные каменные арки, украшенные выцветшей мозаикой, изображающей звёзды и спирали, а иногда коридор сужался так, что можно было коснуться обеих стен одновременно.

Изредка они проходили мимо небольших комнат, встроенных в тело лабиринта, каменные капсулы, забытые временем. Эти помещения были пусты, если не считать толстого слоя пыли на полу и редких обломков непонятного назначения. Стены в них были такими же гладкими, но иногда на них проступали едва заметные гравировки — геометрические узоры или символы, не поддающиеся расшифровке. В одной из таких комнат Генри замедлил шаг, его взгляд скользнул по стенам, отмечая малейшие детали: выгравированные на скалах непонятные силуэты монструозных форм, но ничего не сказал, лишь продолжил путь, оставив тайну неразгаданной. Воздух в этих комнатах был особенно спёртым, они веками не знали сквозняков, а тишина в них казалась ещё более гнетущей, чем в коридорах.

Маленькая сфера над его тростью пульсировала ровным, холодным светом, отбрасывая длинные тени от ног идущих за ним людей. Это был уменьшенный фрагмент того самого маяка, что он создал на перекрёстке, — концентрат энергии, служивший и проводником, и щитом. Её свет не слепил, но был достаточно ярок, чтобы выхватывать из тьмы детали, которые иначе остались бы незамеченными: трещины на плитах, следы древних механизмов, едва уловимые перепады температуры. Иногда сфера слегка мерцала, реагируя на изменения в магическом фоне, и тогда Генри на мгновение замирал, анализируя исходящие сигналы, прежде чем двинуться дальше.

Время от времени он оборачивался, его маска, отражающая свет сферы, скользила по фигурам археологов. Он не произносил ни слова, но его взгляд, даже сквозь узкие прорези маски, был ощутим — холодный, оценивающий, фиксирующий каждую деталь. Он следил, чтобы группа не растягивалась, чтобы никто не отставал и не трогал ничего без необходимости. Его внимание было подобно сканеру, отмечающему малейшие признаки усталости, нервозности или излишнего любопытства. Если кто-то замедлял шаг, он просто останавливался и ждал, не выражая нетерпения, но и не предлагая помощи. Его молчание было красноречивее любых слов — оно напоминало, что они здесь гости, и любая ошибка может стать фатальной. Для всех них.

Иногда в тишине раздавались звуки — далёкий гул, похожий на работу скрытых механизмов, или шепот, источник которого невозможно было определить. Генри игнорировал их, как игнорировал и напряжённые взгляды своих спутников. Его спокойствие было непоколебимым, почти сверхъестественным. Он не комментировал окружение, не делился догадками, не пытался разрядить обстановку. Его роль заключалась в том, чтобы вести, и он выполнял её с безжалостной эффективностью. Даже когда коридор внезапно обрывался, упираясь в стену, украшенную сложным барельефом, изображающим спираль, уходящую в бесконечность, он не проявлял удивления. Просто касался тростью определённой точки на стене, и скрытый механизм с тихим скрежетом сдвигал каменную плиту, открывая новый проход в сторону.

Они продолжали двигаться вглубь, и с каждым шагом ощущение древности и тайны становилось всё сильнее. Воздух гудел от скрытой энергии, а стены, казалось, хранили эхо прошлого, готовые рассказать свою историю тем, кто сможет их услышать. Но Генри оставался глух к этим намёкам — он был не слушателем, а собирателем. Его интересовали не истории, а факты; не эмоции, а данные. И он вёл свою группу дальше, в самое сердце лабиринта, где, он знал, их ждало нечто, что могло перевернуть все их представления об этом месте. Ведь сам по себе Лабиринт, скорее всего, являлся лишь буферной зоной.

Генри замер на месте, его рука с тростью резко поднялась, останавливая группу на полуслове и на полушаге. Он стоял неподвижно, словно врос в каменный пол, и лишь плавное, едва заметное движение головы указывало на то, что его внимание полностью сфокусировано на чём-то впереди. Воздух вокруг него сгустился, наполнился тихим напряжением, исходящим от его фигуры. Маска, обычно бесстрастная, казалась ещё более отстранённой, почти окаменевшей в своей концентрации.—...здесь что-то не так...

Перед ними, на первый взгляд, коридор ничем не отличался от предыдущих — те же отполированные стены, тот же идеально ровный пол из плит с едва заметными прожилками. Но Генри видел то, что было скрыто от остальных. Невидимая пелена магической энергии перекрывала проход от стены до стены, поднимаясь до самого свода, теряющегося в тенях. Она игралась едва уловимым свечением, заметным лишь для того, кто знал, куда смотреть — лёгкое дрожание воздуха, искажение пространства, похожее на марево над раскалённым камнем. Ловушка не угрожала физическим уничтожением — её опасность была тоньше, коварнее. Она была рассчитана не на тело, а на разум.

Любой, кто сделал бы шаг вперёд, оказался бы мгновенно охвачен полем стазиса. Его сознание застыло бы во времени, замурованное в собственных мыслях, в то время как тело оставалось бы неподвижным, парализованным, но живым. Не смерть, но вечное пленение — участь, возможно, более страшная, чем мгновенный конец. Продолжительность воздействия была неизвестна — часы, дни, века... Ловушка не показывала признаков износа, её магия сохранялась в идеальной чистоте, словно её активировали лишь вчера. Можно сказать наверняка — она не одна единственная, однако почему не было ловушек раньше? Предположительно — магия в них истлела раньше, чем в этой.

Информация о природе ловушки была доступна — стоило лишь направить на неё сканирующее заклинание, и любой, обладающий хотя бы базовыми познаниями в ментальной магии, смог бы прочитать её сигнатуру. Но Генри не стал этого делать. Он не предлагал группе проверить его слова. Он просто стоял, указывая тростью на невидимый барьер, и ждал. Ждал, пока они сами осознают уровень опасности, который таится в этом месте. Ждал, пока их собственное любопытство и осторожность заставят их провести диагностику — или, наоборот, отступить. К тому же, он не сильно горел желанием начинать разминирование, если это будет сопровождаться бравадой о том, что он там самым разрушил сложную магическую вязь вековой давности.

Его белоснежные волосы, колышимые невидимыми токами воздуха, замерли. Даже сфера над тростью притихла, её свет стал приглушённым, почти уважительным по отношению к древней и грозной магии, преградившей им путь. Он не смотрел на остальных, не искал в их глазах понимания или страха. Его взгляд был прикован к пустоте перед ним, изучая структуру ловушки, вычисляя её периметр, ища слабые места или, что более вероятно, обходной путь. Он уже мысленно составлял карту этого участка, внося поправки в голографическую схему в своей голове. Это была не первая ловушка (другие истлели) на их пути, и он знал — она не будет последней.

[Кирион]

Они всё шли и шли. Их шаги, особенно шарканье рослого эона, гулко разносились вокруг. Улавливаемый чутким слухом скрип песка под ботинками немного раздражал Кириона. Девушка позади него регулярно наступала ему на пятки. Свет от заклинания Вейна отбрасывал длинные тени на стены и полы, тянущиеся к границе света и сливающиеся с окутывающей всё вокруг тьмой.

Становилось немного холоднее. Привыкший к экваториальному теплу Лиреи, Кирион почувствовал, как на его коже стали появляться мурашки. Он, однако, был слишком занят разглядыванием узоров на стенах. Иногда попадались места, украшенные какими-то барельефами. В основном это были геометрические орнаменты в виде переплетающихся изломанных линий. Иногда зацикленные повторяющиеся узоры сменялись полноценными сюжетами. Можно было заметить, что в искусстве преобладали несколько явно узнававшихся с первого взгляда мотивов — образы монстров и звёзд в созвездиях. Однако никакого узнаваемого солярного символа не было видно. Даже луна, изредка появлявшаяся среди звёзд, в какой-то момент по мере продвижения вглябь этого подземелья внезапно пропала из виду. На Лирее большинство верований строилось вокруг поклонения солнцу. Кириону очень интересно было бы узнать местную мифологию. Возможно, местные жители просто всё реже и реже выходили из своего подземного города, а их глаза привыкли к вечному сумраку в пещерах. Кирион, достаточно долго рассматривающий остатки заклинательного контура на фризе стены, про себя отметив, что освещение было тусклым и холодным, как свет луны или даже свет от экрана дисплея в темноте.

От коридоров иногда тянулись другие коридоры, которые Альберт Вейн игнорировал. Иногда попадались ниши с необычными осветительными приборами, внешне напоминающими жаровни, но вместо пламени использовался подвергшийся обработке кристалл лириума. Кирион предположил, что этот кристалл помещался сверху на специальное ложе, а выгравированная заклинательная формула создавала магический свет. На стенах ниши обычно были изображены сюжеты, трудно поддающиеся расшифровке с первого взгляда. Местное искусство со временем стало тяготеть к абстракции и чрезмерной стилизации.

Магический фон становился плотнее. Это было едва ощутимо, но Кирион всё же почувствовал. Он даже с ноткой зависти отметил, что заклинание Вейна реагировало на изменения в магической энергии и работало на стыке двух дисциплин — теомагии и иллюзии. Не так уж и чутко работало, наверняка с небольшим радиусом, но это было очень хорошо для такого рода заклинания. Кирион помнил по своим занятиям в университете, что для подробного и точного измерения магического фона нужны специфичные артефакты или заклинания, для которых нужен целый часовой ритуал или трудоёмкая магическая вязь. У Вейна явно было мастерство в области теомагии.

Кирион заметил, что их таинственный предводитель группы проявил долю терпения к ним. За это время они успели немного устать и замедлиться. Если вначале товарищи Кириона иногда перебрасывались комментариями, то теперь все хранили молчание. Разговор давался их утомлённым нетренированным телам тяжело. Кириону было немного проще, так как у него имелась некоторая выносливость за счёт занятий спортивными танцами. Ему, однако, становилось скучно. А скука утомляла его не меньше долгих блужданий без перерывов. Вейн их не подгонял, ничего не комментировал и явно неукоснительно двигался к какой-то поставленной цели.

Кирион ощутил впереди лёгкое искажение магического фона. Хорошо узнаваемая покалывающая на кончике языка рябь, какая бывает на некоторых старых проклятых украшениях. Ему однажды пришлось реставрировать александритовый парюр одной умершей безумной вдовы. Этот гарнитур заставлял носителя считать себя этой вдовой и наносил весьма неприятные ментальные травмы при длительном ношении. У него после работы началась весьма сильная мигрень, поскольку предсмертное проклятие никак не хотело уходить прочь из украшения и даже пыталось в ответ атаковать Кириона.

Они подходили всё ближе и ближе. Кирион следил за тем, как Вейн вёл их в какую-то очевидную ловушку. Никаких сомнений не было в том, что тот не просто разбирался в ментальной магии, а был в ней мастером. Девушка-эон позади Кириона замедлила шаг и проявляла весьма заметные признаки беспокойства. Эоны всегда имели какую-то врождённую склонность к магии, поэтому было неудивительно, что она так отреагировала. Эон-мужчина, судя по всему, оказался слишком утомлён, и его острота внимания ослабла. Эльф же лишь любопытно уставился на Волхайма.

Все так и будут молчать?

Кирион слегка закатил глаза, жалуясь самому себе на таких замечательных спутников. Интересно, а если он окажется раненым из-за какого-нибудь несчастного случая, то они его просто бросят? Лучше не думать об этом.

— Полагаю, нам надо сейчас отключить эту ловушку? — негромко мелодичным голосом сказал Кирион. — Мне не очень хочется сейчас попадать под действие какого-нибудь коварного ментального заклинания.

Эон впереди бросил самое базовое теомагическое заклинание, весьма громко прочитав вербальный компонент заклинания.

— Ой, а мы в неё чуть не попались. Ну и дела, — сказал он, смахивая выступившую на лбу испарину. — Мозги бы не прожарила, но оказаться в наведённой коме тоже не очень приятно.

— Просто её сломаем и пойдём дальше! — сказал эльф, кутаясь в ханьфу.

— А вам не интересно, откуда у неё источник питания? — спросил Кирион с едва заметной ноткой сарказма и лёгким изгибом уголка губ. — Вот сейчас мы её сломаем, с позволения нашего руководителя группы, а потом что будем делать? Вам не интересно, почему оставшиеся позади ловушки пребывают в совершенно ином состоянии?

— Кроме того, — вступила в беседу девушка-эон, — я полагаю, что эта ловушка является лишь частью охранного комплекса. Мы, скорее всего, зашли на новый участок с собственной энергосистемой. Возможно, нам лучше локализовать источник питания и отключить его, дабы не нарваться на другие охранные ловушки. Они могут оказаться не такими... щадящими.

Другие археологи принялись бурно обсуждать, выдвигая свои гипотезы и соответствующие идеи. Кажется, такая спонтанная передышка дала им сил, а столь оживлённое обсуждение сделало атмосферу менее угнетающей.

Кирион в это время следил за реакцией Альберта Вейна. Он не ожидал, что этот сгусток хладнокровия, больше похожий на какое-то воплощение зловещего биокомпьютера из романов фантастов прошлого, чем на полноценного человека, решит так их проверять. Зачем? Чтобы избавиться от балласта без сожаления в случае необходимости? Или чтобы понять степень их беззащитности перед лицом угроз и скорректировать свои действия?

— А вы что думаете, месье Вейн? — спросил Кирион у него.

Кирион сосредоточился на плетении вязи сложного теомагического заклинания. Он бы в этом вопросе больше положился на Вейна, но тот явно не собирался делиться информацией. Возможно, ему стоит в будущем подтянуть свои знания или сделать соответствующий артефакт.

Сама ловушка была простой, но весьма затейливо устроенной. Её конструкция оказалась перевёрнутой металлической аркой, спрятанной в стены и пол. Припаянные к ней тонкие металлические нити уходили к источнику питания. В качестве проводника магии использовался местный природный сплав серебра и золота. Кирион не работал обычно с электрумом, но этот металл имел хорошую магопроводность и был устойчив к коррозии и окислению, обладая некоторой прочностью и твёрдостью по сравнению с чистыми серебром и холотом. В древности, когда артефакторы не научились укреплять золото и серебро, они использовали именно электрум. Даже сейчас он весьма распространён.

Кирион не работал с такими сплавами, предпочитая чистый металл. Либо специализированный. Это было связано с тем, что в большинстве случаев сплавы имели неравномерную магопроводность. Для грубых недолговечных артефактов это обстоятельство не играло важной роли. Но со временем в таких сплавах впаянная заклинательная формула теряла свою однородность и гибкость, а прохождение магической энергии через неё становилось менее эффективным. Это можно было сравнить с верёвкой, которая начинала перетираться в некоторых местах.

Кирион нашёл место, где заклинательный контур истончился. Достаточно было его небольшим простым неструктурированным заклинанием разорвать. Можно было даже не прибегать к физическому воздействию на проводник магической энергии. Ему, однако, было интересно, что предложат остальные.

Я нарисовала светильник. Мне никак не удавалось его нормально описать, поэтому я его нарисовала и попыталась описать уже на основе изображения.

[Волхайм]

Генри замер на мгновение, его пальцы в перчатках слегка сжали набалдашник трости, ощущая под тканью холодный, отполированный металл. Воздух вокруг, густой от запаха древнего камня и пыли, казался застывшим, будто сама реальность притаилась в ожидании. Он наблюдал за своими спутниками — их напряженными позами, учащенным дыханием, взглядами, мечущимися между ним и невидимой угрозой. Они напоминали стаю перепуганных птиц, застигнутых внезапной грозой. Их страх был почти осязаем, влажной пеленой окутывающий пространство, смешиваясь с холодом, исходящим от стен.

Его сознание, однако, уже работало в ином режиме. Он отпустил трость, и та зависла в воздухе, невесомая, но при этом оставаясь незыблемым продолжением его воли. Пальцы сложились в сложную, отточенную движением вязь. Вокруг него вспыхнуло свечение — глубокое, угольное, пронизанное белыми завихрениями, словно ночное небо, усыпанное пеплом и мерцающей звёздной пылью. Эта энергия не слепила, но казалась плотной, почти осязаемой, как жидкий дым, стекающий по стенам и полу, заполняя каждую трещину, каждый шов между плитами. Она проникала в камень, в металл, в саму ткань реальности, сканируя каждый сантиметр на предмет скрытых механизмов, магических узлов, источников питания. Его магия не была грубым инструментом — она была тонкой иглой, вплетающейся в паутину древних чар, ощупывающей каждую нить, каждый узел, каждый разрыв.

Над набалдашником трости парила небольшая сфера — источник ровного, холодного света. По мере того как угольная энергия с белыми всполохами растекалась по полу, сфера отозвалась едва заметным пульсом. Её свет, стабильный и безжизненный, ожил: белые завихрения внутри ускорили свой бег, закрутились в миниатюрные вихри, а угольная глубина потемнела ещё больше, став почти абсолютно чёрной, поглощающей любой случайный блик. От сферы потянулись тонкие, едва видимые нити энергии, повторяющие движения магии Генри, усиливая и фокусируя её. Они вибрировали в унисон, создавая едва слышный, высокочастотный гул, больше ощущаемый костями, чем ушами. Казалось, сама сфера стала живым инструментом, продолжением его анализа, её мерцание теперь указывало на интенсивность и направление сканирующих потоков.

Именно в этот момент его привлёк голос Кириона — звонкий, уверенный, резко контрастирующий с гнетущей тишиной. Генри медленно повернулся к эльфу, его движение было плавным, почти неестественным, как тень, скользящая между мирами. Маска, холодная и безэмоциональная, отразила мерцающий свет сферы, и на мгновение показалось, что за ней нет лица — лишь пустота, втягивающая в себя всё вокруг. Он не ответил сразу, позволив паузе растянуться, наблюдая, как эльф ждёт ответа, как его глаза горят любопытством и нетерпением.

—Источник питания...—его голос прозвучал тихо, но с кристальной чёткостью, разрезая густой воздух подземелья.—...локализован под нами...—Он слегка коснулся тростью пола, и угольное свечение с белыми завихрениями усилилось, образуя под ногами сложные, постоянно меняющиеся узоры, похожие на рунические письмена.—...система механизмов...каждый содержит магическую структуру, они работают в симбиозе...подпитывая друг друга...—Он сделал паузу, его взгляд, скользящий из-под узких прорезей маски, изучал едва заметные вибрации в камне, отмечая малейшие колебания.—...разрушить один — значит нарушить всю цепь...это не просто ловушка — это организм...древний...и живой...в своём роде...

Его слова повисли в воздухе, тяжёлые и неоспоримые. Он не предлагал решений, не давал указаний — лишь констатировал факт, холодный и безжалостный, как полированный камень под ногами. Его магия продолжала работать, сканируя глубины, выискивая слабые места, но он уже знал — это лишь верхушка айсберга.

Выждав ещё одно мгновение, необходимое для завершения анализа, Генри вернул всё своё внимание к ловушке. Он направил трость в точку на полу, где магический поток был наиболее интенсивен. Угольное сияние с белыми всполохами сконцентрировалось на кончике трости, превратившись в ослепительно яркую, но беззвучную точку. Сфера над набалдашником отозвалась мгновенно: её свет сузился до тонкого, сконцентрированного луча, слившегося с энергией трости. Воздух затрещал от напряжения, запах озона смешался с древней пылью. Генри не прилагал видимых усилий — лишь слегка надавил, направляя переизбыток магии в металлический прут, скрытый под плитами. Раздался короткий, резкий шипящий звук, будто раскалённый металл опустили в воду. Из стыка между плитами вырвалась струйка дыма, пахнущая расплавленным камнем и окисленной медью. Магическое поле ловушки дрогнуло, исказилось, как отражение в треснувшем зеркале, и погасло. Напряжение в воздухе рассеялось, оставив после себя звенящую тишину.

Генри медленно выпрямился, его движение исполнено той же безмолвной уверенности. Он не оглядывался на остальных, не искал их взглядов. Его трость снова глухо уперлась в каменный пол, сфера над ней вернулась к своему ровному, холодному свечению, лишь изредка подрагивая, придя в себя после интенсивной работы. Без единого слова он сделал шаг вперёд, переступив через невидимую прежде черту, где ещё секунду назад бушевала древняя магия. Его шаг был бесшумным, плавным, он не шёл, а скользил над поверхностью.

Пройдя несколько метров, остановился, давая остальным возможность последовать за ним. Коридор впереди расширялся, переходя в просторное прямоугольное помещение. Воздух здесь был другим — менее спёртым, с лёгким привкусом старого металла и чего-то сладковатого, почти цветочного. Зал огромен, его границы терялись в полумраке за пределами света сферы. Высокие колонны, высеченные из тёмного, отполированного до блеска камня, подпирали сводчатый потолок, украшенный сложным барельефом. На нём изображены звёзды и созвездия, но их расположение было чуждым, не соответствовало ни одной известной карте ночного неба — это было небо другого мира, другой эпохи.

Вдоль стен, в нишах между колоннами, стояли статуи. Существа гуманоидной формы, но с искажёнными, вытянутыми пропорциями и лицами, лишёнными каких-либо черт, кроме гладких, овальных плоскостей вместо лиц. Их позы выглядели застывшими, неестественными, они замерли в момент какого-то ритуала или транса. Камень, из которого высечены, казался живым — он слабо мерцал в свете сферы, впитал в себя магию этого места.

В центре зала находилась неглубокая выемка в форме полумесяца, около метра в диаметре. Её края идеально гладкие, отполированные, а на дне виднелась сложная мозаика из разноцветных камней, изображающая абстрактный узор, напоминающий то ли глаз, то ли цветок.

На противоположном конце зала, на невысоком пьедестале, стоял трон. Он высечен из цельного куска чёрного камня, испещрённого серебристыми прожилками. Спинка трона уходила высоко вверх, заканчиваясь стилизованными изображениями крыльев. Но больше всего привлекали внимание ступени, ведущие к трону. Каждая из них покрыта плотной вязью древних письмен — тонкими, изящными символами, которые то переплетались в сложные орнаменты, то выстраивались в строгие строки. Язык был неизвестен, но в его ритме угадывалась некая сакральная мощь, отзвук забытого знания.

Генри стоял неподвижно, его белоснежные волосы, колышимые слабым подземным сквозняком, казались почти невесомыми на фоне мрачного величия зала. Его маска, отражающая мерцание сферы, медленно поворачивалась, сканируя пространство. Он не произносил ни слова, но его поза, прямая и уверенная, говорила сама за себя — они достигли нового рубежа. И этот рубеж таил в себе куда больше вопросов, чем ответов.

[Кирион]

Конечно, Вейн всё заметил. Будь хотя бы немного более склонным к общению, Кирион бы предложил ему если совместное исследование, то просто обмен знаниями. Он со своей стороны мог предложить не только глубокие познания в своей области, но и новые прогрессивные направления, будучи пионеров в нескольких из них. Это охранная система была добротным комплексным артефактом, собранным не из лучших материалов в не самых комфортных для такой работы условиях, умудрившейся проработать многие века без какого-либо обслуживания. Кирион и сам любил создавать комплексные артефакты, где разрозненные части были соединены в единую систему. Правда, не такие большие. У него был талант к миниатюризации, который он без какого-либо стеснения тщеславно выставлял напоказ. Многие считали такой подход к созданию составных магических изделий излишним, закостенело повторяя за артефакторами прошлого: один предмет — один артефакт.

Он машинально коснулся одной из своих булавок. Каждая из семи в это мгновение пропускала через себя магическую энергию, стуча в такт его сердцу. Этот артефакт часто вёл себя как живой, вторя Кириону. Даже сейчас под его пальцами ощущалось едва заметное покалывание-покусывание, будто бы говорившее: «Да, я всё ещё здесь».

Он хорошо знал, что даже если сломать цепь, система не будет разрушена. Скорее всего, остальные части распределят между собой нагрузку разрушенной части. Ради этого он сам когда-то начал двигаться в нетрадиционном направлении для артефакторов Лиреи. Кирион почувствовал, как магическая энергия, вяло текущая по энергосети его тела, ощетинилась от одного лишь эха ментальной магии. На секунду ему нестерпимо захотелось сломать ловушку самым грубым и разрушительным способом.

Альберт Вейн, в привычной ему манере, драматично и без какого-либо объяснения расправился с ловушкой, а затем тут же направился дальше к одной ему известной цели. Кирион указал нерасторопному коллеге на проход. Рослый эон тут же поспешил за удаляющимся Вейном. За ним последовал и эльф, а девушка вскоре обогнала Кириона и пошла третьей.

Задержавшись на несколько секунд взглядом на дезактивированной ловушке, он тоже пошёл дальше, пытаясь избавиться от неприятного привкуса ментальной магии. Коридор постепенно расширялся, а вместе с ним многократно усложнялись тянущиеся по стенам узоры и спрятанные в затейливо украшенном фризе крупные целостные части разорванного заклинательного контура. Кирион даже поймал носом тонкий сладковатый аромат, чем-то отдалённо напоминавший запах свежего постельного белья в его комнате. Не цветы, но что-то отдалённо похожее и навязчивое.

Кирион услышал, как девушка-эон громко вздохнула с каким-то восторгом. Вскоре он понял причину её возбуждения, когда перед ним предстал огромный величественный зал с колоннами и барельефами. Кирион сразу заметил присутствие чего-то нездешнего. Помещение несло в себе следы какой-то чужой культуры в тысячах бесчисленных мелочей. Над его головой распростёрся барельеф с картой ночного неба. Неба, которое явно не принадлежало Аркхейму. Даже не принадлежало соседям их родного солнца. Ведь многие звёзды были так невообразимо далеко от Аркхема, что даже на планетах соседних систем звёздное небо выглядело неотличимо от нашего, за исключением тёплого огонька Аркхейма.

Кирион перевёл взгляд на жутковатые скульптуры, притаившиеся в тенях между прикрывающими их колоннами. В тусклом свете сферы Вейна и фонариков археологов дальние скульптуры искажались из-за игры света и тени, превращаясь в жутких монстров прямиком из детских кошмаров. Безликие, казалось, несмотря на отсутствие глаз, неотрывно наблюдали за ними. Местный странноватый чёрный мрамор, которым так славились каменоломни вокруг Северного моря, был с какими-то включениями аккумулирующего магическую энергию минерала. Кирион сразу вспомнил миф о древнем жадном царе, который принял от послов из далёкой страны в качестве подарка гигантский мраморный обелиск. И этот обелиск принёс ему и его стране одни лишь несчастья. Обломки древнего памятника искусства античности сейчас хранятся в запасниках музея халифата Эборосси под специальным куполом, поскольку до сих пор считаются проклятыми.

Кирион обошёл углубление в форме полумесяца, которое тут же принялся фотографировать эльф, регулярно путаясь в рукавах своего запачканного пылью ханьфу. Рядом с ним рослый эон негромко комментировал мозаику, размышляя о выложенном символе в тщетной попытке найти известный ему аналог в лирейском древнем искусстве.

— _{Может, нам не стоит здесь разделяться?} — тихо спросил Кирион, будто подсознательно боясь что-то потревожить.

Три голоса его коллег-археологов слились в хоровом звучании и выдали что-то, что можно было расшифровать как «отвали». Кирион лишь пожал плечами. Ладно, он проявил небольшое участие. Кто он такой, чтобы им мешать?

Вейн же пошёл дальше, пока свет его заклинания не обнажил в клубящейся тьме трон. Кирион встал за Волхаймом, благоразумно решив не лезть вперёд. Его взгляд упал на ступеньки. Он не был филологом, но курс древних языков и хорошее образование давали достаточно знаний для понимания того, что это явно какой-то нездешний язык. Даже система записи казалась странной.

Ему совершенно не нравилось это место. Он бывал в древних проклятых руинах, где следы уничтожения одного народа другим сохранялись тысячелетиями, воплощаясь даже в тошнотворном привкусе искажённой магии. Он видел хорошо сохранившиеся в лирейских болотах изувеченные тела павшей от хтона небольшой армии. Однако такого скверного настроя Кирион раньше не ощущал. Всё это место внушало ему не просто какой-то благоговейный ужас, а омерзение. Но что было источником этого ощущения?

Магический фон в зале был каким-то странным. Он пульсировал, имитируя сердцебиение живого существа. В разлитой вокруг магии чувствовалась какая-то воля, выражающаяся в необычайной упорядоченности течения естественных потоков магической энергии, неизбежно образующихся в больших насыщенных магией пространствах. Кирион почувствовал лицом сквозняк. Оно было в своей размеренности похоже на дыхание.

Вдох. Выдох. Поток воздуха точно напоминал какое-то дыхание.

Каким-то чувством, выработавшимся у него после весьма неприятного в юности опыта общения с могущественным неопытным ментальным магом, Кирион почувствовал присутствие эха какого-то разума, пока ещё сонного и ленивого. Более опытный в ментальной магии маг или псионик мог бы лучше понять, что едва ли мог понять Кирион. Его взгляд на секунду скользнул по другим археологам. Эльф и девушка-эон самозабвенно спорили, указывая руками на статуи. Рослый эон стоял чуть дальше от них и очень внимательно изучал барельефы на своде, полностью поглощённый собственными мыслями.

Кирион старался держаться Вейна и не позволял себе расслабляться. Кто знает, что их ждало дальше.

[Волхайм]

Генри медленно повернул голову, и его взгляд скользнул в сторону троицы археологов, склонившихся над выемкой в форме полумесяца. Они возились с измерительными приборами, их голоса, приглушённые идеальной акустикой зала, сливались в назойливый гул, похожий на жужжание насекомых. Он наблюдал за ними несколько секунд — как они, не задумываясь, касались древних камней голыми руками, как их тени, искажённые светом сферы, плясали на стенах, будто пародируя сакральный ритуал. Затем он тяжело вздохнул — звук едва различимый, больше похожий на шипение выходящего воздуха, чем на человеческое дыхание, — и развернулся к ним полностью. Его высокая фигура заслонила свет, отбросив на них длинную, неестественно чёткую тень. Для Кириона, стоявшего рядом, этот взгляд, лишённый каких-либо видимых эмоций за маской, и вся его напряжённая поза кричали громче любых слов: «Если в этой экспедиции они умрут в первую очередь — я умываю руки... Их любопытство перевешивает инстинкт самосохранения, и я не намерен быть их нянькой...»

На мгновение Генри застыл, впав в короткий ступор. Его пальцы разжали трость, и та, повинуясь невидимой команде, повисла в воздухе, продолжая источать ровный, холодный свет, но уже не будучи физически связанной с ним. Движение оказалось плавным, почти ритуальным. Затем он неспешно опустился на каменный пол, приняв позу лотоса с неестественной для его комплекции грацией. Пыль веков не дрогнула под ним. Из-за спины, из-под складок длинного плаща, он извлёк свою кожаную сумку и достал оттуда массивный фолиант в переплёте из потёршейся чёрной кожи, с серебряными застёжками, тускло поблёскивающими в магическом свете. Страницы книги, пожелтевшие и испещрённые причудливыми знаками, казались живыми под его перчаткой. В другой руке возникла ручка — изящный инструмент с пером, напоминающим воронье крыло, готовый запечатлеть новые тайны в ненасытные архивы.

Его взгляд, скользнув из-под маски, остановился на Кирионе, который всё ещё стоял, заворожённый величием зала. Даже сидя, Генри казался внушительным, его маска находилась почти на уровне пояса эльфа. Он слегка склонил голову, приглашая жестом.—Присоединяйся,..—прозвучал его голос, тихий, но отчётливый, без намёка на приказ или просьбу, — просто констатация возможности.—Пол здесь не так холоден, как кажется...И вид...приемлемый...

На страницах раскрытой книги мелькали строки на десятках языков Аркхейма — некоторые Кирион мог узнать, другие были грубо зачёркнуты, будто вымараны с яростью, и всё же сквозь чернильные кляксы проступали знакомые очертания. Но большая часть текста, повторяющаяся раз за разом, написана на ином наречии — чуждом, привнесённом извне, не принадлежащем этому миру. Языке, на котором, казалось, говорили звёзды до того, как погаснуть. Генри, конечно, не стал бы комментировать это. Его перо уже скользило по бумаге, добавляя новые штрихи к старым загадкам.

Затем его внимание вернулось к ступеням трона. Он отложил перо, положил ладонь на холодный камень, ощущая под перчаткой вибрацию забытых слов. И тихо, почти нараспев, начал читать — его голос, обычно монотонный, приобрёл странную, певучую ритмичность, отражаясь эхом в тишине зала:

«В краях, где солнце спало вечным сном,
И лёд сковал дыханием зимы,
Народ, гонимый стужею и льдом,
Спустился в недра, скрытые от тьмы.

Они копали долго, вглубь и вширь,
Рабами став у собственных руин,
Чтоб обрести подземный дивный мир,
Где правят звёзд забытых гордый сын.

И поколения в немой тиши
Хранили сказания о вышине,
О светилах, что плыли в ночной глуши,
Как предки их, застывшие в огне...»

На этом месте стих обрывался. Генри замолк, его пальцы коснулись края пьедестала — неровного, зубчатого, будто от него отломили огромный кусок одним укусом какого-то чудовищного рта. Камень на срезе выглядел неестественно — оплавленным и пережёванным одновременно, его не сломали, а именно проглотили, а потом выплюнули обратно, лишив последних слов истории. Он провёл по сколу перчаткой, ощущая шероховатость, и снова замер, его белоснежные волосы колыхались в такт невидимому дыханию пещеры. Тень от его маски ложилась на пустоту, где должна была быть продолжение летописи — утраченное навсегда.

Отсутствующий фрагмент текста стал не просто пробелом — он раной на теле истории, молчаливым криком в тишине веков. Архиватор ощущал эту потерю физически, как холодный сквозняк, дующий из пустоты. Его аналитический ум, привыкший к каталогизации и систематизации, натыкался на эту лакуну с лёгким раздражением, смешанным с почти что интеллектуальной болью. Это было все равно что найти великолепный механизм, лишённый ключевой шестерни — можно было строить догадки о его функции, но истинное предназначение оставалось скрытым.

Он рассматривал неровный скол, мысленно реконструируя возможный размер и форму утраченного блока. Способ разрушения говорил о многом: это не было случайным обвалом или естественным износом. Камень изъят — намеренно, с применением силы, которая не ломала, а скорее разрывала материю, оставляя после себя следы, похожие на следы зубов или когтей непостижимой мощи. Это не похоже на работу мародёров или чёрных археологов — те обычно действуют грубее, оставляя после себя сколы и царапины от инструментов. Здесь же была какая-то иная, почти инопланетная агрессия.

Что могло быть записано на том отсутствующем куске? Летопись упадка? Описание ритуала, позволившего всей цивилизации покинуть подземный мир и уйти... куда? В иное измерение? В некое духовное состояние? Или, что более прозаично и куда страшнее, — хроника медленного вымирания, последних дней народа, запертого в собственноручно выстроенной гробнице? Возможно, ответ крылся не в самом факте их исчезновения, а в его причине. Может, они не ушли. Может, их забрали. Или они стали чем-то иным, от чего не осталось даже костей, — растворились в магии, которую сами же и породили, стали частью этого каменного лабиринта, его пульсирующим сердцем и безмолвными стражами.

Каждая из этих гипотез была равноценна и одновременно бесполезна без доказательств. Эта неопределённость — вот что раздражало его больше всего. Он, Архиватор, хранитель знаний, столкнулся с дверью, запертой навечно, и все ключи к которой были намеренно уничтожены. Это молчание было вызовом, брошенным ему лично через толщу тысячелетий. И он чувствовал, как в глубине его сознания шевелится холодный, безжалостный интерес паразита-наблюдателя, всегда голодного до новых, неразгаданных тайн.