[Генри Волхайм]

[status]Да начнется игра[/status][icon]https://i.imgur.com/i78QNuR.jpg[/icon][nick]Рассказчик[/nick][lzbb]<div class="lz"><a href="https://arkhaim.su/index.php?topic=736.msg100389#new" class="ank">Рассказчик</a><lz>Неизвестный писатель повествующий о происходящем в мире путем историй</lz></div>[/lzbb]

Лирея / Прошлое

Генри Волхайм, Лира Мирлесс

Основной сюжет: Демиург Упорядоченности путешествует по свету и ведёт записи о интересных местах, личностях, событиях и т.д.
Сюжет Главы: Самый обычный день в качестве небольшого исследования Лирейской культуры был воистину чудесен, так что даже череда случайных столкновений и происшествий, которая привела к новым знакомствам, не смогли его испортить, только приукрасить...

Эпизод является игрой в прошлом времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

Кофе? Предпочту чай

[Лира]

Лира почти освоилась на новом месте – прошло уже достаточно времени, чтобы не волноваться о том, что её выгонят за то, что она сделает что-то не так или будет недостаточно хороша. Лира старается. Много. Усердно учится, познаёт мир, читает книги и тренируется в магии. Устаёт. Но иногда ловит и расслабленные дни, где можно почти ничего не делать, только выполнять мелкие поручения во дворце, которые, пожалуй, можно расценивать просто поводом выгулять девушку, которая предпочитает всё время проводить во дворце. Поэтому Лира почти не переживает, не мучается и не совершает необдуманных тревожных действий, которые бы ухудшили ситуацию.

  Ей почти не чужды улицы Лиреи – успело случиться многое, и, пусть и тяжело выходить по поручениям и сливаться с толпой, беловолосая девушка не поддаётся страхам. Она выбирается на улицу спустя несколько часов сборов – в этот раз ей тяжело далось пробуждение, а последующее задание, требующее забрать определённый артефакт, не сильно ускорило выход в свет. Тем не менее Лира наряжается в чёрное пышное короткое платье. Высокие чёрные сапоги кончаются чуть выше колен. Чёрные длинные перевязанные тёмной лентой перчатки кончаются аккурат у плеч. Белые волосы распущены, сверху на голову надевается небольшой цветок чуть выше уха. Угольный. Сегодня такое настроение.

  Выходит в мир вся тёмная, с лучезарной яркой улыбкой, корсет платья туго сжимает грудь, но Лире это не мешает – девушка торопится скорее сделать все дела, а там, как освободится, обязательно посетит знакомое кафе, где подают очень вкусный чай, а, вместе с тем, там можно и расслабиться, потому что девушка уже перестала шугаться и бояться работников. В отличие от других мест, которые девушка ещё не успела посчитать достаточно безопасными, чтобы посещать в гордом одиночестве.

  Ей не сложно совершенно плутать по уличкам в поисках нужного места, даже забрать нужную вещь удаётся проще, чем казалось. Лира уже успела придумать, что её обязательно обругают или она сделает что-то не так, но, к счастью, всё проходит гладко, и девушка забирает купленное ранее небольшое колечко, сразу же надевая его на палец, чтобы, если вдруг что-то пойдёт не так, не потерять. И, пожалуй, только в момент получения артефакта девушка вспоминает, что не взяла с собой ничего более. Лира грустно усмехается – она уже не удивляется себе, пусть и расстраивается.

  До кафе девушка добирается в грустном настроении – ей приходится действительно постараться, чтобы не врезаться в прохожих и не споткнуться о собственные ноги. Неудача расстраивает, заставляет отторгаться от светлого мира, и тёмная одежда, внезапно так хорошая подчёркивающая траур, как нельзя кстати к настроению Лиры. Рука тянет с силой дверь на себя, длинноволосая юркает внутрь, сразу же запрашивая зелёный чай.

  «Мне нужно прийти в себя», — решает твёрдо, тут же садясь в углу на знакомый диванчик. Пальцы вцепляются в волосы и нервно их гладят. Губы слабо тянутся в улыбке. «Всё в порядке. Кольцо у меня. Я его донесу. Ничего страшного, что я не взяла сумку. Я изначально хотела его надеть», — утешает себя, посматривая на пальцы.

  Замирает.

  Кольца нет.

  Официант ставит перед Лирой чашку чая и кувшин.

  Девушка не двигается и слабо моргает. Руки пусты. Серые глаза бегло оглядывают стол – его нет. На полу тоже нет. И на диванчике. Губы кривятся в предслёзном состоянии. Беловолосая сглатывает.

  «Я такая глупая! Мне ничто нельзя доверить», — заключает она, резко поднимаясь из-за стола. Берёт кувшин, чтобы отнести за стойку официантов и отдать им, извиниться и оплатить всё. Но, не посмотрев, куда идёт, упирается в грудь незнакомцу и проливает чай и на него, и на себя.

  Горячо. Но уже не больно.

  Лира поднимает заплаканный взгляд ужаса.

  — П-простите, я... Я заплачу за одежду, я высушу, я... Я... Простите меня, пожалуйста, я не хотела, — стискивая в ладонях кувшин, грустно мяучит девушка, пальцы не выдерживают нервов, и стеклянный пузатый кувшин вырывается из тонких рук. Светлая слеза стекает по щеке, и Лира всхлипывает.

[Генри Волхайм]

Кафе в Алькорском стиле с нотками Лирейского дизайна интерьера представляет собой очаровательное и эклектичное пространство, в котором органично сочетаются лучшее из обоих миров. Зайдя внутрь, сразу же ощутишь теплую и гостеприимную атмосферу. Стены украшены старинными плакатами с Алькора и произведениями искусства, а мебель представляет собой сочетание элегантных стульев для бистро и гладких минималистских столов в Лирейском стиле. Цветовая гамма представляет собой гармоничное сочетание насыщенных землистых тонов и ярких цветов. Глубокие красные, золотые и акценты из темного дерева создают ощущение богатства и роскоши, а изящные бумажные фонарики и шелковые гобелены добавляют нотку элегантности. Кафе наполнено дразнящим ароматом свежемолотого кофе и экзотических специй, создающим опьяняющие сенсорные ощущения. В меню сочетаются кухни разных планет, предлагается широкий выбор восхитительной выпечки, домашнего кофе и ароматного чая.

Атмосфера усиливается мягкой эмбиентной музыкой, напоминающей о шумных улицах оживленного города. Звон чашек и разговор наполняют воздух, создавая узнаваемую, но непринужденную атмосферу. Когда пьете капучино и наслаждаетесь слоеным круассаном, то не можете не перенестись в другое время и место. Сочетание Алькорской элегантности и Лирейской безмятежности делает это кафе поистине уникальным и очаровательным местом. За пределами кафе улица напоминает средневековую Лирею с узкими мощеными дорожками и традиционными деревянными постройками. Архитектура богато украшена и сложна, красочные фасады украшены искусной резьбой и замысловатыми узорами. На улице кипит жизнь: торговцы торгуют своими товарами, а местные жители занимаются своими повседневными делами. Воздух наполнен дразнящими ароматами экзотических специй и шипящей уличной еды, добавляя яркую энергию оживленной улице. Прогуливаясь по древним тропам, не возможно не восхищаться сочетанием разных влияний. Это захватывающее сочетание очарования старого мира и экзотического тона, делающее его поистине незабываемым.

Город представляет собой завораживающее сочетание древних традиций и современных инноваций. На улицах расположены традиционные чайные домики, шумные рынки и богато украшенные храмы, что создает ощущение вневременности и культурного богатства. Архитектура представляет собой потрясающее сочетание старого и нового: изящные дома, возвышающиеся над древними пагодами и традиционными деревянными домами. Город представляет собой яркую палитру цветов, стены каждого здания украшают замысловатые фрески и яркое уличное искусство. Шумные рынки — это праздник чувств: продавцы продают все: от экзотических фруктов и специй до тканей ручной работы и сложной керамики. Воздух наполнен дразнящими ароматами уличной еды и благовоний, создавая одновременно живую и чарующую атмосферу. Город также является центром творчества и инноваций: галереи современного искусства, ультрасовременные модные бутики, а также кафе и бары появляются рядом с традиционными заведениями. Это место, где прошлое и настоящее сталкиваются в великолепном проявлении культурного разнообразия. Исследуя город, нельзя не быть очарованым теплотой и гостеприимством местных жителей. Потягиваете ли вы чай в традиционной чайной или наслаждаетесь современным коктейлем в модном баре, вас встретят искренние улыбки и распростертые объятия.

По крайней мере, его тогда здесь не было. Гуляя по улицам города, он просто исследовал местность, о чем-то думал и на мгновение вспоминал прошлое. Те дни, когда он работал учителем, и такие простые минуты прогулок по древним лирейским городам не были чем-то необычным, а лишь частью его жизни. Как давно это было. Юный принц, вероятно, уже довольно статный молодой человек и даже не вспомнит своего наставника, которому не первый век в обед. Когда он гулял по оживленным улицам, его окутывали виды и звуки города. Аромат специй и еды наполнил воздух, смешиваясь с благоухающим ароматом благовоний из старенького храма, доносившимся из близлежащих храмов так же, и уходя вдаль. Яркие цветные гобелены украшали каждое здание, а замысловатые фрески и яркое уличное искусство оживляли стены города. Чего не было раньше. Сопоставление современных инноваций и древних традиций было завораживающим зрелищем.—Как же быстро летит время...

Продолжая идти, он не мог не быть очарован теплотой и гостеприимством местных жителей. Это напомнило ему чувство общности и товарищества, которое он испытывал, работая учителем в одном приморском городе. Но думая о своем бывшем ученике, молодом принце, он не мог не почувствовать укол ностальгии. Демиург так давно его не видел, что задавался вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как они в последний раз пересекались. Осознание того, что молодой принц, вероятно, уже довольно взрослый и, возможно, даже не помнит его, вызвало у него чувство меланхолии. Несмотря на горько-сладкие воспоминания, наполнившие разум, он нашел утешение в красоте и оживлении города. Это было место контрастов и противоречий, где древние традиции сосуществовали с современными достижениями. И продолжая бродить по улицам, он почувствовал благодарность за незабываемые впечатления и воспоминания, которые подарил ему этот город. Потому небольшую остановку он совершил в ближайшем кафе. Где-то недалеко от входа валялось небольшое колечко, налезет разве что на очень тонкий палец.—Кто мог его здесь обронить?..

Порядок был погружен в свои мысли, пробираясь через переполненное кафе, его мысли были заняты событиями дня. Он бы даже не заметил столкновения с невысокой девушкой, если бы она не начала извиняться. Наклонившись к ней, он увидел, что она заметно взволнована, ее щеки покраснели от смущения, а глаза полны слезами. Тем временем кипяток из кувшина, который она несла, стекал по его телу, но, как ни странно, просто стекал вниз, даже не намочив одежду. Тот факт, что вся эта разворачивающаяся сцена беспокоила других посетителей кафе, был действительно важным. Быстро среагировав, он поймал кувшин на лету, в паре сантиметров от пола, а затем аккуратно увел девушку от выхода. Он подвел ее к ближайшему столу и усадил, убедившись, что ей удобно, прежде чем обратить внимание на пролитую на пол жидкость, прежде чем поставить ёмкость на стол, а кольцо убрать в нагрудный карман.—Спокойнее, все в порядке, не беспокойся...Не надо ни за что платить, лучше скажи, ты не обожглась?..—Так сразу и не скажешь, из-за цвета ее черной одежды, но она тоже была мокрой. Порядок с помощью магии выталкивал воду из ткани назад в кувшин, другой рукой поднес платок к ее лицу и вытирал слезы с щек.

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

[Лира]

Сквозь пелену слёз она видит перед собой высокого мужчина, что с равнодушным выражением лица склонился к ней. Маленькое светлое тело нервно задрожало – человек кажется таким большим, внушительным, что невольно страшно, что он соответствует своему же внешнему виду, который воспринимает заплаканная девушка. От страха она шагает назад, переживая, что не сможет так просто исправить свою оплошность, как-то задобрить или порадовать незнакомца, потому что иначе просто нельзя.

  Лира, дрожа и всхлипывая, опускает взгляд на пол, ожидая услышать и увидеть разбитый кувшин и запоздало ощутить тепло на ногах от некогда тёплого чая, но видит лишь то, как незнакомец поднимает совершенно целый чай. Девушка с недоверием к себе и к миру хлопает глазами, осознавая, что из-за слёз и волнений упустила момент, когда выронила из рук напиток и когда светловолосый человек его поймал.

  — Вы... Вы быстры, — с облегчением и благодарностью улыбается девушка, утирая глаза, которые не перестают течь горючими слезами. Возможно, сегодня Лира слишком переволновалась, перенервничала и расстроилась, из-за чего не может найти покой тоже тогда, когда заботливый спокойный незнакомец уводит её от выхода и усаживает за стол, не требуя ничего взамен. Не сразу, но беловолосая замечает, что его одежда не мокрая, и Лира понимает – перед ней отличный маг, который уже высушил свою одежду.

  — Извините, — кивает она на чай, который уже мерно раскачивался в целом кувшине перед ней на столе. Лиру до сих пор потряхивает, и она обнимает себя за плечи, боясь, что снова что-то натворит и все будут снова смотреть на неё. В сердце рождается тревога, и светлая девушка осматривается – некоторые посетители шумного кафе смотрят на неё, всматриваются в её образ, в её слёзы, и Лира опускает голову, прячась за длинными водопадами прямых волос, что почти полностью скрывают лицо.

  Но человек рядом, заботлив, утешает, спрашивает, не обожглась ли она, и девушка слабо мотает головой. Он вытягивает с её чёрного платья влагу и возвращает в стойкий кувшин.

  — А Вы?... — тянет она, чуть приподнимая голову, всматриваясь заплаканными глазами сквозь светлые пряди. Незнакомец склоняется над ней, тянет платочек, и Лира порывается взять его из вежливости, но человек осторожно, аккуратно утирает ей слёзы, нежно касается лица, возможно, не так бережно, как могло бы быть, но девушка, которой многого не нужно, лишь улыбается слабо и всхлипывает снова, роняя слёзы уже от чужой редкой заботы. — Все смотрят на меня, да? — спрашивает тихо, устало, словно эмоции потратили все её силы. — Простите, пожалуйста, Вы... Вы ведь в порядке? — уточняет снова, боясь, что незнакомец сорвал ей. Она почти невесомо касается чужих пальцев с платком, что утирали лицо. Моргает светлыми белыми ресницами, всматриваясь в чужие глаза. Слабо сжимает ладонь в лёгкой благодарности.

  — Спасибо. Правда спасибо. Я... Я не хотела проливать чай и доставлять Вам неудобства. Я... Я просто... всегда такая, — оправдывается сквозь подрагивающие плечи, пытаясь точно-точно объясниться, что это всё было не нарочно и что она совершенно не желала зла. — Вы... позволите мне, если я отплачу Вам? Хотите, я что-то закажу Вам? Пожалуйста... — умоляет щенячьим печальным взором, готовая, кажется, разразиться слезами снова. Но сдерживается, только выдыхает всхлип, всё ещё борясь с остатками нервного срыва из-за кольца и всего, что навалилось в один миг.

  — Как я могу к Вам обращаться? Могу ли я Вам как-то помочь? Быть полезной Вам? — спрашивает невинно, не зная, что предложить, ведь хочет хоть как-то задобрить того, на кого облила чай. Ведь нельзя же так просто отпустить его. — А хотите... Хотите, я Вас нарисую?
— спрашивает пылко, с жаром, даже чуть повышая голосок.

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

—Я в порядке...—Прикосновения Демиурга были ласковыми и успокаивающими, когда он деликатно провел платком по заплаканному лицу девочки. Его движения осторожные, как будто он держал в руках что-то хрупкое и драгоценное, словно нежный цветок. С каждым взмахом платка он, казалось, вытирал не только слезы, но и боль и печаль, отпечатавшиеся на ее миловидном личике. Продолжая утешать Лиру, он протянул другую руку, чтобы погладить ее по голове, его пальцы в кожаных перчатках скользили по волосам с нежностью, которая говорила о многом. Было ясно, что он пытался ее успокоить, заверить, что все будет хорошо. Его прикосновение являлись бальзамом для израненной души, предлагая утешение и понимание, чего не могли дать слова. Сидя перед ней, Генри смотрел ей в глаза со смесью сострадания и беспокойства. Он видел смятение внутри нее, эмоции, бурлящие под поверхностью. Ее глаза, красные и опухшие от слез, старались избежать любого взгляда, ища убежища за пышной завесой белоснежных волос. Она словно хотела спрятаться от мира, спастись от охватившей ее боли. Но Порядок не позволил ей уйти в себя. Он продолжал смотреть на нее с непоколебимым вниманием, его глаза полны сочувствия и понимания. Он хотел, чтобы она знала, что не одна, что он был рядом с ней в этот момент уязвимости. И когда он смотрел на нее, он словно молча обещал встать рядом с ней, помочь ей выдержать бурю, бушевавшую внутри. В этот тихий и интимный момент действия незнакомца говорили громче, чем могли бы сказать любые слова. Его прикосновения и взгляд передавали чувство тепла и поддержки, предлагая девушке спасательный круг в разгар ее отчаяния. И когда он сидел там, утешая ее с такой заботой и нежностью, было ясно, что он не успокоится, пока не облегчит ее бремя и не принесет мира в ее измученное сердце.—Нет, не думаю, что кто-то смотрит на тебя...

—Да-да, все хорошо, теб не о чем переживать...—Когда он поднял голову, его глаза оглядели толпу с чувством отстраненности, как будто он искал что-то, что мог видеть только он. Множество людей вокруг, казалось, растворились в море движения и шума, каждый потерялся в своем собственном мире мыслей и действий. Какофония голосов и шагов создавала симфонию городского хаоса, хаотичный танец человечества, который вихрем кружился вокруг. Он начал что-то бормотать себе под нос, его губы не шевелились в безмолвном пении, затерянном в шуме толпы. Его слова были непонятны с такого расстояния, но во взгляде была напряженность, намекавшая на тяжесть мыслей. Как будто он боролся с каким-то внутренним смятением, ища спокойствия среди окружавшего его хаоса.—Прекрати извиняться, все в полном порядке, не переживай и не зацикливайся, ладно?..Все в прошлом, спокойствие, просто дыши чуть глубже...—Убрав платок в карман пальто, он руками поймал ее теплые ладошки и сжал в кулачки в своих руках.

Но когда его глаза встретились с глазами окружающих его людей, в атмосфере произошел тонкий сдвиг. Гул толпы начал стихать, как будто каждый человек вдруг почувствовал его присутствие. Некоторые бросали в сторону Демиурга любопытные взгляды, а другие просто возвращались к своим делам, равнодушные к загадочному бормотанию мужчины. Как будто по большей части им было все равно, но в глубине существовала готовность выразить свое неодобрение или презрение. Несмотря на безразличие толпы, Порядочный остался невозмутимым. В его взгляде читалась спокойная решимость, как будто он был полон уверенности найти то, что искал среди хаоса. Казалось, он стоял отдельно от остальной толпы, одинокая фигура среди суетливой массы человечества. Высокое могучее древо в чистом поле, окружённое травой–толпой. "Если ты плюнешь в толпу — толпа утрется тобой. Если толпа плюнет в тебя — ты захлебнешься." В тот момент он казался одиноким островом в море безразличия, одинокой сущностью, плывущей по бурным водам городской жизни. И пока он продолжал бормотать себе под нос, его присутствие, казалось, бросало вызов апатии толпы, молчаливому протесту против подавляющего шума и безразличия, окружавшего его.—Нет...—Немного резко и категорично заключил он.—В ситуации виноваты обе стороны, потому я не считаю нужным, что бы ты что-то для меня делала...

—Генри...Генри Волхайм...—Огненно-оранжевые огни заходящего солнца отбрасывали теплый свет на лицо девушки, освещая ее черты мягким, неземным сиянием. Тем временем он был погружен в свои мысли, на его маске, в районе лба, образовалась морщина, когда он осознавал тяжесть ее предложения. Генри тихо задумался, шестеренки в его голове вращались, пока он пытался прийти к решению. Порядок не знал, как ответить, не зная, следует ли ему согласиться на ее просьбу или твердо стоять в своих собственных желаниях. Размышляя, он не мог не заметить серьёзность в её глазах, искренность в её просьбе. Было ясно, что она чего-то жаждала, и он не мог игнорировать струны чьего-то сердца, когда обдумывал возможность исполнения ее желания. С одной стороны, ему не обязательно нужен был собственный портрет. Но с другой стороны, он не мог вынести мысли о том, что разочарует ее. Будет ли действительно нормально дать ей то, что она хочет? Он тихо вздохнул, чувствуя, как тяжесть решения легла на его плечи.

В жесте утешения он нежно погладил ее ладони, его прикосновения были молчаливым утешением, когда он стремился передать свои мысли без слов. Теплота прикосновений была свидетельством его внутренней борьбы, физическим проявлением его внутреннего смятения, когда он боролся с противоречивыми желаниями в своем нутре. В конце концов, он понял, что не сможет видеть ее удрученной. И вот, смиренно вздохнув и нежным взглядом, он кивнул в знак согласия, молча уступив ее просьбе. В этот момент он принял решение поставить ее счастье выше своего, зная, что ее радость принесет ему чувство удовлетворения, которое он не сможет отрицать. Да и ещё одной истерики в сегодняшнем дне он не планировал.—Давай только не здесь...

[Лира]

Он объясняет, что в порядке. Лира доверчиво кивает, надеясь, что её и правда не будут обманывать в этом. Она покорно позволяет утирает её слёзы платком, серые глаза видят, как ласково и осторожно незнакомец ведёт себя с ней, словно она была такой непозволительной хрупкостью, что нельзя было и дышать на неё неправильно. Губы девушки слабо тянутся в мягкой улыбке. Высокий человек опускает другую руку на голову, гладит через перчатку, и Лира осторожно приникает к чужому плечу, доверительно кладёт голову на него, ища трепетное утешение. Маленькое тело уже почти не дрожит, не бьётся судорогой нервов, но плечики до сих пор подрагивают, всхлипывают, а серый взгляд встречается с чужим внимательным, заботливым. И даже когда она отстраняется, прячет лицо в волосах, желая скрыться, он убеждает, что никто не смотрит, что никому нет до сих дела, и Лира верит этому, и ей даже не важно, как оно на самом деле, как важно то, что этот заботливый высокий человек ласков и добр с ней, такой неумелой и несчастной. Её греет то, как он терпелив с нею, как готов сидеть и утешать, снова и снова утирать девичьи трогательные слёзы. Он смотрит с такой потрясающей глубиной, с таким потрясающим желанием утешить и успокоить, что Лире кажется, что она запомнит эти яркие глаза надолго. Навсегда. Потому что они завораживают. Слишком.

  — У Вас потрясающие глаза, — с дрожью в голосе отзывается девушка, не зная, как смолчать о чужой красоте.

  Лира смотрит грустно как незнакомец осматривается, как обводит толпу взглядом. Сама же девушка боится поднять взор на остальных и пересечься с кем-то взглядом, словно каждый её тут же начнёт осуждать за то, что привлекает к себе внимание и тратит на себя чужое время. Она не замечает, как собеседник уходит в себя, но затем он просит прекратить извиняться, и девушка вздрагивает, воспринимая его слова слишком грубыми и резкими. Зубы кусают кожу на губах, пытаясь заглушить волнению и подступающие новые слёзы. Но беловолосая сдерживается, только лишь кивает и вдыхает глубоко, когда незнакомец берёт её крохотные ручки в большие свои и мягко аккуратно сжимает. Это помогает отвлечься, и девушка кивает, на её лице появляется робкая благодарная улыбка.

  — Спасибо Вам, — тихо шепчет, ощущая после всех переживаний и слёз томительную слабость.

  Она вдруг замечает изменения в толпе и смотрит на неё, пугаясь, словно толпа в своей массе преобразовывалась и менялась, но единично оставалась такой же. Лира не понимает происходящего, и потому ведёт взгляд на незнакомца, пытаясь понять его.

  — Кто Вы?.. — спрашивает, имея в виду куда большее, чем кроется в обычном вопросе, чем может крыться в поверхностном ответе. Но она не знает, как спросить правильно и вежливо, как получить ответы в обмен на любопытство.

  Генри представляется. Лира кивает.

  — Рада знакомству, Генри, — мирно мяучит она, лучезарно улыбаясь, словно и не было больше никакой печали, и о кольце она думать и вовсе забыла. — А я Лира. Лира Мирлесс, — представляется девушка, заправляя длинную прядь волос за ушко, наконец раскрывая частично лицо. Она смотрит на лучи закатного солнца, в котором тонет и сама, в котором тонут её волосы, затем ведёт взор серебряных глаз на Генри, который тяжело и глубоко задумывается над её предложением. Беловолосая неуверенно сглатывает.

  — Я слишком давлю на Вас, Генри? — спрашивает вежливо, осторожно, боясь, что, возможно, переборщила, не рассчитала границы и навязалась в лишнем, в том, что не стоило делать и говорить. Он нежно гладит её ладони (Лира успела вернуть ручку в его руки, словно отныне их место – в его), словно утешает, хочет сгладить свой ответ или найти в том действии покой. Девушка покорно и тревожно ждёт, ожидая, что, должно быть, Генри откажется, не захочет ничего получать, тратить время. И Лира невольно соглашается с ним – конечно, кто хотел бы получить что-то от такой как она взамен? Она ведь такая неудобная, неуклюжая, ещё точно-точно что-то сотворит неуместное. Но высокий человек вдруг соглашается, и девушка восторженно ахает:

  — Правда-правда? — не верит она. — Конечно! — торопливо решает и тут же поднимается, готовая идти куда угодно. — Пойдём тогда туда, где Вам было бы комфортнее, что скажете? — беззаботно мяучит она, ведя за ручку Генри в сторону выхода из кафе и желая на улице тут же определиться с нужным направлением. — Вперёд? Назад? Направо? Налево? — торопливо уточняет она, не зная, куда идти, где её спутнику будет комфортнее получить портрет?.. И следом она глубоко задумывается, пока обнимает обеими руками чужую руку и прижимает беззаботно к груди:

  — А Вы ведь можете создать скетчбук и карандаш, да...? — поднимает заглядывает снизу вверх в глаза, понимая, что ей здесь и сейчас нужны все эти вещи, чтобы сделать обещанное. И, судя по всему, если Лира не ошиблась, Генри маг куда сильнее её... Она обещает себе не плакать, но в глазах снова стоят слёзы из-за собственного просчёта. Обидно. И больно.

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

—Хм?..Могу сказать тебе тоже самое...у тебя тоже, очень красивые глаза...—Огненно-оранжевые огни бросали потусторонний свет на тонкие черты лица Лиры, освещая ее белоснежные волосы, ниспадавшие по плечам, словно мерцающий водопад. Ее молочно-белая кожа, казалось, светилась в неземном свете, придавая хозяйке почти ангельский вид. Миниатюрный нос изящно возвышался над полными розовыми губами, а большие серебряные глаза, казалось, хранили в своих глубинах целый мир эмоций. Когда свет медленно потускнел¹, они, казалось, сосредоточились на фигуре собеседницы. Присутствие Порядка, казалось, привлекало внимание, поскольку свет мерк по сравнению с его внушительной фигурой. К нему как будто притягивались взгляды, выискивая каждое его движение и выражение. Пристальный взгляд самого Демиурга, казалось, впился в Лиру, как будто он чего-то ждал от нее. В его глазах была смесь беспокойства и нетерпения, будто он ждал, пока она опомнится и отреагирует каким-то образом. Он словно хотел, чтобы она успокоилась и собралась с мыслями, прежде чем сможет продолжить разговор.

—...было бы за что благодарить...—Взгляд пронзительных глаз пробежался по суетливой толпе, которая отливала и текла, как живой, дышащий организм. Мириады лиц, каждое из которых занято своими заботами, смешались в море личностей. Толпа казалась безразличной к людям внутри нее, лишь бегло взглянув на тех, кто выделялся, прежде чем быстро перенаправить свое внимание на свои собственные задачи и разговоры. Когда Порядочный заметил это, его охватило чувство облегчения. Он понял, что отсутствие интереса толпы к мелочам других означало, что Лира могла слиться с фоном, защищенная от любопытных глаз масс. Она могла пройти сквозь толпу, не привлекая к себе лишнего внимания и не чувствуя тяжести бесчисленных взглядов на своих тонких чертах. Ритмичный гул разговоров и шаги окружали их, создавая симфонию городской жизни, которая, казалось, окутала пару защитным коконом. Окружающий шум действовал как щит, заглушая пристальное внимание, которое в противном случае могло бы заставить Лиру почувствовать себя незащищенной и уязвимой.

Забота Генри о комфорте Лиры была очевидна в том, как он осматривал толпу, гарантируя, что она останется ненавязчиво укрытой среди приливов и отливов человечества. Его зоркий взгляд метался от лица к лицу, ища утешения в коллективном безразличии толпы. Он будто защищал ее от потенциального дискомфорта от того, что она окажется в центре внимания в такой публичной обстановке. В этот момент Генри нашел утешение в апатии толпы к индивидуальности, зная, что это дает Мирлесс некоторую анонимность и свободу от любопытных глаз. Это осознание принесло легкое расслабление в его черты, поскольку он молча признал, что она может ориентироваться в шумном городском пейзаже без бремени нежелательного пристального внимания.—Кто я?..Смотря, что ты хочешь услышать в ответ на свой вопрос...—

—Ммм...А имя такое же красивое, как и глаза...Любопытно...—Когда взгляд пары огней переместился к окну, его взору предстало захватывающее дух зрелище. Свет Архея окутал мир теплым золотистым сиянием, отбрасывая длинные драматические тени на ландшафт. Небо, когда-то чистое голубое полотно, теперь превратилось в шедевр ярких оттенков, когда последние лучи далекой звезды танцевали по небу. Горизонт превратился в плавильный котел красок, словно солнце обмакнуло свою кисть в палитру теплых постельных тонов и раскрасило мир мазками малинового, янтарного и золотого цветов. Само небо, казалось, пылало огненными остатками дневного света, бросая эфирное сияние на землю внизу. Пейзаж обрел новую жизнь, наполнившись насыщенными теплыми красками заходящего солнца. Деревья и здания залиты мягким золотистым светом, их контуры подчеркивались игрой теней и освещения. Мир вокруг, казалось, окутан спокойной, почти благоговейной тишиной, когда день изящно перешел в сумерки. Атмосфера снаружи стала тихой, сама природа затихла, чтобы полюбоваться захватывающим дух зрелищем, развернувшимся в небе. Угасающий свет, казалось, принес с собой чувство спокойствия, мягкое заверение в том, что день подходит к мирному завершению.

—Нет, Лира, все хорошо...—Стоя там, держа в своих руках нежные ладони Лиры, Генри почувствовал, как его охватило чувство нежности и странной связи. Ее ладонь была мягкой и теплой, и, нежно поглаживая ее руки, он чувствовал тонкий пульс возбуждения и энергии. Казалось, прикосновение могло успокоить трепещущее сердце и пылкий дух маленькой Лиры. Он бережно держал ее за руку, пока она вывела его из шумного кафе, пробираясь сквозь толпу целеустремленно и решительно. Ее пальцы переплелись с его, создавая обнадеживающую связь, которая, казалось, превосходила слова. Вес ее руки в его руке успокаивал его, удерживал в данный момент и направлял вперед. Когда они вышли на улицу, короткий мелодичный звонок дверного колокольчика эхом разнесся по воздуху, привлекая внимание к захватывающим дух пейзажам, разворачивающимся перед ними. Взгляд Генри сразу же привлекли очаровательные закатные пейзажи, простиравшиеся за горизонт, рисующие завораживающий пейзаж далекого города, расположенного у подножия холма.

Небо представляло собой полотно насыщенных золотистых оттенков, пылающее теплым светом заходящего солнца. Свет заливал город мягким, неземным сиянием, отбрасывая длинные тени, которые танцевали по ландшафту. Силуэты зданий и деревьев стояли на фоне вечернего неба, их формы с деликатной точностью вырисовывались в угасающем свете. Далекий город, казалось, ожил в объятиях сумерек, его улицы и строения были украшены нежной лаской наступающей тьмы. Линия горизонта украшена разноцветным ковром, как будто сама природа взяла в руки кисть и раскрасила мир мазками малинового, янтарного и золотого цветов. Зрелище было не чем иным, как впечатляющей, захватывающей взор природной красотой, которая очаровало бы любого. Он почувствовал, как состояние умиротворения охватило его, когда он смотрел на далекий город, залитый теплым светом заходящего солнца, его красота была острым напоминанием о мимолетных, но глубоких моментах, которые могла предложить жизнь.—...да, давай я тебя провожу... все-таки, как-то неуютно, когда на тебя смотрит сотня пар чужих глаз...

Когда Генри осторожно взял девочку на руки, его охватило чувство спокойствия и уверенности. Ее вес был легким и нежным, и он почувствовал прилив защитной нежности, прижимая ее к своей груди. Когда она надежно расположилась в его объятиях, он мог чувствовать тепло ее тела на своем и мягкость ее дыхания. Уверенной походкой Порядок направился к месту назначения, его шаги были целенаправленными и уверенными. Присутствие девушки в его объятиях было естественным, как будто она принадлежала им, и он двигался с непринужденной грацией, с легкостью ориентируясь в шумной толпе. Поддерживая ее одной рукой, Генри другой рукой нежно прижал ее к себе, гарантируя, что она почувствует себя в безопасности и утешении. Его прикосновения были нежными и успокаивающими, когда он гладил ее по спине нежными, ритмичными движениями, успокаивая с каждым их шагом. Пока они шли по оживленным улицам, внимание Порядочного оставалось непоколебимым, его решимость найти для девушки мирное и спокойное место была ощутимым. С каждым мгновением он искал более уединенную и спокойную обстановку, где она могла бы раскрыть свой творческий потенциал без какого-либо вмешательства.

Городской пейзаж вокруг них постепенно менялся, пока они продолжали свое путешествие. Какофония шума и движения стала отходить на второй план, сменившись ощущением безмятежности и покоя. Непоколебимая поступь Демиурга привела их к месту назначения, где девочка могла найти утешение и вдохновение для своих рисунков. Наконец они прибыли в укромное место, вдали от городского шума и суеты. Здесь царила спокойная и гостеприимная атмосфера, дававшая ощущение покоя и уединения. Это была идеальная возможность для девушки погрузиться в свое искусство, не отвлекаясь ни на что. Генри осторожно опустил ее, убедившись, что ей удобно, прежде чем отступить, чтобы дать ей необходимое пространство в этом сквере.—...да, все что попросишь...—Сказал он и соткал из магической энергии то, что она попросила, скетчбук и карандаш.


1. Ожидание — цвет глаз Демиурга Упорядоченности имеет свойство отображать его настроение, куда подробнее можно посмотреть в разделе анкеты "внешность".

[Лира]

 Она слишком легко смущается, когда хвалят её черты внешности, характера. Генри отвечает ей на её же похвалу – девушка тут же краснеет, словно забыв, что её же слова могут вернуться её в ответ. Девушка никогда не считала свои глаза красивыми – какой красотой могут обладать обычные серые глаза на почти бесцветном лице, где лишь цвет кожи казался более живым, чем белоснежные ресницы и волосы? Лира никогда не считала себя красивой, пусть и не скрывала свою внешность за кучей одежды, никогда не красила волосы и не срезала их коротко, считая, что, если ей и «повезло» родиться таковой, то пусть она и носит такую свою суть без стеснения. И всё же в обществе Генри девушка стесняется, отводит взгляд, дрожит пушистыми белыми ресницами, сипит что-то непонятное и едва слышное – не то отрицает слова мужчины, не то соглашается с ним.
Под его внимательным взором ей неуютно. Хочется сказать, что есть ещё много вещей, на которые можно смотреть – можно смотреть даже вместе! Но девушка молчит, только незримо задерживает дыхание, дышит медленнее, спокойнее. Тесное чёрное платье, казалось, вдруг резко давит собою, стягивает грудную клетку стальным корсетом, заставляет давиться воздухом и тягать его, плотный, словно через тонкую трубочку. Лира не смотрит на собеседника – под пытливым взглядом она хочет превратиться в статую, замереть, перестать существовать. Ей кажется, видится, словно он ждёт большей собранности, большего спокойствия и принятия всех обстоятельств, но беловолосая может лишь затихнуть испуганным зайцем и вцепиться пальцами в свои же пальцы, чтобы вызвать тихое чувство боли и переключить своё внимание с чужого цепкого взора.

  Когда Генри изучает толпу, когда вчитывается, казалось, в каждое лицо, девушке кажется, что он торопится. Но она не смеет спросить о том, не смеет оглушить тишину между ними собой – ощущая себя до глубины неуместной, беловолосая лишь покорно ждёт и едва дышит, ожидая, когда мужчина снова посмотрит на неё, найдёт в чужих лицах то самое, что ищет. Её ресницы мелко дрожат – детская обида вспыхивает всполохом яда в груди, когда девушка понимает, что, возможно, она не такая интересная и правильная, не такая, какая ему нужна, чтобы постоянно держать фокус внимания на ней. Лира слабо, потерянно улыбается, опускает взгляд вниз – некоторое время она тоже всматривалась в равнодушную толпу, но, не найдя в ней большей опасности, девушка теперь изучает руки, не в силах узнать в чём дело. И, пожалуй, она верит в то, что это не то, что можно, нужно спрашивать, хотя беловолосая не самое тактичное в мире существо.

  — Ммм, — слабо пыхтит, когда собеседник осторожно уклоняется от ответа, позволяя уточнить свой вопрос прежде, чем он даст ответ. — Мне интересно всё то, что Вы можете сказать мне о себе, отвечая на мой вопрос, — мяучит Лира, немного грустно усмехаясь, когда её серые глаза встречаются с чужими – она словно желает прочесть чужую эмоцию, чужую мысль, понять, что Генри может рассказать о себе не потому, что она спросила, а потому, что его мнение и взгляд хранят в себе этот ответ на незамысловатый вопрос, на который можно, как считает девушка, ответить сотней различных вариантов, и никогда не солгать.

  Когда Генри говорит о её имени, девушка вмиг краснеет, вздрагивает, отводит взгляд, приобнимает себя за плечи, словно нуждается в поддержке и в том, чтобы ей объяснили, как правильно реагировать на такие слова.

  «Имя... обычное имя... Простое, не эпатажное и не вычурное», — тихо звенит птицей в мыслях, ощущая, что сердце так бешено бьётся, что, ещё немного, и она заплачет. На глаза находит пелена слёз, которая веет стыдом, чувством собственной непригодности – поразительно, Генри похвалил её имя, сказал, что но такое же красивое, как и её глаза, но Лира ощущает в ответ лишь глубокое разочарование в себе – она уверена, мужчина просто не знает, не понимает, что она на самом деле не красивая, что глаза у неё самые обычные и что имя тоже невероятно простое.

  — Спасибо, — мяучит грустно, дрожит тонким голоском, отзываясь вежливо кивком головы.

  Генри, словно чувствуя настроение девушки, мягко напоминает, что всё хорошо – держит её ручки с нежностью, с глубокой осторожностью, гладит их чутко, ласково, заставляя в бьющейся тревоге медленно расслабляться, вести взгляд в сторону, но же не чувствовать себя настолько глубоко непригодно для этой жизни.

  Когда они выходят на улицу, Лира замирает, рассматривая небо – оно кажется великолепным, наполненным сотнями оттенков, сияющее мраком и светом – отражением души беловолосой. Генри предлагает её проводить, аргументируя тем, что все смотрят, и девушка тут же оборачивается, ища чужие взоры. Но не находит, а, быть может, просто не желает замечать? Или все взгляды прикованы к более высокому и стильному собеседнику? Лира поднимает на него потерянный взор.

  — Правда смотрят? — осторожно спрашивает она, придерживая мужчину за рукав одежды, словно или он, или она могли сейчас раствориться в мире каждый по отдельности.

  Вдруг Генри берёт её на руки. Лира не понимает, когда это происходит – вот он склоняется, прижимает к себе, отрывает от земли, подхватывает под ногами, заставляя повиснуть безвольной куклой в чёрном платье. Серые глаза испуганно округляются.

  — Генри! Все теперь точно смотрят! — шепчет напряжённо, звенит страхом, сама съёживается, сжимается, почти не дышит, ощущая себя в чужой хватке. И не сопротивляется, не дёргается, только смотрит затравленным кроликом, зная, что если устроит скандал или истерику, то, несомненно, она, такая странная и несуразная, привлечёт ещё больше нежелательного внимания, которое сведёт её с ума. Но девушка не нравится без разрешения находиться в чужих руках – да, она маленькая, да, невысокая, но это не значит, что её, подобно игрушке, можно так просто хватать, трогать, брать. И от отчаяния мордашка девушки куксится, а с серых покрасневших глаз роняются грустные тихие слёзы – Лира молчит, только шумно дышит, пытаясь успокоиться. Он нежно прижимает к себе, несёт сквозь толпу, которая, как кажется девушке, теперь точно-точно бросает на них недоумённые взгляды. Беловолосая не дёргается, хотя больше всего на свете мечтает о том, чтобы её наконец поставили на землю и перестали трогать. Но то, как осторожно и трепетно её держит Генри, как беззастенчиво прижимает к себе, говорит Лире о том, что она может и потерпеть, не чувствуя желание в том, чтобы резко прекратить своеобразную заботу о себе. Иной раз девушке кажется, что она может стерпеть что угодно, если будет знать, что это акт заботы.

  Постепенно звуки шумной улицы сходят на нет, обнажаясь в более глубокой тишине, в неком уединении, где и людей меньше, и всё словно бы тише. Высокие деревья, мерные вечерние фонари, рядок красивых лавочек и столики – Лира могла бы только мечтать о том, чтобы оказаться здесь в одиночестве и порисовать. Генри наконец отпускает девушку, и она неуверенно встаёт на землю, отряхивая и поправляя платье в тех местах, где оно смялось

    — Пожалуйста, больше не трогай меня без разрешения, — совершенно серьёзно просит беловолосая, поднимая глубокий обиженный взгляд на мужчину. Но затем Лира мягко улыбается, берёт скетчбук и карандаш, чтобы тут же счастливым вихрем сесть за столик. Её настроение с меланхолии быстро меняется на более светлое и радостное, словно наличие новых предметов не могло не заставлять её трепетать восторгом.

    — Садись! — просит торопливо. — Я тебя сейчас нарисую, а ты... Может быть, расскажешь мне самую... Как тебе кажется, уместную и нужную историю для этого вечера? Для нас, для меня? — сокровенным тоном спрашивает девушка, открывая скетчбук и принимаясь внимательно всматриваться в лицо собеседника, которое под лучами фонарей приобретало очень нежные и приятные черты. И отчего-то, как Лире кажется, донельзя печальные.

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

—Как скажешь, больше не буду тебя трогать...—Лесопарк представляет собой пышный зеленый оазис, богатый разнообразными деревьями, в том числе высокими дубами, величественными соснами и нежными березами. Воздух наполнен сладким ароматом полевых цветов и терпким стойким запахом влажной почвы. Солнечный свет просачивается сквозь густой полог, отбрасывая на лесную подстилку пятнистые тени. Прогуливаясь по парку, любой встретит извилистые тропинки, проходящие между деревьями, приглашающими исследовать окружающую природную красоту. Пение птиц заполняют округу, создавая симфонию щебетания и трелей, что добавляет спокойствие атмосфере парка. Напротив можно увидеть небольшой холм, украшенный очаровательными кафе и магазинами, каждый из которых предлагает попробовать традиционную кухню и уникальные товары. Аромат свежесваренного кофе и шипящих блюд разносится по воздуху, маня посетителей остановиться и насладиться восхитительными кулинарными впечатлениями. С этой возвышенной точки обзора можно любоваться лесопарком и мельком увидеть песчаный берег за ним. Море простирается до горизонта, его глубокие синие воды плавно сливаются с небом. Ритмичный шум волн, разбивающихся о берег, создает успокаивающий фон для живописной сцены, вызывая ощущение умиротворения и наполненности. Кажется, что бескрайние морские просторы простираются бесконечно долго, а их красота очаровывает всех, кто смотрит на них и будет очаровывать ещё очень много веков.

—Мг...—Он тяжело вздохнул, разминая шейные позвонки.—Я не большой фанат историй, даже не знаю, чем скрасить этот вечер...Жизнь скучна и однообразна, когда живёшь слишком долго, приходится искать новые пути для поддержания тонуса и продолжения своего собственного существования...А это не самое лёгкое занятие, Лира...—Генри осторожно положил руку на спинку стула, чувствуя гладкую прохладную поверхность кончиками пальцев. Сознательным движением он расположил стул так, чтобы можно было сесть боком к Лире, сидевшей на противоположном краю маленького обветренного стола. Он стоял у входа в очаровательную закусочную, его потертая деревянная поверхность рассказывала истории о бесчисленных совместных трапезах и беседах. Когда Демиург уселся на свое место, он положил правую руку локтем на столешницу, и потертое дерево ощущалось знакомо и успокаивало его совсем немного. Кулак скользнул под челюсть, обеспечив надежную поддержку, когда он подпер голову. Порядочный смотрел на Лиру с чувством тихого созерцания, воспринимая ее присутствие со смесью любопытства и какой-то тоски. Белоснежные кудри ниспадали по его лицу, обрамляя черты неземным каскадом. Каждая прядь, казалось, отражала свет, создавая завораживающую игру тени и освещения, хотя на деле они просто светились слабым, ещё заметным оттенком первого снега. Пряди обрамляли белоснежный металл маски, украшавшей его лицо, замысловатые узоры отражали теплое сияние заходящего солнца. Маска, казалось, хранила в себе собственную историю, молчаливого свидетеля загадочного присутствия.

За маской на мир смотрели огненно-оранжевые глаза, их напряженный танец был наполнен сложным набором эмоций. Когда он посмотрел вдаль, на артефакте появился намек на пустоту, как будто он искал что-то за пределами своей досягаемости. Закатные лучи придали его лицу теплый золотистый оттенок, подчеркивая контраст между светом и тенью. Беспроводной тьмой глазниц и тусклым светом огней в них. В этот момент он сидел в тихом созерцании, загадочная фигура, купающаяся в мягком свете угасающего солнца. Картина была тихой и напряженной, в воздухе между ним и Мирлесс витали невысказанные слова. Это был момент, застывший во времени, наполненный невысказанными эмоциями и нерассказанными историями.

—Ну и задачку же ты поставила, в самом деле...—Наблюдая за шумным городом внизу, его взгляд был устремлен на замысловатый танец жизни, разворачивающийся под ним. Люди двигались целенаправленно, их поспешные шаги создавали симфонию, которая, казалось, пульсировала в ритме самого города. С этой точки зрения улицы и тротуары напоминали вены и артерии, в которых пульсирует жизненная сила мегаполиса. На первый взгляд суетящихся особей можно было принять за муравьев, каждый из которых занят своей личной миссией. Тем не менее, пока Демиург продолжал наблюдать, внутри него произошел глубокий сдвиг. Люди для него уже давно перестали быть простыми насекомыми и превратились в живой, дышащий организм — единое целое, большее, чем сумма его частей. Каждый человек, каждое действие, каждое решение казались частью грандиозного и замысловатого гобелена. Они не были изолированными существами, а скорее взаимосвязанными нитями, сплетающими ткань существования города. Каждый человек является жизненно важным компонентом более крупного механизма городской жизни, внося свой вклад в коллективное движение и энергию, которые поддерживали сердцебиение города.

В этот момент откровения Генри хмыкнул осознанию того, что город был не просто муравейником, а самостоятельным живым, дышащим существом. Люди являлись не безмозглыми трутнями, а важными винтиками сложной системы. Если один из них даст сбой или не сможет выполнить свою роль, это может вызвать волну по всему организму, угрожая нарушить хрупкий баланс, который удерживал все вместе. Продолжая наблюдать, Демиург почувствовал вновь обретенное чувство благоговения перед взаимосвязанностью всех вещей. Город внизу представлял собой не хаотичную мешанину разрозненных личностей, а гармоничное целое, связанное невидимыми нитями взаимозависимости. Это осознание наполнило глубоким чувством смирения и удовлетворения, когда он созерцал сложную паутину жизни, которая окружала его.

Он был выведен из своих мыслей внутренним порывом; ему просто хватило сейчас уйти в себя и, Архей знает, когда проснуться, и это случалось с ним довольно часто, даже как-то незавидно часто. Взгляд приобрел чуть большую ясность, но поза не изменилась. Черная кожаная перчатка покрывала кожу его руки и слегка скрипела, находясь под подбородком Генри, сжатой в кулак рукой, пока он смотрел на падающую на мир тьму, на первые звезды, отражающиеся в водной глади, ощущая спокойное дуновение ветра, несущее аромат соленого бриза и цветов лесопарка. Демиург был одет в этакий симбиоз классического брючного строгого костюма и Лирейского ханьфу. Первое появлялось в строгих угловатых формах брюк, плеч, подола и конечно воротника, а второе в широких рукавах и поясах. Волосы расплетены, длинные белоснежные локоны тянулись вслед за своим владельцам и слегка вздымались в воздух при каждом его движении. Маска имела абсолютно другой рисунок, отличный от уже заезженной красной полосы через левую глазницу. Рука уложена на коленях, с широкими рукавами, но черные кожаные перчатки никуда не делись, да и не сильно мешались. Он был похож на огонек, столько пламенного красного, рыжего, жёлтого. Слегка серого и черного, но теплые цвета все же преобладали. За ним тянулся длинный подол костюма, что еле-еле не касался земли и внешне напоминал отдаленно двойной плащ в виде змеиного языка. А воротник был довольно пушистым, но не выглядел теплым.

Генри сидел на краю смотровой площадки, его взгляд устремлен на горизонт, когда последние остатки дневного света начали исчезать. Город внизу, казалось, затих, его неистовая энергия уступила место более спокойному ритму. На небе появились первые звезды, окутывая мягким светом городской пейзаж. Отдаленный шум транспорта и гул голосов внизу сливались с нежным плеском воды о берег. Чувство безмятежности охватило Порядочного, пока он находился там, окутанный успокаивающими объятиями вечера. Прохладный ветерок принес с собой острый запах соли из близлежащего моря, смешанный с нежным ароматом цветов из соседнего лесопарка. Это была пьянящая комбинация, которая тронула что-то глубоко внутри, пробуждая чувство покоя и самоанализа. Черная кожаная перчатка, закрывающая руку Генри, слегка скрипнула, когда он сжал ее в кулак под подбородком. Его глаза оставались прикованными к темнеющему миру перед ним, впитывая тонкие изменения света и звука. Несмотря на внутреннее смятение, которое часто преследовало его, в его взгляде была определенная ясность — молчаливое признание красоты и спокойствия, окружавших его.

В этот момент Порядок почувствовал глубокую связь с окружающим миром. Вечерняя тишина, подчеркнутая далеким мерцанием звезд, казалось, давала передышку от хаоса его собственного разума. Он находил утешение в простом наблюдении, позволяя себе увлечься приливами и отливами природных ритмов. Когда тьма опустилась на мир, он оставался в своей созерцательной позиции. Город внизу продолжал кипеть жизнью, но с этой точки зрения казалось, будто само время замедлилось до плавного ритма. И в этой спокойной паузе он обрел мимолетное чувство покоя — эфемерную передышку от неумолимого движения своих мыслей.—...что же...Если так подумать, рассказать можно в самом деле огромное количество историй, вопрос только в том, какая из них скрасит спокойный Лирейский вечер?..Даже не знаю...

Генри сидел напротив Лиры, его разум наполнен яркими мысленными образами, которыми он хотел поделиться с ней. Он жаждал, чтобы она поняла глубину его эмоций, увидела сложную картину мыслей и воспоминаний, которые кружились внутри. Но когда он протянул руку перед собой, внезапный укол пробил его. Лира ясно дала понять: она не хотела, чтобы к ней прикасались, а касаться можно было даже посредством эфирной телепатии. Идея телепатически поделиться с ней своими мысленными образами была одновременно соблазнительной и запретной. Он боролся с противоречивыми желаниями внутри себя, разрываясь между желанием преодолеть пропасть между ними и необходимостью уважать ее границы. Это была внутренняя борьба, которая терзала, оставляя его в состоянии неуверенности. Итак, Порядочный сдерживался, воздерживаясь от копания в сокровенных уголках своего разума, чтобы передать Лире свои мысли. Вместо этого он украдкой поглядывал в ее сторону, ища утешения в простом наблюдении за ней. Он смотрел, как она двигалась, ее жесты и выражения лица составляли молчаливое повествование, говорящее о многом без единого слова.

Каждый украденный взгляд открывал новую грань, рисуя ее портрет перед его мысленным взором. Он восхищался тем, как сверкали красотой и интересом ее глаза, тонким изгибом ее губ, когда она улыбалась, и грацией, с которой она держалась. Он как будто фиксировал мимолетные снимки ее сущности, впечатывая их на холсте своей памяти. Несмотря на невысказанный барьер между ними, он почувствовал, что его тянет к Лире, и ему хотелось соединиться с ней в той или иной форме мыслей, слов, беседы или немые минуты проведенные вместе. Он жаждал, чтобы она поняла глубину его чувств, постигла хитросплетения мыслей без необходимости произнесения слов или физического прикосновения. И поэтому он продолжал украдкой поглядывать в ее сторону, молча надеясь, что она сможет уловить проблески эмоций, мелькавших в его глазах. Хотя, на деле, она сказала нет, а значит она отказалась и для него этого было более чем достаточно. Он на мгновение представил, как бы сам рисовал ее, но почему-то перед глазами пронеслись не самые приятные сцены, да, от этого существа веяло не только безграничной добротой, но еще и чем-то мерзотно-густым.

В эти украденные моменты наблюдения Порядок искал связи, выходящей за рамки ограничений обычного общения. Он жаждал молчаливого понимания, невысказанной связи, которая могла бы преодолеть пропасть между ними. И наблюдая, как Лира занимается своими делами, он цеплялся за надежду, что, возможно, каким-то неуловимым образом она сможет почувствовать невысказанную тоску, пульсирующую внутри него. Но надежды разбивались молчанием.—...ну...хотя...это навевает воспоминания о тех днях, когда я, в портовом городе, здесь, на Лирее, преподавал уроки одной знатной особе...Как же давно это было...наверное, пару веков назад так точно...Он был в самом деле чудным ребенком, отличные достижения в разных науках, хорош в магии...а ещё золотое сердце и крепкая воля...Одно только, он был очень своенравным, но не грубым, просто тем, кто отстаивал свою позицию, во чтобы то ни стало...А так же боялся причинить кому бы то ни было вред, потому с атакующей магией и владением оружием у него были весомые проблемы...Сейчас же, я уверен, что мой подопечный стал выдающимся человеком и наши уроки хоть как-нибудь пригодились ему в жизни...однако, чем больше думаю об этом, тем более стойкое впечатление, что он может теперь меня даже не вспомнит...

[Лира]

Лира кивает медленно, осторожно. Белые пушистые ресницы дрожат, когда серый взгляд задерживается на мужчине – кажется, словно его интонация звучит куда печальнее, чем девушка ожидала. Словно он и сам расстроился, что она не оценила его порыва доброго, что испугалась, очертила тут же границы нерушимые. Но девушка не понимает, не замечает той глубокой печали, не видит всего, что могла бы узреть. Потому, что не умеет смотреть так, как нужно, потому что не может охватить весь жизненный опыт сразу и понять по чужому взору, что именно не так. Не может понять, что сделать, чтобы изменить что-то. Она не понимает. Не осознает. Но чувствует – что-то звеняще пошло не так. Оглушающе. И её дискомфорт не стоил того, чтобы это незримое переменить, напротив, если бы беловолосая бы знала, если бы понимала заранее, что из-за того, что она не может что-то потерпеть чуть дольше, что-то изменится, то Лира бы молчала, ничего не говорила, лишь бы не ощутить следом гнетущее странное чувство, которое тут же пытается развеять торопливыми разговорами и попытками забыться в чём-то ином.

  Она благодарна Генри слишком сильно, благодарна за то, что он не стал ругаться, когда она пролила на него чай, что не стал осуждать её или требовать оплаты одежды – напротив, он её успокоил, робкую незнакомку, попытался быть рядом, сделал всё, что в его силах, лишь бы она не плакала и улыбалась. И Лира знает, чувствует, что это очень многое. Что это очень глубокое важное «многое».

  — Мне кажется, — проникновенно шепчет девушка, заглядывая в глаза, — любая история, которую может рассказать твоё сердце, обязательно скрасит этот вечер.

  Беловолосая даже подаётся ближе, смотрит в чужое лицо, улыбается мягко, всматривается в эмоцию, в чужое чувство. Следом, когда ловит то самое, что хотела углядеть, осматривает местность, ощущая в этом потоке глубокое удовлетворение, наслаждение. Вечерние огни согревают душу. Пока ещё не слишком холодно, мерно влажно, и тихий отдалённый шум людей, запах выпечки, кафешек и прилавков магазинов ласкают сердце. Лира с любовью к миру и к жизни всматривается в далёких прохожих, в их мерное течение быта, в то, что они делают – казалось, она отвлеклась, наблюдает с нежностью, с благоговейным восхищением, с глубоким признанием важности каждой единицы жизни, с признанием собственных глубоких сильных чувств к устройству мироздания.

  Лира почти не дышит, наблюдая за кронами едва колыхающихся деревьев, за огнями, что стойко горят, освещают оранжевым солнцем бледности тропы. Серый взгляд снова ложится на высокого Генри, и девушка с извинениями улыбается: она понимает, ощущает, что отвлеклась. Она мягко пытается зарисовать черты мужчины, её нового тёплого знакомого, который уже почти не тревожит собою. Он сидит элегантно, важно, и девушка даже почти не отвлекается на шум работающей рядом закусочной, только лишь ловит носом вкусные запахи и мечтает, когда их времяпрепровождение кончится, прийти домой и вцепиться в отличный кусок мяса. Живот тихонько урчит голодом, но Лира смотрит лишь на уточнённого Генри, черты лица которого становятся девушке всё приятнее и милее сердцу, словно со временем знакомства в такой интимной тёплой обстановке он становится максимально в её вкусе.

  Его глубокий, подёрнутой тоской взгляд не может не нуждаться в тихом внимании, в поддержке, и беловолосая невольно замечает, что хочет вдруг обнять и спросить, всё ли в порядке. Она хочет услышать правду. Хочет стоять рядом и утешать так, как недавно утешал её он. Но она видит, понимает, что вряд ли Генри вдруг позволит ей стать его утешением, вряд ли позволит проявить к нему такое особое внимание, особенно от такой низенькой извечно взволнованной беловолосой девчонки, чьи белые пряди то и время норовят ниспасть на лицо. Лира грустно улыбается, кажется, немногим, но понимая ситуацию, понимая напряжение, и её глаза слезятся в ответ, и она не может ничего сделать, ничего сказать, только лишь смотреть в его красивое необычное лицо, изучать светлые локоны, игру света на коже и одежде, понимать, что, возможно, она сделала что-то не так, что стоило поступить иначе, сказать иное или промолчать вовсе. И что ей не хотелось бы осознать, что они больше никогда не встретятся или вдруг останутся лишь печальными друг для друга незнакомцами. Девушке кажется, что она сделает всё, чтобы подружиться с Генри или хотя бы оставить о себе тёплое, уютное воспоминание. Поэтому Лира печально опускает взгляд. Грустно.

  — Извини, — мяучит она дрожащим голосом. Ведёт взгляд туда же, куда и смотрит мужчина – всматривается в огни тихого суетливого города, вслушивается в ласковые мерные звуки. Девушка понимает – он видит куда больше. Знает куда больше её. И потому ведёт взор на самого собеседника, всматривается в него, в его белые локоны, в его задумчивый глубокий взгляд, в его глаза. Он хмыкает, и Лира мягко улыбается – она не знает, о чём он думает, но хочет понять, проникнуться, услышать его мысли, осознания, и потому звучит тихой вкрадчивой робостью: — о чём думаешь?..

  Его взгляд словно бы обретает большую ясность, и Лира задумчиво набрасывает его выражение, его эмоцию. Руки штрихуют одежду, ищут тот самый взгляд, обводят пряди. Взгляд серый вновь ведётся туда, куда смотрит задумчивый печальный Генри – девушка видит тоскливые звёзды, им пока ещё одиноко, но беловолосая знает, что вскоре на небе зажжётся сотня звёзд, которая станет ориентиром каждому путнику и зажжёт не одно трепетное сердце. Лира слабо улыбается, ища взором новые звёзды. Темнеет быстро, и молодая художница благодарна тому, что рядом есть мерный тёплый фонарь, освещающий стол и позволяющий рисовать и дальше. Серые глаза задумчиво смотрят на тёмное море – в голове внезапно рождается желание, стремление тут же броситься искупаться, потащить за собою Генри в эту тьму, зажечься огнём ярким, утонуть в тёплой воде и раствориться в жизни.

  Она рисует дальше, понимая, что времени осталось мало. Затемняет некоторые места, где-то напротив, растушёвывает, пытаясь передать суть тихого задумчивого собеседника. Лира вдруг понимает, что Генри очень, очень сильный маг, сильный человек, и для неё ценно то, что сейчас, вопреки своим делам, вопреки возможной скуки с нею, он рядом, он позволяет ей тратить его время, быть тут. И девушка глубоко благодарна. Слушает его внимательно, хихикает, тут же представляя на месте ученика Генри своего Учителя.

  — Почему ты так думаешь? — уточняет ласково девушка, заканчивая рисунок и пряча его под другими листами скетчбука. Она боится показать свою работу, расстроить недостаточным качеством, и потому словно бы делает вид, что ничего не было. Ставит локти на стол, сцепляет пальцы в замочек и кладёт на них тонкий подбородок, всматриваясь в черты лица Генри. — Мне кажется, такой как ты, не может не запомниться, — с чувством делится Лира, обнажая ту самую истину, в которую глубоко верит. Вряд ли кто-то мог бы не понять при тесном коннекте с Генри, что он силён, многое может. И его доброе сердце способно пробить любую горечь. И вряд ли беловолосая могла бы согласиться, что такого человека можно забыть. Только если это кто-то совсем невнимательный и не желающий помнить. Как, например, она, вычеркнувшая большую часть прошлой жизни из себя, потому что было слишком больно.

  Опускает печальный взгляд, сбегая от воспоминаний.

  — А знаешь, у меня есть Учитель, и он такой... Эмоциональный, такой важный, такой... Хм, он знает себе цену, но мне не всегда удаётся его понять. Хотя он очень красивый, элегантный... И чему-то я действительно у него учусь. Хотя я всегда сомневалась в том, что способна к обучению, — мяучит с тоской девушка, склоняя голову набок. Ей не верится, что она к чему-то способна, а Учитель не ошибся в ней. — Мне кажется, я всегда делаю что-то не так. Извини за пролитый чай ещё раз, пожалуйста, — грустно мяучит девушка, ловя пряди волос и невольно их оттягивая, словно ей необходимо переключиться, сменить на что-то иное фокус.

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

—У тебя нет причины извиняться передо мной...если ты извиняешься без причины, то это неправильно, так ты выставляешь себя как слабая личность, на которую легко взвалить любую вину, особенно, если она не твоя...—Генри сидел неподвижно, подняв руку в воздух, застыв в момент нерешительности. Он чувствовал, как тяжесть невысказанных слов висит в воздухе между ними. Его желание утешить Лиру боролось с уважением к ее границам. Он видел тревогу, отразившуюся на ее лице, и это затронуло струны его естества. Легкий ветерок шелестел в деревьях, неся с собой запах сосен и сырой земли. Солнце опустилось ниже, заливая ландшафт теплым светом. Глаза Демиурга метнулись от заката к звездам, которые начали мерцать вдалеке, их слабый свет пронзал сгущающуюся тьму. Пока он сидел там, разум кружился от противоречивых эмоций. Огненно-оранжевые огни, пархающие в прорезях его маски, постепенно превратились в нежные мятно-зеленые¹ эллипсы, мягкий и успокаивающий оттенок, который, казалось, противоречил его внутреннему смятению.

Его взгляд скользнул к альбому Лиры, когда она была поглощена рисованием. Он мог видеть силу ее сосредоточенности, ее карандаш, целеустремленно двигающийся по странице. Это было долгожданным отвлечением от напряжения, висевшего в воздухе. Мир вокруг них, казалось, затаил дыхание, словно ожидая, пока кто-то примет решение. Но он оставался неподвижным, пойманный в паутину противоречивых мыслей и эмоций. Воздух потрескивал от невысказанных слов, и он почувствовал укол беспомощности. В этот момент Генри вспомнил, что иногда лучший способ выразить поддержку — просто присутствовать. Он не мог изменить ситуацию, но мог предложить свое молчаливое общение. И поэтому он остался сидеть, его глаза метались между меняющимися цветами неба и движениями рук Лиры, пока она рисовала, безмолвное присутствие в ее мире.—...да так...просто пытаюсь понять, насколько уместно сравнивать город с муравейником или ульем...

—Чувствую, что скорее всего так оно и есть...он, не тот человек, который станет рассказывать нечто подобное...в особенности, что принадлежит к Ордену Хаоса...когда я член Ордена Порядка...—Пальцы Генри слегка дрожали, когда он возился с тканью кармана своего костюма, гладкая поверхность которого скользила под его прикосновением. Осторожным рывком он извлек свой мобильный телефон, гладкое устройство блестело в угасающем свете. Экран был освещен каскадом уведомлений, подавляющее количество сообщений требовало его внимания. Он знал, что рано или поздно ему придется на них ответить, но сейчас его внимание было сосредоточено на другом. Глаза просматривали множество сообщений, каждое из которых было крошечным окном в чужой мир, проблеском его мыслей и эмоций. Он мысленно отметил, что ответит им позже, чувствуя, как на него давит груз ответственности. Положив телефон на стол, Порядочный медленно вздохнул и переключил свое внимание на ленту новостей, цифровое полотно текущих событий и социальных сдвигов. Его маска нахмурилась, когда он впитывал важные темы, мелькавшие на экране. Были истории триумфа и трагедии, потрясений и стойкости, каждая из которых оставила свой след в сознании.

Телефон бездействовал на гладкой поверхности, его свечение отбрасывало неземной свет на столешницу. Взгляд Генри скользнул мимо него, привлеченный бескрайними просторами ночного моря, которое, казалось, манило собой. Мысленно он почти мог слышать ритмичный грохот волн о берег, чувствовать соленый привкус морского бриза на языке. Несмотря на расстояние и препятствия, он почувствовал необъяснимое влечение к далёкому берегу, представляя себе безмятежную красоту, лежащую за лесопарком. Мысль об этой спокойной сцене дала на мгновение передышку от тяжести мировых проблем, и он позволил себе на мгновение перенестись в эту идиллическую обстановку в своем уме.

Он заметил. Глаза Генри на мгновение скользнули по пустым листам альбома Лиры, тонкий шорох бумаги был едва слышен в тихой атмосфере. Он видел ее быстрое, скрытное движение, то, как она спрятала рисунок под пустыми страницами, как будто надеясь, что он останется незамеченным. Но память у него была острая, и он помнил данное ему обещание — предложение запечатлеть его изображение на бумаге, жест, который привел их к этому моменту. Его рука лежала на столешнице с открытой ладонью и приподнятыми пальцами, молчаливым приглашением раскрыть то, что она спрятала. Она не могла не заметить, как сжимались и разжимались его пальцы, как целенаправленно двигалась каждая фаланга, за исключением большого пальца, который оставался неподвижным. Это было тонкое движение, бессловесная просьба, которую можно было интерпретировать как «подай это сюда» или «покажи мне, что там», молчаливая просьба в прозрачности.

Тем не менее, даже когда он молча убеждал ее поделиться своим творением, взгляд Демиурга оставался прикованным к далекому горизонту за сосновыми верхушками. Это был не отстраненный взгляд, задумчивый или отвлеченный, а скорее сознательный выбор остаться в настоящем моменте. Он остро осознавал симпатичную девушку, сидевшую напротив него, ее беспокойство было видно в каждой черте юного лица, в каждом едва заметном движении рук. В тот момент он остро почувствовал тонкий баланс между их общей реальностью и скрытыми эмоциями, которые сохранялись между ними. Тяжесть ее невысказанных тревог висела в воздухе, смешиваясь с невысказанным напряжением ее скрытых произведений искусства. И пока он ждал, пока она раскроет то, что скрывалось под поверхностью, он оказался вовлеченным в тонкий танец предвкушения и понимания, уже полностью присутствуя рядом с девушкой, которая слишком беспокоилась обо всем на свете.—Почему ты так думаешь?..Я знал его, когда ему не было ещё второго десятка...может просто забыл...

—А можно задать не скромный вопрос?..Кто твой учитель?..Мне важно не статус, мне важно имя...хотелось бы понять, может это кто-то из моих знакомых на Лирее...—Вздох Порядочного наполнил тишину, тяжелый, который, казалось, нес в себе груз мыслей и эмоций. Когда он повернулся всем телом к Лире, едва заметное изменение его позы говорило о многом. Глаза, словно хамелеоны, казалось, снова изменили форму и цвет. Некогда знакомый ореховый оттенок теперь превратился в нечто совершенно иное — огоньки в его глазницах напоминали маленькие четырехконечные звезды, их тусклый золотой² свет пронзал воздух и отбрасывал ярко-выраженное сияние. Эти загадочные сферы, казалось, сосредоточились на Лире, их интенсивность есть непоколебимость, пока они врывались в нее с каким-то потусторонним фокусом. Будто он сосредоточил в своем взгляде саму суть звездного света, наполнив его почти гипнотической силой, которая привлекла ее и потребовала полного внимания. Его непоколебимый взгляд давал понять, что в этот момент в мире не было ничего, что имело бы для него значение, кроме нее. Все его существо, казалось, сосредоточилось в этом месте, в этом разговоре, словно он очертил вокруг них обоих защитный круг, отгородившись от остального мира.

Когда он слегка наклонился вперед, его рука изящно скользнула по столешнице, а указательный палец провел металлической вставкой в форме когтя на конце фаланги. Мягкий скрежет металла по дереву создал нежный, ритмичный звук, подчеркивающий серьезность момента. Каждое намеренное движение его пальца, казалось, отражало тяжесть мыслей, тихое шуршание становилось тонким знаком препинания в тишине между ними. Спокойствие в его поведении было ощутимым, безмятежное присутствие, казалось, окутало это место.—...все проблемы зачастую только у нас в голове...потому накручивать себя лишний раз не стоит, Лира...Я уже давно простил тебя, так что перестань, пожалуйста...ничего страшного по итогу не произошло...

—Официант...—Когда другая рука Порядка поднялась, пространство внезапно наполнилось коротким, но резким щелчком, звуком, который прорвался сквозь окружающую болтовню и звон столовых приборов. Это был звук, который требовал внимания, и это удалось. Официантка, молодая женщина с деловым и изящным видом, повернула голову в сторону шума, осматриваясь, пока не остановилась на их столике. Щелчок выполнил свою задачу, и теперь рука Генри мягко вернулась к столу. Его взгляд, светящийся загадочными огненно-оранжевыми огнями, казалось, очертил еще одну фигуру в окружении — саму официантку. Как будто его глаза вели с ней безмолвный диалог, метаясь взад и вперед между ней и Лирой, словно ища во взгляде последней что-то, прежде чем снова вернуться к официантке.

Когда молодая брюнетка подошла ближе, ее поза излучала профессионализм, униформа была четкой и безупречной. Взгляд Демиурга оставался прикованным к ней, непоколебимый и сосредоточенный, как будто он молча призывал ее подойти ближе. Его глаза передавали ощущение открытости и искренности, приглашая ее к разговору с невысказанной серьёзностью, которая противоречила его спокойной внешности.—...принести пожалуйста две чашки чая, клубничное парфе и...стейк с овощным гарниром...


1. Отвлеченность — цвет глаз Демиурга Упорядоченности имеет свойство отображать его настроение, куда подробнее можно посмотреть в разделе анкеты "внешность".

2. Спокойствие— цвет глаз Демиурга Упорядоченности имеет свойство отображать его настроение, куда подробнее можно посмотреть в разделе анкеты "внешность".

[Лира]

Все, что ей остаётся это кивнуть в ответ на жёсткое отсекание, исправление ее мыслей, ее желания дать понять, что Лира правда сожалеет, что ей не все равно. Но Генри, как она видит, отрезает эту часть, отвергает, расставляя ее поведение по полочкам, объясняя, что она может казаться... Слабой.

  Девушка угрюмо опускает взгляд. Она... Слабая? Правда? Должна была давно смириться с этим, но разум неизменно цепляется за ощущение собственной никчёмности, и беловолосая с трудом находит в себе силы признаться, что она действительно слабая, несмотря на обучение у Учителя, несмотря на то, у нее есть некий потенциал и силы. Девушка грустно водит пальчиком по столу, гадая, неужели она настолько очевидно бессильная, что мужчина может счесть ее искренние чувства
слабостью?

  «Но я правда виновата...»

  Лира понимает, что ей всю жизнь не хватало сил, уверенности в себе, чего-большего, что могло бы навсегда перекроить ее историю, ее жизнь. Быть может, она могла бы спасти отца и маму, когда разбойники пришли грабить дом? Быть может, она тогда бы не позволила бы себя схватить, если бы была достаточно сильной? Она тогда бы не скиталась несколько лет по земле в поисках приюта, а могла бы заработать себе средства на дом, на небедную жизнь.

  Зубы сжимаются, и осознание больно бьет по сознанию - Лира бы хотела быть сильной, но прошлое не перекроить, а дрожь в руках не изменить сиюминутно.

  Серые глаза следят, как сквозь маску просвечиваются жёлтые огни, сменяющиеся медленно, лениво на оттенок нежной мяты, что невольно придавал покой и тихое умиротворение.

  Ответ мужчины рождает глубокую задумчивость на лице девушки. Муравейник? Не слишком ли мало ценности было бы тогда в городе, если бы так можно было бы сравнивать? И Лира едва ли могла бы сказать, что, несомненно, то неуместно, ведь отчасти, если чуть присмотреться, если взлететь птицей белой над городом, то несомненно мельтешащие люди и транспорт будут похожи на маленьких суетливых муравьев.

  — Ох, должно быть, это действительно сложная работа, — робко произносит девушка, не представляя, в чем конкретно заключается деятельность мужчины. Теряет ли он сейчас время с ней? Сожалеет о встрече? Становится так неловко, что хочется уйти. Лира смотрит как Генри выуживает из кармана мобильное устройство, смотрит в экран. Непроницаемая маска с прорезями глаз освещается светлым, и девушка невольно задумывается о том, что, должно быть, мужчина скрывает своё лицо потому, что оно выглядит как-то неестественно. Лира душит в себе любопытство, ощущая лишь то, что от Генри веет силой и чем-то божественным, отчего непозволительно хочется лепетать и смущаться, что, впрочем, и делала беловолосая почти все время, стараясь игнорировать ауру собеседника. Вот телефон ложится на столик, пальцы так никому и не набрали ответ, и Лира едва заметно благодарно улыбается, понимая, что чувствовала бы себя убито, если бы он стал бы отвлекаться.

  — Должно быть, Вы многим нужны, — замечает, переводя взгляд на тёмное море, куда душой тут же захотелось податься, зайти в прохладную воду и раствориться в глубинах, отдаться течению и воле природы.

  — Прости, просто вышло не так, как я ты хотела, — оправдывается. Конечно, Генри замечает ее попытку скрыть рисунок. Поэтому он жестом просит отдать ему спрятанное, и девушка, чувствуя несокрушимый приказ, указание, механически открывает скетчбук, и, ничуть не сомневаясь в том, что делает, аккуратно отрывает по линии пунктира страницу с изображённым на ней Генри, который сиял огненными глазами и задумчиво куда-смотрел сквозь маску. Ей удалось запечатлеть ласкающий волосы ветер, узреть многое и вычертить карандашом. Пальцем тушуя тени, девушка получила неплохо изображение мужчины. Магией она добавила цвета.  Когда сервер глаза поднимаются на мужчину, он все ещё смотрит на морской горизонт, словно мыслями пребывая не здесь, но все ещё тонко чувствует девушку и то, что она пыталась скрыть.



  — Я бы тебя не забыла, — твёрдо с трепетом мяучит Лира, выдыхая беспокойство. Генри задаёт вопрос, давая иллюзию выбора, но тут же тушит ее окурком о ладонь, спрашивая следующий вопрос. Беловолосая кивает, готовая ответить. — Его зовут Цзин Бэйюань, должно быть, ты о нем слышал? — уточняет девушка, заглядывая в прорези маски.

  Он вздыхает, и Лира сжимается на стуле, понимая, что, должно быть, от нее устали. Она отводит взгляд, всем телом чувствуя, как глаза, сменившие свой цвет снова, сосредоточены на ней. Щёчки краснеют. Но словно против воли серые глаза концентрируются на жёлтых огнях, и весь мир, казалось, исчезает, сходит на нет, оставляя лишь Генри, изучающего каждую ее эмоцию и Лиру, с трепетом внимающую его влияние. Ей кажется, что на нее смотрит весь мир, весь небосвод, и девушка сглатывает, растворяясь в тихом чувстве.

  Он мерно стучит когтём по столу, и в такт звуку медленно произносит простые истины, почти гипнотизируя девушку в новых убеждениях.

  — Прошу прощения за извинения, — потерянно отзывается, чувствуя, как сердце торопливо стучит в груди.

  Лира понимает, что Генри невероятно сильный, когда выходит из транса, когда его жест, щёлканье пальцев запросто призывает красивую официантку. Она подходит ближе, и беловолосая стушёвывается, ощущая себя донельзя неловко и странно.

  — А мне, пожалуйста, если можно, воды, — мяучит торопливо, спотыкаясь в звуках, когда официантка принимает заказ. Живот урчит голодом, но Лира с пустыми карманами, платить нечем. Поэтому она лишь сидит, готовая смотреть без всякого неудовольствия как будет питаться таинственный Генри.

  — Знаешь, это будет звучать глупо, но... Меня ужасно тянет к морю сейчас. Ты не хочешь искупаться? — предлагает тихо одухотворённый голосом, поглядывая на морскую гладь. — После еды, конечно же. Но я не принуждаю совсем.

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

Генри был там, фигура загадочная и отстраненная. Его глаза, скрытые за маской, казались окнами в пустоту, лишенную каких-либо эмоций и понимания. Он будто существовал в мире, не затронутом сложностями человеческих чувств, в месте, где сочувствие и сострадание не имели никакого веса. Пока он смотрел вдаль, его поза была неподвижной и непоколебимой, ясно, что Порядок оторван от окружающего мира. Отсутствие эмоций сделало его неспособным формировать значимые связи с другими, неспособным понять радости и горести, которые окрашивали человеческие взаимодействия. Не имея способности чувствовать, он подобен машине, работающей на автопилоте, но лишенной какой-либо истинной цели или стремления. Его существование казалось пустой оболочкой, лишенной целей, амбиций и желаний. Внутри него не горел огонь, не было искры мотивации, которая могла бы двигать вперед. Демиург просто существовал, пассивный наблюдатель в мире, который он никогда не мог по-настоящему понять. Итак, было ясно, что кто-то вроде него, который не мог понять тонкости человеческих эмоций, не имел права диктовать, что должны чувствовать другие. Его равнодушие и отстраненность сделали его посторонним, зрителем в мире страстей и чувств.

Когда огненно-оранжевый свет из прорезей маски отбрасывал жуткое сияние на его ничего не выражающее "лицо", это было резким напоминанием о пустоте, что жила внутри него. Генри был существом, дрейфующим в море эмоций, неспособным ориентироваться в бурных водах человеческого бытия. И пока он находился там, потерянный в своем собственном мире небытия, видно, что он навсегда останется чуждым теплоте и глубине обычных чувств для всех, кто их испытывает.

—Быть последователем Демиурга Упорядоченности?..Хотя, наверное, не важно, просто Демиурга...не знаю даже как тебе ответить на такое...Скорее всего, как когда, потому как в Ордене Порядка Демиург воспринимается не как икона для самозабвенного поклонения, а как довольно влиятельный начальник, работодатель...а работу у него можно брать по собственному желанию в любое время, когда же в другое занимаешься своими делами, грубо говоря — свободный график...как-то так...—Генри посмотрел на девушку перед собой, его глаза скрыты за маской, скрывающей истинные намерения, как и внешность, что была вопросом для большинства любопытных смертных. Медленно он опустил взгляд, изучая ее черты с отстраненным, еле тлеющим любопытством, подмечая реакции Мирлесс на пристальный взгляд со стороны другого человека. Пока она говорила, он слегка наклонил голову в сторону, словно пытаясь разгадать загадку новой знакомой.

Время, проведенное с Лирой, может показаться пустой тратой времени, легкомысленной поблажкой перед лицом более насущных дел. В конце концов, Генри мог заниматься организацией, заключать сделки и продвигать божественные интересы. Но для него было что-то притягательное в присутствии девушки, что привлекло его, несмотря на то, что его рациональный разум говорил ему обратное. В Лире была сложность, которая очаровывала, глубина эмоций и мыслей, казалось, затягивала, словно водоворот, всесильная природная стихия. Ее слова и действия создавали рябь в спокойных водах разума, заставляя ориентироваться в бурных потоках ее внутреннего мира. Быть с Лирой словно означало нырнуть в океан мыслей и переживаний, каждая новая эмоция грозила захлестнуть с головой и утянуть на глубину, если он вовремя не выплывет на поверхность. Ее чувствительность к предполагаемому пренебрежению или обидам добавляла дополнительный уровень сложности взаимодействию, поскольку Генри действовал осторожно, чтобы не причинить ей беспокойства. Но казалось, что оно появляется все равно, как бы ты не старался. Несмотря на неуверенность и замешательство, которое приносило присутствие Лиры, Немезида не мог отрицать очарование ее компании. Между ними было магнетическое притяжение, связь, которая бросала вызов логике и разуму. И пока он был там, погруженный в созерцание этой загадочной девушки перед ним, то не мог не задаться вопросом, какие секреты скрываются под ее, казалось бы, хрупкой внешностью.

—...должно быть...но все равно, тех кому я не нужен — больше...—Демиург осторожно держал в руках лист скетчбука, бумага слегка проминалась под его прикосновением. Глаза скользнули по замысловатым линиям и оттенкам рисунка, открывая его собственный портрет, одновременно настолько знакомый, сколь и чужой. Талант молодой девушки очевиден в том, как она с такой точностью передала черты своей модели, но в рисунке была какая-то грубость, намекавшая на ее неуверенность, или неопытность. Изучая эскиз, Порядок не мог не почувствовать укол сочувствия к девушке, которая его создала. Он слишком хорошо знал, какая неуверенность в себе может мучить художника, страх осуждения и отвержения, который часто сопровождает разделение своей работы с другими. Ему было ясно, что она вложила в произведение все свое сердце и старание, но ей не хватило уверенности, чтобы представить его ему. Потому она попыталась спрятать работу.

Мысли обратились к самой Мирлесс, сложной личности, внутреннее смятение которой отразилось и в ее искусстве. Он признал ее склонность позволять эмоциям определять решения, черту, которая отличала ее от других, но также делала ее уязвимой для боли, которой было много вокруг. Хоть он и уважал ее индивидуальность, он не мог отрицать проблемы, возникающие при общении с таким чувствительным человеком. По его опыту, общение с такими людьми, как она, требовало тонкого баланса сочувствия и осторожности. Одно неверное слово или действие может быть легко истолковано неверно, что приведет к непредвиденным последствиям. Понимал, как важно осторожно обращаться с ней, помня о том, как его слова и жесты могут повлиять на ее хрупкую психику. Размышляя этом, не мог не чувствовать ответственности перед той, что его нарисовала. Он хотел поддержать ее творческий потенциал, помочь ей увидеть ценность своей работы, несмотря на ее сомнения.—...ничего страшного...я уверен, что ты сможешь сделать так, чтобы тебе понравилось то что сама нарисовала, верно?..—Генри осторожно скатал рисунок в тугой цилиндр, его движения обдуманные и точные. Бумага, теперь свернутая в трубу, удерживала вес эскиза в своих пределах. Он чувствовал текстуру бумаги кончиками пальцев, легкое сопротивление, когда сворачивал ее, следя за тем, чтобы никакие складки не испортили изящное произведение своеобразного искусства.

Как только рисунок был аккуратно свернут, он потянулся за небольшой резинкой, которую держал в кармашке сумки для таких случаев. С привычной легкостью он закрепил ее вокруг центра, убедившись, что она достаточно тугая, дабы удерживать рисунок на месте, но не настолько тугая, чтобы не повредить бумагу. Эластичная резина плотно облегала трубку, создавая надежное уплотнение, которое защитит эскиз во время его транспортировки. Держа в руках свернутый рисунок, Немезида размышлял о том, как важно бережно обращаться с подобными бумагами. Рисунки, свитки и документы были не просто листками бумаги — они являли собой сосуды творчества, знаний и истории. В их волокнах хранились истории, воспоминания и эмоции, так что крайне важно относиться к ним с уважением и почтением.

Генри так же знал, что рисунки, подобные тому, который он держал в руках, нужно беречь и сохранять. Они были окнами в естество художника, выражением его сокровенных мыслей и чувств. Согнуть, сложить или скомкать такое произведение было бы кощунством — предательством времени, усилий и страсти, затраченных на его создание. С чувством ответственности и почтения аккуратно поместил свернутый рисунок в сумку, на самый верх, гарантируя, что он останется в безопасности во время путешествия.—...выглядит интересно...я и не думал, что в моей внешности есть что-то от совы...занятно...

—В каком смысле?..—Его охватила волна ностальгии, переносящая в давно минувшие времена. В этот момент он вспомнил своего ученика — молодого князя, который когда-то украсил своим присутствием его бытие. Воспоминание о мальчике заполонило разум, и по какой-то необъяснимой причине он обнаружил, что проводит параллели между видением прошлых лет и Лирой, находящейся перед ним сейчас. Мысленным взором Генри видел юного наследника таким, каким он был в детстве: энергичной и решительной душой, с силой воли, которая противоречила его нежному возрасту. Мальчик обладал твердой решимостью и целеустремленностью, которые двигали его вперед во всех начинаниях. Он был решительным в своих выборах и непоколебимым в стремлении к совершенству. И все же под этим фасадом решимости скрывалась доброта и мягкосердечие, которые вызывали трепет к нему у многих, кто его знал.

Генри вспоминал, что молодой ученик чувствителен к мельчайшим нюансам эмоций, как даже малейшее слово или жест могли пробить его доспехи и коснуться чувств. Он был подобен хрупкому цветку, нежному и уязвимому, но излучавшему красоту, которую невозможно игнорировать. И теперь, глядя на Лиру, Порядок видел отголоски той же чувствительности, того же нежного духа, сияющего в ее глазах. Но была разница — резкий контраст между эоном и ученицей перед ним. Немезида знал, что мальчик превратился в мужчину, и вместе с этим ростом произошла трансформация. Уже не тот юноша с открытым сердцем, которым он был когда-то, этот человек научился прятаться за маской, щитом, защищающим от суровости мира. Казалось, он построил стены вокруг своего сердца, стены, которые держали других на расстоянии, стены, которые защищали его от боли и уязвимости.—...ну как же...князь Наньнина, благородных кровей, с винодельней, на которой производят алкоголь высокого качества, последователь Хаоса, искусный маг, хотя в детстве никак не хотел использовать Атакующую школу магии, потому имел потенциал в защитной...а так же мой ученик, если мне не изменяет память, то для всех учеников, учитель учителя считается дедушкой...традиция, Лирейская или именно из Наньнина — мне не известно...

—Все в порядке, тебе не стоит извиняться, если на то нет необходимости, а ещё лучше, не извиняться помногу, да постараться исправить оплошность...но ты уже это сделала...—Официантка целеустремленно вернулась к столу, ее движения казались быстрыми и эффективными, пока она балансировала с подносом, с едой и напитками. С привычной легкостью она поставила перед Мирлесс стакан прохладной, освежающей воды, конденсат которого блестел в мягком свете кафе. Напротив Демиурга она осторожно поставила поднос с дымящимся горячим стейком и шариками отменного мороженого, дразнящий аромат разносился по воздуху и заставлял желудок урчать в предвкушении. Когда девушка отступила назад, Демиург протянул деньги за заказ, в виде специальной карты, которую можно обналичить, глаза его сверкнули решимостью, когда он потянулся к тарелке с шипящим стейком. С самого начала было очевидно, что он заказал мясное блюдо, думая о Лире, и его жест был молчаливым, но глубоким признанием ее таланта и доброты, которую она оказала ему. Без колебаний он пододвинул к ней тарелку с сочным стейком через стол, его непоколебимый взгляд молча выразил намерение убедиться, что она не останется голодной. И не откажется от еды.

Мороженое оставалось нетронутым на подносе перед ним — сладкое искушение, которое он всегда брал для себя. Несмотря на его собственное стремление к сливочному угощению, внимание Генри было непоколебимым, когда он смотрел на Лиру со смесью решимости и ожидания. Немезида не мог вынести мысли о том, что она сидит здесь голодная, а ее талант и щедрость заслуживают большего, чем простое спасибо, даже если сделала она это ради прощения. В тот момент действия Генри говорили о многом – его невысказанное послание было ясным и непоколебимым. Предложив стейк Лире, он не только отплатил ей за прекрасный рисунок, который она ему подарила, но и подтвердил ее ценность и достоинство. Это был жест солидарности и уважения, молчаливое заявление о том, что отказ не будет принят и что она имеет полное право наслаждаться предложенным ей угощением.—...одной водой сыт не будешь...в плане еды и досуга...пока ещё летние деньки, вода будет самое то, но подолгу в ней находиться не стоит...тем не менее, я думаю, что не могу и не хочу тебе отказывать...так что доешь и вот тогда уже иди купаться...

[Лира]

Лире кажется, что Генри не с ней. Он застывает изваянием, отрешённой статуей умиротворения, порядка, тишины. Кажется, словно весь окружающий шум мне его, вне системы и ушей. Словно он выше всего, смотрит сверху. Кажется, что ему слишком скучно в этом мире. Словно всё понятно, до простого обычно и потому в движениях, в мыслях хранится отрешённость. Девушка ёрзает на своём месте, ощущая внезапный ночной холод – она одета слишком легко и просто, слишком ощутимо ветер покусывает кожу. Мурашки одаривают вниманием беловолосую. Лира слабо улыбается, ощущая, как в груди всё сжимается от тоски: что именно заставляет Генри быть таковым отрешённым? Ему скучно с ней? Она ему понятна до конца, до кончиков ресниц? Тонкие ручки упираются в стул, серый взгляд пытается поймать то, на что же смотрит мужчина. Неясно. Непонятно. Ответа нет. И девушка, склонив голову набок, тихонько думает о том, насколько же она здесь по-настоящему не уместна. Быть может, было бы правильным здесь и сейчас уйти? Но, тогда как же попрощаться? Что сказать Генри, когда он, кажется, выпал из реальности, растворился, оставив лишь тело?

  Или это всё лишь грустная, тоскливая иллюзия?

  Лира щурится, заглядывая украдкой в чужие глаза-огни. Они сияют ярко, мерцают томительно и медленно, светом ярким ложатся на маску. Внезапно в голову приходит странное осознание – возможно, должно быть, под маской есть нечто, что неподвластно фантазии девушки. Есть что-то такое особое, иное, что горит огнём. Не просто так ведь Генри носит маску? Возможно, внутри он пуст и горит пламенем глубоким? Но Лира может только гадать. Она лишь посторонняя, наблюдатель, и не имеет права пойти на поводу у чувств и протянуть ручку, снять маску, чтобы увидеть, удовлетворить своё робкое мучительное любопытство.

  Генри отвечает на вопрос девушки размыто, вносит лишь крупицу знаний. Быть может, то лишь так кажется беловолосой. Быть может, он и правда не имел мысли объяснить всё подробнее. Лира с пониманием кивает.

  — Спасибо, — благодарит она, ощущая, что хочет спросить что-то ещё, уточнить, но отчего-то кажется, что голос подведёт, что не сможет сформулировать свой вопрос правильно и верно. Словно... Словно что-то точно пойдёт не так. — Наверное, быть Демиургом Порядка весьма увлекательно, — улыбается мягко, с трудом представляя, как в свободный график и собственный выбор работы может умещаться порядок. Быть может, хаос – и есть тот самый порядок? Возможно, стоит спросить, уточнить, поделиться мыслями и переживаниями, размышлениями, но Лира... не смеет. Страшно, тревожно, боится, что-то сделает не так. Не хочется излишне беспокоить собеседника с его отрешённостью.

  Кажется, она даже тихонько, едва слышно, скулит, не зная, что сделать, чтобы стало чуть более комфортно. Хочется отчего-то взять за руки встряхнуть, попросить о чём-то и... И одарить теплом, вниманием, отдать что-то от себя, от самого сердца, подарить любовь, чувства, эмоции. Но смеет ли Лира? Смогла бы? Конечно, она замечает, чувствует, как он на неё смотрит. И потому делает вид, что слепа к этому, ведь... это так смущающее, неловко. Генри словно изучает её, пытается понять, вникнуть в самую суть. Серые глаза наполняются печалью – едва ли девушка кажется себе интересной, едва ли может похвастаться чем-то, что может действительно вдохновить, захватит. То ли дело её собеседник. Он и сидит, как кажется беловолосой, величественно, сильно, сквозит глубокими чувствами и загадками. Едва ли, узнав Лиру настоящую, Генри захотел бы с нею продолжать общаться. Губы слабо улыбаются – да, девушка знает, что они не увидятся, потому что она слишком никчёмна.

  — Это логично, — голос мягким бархатом, — потому что Вас знают людей меньше, чем не знают. И ещё с меньшими Вы достаточно близки, чтобы люди могли считать, что Вы нужны им. Трудно быть нужным всем, на это, я думаю, никакого эмоционального ресурса не хватит, ведь близость ещё нужно поддерживать... — тянет девушка, пытаясь понять, верно ли до неё дошёл смысл слов или же она в чём-то ошиблась? Впрочем, важную мысль она произнесла, и грустный тоскливый взгляд ложится на поверхность стола – Лира признаёт, что у неё очень мало близких связей, и каждая кажется до непозволительного хрупкой. И это больно. Тяжело и больно. Девушка тяжело вздыхает.

  — Спасибо, — произносит тихо, соглашаясь с Генри. Она не без боли наблюдает, как он сворачивает в трубочку бумагу, как пальцы аккуратно заковывают в резинку рисунок. Замечание про сову сильно ранит девушку, но она не успевает отнять рисунок и порвать его, только грустно опускает голову вниз, сдерживая слёзы. Как обидно, когда сравнивают работы! Нужно было стараться больше или не рисовать вовсе, потому что... Тогда Генри бы точно-точно понравилась бы работа! Лира сжимает губы, выдавливает сквозь тяжесть: — простите. Я просто не умею рисовать.

  Она извиняется за то, что её подарок не был признан. За то, что не умеет рисовать. Ведь умела бы, то тогда точно бы не получила такого тяжёлого сравнения? К чему это было сказано? Лира старается не плакать.

  Сдерживает слёзы и почти нейтрально слушает рассказ об ученике, которым, как догадывается беловолосая, являлся сам Цзин Бэйюань. Девушка тихонько усмехается, всё ещё ловя флёр задумчивости и печали. Она не говорит о том, что, чувствует себя слишком ужасно и что едва слышит слова Генри. Нет. Она старается подстроиться, понять, быть в теме разговора и не теряться.

  — Да... Это он, — звонит слабо девушка, собираясь с силами, чтобы отпустить ранящую ситуацию. Она порывается извиниться снова, но Генри отсекает не говорить это столь часто, поэтому Лира замолкает на полуслове, чувствуя, как становится всё более несчастной и печальной для будничного тихого разговора.

  Всё тело вздрагивает, когда официант быстро приносит холодную воду и вкусный, ароматный и сочный стейк. Лира сглатывает слюну, но чувствует, что ничего не лезет в горло. Пусть и живот урчит голодом. Медленно придвигает к себе стакан и отпивает ледяной воды. Холодно. Неожиданно Генри двигает стейк на её сторону, и девушка в растерянности смотрит на мужчину, чувствуя, как по щекам стекают слёзы – она не выносит этой ситуации, всех этих событий. Он поясняет, что стейк её, и что только после еды она может пойти купаться. И это откидывает беловолосую в тяжёлые воспоминания, в моменты, когда ей нужно было что-то заслуживать, что-то делать, чтобы получить желаемое.

  — Как скажете, — механически отзывается, беря в руки вилку и ножик. Не утирает слёз, всхлипывает, дрожит, бездумно режет мясо на кусочки. Получает неумело, но Лира стискивает зубы, всхлипывает, икает, знает, что, если откроет рот, что разразится ещё более громким плачем и горем и не сможет ничего объяснить. И потому девушка молчит, только мерно делает своё дело. Разрезает всё. И смотрит пустым взором, гадая, сможет ли попросить рисунок обратно, чтобы удалось всё исправить и сделать лучше? Или... стоит молчать, а затем вдруг сбежать?

  Побег кажется наилучшим вариантом. И девушка кладёт со звоном вилку и ножик на тарелку.

  — Спасибо. И простите, — всхлипывает, вдруг ощущая, как из носа от перенапряжения течёт кровь. Поднимает удивлённый взгляд на Генри. Что происходит?

[Генри Волхайм]

[icon]https://i.imgur.com/tcgzDXhm.jpg[/icon]

Генри откинулся на спинку стула, чувствуя, как его захлестнула волна замешательства. События дня развернулись так быстро, что у него возникло ощущение, будто он попал в вихрь эмоций, которые не мог полностью уловить. Немезида не мог во всем этом разобраться, и это его озадачивало ещё больше. Глядя на Лиру, не мог не заметить, насколько они разные. Казалось, она хранила свое сердце на виду, ее эмоции всегда были выставлены на всеобщее обозрение, даже если старалась их прятать. Ее нежная и чувственная натура резко контрастировала с его сдержанным и стоическим поведением. Демиург выделялся своей способностью держать эмоции под контролем, оставаться отстраненным и логичным во многих ситуациях. Но эмоциональные всплески Лиры в какой-то степени огорчали его. Ее преувеличенная реакция на его слова, или действия, заставила его почувствовать, что она принимает все слишком близко к сердцу. Как он мог вести с ней содержательный разговор, если она не могла видеть дальше своих собственных чувств? Это, мягко говоря, расстраивало. Сильно расстраивало, но не потому что Мирлесс была такой, нет, а потому что он был таким, что не смог найти подхода к ней.

И все же, пока он сидел там, изо всех сил пытаясь ориентироваться в море эмоций, которые грозили захлестнуть его, Порядок не мог не почувствовать укол чего-то незнакомого. Было ли это сочувствие? Сострадание? Он не был вполне уверен. Все, что он знал, это то, что вышел из себя, тонул в волне эмоций, которые он не мог до конца понять. В этот момент Генри понял, что, может быть, просто может быть, чувствовать — это нормально. Было нормально быть уязвимым, ослабить бдительность и позволить себе испытать весь спектр человеческих эмоций. И когда он посмотрел на Лиру с широко открытым сердцем и обнаженными эмоциями, он почувствовал чувство связи, которого он никогда раньше не испытывал. Но эта связь была больше такой, что девушку хотелось успокоить, нежели открыться ей с более чувственной стороны, но без одного другого не добиться.

Может быть, просто может быть, ему не нужно было все время быть таким замкнутым. Возможно, была красота в уязвимости, в том, чтобы принять хаос эмоций и позволить им вести себя. И, может быть, просто возможно, он мог бы кое-чему научиться у девушки, сидящей напротив него, которая была как открытая книга с вечной драмой в ней. Когда эти мысли пронеслись в его голове, Демиург почувствовал, как его охватило чувство покоя. Возможно, не все всегда имело смысл. Может быть, было бы правильно отпустить ситуацию, сдаться бурному океану эмоций, который грозил поглотить его. И, возможно, только возможно, он сможет найти способ ориентироваться в этой новой и незнакомой местности с чувством изящества и понимания. Глубоко вздохнув, Генри выпрямился на стуле и с вновь обретенной ясностью встретил взгляд Лиры. Может быть, но не точно, он все-таки был готов принять хаос. Не сейчас, но когда-нибудь.

—Ну-ну...все в порядке, не торопись...—Когда Порядок медленно встал из-за стола, его движения были обдуманными и точными, деревянный стул тихо скрипел под его весом. Он положил руку на спинку, обхватил пальцами гладкое дерево и осторожно провел им перед Лирой. Нежным прикосновением он подтолкнул стул ближе к ней, создавая между ними небольшое, интимное пространство. Он сел рядом с ней, присутствие Демиурга, казалось, разрядило воздух вокруг них, его энергия спокойна и обнадеживает. Он протянул руку и начал переставлять предметы на столе, приближая их к Лире, словно создавая вокруг нее защитный барьер. Звон стаканов и шелест салфеток наполнили тихое пространство между ними, мягкая симфония движений. Когда он снова обратил свое внимание на Мирлесс, рука легла на ее макушку, его прикосновение казалось легким и успокаивающим. Нежным жестом протянул ей салфетку, белая ткань резко выделялась на фоне алых капель крови, портивших ее тонкие черты. Он осторожно протер ей нос, собирая капельки на белоснежной поверхности салфетки. Движения медленные и обдуманные, каждое действие наполнено осторожностью и вниманием к ней.—...вот так...—Генри слегка наклонил голову Лиры вперед, чтобы кровь не затекала внутрь. Мягкий шелест ткани наполнил пространство вокруг них, когда он закончил помогать ей, выбрасывая окровавленную салфетку в ближайший мусорный бак.

—Рисунок я тебе вернуть не смогу, уж прости, очень мне он понравился...оставлю себе на память о нашей встрече...—Последним штрихом Демиург потянулся, чтобы пригладить белоснежные пряди волос Лиры, нежным прикосновением заправив их за ухо. Его пальцы задержались на мгновение, интимность этого жеста говорила о многом в тихой обстановке, забыв обо всем. Когда он отстранился, от него исходило чувство нежности и сострадания, молчаливое заверение, что он был рядом с ней в этот момент уязвимости. В тот мимолетный момент, когда Генри сидел рядом с ней, их близость ощущалась в воздухе между ними, расцвело чувство связи. И когда он смотрел на юную художницы с непоколебимой добротой в огненно-оранжевых глазах, было ясно, что в этот момент он был не просто сторонним наблюдателем, а молчаливым стражем, предлагающим утешение и поддержку в трудную минуту.

Мягкое прикосновение материала его перчаток к ее коже, казалось, давало чувство облегчения, создавало барьер между ней и внешним миром. Глубоко вздохнув, Порядок протянул руки вперед, окутав Лиру теплыми и успокаивающими объятиями. Прижав ее милым личиком к своей груди, даря утешения и убежища, он прижал ее к себе, защищая от любопытных глаз и предлагая ей безопасное место в своих объятиях. Рука успокаивающе гладила ее по голове, нежная ласка, жест заботы и нежности. Другая рука рисовала успокаивающие узоры на ее спине, убаюкивающий ритм, который успокаивал и согревал ее в этот момент уязвимости. Генри почувствовал, как на него нахлынула волна благоговения, когда он прижимал эона к себе, не желая отпускать ее в нынешнем состоянии. Он чувствовал беспокойство, и голод, зная, что она на самом деле ничего не ела и нуждалась в утешении больше всего на свете, даже больше чем в пище. Тихим шепотом ей на ухо, едва слышными, но полными искренности словами, он выразил свою признательность за их знакомство и желание провести больше времени в этом интимном положении, пока она не будет готова высвободиться из его объятий. А пока он побудет мерзавцем, что пользуется женской слабостью.

[Лира]

Лира слышит глубокое дыхание Генри, его шумный выдох. Девушка не поднимает взгляд, но ощущает, насколько же собеседнику может быть тяжело с нею. Оно и понятно: суетится тут, то плачет, то пищит, то цепляется за рисунки, то старается угодить, то снова что-то не так.

    Она говорит себе, что всё нормально. Что всё, что происходит с ней – правильно, так и надо, и только она сама как личность – ошибка природы. Такое поведение неуместно. Каждый вздох лишний. Каждое чувство неправильно. Ей не стоит дышать. Не стоит говорить. Не стоит думать вот так. Нужно быть... другой. Нормально. Необходимо заставить сердце биться медленнее, не вырываться из груди резью и тяжёлым камнем, потребовать, чтобы оно не выламывало кости, лёгкие, а было такое же, как и у всех. Лира могла бы стараться быть правильной. Такой же, как и остальные. Она могла приучать себя быть другой. Сдержанной. Не чувствовать. Могла бы... Но каждый раз, каждый ничтожный раз, любая попытка обрывалась тем, что девушка лишь сильнее сходила с ума, путалась в себе, в ментальных цепях всё сильнее рвалась на свободу и сгорала душою от собственных рамок.

    Серые глаза с ужасом смотрят на Генри. Вдох и выдох сбиваются, путаются меж собою, буксуют, почти хрипят. Лира не понимает. Не осознаёт, что происходит, не чувствует, что что-то не так. И в голове мысль испуганная, просьба звонкая: «не капай, не капай». Но кровь из носа стекает ниже. Касается губ, крадётся украдкой вниз. Щекочет, но беловолосая застывает, словно всё происходит не с ней, а с изваянием, с кем-то неживым, иным. Не замечает, как подрагивают пальцы. Даже едва осознаёт, что мужчина медленно, осторожно и тихо двигает к ней стул, пересаживается поближе. Эта перемена кажется настолько незначительной, что в голове даже не складывается в картинку, в некое осознание. Она понимает не сразу, что он говорил, что всё в порядке.

    Первое движение происходит лишь тогда, когда посуда меняет своё положение на столе благодаря руке Генри. Он спокойно меняет вещи, казалось, выполняя свою определённую задачу, которая совершенно никак не связана с Лирой. И потому девушка выдыхает, отмирает, невольно приподнимает руку к носу, пытаясь понять, в действительности ли ей показалось, что потекла кровь или же это лишь иллюзия, придумка?

    Высокий мужчина кладёт руку на белокурую голову. Тонкие плечики вздрагивают. Салфетка аккуратно касается носа, вытирает капельки и ручейки алой крови. Лира не двигается, пока собеседник мягко удерживает её. Его прикосновения не крепкие, готовые словно бы отпустить в любой момент, когда взволнованная душа пожелает, но сероглазая не смеет и желать отстраниться. Покорно наклоняет голову, позволяя с носа упасть на салфетку ещё паре капель. Наконец Лира отмирает окончательно. Руки тянутся поправить салфетку, помочь вытереть кровь.
   
    Наконец рот и нос становятся чистыми, а кровь больше не течёт. Генри выкидывает салфетку, девушка наконец заглядывает в огни глаз мужчины. Она смотри испуганно, потерянно, робко, словно не находит слов или чувств внутри себя от страха. Хотя там, в глубине души всё бурлит, вопит переживаниями, спазмами ужаса. Из-за самой себя. Из-за ощущения, что это она что-то делает не так. Пальцы нежно заправляют волосы за спину, истерзанные губы девушки в благодарности слабо улыбаются. Генри мягко обнимает её, маленькую по сравнению с ним, высоким. Прижимает к своей груди, согревает собою, убаюкивает как маленькую. На серых глазах появляются слёзы, но Лира прячет их, прикрывает ресницы, лишь бы не всхлипывать, не показывать, что растрогана настолько, что хочется излиться влагой. Рука нежно гладит по тонкой спине, ведёт по волосам, по платью.

    Лира маленькой зверушкой ютится в объятиях, тонет в сонливости, в дурмане усталости, и потому тянется усесться на коленки, перебраться поближе. И смотрит огромными светлыми глазками снизу вверх на Генри, пытается понять его настроение.

    — Спасибо Вам! — мяучит грустно, тут же краснея от осознания, что ненамеренно забралась малознакомому существу на колени и теперь беззастенчиво обнимает его. Девушка дёргается и убирает руки, рассчитывая, что, если мужчина разорвёт объятия, вернуться на свой стул обратно, чтобы уже там разразиться словами благодарности. — Простите. Я просто слишком волнуюсь. Мне... Мне... сложно. Я странная. Я знаю. Наверное, мне пора и мне стоит уйти... Я благодарна Вам за помощь! И простите, что залезла на Вас, я просто иногда забываюсь в том, что происходит... Простите... — порывается уже сама встать, отстраниться, переместиться подальше от стыдной сцены. — Как Вы себя чувствуете? Я не причиняю Вам слишком много неудобств? — уточняет, потерянно заглядывая в глаза вновь, словно ответ ляжет приговором на шею Лиры.

[Генри Волхайм]

Он заключил маленькую Лиру в теплые объятия, прижимая ее к своей груди. Нежное прикосновение ее тела к нему было похоже на то, будто он держал на руках маленькую птичку. Он чувствовал мягкость ее пушистых белоснежных волос, медленно проводя по ним ладонью, наслаждаясь ощущением каждой пряди, скользящей между кончиками пальцев. После Лира устроилась у него на коленях. Он осторожно направлял ее, помогая найти удобное положение рядом с ним. Теплая щека прижалась к его груди, ища утешения в безопасных объятиях. Осторожным прикосновением он смахнул ее слезы. Другой рукой Порядок слегка поддержал ее спину, гарантируя, что она чувствует себя в безопасности и защищена. Ему не хотелось ничего, кроме как успокоить ее, облегчить ее боль и страхи в данный момент, чтобы можно было говорить нормально, а не через слезы и истерику. В этот момент он полностью присутствовал рядом с ней, сосредоточившись исключительно на том, чтобы обеспечить комфорт и уверенность девушке в своих собственных объятиях. Связь между ними становилась сильнее с каждым мгновением, поскольку Демиург вкладывал все тепло в успокоение обеспокоенного сердца Мирлесс. В этих объятиях, окруженных теплом и спокойствием, они находили утешение в присутствии друг друга, создавая момент чистой связи и понимания.

—...не за что...—Когда Генри осторожно взял Лиру на руки, он прижал ее к себе с чувством нежности и заботы. Его движения обдуманные и плавные, гарантируя, что она чувствует себя в безопасности и получает поддержку в его руках. Мягким прикосновением осторожно усадил ее спиной к спинке стула, наклонившись к столу, за которым сидела маленькая девочка. Потратив немного времени на то, чтобы скорректировать свое положение, Немезида убедился, что собеседница сидит удобно и правильно. Он с трепетом поправил ее волосы, заправляя выбившиеся пряди за ухо, чтобы они не мешали ей, смотреть на мир своими большими серебристыми глазами. Генри потянулся к тарелке с едой, которую он заказал для Лиры. Поставив его перед ней, он убедился, что все разложено аккуратно и под рукой. Аромат восхитительной еды доносился с блюда, соблазняя чувства и приглашая насладиться питательной едой, стоящей перед ней. Ей все ещё нужно было есть, чтобы чувствовать себя еще лучше и не быть голодной, потому что юная художница хотела еще прогуляться на набережную.

—...все в порядке, тебе не о чем волноваться...—Он уложил руку на голову маленькой Лиры, чувствуя под своими пальцами мягкость ее волос. Нежным поглаживанием начал ритмичными движениями ласкать ее, то был жест, призванный передать комфорт и уверенность среди неопределенности. Его прикосновения несли в себе ощущение тепла и нежности, молчаливое обещание, что все будет хорошо и что ей не нужно беспокоиться о хаосе, разворачивающемся внутри ее сердца. Когда его рука скользнула по ее голове, взгляд Порядочного встретился с взглядом Мирлесс, передавая чувство понимания и сочувствия, превосходящее слова.

Надеясь, что напряжение медленно отпустит ее миниатюрное тельце, Генри продолжал гладить ее по голове со спокойной решимостью. Его прикосновения наполнены чувством заботы и защиты, щитом от штормов, бушевавших за пределами их интимного пузыря безопасности. Он почувствовал, как она расслабилась под его прикосновением, рука постепенно двинулась вниз и нежно погладила ее мягкую щеку. Кожа под кончиками пальцев казалась гладкой и нежной, что резко контрастировало с суматохой, которая ее окружала. Каждым касанием он стремился передать ощущение мира и безопасности, напоминание о том, что она не одна сталкивается с любыми трудностями, которые ждут ее впереди. В тот момент, когда рука Генри двигалась с нежной точностью, между ними возникла связь, превосходящая слова. Это была связь, созданная посредством прикосновений и понимания, молчаливое обещание непоколебимой поддержки и заботы перед лицом невзгод.—...разве не ты совсем недавно звала меня к морю?..Уже забираешь свои слова обратно, Лира?..—Упёрся другой рукой в столешницу, подперев кулаком подбородок и спокойно, слегка прищурив металлические веки, смотрит на нее своими глубокими огнями, озаряющими тьму глубоко под белоснежной поверхностью артефактной маски.

[Лира]

«Наверное, странно вот так довериться жаться к малознакомому высокому существу?»

[/i]

  И всё же она прижимается. Чувствует чужое тепло. Биение сердца. Даже не сопротивляется, не морщит лицо, когда длинные пальцы касаются волос, поглаживают их. Странно, но Генри даже не против такого вторжения в своё личное пространство. Он помогает усесться удобнее, поддерживает за тонкую талию, не смеётся, не выказывает ничего, что могло бы спугнуть.

Но Лира саму себя пугает.

  Она плачет. И пальцы чужие, тёплые, смахивают слёзы, утирают. О чём она плачет? О неуместности, ненужности, никчёмности? Сколько, сколько ещё слёз будет пролито об этом? Тяжёлое дыхание, ровный счёт в голове – девушка пытается успокоиться, прийти в себя, заземлиться. И вот вдох. Выдох. Всего ничего. Ей легче. Спокойнее. Никто не смеётся. Все ждут. Все – это Генри, но он для неё сейчас словно толпа. И девушка видит, замечает, что все другие, снующие вокруг, не обращают на них никакого внимания. Так лучше. Так правильнее.

♪

  Кажется, Генри бы позволил бы Лире оставаться вот так столько, сколько она захочет. Но девушка не смеет пользоваться этой добротой. Она помнит, знает, что неуместна, что нельзя так. И, вопреки дозволению мужчины так себя вести, беловолосая торопится слезть, отодвинуться, вернуться на своё место. Генри помогает. Кажется, словно в его действиях столько заботы, столько внимания, всего-всего, что невольно хочется отплатить тем же в стократ. Пальцы поправляют светлые белые локоны девушки, заправляют за ухо. Серые глаза внимательно заглядывают в чужие огни.

  «О чём Вы думаете?», — немой вопрос, беззвучный. Хочется узнать. Понять. Спросить, всё ли в порядке. Действительно ли с ней настолько сложно, как ей кажется или же... Или же легче, не так ужасно? Что в его голове? Как много в каждом движении вынужденного внимания или чего-то большего, светлого? Лира грустно смотрит на придвинутую тарелку. Становится понятно, что она для неё. Генри перекладывает и приборы, раскладывая очевидность перед девушкой – ей нужно поесть. Необходимо. Серые глаза блюдца умоляюще смотрят на мужчину – быть может, он передумает? Но урчащий живот говорит об обратном.

  Он утешает.

  Это так странно. Говорит, что не о чем волноваться. Что всё в порядке. Он гладит по голове, и девушка позволяет, пронизанная испуганным, робким, доверием. Словно белоснежный кролик, не понимающий, готов ли убежать или эта ласка, нежность ему приятна? Но чтобы убежать, нужно оттолкнуть. Лира не смеет. И улыбается скромно, расслабленно, доверительно. Кажется, он сочувствует? Понимает?

  Сердце торопливо бьётся в груди.
  Рука проводит по щеке. Лира прикрывает глаза и льнёт к тёплой ладони. Так наивно. Доверчиво.
  Вопрос обжигает. И девушка вздрагивает.
  — Нет...— голос срывается на тихий шелест далёкой листвы. — Я просто... слишком волнуюсь. Взволнована, что причиняю столько... проблем. Я знаю, я странная, — шепчет, чувствуя, как с каждым словом на глазах появляются новые слёзы. Сдерживает их. Стискивает зубы.

Держаться.

— Но... — улыбается одними глазами, — я бы правда хотела сходить к ночному морю. — Опускает взгляд на стейк. Берёт в руки нож и вилку, разрезает на мелкие, аккуратные кусочки. Натыкает на вилочку и погружает кусочек в рот, жуёт, проглатывает. — Очень вкусно. Спасибо, — поднимает взгляд на Генри, чтобы увидеть, что он на неё смотрит внимательно и чутко. Прищуренные глаза, голова упирается на кулак. Лира краснеет. — Простите. Я бы хотела сходить к морю, правда. Если Вы хотите, чтобы я съела этот кусочек, то... Я постараюсь, — опускает взгляд на еду, чтобы взять ещё немного и медленно прожевать.

  — Вы... Вы правда хотите к морю? Если да... То я бы хотела отправиться сейчас. Но скажите мне прежде, пожалуйста, что всё в порядке и что я правда не отвлекаю Вас и не печалю собою, — просит, замечая, что на тарелке осталась половина порции. Отодвигает еду. Опускает виноватый взгляд. — Простите, я больше не могу, — виновато бубнит, затем встревоженно заглядывает в глаза, чтобы понять, ощутить, может ли она сейчас встать, выйти из-за стола или нужно всё доесть? И если встать, то пойдут ли они действительно к морю или... разойдутся.

Каждый в свой мир?

[Генри Волхайм]

—Я не вправе говорить, что ты странная...все странные, "нормальных" просто напросто не существует...да и то, говорить, что кто-то странный, очень субъективно...—Генри, пожимающий плечами, красноречиво говорил о своем взгляде на человеческую природу. Когда он произносил эти слова, было очевидно, что он смотрит на людей через призму принятия и понимания. Для него каждый имел свои собственные причуды и особенности, что делало бесполезными попытки изменить или осудить их. Его заявление подразумевало глубокое чувство сочувствия, признание уникальности каждого человека. Немезида, казалось, верил, что принятие собственных особенностей является ключом к пониманию разнообразия, которое существует внутри человечества. Признавая и принимая собственные странности, человек, возможно, мог бы лучше понимать и сопереживать странностям других.

Поглаживания головы Лиры со спокойным поведением еще раз продемонстрировал нежную и сострадательную нотку в моменте. Казалось, он не просто утешал Мирлесс, но и символически успокаивал любые сомнения или неуверенность, которые могли быть у нее относительно собственной воспринимаемой странности. Представление о том, что восприятие себя как странного или необычного человека может быть обоснованным, в какой-то степени. Порядок предполагал что самосознание имеет решающее значение для понимания своего места в мире и принятия собственной уникальности. Однако также намекал на субъективность странности. То, что кто-то считал себя странным, не обязательно означало, что другие разделяли эту точку зрения. Это тонкое наблюдение подчеркнуло сложность человеческих взаимодействий и восприятий, обозначив важность эмпатии и открытости в навигации по разнообразному гобелену человеческого опыта.

—Обязательно сходишь, не переживай об этом...—Он аккуратно соскоблил остатки парфе с краев миски серебряной чайной ложкой, воздух наполнился нежным звоном металла о стекло. Каждое осознанное движение, казалось, смаковало холодное, сливочное лакомство, будто он не торопился доесть его. Десерт грациозно поддавался прикосновению ложки, предлагая последний снисходительный вкус с каждым движением. Его взгляд, словно горячие звёзды, устремленные вдаль, казалось, пронзал этот момент, потерянный в мире, известном только ему. Мерцающий свет заведения отбрасывал беглые тени на его "лицо", подчеркивая интенсивность размышлений. Словно он на мгновение перенесся в царство собственных мыслей, в место, где время и пространство переплетались плавно.

С последним звоном столовых приборов о теперь уже пустую миску он вернулся из своих раздумий, руки отодвигали тарелки в сторону с чувством тихой досады. В действиях была преднамеренная текучесть, пока он мысленно снова вступал в контакт со своим собеседником, его взгляд теперь спокойный, сосредоточенный и молчаливый. Когда последние следы еды убраны, движения Порядка источали тихую эффективность. Он методично складывал грязную посуду на поднос, расставляя ее аккуратно. Стук фарфора о фарфор приглушен, почти неслышим. Салфетки без особых усилий выплывали из его рук в ближайший мусорный бак, каждое приземлялось с мягким шорохом.—Я не настаиваю, но хотелось бы, чтобы моя маленькая собеседница не была голодна во время прогулки, потому съешь сколько сможешь...

—Ничего подобного...ты меня не отвлекаешь и не печалишь, Лира, так что не накручивай себя, пожалуйста, по чем зря...—Поднялся со своего места. Плавным движением поправил пальто, разглаживая все складки с отработанной точностью. Ткань аккуратно облегала вокруг тела, подчеркивая высокий рост и сдержанные манеры. Слабый шорох наполнил воздух, когда Порядочный отряхнулся, тонкий жест, чтобы избавиться от оставшихся крошек или мусора в своем наряде. Его движения казались неторопливыми, отражение спокойного поведения, когда потратил мгновение, чтобы собраться, прежде чем продолжить. Отодвинув стул назад за стол с легким скрипом по полу, Генри двинулся с чувством грации, помня, что не должен нарушать спокойствие пространства. Стул плавно скользнул обратно на свое место, оставляя пространство вокруг стола аккуратным и упорядоченным.

Приближаясь к Лире сзади, присутствие Генри было успокаивающим, ненавязчивым. Твердой рукой он осторожно отодвинул ее стул, давая возможность удобно встать. Его прикосновение было легким, но поддерживающим, жест помощи. Протянув руку младшей, оказал ей поддержку, чтобы она встала из-за стола. Его прикосновение было теплым и успокаивающим, даже сквозь перчатки, якорем в безмятежном море. Обратив внимание на практические вопросы, Генри потянулся за чековой книжкой. Быстрым, но точным движением он спрятал деньги внутрь, оставив их рядом с подносом в знак благодарности за оказанное им гостеприимство.

После того, как с вопросами разобрались, Порядок взял на себя инициативу, его рука переплелась с рукой эона, чтобы они шли к морю. Чтобы она повела. Шаги вошли в ритм, синхронизированный и целенаправленный, когда они покинули кафе, оставив то позади. Нежный гул разговоров затих вдали, сменившись успокаивающим звуком волн, бьющихся о берег, скрытым за шелестом листвы.—Сможешь провести?..

[Лира]

Лира удивлённо поднимает взгляд на сероволосого мужчину в холодной маске. Незнакомец, чьё имя она только и может знать, кажется отстранённым, при этом чувствуется, словно он тянется к ней. Или позволяет приблизиться душою? Девушка не понимает. Она краснеет, слушая спокойные, медленные размышления Генри о «странности». Слышится выдох облегчения. Если для собеседника это действительно не имеет значения, если это всё и правда субъективно, то Лире так легче. Она задумывается о том, что, возможно, он не сразу сможет её осудить и, вероятнее всего, ей придётся постараться, чтобы случайно разочаровать его. Этого девушка не хотела бы, но боится, что не сможет всегда быть в порядке. Невозможно не наступить на ногу в попытках избежать проблем в многолюдной толпе. Пальцы неуверенно скребут край стола. Тревожно.

  Беловолосой кажется, что Генри умеет говорить. Его слова всегда многозначительны, заставляют впитывать в себя всё без конца. Каждый смысл. Каждую паузу. Каждый важный момент. Вместе со звоном ложки, мужчина просит не переживать. И в одно мгновение, доверившись как по приказу, девушка послушно кивает, чувствуя, как понемногу успокаивается. Лира закусывает губу, заглядывает в разрезы маски, пытаясь понять, прочувствовать чужое настроение. Не устал ли он от неё? Не кажется ли она настолько утомительной? Девушка не без тоски замечает, что Генри снова кажется отстранённым. Она кивает сама себе, делая тихий вывод в том, что, пожалуй, ей нужно просто подождать, чтобы мужчина вернулся мыслями сюда, к этому столу и влажному, тёплому вечеру. Девушка поправляет своё платье. Звук тарелок с соседнего столика привлекает внимание. Серые глаза опускают взгляд вниз, стараясь не смотреть ни на что.

  Лира всё ещё заглядывает несчастно в чужие глаза, ощущая, как весь мир таинственно концентрируется на этом столике, на высоком мужчине и светловолосой девчонке. На удивление для самой себя, вопреки медлительности Генри, она ощущает, что не замирает, не застывает в мире надолго, а, напротив, движется даже чуть более торопливо, словно пытается в противовес уравновесить их общее поведение. Серые глаза с интересом поглядывают на аккуратные, тихие движения мужчины, когда тот складывает тарелки. Интересно, официант унесёт их или им нужно самостоятельно это сделать? Волнительно. Тихий сип.

  — Хорошо, — покорно мяучит собеседница, гадая, сможет ли она действительно заставить себя что-то скушать. Генри, конечно, не настаивает, но эти мягкие, добрые слова всё равно давят на беловолосую. Она слишком хорошо знает, что за добром может скрываться особенно сильная боль. Неважно, как сильно будет доверять или жаждать дружить, сделать всё правильно.

Неверный шаг, слишком громкий вздох – всё обречено.

[/font]

    Его слова отчего-то заставляют чувствовать себя смущённо, немного потерянно, словно они вдруг оказались на некой интимной встрече.

  Когда Генри поднимается, Лира встаёт тоже. Он отряхивает пальто. Девушка повторяет этот жест со своим платьем, словно оно могло испачкаться или обрести неожиданные складки. Он протягивает ей руку, помогая встать, когда в смущении беловолосая снова присаживается, чтобы подождать неторопливого мужчину. Казалось, словно всё время мира в его руках. А Лира...? Лира готова покорно принимать. И она поднимается вновь, чувствуя, как на щеках алеет стыд и смущение. Он быстро, словно так и нужно, оплачивает счёт. Девушка недоумённо смотрит на стол, желая разделить счёт. Нельзя же, чтобы за неё платили!

  — Давайте я тоже оплачу? — предлагает неловко, неуверенно, булькает звуками, нашаривает в карманах платья пустоту и опечаленно заглядывает в чужие глаза. — Я не смогу, простите. Оставите мне свой счёт, я потом переведу? — неуверенно мяучит.

  Она принимает его руку в тёплой перчатке. Сжимает мягко, подрагивает нервно. Это прикосновение кажется слишком интимным, тёплым, таким, что невозможно не отвести взгляд в сторону. Лира кивает самой себе, отмечая новое действие.

  — Пойдёмте, — шепчет взволнованной птицей. — Вы хотите к морю, да? — уточняет в который раз, боясь, что Генри успел передумать. Девушка с трудом находится со словами, поэтому лишь в сумраке подступившей ночи вышагивает вперёд, почти тянет за собою высокого мужчину. Ей везёт – его шаг гораздо шире её маленьких шажков, из-за чего, несмотря на то, что Лира припускает вперёд весьма суетливо, спутник может идти всё также размеренно. В нервозности длинноволосая сжимает пальцы сильнее.

  — Да, конечно, — пыхтит уверенностью, обводя серым взором тёмную глядь воды, до которой идти ещё добрые минут десять. Девушке трудно представить, что их ждёт дальше и смогут ли они искупаться – хватит ли ей концентрации и магии, чтобы сменить одежду? Ох, лишь бы не смущать Генри и не смутиться самой от возможных проблем! Как же трудно думать о том, что всё пройдёт хорошо и гладко...  Девушка спотыкается, но вовремя находится с ногами. — Ой, — выдыхает, посмеивается над собою, краснея ещё сильнее. Вскоре она слышит тихий шум волн, ощущает морской запах и радостно улыбается.

  — Мы почти пришли! Видишь? Пришли! — подпрыгивает, рвётся вперёд, забываясь о манерах, о том, что нужно подождать, не тянуть так дико. Но она ребёнком маленьким рвётся к пляжу, бежит по песку, по лестнице, смеётся радостно, даже не боится, не замечает, что вокруг темно-темно. И только лишь огни с набережной слабо освещают воду, лижут чистый прибрежный песочек. Девушка торопливо снимает обувь, бросает рядом и ступает во влагу песка. Ахает, когда морская тьма облизывает тонкие ножки. — Как холодно! Генри! Ты посмотри, как же здесь холодно! — с восторгом щенячьим бегает вдоль берега, не обращает внимания на платье, кружится, перепрыгивает через потоки воды, пытается убежать от волны.  То забегает вперёд, подхватывая платье, то отскакивает назад со смехом, когда волны особенно высоко поднимаются. — Вы... — оборачивается и замирает. — Поплаваете со мной?