[Теодор Стефанос]

Циркон / Лоссум / 5023

Теодор Стефанос и Вита Бэйн

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Вита Бэйн]

Центральный парк Лоссума, вечер, тёплые сумерки опускаются на город, включаются первые фонари, случайные прохожие отбрасывают на мокрую после недавнего дождя землю длинные ползучие тени. На малолюдном ответвлении тропинки под светом фонаря стоит скамейка. На спинке скамейки, поставив ноги в мокрых кедах на сиденье, сидит подросток. Взъерошенные короткие волосы,  бесформенные черные джинсы, футболка с психоделическим принтом, огромная мокрая куртка, словно снятая со старшего брата. Между коленей паренька зажата банка с недопитым энергетиком, в руках сигарета и зажигалка.

Парень спрятался от родителей и пытается втайне от них покурить, воровато оглядываясь по сторонам. Промокшая зажигалка бессмысленно щелкает в руках перед зажатой в зубах сигаретой, подросток сдавленно матерится и трясет бесполезной штуковиной, пробует еще раз – бессмысленно. Поворачивается к свету, осматривает зажигалку, одним карим глазом заглядывает внутрь, дует в сопло. Большой палец, покрасневший от постоянного контакта с колючим колесиком, повторяет привычное движение. Зажигалка говорит грустное «вжик», а вожделенного огня не дает. Мальчик разочарованно вздыхает, прячет расстроивший его инструмент в карман, сигарету закладывает за ухо, смотрит по сторонам, может быть, кто-нибудь поделится с ним огнем? Но по этой тропе ходят редко, вот и сейчас идет  только какая-то незнакомая ему бабушка, сгорбившаяся под тяжестью сумок. Подросток успевает хлебнуть энергетика, когда ковыляющая походка старушки приближает ее к скамейке. Поравнявшись, она ставит баулы на землю и поднимает выцветшие глаза на паренька:

- Молодой человек, вы не поможете мне с сумками? – умоляющим голосом произносит бабушка, тяжело вздыхая и разгибая спину. – Тут совсем недалеко от парка я живу, очень тяжело, возраст уже не тот, - парень в два глотка опустошает банку и не глядя швыряет ее в сторону переполненной мусорки, банка отскакивает от стенки мусорки и рикошетит в траву, парень легко соскакивает со скамейки, оправляя куртку. – Ох, спасибо вам большое, демиурги вас благословят, - лепечет старушка, когда подросток отрывает сумки от земли и вопросительно смотрит на пожилую женщину, мол, веди.

Некоторое время они идут бок о бок, старушка скрипучим голосом рассказывает о временах своей бурной молодости, мальчик вежливо улыбается и иногда задает наводящие вопросы. Тропинка кажется бесконечной, она петляет между деревьями, укрывается тенями, и подросток, кажется, уже пожалел о том, что согласился помочь, потому что иногда нервно оглядывается, сутулясь под тяжестью сумок. Они доходят до поворота, за которым по несчастливой случайности перегорел фонарь и не видно не зги, старушка неловко оступается, хватается в падении за мальчишку.

Парень почти моментально роняет сумки – они испаряются, словно их и не сущестсвовало вовсе - и обмякает, бабушка цепко держит его за подмышки и с непонятно откуда взявшейся силой, подхватывает на руки, как ребенка, и несет в сторону от дороги в непроглядную темноту зарослей редких краснокнижных деревьев, высаженных в парке.

Вот уже пять лет в центральном парке Лоссума пропадают подростки. Молодые юноши от пятнадцати до двадцати пяти лет заходят в парк и больше из него никогда не выходят. В полицию регулярно приходят запросы от родителей пропавших мальчиков, но внутренние органы не особенно спешат бросаться на поиски детей. Подростки склонны к драматизму и побегам из дома, многие из них, нагулявшись и потратив все деньги, по итогу возвращаются под родительское крыло, поэтому соединять все пропажи в одно какое-то дело полиция не спешит. Как будто бы пропажи мальчиков примерно раз в месяц легко вписываются в статистику подростковых побегов, а то, что в последний раз их видели в центральном парке – это совпадение. Парк огромный, несколько сотен гектаров, сотня выходов в разные районы города, аттракционы, колесо обозрения, небольшой зверинец, бесчисленное количество точек фастфуда, набережная и километры, десятки и возможно даже сотни километров дорожек, тропинок, аллей. В этом парке можно заблудиться, если попасть в него впервые, даже несмотря на цветные указатели на каждом перекрестке. В этом парке можно жить месяц, и никто не найдет тебя и не потревожит. В этом парке ежедневно тысячи людей проводят свой досуг, выгуливают домашних животных, катаются на велосипедах или праздно гуляют под ручку со своим избранником по жизни. Этот парк – маленький кусочек природы внутри стеклянного и бетонного оплота цивилизации, здесь можно покормить белок и ящериц, сфотографироваться с экзотическими животными, погонять экзотических цветных и шумных птиц.

Вите по долгу службы приходится быть в курсе текущих заведенных дел, и хотя ни одного тела подростка с подходящими параметрами и обстоятельствами смерти к ней на стол в последние годы не попадало, дело о пропаже детей всё равно плотно застряло в ее голове и не позволяло расслабиться. Как будто бы есть что-то, что она может сделать для поиска этих мальчиков, а она сидит на попе ровно и наблюдает, как бездействует полиция.

Поэтому вот уже второй месяц она, вернувшись с работы, принимает душ, смывает косметику, одевается в мужскую одежду, соответствующую подростковой моде этих лет, и едет в центральный парк, где проводит несколько часов, гуляя между деревьями или пожевывая бургер где-нибудь на скамеечке. Ей очевидно, что похититель – если он существует – действует на малолюдных участках парка, поэтому бродит в основном там. Разумеется, за такие выходки в отделе ее никто по головке не погладит, но и не уволят же? Она взрослая женщина, имеет право проводить свой досуг в нерабочее время так, как ей хочется, а хочется ей насобирать информации, возможно, стать свидетелем, ну, или на худой конец, жертвой. Похититель нацелен на юных мальчиков, а значит не ожидает столкнуться со взрослым подготовленным и вооруженным элементалем один на один, поэтому такая маскировка работает в ее пользу, как минимум у нее всегда есть эффект неожиданности, если вдруг всё зайдет слишком далеко.

Вот и сегодня Вита намарафетилась, врожденный и выработанный с годами педантизм, а так же выбранная много лет назад человеческая личина способствуют тому, что даже при очень близком рассмотрении в угловатом мальчишке распознать женщину становится почти невозможно. Грудь стягивает спортивный топ, бесформенная одежда – демиурги, благословите подростковую моду! – скрывает остатки каких-либо подозрительных форм, короткие ногти, взъерошенные волосы ежиком, в глазах – карие линзы. Она оставляет мотоцикл в двух кварталах от парка, некоторое время бесцельно бродит, наблюдая за прохожими, попадает под дождь, что позволяет ей пополнить свою энергию и обновить защитные заклинания, предусмотрительно наложенные на себя. Лоссумский дождь – подарок для Лоссумского водяного элементаля. Он действует лучше любого энергетика, красная банка которого зажата у нее в коленях, пока она – маскировки ради и развлечения для – пытается зажечь промокшей зажигалкой сигарету.

Внезапная старушка, выплывающая из темноты, привлекает ее внимание, короткая алая теомагическая вспышка, которую легко можно принять за отражение света фонаря в красной банке газировки в руках, и Вита прячет ликующую улыбку в глотке энергетика – от старушки фонит протомагией на весь парк. Интересно, кому это может быть выгодно, принимать облик обессиленной бабушки с тяжелыми сумками? Шестой уровень УМИ, расу определить не удается, аура грязная, бликует, в облике старушки – сильный маг, который пытается спрятаться. Обычному парковому вору нет нужды так прятаться, остается только один объяснимый вариант.

Вита с показательным усилием поднимает сумки – для хумана ноша действительно тяжелая, для элементаля – нет, но она играет свою роль до конца. Одной лишь фотографии старушки – сделанной при помощи встроенной в нагрудном кармане куртки миниатюрной камеры во время как будто бы небрежного одергивания оной – мало. Сильному протомагу ничего не стоит менять свой образ в свою каждую вылазку в парк, поэтому Вита принимает простое и логичное решение: последовать за старушкой, испытать на себе ее – или его? – методы, может быть, даже проникнуть в «логово» в виде жертвы. Вита не первый день последовательница Хаоса, у Виты хаос в крови, он растворен в воде ее истинной сущности, он бурлит и принуждает к безумствам.

Старушка оступается, хватается за Виту, элементаль чувствует укол шприца под лопатку, имунная система отзывается коротким головокружением, но подростка хумана подобная доза транквилизатора сбила бы с ног, поэтому Вита, будучи хорошо ознакомленной с составами и действиями различных веществ, роняет сумки и реалистично обмякает, повиснув на цепких руках бабушки. Та, в свою очередь, потеряв бдительность и всю свою немощность, подхватывает Виту и несет ее в кусты. Готовимся к телепортации, думает Вита.

Всё идет по плану. Даже если план – говно.

[Теодор Стефанос]

На мокрую от недавно прошедшего дождя скамейку запрыгивать и вовсе неохота, но скамейки ведь нужны чтобы на них сидеть — поэтому огромный кот легко отталкивается большими лапами от асфальта, разбрызгивая воду из лужи, и мягко приземляется на деревянные влажные доски, слегка выпуская когти чтобы не проскользить по отполированной древесине.
Выгибается дугой а затем фырчит, и жмурясь, отряхивает шерсть от попавших на нее до этого дождевых капель — мокро, неуютно, мр-р.

Лоссумские сумерки подсвечивают голубую с розоватым отливом вьющуюся шерсть большого кота, а выразительные сверкающие глаза аналогичных цветов добавляют облику некоего мистицизма, но все же он остается котом — не выше второго или, на крайний случай, третьего уровня магического источника.
Магический зверь, коих на Цирконе пусть встретишь и нечасто, но какого-то особого удивления появление большого кота с интересным окрасом в одном из парков Лоссума у прохожих не вызывало.

Кот как кот, мокрый, недовольный, возможно голодный — вон как озирается по сторонам, пусть и делает вид, что лениво и по-кошачьи, но глаза-то ищущие! Правда, не самое подходящее время для поисков выбрал — по этим тропинкам никто особо и не ходит, а тем более в такой час, разве что вон на той дальней тропинке расселся пацан прямо на спинке скамейки, да сигаретами балуется — никак боится что от родителей может влететь.

Кот, конечно же, запах табака не приветствовал, поэтому за безуспешно пытающимся закурить взъерошенным парнишей в огромной куртке оставался наблюдать издалека — оккупировав свою скамейку ровно посередине и приняв ту самую позу, в которой правильные коты наблюдают за заинтересовавшим их объектом будучи в полной готовности сорваться с места.
Так и не сумевший добыть огонь паренек вряд ли представляет полноценный интерес для ищущего кота, поэтому вскоре взгляд цепких кошачьих глаз перемещается на следующую фигуру, которая идет медленно и даже грузно — да, одинокие бабули с баулами интересуют голодных котов куда больше, ведь в заветных котомках может быть не менее заветная колбаса, или на крайний случай, кусочек рыбоньки?

Инстинктивно чувствуя, что уж сгорбленные старушонки точно не должны курить, кот не мигая следит за ее неспешными передвижениями, намереваясь с громким мяуканьем подлететь ей под ноги и начать кружить вокруг баулов, выпрашивая что-нибудь съестное. Кот удивленно моргает, видя что старушонка останавливается около подростка — зачем, бабулечка, а вдруг он таки закурит, и тогда и от тебя тоже будет пахнуть табаком?

"Не надо, бабуленька, ведь табак будет перебивать все остальные запахи" — хищно облизывается кот, продолжая наблюдать.

— Мама смотри, кыся! — раздавшийся возле скамейки радостный детский вопль заставляет кота подскочить на месте и развернуться в сторону источника шума. Навстречу коту, раскинув руки, несется маленькая девчушка в красном дождевике и с двумя черненькими хвостиками на макушке, по виду лет шести-семи, возможно только начинающая познавать тяготы школьного обучения. За ней пытается поспевать невысокая улыбчивая мама, которая, судя по всему, пыталась увести девчушку совсем в другую сторону — вон к тем выглядывающим из-за деревьев домам жилого комплекса, но как тут можно идти домой, когда на скамейке сидит такая интересная кыся.

— Милая, не трогай котика, он мокрый и грязный, — женщина аккуратно пытается отвести девчушку от скамейки, но цепкие детские ручонки уже впиваются в густой кошачий мех, и кыся, будучи захваченной против воли, фырчит и выгибается, пытаясь высмотреть вдалеке заветную старушонку с вероятной рыбонькой в котомках.

Кыся думает о том, что чужие прикосновения для него в диковинку и от того даже не сразу соображает, как на них реагировать. Девчушка гладит его по большой умной морде, и он осторожно урчит в ответ, понимая, что это закономерно, что ей захотелось его погладить — ведь неспроста такая красивая кыся сидит одна на скамейке, а кошачьих слов явно не хватит, чтобы объяснять и про паренька, и про старушонку с котомками, и про колбасоньку с рыбонькой.
— Мр-р-р, — ох уж эти кошачьи рефлексы! Кот, пребывая в некоторой растерянности от самого себя, довольно подставляет спинку под восторженные девчачьи поглаживания, успевая извернуться так, чтоб ему было видно происходящее вдалеке. Старушонка, тем временем, уже успевает сбагрить котомки пареньку-который-не-закурил и увлечь его куда-то совсем в сторону, вглубь парка.

Кот фырчит, уворачиваясь от очередного поглаживания, и понимает, что еще немного, и рыбонька с колбасонькой рискуют быть упущенными, поэтому действовать приходится решительно — выскальзывая из чужих объятий, он спрыгивает на землю, и под разочарованный девчонкин возглас несется вперед, стараясь не упустить из виду старушонку и паренька.

В стремительно наступающих сумерках он остается довольно ярким пятном, поэтому ему приходится немного задерживаться около деревьев, чтобы его не увидели, и тянуть время, пока старушонка в сопровождении парниши медленно проползет еще чуть дальше. Парк начинает казаться слишком просторным даже для него, и сверкая в полутьме глазами, он ловит себя на мысли — конечно же, инстинктивной, как и у любого нормального кота, что тропинка, по которой он следует за странной парочкой, уж больно длинная и запутанная, и есть риск заблудиться и не успеть добраться до заветной рыбоньки.

Минуя погасший фонарь, кот замирает и вглядывается в темноту парка, очертания которого становятся слишком уж инфернальными, и флегматичным взглядом наблюдает за крайне занятным зрелищем — как хищник хладнокровно ловит в свои сети предполагаемую жертву.

Сейчас!

В несколько прыжков огромный кот преодолевает расстояние от поворота до тех кустов, куда выше обозначенная старушоночка ловко утащила парнишу, и сигает следом в непроглядный мрак.

Заросли кустов обнажают жуткую личину, прятавшуюся за образом сгорбленной бабулечки, и кот с шипением запрыгивает ей на спину, впиваясь когтями в кожу и заставляя выронить парнишу и завалиться на землю.
Старушка визжит нечеловеческим голосом а лицо ее начинает вытягиваться и меняться — за морщинами начинает проступать оскал взрослого мужчины, который хватается за старушачью одежку на себе и пытается сдернуть ее вместе с котом, но тот держится крепко, мешая похитителю подняться на ноги.

Кошачьи когти еще раз впиваются в чужую спину на всю длину, и обнажив клыки, кот замирает на пару секунд и неожиданно сам начинает менять очертания — спустя пару секунд мнимую старушку удерживает среднего роста худой мужчина с разноцветными волосами, заламывая похитителю за спину руки:
— Тц, не вырывайся, — и выуживая из кармана наручники, заряженные ослабляющей магией, ловко цепляет на чужие высохшие от старости запястья, — Божий одуванчик, твою мать.

Похититель обмирает, а затем, резко повернув к мужчине голову — под настолько неестественно углом, что можно было услышать хруст, широко улыбается в безумной улыбке и показывает направление своего взгляда — в темноту, куда-то за того паренька.
Мужчина округляет глаза, видя в темноте скрывающих часть обзора деревьев ещё одну фигуру, чертящую в воздухе светящуюся золотистую пентаграмму.
— Да твою ж!... — подскакивает с земли, едва не запинается о все еще поваленного на землю похитителя, отдавливая ему ногу, подлетает к парнише, и хватая его, отпрыгивает в сторону, до последнего надеясь успеть.

За спиной раздаётся негромкий хлопок, и на какие-то несколько мгновений звуки вокруг исчезают, оставляя в голове и в ушах вакуум.
Чернота парка на какое-то время становится ещё темнее и злее, и когда бывший кот отпускает паренька и отстраняясь, оглядывается, то на том месте, где они были до этого, большим кругом зияет выжженая земля — метра три диаметром, не меньше.
За пределами круга, если приглядеться, можно будет обнаружить кровавые ошметки — все, что осталось от старушонки.

Которая, естественно, таковой не являлась, как и парниша перед ним.

Мужчина смотрит на бывшую жертву устало и немного сердито, на автомате достает из кармана корочки и тычет тому чуть ли не в нос:
— Теодор Стефанос, старший следователь по особо важным делам. Ну а ты кто такой.. на самом деле?

[Вита Бэйн]

У Виты есть один очень полезный для сотрудника органов рефлекс: когда начинает происходить какая-то хрень-хтонь - включай видеозапись. Это она и сделала моментально, когда на стремительно трансформирующуюся бабульку со спины набросился лазурно-лососевым пламенем тигр... или кот, в суматохе и сумраке зарослей лоссумского парка оценить так сразу сложно, тем более что Вита не специалист по магическим животным. В коротком полете на землю она группируется, раскрывая всю свою маскировку, перекатывается, замирает в позе человека-паука, лихорадочно стреляя глазами и пытаясь оценить обстановку на ходу.

Ее надежный, как швейцарские часы, план рассыпается китайской подделкой прямо в руках, крошки дешевого хрупкого сплава застревают между пальцами, попадают в трахею, отдаются изнутри острым накатывающим приступом раздражения, Вита давит его, душит, он лопается с глухим щелчком, как вошь между ногтями. Не время для раздражения, не место, успех неофициальной спецоперации утекает кипятком сквозь пальцы, в ее силах подставить тазик, но тазик оказывается дуршлагом. Вита уже складывает руки, формируя ослабляющую, связывающую печать, когда краем глаза ловит в темноте деревьев короткое движение. Свечение золотистой пентаграммы метает зайчиков по ее зрению, ее подхватывают, как котенка, и выдергивают из эпицентра моментально последовавшего за этим взрыва, и она вроде успевает бросить связывающее заклинание в сторону пентаграммы, но скорее всего промахивается.

Несколько секунд оглушительной тишины сменяются звоном в ушах, Вите на голову надели ее же дуршлаг и бьют по нему половником, и Вита сдергивает его с себя резким ударом хлыста целительной магии по собственной голове, зацепив хвостом плети цветную голову кото-спасителя. Вся отлично продуманная тактика, которой она с самого начала придерживалась, улетела коту под хвост, но Вита даже в раздраженном и взъерошенном от падения состоянии остается врачом и оказывает первую помощь почти инстинктивно и полностью рефлекторно. Мужчина не спешит выпустить её из своей хватки, пока не убеждается, что опасность больше не грозит, и что бабушка-божий-одуванчик больше не представляет опасности, распространившись на многие метры вокруг, покрыв тонким слоем себя деревья, кусты, лица и одежду пострадавших - а точнее свидетелей.

Вита выпутывается из объятий человека-кота - ей никогда не нравились кошки - и поднимается на ноги, одергивая куртку и останавливает этим видеозапись. Камера не оснащена инфракрасными датчиками, а значит в такой темноте вряд ли можно будет что-то рассмотреть, но мозг криминалиста с многолетним опытом уже невозможно остановить, и он услужливо подкидывает в ее мысли один за другим гипотезы о том, что произошло и о том, что должно было произойти. Если бы не вмешался кот. Последний, к слову, представился и Вита устало закатывает глаза и рукава, вынимая из пространственного кармана своего артефакту собственные удостоверения, которые почти вежливо втыкает в руки "следователя по особо важным делам" и, оставив Теодора изучать бумажки, отправляется исследовать место преступления, моментально потеряв интерес к мужчине.

- Бэйн, Вита Бэйн, - пародируя героя какого-то олдскульного фильма, эхом отзывается Вита, приседая на корточки, чтобы лучше рассмотреть останки похитителя. Комочки и сгустки выглядят не по-человечески, как будто бы лопнул кожаный шарик, наполненный кровью с хаотично плавающими в ней кусочками органов. Но бабушка выглядела вполне органично, работа тонкая, не приколупаешься, даже если сильно хочется. Но из кусочков и ошмётков вокруг центральной черной зияющей пропалины при всем желании невозможно больше собрать бабушку или хотя бы что-то отдаленно напоминающее человекоподобное существо, даже если вы чемпион Аркхейма по собиранию паззлов. Интересненько.

Вита поднимается на ноги, в руке - так же как и ранее появилось удостоверение - появляется смартфон, на котором Вита, почти не глядя, находит нужный номер. - Здравия желаю, офицер Пхихьитх, - вежливо обращается она к воздушному элементалю мужского начала, поднявшему трубку. - На связи Вита Бэйн. Лоссумский парк, около ста метров от выхода тридцать семь, здесь... трупом это сложно назвать, но пусть труп. Нужна группа, оцепить территорию, провести анализ места преступления, - даже по голосу внутри трубки легко понять, что элементаль закатывает глаза и говорит что-то в духе "куда ты опять влезла, Вита", на что женщина в костюме мальчика-подростка едва сдерживает улыбку. - Два свидетеля, Вита Бэйн и, - с интонациями, скопированными от мужчины-котика, - Теодор Стефанос, старший следователь по особо важным делам.

Еще несколько секунд Вита разговаривает с офицером Лоссумской полиции, обещает отправить ему видеозапись - что и делает сразу после сбрасывания звонка - интересуется ориентировочным временем прибытия следственной группы, в шутку спрашивает, вкусные ли пончики сегодня подают в пончиковой возле полицейского участка, а после возвращает своё внимание к Теодору.

- Поздравляю вас с новым делом, следователь Стефанос, - она забирает у него свои корочки и испаряет их в свой невидимый пространственный карман. Следователь Стефанос выглядит забавно, забрызганный землей и остатками бабушки, и Вита едва держит себя в руках, чтобы не вынуть из волос мужчины кусочек окровавленной кожи, она только сдержанно улыбается и держит всю приемлемую для сложившейся ситуации субординационную дистанцию. - Вы не случайно оказались в парке, я правильно понимаю? Есть какие-то зацепки по этому делу? Свидетели, улики? - Вита прекрасно знает, что до сих пор никаких зацепок не было, уголовного дела о пропавших мальчиках так и не завели, но может быть Теодор так же, как и она, собирает информацию самостоятельно и уже достиг каких-то успехов на этой почве. Да и ожидать следственную группу в полном молчании было бы неловко, учитывая, что еще две минуты назад они обнимались и валялись на земле, как неопытные любовники, застигнутые взрывом страсти прямо в недрах Лоссумского парка.

- Пойдемте, пока ожидаем группу, проверим, что за кукловод управлял этой марионеткой, - и Вита приглашает следователя за собой в заросли фикуса, откуда темная фигура метко швырялась взрывными пентаграммами. На месте притоптанная мокрая трава, серный едва уловимый во влажном воздухе парка запах недавней телепортации.

Вита щупает руками воздух, сшивает алой сиюящей нитью теомагии телепортационное разрежение, молекулы серы в воздухе, следы обуви в траве, выжженный дымящийся круг, особенно тщательно пришивает комочки и кусочки бабушки в земле, на деревьях, на себе и на Теодоре, прикрытые карими линзами водянистые глаза тепло светятся алым изнутри, пока Вита привычно вглядывается в воздух, расплетая и снова связывая невидимые зрению частицы, собирая из ничего - что-то. Версию. Мотив. Методы. Координаты.

- Черт, - выплевывает и возвращает взгляду фокус. - Он сильнее, чем я надеялась, - тихо, почти себе под нос, скорее громкая мысль, чем тихий голос, но человек с кошачьим слухом наверняка сможет это услышать, поэтому Вита уже в полный голос обращается к Теодору. - Он ушел на другую планету, я не вижу координаты, хотя от телепортации прошло только несколько минут, если бы он был на Цирконе, я бы даже адрес могла назвать, а так... Спасибо за спасение.

[Теодор Стефанос]

Только когда корочки эксперта-криминалиста оказываются всунуты ему в руки — Теодор понимает, что это, пожалуй, не самый лучший вариант развития событий. Только Лоссумского отдела ему здесь не хватало — имеют полное право что-нибудь да предъявить за самовольное вмешательство на не подведомственной ему территории.
Собственно, паренек с самого начала казался странным — да еще и оказался вовсе не пареньком, а замаскированной девушкой, просто с очень короткой стрижкой, но эту современную моду хрен поймешь, что, собственно, Теодор и делал — чаще всего не понимал. Хотя и сам, по Цирконским меркам, почти-что в эту моду вписывался со своими цветными от природы волосами.

Бросив беглый взгляд на чужое удостоверение он проследил взглядом за Витой Бэйн — и в голове ее имя прозвучало ничуть не менее ехидно и вычурно, чем она сама его произнесла. Одно радует — случившееся ее нисколько не шокирует, и как и подобает судмедэксперту, она сразу же переключается на то, что осталось от бабулечки, цепким взглядом выискивая что-то, за что можно будет ухватиться в распутывании этого дела.

"Но дело ведь так и не заведено, она-то с чего бы им вдруг заинтересовалась? К ней на стол ни одного трупа попасть не должно было," — хмурится, догадываясь, что доктор Бэйн, скорее всего, действовала самостоятельно. Равно как и он сам, значит, предъявлять ему, с вероятностью почти сто процентов, ничего не станут — только если очень сильно захотят прикопаться.

Пока Теодор молчаливо прокрастинирует, таращась на выжженный круг в земле, стриженная под пацана эксперт — волосы еще короче, чем у него! — успевает, судя по всему, связаться с Лоссумским отделением, потому-что Тео слышит знакомую фамилию, выговорить которую ему никогда не удавалось с первого раза, но в том отделе личностей со странными именами было полно — чего стоит парочка оперативников Иабута и Иамашина, которых постоянно ставили работать в одной группе, а может и до сих пор ставят, или охранника у них на парковке по фамилии Тугтуг, который отчего-то невзлюбил Теодора и каждый раз открытие шлагбаума для него превращалось в какой-то цирк с конями.

Когда доктор Бэйн завершает разговор, в конце упоминая о Стефаносе — опять же, с не менее ироничными интонациями — хтон бы побрал всю эту ситуацию! — Теодор словно возвращается ощущениями в реальность, до этого будто пребывая в некой прострации, а сейчас — в полной мере осознавая себя стоящим вот так в темном парке, с головы до ног забрызганным грязью, кровью и ошметками чужого тела.

Господин следователь в своей естественной среде обитания — дикая природа Лоссумских парков удивительна.

Раздражение накатывает моментально от ощущения того, что здесь помимо него есть еще кто-то, кто умеет вот так театрально закатывать глаза и отпускать покрытые тончайшим слоем хамства комментарии — изящно, не подкопаешься.

Мысленная чаша весов покачивается с одной стороны в другую — то туда, где методично складываются все невзначай брошенные насмешки в его адрес, сказанные, причем так, будто сама автор этих насмешек и вовсе не замечает этого, то в другую сторону — где сиротливо примостился на самом дне чаши факт того, что нечто все же сподвигло эксперта действовать в одиночку, да еще и в отсутствие официально заведенного дела.

Неужели ее это тоже беспокоит?

Протягивая удостоверение обратно доктору Бэйн, Теодор предпринимает попытку сделать что-то со своим вечно недовольным выражением лица, выдав на нем некое подобие дежурно-ровной улыбки, но получается еще большая жуть — улыбки вообще не его конек, и он, догадавшись, как это может выглядеть со стороны, возвращает привычную хмурость, слегка кивая в ответ:
— Поздравления принимаются, Вас с тем же самым, доктор Бэйн, — на последних словах он чуть было не срывается в язвительный тон, но успешно балансирует на грани, смотря в лицо девушке настолько невозмутимо, что при желании не подкопаешься — будет все отрицать.

Подходит ближе к выжженной земле, останавливается и внимательно рассматривает, думая параллельно о чем-то своем, и проводя по волосам, вытряхивает часть ошметков, чтобы обернуться и продолжить:
— Я уже давно пытаюсь связать пропажу подростков со странной аурой, которую периодически замечаю в этом парке. Прямых доказательств нет, как, видимо, и у Вас, и это первый случай, когда все указывает на похищение, — в голове возникают недавно увиденные образы исказившегося от злобы бабулькиного лица и темной фигуры вдалеке, рисующей пентаграмму, — Казалось бы, на Цирконе, как и во всем мире регулярно пропадают люди, а подростки — тот еще трындец на ножках, с них станется свинтить подальше от родительского контроля.

Взгляд, и без того не сильно веселый, становится еще тяжелее, и в этот момент ему совсем не хочется язвить или сыпать остротами, поэтому голос получается на удивление спокойный и ровный:
— У моего хорошего знакомого пропали сыновья, близнецы. Постоянно терлись в этом парке, а потом не вернулись домой. Но это домашние ребята, дальше Лоссума носа не сунули, оба задроты — из тех ботаников, что по три часа за сраным жучком в траве наблюдают. Хтона лысого они б куда-то по своему желанию потерялись. Как полгода назад испарились, я с тех пор тоже периодически здесь околачиваюсь — знакомому вроде как пообещал хоть что-то делать.

В парке становится совсем темно и Теодор смотрит на Виту слишком яркими голубыми глазами — так у котов блестят в темноте глаза:
— Как только очередной пацан пропадает, здесь еще несколько дней фонит этой аурой, которая теряется как раз таки в пределах парка. Как будто владелец не выходит отсюда. А судя по увиденному он и не выходит, и аура не определяется ни вручную ни через магсканы — но вот эти невнятые всполохи, их если пару раз засечь, ни с какими другими не спутаешь. За полгода три потеряшки — и вот Вы были бы четвертым...той.

Замолкая, вздыхает, не находясь с продолжением — да и что говорить то? В заполнении словесных пустот он был вообще ни разу не мастер и даже не любитель — ему вполне нормально было помолчать, в какой бы ситуации он не оказался, поэтому на предложение пойти посмотреть, осталось ли что-то на месте той фигуры согласно кивнул, направившись следом.
Притаптывая ногами мокрую и уже кем-то до этого слегка примятую траву, он с интересом наблюдает за действиями доктора Бэйн, чьи действия напоминают завораживающие ритуалы в темноте — все как положено, с магическим сиянием, плотью и кровью.
 Что уж скрывать — наблюдать за тем, как работают другие спецы всегда было любопытно. И еще более любопытно — что эти специалисты могли найти.

— Он сильнее, да. По крайней мере — в пространственной магии, даже я не чувствую след, — произносит задумчивым эхом в ответ на тихие слова эксперта, и невзначай самостоятельно ведет рукой по воздуху, оставляя в темноте прорезывающие всполохи лососево-небесных оттенков, считывая и фиксируя отголоски чужой агрессивной магии, — Но другая планета это уже больше чем ничего. Значит, искать надо не на Цирконе.

Отходит на пару шагов назад, словно фиксируя перед глазами мысленный фотообраз места преступления, и не удержавшись — зевает и трет пальцами глаза. Вылазки на Лоссум никогда не давались ему просто, и эта была уже третья ночь, которую он тратил на попытку хоть кого-то выследить.

— Пожалуйста, — произносит даже слегка удивлённо для самого себя. Обычно игнорируя слова благодарности и не умея реагировать на них должным образом, считая любую помощь своим долгом, в этот раз прикидывает в уме, что ответить все же стоит. Не гражданское лицо, как никак.
Внимательным взглядом изучает Виту, словно раздумывая, добавлять что-то или нет, и слегка нахмурившись, все же добавляет:
— Шанс, конечно, один на миллион, что среди тонн информации получится выцепить хоть что-то, но можно попробовать поискать в сторону какого-нибудь культа. Обычно как раз среди сектантов можно найти самых упоротых маньяков, в том числе и тех, кто выбирает вполне конкретных жертв. Сейчас у нас есть то, что наши маньяки любят молоденьких — вполне возможно все завязано на юношеской чистоте, плюс определенная раса, хуманы физически уступают остальным. Высокая вероятность, что выбирают по физическим показателям — плюс парниши пубертатного периода, скачок гормонов. тоже может что-то да значить. Я попробую копнуть в эту сторону, а вы..— пока говорит, выковыривает из волос еще один кусочек кожи с запекшейся крови и хмыкает, — Видимо, будете заниматься своим делом. И если у Вас будет желание...

Оглядывает парк, большая часть которого уже была плотно накрыта предночной шторой:
— То мы поищем еще.

[Вита Бэйн]

Вита не видит реакцию Теодора на ее удостоверение, но судя по напряженному молчанию следователя, пока она осторожно осматривает место взрыва, ей удается произвести впечатление. Позитивное это впечатление или негативное - ее интересует мало, но так уж вышло, что раз он стал занозой в заднице ее самостоятельной миссии - пусть теперь наслаждается своим незавидным положением. Раздражение за спутанные не самым деликатным образом планы всё еще медленно подгрызает гранитную плиту твердой сосредоточенности где-то на границе её чувств, так что она легко позволяет себе мрачно удовлетвориться замешательством неслучайного соучастника ее фиаско.

Разумеется, ее первоначальный замысел был заляпан белыми пятнами недостатка информации. Она действовала наобум, надеясь на авось и небось, но ей - как закономерно заметил офицер Орнун Пхихьитх (и почему он не сменил истинное элементальное имя на более благозвучное человеческое?) - не привыкать, и "опять" из его уст - далеко не фигура речи. Вита пятнадцать лет отдала службе Лоссумским силовым структурам, и медицинских халат судмедэксперта уже тогда - в первые годы после получения второго образования - казался ей тесным, и Орнуну приходилось терпеть нездоровую инициативу Виты в делах, в которых тел не было, и иногда Витиными стараниями и не появлялось. Так что хоть Вита и была всегда впереди планеты всей, катастрофой заканчивалось это крайне редко.

Котострофой обернулось почему-то именно сейчас.

Вита не дура - хотя может быть кот-то мог бы с этим поспорить - она оценила все риски и готова была взять на себя всю ответственность в случае чего. Но то, что у нее отобрали, возможно, единственный способ разузнать побольше про пропавших подростков и хоть что-то сделать для расследования этого незаведенного дела - ее бесит. Теперь она, пожалуй, приложит все усилия, чтобы виновник сего торжества отработал свой вклад, если нужно, она даже договорится об официальном привлечении Теодора Стефаноса, старшего следователя по особо важным делам, к расследованию пропажи мальчиков, благо все необходимые для этого разрешения у него имеются. Лоссумским следователям найдется работа и в черте города, а котику, по всей видимости, не привыкать гулять самому по себе.

Вита забирает своё удостоверение, и Теодор сворачивает лицо в причудливый крендель, после чего расслабляет его до привычного, видимо, выражения "я ебал это всё, пока это всё ебало меня" и огрызается на Виту. Выглядит и звучит это мило, стоит признать, и женщина в какой-то момент с ужасом, отразившимся в расширившихся на мгновение глазах, ловит себя на мысли "урчат ли кошки в человеческом обличии, если их почесать за ушком", из-за чего ей приходится в срочном порядке выгонять непонятно откуда взявшуюся кошатницу из подсознания. Прям веником.

- Мне бы удалось собрать побольше доказательств, если бы... - она пытается звучать язвительно, но веник не помогает, Вита выдыхает. - Впрочем, на вашем месте я поступила бы так же, - она заканчивает фразу примирительным кивком. Если уж им предстоит работать сообща, лучше придерживаться нейтральных отношений, а не шипеть друг на друга, как кот и бутылка газировки. Эмоциональный рассказ Теодора Виту не впечатляет, хотя она и сама когда-то была из тех самых задротов, правда, за жучком она не наблюдать предпочитала, а препарировать... пока он еще был жив. Кто знает, может быть именно чувство вины перед тем самым жучком в последствие заставило ее пойти помогать еще живым людям и исследовать внутренности уже мертвых? Во всяком случает мотивация следователя теперь ей понятна, он добрый парень, который пытался был героем. Не прокатило, как говорится, не фортануло.

- Мощный протомагический фон, мальчики подростки, - Вита загибает пальцы, перечисляя известные им факты. - Аура невнятная, действует не своими силами, привлекает... - она снимает со своей куртки кусочек бабушки и размазывает его между пальцами. - Это голем, гомункул, может быть какой-то странный вид нежити, но это маловероятно. Бабушка была вполне себе живая на ощупь, пока не стала трансформироваться, там не человек внутри, не скелет и гнилые органы, а как будто слепленное на основе органики существо, которое самостоятельно действовать не может. Сильный протомаг, сильный пространственник, сильный боевой маг, - Вита кивает в сторону трехметрового выжженного в траве кратера. - Что-то мне подсказывает, что главный злодей еще несколько минут назад был прямо вот тут, а мы его упустили, - проволочник раздражения снова зашевелился у Виты где-то в районе желудка, и чтобы его успокоить, Вита поступает единственным известным ей беспроигрышным способом - начинает душнить и перехватывать инициативу в ответ на предположения Теодора об алгоритме последующих действий.

- Мальчики пропадают пять лет, ни одного трупа за это время найдено не было, есть шанс, что подростки еще живы, возможно, не целиком, - и женщина смахивает со своего плеча еще один прилипший комочек, бывший когда-то бабушкой. Возможно, бабушка была когда-то пропавшим мальчиком подростком? Эта мысль ей не нравится. - Похититель не требует выкупа, не делает громких заявлений - его мотив не обогащение и не политический, это пока что то, что мы можем утверждать точно, секта - это догадка, но она имеет место быть, пока не выяснится обратное, - Вита иногда читает лекции по криминалистике в университетах и на конференциях, поэтому слова у нее подбираются на знакомую ей тему быстро и сразу нужные. - Первое что нужно сделать - опросить подробнее родителей пропавших за последние годы детей, собрать приметы, точную информацию, где в последний раз видели, с кем, сравнить даты пропажи с показателями магскана, отсеять не попавших в выборку. Одновременно с этим я попытаюсь сделать запросы в следственные отделы крупных городов на других планетах, я уверена, что не одним Лоссумом наш любитель мальчиков пополняет свои запасы мальчиков. У пространственников обычно есть "любимые" места для телепортации, и чаще всего они в пределах одной планеты, будем надеяться, что нам удастся сузить круг поисков и определиться хотя бы с планетой, - и Вита продолжила бы перечислять весь список должностных инструкций для себя и следователя Стефаноса, если бы сквозь деревья не послышались громкие голоса и не забрезжили сквозь листья острые лучики полицейских фонариков.

Оперативная группа выходит из темноты с торжественностью украшенного к новому году трамвая. Перед их глазами разворачивается весьма любопытная, подсвеченная фонариками, картина: женщина, одетая как мальчик-подросток, мужчина с печатью годового недосыпа на лице, оба помятые и заляпанные кровью. Под ногами - выжженный и уже остывший после взрыва черный круг, на многие метры в стороны - распространенная по окрестностям бабушка. Офицер Орнун Пхихьитх фыркает в рукав, остановив на Вите свет своего фонаря, Вита в ответ корчит рожу, которая означает примерно "я еще громче ржала, когда впервые услышала твоё имя", а потом со сдержанной белозубой улыбкой приближается к другу.

- Достаточно причин для заведения уголовного дела о пропаже подростков? - участливо интересуется она, выловив паузу между тем, как воздушный элементаль распоряжается, где поставить прожекторы, и тем, как он указывает, к каким деревья удобнее закрепить желто-черную полицейскую ленту. Она вкратце рассказывает офицеру о произошедшем, умолчав, однако, о том, что специально два месяца патрулировала парк. Просто случайно получилось, вот вышла погулять, а потом стало интересно. Разумеется, эта сказка не убеждает хорошо знакомого с Витой полицейского, на что он собирается было что-то сказать колкое, но криминалистка успевает вовремя остановить ход его мыслей. - Знакомьтесь, следователь Стефанос, офицер Пхихьитх, о, или вы знакомы? - Вита переводит взгляд от полицейского на Теодора и обратно. - Следователь изъявил намерение активно участвовать в расследовании и оказывать всю посильную помощь.

Вита обещала (себе), что Теодор Стефанос, следователь по особо важным делам, отработает свой косяк - Вита обещание сдерживает.

И дело вовсе не в том, внутренняя кошатница уже перевезла вещи в подсознание и оформляет прописку. Вообще нет.

[Теодор Стефанос]

Главное, чтобы сейчас она не смотрела на него, как на котика. С этим Теодор сталкивался каждый хтонов раз, когда обращался в свою вторую форму при тех, с кем ему приходилось работать.
А обращался он часто — котом быть удобно, мягко, компактно, даже если в твоей компактности метр тридцать длины от ушей до кончика хвоста, и веса пятнадцать килограмм.
Но проблема была в том, что практически все, кто успел хоть раз понаблюдать Теодора вот такого — пушистого и с мягкой вьющейся шерстью, даже глядя на его человеческое обличье, задумывались украдкой — а что если погладить или почесать за ушком?

За много лет работы, больше сотни, если точнее, Теодор научился узнавать эти заинтересованные взгляды из множества других, и как бы старательно не маскировался владелец, ему даже не надо было применять ментальную магию, чтобы зацепиться краем когтя за очередное расширение зрачков и нырнуть туда за подтверждением того, что очередной знакомый или знакомая допустили в свою голову мысль о возможной Тедоровой урчательности.
В этот раз проверять истинность своих предположений следователь не стал — опять же, дочка его начальника все же сумела вдолбить в кошачью голову какие-то нюансы общения что с гражданскими, что с коллегами, и в число этих нюансов входило как раз и то, что "нельзя залезать в голову всем подряд, Тео, если тебе что-то хочется узнать — открой рот и спроси".

Но конечно же, нельзя было просто взять и спросить, и это было следующим этапом превращения полудикого Элеримского кота из полицейского участка средней паршивости в приличного Цирконского следователя на службе Коалиции Рас, поэтому прилежному ученику остается только отвести взгляд и промолчать.

Тем временем, пока Теодор растекается мыслью по древу, доктор Бэйн не теряет времени зря, начиная перечислять и структурировать вслух всю имеющуюся у них информацию на этот час, и выходит у нее больно складно, на что следователь мысленно оценивает, насколько ее многословность контрастирует с его экономностью на слова. Потратив весь немногочисленный запас на предыдущие объяснения, он сейчас лишь внимательно слушал, как эксперт составляет пошаговый план работы над делом — очень удобно, и Теодор, скрывает усталый зевок, опять же, являющийся вовсе не следствием непрекращаемо выливаемых на него, как из ведра с водой, фактов.

Если они все-таки сработаются, то у него почти не останется причин говорить — хотя бы эту работу сделают за него, поэтому ему остается только внести короткое предложение:
— Запросы на Элерим и Абберат могу взять на себя. На Элериме работал сам долгое время, на Абберате часто бываю в Альдебаре. С подведомственными Коалиции Рас отделами проблем быть не должно.

Лучи фонарей разрезают парковую темноту, и Теодор, не выдерживая, тихо усмехается, впрочем, не закладывая в закрома своей ехидной фразы каких-то скрытых иголок, которые было бы неприятно обнаружить:
— А вот и Лоссумский отдел собственной персоной, пришли открыть форточку, — и скромно поправляет воротник футболки, выдыхая, и кивает прибывшим, видя первичное замешательство и затем вспышку узнавания на их лицах. Теодор молча наблюдает, как ребята управляются с прожекторами и лентой, а заодно с плохо скрываемым любопытством слушает, как доктор Бэйн делится рассказом о своей опасной — и конечно же, совершенно случайной прогулке.

Рассказанная доктором сказка, как следователю показалось, мало кого убедила, но все собравшиеся прекрасно понимали, что на то она и сказка, чтобы увлекать и отвлекать, имея мало общего с реальностью — и Теодор не мог отделаться от мысли, что на него сработал именно первый вариант.

Такие сказки ему нравились — они звучали до смешного серьёзно, на грани фарса, и лишь подсвечивали местами абсурдное, в обход системе, желание докопаться до правды. Так подземные студеные воды находят свой путь, пробиваясь через глиняные залежи и многочисленные слои каменистых пород.
И остаются кристально чистыми.

При этом сам он старается не думать о том, сколько вопросов ему задаст Эмеральд, узнав, насколько подходящим к месту оказался здесь его — Теодоров хвост, хотя в голове уже звучит чужой насмешливый голос:

"Мне крайне любопытно, почему твой пестрый хвост мелькает не в родном Фандэе, а в якобы так сильно не любимом Лоссуме? Тебе там что, валерьянкой намазано, господин следователь?"

Пожимает руку подошедшему поздороваться Орнуну:
— Вечера, офицер Пхихьитх. Оказывается, я знаком далеко не со всеми, кто работает у вас в отделе, — подразумевает, конечно же, Виту, и добавляет уже для нее самой, — Мы с офицером вместе не работали, но несколько раз пересекались, когда я так же случайно — как и в этот раз, вынужден был сотрудничать с Лоссумским Департаментом. Еще помню, его как-то откомандировали к нам в Фандэй на пару недель, когда у нас была небольшая реорганизация и уволилось сразу же несколько сотрудников. Здорово помог нам тогда.
Смотрит попеременно на доктора Бэйн и офицера Пхихьитх и пожимает плечами:
— Текучка кадров — явление непредсказуемое. А что касаемо моего участия... — закусывает губу, словно принимая важное для себя решение, — Я хоть здесь и мимо проходил, но проходил, видимо, не зря.

Выражение его лица на мгновение становится насмешливым, но он быстро берет себя в руки, как и подобает ситуации, и добавляет, делая аккуратный шаг назад:
— Офицер, Вы можете связаться со Следственным Департаментом Фандэя и согласовать с генералом Моррисоном моё участие в расследовании. Я думаю, что раз часть похищений была совершена в моем городе, то проблем с утверждением не будет. И да, эксперт Бэйн, — он смотрит на Виту исподлобья, слегка хмурясь, но голос все же выдает себя непривычной округлостью звуков, похожих на то, как мог бы мурлыкать кот, — Полагаю, мы с Вами еще свяжемся.

Так мог бы мурлыкать кот, явно довольный складывающейся ситуацией.

Голубые глаза ещё раз оглядывают место происшествия, и Теодор, коротко кивнув, отвернувшись и сделав пару шагов, обращается обратно в кота, стремительно скрываясь в непроницаемых зарослях кустов и деревьев.

Собственно, результаты запросов Теодора нисколько не удивили — и спустя три бессонные ночи с корпением над картами планет и городов на них он даже удивился тому, какая подозрительно ладная картина вырисовывается.
Пропажу попадающих под выборку пацанов и правда регистрировали во многих крупных городах Абберата и Элерима — даже его родной Вистер засветился с одним похищенным. А отсеяв из множества пропавших выборку в виде подростков-хуманов, вот вообще не удивился тому, что пропавшие все как один отличались исключительным здоровьем и хорошей генетикой. Ни один из них не был модифицированным — а для хуманов это было явлением не сказать что редким, и в карте здоровья не предполагалось каких-либо операций, даже незначительных.
По запрошенным отчетам не прослеживалось каких-то конфликтов в семье или окружении, которые могли бы выдать собой хоть одну адекватную причину для пропажи юношей по собственному желанию.

Второй интересный факт, который Теодор также добавил в краткий отчет, адресованный в Лоссумский отдел, состоял в том, что на обеих планетах все же были слепые пятна. "Чистые" города, в которых не было зарегистрировано ни одного попадающего под выборку похищения.
На Абберате — Руан, и Экторим на Элериме. Крупные города, а Руан так и вовсе знаменит туристическими маршрутами и санаторно-курортными комплексами. Что, вот вообще ни разу ни один отдыхающий с семьей пацаненок не потерялся? Ни один юноша, приехавший отдыхать со своей девушкой, не...что? Не провалился в канализационный люк? Неудачно прыгнул со скалы, купаясь пьяным в темноте?

Мысль о том, что круг поисков вообще нисколько не сузился, а ровно наоборот — вообще не радовал, и следователь, устало потирая переносицу, начал методично щелкать мышкой, закрывая бесконечное количество вкладок в браузере.

Для полноты статистики необходимо было взглянуть на данные, которые собрала эксперт Бэйн, а так как Теодор крайне не любил и не считал уместным обсуждать такие вопросы по телефону и тем более в переписке, то стало быть, вопрос о том, чтобы наведаться в Лоссум даже не поднимался на обсуждение.

Отчет был отправлен часа в три ночи, после которого кот устало завалился спать на служебный диван в кабинете, чтобы затем, к девяти утра — между прочим, почти выспался, едва признаваясь себе в мысли о том, что посмотрелся в зеркало на несколько секунд дольше привычного, раздумывая о том, не сильно ли пугающе смотрятся его синяки под глазами, — уже прибыть в Лоссумский департамент, спрашивая на проходной, как он может встретиться с Витой Бэйн. А заодно что-нибудь сжевать в местной столовой, потому-что утренние сборы были потрачены на внеплановую планерку с Эмеральдом и залечивание синяков целительной магией. Но об этом не должен был знать даже сам генерал Моррисон.

[Вита Бэйн]

Вита не афиширует собственное происхождение. Разумеется, если немножко копнуть, можно обнаружить, что Бэйны - довольно влиятельная семья в Лоссуме, и что кроме Виты по факту никто не прячет свою элементальскость под маскирующим амулетом (впрочем, как и мало кто прячет свою женственность под одеждой и поведением мальчика подростка). Такая стеснительность объясняется вовсе не нежеланием, чтобы на нее смотрели, как на ведро с водой - пусть смотрят, ей что, жалко что ли? - или как на отличный запас питьевой воды в путешествии по пустыне, своего рода верблюжий горб. Виту в целом не волнует, как на нее смотрят и что о ней думают случайные встречные. Просто гораздо выгоднее в стратегическом плане притвориться деревом, хотя на самом деле ты сова или ядовитая толстенькая бабочка, чем кричащим поведением и брачной раскраской привлекать к себе ненужное внимание, чтобы потом оказаться пшиком из пульверизатора.

Так и в глазах следователя Стефаноса Вита наверняка предстала наглой тридцатилетней хуманкой с огромным самомнением, и это впечатление Вита размывать не спешит. Тем не менее следователь молчаливо соглашается с Витиными инструкциями, берет на себя ответственность за Аберрат и Элерим - как бы сильно Вите не хотелось делегировать на него все обязанности по этим планетам, она пока еще не знакома со стилем работы Стефаноса, а потому всё равно самостоятельно хотя бы вскользь проконтролирует его результаты работы тоже - и в целом ведет себя вполне послушно для котика.

Вита не лезет в разговор Орнуна с новоприобретенным участником расследования, немножко подозрительно щурится, уловив странные урчащие нотки в протяжном "эксперррррррррт", но надеется, что ей показалось. Ну не может же серьезный следователь вот так вот выпачканными в бабушке руками лезть в ее голову и подслушивать её мысли? Не то, чтобы она против, просто это как-то неприятно что ли. - До связи, следователь Стефанос, - сдержанно улыбается, когда следователь принимает кошачью форму и скрывается в темноте парка.

Вита остается со следственной группой, чтобы дать подробные свидетельские показания, собрать по-максимуму останки бабушки и договориться с Пхихьитхом о порядке дальнейший действий.

Вита начинает работу в ту же ночь. Запросы в подразделения Дискордиума на Сабаоте, Хароте и Климбахе не принесли никаких внятных результатов, эти планеты известны своими особенными правилами, если на них и пропадали подростки, это списывали на диких животных и хтонов, за последние пять лет с подобными запросами в полицию крупных городов никто не обращался. Что ж, или шестую орбиту можно исключать из списка подозреваемых, или преступник нарочно не совершает похищения на родной орбите в надежде сбить ищеек с толку. На Цирконе, судя по результатам, пострадал только Лоссум - какое приятное совпадение, на Алькоре подходящие под дело пропажи зарегистрированы только в Элизие, на Проционе - только Фолкор. С утра Вита едет в участок, чтобы решить бюрократические вопросы, после чего едет в патологоанатомическую лабораторию Лоссумского отдела Дискордиума, чтобы подробнее и с хорошим оборудованиям взглянуть на останки бабушки.

Более или менее годных для исследования образцов не очень много, их приходится тщательно очищать от мусора, налипшего в Лоссумском парке, сортировать, собирать по крупицам. Почти сутки уходят у Виты на то, чтобы более или менее разгрести полученные останки, собрать из них какой-никакой материал, годный для исследования. В общей массе полученных образцов находятся части разнообразных органов, не только человеческих, но и животных, потому днк-экспертиза через раз выдает неадекватные результаты, которые тоже приходится фильтровать и сортировать. Ни одного фрагмента кости от бабушки не осталось, зато вся масса фонит такой мощной протомагией, что Вита едва не обжигается, когда пытается запустить теомагические щупальца в останки. Результаты экспертизы оказываются неожиданными и любопытными.

Еще двое суток у Виты уходят на то, чтобы собрать воедино результаты запросов с других планет, систематизировать города, мальчиков, прочитать результаты опросов родителей, сверить даты и места пропажи. Все подходящие под дело юноши - хуманы, 12-26 лет, без врожденных или хронических заболеваний, без проблем в семье, без модификаций тела. Нет никакой зависимости от времени суток или дня недели, скорее всего похититель охотится ежедневно, но не всегда его охота оказывается успешной. Интересным наблюдением еще является то, что все пропажи на разных планетах произошли в разные дни, то есть похититель один, телепортируется, выпускает "голема" и управляет им со стороны.

В три часа ночи от вдумчивой систематизации полученных данных Виту отвлекает уведомление о новом электронном письме, и криминалистка удивляется, прочитав в профиле имя и должность. Не одна она, похоже, любит работать под покровом темноты, и какое-то смутное чувство солидарности внезапно подает признаки жизни внутри ее мокрого естества. Не то чтобы ей важно чувствовать себя не одинокой в кропотливой работе с датами и именами, но такая преданность делу, продемонстрированная новым коллегой вызывает в Вите теплые эмоции. Такие чувства появляются к зеленому интерну со стороны заведующего отделением, если первый демонстрирует искреннюю заинтересованность в работе, быстро учится и охотно вызывается на все суточные дежурства на свете. Вита не знает и не сильно интересуется опытом Теодора - хотя она одним краем глаза взглянула на его личное дело, и прочитала его досье, и на всякий случай выписала себе номера телефонов всех его бывших работодателей еще в тот злополучный вечер три дня назад - но пока не убедишься в эффективности работника на собственном совместном опыте, сложно доверять задокументированным фактам. И удивительно, но присланное в три часа ночи письмо с результатами кропотливой работы не покладая рук говорит об исполнительности старшего следователя по особо опасным делам гораздо больше, чем какие-то печати, звания и рекомендательные письма. Так что искреннее уважение карьериста карьеристу он честно заслужил.

Просматривая материалы и отчеты, присланные Стефаносом, Вита довольно убеждается, что его исследования, пусть и чуть более углубленные, совпадают и подтверждают ее результаты запросов на Элерим и Аберрат, значит эти две планеты можно оставить как есть и чуть более подробно взглянуть на остальные. Вита заканчивает работу уже засветло, выключает компьютер и вырубается в результате черепного удара об подушку... И через несколько мгновений вскакивает, разбуженная мелодией смартфона. Звонят из Лоссумской полиции, некто "Теодор Стефанос" желает некую "Виту Бэйн" вотпрямщас кровь из носу. Вита рычит, отдирает себя от кровати, рваными движениями красится и одевается и уже через час находит цветастую голову старшего следователя по особо важным делам в служебном кафетерии и обрушивает толстые папки с бумагами на стол перед носом коллеги, так что жалобно звякают солонка и перечница в подставке и редкие сонные полицейские с чашками кофе по-сурикатски вздергивают головы в сторону шума.

- Вас не учили назначать свидание девушке заранее? - Вита начинает разговор сразу с претензии, сверкая зияющими колодцами водянисто голубых глаз, обрамленными угольной чернотой косметики, маскирующей синяки, и имеет на это полное право, вся ночная солидарность куда-то испарилась вместе возможностью нормально выспаться. Она одета в черный топ и свободные в бедрах черные джинсы, ботинки на тракторной подошве, и даже в таком прикиде сейчас чуть больше похожа на женщину. А Теодор чуть меньше похож на котика, и Вите уже не очень хочется гладит его за ушком, а хочется пшикнуть в лицо. И она может это сделать, но не станет, потому что Вита добрая, сильная, смелая, матерая, не знает, что такое сдаваться и не одобряет издевательства над животными.

Женщина садится на стул напротив и начинает говорить приглушенным голосом, чтобы не портить аппетит всем вокруг, а портить его только следователю Стефаносу: - Во время днк-экспертизы останков обнаружила интересную вещь, - она раскрывает один из документов на середине и поворачивает его в сторону Теодора, чтобы тому было удобнее читать. - Я сейчас уже уверена, что это органический голем, сделанный на основе останков множества... жертв. Мне удалось обнаружить днк дархатов, эонов, этнархов, эльфов, орков и даже животных, и ни одного хумана, возможно, просто не повезло с образцами, но... - Вита кладет сверху еще один документ, раскрытый посередине. - Если учесть, что похититель собирает только урожай из юных чистеньких хуманов, мне кажется, для него хуманы - это ценный ресурс, никак не материал для голема, - Вита оставляет Теодора изучать документы, а сама отходит к кофе-автомату, прикладывает карту, ждет, пока автомат нацедит горького невкусного напитка, и возвращается с бумажным стаканчиком за стол.

- Я попыталась пробить найденные днк по базе, но они ни в каких картотеках не числятся. Полагаю, материалы для голема он берет из "диких" мест... - Вита раскрывает перед Теодором еще один отчет со списком днк животных, найденных в останках. - В начале тут просто всякие зайцы, олени - ничего интересного, но в конце - это редкие животные, которые есть только на Элериме, их несколько видов, я не успела еще связаться с экспертами по животным, чтобы определить виды и ареалы обитания, но факт в том, что "строительные материалы" ни с каких других планет в голема - во всяком случае в нашего голема - не попало, - Вита делает большой глоток кофе и с наслаждением, почти по-кошачьи, закатывает глаза.

- И что-то мне подсказывает, что искать нужно в окрестностях Экторима, - и она накрывает всё документом, который прислал ночью Стефанос. Экторим единственный крупный город Элерима, в котором не пропадали мальчики, вероятно человек, стоящий за похищениям, может быть известен в городе, и боится за свою репутацию. Или просто не гадит там, где спит. А может быть, просто совпадение.

Но проверить нужно.

[Теодор Стефанос]

Определенно, надо было приезжать позже — кто ж знал, что мисс Бэйн не имеет привычки подрываться на работу — как ему показалось, любимую, с самого утра?
Хотя, если она на постоянной основе взваливает себя дополнительную и неоплачиваемую, насколько кот понимает, ношу по поимке опасных и неуловимых преступников, то ее отсутствие в десятом часу утра было вполне объяснимо. Почему-то Теодора часто не покидала мысль, что почти все кроме него стараются более-менее соблюдать баланс сна и отдыха, не загоняя свой организм до такого состояния, что приходится потом тратить огромный заряд целительной магии просто на то, чтоб поставить себя на ноги.
Если он сложил о Вите Бейн правильное впечатление — а в большинстве случаев он складывал исключительно правильное впечатление, как мозаику — возможно даже, где-то не за горами маячил титул чемпиона Аркхейма по собиранию пазлов, то Вита Бэйн не была склонна к подобному мазохизму, такому, что после очередного акта добровольного приношения себя в жертву работе впору было растечься безвольной лужицей еле дойдя до квартиры.

И вроде бы червячок сожаления подтачивает где-то в области перманентного недосыпа о том, что можно было еще немного подремать — и сделать это, между прочим, дома, где он и без того бывает возмутительно редко — возможно, где-то в темных углах уже завелась разумная пыль, и придя в очередной раз домой он ткнется в поменянные этой пылью замки, но привычка начинать рабочий день как можно раньше не отпускает железную хватку, и вовсе не от того, что Тео любит ранние подъемы, а от того, что одних суток все равно не хватает, чтобы все успеть, а если он еще и начинать будет позже, позволяя себе где-то лишний раз расслабиться, то тогда будет рисковать даже тем единственным выходным раз в две недели.

Было ли то стечением обстоятельств, что Теодор собрался лицезреть доктора Бэйн именно тогда, когда она решила приехать на работу позже, либо такое явление было закономерным, но сегодня Тео изначально был обречен коротать целый час в ожидании в той самой столовой, которая была ему уже хорошо знакома — все-таки,  будучи пусть и нечастым гостем Лоссумского Отделения, первое, что он протестировал  — крепость местного столовского чая.
Одна кружка, само собой, от недосыпа его не спасла — тут впору, разве что, наливать целый тазик этого чая и окунаться в него с головой, но Теодор — достаточно скромный в своих запросах кот, да и отношения с водой у него не самые простые, поэтому в комплект к небольшой прозрачной кружке, содержимое которой едва ли не скрипит на зубах, добавляет тарелку с омлетом и отправляется за столик около окна — любоваться видом внутреннего двора Отделения, не сильно-то торопящимися на службу по узеньким асфальтированным тропинкам служащим и бетонной стеной корпуса напротив, о серость которой впору было убиться от тоски.

Впрочем, Лоссум никогда не вызывал у него положительных эмоций.

Когда доктор Бэйн появляется в столовой, Теодор, сознательно не предпринимая никаких попыток залезть в чужую — белую короткостриженную голову, спешно прикидывает в уме всевозможные начала разговора, но к собственному позору, не угадывает ни с одним, и на фразу о свидании реагирует пролитым горячим чаем, которым ненароком обжигается, и недовольно фыркая, хватает сразу охапку салфеток и пытается вытереть со стола учиненное безобразие, пока оно не растеклось до водруженных мисс Бэйн на стол папок с бумагами.

Салфеток явно не хватает для того, чтобы избавиться от почти целой кружки чая на столе, и Тео, закатывая глаза, ведет ладонью вдоль лужи, испаряя жидкость, а затем смахивая с него пыль высохшего чая.
Отряхая руки, смотрит Вите в глаза, а затем спускает взгляд ниже — движение автоматическое, просто чтоб окинуть фигуру девушки целиком, потому-что в тот вечер в темноте ее облик немного смазался из-за пацанского прикида, да и обстановка, в целом, не соответствовала более тщательному разглядыванию.
Блеском голубых глаз спотыкается о черный топ и резко переводит взгляд сразу же на обувь — кто б знал, что в свои сто с лишним так и не научился правильно с первого раза реагировать на привлекательных женщин — каждый раз буквально привыкая к их нахождению рядом с собой, поэтому, продолжая смотреть на ботинки Виты, выдает что-то невнятное:
— Где Вы видели кота, который предупреждает о своем визите? — и выглядит это так, будто следователь разговаривает с обувью, что для него было всяко проще — разговоры с людьми вслух ему никогда не нравились, и делать это приходилось исключительно по долгу службы.

Но что радует — насколько Теодор вообще может радоваться, понимая, что буквально выдернул человека из кровати, что доктор Бэйн не тратит время на лишние разговоры — и несмотря на ее возможное в этой ситуации раздражение он отчего-то не испытывает неприязни, а наоборот, чувствует некую благодарность за то, что она не отвлекается на пространные рассуждения.
Люди, которые не тратят время на светские беседы и не ждут от него многословности всегда вызывали у него симпатию, даже если сами выглядели не слишком довольными — и Тео приходится сдерживаться, чтоб не попытаться смахнуть это недовольство лапой с края стола, но он все еще старается быть хорошим котом, и поэтому лишь внимательно изучает содержимое демонстрируемых ему документов.
— Как вариант, хуманы могут быть ценны тем , что не владеют магией. Не скажу сейчас сходу, но вроде бы все те, кто пропал, имели первый уровень магического источника, — он старается говорить не сильно громко, но так, чтоб его услышала только доктор Бэйн, и параллельно листает отчеты о проделанной работе, думая о том, что некоторые хуманы испытали бы смешанные чувства от "ценного ресурса". С одной стороны, вроде как некая исключительность, а с другой — очередное притеснение, — Все это и правда отдает сектантством. Или биологическими экспериментами. Что иногда оказывается почти одним и тем же.

Доктор Бэйн отходит к автомату, и Теодор сразу понимает, что раздавшееся жужжание техники не обещает ничего хорошего — что там может быть, молочный коктейль, лимонад? Конечно же нет, и доктор Бэйн возвращается именно с кофе — отвратительно пахнущим неприятным напитком, горечь которого ощущается чуть ли не на расстоянии, и стоит ей подойти с этим стаканчиком еще ближе, как Теодор, не удерживаясь, отворачивается в сторону и закатывает глаза — а когда Вита делает глоток, его едва заметно передергивает.

— Редкие животные с Элерима? — в голове что-то неприятно поворачивается и он резко возвращает взгляд на Виту и смотрит на нее в упор. Выражение лица его становится тяжелым и растерянным одновременно — такое лицо бывает у людей, которые чувствуют предвестники нехороших новостей, но не могут сформулировать свои опасения во что-то цельное. Но тем не менее, опасения эти, пусть даже и в раздробленном виде, он озвучивать не торопится, вместо этого оглядываясь и закидывая метким движением стаканчик в стоящую у окна урну — без цели выпендриться перед дамой или показать свою ловкость, скорее просто ради экономии передвижений, и ради этой же экономии встает с пластикового стула и ведет рукой в воздухе, предпринимая сначала попытку активировать пространственный портал, но останавливаясь, осматривается по сторонам — столовая, все-таки, не самое подходящее место для перехода:

— Если у вас нет желания оттягивать процесс поисков и тратить время на сборы, предлагаю переместиться к ближайшему пространственному терминалу в городе, а оттуда на Экторим. Я не могу открыть портал сразу до Элерима, поэтому придется, — он неопределенно махнул рукой в воздухе, и двинулся к выходу, — Сделать небольшую пересадку. По дороге Вы можете отправить запрос экспертам по животным, а я свяжусь с Экторимским Отделением — они должны быть поставлены в известность о более тщательном расследовании на подведомственных им территориях.

Если эксперту понадобится дополнительное время на приготовления, он готов подождать, в конце концов — всегда можно заказать еще одну кружку чая и выпить ее, на этот раз, целиком, ничего не разлив при виде кого-то, кто пришел явно не почесать ему за ушком.

Уже по пути на Экторим на него накатывает мягкая, но уверенная и тревожная волна — допускать мысль о том, что ниточка и правда ведет на родной Элерим, да еще и в относительной близости к  Вистеру, а тем более предрекая более серьезный масштаб проблемы, вовсе не хотелось, поэтому Теодор время от времени позволяет себе прикрыть глаза — как будто бы ловя драгоценные секунды в поисках сна, но на деле только лишь для того, чтобы не ощущать, как за первой волной где-то там бушует целое море.

Умеют ли коты плавать?

[Вита Бэйн]

Вита - ночное существо. Ну, знаете, такой ручей, который течет только под покровом темноты, а под светом солнца моментально пересыхает, или журчит себе тоненькой струйкой в тени покрытых мхом камней, перескакивая с лужицы на лужицу - точнее с одной чашки кофе на другую. Вите до сих пор непонятно, как она получилась элементалем воды, а не кофе, и почему ей до сих пор удается каким-то образом сохранить свою кристальную прозрачность, учитывая количество кофе, выпитого за жизнь. Или даже за сутки. Впрочем, подобным же вопросом можно задаться и относительно крепости её истинной формы. Интересно, можно ли опьянеть, если испить водяного элементаля, отрубившегося в алкогольном обмороке? И если впихнуть в неё спиртометр, как высоко подскочит его индикатор?

Впрочем, усталость Виты в последние дни никаким образом не вызвана похмельем. Или алкогольной интоксикацией. А вот количество кофе и энергетиков (а иногда и коктейлей из кофе и энергетика) явно превышает допустимый максимальный уровень в крови её человеческой ипостаси. Вита почему-то не задумывается о влиянии алкоголя, кофе и энергетиков на здоровье, хотя сама врач с огромным опытом. А может именно поэтому и не задумывается - всё-таки некоторые преимущества бытия элементалем можно использовать не по-назначению: так высокая выносливость позволяет ей реже спать и меньше есть, а высокая регенерация позволяет спускать подобные вольности на тормозах. За последние трое суток Вита, обрадованная хоть какими-то успехами в расследовании, в которое она по своей инициативе ввязалась, надеялась счастливо поспать хотя бы до обеда, чтобы уже ближе к закату связаться со Стефаносом и предложить ему встречу на следующий день, чтобы обсудить дальнейший порядок действий. Но Теодору явно не терпелось увидеть Виту поскорее и расследовать дело поскорее. У него, конечно, на это свои, более личные причины, и Вита это понимает и в какой-то степени уважает, но не злиться не может.

Если уж ты размахиваешь незакрытой бутылкой с водой - будь готов к мокрой морде.

- Что-то я не вижу у вас дохлой мыши на завтрак, - моментально огрызается Вита. Ну конечно, давайте теперь всю ответственность за не самые удачные решения в жизни сваливать на "я котик, у меня лапки". Я не предупредил о своём раннем визите, потому что я кот и я умею только мяукать. Я не контролирую свой взгляд и смотрю на ботинки, потому что я кот и ботинки меня интересуют исключительно из санитарно-туалетных побуждений. Я роняю чашки с горячим чаем, потому что я котик, и в моей природе всё ронять. И хотя Вита всеми силами старается злиться, но старший следователь по особо важным делам выглядит настолько неловко в своей этой строгой маске уставшего и замученного жизнью полицейского, она ему настолько не идет, как будто на маленького мальчика наклеили накладные усы, что женщина сдается под напором этого непредусмотренного со стороны Теодора обаяния и смягчается. Возможно, тот сахарный крендель, который внезапно выполз из-под маски три дня назад, - это и есть его настоящее лицо? Да и у Виты там пониже подбородка и смотреть особо не на что, ей казалось, ан нет, следователь нашел, такая у него работа, видите ли, обнаруживать всякие мелочи в безнадежном т[/b], ты всё правильно понял, любопытный котоследователь!"]деле. Ладно, хороший котик-ищейка, заслужил условно-досрочное освобождение от элементального праведного гнева.

- Тогда бы он не клюнул на меня, - точнее на мою маскировку. - А ведь даже вы, следователь, на нее клюнули. - или на меня? - Значит она была не так уж плоха, - раз уж он нашел на ее теле обо что споткнуться взглядом и смутиться, значит очень даже внимательный, можно сказать, даже дотошный человек, не зря носит звание старшего следователя и вполне уверен был в том, что спасает мальчика, а не переодетую женщину. - У меня второй уровень, мне кажется, похититель не сильно интересуется УМИ. Если вам интересна версия, которой на данном этапе придерживаюсь я, - Вита выдерживает маленькую паузу, чтобы увидеть согласие или равнодушие со стороны Стефаноса. - Я бы ставила на то, что злоумышленник выращивает себе армию. Из молодых хуманов, не модифицированных, без проблем со здоровьем и без очевидных претензий на сильный УМИ проще всего слепить бессердечных, беспощадных и кровожадных воинов, преданных одному... лидеру. Одним словом, да, секта, вы правы, - соглашаться с первой же точкой зрения такого бесячего, но такого обаятельного следокотика, оказывается не сложно, и Вита обезоруживающе - насколько это возможно в таком зловеще невыспавшемся состоянии - улыбается.

Перед отправлением к транспортному терминалу, Вита заглядывает к Пхихьтху, чтобы поздороваться, спросить как дела у его жены и выписать командировку - точнее, не совсем, скорее поделиться с начальником участка о месте назначения, цели, взять контакты надежных людей на Экториме. Орнун выглядит таким же уставшим, как и Вита, с этим новым расследованием у него заметно добавилось бумажной работы, всё-таки именно он руководил опросами родителей пропавших мальчиков, сбором данных с камер наблюдения и магсканов. Вите нравится Орнун. Если Вита ушла в судмедэкспертизу скорее потому, что заскучала просто лечить людей, то у воздушного элементаля было призвание быть офицером полиции. У него это всегда отлично получалось, все триста с лишним лет, что он возглавляет центральный лоссумский участок. Перед отъездом Вита передает Пхихьитху копию всех собранных исследований, оставляет список днк животных, которые нужно отправить в экспертизу, и покидает участок.

Теплый влажный воздух покрывает ее тело мурашками и наполняет легкие приятным лоссумским воздухом, это ощущение поймут только элементали, которым приходится покидать центр своей магической силы, то самое зерно, из которого они произрастают. В случае Виты, она рождается в глубинах пещер северной горной гряды, колючим родником пробивает себе путь на поверхность, горным ручьем обтачивает камни до идеальных элипсоидов, и, набравшись сил, оседает озерным комплексом Лосс, в окрестностях которого однажды вырос огромный город Лоссум. И покидать колыбель собственного могущества всегда волнительно и страшно. Поэтому припарковав мотоцикл на платной парковке перед входом в транспортный терминал, Вита как будто бы с силой отрывает себя от корней, сепарируется от собственного происхождения, протекает сквозь прутья клетки.

И такая дребедень каждый чертов раз, когда ей приходится покинуть Лоссум. Черт бы подрал эту элементальную сентиментальность.

Она встречает следователя на входе в терминал, он выглядит слегка напряженным с тех самых пор, как Вита сообщила ему о "редких животных Элерима", и у Виты уже было время по дороге сюда подумать об этом. Она все еще помнит на себе внезапный тяжелый взгляд Теодора, как будто бы он пытался отыскать на её лице зацепки. Она что-то скрывает? Она шутит и это такая глупая шутка? Примерно так ощущался в глазах напряженный взгляд голубых глаз Стефаноса. Вита, конечно, предполагает худшее, но пока гонит от себя эти мысли. Редкое животное Элерима, тем временем, первым проходит сканирование и исчезает в портале, Вита шагает следом.

В Экториме ночь.

Точнее, если верить табло в здании терминала, два часа, сорок четыре минуты. Они, получается, так торопились попасть в следующий пункт назначения, что оба уставшие и с головами, переполненными цифрами и именами, не удосужились проверить местное время на другой планете. Вита успела съездить домой, накинуть на плечи куртку на случай другой погоды, схватить рюкзак с предметами первой необходимости... А вот проверить время не додумалась. Она, конечно, не чувствует полную степень вины за такой проступок на себе, но готова взять на себя ответственность.  

- Картина Стрáкрала "Приплыли", - А вы что, не знали этого знаменитого Лоссумского художника? Теперь знаете. Вита подходит к Теодору на расстояние комфортного диалога - чуть-чуть не касаясь плечом его плеча - и вместе с ним смотрит на пустую притерминальную площадь и спящих на парапетах бездомных, прохладный ветер теребит их волосы и ресницы. - Как вы смотрите на предложение скоротать ночь где-то в гостинице и уже с раннего утра продолжить расследование? - в ее словах нет вообще никаких намеков. - В такое время эксперты и местная полиция вряд ли с большим энтузиазмом пойдут с нами на контакт, вы так не думаете? - тот же теребящий ресницы ветерок весело гоняет по малолюдной площади жестяную банку от какого-то напитка, неоновые вывески каких-то бутиков и кафешек радостно светятся над темными витринами.

- Все расходы я беру на себя.

[Теодор Стефанос]

В голове сразу возникает картинка распотрошеной свежеотловленной мыши, и Теодора аж передергивает от живости этой картины, и представление это моментально хочется чем-то запить — но как назло, от чая ничего не осталось, а рядом как будто бы не было подходящей жидкости, которую можно было бы опрокинуть внутрь и не поперхнуться, поэтому Теодор молча сглатывает разбушевавшуюся фантазию, и выслушивает дальнейшие рассуждения эксперта Бэйн по поводу пропажи юных мальчиков, с облегчением отмечая, что больше выпадов, связанных с особенностями его рациона не предвидится, да и первая — и самая крупная волна раздражения эксперта как будто бы разбивается о какую-то преграду и сходит на нет, оставляя за собой лишь редкие капли.

Но Теодор понимает, что без брызгов никуда, особенно когда речь заходит про импровизированную рыбалку, и усмехается на фразу про "клюнули" — маскировка и правда была хороша, а то что рыбонька соскочила с крючка — так кто ж знал, что он не один вглядывается в мутную гладь воды в ожидании клева?
— Интересуется не сильно, — следователь кивает, ковыряя вилкой свой стремительно остывающий омлет на тарелке, — Ну а раз Вы говорите, что в големе обнаружилась днк разных рас, то можно сделать вывод, что расы с превосходящим потенциалом ему не особо страшны — и он даже использует их как расходный материал.
На последних словах Виты он отрывается от омлета, ставшего почти-что непригодным для употребления внутрь — максимум о стенку размазать в приступе вандализма, и немного подвисает, снова теряясь.

Эксперт Бэйн соглашается с его версией про секту, вызывая у следователя секундное замешательство — вот так просто? Я Вам сначала всю рыбоньку спугнул в Лоссумском парке, оставив от нее одни ошметки — и знали б Вы, как старательно на самом деле я силился смыть с себя эту дрянь этой же ночью в душе — до того не люблю запах мертвой плоти на себе, затем Вам утро испоганил, а Вы мне...

улыбаетесь?

Нет, определенно, он к такому не привык. И он понимает, что если сейчас попробует улыбнуться в ответ, это будет очень провальная попытка, поэтому он просто лишний раз моргает, надеясь, что это компенсирует отсутствие у него улыбательных способностей.

Но на какое-то мгновение у него даже мелькает мысль, что за его кислой миной и ее речами — иногда душными, конечно, но вполне подходящими для въедливого судмедэксперта, может скрываться что-то общее на двоих.
Часть утреннего чая, половину из которого он все-таки выпил, отдает внутри теплом, и уже вставая с места, Теодор смотрит на Виту внимательным взглядом и буквально чуть-чуть позволяет себе плыть по течению в сторону мыслей о том, что ее ответный — и не менее внимательный взгляд может оказаться чуть ли не первым за столько десятков лет, от которого он не захочет отвернуться, предпочитая в очередной раз работать в одиночку.

Ощущение, что он сделал шаг в сторону большой воды, в любой момент способной накрыть его от хвоста до ушей — не покидает его, но не замочив нос от соленых брызг — не увидишь того, что скрывается за самыми высокими волнами.

Пока эксперт Бэйн заканчивает свои приготовления, Теодор с неприятным удивлением понимает, что ему не помешало бы тоже прихватить что-то из вещей перед небольшой командировкой на Элерим — планета не из близких, просто так через созданный портал домой не заскочишь за зубной щеткой да глотнуть водички, поэтому с собой в спортивную синюю сумку укладывается какой-то скудный скарб, в числе которого оказывается и джинсовая куртка на случай, если Экторим встретит прохладно, и запасные носки и даже чем побриться — стандартный набор, чуть ли не подарочный.
Прежде чем таким же путем — через портал скользнуть обратно к терминалу, зачем-то снова смотрится в зеркало — закатывает глаза при виде недовольного небритого мужика в отражении и думает о том, что видок у него и правда такой, словно он навернул на завтрак парочку дохлых мышей, поэтому уже около терминала закидывает в себя лишнюю слойку с ветчиной и сыром и молочный коктейль с банановым сиропом, любезно предложенные молодым парнишей в маленьком павильончике около выхода из терминала, и благодаря этим нехитрым кулинарным махинациям находит в себе решимость хоть как-то продолжать этот день.

Если бы еще только мысли о редких Элеримских животных не скреблись множеством маленьких лапок в его котовье сознание, заставляя возвращаться к словам мисс Бэйн раз за разом. Теодору очень не хочется думать о том, что это может оказаться сродни стихийному бедствию, но нагнетать не получается, поэтому по дороге до Экторима он излишне молчалив и хмур, хоть и пахнет слоечкой с ветчиной.

А Экторим, оказывается, еще спит.

Два часа сорок четыре минуты — и стрелка часов уже почти переползает на сорок пятую, и ее можно понять, она никуда не торопится и у нее ничего не пропадает, ни одной лишней минуты не украдено. Только у Виты и Теодора полна коробочка пропаж, которую они еще только начали перебирать, и чем скорее они начнут это делать, тем скорее они смогут достать до самого ее дна.

А еще высока вероятность, что целого в коробочке ничего не останется. Богатая фантазия рисует Теодору огромную картонную коробку с хуманами, ошметками существ разных рас, и почему-то — котами, и ежится, морщится, вздрагивает, стягивая рукава джинсовки до самых ладоней.

Не думай, не предугадывай и не представляй. Это точно не может быть — тем.

— О, Вы ценитель искусства? — Теодор поворачивается к Вите и слегка касаясь ее своим плечом, подается назад и переминается с ноги на ногу, не зная, куда себя деть в экторимском ночном пространстве, — А Вы знали, что это не его картина, а как раз таки Элеримского художника Сцрерола "Купание"? — и добавляет слегка извиняющимся тоном, — У моего начальника младшая сестра всю плешь мне проела этими художниками. Пыталась приобщить, но у меня иммунитет к подобным агитациям. Хотя своего земляка вроде как стыдно не знать.

Последние слова он произносит таким тоном, как будто ворчит сам на себя, одновременно досадуя на свою же разговорчивость — такого с ним обычно не случается, и уж тем более он не имеет привычки трепаться со всеми подряд о своих начальниках и их ближайших родственницах, а тут погляди-ка, из-за какой-то дурацкой картины столько слов потратил впустую.

Минутка художественного ликбеза посредь Экторимской провинциальности не вдохновляет Теодора, а как будто бы наоборот, загоняет в какую-то совсем уж тоску, потому-что он вместе с "земляком" он вспоминает про Вистер, где оставил не то чтобы много кого и всего, но для одного кота как будто бы достаточно воспоминаний, и еще он угрюмо думает о том, что уж ему-то нужно было глянуть на часы и сообразить, что на Элериме сейчас еще самый разгар ночи, но когда эксперт Бэйн заводит разговор про гостиницу — тем самым доводя его до очередной волны сконфуженности от складывающейся ситуации, и он понимает, что она тоже, возможно, чувствует себя немного неловко от того, что как и он — поторопилась и даже не подумала о часовых поясах. Иначе с чего б предлагать взять расходы на себя?
Но цепляясь за возможность хотя бы таким образом отвлечься от ее же слов о редких элеримских животных, он кивает, и даже старается хмуриться чуть меньше — по крайней мере, в полумраке при свете фонарей его лицо кажется больше заспанным и растерянным, чем сердитым. А мысль о возможности вздремнуть хотя бы несколько часов определенно разглаживает несколько морщин от постоянного недовольства.

Вытаскивая из кармана смартфон и поправляя сползающую с другого плеча спортивную сумку — хотелось бы, конечно, при случае обзавестись пространственным артефактом, чтобы не таскать с собой лишнее барахло, он открывает — кажется, первый раз в жизни, Экторимскую карту и ищет ближайшую гостиницу. Ближайших оказывается много, но приличных и судя по бронированию, со свободными номерами — всего одна, и ее-то и демонстрирует Теодор для мисс Бэйн:
— Соседний квартал, выглядит терпимо. А насчет расходов... — он делает своей любимый неопределенный жест, показывая телефоном куда-то в сторону предполагаемой гостиницы и фыркая на лежащих на привокзальных лавочках бомжей, направляется в сторону предложенного им места временного размещения, которое находится через квартал и в итоге представляет собой красивое — правда красивое пятиэтажное строение из темно-красного кирпича с аккуратной вывеской "Starlight Retreat Inn". Видно, что здание строилось чуть меньше ста лет назад — такой стиль как раз был популярен в 4940, но неоднократно реставрировалось, а участок около гостиницы периодически облагораживался — кустики, цветочки, деревья, вымощенные тропинки.

О деньгах говорить он не любит, и не говорит принципиально, хотя обе его должности, что следователя что магистра в Ордене позволяют задумываться об этом крайне редко, но первые шестьдесят лет своей жизни в облике кота научили его некоторому аскетизму, и это настолько въелось под шерсть, что вытравить эту привычку не получалось даже у генерала Моррисона, который вместе со своей уже старшенькой сестрой раз в несколько месяцев протаскивали его по дорогущим бутикам, чтобы в итоге он вперился в практически такие же джинсы и рубашку, что и всегда, вызывая у вышеупомянутых праведный гнев относительно скромного количества нулей на ценнике.
Уже заходя в гостиничный холл с приглушенным в ночное время освещением теплых ламп и проходя к стойке ресепшен, где их встречает добродушный мужчина среднего возраста в слегка старомодных традиционно экторимских одежках — судя по всему, администратор, Теодор думает, что вопрос про расходы отпадет сам собой, когда они возьмут разные номера, но мужчина в забавных цветастых одежках раздосадовано щупает одно из своих оттопыренных ушей — видимо, по этой причине и оттопыренных, что слишком часто щупает, и отбивая на старенькой клавиатуре незатейливый поисковый ритм, еще более озадачено выдает, что номер остался всего лишь один — семейный, с одной двуспальной кроватью, но надо отдать администратору должное — он не начинает на этом варианте настаивать и благоразумно не уточняет о том, в каком статусе находятся отношения двух его ночных гостей.

— Оформляйтесь, мисс Бэйн, а я что-нибудь придумаю, — фраза, с которой Теодор кивает Вите, звучит слишком уж обтекаемо. Оборачиваясь на вход, он задумчиво вздыхает, и снова вытаскивая из кармана смартфон, ищет следующую гостиницу. По фотографиям, конечно, те, что неподалеку, все еще выглядят как помойки — но сейчас Теодору как будто бы надо было выбрать самую презентабельную из них. Тащить за собой эксперта, которую он и без того выдернул в такую рань только для того, чтоб по итогу упереться носом в ночной занавес — идея плохая.
"На крайний случай можно оставить ей свою сумку и переночевать котом на какой-нибудь лавке", — он переводит взгляд на Виту, и этот взгляд его до того красноречив, что вполне можно догадаться о том, что следователь и правда сейчас выбирает между гостиницей-помойкой и лавкой.

— У нас сейчас самый сезон, уважаемый, — робко поднимает руку вверх администратор и брови его скорбно надламываются, — Еще месяц назад найти приличный свободный номер не представлялось возможным. Сами понимаете, Экторимские источники, санаторно-курортные комплексы...сюда сейчас съезжается добрая часть Элерима. Если Ваша дама не против соседства, я бы мог принести Вам матрас или раскладушку, просто доплатите половину стоимости и все.

Теодор смотрит на Виту растерянно-тяжелым взглядом, испытывая странные смешанные чувства от того, что в ее присутствии слишком часто становится растерянным и думает о том, что она, само собой — откажется.
Это, как минимум, будет логично.

Поэтому, даже не предполагая вариант, в котором такая серьезная женщина столь легкомысленно соглашается на соседство с незнакомым ко..человеком, он продолжает шерстить поисковики в надежде выловить среди всего этого недогостиничного безобразия номер поприличнее.

[Вита Бэйн]

- ...или как учебное пособие, - задумчиво заканчивает Вита предположение Теодора о том, какую роль играют все остальные, кроме хуманов, расы в таинственном и зловещем плане объекта их расследования. Вита не профайлер, а судмедэксперт и криминалист, она не может просто так по каким-то паттернам поведения преступника, которого видела только однажды, мельком и в темноте, утверждать, что он из себя представляет, какие у него планы и цели. Стиль и смысл её работы - собирать по крупицам имеющуюся информацию, искать зависимости и закономерности, и на основе них уже предполагать осмысленные версии, требующие проверки. Остальное - только фантазии, которые могут иметь - и зачастую имеют - очень мало общего с реальностью.

Но на основании полученных улик - а их безобразно мало - Вита всё же уже может что-то предполагать. Или фантазировать, если хотите. Ей видится мужчина, возраста выше среднего, обиженный на весь мир, вероятнее всего генетически и магически модифицированный хуман, которого травили в школе. Возможно, свихнувшийся на идее подчинить себе вселенную. В любом случае, его нездоровые амбиции заставляют его похищать мальчиков со всех планет, стягивать их в один коллектив, предположительно, в Экториме, и тренировать, оттачивая боевые и магические навыки на попавшихся под руку магических существах, скорее всего найденных на территории и в окрестностях Экторима, а так же на големах, слепленных позже из останков этих существ. Мальчиков скорее всего подвергают постоянной ментальной обработке, и очень удачным стечением обстоятельств окажется, если хотя бы десяток пропавших юношей окажутся чуть более осмысленно думающими, а не дрессированными зомби. Протомаг, пространственник, менталист. Легко предположить, что в прикладных немагических боевых навыках он не так силён, но это предположение кажется уж очень зыбким. Возможно, какой-нибудь общественный деятель Экторима, какой-нибудь политик? Или наоборот, человек, не отсвечивающий особо, охранник в супермаркете, который в свободное от работы время строит из себя демиурга.

Слишком много "наверное", "скорее всего", "предположительно", "возможно".

Вооружившись собственноручно сочиненной сказкой Вита уже с кое-каким планом на дальнейшее расследование прибывает в Экторим, всё лучше, чем с пустыми руками. Здесь им следует искать не пропавших мальчиков, а просто без вести пропавших существ. Бездомных, диких. Жалуются ли охотники на меньшее количество дичи в окрестных лесах? Пропали ли у кого-то знакомые автостопщики? Полный ли комплект проституток посещают свои рабочие места в секретных - но не очень - борделях, разбросанных, как горсть рассыпанной гречки по полу кухни, по всей территории города. В целом, нужно проверить все уязвимые группы граждан, которых и искать начнут не сразу, и сильно не расстроятся об их пропаже.

Тем временем Теодор решает впечатлить Виту своими художественными познаниями. Вита совсем не разбирается в искусстве, поэтому вопрос Теодора застаёт ее врасплох и она некоторое время смотрит на него непонимающим взглядом. К счастью, тот продолжает рассказ про некого Элеримского художника, имя которого еще более странное, на слух и вкус Виты. И кто вообще говорит, что имена элементалей - самые зубодробительные в Аркхейме? Вон, возьмите список величайших художников, читайте их каждый день вслух по три раза и через неделю вас с руками оторвут в любую радиостанцию любой планеты, потому что такую божественную дикцию грех растрачивать на всякую ерунду. - А остальных своих земляков вы всех знаете по именам и роду деятельности? - шутка выходит на удивление едкой и Вита спешит разбавить яд неосторожных слов примирительным уточнением: - Тогда нам будет проще проводить расследование в Экториме, - обаяние судмедэксперта, как известно, не самая надежная вещь, с завидным постоянством даёт осечки. И вроде Вита не злится на Теодора, хотя тому тоже не мешало бы ознакомиться с часовыми поясами родной планеты, а злится скорее сама на себя за собственную неосмотрительность, почему-то приправленные усталостью и вставанием не с той ноги слова получаются всё какими-то кривыми и острыми со всех сторон.

Значит пришло самое время для обсуждения рабочих вопросов! Пусть лучше станет душно.

Пока они отмеряют шагами расстояние до гостиницы, вышагивая по вымощенным плиткам не самого знакомого для Виты города, женщина вкратце делится с Теодором своими размышлениями по поводу расследования и планами на завтрашний день. - Полагаю еще, что действовать придется осторожно, мы вполне вероятно на его территории, и лучше бы нам не отсвечивать, - заканчивает свой рассказ судмедэксперт в тот момент, когда уже они заходят в приятное кирпичное здание с уютной стойкой регистрации и не менее уютным мягким администратором, поэтому послушать мысли следователя насчет предположений Виты придется чуть-чуть попозже.

Вита с удивлением замечает, что она почему-то изначально предполагает, что их поселят в один номер, разумеется, с двумя кроватями или даже с двумя спальнями. И Вита намеренно игнорирует неуверенные возражения мужчины по поводу оплаты. Родившаяся в богатой семье и ставшая впоследствие наряду с братьями и сестрами акционерами семейного бизнеса, дослужившаяся собственными потом и кровью до весьма и весьма приличной зарплаты по меркам любой планеты Аркхейма, но при этом не приучившаяся тратить деньги на всякую ерунду, Вита не привыкла обращать внимание на состояние своего банковского счета. Количество цифр на балансе почему-то все годы планомерно увеличивается, несмотря даже на редкие покупки "для души" вроде нового мотоцикла или дорогой пачки зарубежных сигарет. Поэтому внезапные незначительные траты типа снятия номера в гостинице или путешествия на другую планету не воспринимаются ею вовсе как какие-то траты. Разумеется, Вита осознает, что не всем так повезло родиться в богатой семье, как ей, но раз уж она уверенно взяла все траты на себя... зачем сопротивляться-то?

Администратор делает извиняющееся лицо, и Вита опять с удивлением чувствует, как вдруг внутри лопается тонкая леска напряжения, как будто бы она боялась другого развития событий. Ей неприятны и непривычны сегодняшние внутренние открытия, и Вита пытается веником вымести из себя случайное недоумение. Ничего сверхъестественного не происходит, да, этот следователь очень любопытный персонаж, и Вита с интересом наблюдает за его неповоротливой мимикой... Но не настолько же? Скорее всего она действительно просто устала за последние три дня марафонской гонки за неизвестным преступником, поэтому и восприятие у нее искаженное и смешанное. Теодор, тем временем, наоборот как будто начинает нервничать сильнее, тревожно листая большим пальцем список гостиниц на своём смартфоне. Окидывая взглядом чистый и приятно пахнущий холл отеля, Вита уверенно приближается к следователю, который уже на низком старте вон.

- Я служила в армии и мне приходилось ночевать под грохот пуль среди трупов, неужели вы думаете, что присутствие со мной в одном помещении привлекательного мужчины может меня каким-то образом стеснить? - Вита уже видела, как реагирует Теодор на ни к чему не обязывающий флирт, в прошлый раз это обернулось разлитым чаем и разговором с обувью, и Вита очень хочет взглянуть на это снова. - Если же вас смутит моё присутствие, я могу переночевать в ванной, - смеется открыто и, обращаясь к администратору более громким голосом, уточняет: - Я же правильно поняла, что в номере ванна, а не душевая кабина?

- Мини-джакузи, мэм, - чеканит мужчина, и Вита возвращает своё внимание Теодору.

- Так что предлагаю не обращать внимание на небольшое неудобство и пойти, наконец, спать, - Вита как бы предлагает, но делает это таким тоном, словно не хочет и не будет выслушивать возражения. Как не будет выслушивать возражения по поводу оплаты. Он разбудил ее сегодня ни свет ни заря, пусть теперь терпит ее присутствие в своём личном пространстве. Она возвращается к стойке, протягивает администратору документы - не те, которые показывала следователю в момент первого знакомства, а гражданские - прикладывает карту к датчику, не глядя на цифры кассового аппарата, забирает ключи. Еще вполголоса уточняет про завтрак (он с восьми до десяти утра в соседнем кафетерии) и про место для курения (в каждом номере есть балкон, пепельница там имеется). Дополнительное спальное место и комплект постельного белья администратор обещает организовать в течение десяти минут, и приглашает пару проследовать по лестнице, покрытой старым, но всё еще сохранившим свой алый цвет ковром, за его спиной на третий этаж, пока сам суетливо ищет ключи от складского помещения (не каждый вечер в его гостинице появляются гости, оставляющие такие чаевые).

Вита открывает номер по-старомодному, металлическим ключом, и входит первая, на ходу включая свет и кондиционер. Номер оказывается светлым и вполне просторным, если сдвинуть кровать вплотную к стене, можно положить еще рядами целую футбольную команду, но Вите, к счастью, достаточно одного мужчины, который тоже наверняка не против покатать мячик. По-хозяйски женщина снимает со спины рюкзак и кладет его на стул в прихожей, на спинку стула вешает куртку, оставаясь, как была, в черном топе на бретельках и джинсах, и сразу идет в сторону заглядывая за штору в поисках выхода на балкон и чтобы оценить вид. Вид не ахти - на соседнюю узкую улицу и стену здания через дорогу, но тоже сойдет, главное, что не на оживленный проспект. Дверь балкона обнаружена на положенном ей месте и Вита расслабленно опускает плечи, поворачиваясь в комнату.

- Вы курите? - вежливо интересуется она, надеясь услышать положительный ответ. - Не против, если я покурю? - продолжает почти без паузы на случай если ответ окажется отрицательным.

И тут происходит очередное внезапное изобретение велосипеда внутри Виты - ох уж эта хаотическая натура. Так сильно хотелось спать в девять утра, да еще пять минут назад казалось, что она едва донесет себя до кровати, и почему-то так сильно хочется каких-нибудь долгих задушевных разговоров о вечном сейчас. Возможно это связано с тем, что биологические часы Виты тикают по Лоссумскому времени, а там сейчас хорошо если пять вечера. И когда в пять вечера внезапно наступает тягучая, тёмная, интимная ночь - хочется реализовывать свойственный сове потенциал на полную. Ну или хотя бы на чуть-чуть. На самую малюсенькую капельку.

Поэтому Вита уверенно берет курс на холодильник, чтобы взглянуть, чем богат местный мини-бар.

[Теодор Стефанос]

Расследования на Элеримских территориях после его назначения в Коалицию Рас у него случались нечасто, и Теодору не нужно было выяснять подробности, чтобы утверждаться в своих догадках — причины были ясны ему — успевшему вляпаться в очень серьезное дело за два года до своего назначения, и дело это стало одновременно и концом его карьеры, как следователя из Вистера, и началом службы на Коалицию, правда спустя пару лет, чтоб скандал утих. Но, собственно, и он и его начальство прекрасно понимали, что специально его туда вряд ли отправят.
Но сейчас все складывалось так, что ниточка сама привела его на родную планету, да еще и в городок недалеко от Вистера — и несмотря на гнетущие мысли о похитителе, или даже похитителе и его помощниках — хтон его разбери, каких еще франкенштейнов он успел себе налепить за все это время, — несмотря на все это, следователь Стефанос испытывает трепетно-обжигающее желание заглянуть в родной город.

Тем более, там пропавшие тоже числятся, так что вроде как и не из праздного любопытства. Главное, предупредить генерала Моррисона, чтоб он не удивлялся сообщениям от некоторых сотрудников Вистерского отделения, которые явно будут не особо рады снова увидеть хмурый Теодоров взгляд во главе с его обладателем в своем участке.

Но почему-то привести с собой эксперта Бэйн в Вистер — если такая возможность и правда представится, кажется чем-то двусмысленным, чуть более чем просто рабочим. С таким настроем обычно показывают свои детские фотографии, и чаще всего они не сильно удачные.

Но у Теодора нет детских фотографий, да и детства как такового не было.

Зато есть Экторимские алкаши на лавочках и едкие комментарии того самого эксперта, которая как будто бы не особо довольна тем, что он поправляет ее в вопросе с художником. Но едкость и язвительность не расстраивают — к такому он привычен, разве что иногда все-таки оказывается сбитым с толку в те моменты, когда подобного тона вроде как и не ждешь, но Теодор понимает, что у этой — сначала разбуженной утренней, а затем ночной колкости есть очень веские причины, и поэтому не отвечает на выпад — опрокинутый на него ушатом с водой — а чутье подсказывает, что насквозь мокрым котом он предстанет еще не раз, лишь рассеянно пожимая плечами в ответ, и весь путь до гостиницы молчаливо выслушивает соображения эксперта по поводу деталей расследования, отмечая, что зерно истины в этом есть, и копать можно в эту сторону.

— Ну тогда все полицейские приколы нужно будет засунуть подальше. Сейчас мы — двое гражданских лиц, приехали отдохнуть и посмотреть на местные курорты, — произносит уже заметно тише, — Есть у меня, конечно, нехорошее предчувствие...

Которое вполне себя оправдывает, когда оказывается, что свободный номер только один. Худшее, что может произойти с человеком, который перманентно находится в состоянии сильного недосыпа.

И Теодор и правда готовится уйти, потому-что ему кажется важным проявить тактичность в этой ситуации, и само собой, гонит взашей мысли о робких "рядом на коврике" или "с грустными глазами на подоконнике", но у доктора Бэйн получается его удивить. На "грохот пуль" чешет ухо, припоминая эту строчку в ее досье — те данные, что не были засекречены печатями Ордена Хаоса и доступны для Коалиции Рас, и даже помнит, как в ту ночь, изучая разрешенные данные ее биографии, словил себя на мысли, что внутренне восхищается сильными и смелыми людьми, без разделения по половому признаку, но внушающей подготовкой Виты ему тогда хотелось повосхищаться чуть дольше, чем в остальных случаях.

А вот на фразу "привлекательный мужчина" в его адрес мозг выдает системную ошибку, а под палец, хаотично скроллящий страницы браузера, случайно попадается реклама какого-то кошачьего корма, и образовавшуюся тишину заполняют звуки довольного кошачьего мяуканья. Брови Теодора ползут вверх, он смотрит на Виту, но вид у него больше как у кота виноватого, и в попытке выключить навязчивую рекламу, которая как назло не закрывается сразу — нужно дождаться, когда истекут пятнадцать ужасно долгих секунд, и все ради того, чтоб телефон перестал мяукать, и завопил уже голосом из следующей рекламы:

"Даже самые привередливые домашние животные нуждаются в водных процедурах после прогулок! Воспользуйтесь нашим..."

— Да бля-ядь, — запас терпения стремительно опускается до отметки ниже нуля, в то время как уровень смущения наоборот грозится превысить допустимую верхнюю отметку на этой же внутренней шкале, и он закрывает вкладку, уже забивая на список гостиниц, чтобы выдохнуть и посмотреть на свою спутницу, выдавая очередную неловкую фразу за этот день, — Извините. У нас пару дней назад к крылечку на работе прибился дворовый кот, я искал, чем его накормить, и теперь везде эта дебильная реклама обо всем подряд.

"Святой Архей, что я несу, ну нахрена ей знать про какого-то кота?.."

Чувствует себя до одури неловко, поэтому соглашение провести ночь в одном номере на двоих у него выходит как огрызок самозащиты:
— Меня присутствие рядом симпатичных женщин тоже не смущает, так что давайте пройдем оформимся, — и неожиданный комплимент звучит слишком агрессивно для оного, как средство самозащиты, как будто бы быть симпатичной — преступно, и Теодору сразу становится совестно за него, хотя и вырвалось случайно, выплеснулось из того ведра, которое ему до этого надели на голову. За сто с лишним лет жизни у Теодора было не сказать что очень много романтических эпизодов, но ввиду их специфичности выражать свои чувства, а особенно — симпатию он до сих пор нормально не научился. Криво, косо, да и звучит частенько как претензия, мол, кто это тут такой красивый ходит? Но, как есть.

"Пиздец какой-то, а это-то я зачем сказал? Хтоновы коты, хтонов недосып, хтонов единственный номер."

Поэтому он кивает и возвращается к стойке вместе с экспертом Бэйн и протягивает администратору документы следом. Такие же гражданские, где нет ни намека на должность и звание, но зато можно посмотреть место прописки.

— Так у нас гости с Циркона! Признаюсь, нам очень лестно такое внимание, — администратор тактично делает вид, что не присутствовал при странном диалоге и ему вовсе не интересен характер отношений, связывающих этих двоих, — Не поймите неправильно, просто на Цирконе хватает своих развлечений, наш скромный город же обычно привлекает скорее кого-то с Абберата или Сабаота, ну и с Харота народ подтягивается погреться. Но радостно, радостно!

В процессе оформления разноцветно одетый мужчина между рассказами о завтраке, содержимом номеров и нюансах с постельным бельем еще немного восхищается вниманием цирконских жителей к его городу, пытается робко уточнить, на что они здесь планируют посмотреть, но быстро сдается, не услышав от того же Теодора ничего, кроме задумчивого "А-а...ну-у..", возвращает документы вместе с двумя комплектами ключей и желает приятного отдыха, напоследок как-то слишком уж двусмысленно улыбнувшись Теодору, вызывая у того непроизвольное закатывание глаз, а следователь Стефанос, проходя к номеру, делает мысленную пометочку не забыть или перевести часть своей оплаты на счет Виты — прекрасно понимая, что эту копейку она может и не заметить, если он не скажет, ну или отплатить ответно в другой подходящий для этого момент.

...старые городки нисколько не удивляют, и даже не смотря на то, что Экторим — город не маленький, он остается таким же старым и несовременным, и технологии вроде банальных электронных ключей сюда добираться не торопятся, хотя гостиница вроде как не из последних. Впрочем, кондиционер и мини-бар тешат слезящую глаза усталость, и Теодор сначала просто наблюдает за передвижениями доктора Бэйн, практически не мигая, сначала оставаясь в коридоре и прислонившись к стене около двери, а затем медленно — это нельзя назвать нерешительно, проходит следом за ней к окну. Стеклопакеты, и судя по всему, установлены недавно — лет десять назад. Надо же.
— Ненавижу сигареты и табачный дым, — просто отвечает он, и звучит это немного резко, как будто у Стефаноса есть какие-то личные претензии и к сигаретам и дыму, но затем он подходит к балконной двери и поворачивая ручку, распахивает ее настежь.

Элеримская ночь прохладным звездным воздухом растекается по гостиничному номеру, заползая и собираясь в углах, как дождь в водостоки, и замирает там студеной водой из мимолетных многозначительных взглядов и невысказанных вопросов.

Возвращается к сумке, которую он предварительно повесил на один из свободных крючков рядом с джинсовкой в прихожей, и немного порывшись в боковом кармане, вытаскивает самые обыкновенные зажигалку и сигареты. Затем подходит к мини-бару рядом с Витой и коротко обозревая содержимое — бутылка виски, четыре ноль пять нефильтрованного светлого, местная водка и из закуски гренки, пачка чипсов и...копченая колбаса? Сойдет.

Вытаскивает бутылку пива, и открывая по старинке без открывашки, хлопает крышечкой — если сейчас не выпьет и не покурит, хотя бы так компенсировав недостаток отдыха, то хлопать будет уже крышечка посерьезнее, и выходит на балкон.
— Бросал много раз. И пить и курить, все бестолку. Присоединитесь? — он делает глоток, ставит бутылку на подоконник и закуривает первый раз за несколько дней.

Теодор осматривает небольшой, даже можно сказать — узенький балкон, и переводит взгляд обратно на доктора Бэйн, и думает о том, что в комнату ему таки придется вернуться. И даже потом как-то попытаться уснуть.

Взгляд — пронзительнее прежнего, долгий и насыщенный, и смотря на чужую худенькую фигуру и короткие волосы он обращается внутрь себя, чувствуя как будто картечью прямо в сердце попало, закружив, словно в вальсе, за борт смыла волна.

— И часто Вы так по командировкам с коллегами разъезжаете? — нарушает он собственное же молчание, понимая, что разговор — любой — неизбежен, и в целом, Теодор вроде как и не против поговорить. В его вопросе можно уловить подвох, и следователь спохватывается уже после, но вопрос задан, и с очередной затяжкой он затягивается еще и мыслью о том, что ему бы хотелось услышать что-то вроде "обычно не разъезжаю".

За стенкой что-то лязгает и гремит по направлению к их номеру, и затем в дверь раздается стук, и Теодор сквозь зубы произнося "Раскладушка, точно", прямо с сигаретой в зубах идет открывать, чтоб впустить того администратора, волочащего громыхающую старую и скорее всего неудобную раскладушку в одной руке, и комплект постельного — в другой. Помогает втащить конструкцию, и когда пепел падает на матрас, мужчина в разноцветном Экторимском одеянии снова складывает бровки домиком и неуверенно бормочет что-то про "Нельзя курить в комнате", на что в ответ получает задумчивое сквозь зубы Теодорово:
— Не самая удобная конструкция, конечно. Спина на утро будет болеть, — и этих слов администратору оказывается достаточно, чтоб аккуратно поклонившись и еще раз пожелав хорошего отдыха, выйти, закрыв дверь.

Раскладушка остается нетронутой, и Теодор, подумав о том, что поставит ее удобнее чуть позже, возвращается на балкон и в такой же задумчивости смотрит на Виту, берясь за недопитое пиво. Сомневается, а потом выдает свою очередную неловкую нелепость:
— Давайте выпьем, что ли, чтоб расследование прошло удачно? Я сразу скажу, я не мастер поддерживать разговор, поэтому если Вам будет некомфортно или что-то такое, я в любой момент могу уйти.

Правда, проблема в том, что чем дольше он смотрит на доктора Бэйн, тем меньше он хочет уходить.

[Вита Бэйн]

Однажды Вите пришлось держать щит.

Хтонические твари черной движущейся волной надвигались с запада, подсвеченные стремительно скрывавшимся за горизонтом солнцем, вооруженный отряд союзников приближался с востока. Боевые машины, бронированные вертолеты и танки сдвигали линию фронта, но очень медленно. Хтоническое полчище, словно очень жидкие разлитые по белому столу чернила, просачивались через каждую щель в обороне союзников. Чудовища подминали под когтистыми лапами пехотинцев, вгрызались в безжизненные тела, разбирали на щепки футуристическую броню, выцарапывали остекленевшие мертвые глаза, направленные в небо, отражающие оранжевый закатный небосклон. Летучие твари, словно рой саранчи, облепляли бока летательных аппаратов, стрекочущих, как стрекозы, многочисленными пулеметами, нарушали полётный баланс, и вертолеты летели на землю, прямо в роту дружественных солдат, срубая целые толпы острыми лопастями, словно адскими косами. Гусеницы бронетранспортеров наезжали на своих же союзников, черепа хрустели под их тяжестью и брызгали серым, как улитки, выползшие на проезжую часть после весеннего ливня.

И где-то в середине растянувшегося на многие мили в стороны ада в укрытии окопа, над которым небо разверзлась в мерцании порталов, выплевывавших новые и новые гроздья монстров, Вита держала щит. Полевой госпиталь ютился в глубинах окопа, где выздоравливали, регенерировали, лечились сложенные ровными штабелями сотня раненных солдат и офицеров, собранных с поля боя после предыдущей бойни, как грибы после дождя. Находясь в состоянии перманентного оглушения из-за громыхавших без остановки поблизости взрывов, будучи в своей истинной водяной форме, чтобы ни единая капля магии не впиталась в искусственное хуманское тело, Вита держала мерцающий льдистой защитной коркой полушар защитного покрова, пока целители и лекари с бóльшим количеством магических сил, выполняли свою не менее важную работу. Водяные пальцы вмерзали в ледяную корку выставленного купола, вода мерцала и брызгалась, пока госпиталь засыпало землей, пулями, осколками и магическими всполохами со всех сторон. Держать, держать хотя бы пятнадцать секунд, пока ответственность не перехватят и можно будет со спокойной совестью вырубиться в изможденном обмороке.

Это были самые сложные пятнадцать секунд в жизни Виты.

В жизни Теодора самые тяжелые пятнадцать секунд, судя по его лицу, протекают прямо сейчас. Из динамиков телефона раздается радостное кошачье мяуканье, слегка оттененное навязчивой мелодией, и вместо того, чтобы отправить смартфон в блокировку - или хотя бы бросить его на пол и разбить к хтонам собачьим - старший следователь по особо опасным делам беспомощно смотрит на Виту с мольбой в сапфировых глазах и не знает, куда прятать собственное смущение. Для Виты, если быть уж до конца честным, это тоже непростые пятнадцать секунд, и она едва держит лицо, чтобы не засмеяться в голос, но каким-то чудом и божественным благословением она умудряется сдержать собственных хохот в узде, стреножить его, хотя это непросто, как и удержать воду в сите. Вита дождалась желаемой реакции, Вита довольна, как кот обожравшийся сметаны, и сейчас сосредоточенно вылизывающийся, испачканной в сметане лапой умывающий покрытую сметаной морду. И Вита только сдержанно улыбается и ждет, пока первоначальный эффект потеряет свое влияние и Теодор вновь наденет на растерянное личико маску строгого, неподкупного и справедливого следователя, уставшего от всякой этой хуйни.

Но смартфон следователя явно на стороне Виты, он член ее команды, ее наемный рабочий, которому она предложила бóльшую зарплату, и вслед за довольным мяуканьем издает он озвучивает еще более довольный бодрый голос, и Вита не выдерживает, ее моральный ледяной щит лопается под смыслом рекламный строк, и она коротко фыркает в воротник собственной куртки, слегка отворачиваясь от Теодора, чтобы не показаться совсем уж оскорбительно бессовестной, а потом кладет уверенную руку на напряженное плечо мужчины и в ответ на его оправдания говорит просто: - Вам бы следовало просто дать ему омлет и налить чаю, правда, боюсь, чай скорее всего он бы разлил... - и опять отворачивается, скрывая предательски разъехавшийся в улыбке рот.

Вита в восторге.

Так с первого взгляда конечно и не сказать, и менее внимательному наблюдателю, возможно, показалось бы, что Вита холодная и насмешливая, что она издевается над слабыми и наслаждается их неудачами, но Вита в восторге. Если вы никогда до сих пор не видели двухсотдвадцатитрехлетнего элементаля в восторге - смотрите, вот он. Виту чрезвычайно радует всё, что происходит, Вита в своей стихии, Вита чувствует себя великолепно, она словно купается в чистейших водах лоссумского озера на территории своего поместья, вдыхая воду, выдыхая воду, будучи водой. Вита. В восторге. Вы когда-нибудь чувствовали себя максимально в своей тарелке? Вот вы приходите в незнакомую компанию, а там все совпадают с вами по гороскопу, и все соционические тесты указывают, что эта компания именно то, что вы искали всю жизнь, и даже расклады карт таро показывают исключительно положительные исходы событий, а натальные карты рассказывают, что ваша кармическая задача - оказаться именно в этом месте, в это время, в этой компании. И Вита осуществляет собственное предназначение, прямо сейчас, когда уговаривает уставшего - или пытающегося казаться уставшим, потому что это лучшая маска на свете - следователя переночевать с ней в одном номере и - потенциально, но отчего-то очень желательно - в одной кровати. И Вита в восторге, она счастлива. Оказаться в целях любимой работы в интересном городе, прекрасном отеле с человеком - а точнее котом, что не так уж плохо для внезапно проснувшейся внутри кошатницы, которая довольно расставляет внутри Виты кудрявые когтеточки и ароматный кошачий корм, рекламируемый повсюду, ведь "ваш котик будет счастлив, бодр и очень доволен" - который вызывает живое любопытство и непритворный интерес. Вита бурлит и брызжет изнутри восторгом, и только самый прожженный идиот не увидит в водянистых льдистых глазах отражение этого неподдельного восторга.

И даже прозвучавшее как оскорбление "симпатичных женщин" не умаляет сверхъестественно выработанного восторга, и хочется уточнить, что за множество эдаких "симпатичных женщин" Теодор не против терпеть в своём номере, с собой на одной кровати. И Вита коротко скрипит зубами, не учитывая однако тот простой факт, что буквально несколько мгновений назад сравнивала одного великолепного, голубоглазого и разноволосого кота с целой футбольной командой, хотя и сделала свой выбор в пользу только одного мужчины, которого готова терпеть в своем обществе в ближайшее время. Хочется уточить, конечно, но Вита не уточняет, потому что Теодор - свободный кот и волен проводить спокойную ночь в обществе любого комфортного для него количества "симпатичных женщин", какого ему только пожелается, хоть целой команды по женскому футболу, и даже эта воображаемая команда женского футбола не смещает градус восторга и он остается непривычно высоким.

И естественным образом ледяная Вита тает.

Теодор открывает балкон и холодный мокрый ночной воздух Экторима заполняет комнату, облизывая кожу, покрывая ее мурашками, и Вита неосознанно ёжится под этим проникшим в каждую молекулу ее водяного существа воздухом. Она всё еще хмельная от дурацкого неправдоподобного восторга, сминающего ее естество до размеров пивной бутылки, безжалостно изнасилованной металлическим механизмом обычной механической зажигалки, той же самой, которую она пытала под покровом вечернего Лоссумского вечера в том самом парке, где им удалось обняться и выжить, валяясь на земле. Где её планы оказались безжалостно взорваны террористической атакой со стороны двухцветного розового-голубого кота, чья дорога была вымощена благими намерениями. Вита отбрасывает зажигалку в сторону - куда-то на стол, она всё равно не работает вот уже три ночи и приходится изобретательно отыскивать другие способы добычи огня. У Виты очень плохо получается огненная магия, если не сказать грубее. Отвратительно получается. Вообще не получается. Поэтому она с сигаретой в зубах смотрит умоляющим взглядом на зыбкий огонёк в длинных пальцах Теодора, в надежде, что тот поймет ее безмолвный намёк, а потом всё-таки просит: - Не угостите огнем, уважаемый следователь? - и это звучит не как насмешка, а как самая настоящая молитва существу, способному на что-то, что не подвластно Вите. С таким же благоговением подростки просят о десяти метрах, проеханных на велосипеде, принадлежавшем более удачливому и богатому подростку двора. - Моя зажигалка не работает уже три дня.

Ей нравится как он относится к курению. Что вообще ей не нравится? Вы когда-нибудь влюблялись в картину какого-нибудь художника? Или в фильм какого-то режиссера? Или в стихотворение какого-то малоизвестного поэта? Или в песню какой-то группы? Когда песня попадает настолько внутрь, настолько резонирует с внутренним состоянием, настолько в тему, настолько отражает ваши мысли, ваши переживания и эмоции, что вы залпом слушаете все альбомы и удивляетесь, как это раньше вы не додумались послушать эти шедевры и почему у этих песен до сих пор нет бесчисленного количества наград и премий, способных снабдить небольшую, но очень требовательную, страну всем необходимым на многие годы вперед. И Вита слушает равнодушное "ненавижу" из уст Теодора, а потом слушает привычное и знакомое жужжание колесика зажигалки и вдыхает первый, самый вкусный, дымок зажженной чужой сигареты, и опять улыбается. И улыбается. И улыбается. И только незажженная сигарета торчит в белых зубах первой сваей чего-то неизведанного, но уже сотворившегося, скристаллизировавшегося в ведре её личности.

Эта постройка станет первой. Но не последней.

Горькое темное пиво растворяется в элементале, лишь едва поменяв оттенок воды внутри неё, не оказав никакого эффекта на самочувствие, но Вита знает, что нужно делать, и алая вспышка ослабляющей магии окутывает её бесформенное туловище, отразившись алым светом от её бледной кожи и Вита предлагает Теодору то же. - С удовольствием, - она протягивает открытую бутылку пива своему компаньону на сегодняшний вечер, чтобы только в невесомом "дзынь" столкнуть две стеклянные бутылки, заставив их поцеловаться горлышками, и в ответ Вита предлагает горсть ослабляющей магии, собранную в ладони комкующимся магическим алым сгустком, шевелящимся, беспомощным комочком её магического потенциала, собранным в кучку, чтобы послужить кому-то ключом к двери в более доступное опьянение.

Ей хочется ответить, что никогда она не путешествует, что командировки - это не ее выбор, что она лабораторная крыса, проводящая девяносто процентов своего рабочего времени над линзами сверхточного микроскопа, то есть ей хочется сказать правду, но что-то хаотическое внутри водяного стакана пускает металлическую ложку по кругу, поднимает миниатюрное торнадо в объеме стеклянного сосуда и она, не сомневаясь ни на секунду, отвечает: - Вы не первый, и не последний, - она не лжет, но почему-то эти слова не хотят ложиться на язык, и звучат глухо и нехотя, и она пытается выкрутиться: - Это часть моей работы, - но получается только хуже, и она только всё портит, и сидя на стуле, который она выставила на балкон с самого начала, и вдыхая мокрый, пропитанный изморосью Экторимский воздух она становится еще как будто меньше, чем является на самом деле, она замерзает, испаряется, становится меньше в объеме, и весь объем ее умещается в границах стеклянной бутылки пива, сквозь зубы стекающего на язык и в горло.

И сигаретный дым, клубящийся в легких, подчеркивает, заостряет, затачивает всё то, что происходит в пределах этой маленькой вселенной, уютно угнездившейся на этом балконе первой попавшейся гостиницы в Экториме, в который, возможно, и не стоило приезжать - слишком мало доказательств, первая зацепка на стене, состоящей из сотни таких же предположительных зацепок. И стоящее напротив здание как будто многозначительно молчит своими темнеющими окнами, а ведь там где-то тоже есть люди, уставшие, спящие после напряженно рабочего дня, и возможно им бы тоже хотелось сейчас пить пиво и курить лоссумские сигареты и разговаривать о всяком, но с утра на работу, и работодатель не одобрит своевольного непоследования графику, если вдруг один из этих, обычных работяг придет на рабочее место с заметным опозданием по причине похмелья. Вита кривит лицо в неописуемой эмоции и снова утяжеляет собственное положение: - Вы ведь тоже не святой, мистер Стефанос, - и подчеркнутая вежливость выделяется на фоне балконного полумрака ослепительной вспышкой, а Вита не может удержать собственный язык на поводке, он срывается и вгрызается в горло собеседника беспощадным: - Но меня не касается ваша личная жизнь, как и вас не касается моя, - и Вита готова сама себе горло перегрызть за излишнюю резкость, но её спасает прекрасный великолепный смотритель их комфортабельной тюрьмы со своей хтон-бы-ее-подральной раскладушкой, которую Вита уже почему-то заочно ненавидит и почему-то к ней немножко ревнует, поэтому топит неуместную ревность в очередном большом глотке слишком горького и недостаточно крепкого пива, осушая первую бутылку до дна.

И пока Теодор отходит на короткий разговор с администратором гостиницы, у Виты есть возможность остаться наедине с собой и обсудить с собой - и с пустой бутылкой пива - то, что сейчас произошло, и ей неловко перед собой и перед Теодором тем более, ведь он ничего такого не спросил, и у нее вовсе не было ни единого повода срывать на нём свою непонятно откуда взявшуюся ярость... злость? обиду? ревность? И первая сигарета утрамбована в пока еще пустой пепельнице, и Вита достает вторую, и делает глоток чистого, свежего, не загрязненного табачным дымом воздуха, чтобы хотя бы попытаться прийти в себя, собрать из ледяных осколков с буквам в покоях снежной королевы нужное слово, даже если буквы эти "х", "у", "й", "н", "я". И то, что получается всякая хуйня - это как будто бы вовсе не ее вина, но Вита винит себя, ведь "ня" и "хуй" - куда более приятное сочетание слов в таких обстоятельствах. - Простите меня, пожалуйста, - глухо говорит, когда он возвращается, словно бы пустые слова могут как-то обнулить всё, что она делала и говорила до этого, но ей очень хочется, чтобы так было, и Теодор как будто бы не держит зла на неё. - Можно попросить у вас ещё огня? - а совместные занятия вроде как должны объединять, сближать и всё такое.

Эдакий полицейский тимбилдинг, в котором двое мрачно курят на балконе незнакомой гостиницы и пьют пиво.

- Я не имела в виду ничего такого, - какого именно она не уточняет, как будто бы это очевидно, хотя, может быть, очевидно только для неё? К чему ложь, даже для неё нихуя не очевидно, Вита потеряна и растеряна, словно это она в холле гостиницы стоит со смартфоном в руке, а динамики телефона радостно мяукают на только ей известном языке. Конечно, она не могла сходить за второй бутылкой пива, пока Теодор отходил в номер и путь был свободен, ей нужно это сделать, когда он уже вернулся, поэтому Вита встает и проходит мимо него, неизбежно столкнувшись всеми возможными своими частями тела со всеми возможными его выпирающими частями тела - руками, коленями, подбородками, а не то, что все подумали... Хотя, кто знает, Вита не сильно вщупывается в чужое теплое тело, к которому прикасается всей собой, пока проходит мимо, чтобы попасть в комнату.

Не глядя достает из холодильника вторую бутылку и внезапно обнаруживает, что достала вместо пива виски. Какое досадное недоразумение. Но повторно влезать в холодильник Вита, конечно, не будет. Виски значит виски. И Вита достает из обоих стаканов зачем-то помещенные в них маленькие чайные ложки, откладывает их в сторону на салфетку, и наполняет один из стаканов наполовину. Второй одиноко стоит на холодильнике, умоляющий о заполнении и Вита поддается его обаянию и наполняет наполовину второй, и уже с двумя бокалами крепкого напитка возвращается на холодный балкон, и повторяет весь свой путь в обратную сторону, неловко обтираясь всем телом о Теодора снова и случайно вдыхая весь его выдох по пути. И это кажется интимным и личным, но Вита не задерживается на одном месте и скоро занимает своё место и ставит второй полубокал с виски возле пепельницы, чтобы следователь мог взять его, когда допьет свою бутылку пива.

- Тогда за вас, - она соглашается с тостом Теодора, но получается это опять как-то неуклюже, как будто она впервые разговаривает с человеком, а возможно это именно так и происходит сейчас, и Вита опускает взгляд в свой бокал, нервно вращающийся в руке. - Как видите, я как раз тот человек, который может поддержать любой диалог и держать позитивный градус разговора бесконечно долго, - криво улыбается и делает большой глоток виски, так себе пойло, но оно желаемо обжигает горло и внутренности, и Вите не требуется никакой закуски, потому что она сыта по горло собственной хаотичностью, и она как будто хочет заткнуть её внутри себя и снова познакомиться с тактичной и доброжелательной Витой Бэйн, с которой была знакома ранее и почему-то никак не узнает её сегодня. - Не нужно уходить, что вы! Иначе вы рискуете оставить меня наедине с собой, а это чревато неприятностями, - на этот раз усмешка получается более естественной и доброжелательной.

Лучше бы ему действительно не уходить.

- Вы уже бывали в Экториме? - спрашивает, потому что пауза получается как будто бы слишком затянутой, да и смотреть она начинает уже не только в глаза, но и на всякие другие части лица. Губы, например. Вита не самый законнопослушный персонаж Теодоровой сказки о жизни, поэтому Вита всеми силами пытается удерживать сама себя от ненужных эмоций и телодвижений, которые, во-первых, наверняка испортят их деловые отношения, во-вторых, неуместны и глупые, и естественны скорее для двадцатилетнего элементаля, едва познавшего человеческий облик со всеми его гормональными циклами и гипертрофированными эмоциями. - Вы же с Элерима? Родились где-то недалеко? Может быть, у Вас какие-то родственники в Экториме живут? - бьет по больному без особого умысла, только потому что не знает, что бьет по больному. А когда понимает, тут же пытается исправиться: - Вы можете не рассказывать, если не хотите, - и непонятно, делает ли она хуже, но похоже, что делает, поэтому поспешно переводит тему совсем на дурацкую.

- Вы знаете, мне очень нравятся мотоциклы, - когда не о чем говорить, говори о том, что тебе нравится и надейся, что твоему собеседнику тоже это нравится. Чтобы повысить шанс, перечисли как можно больше вещей, которые тебе нравятся. - А еще мне нравится думать, что сигареты и алкоголь - это два брата близнеца, которые как лучшие друзья всегда придут к тебе на помощь, составят тебе компанию, поднимут тебе настроение, в тяжелые моменты отвлекут от текущих проблем, в общем, весьма полезные и добрые друзья, которых было бы странно ненавидеть, - получилось, похоже, еще хуже. - Но это как-то со временем пришло, поначалу я их тоже ненавидела, и бросала множество раз, пока не поняла, что бросать друзей - плохая идея, - как и плохая идея говорить это сейчас.

Мокрый Экторимский ветер терзает шторы внутри номера, и косой рваный свет, проникающий изнутри и освещающий их лица сзади, пляшет на скулах Теодора - и, возможно, Виты - и он делает то, что хочется Вите, но она всё еще держит себя в руках. Она без куртки сидит на балконе, а на Экториме, возможно, осень - Вита не только с часами не сверилась перед перемещением сюда, но и даже с календарем. В её пальцах тускло тлеет сигарета, и чрезмерно перегоревший табак едва держится на её кончике, угрожая свалиться прямо на её джинсы - примерно в таком состоянии сейчас Вита, слегка хмельная от коктейля из пива, виски и ослабляющей магии, сильно опьяненная чем-то нераспознаваемым внутри.

Серая отяжелевшая гусеница пепла срывается с сигареты, падает и разбивается о черную ткань джинсов и Вита резко смахивает её с колена ладонью и зачем-то спрашивает:

- У вас есть девушка?

[Теодор Стефанос]

Еще никогда Теодор не чувствовал себя настолько обнаженным в присутствии кого-то постороннего, а ведь это ощущение было ему чуждо даже в те моменты, когда он оказывался полностью раздет.

Сейчас же, под задорный кошачий как будто бы хохот из телефона и дурацкую рекламу водных процедур, после которых следователь и без того — облитый пристальным вниманием к своей неловкости хочет съежиться, накрыться чем-нибудь с головой а то и вовсе провалиться, в мягкий речной песок, окончательно уйдя на дно. И похлопывание по плечу от его внезапно появившейся в этот отрезок времени...напарницы? коллеги? еще больше утапливает в этот песок, а затем эксперт Вита Бэйн шумной быстрой кипящей холодной обжигающей своей сдержанностью, на которую способна только глубочайшая река, закручивает его в водоворот своей не то насмешливой, не то понимающей улыбки, которая скрывает как будто бы куда больше, чем выражает собой, а затем, словно беспощадной волной, обдает его с ног до головы этой фразой про омлет и пролитый чай, и

Стефанос молчит и продолжает захлебываться, по крайней мере — по ощущениям это выглядит именно так, и все это молча, едва заметно сглотнув от напряжения, а когда он находит в себе силы повернуть как будто одеревеневшую шею в сторону эксперта Бэйн, то замечает, что она как будто и правда улыбается, и это, хтон задери всю абсурдность ситуации, просто шутка такая, и в тот момент, когда ему кажется что он совершенно однозначно тонет, и даже несколько раз часто моргает, рассчитывая увидеть ту самую глубину, то внезапно обнаруживает себя стоящим в этой реке по пояс, а вокруг — ни тебе коварных высоких волн, ни сбивающего с ног неумолимого подземного течения, — только гладь воды, на которой отражается он сам, всего лишь растерянный и сбитый с толку, и там, на берегу остаются вместе со всей одеждой все его недосыпы, недовольства, сердитый взгляд исподлобья, холодный омлет, пролитый чай, въедающаяся горечь дешевого кофе, серые стены окон в отделении, пропавшие мальчики, взрывающиеся бабушки, тьма Лоссумского парка, папки с делами, его собственное чувство юмора, которое обычно не видно сквозь запотевшее окно собственного отчуждения — давно пора открыть с такой-то духотой,

и все это остается там — далеко, и Теодор огрызается, пытается мутить воду, идти против течения, и у него закономерно не получается, и когда искусственно созданные волны его недовольства стихают, он ловит себя же самого за руку вместе с непристойной мыслью о том, что сейчас ему абсолютно хорошо, подозрительно хорошо, удивительно хорошо, и это неприличное "хорошо" побуждает его позволить течению уносить себя подальше от берега со всей этой бытовой шелухой, которая отпала от него как от почищенной мокрой луковицы, и пока доктор Бэйн прячет от него в воротнике куртки улыбки ее собственные, он внешне остается абсолютно спокоен и серьезен,

но только река — подхватывает и утаскивает на глубину его едва заметную ответную усмешку.
Течением этой же реки его подхватывает и несет на второй этаж гостиничного номера,  и холодные воздушные потоки сметают песок с его одежды на берегу, словно бы дозволяя временно одеться обратно, и Теодор это и делает — снова хмурится, говорит про свои сложные отношения с табачными изделиями, параллельно думая, а с чем у него вообще простые отношения? Почему так получилось, что у него не может быть все гораздо проще, как, например, у администратора в цветастых традиционно-экторимских одеждах — красные полосочки, синие ромбики и искренне-простое непонимание, почему эти двое не могут поселиться в одном номере, и к чему эти сложные выяснения отношений.

Но наверное, дело в том, что он остается именно котом — не человеком, умеющим превращаться в кота, а именно котом, обладающим человеческим разумом и умеющим превращаться в человека. Да он, хтон задери эти тонкости, из лесу вышел! И хотя бы поэтому у него не может быть все просто.
А вредные привычки существ разумных и прямоходящих, такие как выпивка и сигареты оказываются ключиками к тому простому, что как Теодору кажется, является недоступным для него в полной мере, но он не решается делиться такими подробностями о некоторых недоступных для себя вещах с доктором Бэйн, — наверное, потому-что ему кажется что эти обсуждения снова вынудят его обнажиться, а он еще недостаточно пьян, чтобы обнажаться настолько — не просто до кожи и костей, а аж до самой души, хоть и ощущение обволакивающего водой уверенного речного течения не просто чудится ему до сих пор — ему кажется, что если его даже силой туда столкнут, он не будет больше сопротивляться.

Поэтому делает шаг навстречу Вите — это небольшой шаг ввиду неприличной узкости балкона, но в этой же узкости он оказывается катастрофически огромным, поэтому сразу же немного отстраняется назад, чтобы не подпалить себе зажигалкой еще и волосы, и закрывая рукой огонек от возможного порыва Экторимского ветра, который и так чувствует себя на этом балконе довольно вольготно — хотя явно должен бы был чувствовать себя третьим лишним, и щелкает зажигалкой.
— Это та самая зажигалка, с которой Вы в парке изображали подростка? — он хмыкает, и затягивается, одновременно поднимая руку, держащую бутылку с пивом, чтобы сделать "дзынь" о чужое горлышко, замирает, не успевая сделать глоток, потому-что хрупкую фигуру Виты окутывает сияние магии — ослабляющей, и смотрит сначала озадаченно на протянутый ему алый магический сгусток. Поднимает глаза на нее, приподнимает одну бровь, мол — споить меня хотите?

Быстро затягивается в очередной раз и в чужих глазах — взгляд не отводит, видит то отражение реки, и секунда-одна-вторая-третья, и если это не приглашение, то хтон его знает, что это такое, поэтому кладет свою ладонь на чужую — алый сияющий ключик к тому течению, подхваченным которым так внезапно остро захотелось снова быть, теплым светом проникает сквозь Теодоровы пальцы, и он чувствует, как тепло это разливается по всему телу:
— А Вы выбрали очень честный способ выпить, — убирает свою руку с ладони Виты, проезжаясь подушечками пальцев по ее коже, и отнимая свой взгляд, запивает ослабляющую магию ослабляющим пивом, облокачивается на перила балкона, цепляется рукой за металлический каркас, обшитый деревом, и думает о том, что он очень вовремя за него ухватился, ведь следующий ответ эксперта Бэйн грозится свалить его с ног, как затрещина, — наверное, тоже стоило принести себе вон ту табуретку, чтоб точно не упасть.
Чужой ответ о том, что он, дескать, не последний, да и нечего, как будто бы, сувать свой кошачий нос в чужие дела, заставляет его сфокусировать внимание на реальности, и реальность эта — сырая, холодная, Экторимская, очень странно диссонирует со внутренним ощущением потока, в который его, вроде бы, пригласили повторно — ведь точно же пригласили? Да даже если так, то сейчас его безжалостно вышвыривает на берег первой же крупной волной, и Теодор прячет за новой затяжкой — сигарета почти кончилась, и он чуть ли не вгрызается легкими в почти что бычок, — прячет собственную досаду, что так и не научился плавать.

Сродни ощущению, когда ребята в детстве зовут тебя искупаться, и чувство единения и общности может прийти только в случае, если ты на равных, если ты умеешь плавать, а ты, как назло, не умеешь, и пока беспомощно барахтаешься на мелководье, остальные уже переплывают берег.

Ах, да. Ты не умеешь плавать, потому-что у тебя не было ни ребят, ни детства, ни речки на каникулах, поэтому тебя сейчас выбрасывает на берег, и ты стоишь, загребаешь ногой песок, и тебе до одури обидно и холодно.

Успевает среагировать только на возможное предположение о его собственной не святости, и неопределенно пожав плечами:
— К сожалению, Вы правы, — оставляя свою собедницу в подвешенном состоянии наедине с непониманием, то ли он это про святость, то ли все-таки про неприкасаемость личной жизни, он уделяет положенное внимание скрипящей экторимской раскладушке, чтобы вернуться обратно и закончить мысль, заодно посмотрев, как эксперту Бэйн там на балконе один на один с его сожалением непонятно на какую тему, но когда возвращается, то слышит извинения из ее уст, и его даже немного ведет в сторону, и он ухватывается рукой за спасительную бутылку, которая — он знает! ничуть не исправит его шаткое положение, и ему становится стыдно за то, что он вместе с плаваньем не освоил нормальные человеческие реакции на извинения, благодарности и вот это все — разрешающее и разряжающее дискомфортную обстановку.
— Вы можете не просить, у нас с Вами сейчас одна зажигалка на двоих, — но это не мешает ему подойти снова на непозволительно близкое расстояние, и одновременно с щелчком окунуть взгляд в бездну чужих водянистых глаз, — А значит и огонь общий. Пользуйтесь сколько хотите.

И следом закуривает сам, отмечая, что чем меньше в бутылке нефильтрованной хмельной жидкости, тем больше этого хмеля в нем, и хмель этот расползается по организму, этакая река внутренняя, и Теодор уже сам не знает, чего он сейчас хочет больше всего — и ощущает себя не контролирующим ситуацию и одновременно держащим ее в своих цепких когтях, и ему стыдно признать, что он снова хочет окунуться в уносящую его течением реку, поэтому когда Вита просачивается мимо него к холодильнику, он не удерживается и оглядывает ее с ног до головы, выдыхая в горлышко бутылки шипящее, заставляющее краснеть его невероятно сильно, словно наружу проступила вся та алая ослабляющая магия:
"Да я тоже не имел....ничего такого"

И затягивается так глубоко, едва не закашливаясь, и сквозь слезящиеся глаза наблюдает, как Вита достает и наполняет сначала один стакан с виски, и стоит ему только подумать, что он бы не отказался и сам, как наполняет второй, и Теодор ловит себя на мысли, что одним желанием точно меньше, и мысль о желании поразительно одновременно совпадает с тем моментом, когда Вита просачивается мимо него второй раз, и хмель ударяет в голову в самый неподходящий момент, и Теодор, с зажатой в зубах сигаретой и бутылкой в одной руке снова пошатывается, и второй рукой хватается за чужое худое плечо — покрывается пятнами неловкости, и отдергивает руку, как будто схватившись за кипяток и не в состоянии произнести хоть что-то, оправдывающее его, и отставляя в сторону бутылку с пивом, недопитую, берется за стакан с виски, потому-что коварство ослабляющей магии и ослабляющего хмеля твердит ему то, что перейти на виски — идея хорошая, и когда Вита соглашается с его тостом, ему думается, что она, возможно, чувствует себя так же неловко как и он, и на какое-то мгновение представляет, что возможно ей, как элементалю, существу стихийному, природному, тоже немного неуютно в этом упакованном в человеческие условности мире, и чужая улыбка обезоруживает его, и ему кажется, что сейчас, возможно, тот момент, — и тут Теодор теряется снова, чувствует, что уже уплывает, и ему снова становится не понятно, о каком моменте он сам думает, — наверное, ослабляющая магия вкупе с алкоголем оказалась для него слишком непривычной, и он силится собраться с мыслями, выдает почти что мяуча:
— Немного завидую Вашему настрою, мисс Бэйн, потому-что я из всех возможных градусов могу ладить только с этими, — и приподнимает стакан с виски, чтобы затем сделать два крупных глотка, поморщиться и вздрогнуть от ударившего в голову алкоголя покрепче, поежиться от внезапно ощутившейся контрастной ночной прохлады, и добавить что-то, за чем можно прочитать его косвенный намек на то, что он и сам уходить не горит желанием, — Я, между прочим, состою в Ордене демиурга удачи, правда удачу приношу всем, кроме себя. Так что если для Вас так будет лучше, то я останусь.

И делает следующие два глотка виски — быстро и не раздумывая, будто боится, что если долго будет оставаться трезвым, то эксперт Бэйн и правда может передумать и выпроводить его из комнаты, а так может и не успеет до этих спасительных двух глотков, после которых снова привычный алгоритм — вздрагивать, морщиться, ежиться, внимательно вглядываться в реакцию на чужом лице, искать подтверждение там — чего?

Подтверждение, разливающееся доброжелательной улыбкой, того что выгонять его и правда не будут.

Выдыхает, мысленно обращается к своей внутренней хмельной реке, и ему кажется, что эта река уже грозится выйти из берегов и смешаться с рекой чужой, потому-что мисс Бэйн уже не выглядит такой деловой и собранной, как утром в столовой, а он уже не ощущает себя таким сердитым и заспанным, и его окатывает волной странного озарения, что спать сейчас явно самый худший вариант, и что алкоголь вкупе с магией творят с ним хтон знает что, и элементальная Вита одними своими похождениями туда-сюда творит с ним почти тоже самое, а он все не решается с головой окунуться в это "непонятно что", потому-что полутона, полунамеки, полуэмоции, — он тонет во всем этом, поэтому лишний раз на эту глубину не суется, предпочитая извлекать нужную информацию с помощью ментальной магии, но пользоваться ментальным воздействием в отношении Виты кажется ему преступным.

— У меня нет прямых родственников, — он все еще не решается снова погружаться с головой в приглашающую реку, и он все еще не уверен, что там его ждут, а не накрывают волной просто потому, что он случайно оказался рядом, — Только далекие лесные, часть из которых предпочла остаться в обличьях котов, в чем я их нисколько не осуждаю, а часть разъехалась по-одиночке кто куда. Я не поддерживаю связь ни с кем из них, и даже не знаю, где они, — тянется за третьей сигаретой, чувствуя, как под тяжестью воспоминаний, которые сейчас кажутся именно что тяжелыми, хотя чаще всего таковыми никогда не являлись, — этот вопрос именно сейчас кажется очень больно бьющим, холодным, и это возможно от того, что Тео сейчас больше обезоружен, чем обычно, — До 4970 года прожил в Вистере.

И подумав пару секунд, почему-то добавляет:
— Я мало кому рассказываю о себе, доктор Бэйн. Но раз я ответил, мне кажется будет честным, если Вы тоже расскажете. Вопросы всегда задаются с целью получить что-то  — молчание в ответ на молчание, или слова в ответ на слова.

Голос его звучит отчетливо нетрезво, но спокойно, без металлического привкуса, и он поспешно добавляет, потому-что ему кажется, что что бы он не сказал, это будет звучать ужасно сухо на эмоции, которые он и проявлять-то толком не умеет, и восприняты его слова из-за этого его дурацкого неумения обязательно будут неправильно:
— Только Вы тоже не подумайте ничего такого.

С каждым новым словом, обращенным в ее адрес, делает еще один шаг навстречу глубине.

— Я тоже люблю мотоциклы. У начальника у сестры есть один, — он уверен, что звучит сейчас очень глупо — и сестра начальника тоже звучит глупо, и ему вообще неудобно про нее говорить — особенно сейчас, но почему-то очень хочется поддержать этот разговор о предпочтениях, и поэтому он продолжает этот странный обмен предпочтениями, — И водить люблю, но только если это наземный транспорт. А вот летать боюсь — терпеть не могу флайты, поэтому пространственная магия часто выручает. А авто — ради удовольствия.

И замолкает, пьяно недоумевая с самого себя, к чему вообще выдал эту информацию, и насколько она нужна его собеседнице, которая — крайне любопытно, такая же ли захмелевшая как и он?

— А сигареты и выпивка не ради удовольствия, — расслабленно жмет плечами, — вот и приплыли к вопросам о сложностях взаимоотношений с тем, что Вита называет "друзьями", — Скорее, что-то, что удерживает в мире, делает его одновременно простым и понятным, и... — осознает себя стоящим во хмелю на балконе гостиницы наедине с едва знакомой Витой Бэйн, которая продолжает неосознанно — или сознательно? затягивать его в свою безжалостную стихию, утягивать на дно, окатывать брызгами волн, улыбаться ему а затем укалывать резкостью, совершенно не догадываясь, что он не умеет плавать в таких водах,  — И непонятным одновременно.

Тушит погасший бычок в пепельнице и удерживаясь рукой за перила, смотрит на эксперта Бэйн, хмурится — но получается у него плохо, добавляет тихо:

— Вот как сейчас.

Вита задает ему короткий, простой и понятный вопрос, и Теодор и вся Теодорова трезвость и самообладание утекают сквозь пальцы, рассыпаются в пепел, упавший на джинсы эксперта Бэйн, и он подается вперед, потому-что вышедшие из берегов хмельные реки уже затопили все его хладнокровие, и он одновременно и злится — потому-что ему кажется, что с ним играют, как с котенком, и одновременно потерян окончательно, вокруг не видно берегов, и он не знает, в какую сторону идти, и внутренний компас сбит ослабляющей алой чужой элементальной магией, и он наклоняется к Вите, смотрит ей прямо в глаза, а там — снова бесконечная вода, и он растерян и решителен одновременно.

Утром ему будет очень стыдно, и он снова застегнет рубашку на все пуговицы и будет хорошим правильным котом, но сейчас всему виной бесконечность чужой реки, окатившая его с головой еще там, на первом этаже, и показавшая, как непривычно и неестественно хорошо это может быть, и

он наклоняется к эксперту Бэйн, и медленно произносит:

— Если бы у меня была девушка, я бы не находился здесь с Вами.

И все так же медленно, словно постепенно заходя в холодную воду, пока она кажется такой с непривычки:
— А у Вас кто-нибудь есть?

...ныряет.

[Вита Бэйн]

На этом балконе оказалось слишком много воды.

Она проникает во все трещины деревянной облицовки, напитывает древесину, которой обшит металлический каркас перил, материал набухает, расширяется и заполняет собой пространство, он приглушенно хрустит, пахнет сыростью, плесень пускается в яркий цвет, наполняет и без того душную обстановку удушающими спорами, от них першит в горле, тяжело вдохнуть, ими напитывается каждая клеточка тела, они проникают в волосы, запахом сырости и влаги оседают на одежде. Одежды мало, одежду хочется снять, она тесная и сдавливающая горло. Одежда кажется лишней, она мешает... Кто-то вообще плавает в одежде? Одежда напитывается водой, становится тяжёлой, стискивает талию и лодыжки, камнями привязывается к икрам, туго связывает ноги, не позволяя выплыть, в одежде путаешься, она липнет с мокрой коже, врезается в кости, сковывает движения.

Хочется раздеться, вдохнуть полной грудью, ступить в воду, чувствуя как пляжный песок уютно скапливается между пальцев ног и волны приятно облизывают ступни. Погрузиться в воду, открыть глаза, чтобы видеть, как разноцветные рыбки цветным стеклярусом рассыпаются в стороны.

Но Вита не тот теплый спокойный водоем, на мелководье которого плескаются детишки и блестящие рыбки, не тот, в водах которого довольные рыбаки вылавливают очередные трофеи, которыми можно хвастаться перед друзьями, не тот, по которому размеренно движется катамаран, несущий в своих сидениях влюблённую парочку.

В её бездонных водах избавляются от трупов и топят котят.

Теодор приближается и угощает Виту огнем, фривольно чувствующий себя на узком балконе Экторимский ветер треплет огонёк зажигалки, и Вите приходится нагнуться и почти уткнуться лбом в лоб мужчины, прячась в укрытии его ладоней и лица от ветра. Сигарета радостно принимает в себя пламя и блестит огненным светлячком на краешке никотиновой дозы.

- Да, так и не нашла времени купить себе новую, - так уж вышло, что последние три дня она провела или в лаборатории, или у себя дома, разгребая тяжелую стопку цифр и имён, и добраться до магазина за новой зажигалкой не удалось. - В тот вечер прошел ливень, видимо она промокла и поэтому приказала долго жить, - и на этом балконе тоже кто-то явно рискует промокнуть и приказать долго жить. - А вы бы каким образом хотели умереть? - Вита не самый большой мастер интересных ненавязчивых вопросов, на которые приятно отвечать, поэтому спрашивает, что умеет. - Я бы хотела однажды просто уснуть и не проснуться. Безболезненно, незаметно, но мне кажется, что такая смерть мне не грозит, - Вита усмехается, прежде чем предложить следователю горсть ослабляющей магии, которую он, спустя несколько секунд сомнений, берет, скользнув пальцами по её ладони.

- А вы бы предпочти в четыре утра в незнакомом городе искать круглосуточный магазин, в котором продают алкоголь? Знаете, в меня целая бутылка виски падает, как в бездонный колодец, приходится хитрить. Но я не заставляла, моё дело предложить, - фразу Вита не заканчивает, потому что он уже согласился, а Вита сейчас сидит и незаметным для Тео и неожиданным для себя движением гладит собственную руку, всё еще обожженную теплом прикосновения мужских пальцев. - Если вам станет плохо, сообщите мне, пожалуйста, я всё-таки пока еще доктор.

А плохо стать может. Плохо уже становится. Потому что оба они размякают от инъекции слабости, попадающей прямо в сердце. И в момент, когда нужно бы расслабиться и получать удовольствие, они оба напряжены и дышат рвано, глотая спасительные молекулы воздуха в моменты, когда удается показаться над волнами. И их обоих тянет на дно неожиданным водоворотом, возникшим из ниоткуда в толще спокойной полноводной реки, их сталкивает руками, плечами и другими частями тела - особенно в моменты, когда Вита проплывает мимо туда и обратно - такие невесомые, случайные прикосновения, почти неслышный шёпот сказанный в спину - или в бутылку? - обрывки фраз, случайные слова, брошенные друг другу в момент, когда оба умирают, осознают это, но ощущают потребность высказать невысказанное, еще немножко поговорить, еще несколько минут пообщаться друг с другом, и хотя слова получаются грязные, токсичные, и они отравляют воду, в которой они тонут, и вода эта разъедает одежду и кожу и обгладывает кости - почему-то им не хочется разрывать связь.

Последним своим желанием она умоляет его не уходить.

Он хладнокровно приговаривает её к своему обществу.

- Можете? - с сомнением переспрашивает, но ответа не требует. Ответа не требуется. Пока что они оба еще не так много выпили, чтобы суметь оценить влияние гремучего коктейля из ослабляющей магии, пьянящего виски и обезоруживающего, сковывающего, удушающего желания не уходить. - Я слышала, что кот, который перейдет дорогу, приносит неудачу. Неправильный вы кот, мистер Стефанос, - улыбается тепло и по-доброму, но не потому что довольна сказанным или тем, к чему ведет этот разговор. И даже не потому что удачно шутит. Ей просто никогда не нравились кошки, а этот кот почему-то очень нравится, и от этого осознания как-то очень глупо и весело. Если ей нравится кот - значит это неправильный кот. Не она неправильная. Не она утопила в себе и в алкоголе сотни, тысячи смертей, которые её преследуют и которые она зачем-то всю свою жизнь сама ищет.

Кот - неправильный.

- Моя история не настолько наполнена... - Вита пожимает плечами, подбирая подходящее слово. - Одиночеством? - и оно срывается с языка первой каплей холодного осеннего ливня за шиворот одетого не по погоде человека и сползает по ложбинке в его спине, прожигая кожу до позвонков. - Вы не чувствуете себя одиноким?

Вы плаваете, загребая воду сложенными в "лодочки" ладонями, барахтаетесь на глубине, и мальки щекотят ваши пятки, а снаружи только голова, счастливая, загорелая, слипшиеся волосы торчат в разные стороны вокруг ушей. Вы не сразу обнаружите момент, в который озеро стремительно покрывается ледяной коркой, и голова так и остаётся снаружи, а тело медленно погружается в мрак зимнего пруда, туда, где на дне водятся более крупные хищники, они с удовольствием обсосут твое тело до костей, пока твоя голова бессмысленно пялится в серое морозное небо закатившимися остекленевшими глазами.

- У меня полная семья, богатые родители, два брата и младшая сестра, она едва научилась принимать человеческий облик. И еще некоторое количество родственников, многих из которых я никогда в жизни не видела, знаю только по именам. Или фамилиям. Все живут на Цирконе, многие - в Лоссуме. А еще у меня есть сын, - долгая пауза. Он хотел узнать про её семью, она расскажет. Скрывать Вите нечего, но информацию она подает дозированно, однако доза эта - убивает лошадь. - Он ваш ровесник.

И кажется, ей меньше всего сейчас хочется, чтобы этот мужчина, от растерянности которого она в восторге, который вызывает в ней такую бурю эмоций, чтобы этот мужчина вдруг взглянул на неё как на мать, которой он не знает или не помнит. И в той же степени ей почему-то хочется с каким-то родительским рвением защитить его от жестокого внешнего мира, чтобы как можно дольше он сохранил в себе эту необожженную морозом непосредственность и стеснительность.

Или лучше выбить из него это дерьмо? Чтобы лучше с ней, чем за гаражами.

Из Виты, как можно понять, получилась отвратительная мать.

- У вас есть машина или мотоцикл? Думаю, что с вашей... Сестрой вашего начальника я бы наверняка нашла общий язык. Познакомите? - ей почему-то хочется дистанцироваться. С каждым градусом алкоголя, проникающего в её кровь, с каждой молекулой никотина, оседающего в её лёгких, она чувствует, как её делит надвое. Как с одной стороны ей хочется приблизиться к Теодору, мурлыкнуть что-нибудь в его пропахшие сигаретами и алкоголем губы, снять наконец эту дурацкую провонявшую целомудренностью одежду. А с другой стороны она сама, держит себя за ворот топа, и тонкая ткань врезается в горло, и сотни лет прожитого опыта морозят её внутренности и складывают получившиеся кубики льда в герметичные контейнеры и запирают её в холодильнике. Она покрывается инеем, испариной оседает на стёклах - стаканов, бутылок, пепельниц, окна за их спинами. И её хочется стечь водопадом на асфальт безымянной улицы, на который выходит их балкон, ей хочется слиться с туманом, медленно подкрадывающимся вместе с Экторимским утром, ей хочется отдалиться, чтобы не ранить, чтобы случайно - или намеренно - ледяной отверткой не проткнуть чужую трахею. И в битве сама с собой она

распадается на атомы.

Вита допивает первый бокал виски, докуривает вторую сигарету и сидит, пока что не встает со стула, но и не отворачивается от мужчины в полубок, она открывает ему свой анфас, и он может видеть холодные ключицы и слегка влажные на ощупь - но на самом деле просто холодные - экстремально коротко стриженные волосы.

Как сейчас.

Им обоим непонятно, и непонятно к чему это приведет. И непонятно, к чему хочется, чтобы это привело. И непонятно почему он такой тёплый даже не расстоянии, и почему она такая холодная даже на ощупь. И Вита излишне внимательно следит за реакцией мужчины на её невинный вопрос, он смотрит растерянно, ищет что-то в её глазах... И наверное, может в них найти глубину безбрежного океана, распространившего свои воды до самого горизонта, самой верхушкой параболы сгибающегося по краям. И в этом океанском горизонте один за другим уходят под воду корабли корабли - то ли прячутся за изгибом планеты, то ли тонут под крики экипажей. Или он вдруг видит, как сам привычный рваный океанический берег начинает стремительно убегать, пытаясь скрыться за горизонтом, и в случае Теодора очень плохая идея бежать за ним по мокрому покрытому ракушками песку, чтобы догнать -

- Неправильный ответ, следователь.

будет цунами.

И она понижает звук своего голоса до почти шёпота, и тянется вперед, и между их лицами - только гремучий газ. - Мы же в самом начале договорились, что нас не касается личная жизнь друг друга, я правильно поняла? И неужели вы обо мне такого плохого мнения, что думаете...

Знаете это чувство, когда после горячих солнечных ванн вы заходите в озеро, и чувствуете, как прохладная вода облизывает вашу обожженную на солнце кожу. И вы ныряете в воду, и она застревает в ваших волосах, и где-то внутри озеро подпитывается подземными ледяными источниками. И вот уже вода у поверхности кажется горячей, как в ванне, а там - на глубине - еще более спасительная прохлада, и вкусная ключевая вода, бьющая из-под земли.

- Допускаете вероятность...

А вы задумывались когда-нибудь, что в этот момент чувствует вода?

- Что наличие у вас девушки меня бы остановило? - Вита хочет встать, чтобы Теодор не разговаривал с ней свысока, ей хочется приблизиться к его горизонту событий, и она встает, вытеснив мужчину назал с пути своего следования, словно Вита - жидкость в гидроусилителе, а Теодор - поршень. И Вита поднимается на ноги, они почти одного роста, Вита немножко ниже, но это не мешает ей разговаривать со следователем наравне. И в суете Вита случайно - ой ли? - задевает оставленную Теодором на парапете недопитую бутылку пива, и та летит, расплескивая содержимое, прямо им под ноги и со звоном разбивается о пол балкона, обрызгав их обоих по колено пивом и осыпав крошкой битого стекла.

- Ой, извините, - чуть-чуть менее искренне, чем хотелось, говорит Вита.

А воде не нравится, когда в неё погружаются с головой. И тем более не нравится, когда в ней сознательно топятся.

[Теодор Стефанос]

Она спрашивает у него про смерть, и Теодор закашливается, поперхнувшись пивным глотком, и возвращается мыслями к редким животным с Элерима, редким и определенно мертвым, — смерть собирается конденсатом на легких, заставляет нервно сглатывать, смотреть насупленно и в упор, искать подвох в вопросе.

Почему этот вопрос именно здесь и сейчас? В какое русло Вы хотите направить этот странный разговор?

— Вы думаете, что Ваша смерть обязательно должна быть болезненной? — и ему не нужен ответ на этот вопрос, потому-что он понимает, что такие как он и она однозначно не смогут умереть быстро и безболезненно, — Чтобы потом кто-то другой, проводил аутопсию уже на Вас?

Хотя, скорее всего, доктор Бэйн просто обратится мертвой водой, — какой-то иномирец рассказывал Теодору про мифологический концепт воды живой и мертвой, и хоть изначальное определение было несколько другим, следователю внезапно показалось, что это подходящее сравнение, а еще — что независимо от того, в каком состоянии будет находиться эта вода, — интересно, как выглядит ее истинная форма? в ней все равно будет хватать способной насытить глубины, — или утопить.

Когда думает про смерть собственную, то не может не представлять разлагающеся кошачьи кости — именно так он запечатлел однажды в своем сознании кого-то из своих родственников, когда еще доживал последние года в лесу.

А затем вспоминает все случаи, в которых он определенно был близок к смерти, но так и не встретился с ней, — когда ему располосовывали живот и он два часа истекал кровью, а учитывая что это было еще в период, когда уровень его магического источника только стремился к шестому, а целительная магия еще не была освоена, эти два часа показались адом, или любые другие ситуации, в которых его подстреливали, насылали на него хтонов, ментальные атаки или любых других стремных гадов, да достаточно вспомнить ту ситуацию, в которой его путем шантажа заставляли играть в русскую рулетку — и он, блядь, играл, потому-что на кону стояла не его жизнь, а чужие две, и очень близкие.

Он отгоняет от себя эти воспоминания и делает еще пару жадных глотков, чтобы запить и забыть, оставляя это осадком там на дне себя, и на автомате трогает собственные подушечки пальцев на предмет сохранности ощущений от прикосновений к чужой руке и едва заметно досадно фыркает, понимая что ощущения почти исчезли.

Унесло течением.

Слишком незаметно и еле уловимо. Как в прозрачной воде — попытка разглядеть больше, но ты видишь только свое смущенное отражение, потому-что большего не позволено. Остальное — уплывает и растворяется так быстро, прежде чем ты успеваешь что-то понять.

— Если бы у меня был выбор, доктор Бэйн, то я бы ушел умирать обратно в лес, и там бы истлел костями и плотью, чтобы на моем месте выросли новые Элеримские деревья, — голосом хриплым и немного грубым он отвечает на ее вопрос, и добавляет с усмешкой, — Своеобразный вклад в экологию.

Ему хочется пошутить, хочется разбавить мрачность создавшегося диалога, хочется избавиться от ощущения того, что пока за балконом — холодная летняя ночь, на этом же узеньком пятачке, в котором они теснятся взглядами и неловкими прикосновениями, сменяется одно время года за другим.

Смерть как символ осени — умирания, дабы оставить после себя хрупкий остов.

Одиночество как символ зимы — в грудной клетке леденеет сердце, словно его замораживают жидким азотом, и ты прекрасно понимаешь, что любое неосторожное движение разобьет его вдребезги — пафосно, пошло, больно.

И времена эти сменяются слишком быстро, и от этого мельтешения чувств, заливающего глаза, и правда может стать плохо, и Теодор с отстраненным приступом душащего ужаса за собственное затопленное азотом сердце думает о том, что если ему все же станет плохо, это будет предсмертно, и доктор Бэйн окажется здесь очень кстати, имея удовольствие препарировать столь неправильного, неудачливого кота, дабы заглянуть в кошачье нутро, и обнаружить ни много ни мало — воду в легких.

— Мое одиночество закончилось с моим же переводом на Циркон, доктор Бэйн, — Теодору не нравится эта прозвучавшая "как будто бы жалость", холодком забравшаяся за спину, и Теодору в принципе не нравится, когда его жалеют, даже так — косвенно, неоформленно, текуче, как будто бы и пожалели, а как будто бы и головой обмакнули в собственную уязвимость, и ему очень хочется не выглядеть уязвимым перед этой женщиной, которая кажется воплощением сильной большой и бескрайней воды, но при этом понимает, что любое его слово, движение и жест скорее всего будут обнажать все то, что он так старательно в себе скрывает, — как мокрая одежда облепляет каждую мышцу тела, когда заходишь в реку не раздеваясь, —

потому-что он все еще очень близко к сумасшедшему течению, и оно безжалостно и беспощадно, и Теодорово отражение в воде рассыпается на множество ледяных игл, обжигающих неприкрытую кошачьим обликом кожу. И ему кажется, что у него нет иных вариантов, кроме как позволить этому ранить его и дальше, потому-что он сам, сознательно на это пошел.

Он достаточно разбирается в существах разных стихий, чтобы понимать, чего от них, по крайней мере, ждать не стоит.

— Дружить со своим начальством, обычно всегда оказывается хреновым решением, и я, когда переводился на Циркон, тем и руководствовался, — импульс рассказать все еще жжет, все еще силен, но Теодор старается сдерживать себя хотя бы в том, чтобы не растечься излишней эмоциональностью, как это может — правда может с ним случиться, когда он рассказывает о них, — Но у семьи Моррисон были иные планы, и теперь они и есть моя семья. Генерал Эмеральд, мой начальник и его две сестры — Мелисса и Мартиника. Пусть я не могу похвастаться таким количество родственников, как у Вас, но трех мне вполне хватает.

Говорить о них как о своей семье он начал далеко не сразу, еще долгие годы затихая при подобных разговорах на тему столь щепетильную, по его мнению, да что там — еще лет двадцать точно не веря в то, что вообще имеет право иметь к ним отношение, настолько выело кислотой кожу то самое одиночество, которое соскользнуло с языка Виты, и которое прозвучало так, словно это одиночество было персонально его одиночеством и ничьим больше, и это было тем забавнее, что он ведь как раз таки и оставил его тогда на Элериме, отправился на Циркон с пустыми руками, а сейчас, стоя здесь на экторимском балконе с женщиной, которая ускользала от него каждой своей фразой, жестом и взглядом, словно прибрежная волна, хлестко и играючи, он снова это поганое одиночество ощутил, и в этот момент оказался снова раздираем на части, одна из из которых продолжала стремиться к доктору Бэйн, в те волны, которые пронзали настолько бесчисленным количеством игл, что казались мягче шелка, а вторая его часть порывалась позвонить кому-нибудь из своей семьи и хрипло уточнить, точно ли он не ошибся, точно ли он — здесь, на почти-что родных землях все так же имеет право называть их семьей? Или это не-одиночество распространяется только когда он там, на Цирконе?
Откуда вообще взялось это странное чувство? Неужели, из-за алкоголя, которого пусть и было немного, но выпитое было щедро сдобрено его густой усталостью, которая только и ждала момента, чтобы в столь диком коктейле — ведь старается же меньше пить, и один черт, все одно к одному, — выдать вот такую мешанину рваных чувств?

Он смотрит на Виту, и ему кажется, что она видит его через мутное стекло, и весь сам он — осколок мутного стекла, и ничего чистого и прозрачного в нем нет, и только она — хрустальная ледяная река, которая не затягивает болотом, вязким и дремучим, и тем и заманчива, потому-что топит сразу, не давая времени на осознание.

Когда она спрашивает про сестру начальника, Теодор неопределенно фыркает, и позволяет себе выдать в ответ что-то соответствующее этому неопределенному фырканью, двусмысленное и даже насмешливое:
— У меня есть только машина, а с сестрой начальника могу познакомить. Даже и без Ваших слов я более чем уверен, что она бы тоже...нашла с Вами общий язык, это у нее получается более чем хорошо, — какой-то иномирец однажды рассказывал ему не только про живую и мертвую воду, но и про некую религию монотеистического толка, в которой существует концепция загробного мира, в котором обитают местные бесы, или как их еще называют — черти, и функционал их похож на функционал менеджеров среднего и низшего звена, если можно так выразиться, и выполняют они работу, порой, неблагодарную — не дают грешникам скучать, подливают масла в огонь, прожаривающий до костей, а также провоцируют тех, кто еще не шибко-то нагрешил — ежемесячный план-то надо выполнять. И вот сейчас как будто бы такой вот черт дергает его за язык, и Теодор после очередной сигаретной затяжки вместе с сизым дымком выпускает несколько озлобленно-заинтересованное, шипасто-ехидное, но в какой-то степени ответно-защищающееся, — С Вашим сыном я бы тоже познакомился.

И сам же досадливо закусывает губу на эти свои слова — ну вот и зачем он это ляпнул? Почему эта его внутренняя потребность в колкости включается в такие неподходящие моменты? Зачем ему ее сын, если сейчас перед ним сидит она? И как бы Теодору не было интересно — на самом деле интересно знать про детали ее биографии, но на самом-то деле он уже не представляет другой такой реки, других таких бескрайних вод, накрывающих с головой, но он абсолютно не понимает, как об этом сказать, и надо ли об этом говорить, и нужна ли Вите эта информация, и не упадут ли эти его слова камнем на песчаное темное дно и не пропадут ли без вести, точно также, как однажды — возможно даже, в скором времени, пропадет без вести он сам?

Ее коротко стриженные волосы вызывают странные морские ассоциации, и видеть море на этом старом, узком и тесном балконе Экторима кажется чем-то странным, а по чужим волосам, словно по белому коралловому рифу хочется аккуратно провести всей пятерней, чтобы просто понять, каково оно на ощупь — море? Теодору кажется, что Вита вся на ощупь как рифленое дно — морское или речное ли, хочется пальцами провести и ощутить текстуру, да и вообще все ее слова, поворот головы, блеск влажных ключиц и глубина глаз кажутся в свете гостиничного номера, пробивающегося на балкон — слишком текстурными, и он как-то слишком уж пьяно думает о том, каково будет встретить эту текстурность шершавым кошачьим языком?

Когда она встает и становится почти одного роста с ним, он непроизвольно отшатывается назад, его словно отбрасывает этой волной, насквозь пропитанной ее напоминанием о прежних договоренностях и вот этой социальной дистанцией, и судя по всему, волна эта — последняя, и прибоя не ожидается.

Внутри у Теодора что-то трескается и замирает — мысленно он бросает якорь, чтоб не цепляться за реальность когтями, потому-что они явно не выдержат, и Витино "извините" рассыпается ему на джинсы крошкой от пивной бутылки, от которой он даже не пробует отодвинуться, и некоторое время так и стоит облитый не самым приятно пахнущим напитком.

Ему вспоминается странная примета разбивать бутылку о борт корабля — на удачу, и ему становится страшно, потому-что он — неправильный кот, вполне может аннигилировать собой действие этой приметы, и когда Вита равняется с ним, он распахивает взгляд и смотрит в ее глаза-океаны.
Смотрит и видит, как его отшвыривает от моря-океана высокой прибрежной волной, он зарывается ногами в вязкий грязный песок и тщетно пытается пробраться обратно.

Он видит, как тонет этот чертов корабль, которому не суждено было поплыть.

— И Вы меня извините, — песок облепляет его со всех сторон наподобие непроницаемой песочной брони, и под слепящим внутренним солнцем, выжигающим всякую надежду, которую он почему-то не оставил на пороге этого номера, эта броня закаляется до состояния стекла, и он сначала стоит в страхе пошевелиться, потому-что прекрасно понимает, что стоит ему двинуться, как броня треснет и рассыплется такими же осколками, даром что не пивными, и изрежет собою его всего.

Защита не от мира, а мира от себя — рефлекторная, чтобы не сболтнул, не почувствовал чего лишнего.

Он ведет плечами, стекло пронзает его от головы до пят, взгляд сбивается о выступы ее ключиц и он вздрагивает от резкого порыва ночного воздуха.

— Я и правда не должен был спрашивать, — броня вонзается внутренними осколками в него самого, и он носком двигает осколки в сторону, чтобы не наступить. Думает о том, что прибираться здесь, скорее всего, ему.

Наблюдает, как под тяжестью глухой к его надеждам воды скрываются отчаянные, тоскливые паруса.

Вздыхает.

— И вы тоже не должны были, — сейчас море кажется больше мертвым, нежели живым, но все таким же ледяным и опасным. И когда он перестал его бояться?

Или после такого обычно — не страшно?

— Если мой ответ ничего не поменял, да и в целом, ничего не значил, то зачем вообще было...это все?

Голос звучит хрипло и с каким-то стремным для себя самого надрывом, и он шумно выдыхает, пытаясь вытолкать из легких этот надрыв вместе с водой, и ему кажется, что он все еще растерян, смущен, несправедливо вытолкан из бескрайних вод, стоит в мокрой одежде, в песке, забивающимся между пальцев ног, и точно так же не знает, куда ему идти.

В этом гребаном гостиничном номере чувствует себя прибившимся котом, которого покормили, а сейчас отправляют обратно на помойку.

Он протискивается мимо Виты обратно в комнату — обжигаясь о чужое тело, словно покрытое корочкой льда, не забыв захватить свои сигареты, но оставляя зажигалку на месте, а из мини-бара берет вторую бутылку виски и идет на выход, по пути задевая раскладушку. Шаткая конструкция хрипит и заваливается под углом, ломаясь ножкой у изголовье, — прямо под Теодорово сожаление, сопровождаемое коротким "Ну пиздец".

Оборачивается на Виту, салютует бутылкой:
— Как видите, фортуна сегодня на стороне одиночества.
И накидывая на себя джинсовку и засовывая ноги в кроссовки, нетрезвой походкой идет к двери.

[Вита Бэйн]

Разговоры про смерть - это зона комфорта. Вита знает о смерти столько, что разговоры о ней родимой может вести бесконечно долго, ни разу не повторившись, потому и вопросы о смерти с её языка срываются легко и без страха, разве можно бояться неизбежного? Вита всю жизнь растворяет в себе смерть. Напитывается смертью. Окрашивается в бледный цвет смерти. Вита ищет смерть и находит её. Даже там, где лучше бы искать жизнь.

- Не должна, - Теодор спрашивает, должна ли её смерть быть обязательно болезненной. - Но будет. Проводить вскрытие элементаля - дело неблагодарное и неблагородное. От меня останется буквально мокрое место, - Вита видела как умирают элементали. Огненные сгорают как сухая спичка, оставляя после себя горсть пепла. воздушные улетучиваются с первым же порывом ветра, как запах духов дорогого тебе человека после того, как он садится в самолет. Земляные песком опадают на пол, оставляя раздражающее чувство беспорядка, и хочется взять веник и совок, и сгрести горсть песка и выбросить, вынести вместе с остальным мусором и никогда к этому больше не возвращаться.

Водяные же элементали остаются стремительно высыхающей лужицей на полу, как если вы уронили кубик льда, не донеся его до бокала с виски, и поленились убирать. От водяного элементаля остаётся просто лужица, которую можно вытереть носком. А можно забить.

И её вылакает кот.

Вите нравится ответ Теодора, он звучит сухо и цинично, как если бы он до этого часто размышлял о смерти. О своей или чужой, вопрос открытый, но когда у человека есть определенные представления о том, как ему хотелось бы умереть - это вызывает уважение. Такой человек не живет иллюзией, что он бессмертен, что жизнь никогда н закончится, что он не должен поторопиться, чтобы внести свой вклад в историю. Люди, которые хотя бы иногда думают о смерти - знают о её беспощадности, беспристрастности, а потому трезво оценивают риски. Не обязательно такие люди осознают ценность жизни - Вита, например, осознает не вполне - но они вполне оценивают размер смерти и её давление на любую жизнь.

Боится ли Вита смерти? Скорее да, чем нет. Возможно именно поэтому она в любой момент ищет с ней контакта. Чтобы найти общий язык. Подружиться. Перестать бояться. И уйти в мокрое место с чувством воссоединения с другом.

Разговор меняет свое направление, но не радикально, лишь слегка смещается в сторону. В шаге от смерти стоит одиночество. И для очень многих людей одиночество хуже смерти. Не для Виты, конечно, но скорее всего, судя по ответу, вполне себе для Теодора. И тем сложнее элементалю сдержать себя в руках, чтобы не броситься ему на шею, не обнять, не зашептать ему на ухо какую-нибудь ободряющую белиберду, что отныне он никогда не будет одинок, что она не позволит. Вита ухмыляется мрачно в бокал с холодным виски.

Человеку свойственно наделять определенными свойствами окружающих его людей. Что вот эти вот близкие люди никогда не бросят и не оставят тебя одного на перекрестке, нерешительно выбирающего, в какую сторону повернуть. Что вот эти же самые близкие люди никогда не закончатся и всегда будут рядом, стоит тебе только поманить рукой или, на худой конец, набрать на смартфоне привычный номер. Что эти люди придут к тебе, когда тебе будет особенно больно, что они никогда не умрут, что они будут вечны и, кажется, даже если их не станет, то присутствие когда-то этих людей в твоей жизни будет согревать тебя в холодные одинокие ночи и ты больше никогда не будешь одинок.

Будешь.

Одиночество никогда не заканчивается, оно льется как звонкий горный ручей и окропляет твои ноги холодком. Оно начинается где-то под землей, возможно, в чьей-то могиле, и оно никогда не заканчивается, просто вливается в море одиночества, а может и в океан одиночества. В крайнем случае в более широкую и полноводную реку одиночества. Вита чувствует шип одиночества, вонзившийся в её сердце, и он ей кажется неудобным в определенных позах, он колется и пронзает органы, и царапает ребра, но она как будто привыкла к нему, ведь скорее всего если вынуть этот шип она истечет кровью. И ей некого в этом винить, ведь в трезвом уме и светлой памяти

она сама вонзила его в своё сердце.

- Я в очень теплых отношениях с офицером Пхихьитхом, вы с ним знакомы. Сейчас мы с ним коллеги, а ведь когда-то он был моим начальником, - Вита улыбается и замалчивает подробности отношений с воздушным элементалем. Они сдружились почти сразу после Витиного перевода в Лоссумский следственный отдел, Вита не была зеленой институткой, она была уже вполне сформированным специалистом, целеустремленным и готовым работать с первой минуты. А Орнун, как и любой хороший начальник, поощрял стремление Виты развиваться и проводить всё свободное время на работе. А еще он отлично цинично шутил и у него замечательные родственники. И трахается он неплохо, если так подумать, но этот эксперимент для них обоих был лишним, это стало понятно почти сразу. Зачем портить отличную дружбу постелью? Разве в постель не перемещаются, когда дружить не о чем?

- Вы меня заинтриговали, - сестра начальника Теодора, у которой есть мотоцикл - это звучит слишком вкусно, но вот слова Тео о том, что у нее получается находить общий язык "более чем хорошо" звучит как будто "лучше, чем я", и Вита закатывает глаза. Вы нарываетесь на комплименты, следователь? - Дадите её номер телефона? - и вроде бы вот зачем она сейчас это говорит, в данный конкретный момент на этот конкретном экторимском балконе есть только один персонаж, чьего номера телефона ей по горло, но она не может себе позволить дать этому потрясающему котику шанс на место в её сердце.

Ведь однажды он умрет и внесет свой вклад в экологию, а она впадет в более глубоководную реку одиночества, с которой и продолжит свой бег по этой пресной жизни.

- Я вас с ним познакомлю, Ричард унаследовал от меня всё только самое лучшее, - Вита лукавит, но отчего-то ей очень страшно показаться перед Теодором отвратительной матерью, отказавшейся от собственного сына, когда тот еще даже не научился разговаривать толком, сбросившего его на заботливого отца с которым - объективно - ему было бы лучше и спокойнее чем с хаотичной матерью, не умеющей укротить с собственными демонами. Так может и Теодору будет лучше с прямолинейным и однозначным Ричардом, чем с ней? Ведь она не может, увы, похвастаться ни прямолинейностью, ни однозначностью. Она одновременно и ручей, который течет по выгрызенному в скалах руслу, и ручей, который прогрызает себе собственный путь, обгладывая капни до приятной круглой формы. Она одновременно и пресный приятный водоём, и омут, в котором можно - и хочется - утопиться.

И Теодор топится.

Он не оступается, из-под его ног не расползается пропитанная влагой земля, не замеченная по невнимательности. Он беспомощным котёнком повисает в безжалостной - Витиной - руке, схваченный за загривок, и окунается снова и снова, и Вита чувствует, как у него заканчивается воздух и как будто не понимает, что котята не дышат под водой, и удивляется, почему он не отращивает себе жабры и чешую и не выскальзывает из её пальцев, взмахнув перламутровым хвостом.

От отшатывается от неё, словно обжегся морозом, который она генерирует. Он никак не реагирует на разбитую бутылку, а ведь Вита вроде как ожидала нелепую возню в попытках убрать учиненный ими обоими - а по факту только Витой - бардак, и Вита почти рефлекторно после осознания его безразличия к разбитому... стеклу и мировосприятию коротким зарядом бытовой магии собирает осколки в кучу и утрамбовывает их в её допитую и оставшуюся на балконе бутылку из-под пива. Жаль, что мировосприятие и сердце нельзя так легко собрать и нейтрализовать, как это можно сделать со стеклянной бутылкой.

Он пытается оправдаться, Вита смотрит с интересом на его отрешенное и беспомощное лицо.

- Не должна была, но не смогла удержаться, мне слишком нравится, как вы смущаетесь, - и снова это сбежавшее из-под ног море возвращается и облизывает ступни, ластится, как спасенный из рук живодера котенок, мурлыкает и толкается в ноги пушистым лбом, словно этому совершенному хищнику невдомек, как убить мышь одним точным укусом, или тем более, как придушивать её, чтобы несчастный грызун на границе обморока продолжал бегать кругами, но не сумел скрыться в ближайшей щели в ограждении балкона.

Вита внимательно следит за тем, как он суетиться, в полуистерическом состоянии выбрасывается с балкона обратно в комнату, ломает ногой раскладушку - в этот момент Вита улыбается, как если бы собственноручно (или собственноножно) уничтожила единственную достойную соперницу. Вита стоит в балконном проёме, облокотившись плечом о косяк балконной двери, сложив холодные белые руки на груди в максимально закрытом и пренебрежительном жесте, стоит и смотрит за тем, как Теодору словно окунули хвост в бензин и подожгли его, и он в попытках скрыться от огня, дыма и боли мечется по всей комнате и, по всей видимости, пытается затушить огонь виски. Плохая идея.

- Вам никогда не отказывали женщины, мистер Стефанос? - спрашивает спокойно, пока следователь шарит в холодильнике и забирает с собой вторую половину Витиной надежды на приятный спокойный пьяный сон в этой дурацкой гостинице в центре города, в который она прибыла с ним ради общей единой цели. И может быть, настало время напомнить следователю, что они сюда не заняться сексом - жарким, страстным, всеобъемлющим, глубоким, горячим, желанным - приехали, а чтобы отыскать десятки подростков, которых ищут их родители и чтобы наказать того, кто стоит за их похищением. Или еще рано и можно еще минутку поиграть с этим котиком красной точкой лазерной указки, которую ему никогда не суждено поймать?

- Меня бы это не удивило, вы чрезвычайно привлекательны, вам стоит об этом знать, - красная точка скользит по полу и мебели, и она уже почти попадается в лапы, но выскальзывает в последний момент, оставляя ощущение "вот блин я дурак, почти поймал", и "возможно я недостаточно ловкий и мои лапы недостаточно мощны, чтобы поймать настолько неуловимую добычу", и "неуловимая" добыча скрывается в маленьком металлическом корпусе, похожей на корпус зажигалки, которую Теодор оставляет - специально для Виты - на балконе.

- Приятно быть у вас первой... Даже в такой неприятной роли.

Кто-то должен научить ребенка, что смерть существует. Что не каждый добрый дяденька в длинном плаще и прикольной шляпе хочет действительно показать тебе котят. Что иногда люди обманывают, а иногда используют тебя для собственного развлечения. Вита не берет на себя роль мессии, хотя ей нравится чувствовать себя повелителем и владыкой. А еще ей нравится, когда её жертва выскальзывает из пальцев и демонстрирует свой характер, и вообще плевать, что она пытается забрать у неё честно купленную вместе со снятием номера бутылку виски.

- Вы спрашиваете, зачем? - глупо переспрашивает, потому что ей непонятно, почему он точит когти отсюда куда подальше. Почему ему сложнее смириться с отказом женщины, чем с ночевкой на улице. На лавочке там или между мусорными контейнерами, где там еще ночуют брошенные кошки? - Потому что мы работаем с вами над одним делом, и вроде как я посоветовала вашу кандидатуру для расследования настолько громких похищений, и я не могу оставить вас ночью в незнакомом городе непонятно где. Там мокро и холодно. Гораздо комфортнее переждать ночь в гостинице, даже может быть в неприятной компании, вы так не думаете? Вас никто ни к чему не принуждает, жаль, что раскладушку вы сломали, - вот тут вообще ни капельки не жаль.

Вита догоняет Теодора в прихожей, он уже почти хватается за ручку двери, он салютует ей её же бутылкой. Очень здорово чувствовать власть над беспомощными, но когда беспомощный начинает барахтаться - становится еще более здорово.

- Не глупите, следователь, никто вас не выгоняет, фортуна, может быть, и на стороне одиночества, я с ней не знакома и не осуждаю её ограниченные взгляды, - и прямо в прихожей Вита прижимает Теодора грудью - точнее грудной клеткой - к стене, и мягкими холодными пальцами осторожно вынимает холодную после холодильника бутылку виски из его остабленных магией пальцев и привычным всё тем же почти неосознанным импульсом алой бытовой магии перемещает её на стол, чтобы не разбить. Заглядывает в небесные растерянные и разочарованные глаза следователя, немножко привстает на цыпочки, чтобы выдохнуть прямо в чужие пропахшие сигаретами губы:

- Но хаос... Хаос решительно против, - целует мягко, одной рукой обнимая за шею и перебирая розово голубые едва влажные после холодного балкона волосы, второй притягивая Теодора за одежду к себе поближе, чтобы он не сбежал.

Чтобы он даже не думал сбежать.

Заполняет льдом замочную скважину, нехотя разрывает поцелуй, смотрит пьяно и ослабленно, вглядываясь в пьяного и ослабленного Теодора.

- И не вынуждайте меня отключить вам ноги.

[Теодор Стефанос]

Теодору не нравятся темы смерти и одиночества.

И поэтому он говорит про них с таким упоением, и думает с упоением еще большим, потому-что глубоко внутри от него как будто бы не осталось ничего, кроме уже мертвого и одинокого кота, который зачем-то пытается придумать абстрактный, глупый смысл своему посмертному существованию.

Гребаная ослабляющая магия разжимает тиски тех оков, в которых Теодор держит себя больше ста лет, и приветливо полушутя распахивает те двери его внутренних личных границ, которые не должны были открыться ни при каком раскладе, но конкретно этот расклад, видимо, хуже самых плохих, потому-что море, в которое он окунается, не знает границ и берегов, не видит преград, не хочет видеть замков, и находясь на этом балконе с женщиной притягательной и далекой одновременно, он чувствует, что ему становится еще холоднее в этом одиночестве, про которое, по хорошему, лишний раз бы не думать.

Еще пара глотков, и еще один, это как будто бы почти залпом.

Теодор ненавидит одиночество, а женщина, сидящая перед ним, словно вся им пропитана, он видит в ее отражении себя, как в глади воды, но стоит только Вите обмолвиться про некоего офицера Пхихьитха, имя которого звучит как резкий порыв ветра, сбивающий тебя пьяного с ног, то гладь воды моментально заходится рябью, и Теодор, поднимая одну бровь, кусает губу, призывая внутреннюю язву замолчать, но с прикушенных губ таки слетает такое же порывисто-воздушное, колкое:
— Это сейчас так называют? Я запомню.

И добавляет, оглядываясь куда-то в сторону, уже безумно сильно сожалея о сказанном:
— Теплые отношения, интересно.

И ему стыдно безумно, потому-что это выглядит как какая-то совсем смешная ревность к человеку, который тебе, по сути, и не знаком вовсе, и который имеет право спать с кем угодно, когда угодно и сколько угодно раз.

Взгляд Теодора перемещается на изящную шею Виты, и он не может отделаться от странной полуфантазии о том, сколько раз и как часто эту шею целовал тот самый офицер-имя-как-заплетающийся-на-ветру-язык.

Поэтому взаимные резкости про сестер и сыновей ему более чем понятны, и просьбы о номере телефона Мартиники в том числе:
— Могу познакомить лично, если у вас есть желание, — и голос его становится до тошноты равнодушным и спокойным, но слово "желание" он интонацией таки выделяет, но на Виту в этот момент не смотрит, потому-что чувство жгучего, обидного за всю эту ситуацию стыда накрывает его с головой  и он произносит в неловком отчаянии:
— Извините. Я не хотел грубить. Это все алкоголь и хреновое воспитание.

А возможно, его просто и правда злит факт того, что она говорит ему — сейчас — здесь — когда они вдвоем, про какого-то офицера, с которым они очевидно трахались, просит номер телефона Мартиники, — Теодор засовывает подальше свою совесть, потому-что понимает, что да, с Мартиникой у них такие же теплые отношения как у доктора Бэйн с этим самым офицером, но злобы-то от этого меньше не становится.

Слова Виты про ее сына смещают фокус со стыда и злобы на какой-то иной вектор, и Теодор, сминая в пальцах докуренную сигарету — и когда только успел, смотрит на нее с изучающим любопытством. Все самое лучшее — это что конкретно из всего лучшего, что я успел увидеть? Конечно же, Теодор не спрашивает о том, на что похож Ричард — на стремительное бурное течение холодной колючей подземной реки, или на приятную прохладу звонкого ручья, хотя ему интересно, каким его воспитала доктор Бэйн, какие ценности она в него закладывала, и в голове у него сразу же формируется картина этой женщины вместе с маленьким мальчиком, который растет, развивается, вытягивается в росте и становится взрослым мужчиной, таким же как он.

"Мой ровесник?" — эту мысль следователь думает как можно тише, и в голове у него словно что-то приглушенно щелкает, как будто объясняя некоторые полутона в разговорах эксперта, — она видит в нем кого-то вроде ее сына?
Представление о том, как она его воспитывает, начинает казаться чем-то иррациональным, никак не вяжущимся с ее образом, но он не думает об этом в контексте того, что она может быть плохой матерью.
А скорее в контексте выбора ценностей, приоритетной из которых становится вовсе не ценность семейная.

И это кажется ему нормальным.
Ему — выросшему без семьи и столь отчаянно стремящемуся к семье, любой, даже самой странной и неправильной.

Доктор Бэйн одновременно и притягивает и отталкивает его — попеременно, словно играючи, наблюдая за реакцией. Сначала притапливает, а затем дает продышаться, проверяя рефлексы и способность ясно мыслить.

Он не мог предположить, взглянув первый раз в бездонный омут, что утонуть быстро не получится, и в определенный момент ему и правда становится странно и страшно, как будто он уже оступился, и находится на волоске от гибели, стоя на краю трапа перед морем, полным голодных тварей.
Как будто бы море оказывается еще более жестоким, нежели он предполагал, и ему жуть как не хочется, чтобы море прознало про то, что он об этом догадался, или наоборот, хочет, чтобы море поняло это, — он запутался, потому-что чужая алая магия переплела и намочила все его мысли, каждую шерстинку.

Поэтому фразу про смущение Теодор встречает уже готовя себе почву для отступления, и в этом номере, полном бескрайних вод, эта почва ему и правда жизненно необходима, и холодильник с алкоголем, после которого его будет вести и шатать еще больше чем сейчас, видится ему ничем иным как островком спасения, куда он и направляется, словно бы вынирывая и загребая всеми лапами к берегу. Если уж и мочить усы, то в жидкостях исключительно горячительных, хотя при мимолетном взгляде на свою утопительницу Теодор не может не признать факт того, что лед при долгом соприкосновении с кожей вызывает самые что ни на есть болезненные ожоги.
И Теодор, чувствуя себя сейчас и утопленным и обожженным одновременно, понимает, что ему срочно надо себя остудить.

— Отказывали, и не раз, — проглатывая фразу про привлекательность, говорит он куда-то в холодильник, да и вообще привычка обращаться к неодушевленным предметам, вместо того, чтобы краснея и бледнея отвечать коротко стриженной, словно всей целиком состоящей изо льда и бурного потока женщине оказывается эффективной в своей простоте, поэтому следующую фразу он добавляет также заполненным наполовину полкам, — Но дело не в отказах, мисс Бэйн.

Когда он выпрямляется с бутылкой, кажущейся такой тяжелой, его кренит в сторону, и он смешно заваливается на бок, едва успевая выпрямиться, и даже усмехнуться самому себе и своей нелепости, и моментально же смутиться и отвернуться в сторону, чтобы взглянуть в глаза Вите уже будучи более собранным, и направляясь к выходу из комнаты.

— Дело не в отказах, доктор Бэйн, — и повторяя, он как будто бы сам пытается поймать эту мысль, понять, в чем же собственно дело, и почему он сейчас убегает, почему он чувствует, что должен убежать, и что на скамейке или на подоконнике холла в облике кота ему явно будет лучше.

Может, дело в том, что они приехали сюда расследовать дело, а не трахаться?
Может, дело в том, что его не интересует просто секс, а ее вполне может интересовать просто секс?
Может, дело в том, что ему не нравится и не хочется чувствовать себя пойманным, загнанным, обличенным?

А может дело в том, что он боится?

Но он не говорит Вите всего этого, и никогда не скажет, и он лишь машет рукой в сторону выхода, мол, все дело в том, что он собирается свалить к хтоновой матери, просто потому-что как котик, любит двери туда-сюда открывать. Но когда он слышит про то, что она не может бросить его одного на улицах этого города, то с трудом давит в себе нервный смех — душит, как котенка. Но ответить ничего не успевает, потому-что слишком долго думает над ответом, и доктор Бэйн грозовым цунами настигает его прямо перед выходом из прихожей, и окуная в себя с какой-то неистовой остервенелостью, как будто если он выскользнет из ее омута, то больше никогда туда не попадет — а ведь она так старательно топила его, обмакивая головой в смесь одиночества, желания и пьяной жажды, — и целует его так, как будто все его легкие и весь он сам наполняется соленой водой, задыхается от холода и восторга, от нежности и боли, и дыхание задерживает и думать не смеет вообще ни о чем, и бутылка грозится выпасть из ослабевших рук, но Вита так вовремя и так любезно ее подхватывая, ставит на стол, отбирая у Теодора единственную связь с большой землей, и обрекая его на возвращение к компании бездонного океана, а руки её зарываются в его волосы, и он покрывается мурашками от приятной дрожи.

Взгляд Теодора стекленеет под пронизывающими холодными потоками женского голоса, кажущегося сейчас столь властным и довольным этой своей властью.

Ему вдруг отчаянно начинает хотеться удержаться на этой воде. Благо, что именно сейчас она становится откровенно, неприлично, неприкрыто соленой, и подобное его намерение не должно быть проблемой.

И все внутри него стекленеет, но не разбивается, и как будто бы к этому все и ведет, и что-то внутри него схлопывается, перекрывая пути к тому одинокому мертвому коту в самой сердцевине всех его дверей, замков и личных выстроенных границ.

Одинокому коту на дне одинокого холодного океана.

— Вы играете со мной в кошки-мышки, доктор Бэйн, — он собирается с последними силами, напоминает себе ее же слова про "оставить одного на улицах незнакомого  города непонятно где", сглатывает, выдыхая в чужие губы, до которых хочется дотронуться еще раз, хочется дотрагиваться бесконечно. И всполохами лососево-небесной, едва уловимой взгляду магии уже собственной аккуратно возвращает себе контроль над телом. Отключения одних только ног явно будет недостаточно.
— Но Вы упускаете из виду очевидный факт того, что я все-таки кот, хотя смотрите на меня в упор и даже пытаетесь заставить меня гоняться то ли за собственным хвостом, то ли еще за чем — да хоть за бликом на стене, — старается звучать не отталкивающе, и некая его хтонова вкрадчивость прячет когти, лаская, — Вы действительно думаете, что дикий, лесной кот возрастом более ста лет пропадет на улицах города родной планеты?

Голос его становится сбивчивым и злым от выпитого алкоголя, и он говорит — именно что говорит тихо, не переходя на шепот, и воздух вокруг звенит от образовавшейся тишины и заполнившего ее мурлыканья, обволакивающего и хриплого, а руки его тем временем скользят по ее одежде, слегка сжимая прикосновениями:
— Вы вообще когда-нибудь наблюдали за кошкой, когда она охотится за добычей? Или пытались поймать и погладить кота, если он действительно этого не хочет?

Вопросы его не требуют ответа, и он даже настаивает на том, чтобы эти ответы не получать, хмурится, слегка прикрывая глаза и прикасаясь своими губами к чужим губам, обладательница которых несколько мгновений назад была столь настойчива, но не целуя, а сразу же отстраняясь.

Облизывается и смотрит изучающе.

Так коты смотрят на точку на стене, предварительно раздумывая, попробовать поймать или нет.

Тихонько усмехается.

Слишком соблазнительная точка. А он сейчас — всего лишь кот, живущий инстинктами и рефлексами.

И ему вдруг становится совершенно плевать, даже несмотря на то, что потом ему однозначно будет просто невыносимо больно. А больно будет — он это видит во взгляде серых водянистых глаз, и он позволяет себе принять этот факт, и ему становится совершенно неважно, что им играют — пусть играют, в этой ночи, пьяной, нелепой, смущающей и смущенной становится неважно абсолютно все, что происходит, происходило и будет происходить за ее пределами, поэтому он одной рукой продолжает прижимать к себе хрупкую, как будто бы ледяную фигуру Виты, а второй рукой наконец-то, — долгожданным запретным жестом, хтон его дери, — проводит по ежику ее белоснежных волос, как по снежной корочке льда.

— Удержать меня, доктор Бэйн, Вы сможете ровно до тех пор, пока я Вам это позволяю, — мурлычет он ей прямо над ухом, а руки его тем временем прижимают женщину к себе, — Или Ваш Хаос против такого расклада?

Ответить — не дает, подаваясь к ней вперед, обхватывая крепче и целуя в ответ, мягко, но настойчиво, думая, что сейчас хаос завладел и его мыслями,

за окном в непроглядной темноте начинается дождь и капли его попадают на все еще распахнутый балкон, не спрашивая приглашения, ветром подхватываются и обливают порог комнаты,

становится холодно и влажно,

Теодор ведет Виту в сторону кровати, разрывает поцелуй, не выпуская ее из рук, лишь для того, чтобы соприкоснуться с ней взглядом еще раз.

Даже несмотря на океан одиночества и лед в твоих глазах,
даже несмотря на то, что я уже утонул,
даже несмотря на выбор в отсутствие выбора.

Если ты — река, то я хочу стать твоими берегами.

[Вита Бэйн]

Тео из тех, кто ненавидит что-то, но не может от этого отказаться. Он из тех, кто любит через страдание, для которых привязанность к чему-то - слабость, от любых привязанностей жизненно необходимо открещиваться, чтобы не дай Хаос, не показать собственную слабость. Чтобы не почувствовать собственную слабость. Он ненавидит сигареты, но вот курит уже которую подряд, и удерживает в легких горький зловонный дым, и с наслаждением выдыхает густые облачка в мокрый Экторимский воздух, и едкий табачный дым подхватывает осенний ветер и уносит прочь с этого балкона, на котором смешались любовь и ненависть, отторжение и притяжение. Они с одной стороны два полюса одного магнита, которые могут прикоснуться один к другому, только если согнутся в подкову, и одновременно два магнита, повернувшиеся друг к другу одинаково заряженными полюсами и с интересом наблюдающие за тем, как их отталкивает друг от друга. А потом разворачиваются и сталкиваются с металлическим звоном и не могут отлепить друг от друга взгляды.

Так внимательный взгляд Теодора скользит по шее Виты и она невольно думает, а каково почувствовать его шершавый язык на своей коже?

И давит эту мысль в себе с щелчком между ногтями, как откормленную блоху. Это и соблазнительно, и пугающе одновременно, это и манит и отталкивает, от этой мысли и горячо где-то в области живота, и холодно в сознании. В осознании того, что это мимолетно и пьяно, и она глупеет, когда напивается, хотя всеми силами хочет казаться умнее, чем есть. Что она слабеет, когда напивается, хотя всем своим видом демонстрирует, что ничто на свете не способно лишить её сил. Что она принимает собственные слабости и то, что она выбрала - смерть, одиночество, алкоголь и сигареты - а его она еще не выбрала, но очень стремится выбрать. Добавила в свой список желаемого в онлайн магазине и периодически смотрит на него там: готова ли она потратить так много или может еще подождать? Не пожалеет ли она, что заплатила такую цену за товар, к которому не написано ни единого отзыва и звезд у него нисколько.

Возможно, Теодор еще не успел узнать, что признание собственных слабостей не делает тебя слабым. Вите же это известно слишком хорошо. Наполненная до самых краёв осознанностью, она чаще всего предпочитает не выбирать. Пусть хаос решит, как ей будет лучше. Пусть хаос управляет её руками, пока она вводит в приложение номер своей карты и отправляет кусок своей жизни в другой конец мира, чтобы иметь все шансы не дождаться доставки.

Забавно, как у него меняется тон голоса, когда Вита говорит про Орнуна, при том что сам он целый вечер не спускает с языка "сестру начальника", которая невидимым и молчаливым собеседником присутствует во всех их разговорах. Ревность - это бессмысленное чувство, если оно, конечно, не направлено в сторону ебучей раскладушки, которая всерьез угрожает разделить их со следователем этой ночью. И Вите хоть и кажется подобная мысль, подобное допущение в своих мыслях, неудобным и обжигающим, эта ревность вместе с идущей с ней за руку мягкой надеждой слишком хорошо себя чувствует в груди Виты, царапает до кровавых ссадин, а потом зализывает раны.

Как сделать человеку приятно? Сделать сначала больно, а потом пожалеть.

Вита самостоятельная, Вита справляется с обеими этими задачами в отношении самой себя сама.

Она пропускает мимо себя очевидную колкость следователя, просто потому что это как будто незначительно и мелко. Он бы еще ее к бывшему мужу ревновал, с которым она, на минуточку, решилась свой род продолжить и прожила на одной жилплощади без малого десять лет, и сексов там всяческих было на целый Теодоров инфаркт. А вот колкость про "сестру начальника" пропустить мимо себя не может, и отзывается едким эхом, едва тот заканчивает фразу: - Ловлю на слове, - вот так совершенно по-детски приковывая его внимание к его же сказанному сгоряча обещанию. И будет очень здорово, если Теодор из тех мужчин, что попросту слова в воду не бросают, в надежде что они в этой самой воде растворятся. К сожалению следователя, Вита слишком солёная вода, и брошенные в неё кристаллики соли слов либо оседают на дно, либо разрастаются кудрявым мутным кристаллом, уцепившимся за нитку обещания.

Он извиняется, и Вита то ли улыбается, то ли скалится в ответ на это извинение.

Вы ведь тоже не святой, следователь, - мысленно повторяет она некоторое время назад сказанную ему фразу. И с каждой минутой, проведенной с ним наедине на этом дурацком узком Экторимском балконе она всё больше убеждается в истинности случайной провокационной фразы, с которой начнётся и закончится всё их милое общение, которое, по правде, и не было никогда мягким, но с каждым глотком виски и выкуренной сигаретой всё отвердевает, заостряется и обрастает шипами и колючими отростками, как мутный солевой кристалл в концентрированном рассоле.

Балкон остается за спиной, и кажется, будет дождь, ветер терзает занавеску и она барахтается на хлипких кольцах и трогает Витину спину, словно бы зализывая раны, которые Вита нанесла сама себя шипастой ритуальной плетью на том самом балконе, где она сначала позволила в себя углубиться, а потом выплюнула из себя на сушу, оставив в груди Теодора то ли дыру, то ли засуху, то ли жажду, потому что с таким рвением, с которым он бросается к холодильнику, бросается только застрявший на неделю в пустыне человек в сторону миража в форме оазиса. Он повторяет дважды одну и ту же фразу, и непонятно, то ли ему кажется, что его ответ исчерпывающий и Вита должна понять, то ли он сам не может понять, чего он ищет и от чего бежит, поэтому Вита нацеливает на него прицел голубых глаз и мягко уточняет: - А в чём тогда дело? - и не знает, какой хочет получить ответ.

Что он пьяный и потерял голову и ему стыдно перед коллегой за неуместные поползновения?
Что Вита заигралась и позволила ему войти в океан слишком глубоко, а потом перевернула первой же волной вверх тормашками и ткнула лицом в океаническое дно?
Что Вита всё неправильно поняла, он вообще не то имел в виду, на самом деле просто темно и он приблизился, чтобы рассмотреть получше соринку, которая попала ей в глаз, а она не видела?
Что он чувствует то же самое, что и она, хотя он и не знает об этом? А она и не скажет.

Их обоих болтает по волнам, как щепку, как застрявшую посреди океана шлюпку с единственными двумя живыми существами выжившими после кораблекрушения, и хочешь не хочешь им нужно коммуницировать, чтобы не подохнуть от голода и жажды. Ему придется пить воду из её рук. Ей придется есть рыбу, пойманную его ловкой кошачьей лапой. И они хотят выжить, но боятся показаться зависимыми друг от друга, а потому шипят и скалятся друг над другом, и она выливает за борт последний стакан воды, а он демонстративно выпускает в воду пойманную рыбу. Плевать, что они сдохнут. Зато не покажут друг другу собственным слабости.

И боятся признаться себе: они и есть слабость друг для друга.

И когда губы Виты догоняют губы Теодора в прихожей, она едва не умирает от накатившего на весь её организм облегчения и восторга, словно она сама себя приковала на поводок, и она рвалась сама от себя в погоню за собственной тенью или вон за той соблазнительной палкой, а сейчас оборвала себе поводок и охренела от легкости и скорости собственных лап и от количества воздуха, способного поместиться в легкие.

А потому она не может держаться в поцелуе долго, она задыхается, прерывается, дышит рвано, как после погони за собственной убегающей тенью, и её грудная клетка и плечи поднимаются, и она трепещет в ладонях Теодора, и ее колотит, потому что внутри неё кипит вода, и вода стучит об кожу изнутри и от давления грозится взорвать сосуд, и этот сосуд сейчас колотится в руках пьяного следователя и только его прикосновения, его руки на её талии способны остановить неизбежный взрыв.

И сейчас они меняются ролями. И Вита передает в руки следователя лазерную указку и сейчас сосредоточенно следует за красной точкой, уползающей из её поля зрения и скрывающейся в глубине его сапфировых глаз. И ей плевать, да, вы кот, следователь, я согласна, только возьмите уже меня-мышь за шкирку и перекусите мне хребет, я больше не в силах бегать кругами, у меня голова кружится и дыхалки не хватает, и никакого терпения не будет достаточно, если вы, следователь, не перестанете меня удивлять каждые пять минут, и от подобной пляски по волнам вашего, следователь, превосходства над моими низменными эмоциями, я горю.

Потрогайте.

И он проводит ладонью по её волосам, и перепутывает все оставшиеся мысли, которые только блуждали в пространстве между её ушами.

- Вы первый кот, которого я пыталась поймать, за всю мою жизнь, - и этого ей кажется достаточно, чтобы объяснить всё ее хаотическое поведение, хотя хаос в сущности необъясним. И она, возможно, спизданула бы еще что-то такое же глубокомысленное, но её бесконечный поток бессвязной речи оказывается заглушен поцелуем, и она держится за шею Теодора, чтобы не упасть, и отвечает охотно и податливо, и когда он теснит ее в сторону кровати, она тянет его за собой - в сторону кровати. И когда он отстраняется на мгновение, она хватает воздух, словно вечность не дышала, и он держит ей в своих ладонях и смотрит в её глаза, и Вите плевать, что в её водянистых радужках пляшет огонь - в зрачках Тео она находит его отражение.

- Тогда позвольте мне удержать вас еще немного, - сквозь улыбку то ли просит разрешения, то ли издевается, и пока мужчина не нашелся, что сказать, привстает на цыпочки, прижимается к нему грудью, и тихо журчит на ухо: - Хаос не бывает против, - целует в шею у основания уха, языком скользит вдоль пульсирующей где-то изнутри сонной артерии, отстраняется и облизывается, удерживает во взгляде его взгляд, пока ловкие холодные пальцы одну за другой растегивают пуговицы его рубашки сверху вниз, и это получается до-развратного быстро, и вот её руки от его сердца отделяет только тонкая прослойка кожи, грудных мышц и ребер, и оно стучит где-то там внутри и эхом отдается в её ладонь, которой она скользит по его торсу.

И Вите нравится, Вита облизывается, Вита ликует и трясется, словно сидит на старой и плохо настроенной стиральной машине, и далеко не каждый мужчина способен вызвать в ней такую бурю возбуждения, которая прямо сейчас заставляет ее вцепиться в две половинки его рубашки, потянуть на себя, и втягивая в поцелуй, завалиться вместе с Тео на кровать.

И как только её лопатки касаются покрывала, кровать вспыхивает золотистым светом парализующей и усыпляющей печати, способной вырубить целую футбольную команду, и Вита выключается, как залитый водой старенький смартфон, и обмякает, блаженно прикрывшая глаза в остаточном свечении разряженной печати. Она берет на себя основной удар, блокируя по счастливой случайности своим телом магический урон, проникший ей в каждую клетку и коснувшийся Теодора только вскользь.

Они настолько были отвлечены друг на друга, что ни один из них не додумался просканировать номер гостиницы на предмет опасных магических вмешательств или слежки. Ни один из них не заподозрил, что довольно странно, что в многомиллионном городе в радиусе нескольких километров оказывается только одна гостиница с одним единственным номером, в который попадают случайные туристы. И может быть назавтра они бы выяснили, что из этой гостиницы пропадают люди, и что радостный администратор в цветастой одежде - сильный маг, мастер по парализующим печатям, и ему хорошо платят за то, что он сладких парочек подсылает в один единственный свободный номер, а после доставляет обездвиженную добычу куда требуется. И даже щедрые Витины чаевые не столкнули его на сторону добра, потому что уже несколько лет администратор снимает сливки с подобного промысла.

И прямо сейчас на сигнал о сработавшей печати из номера напротив выходят четверо хорошо заряженных молодчиков, и один из них пытается вставить ключ в наполненную льдом замочную скважину, и ему понадобится несколько секунд, чтобы понять, что не так, и после бытовой магией по-быстрому растопить лёд и войти в номер за добычей.

Именно поэтому Вита не заводит отношений, и сейчас Теодор оказывается её главной слабостью, из-за которой она без движения и без чувств распластана по кровати, и только спустя двенадцать часов - или чуть меньше, если сильно постараться - её начнет потихоньку отпускать.

[Теодор Стефанос]

А в чем тогда дело?

У Теодора наготове много ответов на этот вопрос, и все они по-кошачьи изящные, ускользающие от самой сути, прячущиеся за расширенными зрачками в бездонной глубине глаз, и все они как будто про слабости, которых в нем перед ней — стреляющей на поражение этим своим вопросом, — катастрофически много.

И она это знает, и он — раненый ее вопросами, взглядами, жестами, как будто бы выстрел прилетает в висок и почти сбивает его с ног, — снова запинается, и ему уже и правда неважно, сколько раз он выглядел перед ней неловко и неуклюже, потому-что спрятать свои слабости он уже не в состоянии — всю его защиту, на поверку оказавшуюся не такой уж крепкой, за одну ночь смывает водой.

Выпрямляется, сжимает в руке бутылку, призванную разделить с ним очередной одинокий поворот колеса фортуны, и смакуя на языке фразу, которая норовит слететь с губ, думает про себя, и осторожно, чтобы это не показалось вторжением в чужое ментальное пространство, думает для нее, думает ей:

"Дело в том, что рядом с Вами я чувствую себя утопленником-самоубийцей, доктор Бэйн, и мне пиздец как страшно от того, что мне это понравилось".

Убивайте меня, пожалуйста, вскрывайте мое одиночество, вспарывайте подшерсток столько раз, сколько посчитаете нужным — мне так отчаянно не хочется никуда от Вас деваться, я готов без остатка раствориться в океане Вас, что я буквально не переживу если

Вы оставите меня в живых.

Собственное мыслекрушение настигает его в тот момент, когда она утаскивает его на горячее дно поцелуем, и он, отчаянно пытаясь вынырнуть, — скорее больше для того, чтобы снова и снова ощутить это восхитительное чувство, когда вода, холодная, беспощадная, проникает в твои легкие, и ты, давясь от боли, захлебываешься в очередной раз, — щелкает зубами на нее в ответ, показывая, что коты иногда умеют плавать, и бросает вызов безграничным водам, и безграничные воды откликаются.

И он пытается обхватить руками эти воды, поцеловать целый океан — и океан сосредотачивается в хрупком теле одной единственной Виты, и Теодору, ощущающему под своей ладонью тот самый ежик волос, до этого сравниваемый им с коралловым рифом, больше не надо никаких морей, завоеватель из него так себе, и новые горизонты его мало интересуют, и уже прижимая к себе как будто бы стеклянное женское тело, готовое рассыпаться у него в руках от одного неосторожного жеста — до чего же она непредсказуема! — он думает о том, что его интересует один конкретный горизонт. И шепот, журчащей рекой обволакивающий его сердце, которое до сих пор казалось ему камнем, рассыпает этот камень в мягкое песочное крошево, и Теодор, мягко ступая по ковру, как по этому песку, наступая на собственные же принципы — к хтону принципы, когда у него в руках целый океан! — ведет Виту в сторону кровати, позволяя судорожно расстегивать пуговицы своей рубашки, параллельно пытаясь сориентироваться, как стянуть с нее этот топ и обнажить наконец влажную, и наверняка до безобразия соленую кожу, чтобы проверить эту соленость о шершавость своего языка.
— Позвольте мне позволять Вам все что угодно, — хрипло шепчет он, и сейчас, наверное, красная точка, за которой они попеременно следили, разрастается где-то внизу живота пульсирующим заревом заката на том горизонте, и Теодор путающимися пальцами пытается одновременно помочь Вите расстегнуть его рубашку, и когда она проводит своей ладонью по его оголенному торсу, пульсация разгорается сильнее, и Теодор предчувствует сладкий момент взрыва, который разорвет их обоих прямо здесь, в дождливом экторимском номере.

И Вита тянет его за собой — в самую сердцевину этого пульсирующего, готовящегося взорваться жадного зарева, и сейчас ее лед поистине обжигающий до дрожи в руках, и  его утягивает вместе с ней на кровать, и он предчувствует, — и все в нем замирает от напряженного предвкушения того, что его сейчас долгожданно накроет волной, он эту волну подчинит себе, но даже подчиненная она останется необузданной и ледяной до обжигающих отметин на коже, тех самых, которые она оставляет ему на шее своими поцелуями и касаниями языка, — предчувствует, что это не просто волна, это истинный океан хаоса, в котором ему посчастливилось поймать бурю.

Буря в лице Виты моментально затихает мертвенным, спящим штилем, стоит ей только коснуться покрывала, и когда кровать вспыхивает чужой, полной коварства магической печатью, заботливо расставленной здесь явно сильно заранее и вовсе не факт что конкретно для них двоих — Теодор рефлекторно касается руками покрывала, но удерживается, не падает, и скатывается на пол, слабо шипя на онемевшие ладони, и пытаясь сфокусироваться на лежащей на кровати девушке, взглядом слегка мутным — от алкоголя и воздействия чей-то магии.

Это ж надо было так проебаться, профессионалы херовы.

— Твою ж блядь хтонову мать! — взрыв не случается, и пока сердце остервенело колошматит о грудную клетку и Теодор спешно приходит в себя, одеревеневшими пальцами прогоняя действие магической печати, призванной, судя по всему, обездвижить и усыпить, — что он сканирует буквально вскользь, и то потому-что его таки цепануло по касательной, — ядреным, слепленным чуть ли не на коленке коктейлем из защитной и целительной магии, и сердце почти умоляет о пощаде, потому-что Теодор вообще с собой не церемонится, и если можно сравнить сейчас его рефлексы с громкостью проигрывателя, то они выкручены почти на максимум, и обладателя этих рефлексов вовсе не беспокоит факт того, что когда все закончится, внутренний проигрыватель будет еще очень долго заходиться в предагонических хрипах и безо всякой надежды на то, что такое больше не повторится.

Такое  повторяется до смешного часто — как будто бы следователь просто взял свое тело напрокат и не прочитал инструкцию по его бережной эксплуатации, а может просто пропустил слово "бережной" именно в отношении себя, потому-что с чужими телами он все-таки обращается аккуратно, и если это слово будет уместно в действиях на подобных скоростях, то именно это он и делает — быстро и хтон подери, бережно стаскивает одеревеневшее тело Виты с кровати, хотя для манипуляции, которую он хочет совершить, это не особо требовалось бы, если бы печати не было.

Пара секунд чтоб стащить Виту с кровати, успевая немного от неожиданности охренеть от настоящего веса водного элементаля, который в свою человеческую форму вмещает примерно центнер воды, и почему-то вот абсолютно не к месту вспоминая факт того, что офицер Пхихьитх является элементалем воздушным а значит весит сколько..? Но его пьяный мозг, наспех и бесцеремонно расторможенный зарядом целительной бодрости, колет его мыслью, мол — а что ты от воды хотел?

И обхватывая худое, угловатое но все еще до одурения желанное тело Виты, бросает взгляд сначала на замочную скважину, в которой, — так, оказывается, своевременно, замороженной до ледяной корки его коллегой и неслучившейся любовницей, — уже начал кто-то ковыряться, и у Теодора вообще нет времени просматривать, кто там возится, потому-что он сначала блокирует дверь, усиливая магией корку льда, распространяя ее толстым слоем по всему замку и двери, чтобы выгадать им еще несколько мгновений, поворачивается к стене, отделяющей их, в теории, от соседнего номера, и быстро смотрит теомагией туда, сквозь эту стену, и сейчас ему абсолютно похрену, есть там люди, может они как раз таки и трахаются в этот момент, — и следователь злобно думает о том, что момент этот им обязан испортить, но людей там не оказывается, да и номера как будто бы нет — свалка, хозяйственное помещение, рассматривать времени вообще нет, главное что есть пустое пространство, и именно туда Теодор активирует небольшой портал и втаскивает беспробудным сном спящую и все еще деревянную, словно бы покрытую льдом насквозь, доктора Бэйн.

Мысли все еще немного пьяные и вязкие, но действует он быстро, автоматически — сказываются десятки лет работы в подобных условиях, хоть он и не оперативник. Поэтому от его осознания случившегося пиздеца до момента, когда он собирает своими коленями пыль рядом с бесчувственной Витой в соседнем номере проходит секунд пятнадцать.

И походу, он успевает впритык — а может, ему только кажется, и на самом деле он тоже попал под воздействие печати, и сейчас лежит распластанный на кровати, упав все-таки сверху на Виту, и они сейчас оба покрываются смертельной корочкой беспробудного льда, а неизвестные в составе — сколько их там точно? — сейчас их обоих будут либо стаскивать с кровати, абсолютно бесцеремонно и нихрена не бережно, потому-что смысл беречь расходный материал?

А в том, что они послужат именно расходным материалам у них с доктором Бэйн предположения уже имелись — он помнит, что похитители трепетно относятся к чистеньким хуманам, а существ других рас безжалостно пускают на создание големов.

О, из Теодора и Виты получился бы отменный голем — шипастый, колючий, злой не хуже самого злобного хтона, и наверное даже ядовитый. Но зато слеплен он будет из них обоих — на что он может надеяться, и Теодор усмехается, также ядовито, что после смерти они будут торжественно переплетены друг с другом.

Но скорее всего, это все-таки не сон, и Теодору так и не суждено будет переплестись с Витой именно таким способом, и мысли эти все проносятся у него в подмерзшей от ночного воздуха на балконе голове за пару секунд, в которые он успевает сдержаться, чтоб не расчихаться от скопившейся в воздухе пыли, положить Виту на холодный пол — и несколько раз перед ней извиниться за это, но больше тут гладких ровных поверхностей нет, а кровати вон в том углу стоят разобранные без матрасов, а матрасы отдельно в грязный рулон скручены рядом.

В абсолютной, ожидающей напряженной тишине он слышит, как за стенкой в их номере — вот же блядство, даже вещи их там остались с документами! — топает несколько тяжелых ног, и значит у него все еще пара секунд на то, чтоб набросить на них с Витой какую-то ментальную защиту, чтоб их не обнаружили и... разбудить саму Виту, чтобы так же быстро решить, что делать дальше.

В голове проясняется чуть больше, когда Теодор создает хорошую ментальную иллюзию их отсутствия в этом номере, и у тех, кто пришел за ними в номер не должно появиться даже мысли о том, чтобы заглянуть сюда, поэтому сделав пару глубоких вдохов, следователь ведет рукой над кажущимся все таким же хрупким телом судмедэксперта, вливая в него приличный заряд целительной магии, но ничего не происходит, и понимая, что очнется она точно не сейчас и скорее всего даже не через час, он проклинает весь этот отель, администратора, и снова — все также бережно, еще более бережно подхватывая на руки Виту, открывает портал сначала на ближайший Алькор, в лесную глушь, затем на Процион — аналогично на отшиб, чтоб не вызвать вопросов, и затем уже на родной Циркон, в свою собственную, пустую просторную квартиру, оформленную в серо-белых тонах.

Несет Виту в спальню, потому-что просторная кровать с серым покрывалом, на этот раз точно безо всяких печатей, только там, в спальне с выходом на балкон и даже парой поразительно живучих фикусов на подоконнике. Светлый ламинат, встроенный шкаф, раскиданные на полу бумажные книжки и рядом же стеллаж с книжными полками, на чтение которых у него ушло порядка пятидесяти лет ввиду невероятной занятости, — он не помнит, от кого подхватил дурную привычку запасаться именно бумажными.

Кладет ее прямо на плед, настраивает кондиционер на тепло, закрывает балкон и понимает, что вот теперь он точно кончается весь, и ему тоже нужно восстановиться. Поэтому, бросив последний взгляд на спящую, не удерживается и все же прикрывает ее половинкой тонкого легкого покрывала и уходит на кухню, совмещенную с гостиной, готовить обед первый раз за много десятков лет, курить и звонить начальству.

И когда доктор Бэйн проснется, то обнаружит его спящим на диване в гостиной, переодетым в домашнюю белую футболку и штаны, с ноутбуком на журнальном столе рядом и стойким запахом виски, открытого рядом на этом же столике и выпитого наполовину, и запеченного картофеля с курицей в духовке.