[Рэй Вудсон]

Циркон / 2025

Лира Мирлесс, Рэй Вудсон

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

[Рэй Вудсон]

Монотонное гудение лифта успокаивает его. Движение такое плавное и стремительное, что Рэю кажется, будто они не движутся вовсе; невольно вспоминая о кряхтении допотопного лифта в доме, где он жил на съеме после семнадцати, парень позволяет улыбке тронуть его губы. Как давно это было, как необозримо далеко прошли те хаотичные дни, которые он привык, тем не менее, считать лучшими из прожитых! Здесь, познавая мало-помалу Аркхейм вместе с Лирой, Рэй позволял себе время от времени стать тем же подростком, и порой ему удавалось без тоски и страха смотреть на новые вещи, в существование которых пару месяцев назад он бы ни за что не поверил.  Порой он чувствовал себя загнанным и потерянным, порой отчаяние накрывало с головой, но приятно было время от времени отпустить эмоции и вбирать в себя, точно губка, чудеса нового мира капля за каплей. Это так по-человечески, в конце концов: приспосабливаться, учиться день ото дня, спотыкаться, набивать новые шишки, но всё-таки двигаться в перед.

Маленькие ладони осторожно, почти боязливо закрывают его глаза. Должно быть, Лира уже устала стоять на носочках за его спиной, да и самому Рэю несколько дискомфортно слепо следовать куда-то с опорой лишь на ее тихие указания, но ей так сильно хотелось в очередной раз удивить его, что парень позволяет касаться себя, ведя в неизвестность. Да и глупо отрицать: лишь ей одной, хрупкой, неуверенной, но нежной, можно было довериться без опасения. Слишком наивная, слишком добрая душа у Лиры: кажется, она скорее себя истерзает, чем намеренно причинит ему вред. Это походит на надежность, это удобно. Рэй принимает условия, играет по правилам: дружба в обмен на помощь.
 
- Спрошу еще раз: куда ты меня ведешь? – парень не давит, почти смеется, не рассчитывая на ответ. Ему, пожалуй, даже приятна некая таинственность, сладостное ожидание пряника. Приятный механический голос объявляет об остановке на этаже: приехали? – Нет, не отвечай! Сейчас все сам увижу, да?

Они вместе покидают лифт, с трудом подстраиваясь под темп друг друга: должно быть, со стороны их передвижение выглядит забавно. Сбивчивый ритм шагов эхом отражается от стен, и Рэй отмечает, что коридор, должно быть, длинный и просторный. Ему отчего-то представляются белые монолитные стены и вылизанный до блеска пол. Когда Лира мягко его останавливает, он по-прежнему не открывает глаза, до последнего сохраняя для себя интригу. Робкое прикосновение к предплечью, - девушка заводит его в помещение, - и он, наконец, смотрит перед собой.

Основная комната просторная и очень светлая, почти полностью выполненная в белых тонах. Окно в пол занавешено полупрозрачным тюлем лишь наполовину, а за стеклом открывается вид на залитый дневным светом мегаполис: действительно прекрасная, завораживающая картина. Мебель напоминает кукольную: выполненная в светлых тонах большая кровать, без сомнений мягкая, с кучей белоснежных декоративных подушек, небольшой письменный стол с аккуратной, не излишне вычурной резьбой, пушистый ковер под ногами, поселение мягких игрушек на одной из полок, протянувшихся по стене по правую сторону от окна... Квартирка так походит на Лиру, что на мгновение Рэю кажется, будто и она в своем белом платьице – кусочек паззла, часть ею же, должно быть нарисованной картинки. И только его старая-добрая гитара мрачным пятном выделяется на фоне интерьера, затаившись в углу без единого шанса спрятаться. И когда только Лира успела ее сюда принести?

- Взяла без разрешения, значит? – с ноткой раздражения произносит Рэй, кивая в сторону инструмента. Впрочем, он поспешно скрывает недовольство за улыбкой, успев уже усвоить, как малейшие изменения в тоне способны в мгновение изменить настроение девушки. – Что это за место? Это твоя квартира?

Парень снимает обувь, оставляя у двери: кажется кощунственным сделать хоть шаг вглубь комнаты, не разувшись. Идет к инструменту и плюхается с ним на стул у кровати: гитара привычно оказывается у него на колене, левая рука любовно скользит вдоль ладов, пальцы правой касаются струн, но звук, разумеется, тихий и глухой. Без подключения ей не запеть, как прежде. Рэй вздыхает и переводит взгляд на Лиру.

- Очень уютно и светло. В твоем духе. Но зачем мы здесь?

[Лира]

Она торопится, торопится сделать всё, как нужно. Выбирает большой мир, наполненный активным движением, скоростью мысли и творчества. Лира надеется, что Рэй не затеряется, не утонет в пестроте красок города, что она выбрала. Девушка делает всё тайно – сначала она ненавязчиво узнает о его вкусах, затем действует наугад, абсолютно неуверенная в том, может ли удовлетворить этим парня. Понравится ли ему? Не будет ли он растерян или разозлён тем, что у него будет такой подарок? Беловолосая не верит самой себе, когда на сенсорном экране планшета выбирает квартиру в высокой многоэтажке. Ещё несколько недель нужно на то, чтобы обустроить небольшое уютное жилище. Лира тратит, кажется, все свои сбережения, оставляя лишь те накопления, которые ей выплачивал сам Князь за работу. Но ей не жалко. Только лишь страшно то, что парень не захочет здесь жить, обругает её или сделает ещё нечто плохое, что ранит в самое сердце.

И напомнит лишний раз, что она действительно никчёмна.

    Лира приводит Рея к высокому дому. Проводит между красиво обставленных деревьев, что украшают местность рядом, затягивает в подъезд. Она всё это время, практически весь путь, закрывает другу глаза, желая сделать потрясающий сюрприз. Ей немного неловко касаться его кожи. Его красивого, чистого лица. Удивительно, но он позволяет это сделать. Его не отвращают её руки, по крайней мере, он не делает вид, что что-то не так. Приходится подняться на носочки, чтобы сделать всё правильно. Палец тянется к кнопке лифта. Кабина монотонно, почти беззвучно приезжает на первый этаж. Ребята неспешно заходят в лифт. Он кажется очень красивым и изысканным, таким, что, кажется, стоит только неправильно подышать, как сразу такая красота испортится.

    Она уже была в этой квартире. Не так много раз, конечно. Не обставляет всё на его вкус, боясь, что, если Рэй откажется иметь тут дом, то ей было бы сложно возвращаться сюда и видеть незнакомые, чужие тона. Поэтому всё в её доме, зарегистрированным на её имя, выполнено в светлых и пастельных тонах. Девушка сглатывает, ощущая, как дрожат пальцы. Тревога стучит в груди, накатывает волнами, давит, стискивает нутро, вынуждая думать о самом худшем – Рэй бросит её, посмеётся над её стилем, решит, что эта квартира – издевательство. Или, что ещё хуже, она погубит его, вогнав в депрессию и тоску.

    — Верно, — кивает сдержанно, голос дрожит волнениями, глубокими переживаниями. Механический голос затихает, объявив этаж. Беловолосая с улыбкой и нервным смешком ведёт Рэя в сторону квартиры. Коридор длинным, девушка сбивается, но усиленно закрывает парню глаза, чтобы тот не увидел, не понял. Хотя, конечно, по шуму лифта и тишине вокруг можно догадаться, куда именно они идут. Лира спотыкается и касается на мгновение грудью спины Рэя, отстраняется, но не сдаётся под гнётом смущения. Наконец она останавливает черноволосого. Касается аккуратно предплечья, ключом открывает дверь, хотя рядом есть сенсор. Думает, что Рэю было бы комфортно самому решить, кому давать доступ в его квартиру.

    Наконец они оба попадают в небольшую квартиру. Светлая, наполненная красивой девичьей мебелью, она словно говорит о том, что здесь живёт ребёнок. Беловолосая с теплом улыбается открывшемуся виду, затем с долей страха и предвкушения смотрит на парня, ожидая его вердикта. Лира также заботливо перенесла и его гитару, надеясь, что это немного смягчит Рэя.

    Она слышит раздражение в вопросе. Девушка кивает и потерянно смотрит в чужие глаза. На её лице страх и смущение. Но когда парень улыбается, то Лира выдыхает с облегчением.

    — Прости, что тут всё так обставлено... — шепчет торопливо, сглатывает переживание.  Опускает взгляд. Снимает длинные сапожки. Когда Рэй поступает также. Он беззастенчиво проходит вглубь комнаты, садится на стул. Лира сиротливо замирает у дверного косяка, боясь сделать что-то не так.

    — Я некоторое время жила здесь, и, если захочешь, ты можешь тут не оставаться, но...  Да. Это моя квартира, но теперь ты можешь ею пользоваться, — виновато мямлит, опускает взгляд, нервно сжимает пальцы, впиваясь ногтями в кожу до красных следов. Гитара звучит тускло. Затем уши слышат недовольный вздох.  Пальцы нашаривают в кармане белого платья ключи. Лира робко, словно не имеет на то права, шагает ближе. Берёт чужую ладонь в свои маленькие ручки и оставляет в ней железную связку. С белым брелоком-мишкой. — Если хочешь, я тебе отдам и свои ключи, — бубнит, краснея.

[Рэй Вудсон]

- Почему ты извиняешься за это? – на самом деле удивления нет, но Рэй машинально задает вопрос. Он никогда не пытался дотошно выяснять, откуда произрастают корни этой необъятной неуверенности в себе: еще, чего доброго, начнет Лиру жалеть. Раздражаться всяко проще, чем сопереживать и докапываться до истины. – Если бы я представлял себе квартиру Лиры Мирлесс, прежде ни разу не побывав в ней, в моей голове во многом была бы схожая картинка.

Разувшись, девушка, тем не менее, так и продолжает неловко стоять в коридоре даже после того как музыкант по-хозяйски спокойно располагается на стуле. Ему хочется пошутить, сказать что-то вроде «не стой в дверях, проходи, чувствуй себя как дома», но слова так и остаются лишь неозвученным подколом в его голове, потому что Лира начинает объясняться: тихо, испуганно, почти виновато она произносит то, о чем любой другой мог бы говорить горделиво и покровительственно. Рэй не верит ее словам, почти не понимает их смысла в первые мгновения, но девушка, набравшись смелости, все же шагает к нему, берет ладонь в свои крошечные ручки (с момента их знакомства это прикосновение уже успело стать привычным, думается Рэю) и вручает ему маленький-огромный подарок. Ключи.

Он ошарашенно моргает, невидяще всматриваясь в глупый детский брелок на связке, и даже ничего поначалу не чувствует: значимость момента слишком большая, но именно поэтому его не накрывает волной эмоций, не сносит ребяческим восторгом. Что-то сжимается в груди в ощущении, похожем на испуг, и в следующее мгновение сердце точно падает в живот, становится тяжело дышать, внутренности сковывает. Пальцы сжимают прохладный металл, привыкают к тяжести ключей на ладони, напротив – совершенно искренние глаза Лиры, распахнутые, искрящиеся смущенным желанием отдать ему всё без остатка, кажется, лишь бы увидеть улыбку своего близкого. Рэй выдыхает:

- Ты сумасшедшая, - неоспоримый факт, вообще-то, да только сейчас в этих словах нет и оттенка негатива. Предложение передать парню второй экземпляр ключей рассеивает сомнения: под разрешением пользоваться она имеет в виду не ситуативное использование квартиры в качестве ночлежки. Да и гитара, перемещенная сюда как его личный предмет первой необходимости, да и общая скрытность в желании сделать сюрприз... Это вовсе не квартира Лиры Мирлесс. Это – нелепый, не соответствующий своему владельцу, но все же для него лишь существующий островок личного пространства Рэя Вудсона, иномирца, совсем недавно не имевшего почвы под ногами, но обретшего ангельское благословение в лице наивной, покладистой, но столь удачно не беспомощной девушки. – Не в том плане, что чокнутая, скорее.... Безбашенная временами? Я не буду мямлить всякую сентиментальную чепуху, говорить, что не стоило, потому что мы оба знаем, что стоило еще как, но я не смел даже и мечтать всерьез о подобном, - спасибо. - И не говори глупостей, конечно же ты можешь оставить ключи, - большое спасибо.

Слова благодарности почему-то застревают в горле. Рэй окидывает квартиру новым взглядом, уже более внимательным. Он прикидывает, где расположил бы стойку для гитары, как смотрелись бы его немногочисленные вещи на этих полках, каким хламом он украсил бы стол, превращая пространство в свою территорию. Глаза загораются азартом, сердце бьется чаще: он верит, осознает, позволяет себе чувствовать искреннюю радость, что рождает приятную дрожь в теле. Парень откладывает музыкальный инструмент, вскакивает, взволнованно пересекает комнату в несколько размашистых шагов, возвращается обратно, снова натыкается взглядом на смущенную Лиру и, поддавшись порыву эмоций, протягивает к ней руки.

Он не ждет разрешения: сковывает в объятиях крепко, заставляя девушку уткнуться ему в грудь лицом. Ладонь неясно скользит по волосам: то ли гладит, то ли просто слетает вниз, замирая на уровне лопаток.  В горле – ком, и Рэй так и не говорит ей «спасибо», но дает понять, что благодарен, моментом тактильности. Глаза прикрыты, но веки печет: черт возьми, неужели его сердце настолько трогает искренняя забота? Неужели не быть одиноким всегда было так приятно, а он, перестав доверять и разругавшись с теми, кто был ему близок, предпочел забыть о таком сокровище, как близость, решил выбросить его собственноручно, чтобы избежать момента, когда это сделают с ним?

К моменту как он отстраняется на лице нет ни намека на смятение. Губы растягиваются в широкой улыбке, идеальной, точно он позирует для обложки популярного издания, и следующие слова звучат с напускной торжественностью:

- Выходит, добро пожаловать на новоселье! Прошу меня извинить, сейчас заварю чай, - Рэй идет на кухню, надеясь, что навесные полки не пустуют и чай сообразить в действительности получится. Оказывается, Лира и тут все предусмотрела: он находит и милейший сервиз, миниатюрный, почти игрушечный, и несколько баночек со смесями чаев, трав и сушеных ягод. Заварив на свой вкус один из сборов, в аромате которого читались кислые ноты, парень размещает чайник и две чашки на подносе и поспешно возвращается в комнату. Поднос оставляет на кровати без страха что-то разлить на постельное белье: видел своими глазами, как магия Лиры вмиг удаляет пятна. – Угощайтесь, мисс. Я бы и на гитаре Вам с радостью сыграл в честь такого события, да только, как Вы знаете, она не зазвучит как следует...

Ситуация с гитарой, если подумать, была совершенно странной: Рэй так и не смог понять, чем именно отличалась работа электроприборов в Аркхейме от его родного мира. На первый взгляд многое было таким же, разве что в плане прогресса аркхеймцы ушли сильно вперед. Он даже смог отыскать подходящий кабель и комбоусилитель в каком-то магазине узкой направленности, но они упорно отказывались работать, точно существовал незримый барьер между разными мирами. Аркхейм, казалось, был готов принять Рэя, но с условием и впрямь начать с чистого листа, отринув даже что-то такое сентиментально и практически важное, как лучшая из его концертных гитар.

Утопая в своих мыслях, парень торопливо отхлебывает чай и тут же шипит: слишком горячий напиток неприятно обжигает язык. Сухие скрученные листья развернулись в заварнике, увеличившись визуально в несколько раз, и напиток получился куда крепче требуемого: кажется, Рэю не суждено стать чайным мастером.

- Осторожно, горячо, - предупреждает Лиру на всякий случай. Бестолково дует на поверхность напитка, пытаясь остудить, и невольно засматривается, когда золотой, достаточно насыщенный луч света, каких никогда не бывает в полдень, касается белоснежных волос, и они на одно лишь мгновение становятся похожи на жидкое золото. - Кажется, скоро начнет вечереть. Хочешь сегодня здесь остаться?

[Лира]

Лира хочет сказать что-то, что послужило бы ещё одним извиняющимся словом или фразой, но давится звуками, теряет голос в тот миг, когда Рэй озвучивает вполне логичный вопрос. Девушка открывает рот в беспомощности подобно рыбе на суше. Набирает в грудь побольше воздуха, выдыхает, теряясь в этом бесконечном мире. Комната и парень перестают существовать, в голове обнажается тревожная пустота – что сказать, как объяснить? Вопрос сотни раз звучит в черепной коробке, но это не помогает придумать, сгенерировать правильный ответ. Лира неловко и смущённо улыбается, булькает звуками, стараясь не выдавать того, что не может здесь и сейчас объясниться. К счастью, они уходят от темы, и девушка только кивает и суетливо перебирает варианты ответов, объяснений на случай, если парень всё же потребует отвечать чётко и по делу.

    Лицо краснеет в тот миг, когда Рэй делится, что эта квартира не сильно отличается от той, что он представил бы, думая о беловолосой. На несколько ударов сердца девушка замирает и вглядывается в образ парня, который так ярко тьмой вписывается в светлую комнату и мягкость окружения. Он подобен разлому в бездну, в который шагнуть – утонешь, потеряешь себя.

    Она смотрит с таким испугом, стоит только рукам коснуться чужого тепла. Она вкладывает ключи, брелок, слышит шум скрежета металла о металл, сжимает мягко и осторожно его пальцы, отдаёт доступ к квартире с таким страхом и дрожью, что если бы сейчас бы разрушился мир, то она это пережила бы легче, чем отказ или недовольство Рэя.  Их лица совсем близко. Молодая девушка склоняется, чувствует, как длинные локоны спадают ему на колени, как спархивают с плеч вниз. Щёки горят стыдом, смущением.

    «Сумасшедшая».

    Лира с тоской и обидой кивает, улыбается криво, отводит взор. Старается не заплакать, пересилить себя. Вбирает насосом побольше воздуха в грудь до тех пор, пока лёгкие не надорвутся от переполненности. Выдыхает шумно, пока в голове роем мысли «он откажется». Подумает, что она больная, что странная – впрочем, это ведь так и есть? Лира выпрямляется, не в силах более нарушать личное пространство. Взгляд спасением цепляется за элементы квартиры – вот фотографии на стене, кровать, красивое окно.

   

Не плакать – приказ себе.

    Обидно? Нет, всё правильно, это правда. Девушке даже не нужно ничего объяснять, пусть её и губы кривятся в печальной улыбке, в попытке всё ещё быть удобной. Отчего-то хочется тут же сбежать, спрятаться, забраться под одеяло и сказать детское и наивное «я в домике, меня нет».  Лира криво улыбается, вслушивается в слова Рэя, но не может ухватиться за них, сложить в единое целое, понять, что в его речах нет ничего страшного и осуждающего – напротив, он поясняет, заботится о ней, но перед глазами снова и снова проплывают резкие буквы, сотканные в слове «сумасшедшая». Девушка сглатывает тяжесть в груди, улыбается беспомощно, не в силах справиться с собою. Она ожидала большего? Ожидала иного поведения? «Спасибо»? Мотает головой в жесте тихом «не стоит», пытается пресечь все благодарственные слова, но не может и раскрыть рта, словно нечто сильное лишило её голоса.

    Стоит чужая, потерянная. Приобнимает себя за локти, смотрит в пол, волосы закрывают лицо. Ловит чужой взгляд из-под опущенных ресниц – он скажет что-то ещё? Бросит ли ключи ей в лицо, сказав, что это всё шутка? Но нет – Рэй порывисто вскакивает с места, пересекает комнату. Гитара жалобно скулит, оставленная по постели. Он возвращается, протягивает руки и сжимает вдруг беловолосую в своих крепких, чувственных объятиях. Запах сигарет ударяет в ноздри, но Лира лишь прижимается грустным воробушком в ответ, утыкается носом в футболку, вдыхает поглубже в лёгкие запах друга. Прикрывает глаза. Всхлипывает растроганно. Ладонь гладит по волосам небрежно, но мягко и заботливо.

    Наконец он отстраняется, Лира потерянно стоит печальным котёночком. Рэй обворожительно и лучезарно улыбается, заражая девушку своим настроением. Она зеркалит его эмоцию, старается отречься от старых переживаний. Но тело предательски дрожит. Кивает суетливо, позволяя парню уйти на кухню.

    Тело само опадает на постель безвольно, девушка обречённо закрывает ладонями лицо, ощущая, что не справляется с собою и с тем, что только что произошло. Пока на кухне Рэй что-то делает, беловолосая тяжело дышит и старается прийти в себя, но удушье медленно настигает сознание, вынуждая прекратить концентрироваться на дыхании и на тяжёлых мыслях. С силой пальцы давят на веки, вызывая во тьме яркие вспышки.

   

Устала.

    Не знает, сколько времени вот так лежит, но, заслышав шаги, приподнимается на локтях, отодвигается на край постели, подальше от гитары. Поправляет длинные волосы. Рэй приносит на красивом подносе чайник и две аккуратные чашки, дымящиеся паром. Запах трав и ягод медленно растекается по комнате. Лира слабо улыбается, нервно теребит прядь волос.

    — Я бы хотела это исправить, если можно, магия... могла бы быть решением... — нервно отвечает, встаёт пугливым воробушком, затем снова садится, когда парень берёт свою чашку и отпивает чай. Он предупреждает, что напиток горячий, но беловолосая даже и не смеет взять чай. Стесняется, но смотрит с удовольствием и тихим наслаждением то, как Рэй отпивает напиток, ловит лучи света. В серых глазах сияет тепло и уют – кажется, это всё не зря, если иномирец рад и хотя бы чуть-чуть чувствует себя лучше. Теперь у него есть свой дом, место, которое он может сделать своим. Конечно, отдирая белые обои и выкидывая светлые одеяла, он будет вырезать из сердца девушки жизнь, но она не против. Не против, если будет больно и плохо. Главное, чтобы Рэй обрёл себя в этом мире и не страдал.

    — Если Вы позволите, — улыбается тихонько, ощущая лёгкую сонливость. Ей действительно не очень хочется никуда идти, но страх стеснять друга кажется сильнее. Тем не менее, отдавая возможность выбрать Рэю её путь, беловолосая подтягивает ножки к себе на постель и приобнимает коленки, чувствуя, что медленно разбивается в переизбытке эмоций. Она рада, что парень принял её подарок, рада, что он испытывает такие светлые эмоции, но вместе с тем ощущает, что хотела бы большего внимания и признания. И в то же время в голове звучит жёсткое правило: «ты сделала это для себя. Он тебе ничего не должен».

    — Я могу заказать что-то покушать, если хочешь. Можем выбрать потом тебе мебель или что-то такое – я не уверена, что этот стиль тебе по нраву, — начинает сразу с больного места, смотрит тоскливо в стену, старается не выдавать печали, хотя по лицу, по позе всё столь очевидно, что даже слепец бы ощутил разбитое драматичное сердце.

    — Извини, что я не сказала тебе раньше о своём плане... Я просто хотела тебя порадовать. Тут рядом есть много кафе, отличный парк. Вообще очень удобное место... Я старалась выбрать хорошее, — бормочет, тянет ручки к плюшевому мишке и приобнимает его, стараясь заглушить тоскливое чувство одиночества.

[Рэй Вудсон]

Лира нервничает куда сильнее самого Рэя, - парень подмечает это по возвращении с кухни, когда видит, что глаза ее влажно блестят от подступивших слез. Голос девушки звучит встревоженно, оттого – тонко, выше обычного, правильного тона, точно перетянутая струна. Парень неопределенно вздыхает, не глядя на Лиру, дабы не дать и намека на причину.

Они общаются достаточно долго и интенсивно, чтобы гитарист смог назвать девушку близким человеком даже без учета того, что выбирать близких ему как-то особо и не приходится: связи налаживаются со скрипом и рвутся, поскольку Рэю нечего и предложить новым знакомым (пока что, разумеется). Тем не менее даже такой близкой подруге, как Лира, он не в силах простить эту действительно глупую, жалкую слабость, отсутствие как будто бы внутреннего стержня. Быть всегда начеку и подбирать осторожно слова не то чтобы в новинку для музыканта: это привычно, буднично, но оттого не менее утомительно. И он понимает сейчас, что обидел чем-то, кинул невпопад какое-нибудь слово, которое любой другой человек сочтет обычным, но Лира примет пулей в сердце.

Он понимает, да. Но портить себе настроение столь приятным вечером, пускаясь в разбор полетов, не хочет. И поэтому...

- Все в порядке, - по-хорошему произнести бы вопросом, да толку? Рэй почти приказывает, дает установку своими словами, стараясь настроить Лиру на свой лад. Делая так, парень раз за разом сравнивает ее мысленно с музыкальным инструментом: капризным, сложным в настройке, но трогающем сердце, если находишь к нему нужный подход. И сейчас он ослабляет перетянутые струны-чувства, чтобы те не лопнули: наклоняется к ней и прижимается к виску. Губы остаются неподвижными, - это даже не поцелуй. Просто теплый отпечаток, оставленный на чужой коже. Просто очередной инструмент манипуляции, за который почти не стыдно.

Ему чертовски нравится ее смущать. В конце концов, Лира юна и красива, а ее поразительная чуткость и покорность лишь подливают масла в огонь. Иногда что-то темное и скользкое рвется из груди при взгляде на эту девушку: в своих мыслях Рэй не раз прощупывал ее границы. Представлял, как делает что-то, что сделать в реальности не позволила бы совесть. Возможно даже то, за что себя же возненавидел бы.

Рэй умеет держать себя в руках. Рэй знает, что он не лучший представитель человечества, но все-таки не может назвать себя подонком. И даже хорошенькая Лира, так добровольно и дразняще прикидывающаяся куклой, с которой можно как угодно играть, не сможет это изменить.

Правда же?

От собственных мыслей становится гадко. И смешно до горечи, – сам ведь был красивой игрушкой из набора 'celebrities'.

Рэй хмыкает и делает глоток чая. Смотрит Лире за спину: туда, где на стене висит фото в рамке, сделанное в лесу Лиреи. Том самом, где музыкант очутился, когда обдолбанный отключился в туалете. Они вернулись туда вместе позднее по инициативе Рэя и устроили пикник. И сфотографировались, лежа на мягкой траве. Для парня это фото почти ничего не значило: простой снимок на фронтальную камеру, которые десятками копятся в галерее, затерявшись среди кучи других картинок. Похоже, Лира была другого мнения. И это не могло не тронуть на несколько мгновений. Почему-то захотелось порывисто сжать девичью ладонь и улыбнуться извинительно за все то, о чем только что размышлял.

- Ты чего чай не пьешь? – спрашивает заботливо и в действительности касается руки Лиры, но легко, точно привлекая внимание, которое и так целиком направлено на него.  Кажется, она по-прежнему напряжена и не уверена в своем широком жесте: глупая, совершенно в себя не верящая девчонка. Рэю думается, что он, сделав для кого-то что-то настолько значимое, не только бы не боялся не получить одобрение, но буквально требовал бы его. Потому что нужно не то что себя не любить, чтобы ожидать обратного. Нужно сильно, глубоко, горестно себя ненавидеть. Глядя на Лиру, чувствуя, как от нее сквозит буквально разбитой некогда вдребезги самоценностью, парень неизменно чувствует бьющий в виски гнев. Но не пускает это чувство погулять: пожалуй, лишь усугубил бы все. Он не психолог, не ему и разбираться с причинами и следствием, не ему учить малышку Лиру (которая, к слову, старше него) справляться с собой и себя любить. Он может лишь сыграть в легкую заботу.

Это не его ответственность, верно?.. Даже после того, как она забрала его, потерянного, из леса и привела в собственный дом. Даже теперь, когда в кармане штанов приятной тяжестью ощущаются ключи от подаренной квартиры. Даже в момент, когда она предлагает немыслимое, казалось бы, но такое желанное: попробовать магией оживить гитару.

- Ты правда сможешь? – Рэю кажется, что она и сама не знает, но, возможно, другого шанса у него и не будет, ведь кто еще согласится сделать для него подобное? Кто захочет искренне помочь горе-музыканту вновь почувствовать себя собой? Кто, если не Лира Мирлесс, чьи чувства – не его ответственность?..  – И почему мы раньше не попробовали? Лира, это было бы потрясающе, - ему, разумеется, немножко нервно, когда он передает девушке инструмент: вдруг сломает, сделает хуже? С другой стороны, не хранить же вечность гитару, на которой невозможно сыграть, точно бесполезный сувенир. Он может поставить ее в угол, или повесить на стену, как одну из трепетно Лирой выбранных фотографий, и предаваться тоскливо воспоминаниям, натыкаясь взглядом. А может рискнуть, - и кто знает, чем обернется для него этот риск? В конце концов, его блистательный путь музыканта был бы невозможен с самого начала, не умей он рисковать. – Я верю в тебя.

Рэй сминает пальцами в волнении ткань одеяла, чувствуя себя ребенком в предвкушении праздничного чуда, что не так-то и далеко от правды по сути. Новоселье – вполне себе праздник. А руки Лиры и столько раз творили чудеса на его глазах, что и теперь задуманное кажется возможным.

Молчать – нервно, и поэтому музыкант старается поддержать диалог, отвечая даже на те слова Лиры, что не являются вопросом. Говоря, он не отводит взгляда от гитары и тонких девичьих рук, в которые он ее передал.

- Я не голоден. Может, потому что волнуюсь. Что до мебели... Я не буду ничего в корне менять, не переживай, здесь мне хорошо. Но дополню новыми деталями, если ты не будешь против, - кажется правильным не переворачивать здесь все вверх дном, пусть характер Рэя интерьер совсем не отражает. Он не дурак: понимает, что Лира очень старалась. Обустраивая все, она вложила в эту квартиру душу, а душа у нее – что тончайшая хрустальная ваза. На солнце сияет, но задень неосторожно и резко – пойдет трещинами. А какой может быть толк от потрескавшейся вазы? – И тебе не за что извиняться. Я плохо умею благодарить, но хочу, чтобы ты знала: никто и никогда не делал для меня подобного. Я не говорю про Аркхейм даже: думаю, за всю мою жизнь никто никогда не был настолько же бескорыстно добр ко мне. Разве что родители, но и те мне квартир не дарили. И поэтому все, что ты делаешь, я ценю.

[Лира]

Лира спокойно, покорно и вдумчиво, пожалуй, слишком серьёзно кивает в ответ на чужое утверждение. Его слово это приказ. Это твёрдое, жесткое и нерушимое установление, которое необходимо принять. Стены вдруг кажутся её личной тюрьмой – когда-то это место девушка временно называла своим домом, но впоследствии отдала Рэю. Отныне же эти светлые тона, уют, декор напоминали Лире о чём-то потерянном в прошлом – быть может, не о том, что потеряно было вот-вот сейчас, но упущено несколько лет назад. Кажется, что стены сдвигаются, потолок становится ниже, всё напирает. Но беловолосая лишь дышит медленно, в темпе, вбирает в себя воздух и выдыхает снова и снова, пытаясь собраться с силами. Медленно образуется комок в горле. Что-то сжимает путь, стискивает лёгкие. Лира понимает: паника вновь накрывает с головой, топит, придушивает. Но это нормально. Так бывает. Поэтому нужно только отвлечься. Например, закусить губу резко до такой боли, что невольно кривится лицо.

  Он склоняется к ней и, кажется, целует в висок. Нежно, по-собственнически, по-хозяйски. Капли уверенности наполняют тело. Щёки краснеют, с губ срывается взволнованное дыхание, мурашки пробегают по бледной коже, забираются, кажется, в самое сердце. Хочется кричать. Но вместо этого Лира возвращает взгляд благодарности и принятия, смотрит с нежностью и теплом, дрожит, перепуганная, сбоит сознанием. Боится, что что-то может зайти слишком далеко, но верит, что, хотя по острию ножа, она не упадёт ни в одну сторону, где Рэй сделает слишком больно или бросит её. Может быть, именно из страха его потерять беловолосая как раз и не отдаёт документально все права на квартиру, хотя могла бы из бесконечного желания помочь сделать и подобное. Но она лишь отдаёт ключи и обещает никогда не мешать парню, хотя всё ещё имеет полное право вторгаться в эту обитель и пользоваться ею.

  Она даже не претендует на то, чтобы получать благодарность. Но невесомый тихий поцелуй в висок – уже многое для значит. Беловолосая не понимает своих чувств – она, без сомнения, может признаться в мыслях, что любит Рэя и что не хотела бы его терять. Она могла бы признаться, что ей нравится проводить с ним время и общаться. Чувствовать рядом с ним некую власть из-за того, что он зависим от неё. И отдавать эту власть несамостоятельностью и опорой на него в некоторых мелочах. И сейчас Лира отдаёт право владеть квартирой, чувствует себя вмиг гостьей, совершенно чуждой здесь.

  Серые глаза смотрят, как Рэй отпивает чай. Смотрит ей за спину, но не на её – рассматривает, должно быть, фотографии, что посвящены им двоим, Рэю и природе. Возможно, создавая этот декор, развешивая фото на жёлтой гирлянде, девушка больше всего на свете хотела показать этим свою любовь и привязанность. Порадовать. Вызвать улыбку. Услужить.
Когда они вернулись туда, в тот лес, когда устроили пикник, то Лира поняла, насколько же ей важно хранить все эти фотографии. Хранить в сердце, на смартфоне, в украшениях комнаты. Словно отмечать, что Рэй уже успел оставить свой след в этом мире. Что он распространяется не только музыкой, словами, но и фотографиями.

  Длинные твёрдые пальцы касаются руки. Вопрос вынуждает криво улыбнуться и торопливо, словно и приказано так, хватануть кружку. Шипит, что горячо, но перехватывает за ручку. Отпивает тихонько, чувствуя, что напиток охлаждён достаточно, чтобы внутренности рта не обожгло. Заботливо. Улыбается едва заметно, горит смущением.

  — Спасибо большое, — шелестит сквозь ком в горле. Отпивает ещё. — Вкусно.

  Мысль о том, что гитару можно снова заставить звучать, вызывает вдруг трепет и дикий страх. А что, если не получился? Оставляет чай на поднос. Она слышит особые нотки в голосе Рэя. С толикой недоверия он отдаёт свой дорогой сердцу инструмент. Лира прикасается бережно, осторожно. Даже пальцы перестали дрожать. Девушка кладёт на колени инструмент. Улыбается мягкостью, гладит осторожно. Выпускает белую магию, как только слышит твёрдые, уверенные слова Рэя. Он верит в неё. Тогда Лира тем более не должна подвести. Она постарается сделать всё в лучшем виде. Магия медленно заполняет силуэт гитары. Разговор продолжается тихо и размеренно. Она отвечает не сразу. Сосредоточенная на инструменте, желая его не повредить и не привнести никакого вреда, эон старательно запускает магию вокруг струн. Растворяет колдовство, поднимает над пальцами гитару. Та звучит, ведомая порывами магии.

  — Попробуй, — отправляет по воздуху инструмент, убеждаясь, чтобы тот мягкостью опустился в ладони Рэя. — Я не против. И я была бы... правда рада, если бы ты сохранил нечто здесь от меня, — улыбается тихонько и со страхом смотрит на гитару – получилось ли? Поджимает к себе ноги и приобнимает коленки. Он говорит, что благодарен, что она сделала для него многое, что никто до этого не был к нему так добр кроме родителей. Лира пожимает плечиками, смущённо улыбается в коленки, блестят слёзки в уголках глаз.

  — Мне не сложно, — выдыхает отводит взор. Нервно царапает ладонь. — Это малое, что я хотела бы для тебя сделать. Я бы хотела, чтобы тебе было бы хорошо в нашем мире. Поэтому я стараюсь. И мне... не трудно. Правда. Я бы хотела, чтобы тебе было тепло и комфортно со мной, — мяучит, вдруг понимая, что ошиблась в словах. — То есть, в этом мире. Я не требую быть рядом со мной, хотя, конечно, я была бы рада, если бы мы с тобой никогда не терялись так просто. Но я не смею настаивать об этом, — выдыхает, ногтями шкрябая коленки.  

  Она думает о том, что, наверное, постепенно Рэй отстранится от неё, перестанет нуждаться в её помощи, перестанет считать её той, кто мог бы быть приятен в общении. Но пока она может что-то отдавать, пока получается хоть немного греть собою и видеть то, что она правда нужна через эти мягкие прикосновения, через объяснения и тихую заботу, то всё в порядке. Это всё не зря, пока она ещё нравится Рэю и может быть ему полезной. Лире большего и не надо – так, спасти чью-то суть, направить в свет, сберечь, отдать всю себя без остатка. Это ведь так мало.

  Тревога сжимается в груди тугими тисками – вот бы с гитарой всё получилось. Вот бы она работала, не оказалась вдруг сломанной. Лира наблюдает, как всполохи магии всё ещё лижут белоснежным мягким пламенем струны, гриф, как под каждым движением пальцев появляется всё больше белого чистого света. Словно сама доброта, суть чего-то невинного и бесконечно чистого обволакивает инструмент, наполняет его особым смыслом и звучанием. Именно таким, какое хочет услышать и сам Рэй. Лира закусывает губу до боли – вот бы всё получилось. Вот бы она действительно оказалась бы полезной. Если бы гитару удалось бы починить, то тогда девушка бы точно-точно была бы счастлива. И, быть может она заслужила бы улыбку или особый жест внимания, нечто такое, что точно ей показало бы, что Рей не собирается от неё отказываться?

[Рэй Вудсон]

Рэй наблюдает за движениями колдующей над гитарой Лиры завороженно, внимательно, в какую-то секунду даже ловит себя на том, что и вовсе не моргает. Он задумывается: в какой момент магия девушки, эти белоснежные всполохи неведомой энергии, перестали пугать? Когда нутро стало сжиматься не от чувства паники, но в предвкушении очередного чуда? Почему, в конце концов, он начал вот так просто, без оглядки, ей доверять?

Ее движения сквозят нежностью, аккуратностью, каким-то слишком искренним и заботливым теплом, и парень перестает волноваться. Даже если ничего не получится, он верит: она не сделает хуже, не навредит инструменту. Ровно так же, как никогда бы не навредила ему.

Когда гитара опускается в его руки привычной тяжестью, она кажется такой же, какой была до магических манипуляций: ладонь Рэя машинально оглаживает гриф, перехватывает крепче; музыкант садится ровнее, достает из заднего кармана штанов матовый медиатор глубокого синего цвета и так привычно, так легко перехватывает его пальцами, что от выверенной точности каждого движения по спине пробегаются легкие мурашки. Он предвкушает, он надеется так, как не надеялся давно, услышать усиленный гул струн. Закрывает глаза в порыве, который и сам не осознает: ему и не нужно смотреть. Нет надобности контролировать процесс, который для тебя столь же естественен, как и дыхание, как и гулкий стук сердца в груди.

Простенький аккорд наполняет комнату: чистый, четкий, без искажений, присущих дешевому оборудованию. Рэй распахивает глаза и смотрит на Лиру, и в этом взгляде мешается такое количество эмоций, что и не прочесть: восторг, благодарность, нежность, детская радость и невесть откуда примешавшаяся к ним уверенность. Он меняет аккорд, медиатор ритмично цепляет струны, и они звучат, звучат, звучат так по-родному, так правильно, что невольно хочется разрыдаться. Белые всполохи, похожие на огненные языки, окутывают струны, и от этой наглядной демонстрации причастности Лиры екает сердце. Гитара звучит, наполненная магией, и в этом звуке Рэю слышится обещание:

Я здесь, с тобой. И теперь частичка моей энергии, частичка меня принадлежит тебе. Обретает форму и голос в твоих руках.

Формулировка, им же и выдуманная, бьет в грудь тупой болью: слишком близко, слишком доверительно. Открытость, искренность, как и в распахнутых глазах Лиры, ощущающиеся то ли кандалами, то ли свободой. То ли тем, от чего хочется спрятаться, то ли огоньком на пути скитальца-мотылька. Рэю хочется невольно прижать девушку к себе, зарыться лицом в ее волосы и задрожать уязвимо. А потом – благодарно целовать ее руки в нездоровом, лихорадочном порыве. И теперь сказать спасибо куда проще, чем прежде, пусть он все еще не умеет как следует благодарить.

Это больше не нужно. Путанные слова, мысли, что разбегаются, стоит только попытаться структурировать и выдавить из себя связанное предложение, перестают быть проблемой. Нет никакой необходимости говорить, когда гитара красиво, потрясающе живо, но одиноко звучит в руках. И просит: спой со мной.

- Я сочинил кое-что. Очень личное. И я бы хотел, чтобы ты была первой, кто это услышит, - Рэй тянет руку, чтобы на мгновение сжать ладонь Лиры с отметинами от ногтей, которые видел уже не раз. Все происходящее для нее ничуть не менее волнительно, она, как и всегда, не совсем справляется с собой. Парень не знает, что может сказать или сделать, и решает, что комментировать и вовсе не стоит. Просто мягко проводит большим пальцем по тыльной стороне девичьей ладони и улыбается перед тем как собраться, сосредоточиться и вновь перехватить медиатор, выпустив чужую руку. – Если позволишь, таким будет мой способ сказать спасибо.

И он поет. Ноты выстраиваются в ряд, создавая гармонию, и голос ложится поверх звуков гитары мягко, поначалу приглушенно, точно Рэй рассказывает Лире один из своих секретов. Точно собирается с силами, чтобы обнажить душу.

there, there must have been
an easier way to release these feelings

Он пытается сказать ей то, о чем привык молчать, держа себя в руках. В его голосе, спокойном, припорошенном пеплом печали, звучит тоска по дому, по жизни, что осталась далеко-далеко, за пределами досягаемости. В нем звучит боль и смятение, накатывает, точно волны, и в момент, когда голос становится выше, Рэй крепко жмурится, хмурит лоб, звучит надрывно.
Зацикленные монотонные ноты переходят в ритмичный отчаянный бой.  

so, so far from home
in need of your voice to hold my head together

Он говорит ей: смотри, я совсем один здесь, в чужом мире, я потерян во тьме. Быть может, я очутился в ней гораздо раньше, чем попал в Аркхейм. Быть может, не мир чужой, а это я чужд и этому миру, и любому другому, покуда брожу во мраке, пытаясь нащупать дрожащими руками что-то, что поможет мне не упасть вниз. Что-то, что вытащит меня на поверхность, к свету, наполнит мои легкие смыслом. И сделает меня тем человеком, которым я был когда-то. Тем, кто заслуживал, чтобы его любили, а не выпрашивал эту любовь через строки однотипных и пустых песен. Совсем не таких, как эта.

Это то, что разрывает изнутри, разъедает, как кислота. То, что невозможно вынести, будучи трезвым, следуя принципам, не убивая эмоции в зародыше: иначе они сожрут тебя. Это терзает так больно, медленно и издевательски, что хочется кричать. И он действительно почти кричит слова в кульминации. Глаза больше не закрыты, взгляд устремлен на Лиру. Он признается и себе, и ей, что, вопреки любой расчетливости и всему гнусному, грязному, манипулятивному в нем, девушка нужна ему искренне. Он эгоистично хватается за нее, потому что так проще. Удобнее. Легче. Но, что самое главное, так действительно спокойнее, - то спокойствие, принесенное Лирой, что ощущалось поначалу как штиль, стало теплым легким ветром, нежно волнующим струны-чувства. Быть может, именно поэтому она смогла заставить ожить и гитарные струны?

Звуки музыки затихают, растворяются, точно унесенные ветром, но Рэй по-прежнему чувствует легкое напряжение в теле. Полуиспуг, нечто волнительное и трепетное, точно отголосок чувства, испытанного, когда гитара попала в его руки впервые, пусть и разделенный на десять. Песня ощущается исповедью: исполнить ее - все равно что сжечь ворох опасений и обид. Парень обнимает гитару, точно ребенок мягкую игрушку, и лишь потом откладывает ее, обращая все свое внимание на Лиру.

- Я знаю, что получилось неидеально, но песня еще не доведена до ума. Поэтому я не прошу тебя как-то комментировать услышанное, - он смаргивает пелену с глаз, но не может усмирить клокочущее сердце в груди. - Это удивительно. То, что она правда зазвучала. Конечно, это все еще простое усиление, а не какой-нибудь педалборд с кучей педалей эффектов, но это начало, по крайней мере. И я должен тебе признаться, что в какой-то момент поверил, что у тебя получится. Непоколебимо поверил. А теперь сам же себе удивляюсь, - Рэй касается струн пальцами, вызывая робкое свечение, и губы трогает улыбка. - Впрочем, в этом я оказался прав.

За окном разгорается закат, испепеляя все тревоги и путаницу уходящего дня. Рэй неясно тянет ладонь к свету, ловя персиковые лучи, точно пропуская свет меж пальцев. Ему вспоминается один из закатов, что он провожал годы назад, такой же теплый по цветовой гамме. Ему восемнадцать, он сидит на крыше, прижав колени к груди и опершись обо что-то, рядом - акустическая гитара в чехле. Девушка облокачивается спиной о его ноги, переплетает с ним пальцы. Говорит:

- Мне спокойно с тобой, - воспоминание рассыпается, но смысл услышанных слов прорывается сквозь года, чтобы сменить адресата. В голове мелькает сомнение: должно быть, жестоко говорить подобное кому-то вроде Лиры. Она слишком слабая. Она не выдержит тяжести того момента, когда Рэй снова станет собой обычным, перестанет смягчать углы своей личности под давлением тоски, в ностальгических порывах, в инстинктивной благодарности за возможность не было одиноким. И все же он продолжает гнуть свою лживую линию, которая в моменте, пожалуй, все-таки претендует на честность: - Я бы остался здесь навсегда, будь ты рядом.

Нет, не остался бы. Мог бы задержаться на денек, повтыкать бессмысленно в окно, периодически меняя вектор взгляда и цепляя глазами хрупкую девичью фигурку. Мог бы позволить заботиться о себе минута за минутой, час за часом, слушать робкий нежный голос, таять от чужой привязанности... Что потом? Это бы обязательно наскучило, тепла стало бы мало, внимание оказалось бы недостаточным. Желание бежать вперед, упорно, пока легкие не начнет печь и не потяжелеют от нагрузки мышцы, - вот он какой, Рэй Вудсон. Потому что это правильнее и проще, чем прекратить попытки скрыться от себя.

И песня получилась гадкой, какого черта вообще...

Парень откидывается назад, встречаясь взглядом с потолком, и закрывает ладонями лицо с шумным выдохом.

[Лира]

Сердце тревожно, гулко отбивает ритм от вердикта, от страшного вывода, что у нее, у Лиры, снова в очередной раз не получилось. Это было бы даже логично. Даже естественно. Сколько неудач уже постигала беловолосая? Ногти тихо скребут кожу на ладонях. Раз. Лёгкое жжение. Рэй берет в руки гитару. Два. Надавить и провести сильнее. Лёгкая остаточная боль. Три. Провести ещё сильнее. Ждать, пока, будто струна, плоть отболит, затихнет, перестанет гореть и плакать недовольством. Опустив Лира взгляд, то заметила бы, насколько сильно покраснело. Но она лишь внимательно смотрит на гитару, на то, как Рэй что-то ищет в заднем кармане и достаёт следом синий медиатор. Лира не дышит. Когда она перестала дышать? Лёгкие горят огнём, хочется неизменно спрятаться и куда-то забиться в угол. Ногти с силой впиваются в кожу, оставляя глубокие следы.

  Рэй закрывает глаза. Он сидит ровно, красиво, его черты лица столь восхитительны, что каждое фото, сделанное Лирой сейчас, было бы, без сомнений, было эталоном красоты. Парень невероятен. Даже в простой одежде он донельзя прекрасен, выглядит столь изысканным и невероятным, что Лира до сих пор не понимает, почему он общается с ней, такой страшной и уродливой, бледной и никчёмной.

  Рука проводит по струнам. Звук наполняет комнату. Глубокий и яркий. Лира открывает испуганно глаза - так ли гитара должна звучать? Ловит чужой, наполненный восторгом, радостью и благодарностью, взгляд. Белые ресницы тревожно моргают - она сделала все правильно? Все хорошо?

  Под движениями умелых пальцев из-под струн всполохами огня появляется магия. Белоснежная, кристально чистая магия Лиры. Девушка тревожно заглядывает в глаза - Рэй ведь не будет против, если отголоски магии все время будут наполнять гитару? Но он, кажется, тронут этим, не задерживает на ней недовольного взора - Лира чувствует, что Рэй по-настоящему счастлив. Она мягко улыбается, выдыхает напряжение и наконец позволяет себе дышать. Ногти все ещё терзают кожу, но это остаточная тревога. Друг протягивает руку, берет израненную ладонь. Лира не замечает, что плачет. Лишь когда горячая слеза стекает со щеки на подбородок, обжигает перепадом температур, то девушка понимает, насколько до невероятного тронута тем, что все получилось.

  — Я... — растерянно мяучит, не зная, что сказать на такие слова. Она будет первой? Это правда? Разве у Рэя нет поклонниц и красивых фанатов девушек, которые нравились ему больше? Он сжимает ладонь, ведёт мягко пальцем по коже, вынуждая шумно выдохнуть. — Я буду счастлива, — прикрывает глаза, покрывается взволнованными мурашками.

♪

Звучит мягкая, глубокая мелодия. Лира не открывает взгляда от Рэя, переполняясь таким глубоким восхищением, что замирает сердце. Его голос звучит так проникновенно и красиво, что с глаз снова и снова льются горючие слезы.

  Она слушает каждую строчку. Ловит чужую боль. Горечь. Улыбается с трудом, всхлипывает, утирает ручками лицо, не в силах сдержать яркие, невообразимо сильные эмоции. Голос ложится на плечи Лиры мягкой вуалью, нежностью бесконечной. Она могла бы раствориться в этом звучании, сойти с ума, сгинуть, но быть счастливой в этом событии. Рэй поёт так ярко, так невообразимо пронзительно, настроением цепляет самые тонкие, незримые нотки сознания. И гитара, гитара звучит так ярко, так глубоко, что по телу снова и снова сходят толпы мурашек.

  И крик, пронзительный, проникающий до самого дня разума, давит, вынуждает дрожать, но не отрывать взора, принимать каждую эмоцию, поглощать её, растворяться в ней. Лира едва дышит – каждое слово, каждый удар по струнам, каждый чужой вдох – это всё она слизывает с невероятной жадностью, не заботясь о том, что сгорит в ответ, что переполнится, треснет на тысячи осколков.

  Она помнит, как рвало её тогда в плену, как отчаянно боролась, как выдавливала из себя крупицы еды и смеялась в лицо насильнику, убеждая его в том, что она умрёт. Обязательно умрёт. Что она не заставит его жить. Помнит, как в оглушающей тишине сдалась после.

  Музыка затихает. Слышны только их общее на двоих дыхание.

  Лира не верит, что такое может быть. Что гитара может так звучат. Так звенеть. И что Рэй... может творить такую потрясающую магию.

  — Это невероятно, — едва слышно шепчет, смотрит, как он обнимает бережно и нежно гитару. Грустно думает, что хочет, чтобы Рэй обнял и её тоже. Она замечает яркие блики в чужих глазах, понимающе улыбается. — Это звучит так сильно, что я невольно вспомнила всё то, что было, мне... мне это так ярко отозвалось, что я...  Я не могу подобрать слов, чтобы описать это, — торопливо произносит, замолкает тут же, вслушиваясь в слова Рэя, кивает тихонько, опускает взгляд.
— Я боялась, что у меня не получится, что разочарую, — мяучит грустно, снова царапает себя неловко, вздыхает.

  Закат медленно вступает в свои права. Через окно вьётся золотой свет, Лира мягко улыбается, всматривается в глаза Рэя, ловя в его образе неизменную красоту. Теперь белая комната горит ярким светом, разливается золотом. И пока девушка обводит взором кровать, поднос, смотрит на фотографии, уши слышат горячее признание. Беловолосая затихает и испуганно смотрит на Рэя. Робко, неуверенно улыбается.

  — Я тоже, — отвечает вдохновленно, совсем тихо, едва ощутимо и слышно, словно боится, что признание станет слишком слышимым, слишком внятным, слишком весомым, чтобы его отвергнуть, обратить всё в грубую, жестокую шутку.  Он откидывается назад, не то словно бы разочарованный ответом, не то разочарованный собою. Лира шумно пыхтит, подаётся следом, не зная, что она сделать вправе. Растерянная, неловкая, с длинными белоснежными волосами, что ложатся на постель, сидит пугливым воробушком. Хочет поддержать. Помочь. И потому совершенно беспомощно осматривается. Кладёт руки на постель, подбирается на четвереньках к Рэю, склоняется над его лицом, отнимает ладони, заглядывает в лицо заплаканным нежным взором. Волосы белоснежные спадают на его лицо, вокруг и рядом. Запах цветов, лёгкой болезненности и бесконечного космос касается носа парня. Пальцы ложатся на щёки чтобы красивые глаза посмотрели на неё.

  — Ты творишь потрясающую музыку, Рэй. И я никогда не оставлю тебя. То, что ты спел, как ты спел – это настолько прекрасно, что я хотела бы, чтобы каждый в мире мог наслаждаться твоей музыкой, тобой. Я готова тебя поддерживать во всём, снова и снова, — выдыхает ему в губы, говорит суетливо, торопливо, голос дрожит тревогой. — Никогда не сдавайся. И если ты упадёшь, оступишься, я всегда буду рядом, я всегда-всегда хочу быть рядом и помогать тебе. До тех пор, пока ты не пожелаешь обратного. И я хочу, чтобы ты знал это – ты невероятный, у тебя огромный путь в нашем мире, и я счастлива иметь возможность наблюдать его. Ты то, ради чего я порой просыпаюсь. Я хочу позаботиться о тебе, я хочу... — шумит сбитым и взволнованным дыханием, капает слезами на кожу Рэя. — Я столько всего хочу, чтобы у тебя было...! Я хочу...

[Рэй Вудсон]

Ладони неприятно теплые: закрывшись руками от всего вокруг, Рэй чувствует назойливое, раздражающее, точно зуд, желание стереть собственные последние слова и треклятую песню вместе с ними. Проникнуть в маленькую аккуратную голову Лиры, как вирус проникает в клетки, и разрушить то воспоминание, в котором он умудрился и показать собственную уязвимость, и посадить импульсивной, эмоциональной ложью семя робкой надежды в душе Лиры. Совсем не обязательно греть слащавыми изречениями ее трепетное сердечко, чтобы держать ее рядом. Это было лишним. Это - слишком. Наверное, в высшей степени жестоко играть в искреннюю привязанность, еще и до противного созвучную с влюбленностью в клишированных словах-клятвах.

Помнится, некогда подобные слова были важны и для него. То пылкое юношеское сердце, что билось в груди годы назад, ведь правда заходилось часто-часто, стоило лишь услышать что-то схожее с тем, что сам выдал. Было бы лицемерно отрицать, что воспоминания о тех днях вызывают приступ яростной, глубокой ностальгии. Рэй бы хотел стать тем мальчишкой опять. Хотя бы на день.

Эмоциональный отклик в ответ на слова Лиры ощущается дуновением восторга - истинного, первого. Точно отзыв пораженных друзей на дебютную криво сведенную песню. Точно тихий шепот первой возлюбленной прямо в ухо, во время крепких объятий, твердящей о том, что у него действительно есть талант.

Он все еще не смотрит на Лиру, но внимательно внимает каждому слову. Пробует похвалу на вкус, позволяет себе верить в нее не по привычке, не на основании позиции в чартах и количества прослушиваний. Ощущается как свободное падение (ощущается прекрасно).

- Я не могу подобрать слов, чтобы описать это, - и девушка замолкает. Слышно, как ерзает неуверенно и забавно сопит, точно решаясь на что-то: матрас лишь слегка проседает под ее незначительным весом теперь совсем близко, и когда тонкий голос режет тишину вновь, он тише, чем прежде, но звучит рядом. Почти у лица парня.

Рэй чувствует, как щекотно и почти невесомо волосы Лиры касаются его шеи, слышит ее всхлипы и сбитое дыхание. Миниатюрные ладони, прохладные и ласковые, ложатся на щеки музыканта, и в этом жесте не ощущается давящая настойчивость, скорее совсем робкое «посмотри на меня», - и парень, наконец, отнимает руки от лица и встречается с ней взглядом. Светло-серые глаза, влажно блестящие от слез, кажутся почему-то большими-большими сейчас, и от чистой глубокой нежности, что так ясно в них горит, Рэй на мгновение теряется совершенно. Защитная реакция в виде ухмылки, которую он собирался было нацепить, так и умирает на губах.

Парень смотрит на Лиру, почти не моргая, пока поток чувственных слов льется из нее вместе со слезами. Ее дыхание горячее, точно у девушки лихорадка, что до абсурдного органично сочетается с легким шлейфом болезненности, касающимся носа в совокупности с запахом каких-то цветов и терпким ароматом заваренного Рэем чая. Когда речь обрывается, нечто невысказанное, затерявшееся в всхлипе, так и повисает в воздухе между ними, а последние слова горячим выдохом опаляют губы музыканта. Он машинально сглатывает отчего-то подступивший к горлу ком, и по позвоночнику совершенно неожиданно проносится табун мурашек.

Он цепенеет. Рассеянное внимание наконец концентрируется на Лире целиком, совершенно направленно, когда в комнате почти воцаряется тишина. И тут бы ответить что-то, поблагодарить за слова, что и впрямь согрели сердце, да только бьется оно чаще уже совсем не из-за услышанного. Рэй думает невольно о том, какая нежная и бледная у Лиры кожа, как красиво пульсирует вена на ее тонкой шее. Вспоминает, что волосы, касающиеся его лица, наощупь невероятно приятные и шелковистые. И ее глаза, эти нежные округлые глаза, сейчас и впрямь магнетически красивы, когда встречаешься с ними взглядом на расстоянии нескольких сантиметров.

Когда в последний раз он был настолько близок к девушке? Когда в последний раз девичьи руки так чувственно касались его лица? Когда на него смотрели с таким искренним обожанием, совсем не пошлым, почти трогательным?

Он выдыхает и перехватывает Лиру за запястье почти механически, немного грубо отнимая ее левую руку от своего лица. Раздумывает пару мгновений, будто сомневаясь, есть ли у него право касаться ее в ответ, и в то же время давая ей шанс прийти в себя и отстраниться, - шанс, которым, как он знает, она бы никогда не осмелилась воспользоваться, - а затем мягко скользит пальцами по тыльной стороне девичьей ладони. И слегка подается вперед, оставляя легкий поцелуй на ее запястье. Затем – еще один, более уверенный.

- Хочешь чего? – спрашивает, хоть и понимает, что Лира не ответит, наверняка ошарашенная его действиями. К тому же, он и сам не дает ей сосредоточиться для ответа: поочередно нежно касается губами подушечек пальцев, тычется носом в центр ладони. Тепло усмехается: - Нравится смотреть на меня сверху вниз?

Рэй ухмыляется, приподнимаясь на локтях и заставляя тем самым Лиру слегка податься назад, а затем быстро и легко, придерживая девушку за талию, укладывает ее на спину, склоняясь над ней. Белоснежные волосы рассыпаются по подушке цвета слоновой кости, девушка выдыхает взволнованно; музыкант медлит, давая ей прийти в себя, привыкнуть к такому положению.

- Извини, но так мне привычнее, - так приятно наблюдать, как розовеют, выдавая смущение, щеки Лиры. Он осторожно касается ее лица, утирая остатки слез, улыбается почти приободряюще, скользит невесомо пальцами к шее, неосознанно считывая пульс, очерчивает большим пальцем ключицу. - Черт, и почему я раньше не замечал, что ты настолько красивая?

Комплимент кажется глупым и банальным, но Рэй говорит совершенно искренне. Он чувствует, как тяжелеет его дыхание с каждым прикосновением к Лире, как сердце бешено бьется о ребра и тянет внизу живота. Хочется прижаться к ней, прижаться всем телом, запустить под одежду горячие ладони, скользнуть хаотично по спине, пробежаться пальцами по ребрам. Хочется увидеть, как закатное солнце вымажет золотом изгибы хрупкого тела, покорно беззащитного в его руках. Свободной ладонью Рэй сжимает ткань одеяла, жмурится, твердит себе мысленно, что нужно держать себя в руках. Он не должен. Он только все испортит, если сейчас даст волю собственным желаниям. Нужно дышать спокойнее, глубже, нужно прийти в себя...

Вдох-выдох, вдох-выдох. Кажется, становится только хуже: легкие наполняет до краев ее запах, и Рэй загнанным зверем смотрит Лире в глаза, отчаянно надеясь, что в сумеречном полумраке ей не разглядеть чувств, горящих в его глазах. Отчаянно надеясь, что в следующее мгновение она отвернется, выражая тем самым неприязнь к происходящему, - но девушка не отворачивается. И он касается носом ее носа, трется щекой о щеку, как ласковый кот, легонько захватывает губами мочку уха. Шумно выдыхает в шею, возвращает зрительный контакт, убирает аккуратно непослушную светлую прядь волос с девичьего лица. И шепчет совершенно серьезно:

- Прости, - и в следующий момент он нетерпеливо, почти горько прижимается к ее губам. В голове что-то взрывается снопом ярких искр, забытые чувства жаром бьют в грудь. Не встречая явного сопротивления, он целует Лиру увереннее, глубже, почти грубо ведет пальцами по девичьему лицу, очерчивая аккуратную линию челюсти. Ему хочется найти ее руку. Хочется переплести их пальцы. Хочется, чтобы в его действиях было больше смысла, больше искренности, чтобы происходящее не выглядело как мерзкий животный порыв. Но он лишь прикусывает нижнюю губу Лиры, целует извинительно в уголок рта и отрывается от нее. Лишь для того, чтобы спуститься к шее, ключицам, порывисто сдвинуть ткань платья, целуя худое плечо.

- Лира, - голос становится хриплым. Кровь бешено пульсирует в висках, - пожалуйста, заставь меня остановиться.

[Лира]

Наивна. Лира слишком наивна, чтобы догадаться, что может случиться дальше. Жизнь учит слишком выборочно - едва ли девушка сейчас, в порыве чувств, способна понять, что именно может пойти не так. Бледное худое лицо совсем близко к лицу музыканта. Их дыхание почти едино, хотя по жизни оно до болезненного различно. Лира дышит рвано, тревожно, смотрит в пронзительные дорогие сердцу глаза, улыбается разрезу, темным ресницам, волосам Рэя. Он прекрасен. Он всегда был для нее таковым. И его запах... Как же Лире сильно хочется передать всё то, что она чувствует, передать, какое счастье она для него желает. Наконец он убирает руки от лица, смотрит так ясно и по-настоящему, что девушка вдруг чувствует, как загорается пожаром смущения.

Воцарившаяся тишина давит на уши. Сердце звучит в голове так дико и сильно, что Лире кажется, что Рэй точно-точно услышит. Поймёт её чувство. Смущение. Он перехватывает тонкую руку, убирая от себя. Беловолосая ахает и всего на самую малость, испуганная, отстраняется. Но не более - она знает, что нельзя его трогать, нарушать границ, ведь она неприятная и плохая, но сейчас Лира жаждет его поддержать, показать, что она рядом, что все в порядке, что он может ей доверять и отстранить, если захочет, показывая, что не нуждается более здесь в поддержке.

Ее рука в его руке дрожит.
Вопреки ее ожиданиям оттолкнуть, Рэй мягко проводит пальцами по тыльной стороне ладони, вызывая каскад мурашек, огонь в сердце. Раскалённой лавой он целует ее бледную, прохладную кожу. Сначала совсем легко, словно проверяет. Лирино сердце падает гулко вниз.

Уверенный поцелуй расцветает на ее запястье.
Поцелуй Рэя.

Она смотрит потерянно, мучительно, не в силах пошевелиться. Осознание накатывает ужасом, с губ срывается стон, тело вновь волной покрывается мурашками. Лира дышит шумом, жаром, кажется, любое прикосновение музыканта разводит в ней громкую, шумную реакцию, словно он ее кукловод, выкрутивший чувствительность куклы на максимум.

Он спрашивает.
Она не отвечает, чувствуя, как кружится голова, как сердце сходит на бешеный мучительный ритм.
Они знают, что будет дальше.

Рэй беззаботно, ласково, со всей присущей ему игривой нежностью касается губами ее подушечек пальцев, ведёт носом по ладони, заставляя рвано выдохнуть, словно он запустил руки ей под кожу, под ребра. Ах... Лира тонет в чувствах - все кажется нереальным, не живым, излишне горячим, чувственным, ярким.

Вопросы пролетают мимо девушки. Он приподнимается, и беловолосая вынужденно отстраняется, готовая в суете отскочить в сторону, извиниться, сказать, что все это - ошибка. Но он по-собственнически приобнимает за талию, укладывает на спину, склоняется темным изваянием пред нею. Лира ахает, сходит на стон, краснеет, не отводит пугливого взора от его глаз, дрожит, горит жарким дыханием. Вдох. Выдох. Каждый глоток воздуха посвящён Рэю. Каждый ее сип, всхлип и скуление - симфония чувств, вызванная его присутствием. Она оркестр в его честь. Тонкие бледные руки дрожат у головы. Его пальцы мягко исследуют лицо девушки: утирают слезы, ведут к подбородку, к шее, считывают пульс, ласкают уязвимую ключицу.

Сколько раз хрупкую кость ломали?...

Рэй приободряюще, поддерживающе улыбается. Лира не шевелится, погружаясь в тихий шок. Глаза горят ужасом.
Сколько раз с ней это было? Она выучена. Она знает. Она реагирует бессознательно.
Навык припорошён испугом. Нежеланием. Комплимент вынуждает в ответ коснуться его спины, сжать пугливо тёмную футболку, чтобы ощутить хоть немного контроля.

Она горит. Они дышат почти в унисон. Дико. Рвано. Гулко.
Он сминает одеяло. Она скулит.

Она видит во мраке его взгляд. Узнает его. Она знает.
И потому серость глаз наполняется слезами вновь, но Лира не шевелится, боясь, что он не позволит уйти. Боясь, что он ударит. Паника разрастается покорностью. Грудная клетка вверх. Вниз. Вдох. Выдох.
Беловолосая знает, что она вся его. Без остатка. Сегодня и впредь.

Он склоняется ниже, касается носом ее носа, трётся нежным котом, хищником диким, ласкает мочку уха. Ее пальцы исследуют его спину, поднимаются к мягким волосам, словно жаждут остановить, но вместо этого утопают в темных кудрях и дарят нежные, надрывные прикосновения. Он выдыхает в шею - от каждого движения она мычит, закусывает губу, скулит, не в силах сдержаться. Лира - живая эмоция. Порыв сердца. Рэй смотрит ей в глаза, поправляет светлую прядь волос.

Извиняется.
Она, поняв всё, лишь опускает белые дрожащие ресницы.
Ничего страшного.

Поцелуй порывистый, горький, отчаянный сводит с ума. Пальцы сжимают футболку парня на спине. Она мычит в его губы, но не сопротивляется, отдаётся вся без остатка, прикрывает глаза, растворяясь в этих мучительных прикосновениях. Тело, как и приученное, отзывается дикой пульсацией, жаром. Лира раскрывает рот, позволяя Рэю делать все, что он пожелает - отвечает ему с глубокой нежностью, с порывом чувств, трепетно, искренне, с жаром. Словно в ее жесте - все ее желание, вся она. Он очерчивает пальцами ее челюсть, бледные тонкие руки тревожно ласкают спину. Рэй закусывает ее губу. Целует виновато в уголок рта. Спускается ниже к шее, опаляет дыханием, возводит храм мурашек в свою честь. Ткань платья движением его руки сползает вниз. Поцелуй расцветает на худом плече. Лира стонет, ведёт головой из стороны в сторону медленно, мучительно, обнажает шею, с уголка глаз стекает горькая слеза вниз по виску.

Подёрнутый страхом, ужасом, желанием взор тоскливо ищет ответ на мольбу.

Просьба ломается о скалы бесконечной покорности, страха быть отвергнутой, страха оттолкнуть. Лира скулит виновато, жалобно, заглядывает сквозь пелену слез в чужие мрачные глаза, дышит хрипло, громко, тянет Рэя на себя, не то желая прижаться испуганно, чтобы получить объятия, не то желая разорвать мучительный зрительный контакт и поторопить ужасные, мучительные события, которые она и сама выучено продолжает, чувствуя, словно если не будет стараться недостаточно, то Рэй сломает ей палец, ребро или ключицу, заставит задохнуться. Или не он, а Хозяин, его незримый образ.

Потому что Лира всегда, всегда должна быть хорошей девочкой и отдавать больше, чем ей дают.

[Рэй Вудсон]

Ее руки на его спине сминают треклятую футболку, тонкие пальцы скользят по позвоночнику, гладят лопатки, прижимают, обхватывают, как спасательный круг. Рэю хочется чувствовать эти прикосновения полнее и ближе, кожа к коже. Хочется вслушаться в каждое из них с предельной внимательностью, считать и запомнить каждую долю мучительно долгих секунд. Чувствовать приятное тепло Лириных ладоней так же, как чувствует ее горячее сбитое дыхание на собственном лице перед тем, как поцеловать ее снова, языком вбирая вкус чая и трав.

Она вовсе не останавливает его.

Не отталкивает, не замыкается, не сбегает на другой конец кровати, чтобы прижать колени к груди и испуганно заплакать. Вместо этого – тянет Рэя на себя, прогибается навстречу, покорно открывает рот, разрешая целовать ее снова и снова, стонет тихо от прикосновений губ к коже, и звучит это так сладко и красиво, что напоминает отдаленно и искаженно музыку. Так идеально и правильно, точно и в этом, и во всем остальном она невероятно старается. Плетет из мелочей комфортные условия не для себя, но для него, так отчаянно давая понять, насколько все в порядке, что, казалось бы, и шанса не остается усомниться в честности, с которой она дает ему полную свободу действий.

Рэй думает об этом слишком долго, фиксируется на этой мысли, и, едва поймав болезненный слёзный блеск в девичьих глазах, и правда слышит лживые слова в скольжении ладоней по плечам. Она обнимает его так, как обнимает любящая мать, утешая свое чадо. Она клянется этими объятиями, что все будет в порядке, что все хорошо и теперь, и она не злится на него за глупый животный порыв. Она прощает его за всё, что сегодня может произойти.    

Немыслимо.

Парня кроет от собачьей покорности: все действия Лиры – яростное виляние хвостом, безграничная преданность, подставленный уязвимо живот: хоть пальцами в мягкую шерсть ласково заройся, хоть пни яростно ботинком с острым носом. Он думает внезапно и глупо о том, что искренне и нежно любит животных, но никогда не имел возможности завести питомца: сначала – непонятки с жильем, после – бесконечные разъезды и пустующая шикарная квартира. Столько лет он был один, цепляясь лишь за себя, не позволяя себе привязаться ни то что к человеку, но и к маленькому зверьку. И к себе не давал повода привязаться: всегда в глаза говорил еще на берегу, что сначала – гитара, карьера, долбаные тонны исписанных нотами тактов в памяти, а потом все остальное. Люди подождут. Люди не важны. Людям стоит держаться от него подальше, смотреть на него на расстоянии, как на тигра в клетке: то ли руку оттяпает, подойди ближе, то ли и вовсе разобьет сердце. Наполнит его яркими воспоминаниями, громкими и живыми, чтобы неизбежно перечеркнуть.

Он привык быть один, ему это нравится, правда. А вся сентиментальщина, которую нес раньше – это слабость сметенной души, нырнувшей в неизвестность, в абсолютно иной непривычный мир. Стоит ему уверенно встать на ноги, и Лира ему больше не понадобится, ведь так?..

Она словно бы спорит: тянет его на себя, вынуждая прижаться животом к животу крепко и жарко, и тут же темнеет в глазах. Остановись, думается Рэю, перестань это делать со мной. Он знает, что происходящее просто не может быть тем, чего девушка хочет. Он знает это, ошалело целуя ее шею. Знает, скользя руками вдоль тонкой талии, жаром ладоней касаясь бедер, заставляя подол красивого белого платья задраться. Думая о том, какая нежная и тонкая у нее кожа, надавливая пальцами до насыщенно красных следов, он все еще помнит о том, что Лира принимает происходящее с жертвенной покорностью.

Это пробуждает в парне ярость.

Глаза девушки закрыты: боится увидеть выражение лица напротив, увидеть безумные глаза со зрачками, сожравшими совершенно радужку? Боится осознать происходящее, надеется сбежать в себя, запереться в глубине сознания, чтобы воспоминания об этом дне не смогли до нее достучаться? Рэй злобно сбрасывает ее руки, стряхивает, отталкивает от себя. Крепкие пальцы музыканта сжимают тонкие запястья, заводят руки над девичьей головой, вдавливают в мягкие подушки. Он жмется к ней, обманчиво ластится, оставляет дорожку поцелуев на нежной челюсти и быстро отстраняется, отпускает. Действия хаотично сменяют друг друга: садится и тянет ее за собой, разворачивает спиной грубо и резко. Торопливо возится с дурацким платьем, пытаясь в полумраке разобраться с застежками, и, едва получается, тянет ткань вниз, обнажая спину девушки.

Она действительно красива, без шуток. Без всей этой чепухи, которую на автомате выдает взбудораженный мозг: у Лиры аккуратные узкие плечи, изящная тонкая талия и аристократично бледная кожа. Выступающие кости хочется оглаживать пальцами: ладони ложатся на спину теплом, губы снова касаются плеч, шейных позвонков.

Интересно - тогда, в кабинете, и в его развращенном разуме рождались такие мысли?

Рэй осыпает ее спину поцелуями, сам не понимая, что за чувство горит у него в грудной клетке. Его накрывает злобой, но словно бы не чистой, с примесью иного ощущения. Оно множится, пока он прихватывает тонкую кожу зубами, поднимает увереннее голову, пока руки скользят к животу и подушечки пальцев пробегаются невесомо по ребрам.  

Он тоже считал меня красивым? Он действительно хотел меня, именно меня, а не кого-то еще?

У меня точно не было иного выхода?..

- Я не лишал тебя права выбора, - Рэй и сам не понимает, в какой момент слова слетают с губ: его точно начинает тошнить ими, резко, неконтролируемо. - Блять, Лира, ты считаешь, что только так ты можешь отблагодарить меня за то, что я на жалкие пару минут открыл тебе душу? - сердце в груди все еще бешено бьется, низ живота тянет, дыхание - бесконтрольная череда рваных вдохов и выдохов. А голос почему-то внезапно звучит ровно. - Это твое тело, дурочка, это гребаная оболочка твоей души, какого черта ты сейчас играешь со мной в жертвенность? Какого черта ты отдаешь мне то, о чем я сознательно тебя не просил? Я же не гребаное животное, у меня башка полная мыслей на плечах. И я не такой мудак, чтобы воспользоваться тобой, поддавшись внезапному инстинктивному порыву. Но как я пойму, чего хочешь ты, если на просьбу остановить меня получаю молчание? Получаю одобрение. А потом - дрожащие руки. И слезы в твоих глазах, - наверное, даже проще, когда она не смотрит на него. Наверное, его уверенность разбилась бы при виде ее влажных щек. - Знаешь, что? Это просто жестоко. Это просто неправильно. Порой у людей действительно нет выхода, когда они идут на что-то, противоречащее их желаниям. На кону стоит их благополучие, или жизнь, или карьера, или безопасность близких. Они выбирают выдрать кусок себя и растоптать, чтобы все, что им дорого, не стало пеплом. Это выбор без выбора. Гребаная костедробительная ловушка. И скажи мне, разве это тот выбор, который я даю тебе?

Рэй замолкает, но ощущение недосказанности повисает в воздухе. Он быстро и аккуратно возвращает ткань платья на Лирины плечи, в последний раз тычется носом в ее плечо, целует совершенно легко, без какого-либо подтекста. Затем - встает с кровати и опускается на пол, на колени перед девушкой, пытаясь заглянуть ей в глаза. Находит ее крошечные ладони и берет их в свои, осторожно гладит.

- Эй, - слегка сжимает девичью руку, - посмотри на меня, хорошо? Послушай. Я понимаю, я вижу, что что-то давнее перевернуло представления о морали в твоей маленькой голове. И сам я тоже не являюсь образцовым мерилом в этом вопросе. Но я хочу, чтобы ты запомнила: в следующий раз, когда ты будешь делать выбор за меня, учти один маленький момент. Я не приемлю сексуальное насилие, это то, в чем я предельно категоричен. И оставить меня в неведении, позволить пойти на это без понимания - несправедливо по отношению к нам обоим. Ведь я не желаю тебе зла. К тому же, как я останусь с тобой здесь навсегда, как и сказал, если сделаю что-то, из-за чего сам себе буду противен? Не хочу звучать как мудак, давя и обвиняя, поэтому не хочу извинений. Но также не хочу, чтобы ответом было молчание.

Он садится рядом на край кровати и наблюдает умирающий день за окном. Кажется, у него дрожат руки. Кажется, в следующее мгновение, обнимая порывисто Лиру, он почти смеется с собственной молчаливой искренности, когда глаза начинает невыносимо печь.

[Лира]

Каждое его прикосновение, каждый поцелуй отзывается жалобной жаркой дрожью раскалённых небес. Рэй захлёстывает сознание, разливается жаром по хрупкому телу, высекает отпечатки касаний на чувствительной коже. Он дарует внимание, делится им, чтобы девушка под ним, стонущая от ласки, от неги и страха, была должной. Чтобы отдавалась с ещё большим рвением, желанием, стремлением.

И Лира отдается.

Каждый ее вдох, каждый удар сердца - желание никогда не потерять, не разочаровать собою, словно сейчас Рэй проверит границы дозволенного. Решит, позволить ли изломанному больному сознанию оставаться с ним рядом.

Она хочет быть вместе.

Прикосновения даже не кажутся отвратительными, липкими и плохими, это все еще способ взаимодействия, где Лира должна отдавать, чтобы быть принятой. А Рэй должен взять, чтобы дозволять ей быть рядом. Маленькой верной собачке.

В этом есть особое, потрясающее самопожертвование, в котором крохи инициативы не возбраняются. Они нужны. Девушка ведь должна показывать, что ей нравится. Что это не так уж и страшно, не больно отдавать собственное тело на алтарь чужих желаний.

Лишь бы быть рядом.

Не страшно было бы, даже если если бы Рэй решил сделать ей больно. Сильно больно. Не страшно, если бы его лицо сменилось бы лицом хозяина. Лира все примет.

В моменте в голове всполохом мысли рождается грустное: ничего страшного не происходит. Только отчего-то в сердце отчаянная тоска и ужас, размазанные по серому взгляду.

Лира чувствительна.
Время в плену не притупило боль.
Оно научило поклоняться ей без остатка.

Поэтому каждое соприкосновение губ, каждое прикосновение тел вызывает бурю мурашек. Диких, торопливых. Жгучих. Тихий стон снова и снова рвётся с приоткрытого рта, грудная клетка в тугом платье толкается навстречу парню.

Она хочет, чтобы все случилось.
Она хочет, чтобы этого никогда не было.

Потому что тогда, там, в плену, она научилась взаимодействовать именно так. Привыкшая к постоянному насилию, к недовольству, к необходимости заслуживать общение, девушка даже не воспримет это неправильностью. Ведь она сама продолжает, обнимает, отзывается на поцелуй ответной робостью, целомудренным прикосновением губ к щеке. Лира даже никому не расскажет и никогда не будет винить Рэя, считая, что это на ней ответственность, что не смогла набраться сил оттолкнуть.

Потому что невозможно отталкивать, если в ней нуждаются.
  Ради чего она ещё живёт сейчас?
  Не чтобы быть нужной?

Она снова целует его. На этот раз покорно, грустно и отчаянно в губы: посмотри, я вся твоя, можешь взять столько, сколько захочешь, я готова стараться для тебя, чтобы ты всё ещё мог во мне нуждаться хоть немного. Чтобы ты мог позволять мне быть рядом.

Он может ощутить, как сквозь худобу сердца бьётся ее сердце. Настоящее. Гулкое. Живое.
Умоляюще ее не брать и взять все, что ему нужно, лишь бы быть удовлетворённым.
Он целует ее шею - она сминает пальцами футболку, почти царапает спину. Скулит.

Она дрожит, когда он ведёт руками властно, по-собственнически по ее талии, задыхается, когда он поднимает подол платья. И давит, давит пальцами нежную кожу, сминает до алого цвета, до непреднамеренных синяков в будущем. Сквозь стиснутые зубы Лира стонет, запрокидывает голову, выгибается, чувствуя, как горит кровь, как внутри все отчаянно, дико пульсирует. Она примет все. Каждое его желание. Она умеет. Она знает. Она научится. Хочет дать понять ему, что все в порядке. И что слезы, дикий страх, спрятанный за зажмуренными глазами, дрожащие руки и сбитое дыхание - это не более чем ошибка, так, незначительная мелочь.

Только не отказывайся от меня.

Он сбрасывает ее руки с обречённой яростью.
Это их общая боль.
Лира всхлипывает - ему не нравится? Она недостаточно старается?
Страх сжимает сердце.

Рэй ловит запястья, сжимает над головой, стискивает крепко и болезненно. Серые глаза в ужасе распахиваются, с горла рвется пугливый сип. Но он утешает - целует невесомо, торопливо, нежно. Затем садится. Тянет за собою, кукольную, разворачивает грубо, вынуждая опереться о кровать, сдаться, замереть. Он возится с застежками платья, оно неожиданно тесно сжимает ребра, вызывая жгучую панику под кожей. Лира не помогает. Не дышит. Сердце падает вниз вместе с одеждой.

Она знает, что будет дальше.
Выучила, что так все и бывает.

Он целует голую спину, оглаживает выступы позвонков, согревает собою. Лира дрожит страхом. Дышит через раз. Длинные волосы спадают на грудь.

Впору опуститься ниже или поднять платье, зажать в слабых пальцах, чтобы не давать себя трогать.
Впору послушной куклой позволять делать все, ведь очень несложно внушить себе то, что ей нравится.

Все в порядке, мне нравится.

Она стонет и изгибается навстречу, закидывает голову назад, когда Рэй дарит укус. Болезненный. Дикий. Собственнический. Пальцы оглаживают впалый живот, вынуждают инстинктивно вжать его в себя. Проводят по рёбрам, выше.
Голос режет острее ножа.

Что? Что я сделала не так?

Его голос звучит ровно и четко, словно это проверка, через которую она не прошла.

Ты теперь меня бросишь? Я допустила ошибку. Мы можем начать сначала? Я буду лучше стараться. Я выберу другой вариант.

Она плачет. Слезы стекают по лицу глубоким обнажением чувств.

— Прости, — каждый звук даётся невообразимо сложно. Тяжело. Каждый вдох наполнен болью и отчаянием, ядом осознания собственной ошибки. Его голос звучит в отдалении - шок накатывает с головой, словно рядом рванула магическая бомба. Оглушила. Вырезала понятие жизни из сознания.

Она не отвечает, не в силах осознать смысл слов. Рэй аккуратно поднимает платье на тонкие плечи. Лира бессознательно прижимает белую ткань к себе. Опускает голову. Всхлипывает жалко. Горячие слезы стекают по подбородку, падают на постель. Но он не отвергает до конца - все ещё целует, касается носом, вызывая первое осознанное движение. Встаёт с постели.

Теперь он точно уйдет.

Рэй опускается на пол, на колени перед Лирой, заглядывает в заплаканные глаза. Касается ладоней, мягко гладит.
Откуда в нем столько нежности к ней? Разве она заслуживает? Он заставляет ее посмотреть на себя, и Лира покорно слушается, с трудом сдерживая себя и плачь отчаяния - она не угодила.

В голове странные мысли: чувствует неправильное облегчение, что ничего не случилось. Что они не зашли дальше. Не позволили этому случиться. Ощущает бесконечную благодарность. И в то же время - стаж, дикий животный страж, что в обмен на освобождение ей придется заплатить иным. Отсутствием его в жизни.

Стеклянные глаза тоскливо смотрят на Рэя.

Он просит не молчать. Объясняет свою позицию. То, что насилие не приемлет. Он другой. Лира неуверенно тоскливо кивает. Рэй садится рядом и обнимает ее, красную, потерянную, с расстегнутым платьем.

— Извини, — сипит, опуская голову. Чужой надломленный смех кажется ее собственной ошибкой. — Я хотела, чтобы тебе понравилось, — оправдания звучат до поразительного жалко.

— Меня долго держали в плену и насиловали, поэтому я привыкла отдавать себя, если человеку нужно, — очень торопливо произносит, чувствуя себя в объятиях донельзя безопасно и от того тошнотворно. Кладет голову на плечо. Доверительно. В груди разрастается ядовитая агония. Грустно целует в благодарность за ласку. Вздыхает. Хочется все сдержанные эмоции выплакать в ванне, когда она доберется до лезвия. Хочется проглотить его, чтобы, как и задумано, ощутить правильную боль. Хочется... Умереть. Зачем жить, если она не умеет по-нормальному? Так, как правильно? — Я знаю, что это неправильно, но для меня это стало чем-то обыденным: когда берут, не спрашивая, и в этом для меня и есть некая нужность, — голос дрожит, и говорить все сложнее, грусть вынуждает слезам снова литься с глаз. — Извини, что я боюсь. Я хотела быть лучше для тебя, но я не смогла, — выдыхает обречённо.

Понимает, что не может больше так. Устала.
Он ее не хочет. Она ничего не может дать.

— Мне нужно в ванную, — сипит тоскливо. Поднимется нехотя. Придерживает платье и, шагая прочь, старается не плакать.

Идёт в сторону светлой двери. Представляет, как сделает "это". Но Рэй стопорит. Он знает. Понимает слишком много. Знает её слишком хорошо.

— Прости меня, — не замечает сдавленного голоса,  — я действительно глупая, потому что не знаю, как может быть иначе. Я не умею. Я привыкла, что я должна отдавать, чтобы меня не бросили. И для меня это звучит даже как-то радостно - отдавать, потому что я нужна. Значит, все в порядке, и меня не оставят. Значит, меня по-своему ценят. А если так - то я даже рада, — голос звучит бесконечной тоской, хочется отчего-то улыбнуться. Лира даже всплёскивает руками, пытаясь охватить незримые чувства. — Я правда не честна с тобой была. Я просто хотела быть нужной, — в глазах слёзы, — я не хотела портить твоё настроение. Я просто... не готова. Для меня это всегда связано с насилием... И я даже, наверное, научилась получать удовольствие от этого, — складывает ручки на коленках, дрожит мелко.

[Рэй Вудсон]

Рэй все еще обнимает Лиру, когда она начинает говорить, выталкивая слова из себя поспешно, точно чем быстрее она выпустит их в мир, чем раньше они резанут слух Рэя отчаянной, безмерной болью своей сути, тем быстрее их обоих отпустит. Это не срабатывает, разумеется, и руки лишь крепче обвивают хрупкое тело, а сердце на пару мгновений будто сжимает в тиски.

Это так неправильно. Это так неописуемо противоестественно: каждое извинение, каждая попытка объясниться, оправдаться как будто за то, что была недостаточно хороша.

Он хочет сказать, что она прекрасна, заверить, что ее тело – гребаное произведения искусства, такого же чистого и идеального, как и всё, что создают ее руки. Хочет расцеловать ее крохотные ладони, ткнуться носом в висок, прижаться щекой и зажмуриться крепко. Не отпускать, не отпускать, никогда не отпускать из безопасного теплого кокона. Она должна понять, должна почувствовать, что желать защитить ее – намного значимее, чем просто ее желать. В этом сокрыто куда больше искренности и глубины, чем в бешеном пульсе и мурашках от девичьих прикосновений.

Он ничего не говорит. Ничего не делает, потому что каждое последующее слово Лиры входит гвоздями под кожу, и получается лишь зубы стиснуть да на чужом предплечье крепче сомкнуть пальцы. Очевидные вещи слегают с девичьих губ, вскрываются, как некачественно зашитые раны, и кровоточат правдой, и Рэю кажется, что он сам тоже кровоточит.

Почему ты так себя не ценишь?

Рэй знал, разумеется, что за ее покорностью должна была скрываться горькая правда, систематичная, превращающая в руины прежнее здоровое знание о том, кто она такая. Смешавшая с грязью самооценку Лиры; не просто на осколки разбившая, но превратившая в песок ее личность. Тем не менее, слышать, как она произносит это вслух, оказывается слишком тяжелым. И ему бы усмехнуться да сказать «мы похожи», но жгучая правда оцепенением заливает мышцы. Плещется раскаленной горечью в глотке. Режет глаза, в конце концов, солью участия.

Можно я прижму тебя к себе еще крепче, точно эта демонстрация острой нужды в тебе, не подкрепленная животными инстинктами, может что-то изменить? Можно я зацелую с равными по силе страстью и целомудрием твои хрупкие плечи, на которые так несправедливо легла подобная ноша?

  Можно я спасу тебя?
    Может, тогда и ты сможешь спасти меня?

- Я не хочу брать, не спрашивая, - шепчет Лире на ухо. Отстраняется, проводит ладонью нежно по щеке, убирает влажные от слез белоснежные волосы с лица. – Я хочу давать. И принимать то, что ты хочешь дать мне. Разница оттенков, понимаешь? Это как вырвать у тебя из руки предмет вместо того, чтобы уважительно раскрыть ладонь и принять то, что ты по собственной воле туда вложишь.

Слышит ли она его? Чувствует ли за слоем страданий, как резонирует в музыканте все в ответ на ее честность? Ему так хочется протянуть к ней ладони, раскрытые, и не бояться, что она не решится вложить туда свои. Хочется провести большими пальцами нежно по коже чужих рук, а затем – поцеловать без какого-либо подтекста каждый из пальцев, что зарывались покорно в его волосы несколькими минутами ранее и сминали футболку на его спине просто потому что Лира знала: ему этого хотелось.

Прости, что позволил так просто свести себя с ума.

Когда девушка порывается уйти в ванную, Рэй читает ее слишком быстро (сам поражается тому, как мгновенно понимает, с какой целью она туда рвется). Едва Лира встает с кровати, тихим, мертвым голосом оповещая о своем намерении, он кидается за ней и смыкает пальцы на запястье. Хватает ее лишь на мгновение: останавливает, но не держит. Не лишает ее свободы действий.

- Постой, пожалуйста, - заглянуть в глаза, все так же блестящие стоящими в них слезами. Покачать головой яростно, точно отгоняя роящиеся в голове картинки с Лирой, причиняющей себе намеренно физическую боль: он знает, она могла бы. Знает, что должен сказать ей сотню раз сотню слов, сочащихся теплой привязанностью, чтобы она начала робко примерять их на себя одно за другим. Сейчас – рано, но это не значит, что он станет молчать. – Я очень прошу тебя меня услышать. Я не злюсь, понимаешь? Я говорил, что твое поведение жестоко, но это было сказано на эмоциях. Вернемся к кровати и поговорим, хорошо? - и ее лицо меняется вновь, а на нем - покорность тряпичной куклы. Что-то в последних словах Рэя вновь блокирует её, и этот вид идущего на плаху осужденного отзывается в музыканте почти раздражением, почти злобой. Она думает, что он хочет закончить начатое? - Только поговорим, больше ничего. Я хочу тебя услышать. И ты в безопасности здесь, - и всегда будешь. Это твой дом, и я не позволю ему стать местом, на порог которого ты станешь ступать со страхом.

Постараюсь, по крайней мере.

Рэй знает, что он не хороший человек. Он не умеет заботиться так, чтобы постоянно, чтобы нужность человека показывать день за днем, ведь на пути, по которому он идет, для другого человека нет и не может быть места. Он шел по головам раньше, пойдет при необходимости и теперь, и, казалось бы, ранимая белокурая девчонка, которую он случайно по дороге вытолкнет на проезжую часть с обочины - банальный сопутствующий ущерб, на который стоит закрыть глаза. Но почему, почему так тяжело видеть, как она страдает из-за старых ран, его действиями вскрытых вновь?

Он усаживает Лиру на кровать и садится рядом. Ее растрепанная голова тут же понуро ложится на его плечо. Рэй поворачивает голову, и их лица оказываются близко-близко. Теплая ладонь осторожно, без какого-либо подтекста ложится на ее щеку, большой палец мягко скользит по тонкой коже, убирая оставшуюся после слез влагу. Бесполезный жест, казалось бы, если каждое действие приходится ударом в Лирино сердце, и расплакаться снова для нее - вопрос времени, кажется. И всё равно ему хочется быть теплым и заботливым хотя бы в этот момент.

- То, о чем ты говоришь, – это ведь не про ценность. Если в моей жизни появляется что-то или кто-то ценный, я готов в это вкладываться: эмоционально, материально, словами и действиями. Тебе нужно гнать от себя тех, кто берет и берет, не заботясь о том, какой это оставит на тебе отпечаток, - Рэй немного отстраняется: полушепот почти в чужие губы кажется сейчас неуместным. Он хочет ясно смотреть в ее глаза. И взять мягко ее руки в свои, почти невесомо поглаживая.  Чуть-чуть сдавить неконтролируемо, эмоционально, точно все внутри свело на миг: как раз на Лириных словах про удовольствие от насилия. – Ты научила себя думать, что тебе это приятно, потому что осознать хотя бы на короткий промежуток времени, насколько отвратительные вещи происходят с тобой регулярно – все равно что добровольно подписать остаткам своего здравомыслия приговор? Я понимаю. То, что случилось со мной, не было систематичным, и все же это стало началом конца того Рэя, которым я хотел себя видеть. Я последний, перед кем тебе стоит извиняться. Я ни в чем тебя не виню, но очень надеюсь, что ты научишься ценить себя. Шаг за шагом, день за днем. Это сложно, знаю, но давай хотя бы попробуем? – Рэй не дает обещаний, не готовый полноценно перекинуть через плечо груз чужой травмы, но, тем не менее, он говорит «попробуем», - и дает тем самым услышать в этих словах завуалированное «я рядом». 

[Лира]

Когда Лира говорит, роняет хрупкие признания, то словно рассыпается. С каждым словом с губ срывается вся сила, внутренний стержень, непоколебимая мощь, которая заставляла это тело держаться в тугом корсете. Тело лишь чудом не падает. Лишь потому, что Рэй крепко обнимает, прижимает к себе, держит в тисках, создавая своеобразную уютную клетку, из которой не хотелось вырваться. Он сжимает ее тесно, туго, так, как правильно. Как нужно, чтобы она поняла, что необходима. Что не оставят. Слово только если, сжав в ладони птицу до тихого стона, вскрика, можно дать ей понимание, что она действительно нужна и ценна. Весь процесс чужой важности заключён в неиссякаемом желании удержать, лишить свободы, собственного мнения, чувства.

Но Рэй не такой.

Он не позволяет Лире использовать свой привычный вектор, даёт понять, что ему... Больно за неё. Он отпустит хрупкую, ломкую сущность любой миг, стоит только птице показать, что ей неудобно в крепких ладонях. Он не позволит ей сломать крыло, принять на сердце шрам. Не захочет вредить, сжимать тиски туго и крепко, выбивать из неё признания и болезненные податливые вскрики имитации удовольствия.

Тогда ей нужно делать вид, что ей удобно и все нравится.

Терпеть, если что-то затекает или болит. Играть свою роль лучше.

Шёпот касается уха. Обнажает робкие мурашки. Дыхание срывается. Пальцы медленно, ласково утирают слезы. Поправляют белые спавшие на лицо волосы. Забота мягко вынуждает успокоиться.

Она давно никого не подпускала так близко к себе.

К своему сознанию. Чувству.

Рэй говорит, что не хочет не спрашивать. Лира поджимает дрожащие губы. Можно ответить хлёсткое - лучше бы спросил, лучше бы они двигались бы в привычном ей темпе, лучше бы она снова ощутила себя использованной, передавленной.

Но это было бы знакомым состоянием.

Это было бы тем, что привычно. Это не подарило бы девушке чувство собственной значимости, не рассыпалось бы самоуважением красивыми камнями по белому платью. Нет.

Рэй словно вынуждает Лиру почувствовать себя значимой. Важной. И это опасно. Напряжение сковывает мышцы. Как сделать больно? Нужно что-то дать, заставить в это поверить, дать расслабиться. Чтобы потом это отнять. Сказать, что жалеют об этом.

— Но я хочу дать...! — трепетно выдыхает, не смотря на Рэя. Не ищет его взгляд, боясь того, что он поймёт. Поймёт, что она врёт, что хочет лишь угодить, сделать так, как он желает. Лира знает, что должна играть, делать вид, что ей нравится. Что ей хочется. И знает, прекрасно понимает, что стоит только Рэю уследить хоть мгновение неискренности, она будет наказана.

Не ударом, не болью.

Всего лишь разочарованием, преданным доверием в его глазах. Лицо обнажит грусть и раздражение. Затем Рэй уйдёт. Потому что она не смогла угодить. Захотеть. И не имеет значения то, что она отдала купила для него квартиру.

— Я хочу вложить в твои ладони весь мир, если так будет нужно. И себя тоже. Но... Тебе «так», как я могу, не нужно. А я не умею иначе. Потому что даже сейчас мне было бы нормально, если бы ты сделал со мной нечто ужасное, что могло бы меня разбить и ранить, заставило бы забиться в угол от боли, — грустная усмешка. — Но тогда всё бы в моём мире осталось на своих местах. А сейчас... Я понимаю, чтобы я должна захотеть. Искренне захотеть тебя, захотеть, чтобы все случилось не потому, что ты этого хочешь. А потому что этого хочу я. Мы. Но... Все, чего я хотела бы, это просто плакать, забившись в угол, и чтобы кто-то, — как же страшно произнести «ты», — меня гладил и утешал. Столько, сколько мне понадобится. Чтобы... Не нужно было пытаться быть сильной или скорее вытереть слезы. Позволить себе быть слабой и пережить свои эмоции. Но я не могу. Это нормально, — она даже не дрожит, но заплаканное лицо кажется пустым.

Конечно, Лира чувствует вину.

Порывается уйти в ванную, чтобы представить, как...

Но Рэй резко ловит за кисть. Девушка испуганно вскрикивает, машинально ожидающая удара, того, что ее снова зажмут, что повалят на постель, скажут, что нельзя. Но мужчина чутко считывает состояние подруги. Тут же отпускает руку. Просит остановиться. Заглядывает в заплаканные виноватые глаза. Объясняет свои слова, пытаясь утешит. Неосознанно распространяет глубокую ненависть к себе, ведь... Это она должна утешать. Успокаивать. Говорить. Девушка кивает. Даже, кажется, произносит губами согласие, но голос звучит слишком сипло, мертвенно.

Конечно, ее поведение жестоко. Он напоминает об этом. Просит вернуться к кровати, и Лира леденеет - теперь нужно заслужить прощение, нужно постараться. Разум сразу отключается, в голове готовность и признание - она должна угодить. Сделать все правильно. И даже не больно вдруг осознать, что Рэй говорил, что ему важно иначе, и что она поверила, но оказалось, что и правда нужно играть роль, и что это все обязательно случится.

Так ей и надо.

Он раздражается, когда видит, что Лира покорно принимает новую реальность. Но её понимание мира – до отвратительного неправильное. И он читает её как открытую книгу – нет, они просто поговорят. И он и правда лишь усаживает взволнованную душу на кровать, садится рядом. И ничего не происходит. Выдох. Всё это время она, кажется, задерживала дыхание. Но теперь можно половить голову ему на плечо. Грустно выразить признание хрупким доверием. Он ведь не зайдёт дальше?  Рэй гладит её вновь. Ведёт пальцем по лицу, утирает слёзы. Лира смиренно позволяет – прикосновения приятны, нежны. Впору прикрыть глаза, расслабиться окончательно, чуть поддаться навстречу пальцу, словно хочется до жадного ещё... Она знает, что совершенно не трудно, не долго сделать так, чтобы эти пальцы легли ей на шею. Чтобы следом рухнули слова «поговорили и хватит». Но нет. Рэй отказывается идти на поводу у её страхов.

Лира внимает каждому слову друга. Они говорят так... странно. Сидят близко-близко, почти слились воедино, доверительно говорят о больном. О странном. О том, что позволить знать дано не каждому. Он берёт её руки в свои. Тонкие пальцы мягко сжимают чужие, подчиняющие себе звук.

— В какой-то момент это просто стало формой общения. Это стало естественным. Привычным., — отзывается тоскливо. —  Когда ты вроде бы хочешь, чтобы оно не случалось, а частью сердца есть порыв - давай, пусть оно скорее свершится, это неизбежное мрачное дело. И в этом обретается смысл, принятие, понимание. Нечто такое, что оставляет след даже на нормальном общении - глупо измерять всё по нездоровому общению, но в каждом вдохе я намерено ищу тот формат, который стал до жути родным и знакомым. А оттого, как бы ни было разрушительно, он ощущается безопасным. Казалось бы, я могла бы потом упасть в бездну отчаяния, но это было бы... Закономерно. Для меня куда опаснее чувствовать себя... Любимой. Дорогой. Той, которую можно услышать. Я привыкла, что это такая игра, поэтому я сама потороплюсь прекратить это, ведь мне важно, очень важно знать своё место. «Если меня полюбят, то это отнимут. Я не переживу этого. Любое тепло – ложь». Я привыкла, что любой свет заканчивается. И сейчас, можно сказать, мог бы случиться триумф, что, ага, я была права, все действительно так, все кончится тьмой, я знала, все идёт по плану. Но не идёт... И это меня очень сильно пугает. И я стараюсь сделать все, чтобы вернуть на знакомые круги свои нездоровые, ведь в этом словно бы больше безопасности... — поднимает взгляд на Рэя.

—  А что случилось с тобою? Что заставило тебя думать, что это стало началом конца? Ты... Тебе было очень больно и плохо, да? — заглядывает в глаза, робко дрожащими руками обнимает красивое лицо, гладит пальцами, улыбается слабо, тоскливо. Впору поцеловать, но Лира никогда не сделает этого. — Я бы хотела с тобою попробовать всё. Я бы хотела понять каждую твою тоску, если ты мне позволишь. И залечить её. Загладить. Знай, пожалуйста, — от боли за парня на глазах вновь обнажаются слёзы, — что я даже сейчас считаю тебя прекрасным. Живым. И я не могу поверить в то, что ты раньше был другим, что что-то в тебе оборвалось. Потому что тот, кто ты есть сейчас – ты уже прекрасен. И я искренне восхищаюсь тобою и твоей деятельностью. Я помню, каким ты был потерянным и напуганным, когда мы встретились – за твоими плечами огромный груз боли и мрака. Но если я могу что-то сделать для тебя, если я могла бы утешить хоть крупицу горя – я была бы рада. Ты так много делал потом, ты так сиял и сияешь сейчас... — улыбается, вспоминая совместное время. — Я верю, что та боль не сломала тебя. Ранила, но... ты справился, — она не хочет говорить, что понимает. Не хочет касаться того, что именно с ним случилось. Словно бы произнести вслух – сделать это более явным. Но зачем о том говорить, если можно ронять лишь утешение и сопереживание. Бровки вскидываются вверх, и Лира вновь плачет – за Рэя, за то, что он так страдал. За то, что не смогла сберечь. Она бы, если бы только могла, с удовольствием бы забрала всю его боль себе, была бы не против пострадать за него с маниакальным отчаянием. Лишь бы его ничто не ранило. Ничто не встало на пути. И она смотрит на парня с глубоким пониманием и сопереживанием, готовая отдать ему тут же всю себя и куда большее – поразительно, Лира знает, что Рэй прочтёт это по её глазам. Осознает.

Может, ему даже понравится её жажда сделать всё, чтобы ему было хорошо и удобно.