[Симбер Ресинджер]

Глаза горят из темноты
Может быть я, может быть ты
Может и яд, спрятанный нож
Всё хорошо - глупая ложь... (- с -)

[Каэлен Вейлор]

Каэлен не находил себе места.
Ноги, против его воли, вышагивали по холодному камню пола короткий, яростный маршрут, от стены к противоположной стене. Три шага. Поворот. Три шага. Снова. Плечо горело огнем, каждый мускул кричал о необходимости остановиться, присесть, прислониться к прохладной стене. Но он не мог.
Потому что, если он остановится, его настигнет не боль. Его настигнут воспоминания.
Память. Последний миг перед тем, как магические оковы сомкнулись. Не сила, не ярость врага, не превосходство в мастерстве. Нет. Ухмылка. Та самая, самодовольная, почти ленивая ухмылка на лице Инфирмукса, которую он представлял в своей голове, когда попался. Инфирмукс смотрел на него, как на разыгравшегося щенка. В его взгляде не было бы ни гнева, ни ненависти. Была лишь скука. Ведь Каэлен оказался слишком слаб, чтобы победить его.
И этот представляемый им взгляд жег Каэлена изнутри куда сильнее, чем рана на плече.
Дважды. Дважды он пытался вонзить клинок в сердце чудовища. В первый раз ему удалось уйти, оставив едва лишь царапину на броне владыки. Он лелеял эту царапину как обещание. А теперь... Теперь он здесь. В «клетке». Игрушка.
Ярость кипела в нем, не находя выхода. Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, и чувствовал, как дрожь проходит по всему телу. Не от страха. От унижения. От бессилия. Он был готов к тому, что его разорвут в клочья, что его плоть станет прахом под ногами Владыки Некроделлы. Он был готов принять свою смерть в яростном бою, как воин.
Но он не был готов к этой... к этой милости. К этой камере, которая была не столько тюрьмой, сколько демонстрацией его ничтожества. Его не убили, потому что он не представлял достаточной угрозы, чтобы утруждаться.
«Лучше бы она рухнула на меня, эта проклятая скала, — проносилось в его воспаленном сознании с каждым шагом. — Лучше бы погребла заживо. Только бы не увидеть этой ухмылки. Только бы не знать, что последнее, что я увижу перед смертью — это его довольная морда».
Он шел и шел по своему крошечному кругу, подпитываемый одной лишь ненавистью, единственным, что у него осталось. Остановиться — значит признать поражение. Значит дать той ухмылке завладеть собой. А он скорее истек бы кровью здесь, на этом холодном полу, чем позволил бы этому случиться.

[Инфирмукс]

Всегда находились те, кто желал ему смерти. Сколько бы вражеских наёмников и ассасинов ни ловили на Некроделле, сколько бы он их ни убивал — случайно в бою, или под пытками на допросах — их не становилось меньше. Каэлен Вейлор пытался убить его уже дважды, но Инфирмукс не относил его к обычным убийцам. У типичных убийц не бывает столько боли и невысказанного страдания в глазах. Не то чтобы его попытки совсем уж бесплодны, просто нужно нечто большее, чем слепая уверенность и острый меч. Всё, что было у Инфирмукса — его сила, всё, что было у Каэлена — его месть. Горячечная и наполненная болью. При прочих равных сила всегда побеждает раскалённую месть.

— Владыка, он в седьмой камере, — стражник низко поклонился, когда хтоник прошёл по освещённому магическими факелами коридору к хорошо укреплённой камере, усиленной энергопечатями и антимагическим металлом.

Каэлен Вейлор — силён, и в этом заключалась главная проблема. Инфирмукс привык знать, за что именно его хотят убить и кто к этому причастен. Как правило, устранение непосредственного исполнителя не приносит пользы — за ним всегда стоит целая система ренегатов и... часто культистов. Стражник открыл дверь и пропустил хтоника вперёд. С ним никакого сопровождения — Инфирмукс являлся самым сильным существом в этих подземельях.

Всё, что помнил о последних встречах с Каэленом, — та же боль в глазах и страдание. Сейчас, оказавшись в камере, он мог рассмотреть его внимательнее. Каэлен уже не юн, но его сила позволяла сохранять тело молодым и тренированным — главный рабочий инструмент убийцы. В нём безошибочно угадывался аристократ: только им свойственны такие правильные и «породистые» черты.

Инфирмукс действительно порой испытывал скуку — всё это он уже видел не раз. Его тяготило владычество ровно настолько, насколько он в нём нуждался. Сколь часто он вот так заходил в камеру, а наутро этих людей уже не было в живых? Неожиданно захотелось пошутить, сказать что-нибудь пафосное вроде: «Вот мы и встретились!», одарив пленника хищническим оскалом, но, внимательно посмотрев на молодого мужчину, он просто закрыл дверь изнутри и замер.

— Здравствуй, Каэлен, — голос звучал ровно, отдаваясь лёгким металлическим эхом по стенам камеры. — Я — Инфирмукс.

Конечно, человек в камере знал, кто к нему пришёл, но хтоник соблюдал негласные правила этикета и священных переговоров. Неважно, где и кто сказал убийце имя Владыки — оно должно прозвучать из уст самого владельца.

— Твоё второе покушение на меня провалилось, как и первое. Сейчас ты находишься в подземельях Пандемониума в статусе заключённого. Я в своём праве держать тебя здесь, и ты это знаешь. По закону Климбаха я также имею право убить тебя прямо сейчас. И это ты тоже знаешь.

Инфирмукс переступил с ноги на ногу, а затем приблизился, внимательно заглянув в глаза. Холодные. А взгляд всё такой же надломленный.

— Позволь узнать, чем так провинился этот Владыка, что представитель одной из влиятельных этнарских диаспор совершил уже второе покушение? Ты не похож на новорождённого хтоника, не безумец, не культист и вряд ли делаешь это за деньги. Но если я ошибаюсь, и всё дело в них, я хочу знать, кто тебя нанял. Кто дал наводку? Как давно? И сколько тебе заплатили?

[Каэлен Вейлор]

Каэлен замер на месте, будто в него вбили железный кол. Шаги оборвались, тело напряглось до дрожи, но он не обернулся. Не сразу. Он слышал, как открылась дверь, чувствовал пронзительную, подавляющую ауру, возникшую в камере. Он знал, кто это. «Значит, решил прийти сам», – пронеслось в голове обжигающей мыслью. Как же хорошо, он стоял спиной. У него было несколько драгоценных мгновений, чтобы вновь натянуть на лицо маску холодного безразличия, чтобы проглотить ком ярости, подступивший к горлу.
Голос прозвучал ровно, почти вежливо. И это было хуже любого крика. Это было обесценивание. Игра. «Здравствуй, Каэлен. Я — Инфирмукс». Слова ударили по нему, как пощечина. Та самая чудовищная вежливость палача, который моет руки перед казнью. Каэлен медленно, будто против воли, повернулся. Он заставил себя поднять взгляд и встретиться глазами с тем, кого ненавидел больше жизни.
Перед ним стоял не монстр из кошмаров, не искаженное безумием чудовище. Стоял молодой мужчина с темно-красными волосами и спокойным, почти задумчивым выражением лица. В этом и была самая страшная ложь. Он выглядел... нормально. Человечно. И от этого ненависть в груди Каэлена закипала с новой силой, становясь едкой, ядовитой.
Он слушал ровную, методичную речь: «Право держать. Право убить». Закон Климбаха. Как будто этот безумный мир, выстроенный на костях, мог иметь какие-то законы, кроме права сильного! Каждая фраза была кинжалом, вонзаемой в его гордость. Инфирмукс приблизился. Каэлен не отступил ни на шаг, сжав челюсти так, что заныли виски. Он позволил тому заглянуть в свои глаза. Пусть видит. Пусть видит всю ту холодную, черную ярость, всю боль, которую не могло смыть ни время, ни жажда мести.
И когда прозвучали вопросы о деньгах, о найме, о наводке, что-то в Каэлене окончательно надломилось. Это был не страх. Не отчаяние. Глумливое, ледяное понимание абсурда.
Молчание повисло тяжелым, плотным занавесом. Инфирмукс ждал. Каэлен дышал ровно, через нос, чувствуя, как ледяные осколки в его груди отзываются на его ярость мучительной, знакомой болью. Он наконец разжал губы. Голос, который прозвучал, был низким, хриплым от долгого молчания и сдержанных эмоций, но в нем не было ни трепета, ни мольбы. В нем была лишь горькая, беспощадная правда.
– Деньги, – произнес он, и это слово прозвучало как проклятие. – Ты думаешь, жизнь можно измерить деньгами? Золотом? Артефактами? –  Кэл коротко, беззвучно рассмеялся, звук больше походил на хрип. Его стальные глаза сверлили Инфирмукса, пытаясь прожечь эту маску спокойствия, докопаться до того безумца, которого видел над руинами своего дома.
– Ты говоришь о «праве». О «законе». Ты, который смотрел. Который просто смотрел!» – голос дал первую трещину, но Каэлен тут же взял его под контроль, сделав еще более жестким, еще более обвиняющим. – Город Эльдраск. Разлом Тартара. В четыре тысячи восемьсот восемьдесят восьмого года. Магические барьеры пали в течение десяти минут. Не от мощи прорыва. От целенаправленного, точечного сбоя. Их взломали.
Он сделал шаг вперед, невзирая на боль в плече, на подавляющую ауру владыки. Это был вызов.
– Я был там. Я видел, как моего отца разорвало на части. Я видел, как моя сестра...– Кэл резко оборвал себя, глотнув воздух. Говорить дальше об этом было все равно что сдирать с живого сердца кожу. – Я видел тебя. На скалах. С багряными крыльями. Ты не сражался с прорывом. Ты не пытался его остановить. Ты наблюдал. Как будто смотрел на интересное извержение вулкана. На научный эксперимент.
Каэлен выпрямился во весь рост, его изможденное лицо стало похоже на маску из белого мрамора, изваянную из ненависти и горя.
– Так что не смей спрашивать меня о деньгах, Инфирмукс. Никто меня не нанимал. Мой заказчик – это тень моего отца на стене нашего дома. Это крик моей сестры, который до сих пор звучит у меня в голове каждую ночь. Они заплатили мне вперед. Ценой своих жизней. А ты... ты – тот, кто позволил этому случиться.
Он откинул голову, бросая взгляд на мрачный потолок камеры, прощаясь со всем, что когда-то было ему дорого, а затем снова вернул его к Владыке.
– Так что исполняй свое «право», владыка. Убей меня. Стань палачом, кем и был всегда. Но не оскверняй мою месть, приписывая ее чьему-то кошельку. Она принадлежит только мне. И умрет вместе со мной.

[Инфирмукс]

Только когда Каэлен заговорил, Инфирмукс понял, что был готов услышать любой повод, но только не этот. В него словно на полном ходу врезался поезд, дыхание перехватило, всё вокруг стало контрастным — значит, склеры затянуло хтонической чернотой.

Можно ли измерить жизнь деньгами? Ха-ха, он как никто знал, что очень даже можно. И не только деньгами — бартерный обмен тоже в почёте. И хотя Инфирмукс прекрасно осознавал, сколько стоит жизнь Каэлена на чёрном рынке, как и ценник своей собственной, всё равно знание это вызывало у него тошноту.

Мужчина всё продолжал говорить, будто желая словами вытряхнуть из Инфирмукса душу. И казалось бы, уж за почти две тысячи лет Владыка должен научиться спокойно и с тотальным равнодушием воспринимать подобные обвинения, даже если они являются чистейшей правдой. Вот только Инфирмукс так и не научился. Каждое слово достигало цели. Лучше бы Каэлен просто врезал ему. Лучше бы он бил его до тех пор, пока дыхание не остановится. Они оба знали, что этого не будет. Инфирмукс мог сколько угодно четвертовать себя под аккомпанемент слов пленника, но Владыка не имеет права терять лицо — он обязан оставаться тем стержнем общества, на который безумный Климах сможет опереться.

Сейчас хотелось ответить: ты обвинил невиновного, как ты можешь бросать в меня столь жестокие обвинения, если я всю свою жизнь положил на то, чтобы сделать Климбаха великим и избавить его от скверны Уробороса? Как ты можешь говорить мне это в глаза, а ещё и добровольно соглашаться на казнь после подобных слов?

В груди под рёбрами разгоралась боль, практически непереносимая из-за чувства вины, которое в нём культивировалось веками на плодородной почве личных поражений, где он действительно никого не мог спасти. А что до Каэлена? Весь ужас и трагизм — в том, что Инфирмукс совершенно не помнил ни города Эльдраск, ни своей роли в ликвидации хтонического прорыва. Похоже, бедствие произошло в период обострения его зависимости: он смутно припоминал, что Эреб выдернул его буквально из коматозного состояния, в котором хтоник пребывал около месяца, и тотчас они отправились на прорыв. Он стал одним из крупнейших, если не самым крупным за десять лет. Воспоминания всплыли в сознании, как бесконечный поток хтонов хлынул из энергетической воронки, словно из конвейера, тогда наркотик ещё не до конца выветрился из головы и реальность оставалась искажённой.

Но он ведь не мог просто смотреть? Они сумели остановить прорыв — значит, он не бездействовал? Сколько у него таких прорывов на счету: десятки, сотни, тысячи? Больше. Болезненная тошнота подступила к горлу. До чего же мерзко. А если он и правда только смотрел, и ничего не делал? От одной этой мысли его бросало в жгучую ярость.

Ну, не мог же он сейчас сказать: «Извини, чел, я был под трипом и совсем ничего не помню. Что у тебя за город? Что у тебя за семья?». Владыка никогда не имеет права терять лицо. Даже если Инфирмукс сломается, даже если останется только оболочка, наполненная болью и концентрированной агонией, — всё равно Владыка Некроделлы останется на троне, в окружении верных Побратимов. Владыка никогда не сломается и способен на всё. Он сглотнул горькую вязкую слюну, продолжая смотреть на того, кто сейчас выдвинул свои поводы его, — Инфирмуксовой, — смерти. Был ли Каэлен в своём праве?

Да. Несомненно.

— Не я повёл хтонов на прорыв, — севшим голосом ответил Инфирмукс, сам ужасаясь тому, насколько странно и неестественно звучат эти слова. Каэлен не спрашивал, кто повёл в тот прорыв чудовищ, он обвинял его — Инфирмукса — в бездействии, что было страшнее любых других грехов.

Дерьмо. Как он может оправдаться, если на самом деле не помнит, что делал?

— Теперь я понимаю. Ты тоже был в своём праве, пытаясь отомстить мне за гибель семьи.

Инфирмукс немного помедлил и снова сделал шаг, не отводя взгляда от той боли, что плескалась в глазах напротив. Мужчина обнажил шею, словно готовился, что Инфирмукс словно голодный зверь разорвёт её клыками или возьмёт лезвия и перережет глотку, приговорив на убой.

— Насколько сильна твоя ненависть, Каэлен? Тебе я смертельный враг? Тот, ради уничтожения которого ты готов положить свою жизнь? Посмотри на меня. — Инфирмукс резко схватил этнарха за грудки, заставляя сфокусировать внимание на себе, — У меня тоже был враг. Я убил его... а знаешь, что я сделал потом..? ... До сих пор помню хруст костей... и сладкий вкус мяса. Когда-то я возвёл Уробороса в ранг своего самого главного врага — и положил жизнь на борьбу с ним. А ты?! Я для тебя кто — главный противник? Нет. Этого не будет. Я не признаю свою вину, пока не доказано обратное. Ты обвиняешь меня в тяжёлом преступлении. Ты обвиняешь меня в гибели сотен тысяч людей, населявших Эльдраск. И, как я теперь понимаю, в твоем представлении мы... по разные стороны баррикад. Такие, как мы, не братаются, да? — он усмехнулся и отступил в тень, обернувшись к стражнику.

— Ты всё слышал? Каэлен из этнархской диаспоры винит Владыку в бедствии 4888 года. Инцидент с Безмолвным Плачем, верно? Я помню. Разве есть у этого Владыки право забрать его жизнь, не разобравшись?

Уроборос давал себе такое право. Инфирмукс — нет.

— Освободить его.

— Но...

— Никаких возражений. Если ты думаешь, что я не справлюсь с одним единственным наемником, то я не сочту это за оскорбление. Лишь за абсолютное непонимание того, кому служишь.

— Каэлен покусился на мою жизнь, и только у меня есть право решить его судьбу, и владычество здесь ни при чём. С этого момента, — он снова развернулся к мужчине, — нравится тебе это или нет, нам придется поработать вместе.

На плече мужчины вспыхнула огнём сигнальная (следящая) руна, настолько мощная, что на секунду в глазах могло потемнеть. Она пробирала до костей, словно высекаясь прямо на плечевом суставе и пуская ложноножки вязевых плетений по ключицам и рёбрам.

— Идём со мной. Насколько я знаю, ужина заключенным еще не подавали. Составишь мне компанию за столом и расскажешь подробнее, что произошло в Эльдраске... особенно про сорванный защитный купол. И о своей жизни после бедствия. Я считаю, что факт моего возведения в твои личные враги не должен осквернять священные переговоры. Мы ещё успеем сразиться, Каэлен. Поверь, у Климбаха всегда есть время для войны.

[Каэлен Вейлор]

Каждое собственное слово было подобно лезвию, которое Каэлен вонзал не только в врага, но и в самого себя, заново вскрывая старые, но все еще полные гноя раны. Он ждал в ответ ярости. Оправданий. Холодного, циничного признания: «Да, это был я. И что с того?». Он был готов ко всему, кроме того, что увидел.
Инфирмукс... дрогнул. Не физически. Но что-то в его взгляде, в манере держаться, дало трещину. Каэлен, заточивший всю свою жизнь в наблюдении за этим существом, уловил это мгновенное изменение. И от этого его собственная ярость на миг отступила, сменившись ледяным, пронзительным вниманием и любопытством.
«Не я повёл хтонов на прорыв».
Какая жалкая, какая беспомощная попытка защититься! Каэлен уже открыл рот, чтобы выкрикнуть новое обвинение, но следующими словами его просто ошеломили.
«Ты тоже был в своём праве».
Это... этого не могло быть. Это была ловушка. Игра. Изощренное издевательство. Владыка Некроделлы, существо, по мнению Кэла, лишенное даже намека на совесть, признавал его право на месть? В глазах Каэлена промелькнуло искреннее, ничем не прикрытое непонимание, прежде чем он снова натянул на лицо маску ненависти.
А потом этот монстр заговорил об Уроборосе. О сладком вкусе мяса и хрусте костей. И в его голосе, в этих словах, Каэлен с ужасом услышал не хвастовство, а... исповедь. Отголосок такой же всепоглощающей боли, которая пожирала его самого. Это было отвратительно. Невыносимо. Как смело это чудовище сравнивать себя с ним? Как смел он ставить свою борьбу с другим тираном в один ряд с личной трагедией Каэлена?
«Я не признаю свою вину, пока не доказано обратное».
Вот оно. Холодный, логический щит, за которым прячется даже не сила, а... что-то другое. Что если враг не безумен и не циничен, а... сомневается?
Мысль была настолько чудовищной, что мозг отказался ее принимать. Владыка просто хочет поиграть со своим пленником. Поиграть и убить.
И тогда прозвучало то, чего Каэлен не ожидал даже в самых безумных своих кошмарах.
Освободить его.
Каэлен замер, не веря своим ушам. Его взгляд метнулся к стражнику, потом обратно к Инфирмуксу. Это был трюк. Это должна была быть ловушка похуже камеры. Его выпустят за ворота и пристрелят в спину для потехи. Или...
Жгучая, прожигающая до кости боль в плече заставила его вздрогнуть и стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. Магия впивалась в его плоть, выжигая на ней знак. Сигнальная руна. Не убийство. Не казнь. Ярмо. Позорнейшее из ярм. Он был помечен, как животное. Его свобода оказалась иллюзией еще до того, как он сделал шаг к двери. Ярость вернулась, белая и слепая, смешавшись с горьким привкусом унижения.
«Нам придется поработать вместе».
Каэлен задохнулся от этой наглости. Его грудь вздымалась отчаянными, неглубокими вдохами. Он смотрел на Инфирмукса широко раскрытыми глазами, в которых бушевала буря из ненависти, недоверия и абсолютного, всепоглощающего потрясения. Работать... вместе? С ним? После всего, что он сказал? После обвинений, которые должны были привести его на плаху?
«Идём со мной».
Это был приказ. Мягкий, но не терпящий возражений. И подкрепленный адской болью в плече, которая пульсировала в такт его бешеному сердцебиению.
Молчание Каэлена было красноречивее любого крика. Он стоял, сжав кулаки, чувствуя, как новый, еще более изощренный вид пытки опутывает его. Ему предлагали не смерть, а кошмар хуже смерти — близость к врагу. Диалог. Ужин. Сама мысль о том, чтобы сидеть за одним столом с существом, чье лицо он видел в своих кошмарах каждый день, вызывала физическую тошноту.
Впрочем, еще неизвестно, кто станет главным блюдом на этом ужине. Возможно, сам Каэлен. И его мучения не будут столь долгими.
Смерть всегда была близка к нему. Ходила по пятам, дышала в затылок, так что мысль, что сегодня все закончится, даже так позорно, как это было с личным врагом Инфирмукса, Уроборосом, не могла уже напугать Каэлена. Он смотрел своей смерти в лице Владыки в глаза. Чего-чего, а страха у него Инфирмуксу не увидеть. Потому что Кэлу уже нечего было терять.
Его голос, когда Кэл наконец заговорил, был тихим, хриплым и заряженным такой ледяной, смертельной ненавистью, что, казалось, воздух в камере стал от него звенящим и хрупким.
— Священные переговоры? — Каэлен фыркнул, и это звучало как плевок. — Ты только что выжег мне на кости собачий ошейник, владыка. Не говори мне о святости. Ты говоришь о работе. О расследовании, — он медленно, с чудовищным усилием воли, выпрямил спину, глядя Инфирмуксу прямо в глаза. Боль в плече была теперь его союзником, ясным и жгучим напоминанием о реальности. — Хорошо. Давай «поработаем». Я проведу тебя по каждому камню руин Эльдраска. Покажу тебе место, где умерли мои близкие. Расскажу, как пахло горелой плотью и магией неделю спустя. Я расскажу тебе всё. Каждую деталь. И ты будешь слушать. А потом... потом мы посмотрим, останется ли у тебя аппетит для ужина, когда перед тобой во всей красе предстанет то, чему виной, как ты считаешь, ты не являлся.
Каэлен резко зашагал к открытой двери, останавливаясь лишь на пороге. Его спина была пряма, а сжатые кулаки дрожали от сдерживаемой ярости и боли. Он не оглядывался, бросая слова через плечо, обжигающие, как языки пламени:
— Так веди же. На свой пир. Но помни, с этого момента каждый кусок, который ты поднесешь ко рту, будет для тебя на вкус пеплом Эльдраска. В этом и будет состоять наша «работа».

[Инфирмукс]

Привкус фантомного пепла осел на языке безо всяких вонзаемых лезвий — горько‑кровавый и такой же знакомый, как взгляд Каэлена: пронизывающий, колючий, полный ненависти. Инфирмукс никогда не пытался осмысленно запоминать чужие взгляды, не делил их, не коллекционировал — оно получалось само собой. Сколько тех, кто грезил о его гибели? Врагов следует минимум замечать, а этот взгляд он помнил особенно хорошо: слишком часто ощущал его во время официальных выступлений, при защите городов от массовых прорывов, а порой и просто на улицах города.

Инфирмукс, в отличие от многих власть имущих, не чурался простой человеческой жизни, не прятался за несокрушимыми стенами цитадели, не создавал, как бывший Владыка, вокруг себя зону недосягаемости. Поэтому момент, когда он получил возможность открыто посмотреть в ответ — будто наконец прочитать то самое послание, вероломно скрываемое от него десятки лет подряд, — обжег болью ликования. Сейчас это послание горело раскалёнными шрамами по контуру чужих зрачков. Инфирмукс жадно вглядывался в них, разрываясь между потребностью отвернуться и подойти ещё ближе, предъявив: «Смотри внимательно. То, что ты желаешь увидеть, — никогда не мелькнет в моём взгляде».

Но калейдоскоп эмоций, отразившийся на лице собеседника, красноречиво показывал, что внутри того бушует буря куда больше и разрушительнее. Инфирмукс слишком хорошо знал, что значит оказаться лицом к лицу с тем, кого ты считаешь не просто врагом, а человеком, уничтожившим всю твою жизнь. Его противостояние с Уроборосом изначально носило сугубо идеологический характер, но стало личным, когда начались преследования и массовые казни тех, кто шёл с Красным мятежником по пути политической борьбы, этого стоило ожидать. С Каэленом же всё сложилось иначе. Инфирмукс отлично понимал, что кровная вражда раскручивает спираль ненависти стремительно и неумолимо — настолько, что ты не успеваешь даже поймать момент, как вся жизнь оказывается под кровавыми жерновами одного единственного стремления: уничтожить.

— Собачий ошейник, значит? — не оборачиваясь произнёс он, когда дверь камеры бесшумно распахнулась, — Ошейник надевают на живую собственность, чтобы удерживать контроль или ради красоты. Сигнальные руны я выжигаю на твоих костях, чтобы не позволить тебе умереть. Чувствуешь разницу?

Коридоры подземных уровней цитадели, освещённые ровным светом магических кристаллов, казались воплощением чьих-то безумных кошмаров. Он не торопил Каэлена, не пытался как-то надавить и даже не подумал приказать стражнику его доставить по назначению силой. Тот вышел первым, лишь обернувшись. Инфирмукс пошёл следом, обогнал у двери, показывая дорогу.

— Следящая руна не сделает тебя рабом, не защитит от клыков тварей, и не утолит твою ненависть. Она лишь поможет мне отыскать тебя, если решишь сбежать, так и не разобравшись в прошлом. Ты был в своем праве покушаться на мою жизнь, я же заслужил знать хотя бы то, за что меня так ненавидят. Может я и сделал множество ошибок, и не всегда был тем, кем хотел, но... ты обвинил меня не только в гибели своей семьи... ты обвинил меня в попрании того, за что я боролся тысячу лет, и ради чего положил на плаху всю свою жизнь. Ты обвинил меня в предательстве моего народа.  — секундная пауза и тихое, — Мы в чем-то похожи, не находишь? Ты тоже готов отдать всё ради главной цели.

Не ожидая ответа, он свернул в боковой проход, где стены были украшены старыми барельефами: картины прорывов, ритуалов и битв создавали давящую и вместе с тем одиозную атмосферу.

— Могу ли я сказать, что твоя ненависть ко мне, сделала тебя таким, каков ты есть. А что случится, если эта ненависть исчезнет... ты когда-нибудь думал об этом?

Они вошли в арочный портал, через миг оказавшись в просторном зале с высокими потолками. Приглушённый свет разливался островками от парящих под потолком кристаллов. В центре прямоугольный стол из чёрного дерева, на котором уже расставлены блюда: запечённое мясо, тушёные клубни климбахского картофеля со специями, жареная в панировке рыба, ломти зернового хлеба, овощами и ягоды, миниатюрные пиалы с соусом. Ничего роскошного, но приготовлено безупречно. Кувшин сладкого вина и графин с чистой водой завершали картину. Стол сервирован на двоих. У правой стены склонились слуги, но получив приказ от Владыки, спешно покинули столовую.

— Садись, — сказал он просто, указывая на отведенные места, не у изголовья стола, а предназначенные для гостя и хозяина [схемка].

— Ты пришёл убить лично меня, а не какого-то абстрактного Владыку Некроделлы. Моё имя — Инфирмукс. Но ты ведь это имя хорошо запомнил. Как давно ты за мной следишь и сколько уже угробил сил на то, чтобы дважды меня прикончить? Каэлен, нет в мире кошмара, который я ещё не повидал. Но... у меня мало благородных врагов, таких как ты, чтобы я позволил им просто сгинуть.

Взгляд Инфирмукса оставался спокойным, но в глубине его шевелилось нечто исступлённое, Каэлен, вероятно, не мог не замечать этих деталей: то, как расширены зрачки Владыки, как нервно двигается его хвост, тихо отстукивая ритм по холодным камням, почти неуловимо, как пульсирует вена на шее. Хтоник и сам не до конца понимал, почему так реагирует. Почему всепоглощающая ненависть и боль Каэлена разрывает ему самому нервы, словно стальная проволока сухожилия.

— «Не делай вид, будто не понимаешь...» — рассмеялся в мыслях Эреб, — «...он позволил себе обвинить тебя в том, что ты такой же как Уроборос. Никто, абсолютно никто не позволяет себе подобного. Но и убить его ты не можешь из-за личных глупых причин. Просто прикончи его и дело с концом. Не ему решать, в чем состоит твоя работа. Этот человек должен быть уже благодарен, что Владыка прилюдно не казнил его на главной площади».

— «Ты не понимаешь, о чём говоришь, Эреб. Здесь твоя иерархия неуместна. Он — это напоминание мне, кем я не должен стать».

— «И потому тебе невыносимо настолько, что ты хочешь изменить его восприятие? Насколько далеко ты готов пойти? Может ещё и в семью его примешь в статусе брата? Подобное лишено смысла, Инфирмукс».

— «Возможно и лишено, но я всё равно не оставлю это просто так».

— Бедствие в Эльдраске случилось давно. Насколько я помню, виновных во взломе магических барьеров так и не нашли, верно? Хотя искали. Я лично приказал заняться этим расследованием местным воеводам, — ага, между наркотическими трипами отдавал заправски приказы; ему не хотелось вспоминать, — но бедствие тогда принесло хаос и разруху во многие города региона. Климбах — неумолим. Мы спасли многих и нашли виновных в других терактах, возможно, среди них и те, кто уничтожил Эльдраск. Тебе этого мало, я понимаю. Сейчас у меня осталась только твоя память. Начнём с неё. Расскажи о своей семье: чем вы занимались, чем жили? Какие планы были у тебя, когда ты ещё не мечтал, как воткнешь клинок в моё сердце. И... поешь, наконец. Еда не отравлена. Пожелай я тебя убить, ты бы давно уже был мёртв.