Аркхейм

Адреналин - страшная штука. В критические моменты этот гормон является ключом к высвобождению скрытых резервов организма, которые до этого были ограничены ментальными блоками подсознания, старающегося не дать телу работать на 110% и тем самым подвергнуть серьезному испытанию его износостойкость. Но для Талгрима существовал ещё один, куда более занимательный чем мгновенный прилив силы эффект - в моменты, когда выработка чудодейственного химического соединения достигала максимума, оно начинало выполнять функцию прямой инъекции закиси азота в двигатель внутреннего сгорания личности будущего воеводы, разгоняя её с нуля километров в час спокойствия и рассудительности до ста километров в час животной жажды битвы и победы за считанные секунды. Разумеется такое происходило с Адраксом крайне редко. Поправка - так было раньше, до его хтонификации, обучения под надзором Азраила и кураторов Легиона. После же... что ж, такие адреналиновые взрывы стали едва ли не ежедневной нормой. А как иначе, когда каждый твой оппонент - монстр во всех смыслах этого слова? Когда каждый твой наставник - полноценная армия в одном лице? Когда даже твой ближайший друг, ставший таковым совершенно случайно и видевший самый низкие низы и самые высокие высоты (таких, к слову, пока не было, но сентимент думаю предельно понятен), оказывается на столько уровней выше и сильнее, что оставалось лишь скрепя зубами принимать суровую реальность и вкалывать в сто раз усердней? Спокойный Талгрим здесь бы не преуспел. И именно поэтому сейчас Адракс со звериным рёвом проталкивал бритвенно-острые когти своей уже привычной хтонической чёрной руки через очередного тренировочного бота.

Массивный, закованный в тяжёлый бронированный корпус механический хтон пытается перехватить вонзившуюся прямо в область энергетического сердечника конечности, но широкий, несвойственный образу собранного капитана гвардии хищный оскал искажает лицо дархата, который лишь повышает прочность своего природного оружия и скрип искорёженного металла смешивается с восторженным кличем. Резкий рывок вверх и чешуйчатые лезвия потрошат проциидовую сталь, микросхемы и провода, вырывая источник энергии и окропляя белоснежную арену для поединков ошмётками металлической плоти и машинного масла. Проходит секунда и яркий голубой шар с треском лопается в сжатом кулаке хтоника, а его искусственный противник бездушной грудой металлолома опадает на холодную поверхность ринга. Талгрим удовлетворённо кивает сам себе и делает выдох - в этот момент дикое бешенство отступает и мужчина возвращается в свою привычную форму. Спокойное выражение лица, сосредоточенный взгляд, военная выправка с идеально прямой осанкой. Словно того зверя никогда не было. От него остаётся лишь едва заметная ухмылка, несколько выбивающаяся из образа поборника правил и регуляций. Впрочем даже она держится не долго - быстрый взгляд на цифровое табло над выходным тоннелем заставляет выражение удовлетворённости проделанной работы исчезнуть, а на его место приходит уже привычный лик смирения и с уст дархата срывается "видимо, в следующий раз".

Рациональный голос в голове вновь говорил правильные вещи, с которыми хтоник вроде бы и был согласен, однако, смотря на время прохождения боевого испытания повышенной сложности и в очередной раз упираясь взглядом в 11 строчку со своим именем, не мог до конца принять. За время проведенное в тренировочных зонах он стал лучше во всех аспектах, однако раз за разом упирался в непреодолимую стену по имени "Ресинджер". Этнарх, которому солдат был обязан жизнью, стал не только одним из немногих его друзей здесь, но и ориентиром. Целью. Всеми фибрами души и тела мужчина понимал, что за столь короткий промежуток времени невозможно было прыгнуть выше головы - по факту он уже это сделал, показывая по словам инструкторов высокие темпы адаптации к новой силе - но Симбер пока что был настолько далёк, что каждый день не покидало ощущение увеличивающейся пропасти в части мастерства, знаний и вообще всего. Но виной была не зависть, а обострившаяся после хтонификации инстинктивная жажда соперничества с сильными мира сего, никаких негативных чувств к товарищу дархат не испытывал. Наоборот - огромное уважение и признательность за всё, что тот для него сделал. И всё же.

Вновь глянув на табло и переведя взгляд на окно центра наблюдения, глаза Талгрима пронизывают зеркальную поверхность, за которой наверняка стоял Ресинджер и его кураторы. Адракс понимает большой палец вверх и пусть даже в этот раз рекорд друга ему не покорился, будущий воевода не даст никому удовольствия увидеть хоть какой-то намёк на пораженческие настроения. Не дождутся. Вот в следующий раз...

Гулкое эхо шагов солдата сменяется шипением массивных автоматических дверей, скрывающих силуэт верного сына Проциона - проигравшего, но не побеждённого. Завтра для него настанет новый день, завтра он познает очередное поражение, завтра он вновь пообещает себе не сдаваться. И таких дней будет ещё великое множество. Но он не сломается. Не сейчас.

Её голос заполнил вакуум его изголодавшейся души и повисшей в зале тишины также внезапно, как мужчина сделал первый шаг вперёд, стараясь осторожно вести свою партнершу. Нет, Шанайра ни в коем случае не была хрупкой по своей натуре, однако сейчас Талгрим ощущал себя дикарём, впервые державшим в своих руках ярко-красный цветок только-только разгорающегося пламени, чьи лепестки опадали в ладони, одновременно даруя тепло и обжигая, словно предупреждая - одно неверное движение, одна неверная мысль, шаг, вздох и ты можешь потерять всё.

Он не должен потерять это чувство. Испещренная бесчисленными шрамами разочарования душа дархата требовала чего-то прекрасного, чего-то столь непохожего на его восприятие мира. Требовала её. Именно поэтому грозный воитель продолжает вести танец с неожиданной для себя грацией - инстинкты вновь обостряются до предела, но меняются лишь глаза Кхаана, заполняясь хтонической тьмой, делая сияние ультрамариновых зрачков ещё ярче. Настолько он боялся потерять её. Настолько он боялся показать, что боится потерять. Верный пёс владыки Климбаха по прежнему не сводил взгляда с бездонных очей Энэд, которые затягивали его с каждым мгновением глубже в свой омут - будто бы даже этот танец был своего рода перетягиванием каната. И был бы Талгрим честней с собой, то ему ничего не стоило бы раствориться в их блеске и признать поражение, которое на самом деле стало бы величайшей его победой над собой. Но нет.

Мысль подобно разряду электричества распространяется по нервной системе и тело не слушается. Шаг вперёд, неожиданный поворот и изящная спина девушки соприкасается с холодной колонной из чёрного мрамора - не сильно, но достаточно ощутимо, чтобы прервать её пение и теснее прижать тела друг к другу. Их лица оказываются близко. Непозволительно близко. Настолько близко, что невидимое напряжение начинает искрить с невероятной доселе силой. Талгрим смотрит на прелестный лик Шанайры, на её изящные черты и на секунду наклоняется вперёд, словно хочет что-то сказать, но одёргивает себя. Мужчина позволяет себе недовольный рык и несколько резко, даже грубовато тянет архонта на себя. Вновь кружатся в зале, где обычно планируют битвы - но за территории, а не за сердца.

Из изящного вальса танец перерастает во что-то более агрессивное, даже страстное, позволяющее ещё несколько раз сделать эти неосторожные развороты, прижимающие то его, то её спину к колоннам, спинкам кресел, витринам оружейной и грандюрным окнам. Иначе воевода не мог, ведь каждая секунда проведенная в тесном контакте с Шанайрой буквально наэлектризовывала каждую клеточку тела Талгрима. Не мог и не хотел. Да, признаться себе было очень сложно, практически невозможно - за те годы, что они провели вместе, дархат был уверен, что единственные возможные между ними чувства могли быть основаны на уважении к принципам и общей ненависти к Фтэльмене. И снова нет. Упрямец Кхаан так глубоко затолкал необходимость чувствовать своё собственное счастье, что сам не заметил, как снова смог...

Произнести такое несложное слово "полюбить" у себя в голове оказалось выше его сил. Он никогда не говорил этого. Никому. И сейчас, тяжело дыша не от интенсивности танца, а от попыток сдержать себя от необдуманных действий, он почти готов был сказать это впервые.

Обрывок немого крика отчаяния утопает в бездне угольно-чёрного ничего. Исчезает абсолютно всё. Нет, не так. Всё, кроме звуков. Они остаются, но ощущаются как-то приглушенно, отстранённо, очень отрывисто - будто бы старый виниловый проигрыватель иголка которого настолько тонка и хрупка, что при каждом соприкосновении с пластинкой не способна удержаться на заданном курсе больше секунды. Непонятно. Но почему-то легко. Всего лишь каких-то несколько секунд назад дархат испытывал непередаваемый страх за своё будущее, а здесь, в этой непроглядной тьме было даже спокойно. Никакой боли, никакого разочарования, никаких переживаний. Хотелось отдаться этому ощущению, которое так похоже на безмятежное течение реки. Просто плыть. Просто быть. Просто перестать отвечать за что-либо. Отдать весь контроль. Отдать...

Пока разум Талгрима прибывал в пучине блаженной неизвестности, прижатое весом Симбера к полу тело мужчины билось в конвульсиях. С каждой секундой образ капитана гвардии менялся - белки глаз наливались чёрным, словно клубящаяся внутри сознания тьма переливалась из души прямиком в склеры; яркое ультрамариновое пламя зрачков, которые периодически закатывались то ли от яростного желания разорвать этнарха, то ли от пронзающей каждый сантиметр кожи нестерпимой агонии медленной и болезненной трансформации, будто пыталось прожечь дыру в груди Ресинджера; ноги удлинялись, покрывались острой чёрной чешуей и выворачивались под неестественным углом под громкий треск собственный костей; истошный, полный отчаяния крик переходил в искаженное метаморфозами выдвигающейся вперёд звериной челюсти утробное рычание, разбавленное звуками поднимающейся по горлу смеси ихора и крови.

---

Талгрим резко поворачивается на голос. Это было странно - всего миг назад он плыл по такой спокойной реке, а сейчас внезапно оказался на месте своего последнего боя, в этом каменистом и пыльном ущелье, усеянном телами подчиненных Кхаана. Но была одна новая деталь, которая выбивалась из общей картины. Хтона не было. Зато мельтешил силуэт кого-то ещё, однако из-за резкого перехода от кромешной тьмы к миру даже слишком контрастных красок сперва было не понятно.

Мужчина прищуривается и наконец видит. Непослушные ярко-синие волосы. Перемазанное сажей лицо. Буравящий взор прознительных голубых глаз. Сжатый в руке игрушечный стяг адраксианской гвардии. Когда-то это был юный, полный надежд ребёнок, который мечтал пойти по стопам сотен таких же как и он проционских сирот. Смотреть на самого себя в столь юном возрасте посреди бойни вызывало ощущение неизбежности чего-то столь неприемлемого и отвратительного, что невольно будущий воевода попытался отвести взгляд, однако невидимая сила возвращала его в одну и ту же точку.

Эхо голоса молодого дархата заполняло всё свободное пространство - не только звук, но даже запах и ощущение собственной кожи будто бы были пропитаны самой сутью и значением слова "голод". Само же юное отражение Талгрима всё тише и тише повторяло одну и ту же фразу, вспарывая себе живот огромной когтистой лапой...

---

... которая резкими, прерывистыми движениями пыталась сделать тоже самое и вывалить на пол палаты внутренности Кхаана.

В жизни Талгрима было не так много констант. Какие-то относились к естественным явлениям и считались общими - день сменяет ночь, кислород нужен для дыхания, огонь горячий, лёд холодный и так далее. Какие-то были более специфическими и личными, вроде отвратного вкуса Симбера и Владыки (да-да, всё ещё две разных сущности) когда дело касалось флайтов, гипертрофированной ссученности Фтэльмены в отношении воеводы и абсолютной, пылающей ненависти к морковному соку. И теперь появилась новая постоянная переменная в мире дархата - факт того, что чтобы не делала Шанайра Энэд, она будет грациозна и идеальна. Наблюдая за плавными движениями девушки, повторяющей тот самый стремительный выпад, Кхаан на секунду даже забыл, что хотел вставить какую-то колкую ремарку по отношению к везению элементаля и его способности с лёгкостью увернуться, если бы он уже видел прием. Настолько она приковала к себе его взгляд. Невольно поддавшись звериному инстинкту, требовавшему детального изучения столь грозного противника, Талгрим на мгновение позволил всем своим чувствам напрячься до предела - глаза жадно скользили по сокрытым изящным одеянием изгибам фигуры Шанайры, одновременно наслаждаясь отменной физической формой девушки и пронизывая насквозь, словно обнажая её до самых волокон сокращающихся в движении мышц; развитое обоняние позволяло ощущать лёгкий аромат её парфюма и природного запаха, распределяя каждый в отдельную полочку памяти воеводы; слух обострился настолько, что, кажется, начал улавливать взмахи Энэд невидимым клинком и её ровное дыхание, которому вторил такой же спокойный стук сердца. Это заставляло желать не только битвы со столь уважаемым противником, но и испытывать сильнейшее возбуждение - кипящая от предвкушения упоением сражением кровь дархата требовала не только победы, но и последующего всплеска бушующей в сердце страсти. Ему хотелось завоевать её. Подчинить. Сделать своей. Такого Талгрим ещё не испытывал. Никогда.

Кхаан встряхнул головой, словно пытаясь прогнать промелькнувшую мысль, и вновь притупил своё чутье, пока девушка (как он надеялся) не обращала на него внимания. Да, дархат восхищался элементалем и порой ему казалось, что это самое почитание постепенно начинало перерастать во что-то большее, что-то личное и глубоко закопанное на задворках мятежной души мужчины. Однако Талгрим был профессионалом, по крайней мере считал себя таковым, а значит не мог позволить каким-то личным привязанностям становиться на пути у долга, пусть даже они с девушкой по сути делали одно дело. Ко всему прочему дархат отдавал себе полнейший отчет в том, что доверие и дружба Энэд для него значили куда больше, чем сиюминутное желание реванша и утоление своих животных потребностей. Хоть сдерживаться было поистине сложно. Но он был обязан.

- Ты не хочешь повторять? Позволь мне: дважды мегаструмовый и трижды нахуй посланный пятисоттонный червь-говноед. Не самое моё сильно творение, но считаю, что в топ-20 оскорблений входит. Правда брехня это всё - перо всеми правдами и неправдами я через четыре дня всё же достал, но Фтэльмена по прежнему... Фтэльмена. Наебалово, получается. - Чтобы успокоиться, Кхаан позволяет себе высказаться насчёт того случая со злосчастной птицей, после чего шумно втягивает воздух, поднимается с кресла вслед за архонтом и, засунув руки в карманы брюк, спиной прислоняется к находящейся неподалеку от стола совещаний колонне.

Сейчас она позволила себе то же самое, что и ранее воевода. Быть открытой и уязвимой. Для Талгрима это был признак высочайшего доверия. Открыть своё сердце, впустить кого-то в свою душу, поделиться самыми сокровенными мечтами и страхами - такое можно позволить себе только в присутствии по-настоящему надежного друга. И мужчина ценил этот жест, говоривший громче тысяч громогласных заявлений о вечной преданности. Она вспоминала о доме. Он молча слушал. Оба чувствовали до боли знакомый терпкий привкус горечи, причиной которому было не вино. В такие моменты слова не были важны, ведь во всей вселенной попросту не придумали выражения, способного как-то облегчить страдания прошлого в один миг. Молчание в данном случае действительно было золотом.

- Да, первое совещание было крайне... интересным. Может потому она меня так и бесит - порой кажется, что мы слишком похожи в некоторых аспектах. Ухблять. - Воевода пожимает плечами в ответ на нарушившую тишину зала военных совещаний реплику архонта и несколько ёжится от неприятного сравнения, которое сам же и озвучил, из-за чего лицо приобретает выражение "я только что съел лимон". - Отдам бутылку при одном условии - что ты НИКОГДА не будешь угощать Фтэльмену.

Она подходит ближе. Сердцебиение учащается. Вызов? Возможно. В любой другой день Талгрим бы с удовольствием запрыгнул на этот поезд насилия и разрушения, но не сейчас. Даже не смотря на то, что инициировал эту провокацию (если это вообще можно было так назвать) сам дархат. В данный момент мужчина лишь улыбнулся и выдохнул, поднимая руки в жесте полной и безоговорочной капитуляции.

Мужчина протягивает руку и ждёт. Да, друзья. Да, товарищи. Да, коллеги. Да, профессионалы. Но сердцу не прикажешь. Умел ли он танцевать? Нет. Хотел ли он научиться? Нет. Хотел ли он проиграть в битве, которую выбрал сам, чтобы проверить прочность своих чувств? Определенно да.

Информация поступала в мозг непозволительно медленно.

Талгрим лишь стоял и безучастно кивал головой в ответ на реплики собеседника - черепная коробка то и дело наполнялась целым ворохом звуков и инородными, чуждыми капитану гвардии мыслями, которые просачивались через плотную фильтрующую мембрану шума воспоминаний и утробного рычания отголоска убившей Кхаана твари.

Вопрос разносится эхом по осколкам разрозненного сознания. Мужчина внемлет Симберу и садится на койку, собирая всю волю в кулак. Это было необходимо. Непонятно почему, но Ресинджер сейчас казался каким-то маяком надежды, способным вывести к свету заплутавшее во тьме сознание будущего воеводы Некроделлы. Осознание собственного "счастливого перерождения" смешалось с ощущением неизбежного провала в бездонную пустоту забвения - но только если анион не сможет сконцентрироваться на голосе хумана.

Снова вопрос, но на этот раз в нём сквозят издевательские нотки, усиливающиеся резкими перепадами тембра. Как если бы кто-то игрался с настройками звука, постоянно то выкручивая на максимум, то опуская в минус ползунок интонации, создавая поистине извращенную карикатуру на хрипловатый голос Талгрима. Однако вопрос резонный - неужели уставшие глаза подвели дархата настолько, что он не смог распознать собеседника? Прищурившись, Адракс сделал очередное усилие и попытался отдаться охотничьему чутью истиной формы. Это, кажется, сработало. Но если нет худа без добра, то и обратное вполне верно. Да, каждая клеточка тела аниона напряглась: зрение сфокусировалось и стало подмечать мельчайшие детали внешности черноволосого парня, слух и обоняние обострились настолько, что мужчина начал слышать ровное дыхание Симбера и уловил исходящий от Ресинджера едва ощутимый и неожиданно знакомый запах. А затем последовало наказание в виде болезненного спазма, заставившего сделать неосторожный шаг вперёд и рухнуть на пол, сбивая прикроватную тумбу и с трудом сдерживая распространяющийся по всему телу тремор.

Новый вариант собственного голоса был механическим. Звонким. Словно каждая буква была огромным стальным молотом, беспощадно чеканившим слова на наковальне мозга Талгрима, чья ладонь беспомощно скребла по гладкому белому полу больничной палаты в надежде ухватиться хоть за что-то, что прекратит эту боль, это подступающее ощущение тошноты и беспомощности. Заставит замолчать этот голос. Но тщетно. Очередной порыв и мужчина издает гортанный звук за которым следует извержение изо рта едкой смеси крови и того, что было в желудке дархата.