[Оллз]

Циркон, Небула, Янгон / Июнь 5020 г.

Вильям Блауз, Оллз

Эпизод является игрой в в  прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Оллз]

Оллз взглянул в окно чтобы узнать какая погода.

На улице воздух был серым. С неба летели либо снежинки, либо капли дождя.

"Снегодождь. Опять снегодождь" - подумал Оллз.

Наркоман прилип лбом к грязному стеклу. Посреди июня даже в Янгоне не было такой ужасной погоды как он себе представлял в очередном улётном трипе. Сейчас он себе представлялся не работником корпорации, который после очередного выполненного задания прожигал деньги в замызганном баре, а самым настоящим полицейским. Можно сказать, волком в законе - или как их там называют. Тёмным, мрачным и, конечно небритым - как минимум с трёхдневной щетиной. И то, что у Оллза не могло быть бороды из-за выжженных подчистую волосяных луковиц его волновало так же сильно, как и наличие на улице довольно обычного денька - то есть ни в коем разе.

Пьяной походкой полицейского - единственного, которого заслуживал этот насквозь прогнивший мир - эльф решительно направился в уборную. Почему туда? Да потому что по всем законам жанра к нему должна была придти сногсшибательная красотка и, соблазнив, выдать задание. И пока он сидел - эта красотка явилась. И она была условно реальной - да, куда условнее настоящей из плоти и крови - с грудью, ножками от ушей и, конечно, сигаретой в зубах, которую 0113 должен был поджечь по всем правилам приличия. Но при этом менее условной, чем если оной вообще бы не существовало. И звали эту красотку очень странно, но во истину вдохновляюще: Нужда. Она расстелилась перед ним и сейчас указывала путь. И именно по этой самой Нужде он и направился в уборную. Она дала ему важное задание с которым могли справиться не только лишь все - не промахнуться мимо писуара.

Оллз расстегнул штаны, вынул свой, по его представлениям, пистолет. Протезами с таким опасным оружием нужно было обращаться максимально бережно. Попытался припомнить что там ему нужно было сделать. Вспомнил. Хмыкнул. Как такое вообще можно было забыть? И начал мочиться рядом с предназначенным для этого приспособлением. Судя по запаху, стоявшем в этом уголке захудалого бара - он далеко не первый, кто так поступал. Это был верный признак того, что мир надо было очищать огнём. Или хотя бы дезинфицирующими средствами. Но огнём - звучало куда как поэтичнее. И, почему-то возникла мысль, наверняка больше бы понравилось демиургам. Ладно, не всем - какая-нибудь мирная когорта этих всемогущих созданий наверняка типа демиурга жизни там, мира - им бы не зашло. Но какому-нибудь из них точно бы понравилось. В этом у Оллза была такая же уверенность, как и то, что он делает сейчас в высшей степени благое дело!

Позади открылась дверь. Кто-то вошёл в туалет. Оллз напрягся. Это мог быть только самый настоящий злодей - так подкрадываться к выполняющему святую миссию воителю мог только отпетый мерзавец! Но, как известно, опасность надо встречать в лицо - равно как и принимать на лицо. Последнюю хохму он придумал только что и тут же глупо захихикал. Продолжая процесс он начал разворачиваться, но...тут его сознание погасло.

Приходил в себя 0113 уже будто бы совсем в другом месте...Но это было не точно, потому что и тот бар, в котором он только-только находился мог быть чем угодно - даже детским садиком. Правда эльф не был совсем мерзавцем и надеялся что из него хотя бы успели эвакуировать детей, до того как он достал...

Ситуация могла бы быть забавной, если бы не была забавной вообще. Его могли похитить ради выкупа, но так как денег у Оллза было отрицательное количество - о том как отдавать долг он старался не думать. Только предвкушал какое-то особенное, интересное приключение. А всё почему? Потому что дурь до сих пор не выветрилась из его головы.

Кстати, было бы не плохо наконец открыть глаза. Да, это было скучно и предсказуемо, что противоречило духу приключений, но...
Нет, Оллз глаз так и не открыл. Из чувства вредности и противоречия.

[Вильям Блауз]

 Клуб «Плеть и шрам» притаился среди тёмных улочек Небулы. Низкое двухэтажное сооружение виделось мрачным, серым, было разрисовано граффити: голова вульгарной рыжей девицы с двумя пальцами около губ, высунутым языком — в весьма провокационном жесте — привлекала внимание потенциальных посетителей. Томный взгляд из-под припущенных коровьих ресниц, капли влаги на шее, которые позже разукрасили в молочный цвет. Рисунок фаната-художника добавлял жизнь в стены из глянцевого серого камня. Боковые площадки клуба были расписаны куда более скудно: руками тех, кто после себя умел оставлять лишь подписи из баллончика краски.

  Около деревянных дверей облачённый в строгий костюм стоял фейс-контроль. Тяжёлый рельеф подбородка, солнцезащитные очки с лицом, которое будто бы не умеет выражать эмоции, — в лучших традициях ночных клубов. Вильяму не нужно было выдумывать легенду, чтобы попасть внутрь.

  Его там знали.

— Роан, меня всё задрало, — уходит в цифровое пространство простое сообщение в мессенджер. — Хочу расслабиться. Выпустить пар.

  «Выпуск пара» у Вильяма мог предполагать что угодно. От банального километрового забега по утрам, предполагающего тотальное изнеможение, до закапывания трупа в лесополосе и гневного мозжевания его лопатой по проломленному черепу. Вильям и сам не знал каждый раз, чего он мог ожидать от себя. Потребности сверкали калейдоскопом: он знал, чего хотел, лишь в короткий момент времени.

  Вильяму было одиноко. Тоскливо. Он всего пару дней назад выбрался из затянувшихся гостей у знакомой вампирши и ощущал острый тактильный голод. Знакомый клуб Небулы манил вывеской: «Игра в маски». Вильям был год назад на похожем мероприятии, где у каждого была своя роль. Вильяму тогда досталась вытянутая карта «Повешенного». Он неплохо отдохнул: нацепил на шею ошейник, ревностно уходя от назойливых рук, которые пытались его дёрнуть, и попробовал удовольствие экстремального удушения. Не закончил вечер ни в чьей постели, но из него выбили всю дурь.

  В буквальном смысле. Выбили ногами.

  И вновь вывеска, на которой изображены карта и маска, предлагала вспомнить приключение. Вильям усмехнулся, поправляя на плече дорожную сумку. Охранник коротко кивнул в знак приветствия, завидев знакомое лицо.

— Играете сегодня?

— Играю, — приторно улыбается Вильям и вытягивает карту из предложенной колоды.

  И чуть не стонет от разочарования: на ней изображена обезьяна, которая закрывает руками рот и смотрит на мир выпученными орбитами глаз. Вильям крутит карту в руке, смотрит на изнанку, будто желает найти на обратной стороне альтернативу. Поджимает губы. Ему хочется обменяться, порвать вытянутое изображение, но правила иглы непреложны.

— Поздравляем, — бесстрастно произносит фейс-контроль, — вы «Немой».

  Насмешка судьбы принимает очертания крохотной картинки в ладонях. Тот, что обычно болтлив, должен играть в молчуна. Вильям коротко кивает, проходя в нужные двери. Ему больше нельзя произносить ни звука.

  Игра прожекторов и светомузыка выжигают в глазах тощие руки танцующих. Сотня киловатт ритмичных треков врезается под ребра лезвием ножа. Вильяма не узнать за прорезями клоунской маски, и он подменяет на пять минут знакомого диджея, которого век назад наказывал за непослушание известным методом. Он смотрит, как его подруга протискивается — сквозь танцпол — между потных, вымученных, разгорячённых на танцевальной дыбе тел; нарисованных или вымощенных изваяниями камня идолов из глянцевой резины, шипов и мазута. Вокруг — блестящие от пота волосы и спины, помутневшие взгляды с размокшим карандашом для век. На лицах — ремни, шипы и кожаные маски, причудливые гримы с демонстрацией агрессии. Техно-готика ударяет в кровь. Вильям чувствует себя пьяным, сливаясь с толпой с тем же обилием ремней, кожи и несуразной маской. Его не узнать в вычурно-лаковом мужском бондаже.

  Где-то над головой раздаётся пневматический выстрел, и с потолка щедро сыплются блёстки. Пол вздрагивает от гула и прыжков, руки в цепях и ремнях тянутся за увядающим фейерверком из фольги.

  Вильям покидает пульт, когда знакомая встаёт на законное место. В ушах гремит набат взрывного хлопка. Приколотую к груди опознавательную карту застилает содержимым хлопушки. Вильям носит роль как предупреждение: не хочет, чтобы его посчитали заносчивым. Но некоторым всё равно хватает смелость опуститься до стёба.

— Тебя бросила твоя домина, и ты решил слиться с толпой на тёмной вечеринке? — скалится известная белозубая улыбка.

  Вильям снимает маску, резко поворачивается, и со взбитых кудрей опадают кусочки фольги. Он бы хотел сказать пору ласковых, но двое замечают приколотую к груди карту «Немого» и заходятся показательным смехом. Вильям не может ответить: внутри своей роли он чувствует себя запертым в клетке. И сначала демонстрирует поднятый средний палец, а после — силу удара кулаком.

  Завязывается драка. Толпа становится душной и агрессивной. Слышатся недовольные выкрики. В попытке удержать — обоих тянут по разные стороны. Рыжая девушка, одна из организаторов вечеринки, ласково щекочет Вильяма по щеке:

— Солнце, ты же знаешь правила: за драки я не выгоняю. Чем агрессивнее игра, тем агрессивнее игра в ответ. Но, пожалуйста, — томный голос щекочет ушную раковину, — давай не тут, не на танцевальной площадке? Поднимайся на второй этаж, сам знаешь куда. Выпусти пар.

  В БДСМ-сессиях есть главный принцип — добровольность. Стоп-слово — всегда что-то нейтральное, не окрашенное в позитив и негатив. И Вильям закрывает дверь в тёмной комнате, запирает на задвижку, а после извлекает из прикроватного столика упругий стек. Плоский конец плети делает орудие похожим на элегантную мухобойку. Приятную в руке, из качественного пластика. К ней хочется прикасаться. Ей хочется мучить.

  Распластанное тело на полу выглядит случайно забредшим путником: без масок, кожи и портупей. Незнакомец даже внешне не похож на него, на Вильяма, в обычной жизни: против чёрных волос и бледной кожи — растрёпанные каштановые локоны и южный загар. Бесчисленное множество шрамов. Вильям незримо с облегчением выдыхает: «Свой». Любитель травм «пожёстче».

— Привет, — сказал бы Вильям, если бы «Немой» мог говорить.

  Но приближается вплотную. Наступает ногой в высоком ботфорте на грудь, привлекая к себе внимание. Вильям улыбается приветственно — и коварно одновременно. Его жертва всё ещё держит глаза закрытыми. Желание пролезает под кожу тягучим гуталином: хочется увидеть в безмятежном лице тень боли и страха.

  Плоский конец стека огибает чужой острый подбородок. Незнакомец кажется обманчиво молодым, невинно-юным. Расслабленное лицо по-своему красиво, даже исколотое шрамами. И Вильям щекочет — стеком по чужому носу, скулам, чтобы спустя секунду впечатать в кожу безжалостный удар.

 Свистит в воздухе размахом плеть. Красный след остаётся на щеке Оллза и обжигает эхом боли.

[Оллз]

Оллз напоминал набор из плоти и металла. Имелось тело: относительно развитая мускулатура проступала довольно чётко на изрезанной целой картой шрамов тёмной коже из-за пусть искусственной, но постоянной на неё нагрузки со стороны "дополнительных" компонентов. Имелась голова: горло с глубокой вмятиной будто бы никак не мешало говорить и дышать, на ней покоилась обыкновенное смазливое лицо просто таки типичного эльфа - острые черты лица складывались в картину, которую можно было назвать смазливой, что портила только некая искусственность волосяного покрова - бровей, волос, да цепь из углублений по периметру на уровне лба - будто в неё некогда вонзались вытянутые треугольники, но остановились на пол пути и не завершили начатое - лишь оставили след. И на этом плоть заканчивалась - будто у лепящих фигурку не хватило пластилина. Остальное: руки и ноги представляли из себя металл - функциональный, гладкий и выносливый, способный переносить чудовищные нагрузки. Конечно, он был полностью лишён способности чувствовать, равно как и передавать исходящие извне ощущения. И узрев то что у них получилось, творцы сжалились над получившимся созданием и наскребли по сусекам немного пластилина плоти, чтобы покрыть конечности искусственной кожей, что, приглядевшись, можно было отличить от родной. Правда, работа была проделана спустя рукава - кое как, да на стыках и вовсе ужасными шрамами угадывался переход из плоти в протез.

Абсолютно любое прикосновение было интимным. Когда чувствовать могут далеко не все части тела - любое тактильное ощущение было подобно маленькой феерии. А это значило что равно удары, как и проглаживания ощущались в разы сильнее. А уж если обе эти вещи сочетать в нужных пропорциях результатов можно было добиться во истину космических...

Прикосновение к груди нарушает безудержно нелепое течение течение мыслей. Оллз чувствует тяжесть - дыхание сбивается и рот сам собой вытягивается буквой "о" - до того неожиданно разум переполняют ощущения - поначалу очень даже приятные, но по мере усиливания напора те становятся в немного тягость - в конце-концов ему ведь и дышать надо. Но эльфу не в первой справляться с накатывающими ощущениями, да и в голове слишком много еще осталось вязкого чужеродного влияния, что обращало все мысли в кисель, а кисель - в испражняющимися радужными бабочками летающих единорогов. Он заходится в кашле и вместо того чтобы расслабиться, попытаться набрать побольше воздуха, отдаться потоку он наоборот - напрягает мышцы пресса в попытке встать вместе с придавливающим его предметом, так что нажим на его грудную клетку усиливается.

- Хх-х-х-х-х-х-ха! - вместе с порывом беспричинного смеха 0113 буквально выталкивает оставшийся в груди воздух.

Вот теперь ощущение было то что нужно - ему самому было даже немного страшно - пока глаза закрыты головокружение от недостатка воздуха едва ли будет ощутимо настолько, чтобы он обратил на него внимание. Можно было дождаться пока оно вырастет настолько, что и остальные органы закружат сознание в бесконечном вальсе постепенно умирания. А пока - продолжить получать удовольствие от сердцебиения, нарастающего в такт острых ощущений и не менее острых эмоций.

Кожу лица раздражает какой-то посторонний предмет. Эльф скалится мгновение, а потом стирает любое выражение с лица. Прикосновение чего-то жёсткого - уже хорошо - будто бы плавит кожу, оставляя за собой резкий, грубый след вожделенного нетерпения. Траекторию предугадать тяжело, но Оллзу этого и не надо - у него в шипящей кислотными фейерверке голове есть свой план. Ну, как план - мысль. И её достаточно - по прежнему не открывая глаз Оллз открывает рот и с хриплым гоготом пытается поймать этот предмет и, так сказать, попробовать на зуб. Слепо движет в одну сторону, в другую - даже пару раз грозно щёлкает пастью - всё тщетно. Неизвестный предмет в ловких пальцах избегает жаркого, острого плена из языка и зубов и движется по своим делам. Навещает нос, скулы и пропадает. Но крайне не на долго - спустя мгновение предмет возвращается чтобы поцеловать его в щёку. Размашисто, с хорошим таким шлепком. Искры разбегаются от места удара, что незримыми разноцветными бусинами подпрыгивают, раскатываются по всему телу жаром удовольствия и боли.

Оллз замирает. Его голова повёрнута на бок - место удара по прежнему горит, но с каждым мгновением всё слабее.
 
- С-с-с-слабо! Хахаха! - со смехом он дразнит неизвестного или неизвестную

Конечно, он знает что начало процесса обычно оставлено для разогрева, но сейчас ему плевать на правила. Сейчас безумие правит балом, а потому...

- Н-новичок, да? - хрипло, с издёвкой выдыхает он слова с трудом находя на них воздух из тех запасов, что удалось сделать.

Растягивает губы в широкой усмешке. Скорее обидной, чем сочувственной.

[Вильям Блауз]

 

Слабо.

  Спирает дыхание, зрачки на секунду суживает от гнева, чтобы после восстановиться в адаптации к полумраку. Их владелец успокаивается быстро, потому что знает: важно не то, что говорит человек — важно как и зачем.

  Губы Вильяма растягиваются в хищной улыбке, теплеет взгляд: чужая провокация на вкус как кислая дикая ягода. Которую срываешь в лесу в незнакомом месте и знаешь: её нет ни в одной энциклопедии, ни в одном справочнике, ведь каждый человек уникален. Ядовит и съедобен по-своему. Ягода жжёт язык, заставляет закрыть глаза от жгущей кислоты, но зубы всё равно желают размолоть мякоть, добравшись до сердцевины. Ощутить вкус.

  Конец стека ласкает подставленную в покорности щёку: нежно, почти любовно. Вильям наблюдает с неприкрытым удовольствием: под скулой Оллза расцветает краснеющий след. Он почти не заметен на смуглой коже с полосами шрамов, но Вильям заставляет себя приглядеться и увидеть его розовеющее эхо под скулой. Улыбнуться, наслаждаясь этой картиной, задержать взгляд на чужом приятном лице — которое отличается от лица Вильяма так, как фотография от двойника, сведённого в негатив.

  Игрушка подставляется ударам плети как изваяние грешника. Не открывает глаз, не встаёт с пола, не совершая ни одного лишнего движения. Чужие губы ловят стек в игре, похожей на целомудренную, а после улыбаются с издёвкой и задором обидчика. Вильям видит в них не то, что они хотят показать, а нечто скрытое, что выдают слова.

  Любой, кто будет против, — встанет и уйдёт. Любой симпатизирующий руке-наказанию останется.

  Провокация звучит как песня. Как неозвученная просьба: «Хочу ещё». Здесь каждое слово несёт в себе скрытый смысл и однозначный подтекст.

  Соль в том, что и дурак, и умник могут поступить одинаково — важны лишь желания. Вновь собственная роль с приколотой к одежде картой кажется ловушкой и клеткой. Вильям бы с удовольствием ответил провокацией на провокацию, но он вынужден лишь манерно пожать плечами, показывая всем видом, что слова его не задевают.

   Всё неправильно, это верно: в начале любой сессии должны быть оговорены табу, фетиши, озвучено стоп-слово. С немым ртом обсуждать неудобно, да и иногда куда приятнее играть как дилетант, чем следовать скучным правилам. «Иди ко мне» — незримо шепчет стек и касается чужого носа в подобие щекотки, ведёт дорожкой от одного уха до другого, чтобы после шлёпнуть по шее в области кивательной мышцы.

  Слабо. Не с целью доставить боль — скорее раззадорить.

  Вильям клонится ближе. Садится на колени рядом с тем, кто всё ещё лежит и всё ещё не желает видеть лицо своей «компании». В голове мелькает внезапная мысль, что Оллз может играть слепого. Две калеки в одной комнате — слишком много. Но становится интереснее доиграть свою роль до конца.

  Мерцает невидимая рябь магической энергии. Кожаная перчатка обрастает иллюзией металлических колец на пальцах, соединяющихся цепью, которые заканчиваются на концевых фалангах острыми зубьями боевых когтей. Вильям подносит руку к своему лицу: магия не безупречна. Когти с туповатыми когтями, металл потёрт и хранит остатки запёкшейся крови. Почти печально, с другой стороны — придётся приложить усилие.

  И будет больнее.

  Горячее.

  Жарче.

  Коготь указательного пальца щекочет Оллзу спинку носа. Прохладный металл быстро согревается от контакта с телом и спускается ниже. Вильям поворачивает к себе чужое лицо с блаженно прикрытыми глазами, чтобы рассмотреть его лучше и запомнить. Предчувствие говорит: они никогда не встретятся в будущем. Стоит ли играть в нечто, что ты из себя не представляешь?

  Большой палец и мизинец впиваются в кожу чужих щёк. Вильям прикладывает усилие: тупой металл погружается в мягкие ткани, но не разрывает плоть. Три остальных пальца юркают внутрь чужого рта, по-хозяйски раздвигая губы. Вильям нажимает с усилием на жевательные мышцы, заставляя «жертву» рефлекторно приоткрыть рот.

  Внутри влажно, жарко. Пальцы касаются острых краёв резцов, ловят быстрый ускользающий язык. И идея приходит так же легко, как и мысль посетить этот клуб. Вильям цепляет когтем пространство дна полости рта, находит пальцем уздечку и впивается под её основание, прокалывая насквозь. Рот заполняет кровью, нос чувствует её приглушённый аромат.

 «Привет-привет» — щекотливо шепчут пальцы с когтями, касаясь нёба. Ловят язык, чтобы проткнуть и его.

[Оллз]

"Быстро, смелей, давай-давай!" - мысленно вопил он неизвестному.

Боль, была слишком слабой, чтобы заглушить всколыхнувшиеся первым ударом эмоции. Как голодающему не просто отказать даже в маленьком кусочке сочного, пышущего жаром мяса, но дать ему только коснуться оного кончиком языка - чтобы тот ощутил сладкий, сводящий с ума текучий жирок, восхитительную терпкость текстуры и бесподобную солоноватость специй. Оллз чувствовал яростную бурю эмоций, кипящую поблизости как кипит на костре сытная похлёбка - ароматная и манящая в своей простоте. И не удивительно, ведь 0113 не зря поперчил и посолил блюдо так, чтобы оно дошло до нужной кондиции, а именно выбрал слова именно так, чтобы заставить неизвестного ринуться на него, разорвать и разодрать - сделать с таким наглым, таким отчаянным собой такое, о чём в последствии сам будет жалеть. Ведь есть же эти мерзкие-мерзкие правила...

"Докажи что ты не слабак, докажи что ты тут главный, ну же!" - полыхали резкие, барабаном грохочущие мысли в омуте побагровевшего разума.

Но мучитель оказался куда опытнее, чем Оллз рассчитывал - он не поддался на провокацию, не подчинился воле того, кто якобы должен подчиняться. Вместо того, чтобы дать ему искру, бурю, безумие, как того желала Оллз, он медлил. Водил стекой, а после, будто занятие по изучение лица корпоративного служащего с помощью предмета наскучило ему, неизвестный и вовсе перестал как-либо на него воздействовать. Он перестал даже касаться эльфа. Вообще.

"Каков наглец!" - вспыхнула мысль полная и ярости, и восхищения приблизительно поровну.

Темнокожий эльф все еще держал руки закрытыми, а тело без движения. И то, и другое стало удерживать куда как проблематичнее, ведь в чём интерес, если ничего не происходит? Оллза порывало вскочить и самому броситься в атаку, показать мучителю как на самом деле нужно терзать, как доставлять боль - не важно некромантией ли, призвав мёртвых помощников в виде отрезанных рук что терзали бы его плоть надёжнее и изобретательнее, чем некоторые пыточные инструменты или с помощью атакующей магии - огненная сеть или ледяной хлыст быстро бы превратили кожу любого в настоящее поле военных действий, не оставив ни миллиметра без внимания.

"Мало, МАЛО, М_А_Л_О!" - надрывались натянувшие до предела струны чувств.

Тело начало потряхивать от физически болезненного нетерпения - пальцы протезов неестественно выгибались, а голова моталась из стороны в сторону, будто голова идущей по следу ищейки. Оллз весь обратился в слух - он жадно ловил любое дуновение ветерка, запах, любой шорох. Ему было почти что жизненно важно знать что задумал этот неторопливый маньяк - может он вообще уснул, а может отправился за какой-нибудь приблудой, вроде вошедшего в анналы истории Флюгегенхаймена.

Спустя около миллиона лет - по внутренним ощущениям изведённого неопределённостью темнокожего некроманта - раздался шорох, который издаёт одежда, когда присаживается на корточки - ткань на брюках натягивается, а из-за смещения центра тяжести обувь совсем немного сдвигается с места.

- Ты что, ко всему прочему еще и... - не выдерживает и лающим голосом молвит Оллз, но обрывается на полуслове.

Наконец-то он чувствует прикосновение. К носу. Весь сосредотачивается на этом чувстве, порывается вперёд, чтобы этим органом ощутить новый иснтрумент. Он замечает его гладкость и какую-то болезненную остроту. И тут в эльфе зарождается страх - одно дело развлекаться с полной уверенностью, что тебя не покалечат и совсем другое попасть к какому-нибудь маньяку, который от одной обидной фразы способен разорвать на части. Однако нечто мешает Оллзу распахнуть глаза, оттолкнуть и отпрянуть. И имя этому - удовольствие. Оно заставляет медлить и даже инстинкт самосохранения, притупленный действующими препаратами, вынужден отступить. Его не режут, но ласкают. Движения потеплевшего металла становятся похожи на простые прикосновения пальцев - живы, настоящих с лёгкой остринкой в виде опасности пореза. Естественно этому темнокожий корпоративный сотрудник скалится - максимально довольно, как победитель, который всё же заставил своего оппонента сделать ход, который еще только должен был привести того к поражению.

Движения приостанавливаются, но поблизости ощущается горячее дыхание. Неизвестный или неизвестная мучительница приблизилась, чтобы рассмотреть его. И Оллз не упускает этого случая - он рвётся вперёд, но не как милый слепой котёнок, но словно одуревший от забравшихся в его глаза пчёл носорог. Он подаётся вперёд, но из-за протезов не способен рывком, как хочет подняться - из-за кипящего в жилах удоволсьтвия он в который раз забывает об этом. А может и специально его рассудок не учитывает факт почти полной невозможности эльфа подняться - так не удавшаяся попытка поцеловать, укусить куда как острее воспринмается разумом, ибо неудача врезается и чувствуется острее победы.

А потом, будто бы в наказание за свою дерзновенную попытку Оллз чувствует её.  

боль.

БОЛЬ.

Б_О_Л_Ь.

Всевластной госпожой она вступает в Оллза через его щёку и окидывая надменным взором его исковерканное, тщедушное тело, мгновенно устремляется в мозг. Он вспыхивает восстанием - новая претендентка на абсолютную власть над остатками тела корпоративного служащего сжигает за собой мосты, не давая возможности ни рукам, ни ногам придти на помощь и справиться с ней. Госпожа знает своё дело: - пришёл, увидел, отлюбил. Под гнётом боли Оллз не раскрывает рта, но наоборот сжимает зубы так крепко, как только может - он не сдастся врагу, не позволит насладится его болью, не даст почувствовать рвущийся крик - гимн победы терзающей его госпожи.

Нечто врезается в закрытые врата уст. Раздвигают губы, тычутся в зубы. Но Оллз свирепо усмехатся - у него для захватчиков готов радушный приём. Он распахивает челюсти и быстро-быстро их сжимает вновь. Укусить, размолоть резцами, да клыками наглых вторженцев - чтобы знали своё место, чтобы больше не совались в осаждённую крепость. Вот только Оллз недооценил неизвестного скульптора боли - тот надавил на мышцы и сомкнутые наглухо врата зубов дрогнули и, несмотря на максимальное, сосредоточенное сопротивление Оллза начали раскрываться.

- Увуовоф! - хотел выкрикнуть эльф в лицо садисту, плюнуть в него, но вместо этого получилось какое-то невнятное, да и не очень то грозное мычание - попробуй-ка поговорить, да сделать хоть что-то в такой ситуации.

Боль, оказывается, еще не достаточно заполнила его рассудок - он пытается ей даже наслаждаться, попутно отмахиваясь силой воли. Но это продолжалось лишь до тех пор, пока она раскалёнными крюками не берёт его на абордаж через распахнутый, находящийся во владениях врага рот. Он становится одной большой раной от пылающих там очагов. Кровь. Агония. И тогда оказывается что всё это время боль вела с собой подругу, которая ничуть не меньше первой хочет владеть телом темнокожего эльфа. И имя ей: Страх.

Оллз взрывается страхом. Его рвёт им, но тело парализует, так что даже малейшие его движения становятся судорожными - словно некто обмотал невидимым скотчем. Текут слёзы. Даже сбивчивое дыхание и то замирает. Боль оказывается страшна постольку поскольку - она была достаточно умела, чтобы захватить Оллза и из-за его собственной глупости - приструнить, но обездвижить и лишить воли к сопротивлению удаётся только страху неизвестности. Некромант чувствовал что умирает, но не телом, а рассудком. И благодаря пониманию в голове всплыли слова древнего учения.

"Я не должен бояться." - всплывают слова из прошлого

"Страх — убийца разума." - объясняют ему

"Страх — это маленькая смерть, влекущая за собой полное уничтожение." - увещевают они.

"Я встречусь лицом к лицу со своим страхом." - это уже говорит он сам, ибо теперь сквозь черноту проступают слабые, но всё же просветы, сквозь которые и просачивается личность темнокожего Кей'рльех.

"Я позволю ему пройти сквозь меня." - голос молодого 0113 отдаётся в шумящей от боли голове.

"И, когда он уйдет...я обращу свой внутренний взор на его путь." - гремит уже куда более уверенный голос его наставника, за которым повторяет сам Оллз.

"Там, где был страх, не будет ничего." - это уже его собственные слова

"Останусь лишь...я" - наконец завершает Оллз и чувствует, как страх отступает и остаётся лишь одна только боль.

Без страха боль вновь становится всего лишь ощущением. Одним из многих - наравне с каким-то безумным ощущением восторга от происходящего.

Пора было немного скорректировать происходящее. Не зря расстояние разделяет двоих - так, чтобы никто из них вдруг не решил изменить распорядку, поменявшись ролями. Но, учитывая что его незримый партнёр решил рискнуть и придвинуться, что ж, значит и последствия подобного были ему приемлемы - так рассудил темнокожий эльф. Без какого-либо предупреждения один протез взмывает вверх и вслепую пытается захлестнуть шею мучителя - где-то между двух погружённых в него рук, разве что чуть-чуть повыше и тянет к себе, чтобы искупать в им же самим выцеженной из самого Оллза крови. Вот только тут могла быть довольно серьезная проблема - протезы тактильными ощущениями не отличались, так что проблема из-за закрытых глаз Оллза только отягощалось отсутствием возможности как-то скорректировать направление что захвата, что притяжения. Словом, всё решала исключительно удача. В крайнем случае темнокожий эльф мог промахнуться и тогда вместо шеи он мог бы просто сбил одну из рук, нарушив такую сладкую - без страха - симфонию мучения.

Бросить кубики

И...удача решила что далеко не самому технологически продвинутому или надёжному протезу Оллза пора подвести эльфа к которому он приторочен. Словом, рука начала подниматься, но так и не дойдя до скульптора боли и грохнулась обратно.

[Вильям Блауз]

 Вильяму нравилось смотреть. Наблюдать за каждым жестом. Его жертва, будто угадывая желания палача, давала себя рассмотреть, как бабочка, пойманная учёным под лупу.

  У каждого из них была своя игра. Своя страсть. Вильям — не мог говорить. Оллз — не хотел смотреть. И та, и другая условности были приняты безоговорочно, будто это что-то само собой разумеющееся. Дрянное любопытство скребло в груди когтями назойливых кошек: Вильям клонился ближе, обжигал дыханием чужую разгорячённую кожу и боролся с любопытством — вцепиться в чужие веки и открыть глаза насильно. Увидеть их цвет. Запустить в глазницы пальцы, расковырять нежную кожу сетчатки, видя, как извивается в мучениях его жертва. Как её рот разрывает криком боли.

  Наутро у Оллза не останется ничего: ни раны под языком, ни крови, заполняющей полость рта, не останется синяков от острых когтей под скулами. Потому что иллюзии — это ложь. Надругательство над органами чувств, фальшивка, способная обмануть того, кто так хочет быть обманутым. Вильям знает, что он и сам фальшив до мозга костей: в каждом его жесте скользит показная театральность.

  И ни грамма настоящих чувств.

  Жертва замирает в его руках, смакуя удовольствие своеобразной пытки. Не сопротивляется, но подыгрывает. Иллюзии обманывают и самого владельца: Вильям видит, как сочится кровь из углов чужих губ, чувствует зияющую пустоту ткани в подрезанной уздечке языка. В собственный обман легко поверить, и делать это приятно. Иллюзорные когти ощущаются продолжением рук, они ложно-чувствительные и похожие на собственные пальцы.

  В чужом рту тепло, приятно. Горячо. Влажно. Так интимно касаться пальцами щёк с внутренней стороны, вести неловким прикосновением по буграм задних зубов, ощущать глубину завесы мягкого нёба. Ловить язык иллюзорными когтями, как играть в кошки-мышки.

  Безмятежное лицо лежащего Оллза вдруг исходит гримасой страха. Вильям прикусывает нижнюю губу, ловя момент. От любопытства расширяются зрачки, он смотрит, не отрываясь. Из сомкнутых глаз эльфа текут слёзы — неожиданно резко. От недавнего провокатора остаётся лишь съёженное тело: улыбка стирается с губ, как и любой намёк на подзуживание. Ему не нравится. Больно, неприятно, страшно... Ощущение на кончиках пальцев греет Вильяму душу, касается самых потаённых глубин сознания. Вильям ощущает удовлетворение, удовольствие на грани с эйфорией. Губы эльфа извергают ругательство, отчего их тут же приводят в себя пощёчиной. Стираются контуры иллюзорных когтей, оставляя просто руки. Шлепок от этого не становится более мягким. Скорее, напротив, в нём сила привычно жёсткой руки.

  Чужие щёки розовеют от следа недавнего удара, в полусумраке комнаты ещё можно увидеть влажные дорожки от ресниц к ушам. Вильям восхищён зрелищем, и его ладонь, причинившая боль, гладит эльфа по щеке, будто извиняясь.

  Игра, не более. Игра на контрасте. Тот, кто не хочет открывать глаз, не должен знать, когда его тела коснётся удовольствие, а когда — новая пытка.

  Главное оружие — всегда — непредсказуемость.

  Пальцы обводят контур подбородка Оллза, скулы, ласкают щёку по участку горящей от удара кожи. Вильям усмехается на бесславную попытку поймать его за шею и неожиданно для себя ловит чужую руку, готовую упасть. Пальцы исследуют кожу по-свойски, ведут от смуглых сгибов запястий до локтей и выше, просачиваются под одежду.

  И находят то, что не должны найти.

  Вильям удивлённо вскидывает бровь. Ему по-прежнему хочется говорить, но он играет свою роль до конца. «Немой». Сильнее вцепляется в сгиб чужого локтя, но не находит упругости вен. Лишь нечто похоже на металл под мягкой подушкой из наполнителя. Имитация человеческой ткани.

  Имитация жизни.

  Руки исследуют чужое тело: с нежностью игрока в любовь, с театральной бережностью в прикосновении. Находят участок кожи с границей протеза и тела, руки ведут пальцами по кромке стыка и возвращаются к ладоням. Вильям довольно улыбается: он знает, что сделает каждую секунду спустя. Каждому – своё удовольствие. Вильям всегда знал свою слабость: ощущение опасности.

  Чужой протез твёрже, чем рука. У него другие пальцы. Вильям касается своей ладонью чужой, обнимает «рука в руку», но чувствует: бездушную механичность кожи. И первый акт его спектакля нацелен на него самого и ради собственного удовольствия — протез поднимается ближе к шее и фиксируется на ней добровольно. Вильям ведёт плечом, ощущая смыкающееся вокруг кольцо неестественных пальцев.

  Страшно.

  Чужие пальцы сомкнутся, разломят шею, сломают позвонки. Сдавят с болью. Опасность ощущается в чужих кончиках пальцев, металлических, нечеловеческих в обшивке из качественного полимера. Как касается и осознание собственной беспомощности. Вильям знает, что не успеет спастись. Что у нет целительно магии — и всё равно играет в доверие так, как мог бы играть со смертью.

  В ответ у него есть кое-что ещё.

  Ментальная магия касается рук — своих и чужих — обволакивает кончики пальцев, чтобы дать Оллзу вспомнить то, что он забыл. Давно утерянные ощущения. Вильям берёт около себя плеть, но ведущую руку оставляет свободной. Она касается протеза — плавной линией от ребра ладони до локтя.

   И Оллз может почувствовать, как чувствуют лишённые ног солдаты фантомную боль в утерянной части тела. Его протез — живая кожа. Она чувствует, как к ней прикасаются пальцы. Пальцы холодные, длинные, ведут по коже, вызывая забытое ощущение мурашек. Давят поверхностным массажем вдоль уставших мышц — которые тоже ощущаются, как живые.

  Очередная иллюзия. Куда более уверенная, чем пропавшие тупые когти.

  Пальцы Вильма касаются сомкнутой на шее руки так, как могли бы касаться любимого инструмента. В них нежность романтичной натуры. В них предвестник...

  Будущего шлепка.

  Стек ведёт с размахом и свистящим звуком во воздуху до конечной точки своей цели. Щека Оллза едва перестала гореть от ласки пощёчины, как рука с плетью добавляет ещё. Вильям чувствует: шлепок прошёлся по мягкой ткани. Наверняка, оставил красный след. Но на этом не хочется останавливаться.

  Раз.

  Два.

  Три.

  Лицо, щека, шея. Свист стека в воздухе от высокой размашистой амплитуды.

  Четыре.

  Пять.

  Шесть.

  Правая щека, левая. Опять правая — и Вильям останавливает движение, касаясь концом плети чужих губ, тяжело дыша: плеть всё ещё холодная на контрасте с чужим ртом. Стек ловко ведёт между губами, касается острого подбородка, чтобы скользнуть ниже.

  На обоих предательски много одежды. И Вильям выбирает самый простой способ.

 Сжечь её с Оллза к чертям собачьим.

"Сжечь одежду"

Хорошо

[Оллз]

Страх рождает гнев, гнев рождает ненависть, а ненависть - залог страданий. Всё это, говорят, ведёт к тёмной стороне. Вот только Оллз родился на этой тёмной стороне, вобрал её в себя и принял с распростёртыми объятьями как может принять тьму только слепой червь.

Сейчас, сбросив оковы страха, 0113 был одним единым комом страданий. И ему это нравилось. Он был дома. Подобно тому как путник возвращается после долгого похода путешествия, где его всегда ждут и встречают с распростёртыми объятиями. Привычная волокнистая среда проникновенных, въедающихся в саму плоть ощущений наполняла его тело восторгом. Боль съедала разум по прежнему - она никуда не делась после пропажи страха, но стала острее. Она с лёгким, невсомым шуршанием испепеляла все мысли, словно те были участками мрака на пути безжалостного светила. Оллз не думал - не просто не мог, но даже не хотел - он подобно печальному пеликану со сломанными крыльями плыл на волнах эмоционального трепета и лишь одно только чувство самосохранения мешало ему начать действовать самому - ринуться вперёд и перехватить контроль над происходящим, чтобы показать как надо.

Шлепок по щеке - резкий, как удар палкой, мотнул его голову в сторону, прерывая такое мучительно приятное путешествие. Его будто бы вернули из мира чувственного - залитого багровым туманом крови и боли в физический, где единственное что было существенным - это простой и понятный шлепок. Это, мягко говоря, разочаровывало. Эльф оскалился в недовольной гримасе и перешёл бы к чему-то более демонстративному, если бы не ощутил какое-то странное напряжение там, где у него ничего не было - в продолжении его обрубка.

Оказалось что мучитель завладел его рукой, а вернее протезом оную заменяющую и, походе, проделывал с ней что-то интересное. Вот только чтобы воспринять весь "контент" Оллзу попросту не хватало нервных окончаний. И это был, момент, когда интерес достиг той точки, после которой темнокожий эльф едва не сорвался в бездну искушения и, несмотря на выбранную "роль", едва не распахнул глаза. Его сомкнутые пушистые ресницы чуть дёрнулись, собираясь распахнуться чтобы подсмотреть за происходящим, но некроманту так ничего и не было дано увидеть, так как в этот момент неизвестный спустился по протезу до настоящего 0113. И тут от неожиданности корпоративный работник зажмурился до рези в глазах и распахнул не очи, но рот и шумно выдохнул. До того редко кто-то касался стыка между металлом и плотью, что любое прикосновение вызывало не просто бурю, но настоящий взрыв какого-то тянущего, раздражающего своей незавершённостью порыва. Вроде попытки почесать давным давно чешущееся место.

Когда всю жизнь завидуешь окружающим, учишься видеть их сильные стороны. И некромант понимал что в том, кто над ним издевается, дремлет - а может и нет - настоящий талант, позволяющий заставить чувствовать даже лишённый этой возможности чурбан. И эльф так думал еще до того, как самым невероятным образом его не способные чувствовать руки обрели чувствительность.

- Что за... - ошарашенно вопросил Оллз.

Он чувствует как воздух ласкает его руку - не чётко поначалу, но с каждым мгновением все лучше понимает - то что казалось воздухом на самом деле чужие пальцы.

- Ха-ха-ха! - потрясённо хохочет он и хочет уже вскинуть новообретённую конечность, чтобы насладиться ощущениями, которых он был так давно лишён, но...

Что-то его не пускает. Протез сильнее плоти, но неизвестный знает как подчинять воле даже такой строптивый агрегат, как тот, что у 0113. Его протез, а сейчас - рука - дрожит от не испытываемого на самом деле напряжения - в ней что-то лежит. Что-то живое, теплое, широкое и обманчиво твёрдое. Сложной формы. С рёбрышками. Большой палец изучает каждый каждую неровность кожи, скользит по линии подбородка, опускается вниз и натыкается на небольшой, двигающийся туда-сюда холмик. И Оллза швыряет в жар, а на губах сама собой возникает усмешка, ощерившаяся зубами.

- Хаааа...так ты всё-таки "он"? - спрашивает эльф и надавливает на кадык совсем легонько - он читал что человека можно так убить.

Ему хочется посмотреть на этого человека, взглянуть в его глаза, выпить из них эмоций. Но он понимает что всё это не более чем игра, слабая попытка уровнять и без того не равные шансы. Что может сделать слепец против почти кого угодно другого? Оллз чувствует что гнев, доселе плескавшийся в груди спускается ниже. Живот напрягается, будто накапливая в себе силу для того чтобы выплеснуть её в резком, стремительном рывке. Но вместо того чтобы смять шею, смести шейные позвонки, он подтягивает себя к парню. Он поднимается, используя чужую шею как опору.

И тут щека взрывается болью. 0113 морщится и останавливает "восхождение".

- Мерза-авец - выдыхает Оллз медленно, с придыханием - он по прежнему находится в полулежачем положении - тело только совсем немного приподнялось над полом.

Он в принципе уже может подняться - из ситуации "черепашки" в которой протезы из-за своей конфигурации не давали ему перекатиться или сдвинуться с места, темнокожий эльф уже вышел. Вот только в этом не было необходимости - зачем, когда приближение к лицу мучителя было куда более мучительно приятным.

Второй удар. Был не мене неожиданным, чем первым, а потому Оллз охнул. Но сцепил зубы.

- Подонок- процедил он с явным восхищением в голосе.

Очередной удар был куда менее внезапным, но резкое наслаждение всё же смог доставить - такое, по сравнению с которым хлопок фейерверка в небесах не более чем тихий невзрачных хлопок.

- Ублюдок - выдавил некромант, замедляя поднятие своего тела - по его прикидкам он уже прошел половину расстояния до лица неизвестного и теперь сам растягивал удовольствие - приблизиться к нему было бы слишком просто.

Он продолжил свои попытки сбить эльфа - будто царь горы лезущего к нему претендента. Корпоративный сотрудник упрямо пёр вверх. Удары сыпались на него разнообразным ворохом камней с вершины - плечо, шея, правая щека, левая. И каждый удар - новое ругательство - тем злее, тем яростнее, чем ближе лицо Оллза было к лицу его мучителя. В один момент он посмел хлёстко шлёпнуть его по губам, чем вызвал новый взрыв поутихшего было удовольствия, замешанного на крови боли. Некромант облизнулся. Солоноватый привкус на губах был. Но это только раззадорило - будет чем пометить истязателя.

- Ах...хаааа... - тяжелое дыхание сдавливало грудь - оставался последний рывок.

И темнокожий эльф давал возможность в последний раз его удивить. Он ждал жалящего удара - куда угодно: в скулу, в глаз, снова по губам. Он чувствует твёрдую, холодную поверхность стеки у своих губ и тут же совершает укус. Впрочем, на долго та в объятьях его зубов не остается - вывернувшись, она движется по его лицу. Ниже. Подбородок. Ниже. Шея. Ниже...

Оллзу надоедает, но поделать он ничего не успевает. Всё вокруг вспыхивает. Пламя с ярким, жарким треском вгрызается в ткань, срезает её с его тела и темнокожий корпоративный сотрудник, как в каком-нибудь заправском боевике из горящего здания рвётся вперёд, чтобы выпрыгнуть и вцепиться в другое - им выступает мучитель. 0113 подаётся всем телом вперёд и резко, броском кобры пытается вцепиться зубами в подбородок, нос или губы - не важно - лишь бы прочь от трещащего гневом огня.

[Вильям Блауз]

 Здесь до непривычного уютно: агрессивный бордовый цвет не кажется раздражающим, запах дешёвого парфюма и сигарет дарит спокойствие и щекочет воображение. Ненавязчиво, мягко, как лёгким пёрышком по носу, оставляя после себя послевкусие «весёлой» жизни. В таких местах особенная эстетика, особенная романтика, понятная лишь вовлечённым лицам. Магические ароматические свечи, которые никогда не погаснут, следы от когтей на стенах, которые никто никогда не уберёт – оставят в назидание как часть атмосферы. Наслаждение и боль могут ходить рука об руку – кому-то из них не знать?

  Вильям приходит сюда каждый раз, чтобы выпустить демонов. Ублажить бесов, оставить чёткое ощущение, что после битья другого ты почти очищен, обновлён, избавлен от старой уставшей кожи. Что другой человек – снаряд: безликая сущность, необходимая лишь для выпуска накопившегося гнева. Но он не знает: самый страшный демон лежит перед ним. Его тело человеческое лишь наполовину, но он жаден до всего, что можно назвать человеком. У демона пока нет имени, он скрывает свои глаза и говорит исключительно на языке манипулятора – судьба обязательно столкнёт их ещё раз, в обстоятельствах...куда более адекватных. Но не сегодня.

  Хочется спросить имя. Так, чтобы знать наверняка: чтобы, когда вы встретитесь ещё раз, напомнить о себе колкостью в ответ на колкость другого. Согреть ментальной магией так, как боль может согреть кожу: хлёстким ударом по спине, резью между острых лопаток, царапиной, оставленной под языком. Пощёчиной, зияющей краснотой на безобразно-загорелой коже.

  У Оллза нет классической красоты. Он среди своих сородичей как цветок, обезображенный палящим солнцем и металлом. Вильяму кажется: он любить не умеет, его случайная «жертва» любить не умеет тоже. Но наблюдать ему всегда приятно. Чужие провокации такие открытые, такие незамысловатые, что это почти очаровывает. Они шуршат как конфетные фантики, под которыми так легко прочитать угощения, – очертания истинных желаний, призыв к действию, провокацию на грани с мольбой.

  Боль ожога заставляет Оллза согнуться пополам, потянуться вперёд укусом вслепую. Вильям ловит его лицо пальцами, грубо упирается ногтями в зубы, немо угрожая.

  «Нельзя».

  Здесь одни и те же правила и неизменные роли. Вильям не играет в ведомого, но ему всегда приятно сопротивление. Между его лицом и лицом несчастной жертвы несчастные пара сантиметров, запах горелой ткани и жжёного пластика, нарастающее раздражение. Желание ударить, поставить на место: острые грани зубов клацают в опасной близости от твоих пальцев. Свободная рука Вильяма впивается в бёдра Оллза с такой силой, что ему было бы больно, если бы он мог чувствовать. Но вместо ног протезы.

  Сейчас оба чувствуют лишь дыхание друг друга. Вильям чувствует чужое, сбившееся от боли поджога, короткими глотками всасывающее воздух. Оллз чувствует дыхание его: ровное, даже чересчур медленное. Так дышат разозлённые кобры.

  В воцарившейся тишине можно услышать, кажется, даже трель сверчка с соседней улицы, тишину, растворяющуюся в воздухе. Непривычно плотные стены не доносят стоны соседей, зато прекрасно пропускает звуки в окно. Шум ночной Небулы, гудение задымленных дорог, скрежет шин по свежему асфальту. И совсем неприятные громкие голоса двух басящих мужчин. Кажется, под самым ухом.

– Да на отростке я хтоновом этих упырей вертел, – смачно сплёвывает первый.

– Босс сказал доставить обоих живьём, значит, доставим. Мы что, Зак, извращенцев не видели?

  Вильям закрывает глаза, с раздражением прикусывает внутреннюю сторону щеки. Пальцы отпускают губы Оллза, ведя влажным следом слюны ему вдоль по шее, повисают на колене. Вильям запрокидывает голову назад и пытается игнорировать. Глубокий вдох, и до ушей доносится:

– В машину пидоров – и всё тут.

  И вместе с «пидорами» надрывается последняя нервная клетка.

  Вильям с равнодушным выдохом отбрасывает стек в сторону, встаёт с пола. Слушать «эту сладкую речь» невозможно. Она сбивает всё, что можно сбить. Под такой бас у обычного нормального мужчины не встанет. Под такие слова ни один нормальный человек не сможет расслабиться. Вильям подходит к окну, рывком дёргает занавеску. Но открывшаяся картина ещё более неприятна, чем казалась. И важна.

– Ой-ой, – обречённо выдыхает Вильям, прорезая голос.

  Его игра в немого на сегодня закончена. Сегодня, как оказывается, ему будет вообще не до игр.

– У нас большие проблемы.

  Вместо приветствия, вместо объяснения, вместо всего – только рука, дёргающая Оллза подняться с пола на две почти «человеческие опоры». И отсутствие плана, что делать дальше: вместо двух неприятных голосов там пять машин одной из известных преступных группировок города.

  Неприятно прямо сейчас сознаваться: ты перешёл им дорогу. И они убивают охранника из пистолета с глушителем, проникая внутрь. Удобно, если учитывать, что пространственная магия в этом клубе не работает.

  Неприятная ситуация.

– Жопа, – выдыхает Вильям.

  Действительно жопа. Рука задёргивает штору запоздало. Нужно бежать, нужно прятаться, нужно спасаться – но где? Людей вдвое меньше, чем остановилось на парковке, и их хватит, чтобы обчистить трёхэтажный клуб в кратчайшие минуты. В голову лезет безумие. Большой платяной шкаф в углу комнаты кажется неприметным: посеревшее от возраста дерева, облупленный лак, бронзовые ручки. Подделка под антиквариат выглядит почти слившейся со стеной. Но достаточно просторной, чтобы вместить в себя оба тела.

  Принять бой они успеют всегда. Гораздо лучше попробовать его избежать.

– Только пикни, – грозно наставляет Вильям и впихивает Оллза в пространство раритетных кожаных комбинезонов и модного латекса.

  Вешалки нещадно сгребаются вбок, Вильям лезет следом. Голова больно стукается о верхнюю полку. Бедолага трещит, слетает с подпорок обрушивая на голову Оллза внушительную коллекцию ровно стоящих искусственных фаллосов. Всех цветов, размеров и мягкости. Один из них даже приветливо светится в темноте блекло-жёлтой головкой, падает эльфу куда-то на колени.

  Вильям приседает в три погибели, зажимает Оллзу рот ладонью, зло сверкает глазами: хотя в темноте платяного шкафа это едва ли видно.

– Цыц! – шикает он на него. – Ни слова!

  И успевает ровно за две секунды до того, как дверь в комнату предательски скрипит.

[Оллз]

Некромант, вложил всё свое желание в слепой - глаза его по прежнему были закрыты - порыв, он подался вперёд всем своим телом, всем трещащим по швам от страсти эмоциональным зарядом, не ожидая сопротивления как такового. Но...

Препятствие возникло на пути его жаждущего отмщения и чужого тепла рта. Оллза удерживали и ногтями, и подушечками пальцев с неуловимым привкусом чего-то умопомрачительно знакомого - пластмассы, кожи и, конечно, латекса. Неизвестный расположил руку так, что в то время как большинство пальцев впилось в его зубы, большой немилосердно вгрызся в разбитую стекой губу, сводя челюсть нападающего так, что двинуть ею, не говоря о том чтобы закрыть её представлялось практически невозможным - разве что ценой сломанной кости. 0113 буквально завис в своей праведной мести - разявив рот, как какое-нибудь чудовище в ужастиках, в то время как его оппонент подобно герою в последний момент остановил его, напрягая могучие мышцы руки. Более того, попытавшись передавить сдерживающую силу и хотя бы немного продвинуться дальше, корпоративный служащий понял что его не просто остановили, но полностью заблокировали!

Он, навалившись вперёд, не мог теперь даже пошевелиться - протезы будто отнялись, а движение членов его собственного тела застыло, будто молекула, температура которой приблизилась к абсолютному нулю. Пульсирующее желание никуда не делось, по ничем помочь в данной ситуации не могло - необходимо было, чтобы пленитель сам выпустил его из собственноручно собранных из себя же оков. Некромант судорожно дыша и пуская потоки слюны, коротко облизнулся и осознал то, что забыл про один орган, что был одной из самых сильных в его теле - язык. Хмыкнув с чужими пальцами в открытом рту, солнечный эльф сначала ощупал предстоящий ему фронт работы и начал медленно проводить им по удерживающим его пальцам недостижимого оппонента по игре - аккуратным вязким, горячем слизнем он проникал между похожими на застывшие растопыренные коряги удерживающие его опоры, ласково гладил твёрдые, гладкие поверхности упирающихся в его зубы ногтей, а после тянущейся к солнцу лозой стал вытягиваться к тому, что было центром ладони - у некоторых там находились чувствительные центры, не проверить которые казалось очень и очень глупым делом...

 Пока язык его ищет слабые места в чужой обороне, разум Оллза столь же юрким образом обшаривает окрестности в надежде найти хотя бы намёк на другой способ побега из откровенно тупикового положения. Так как возможность видеть он сам себе прикрывает, остаётся лишь настроиться острыми ушами на шум вокруг. Но вместо всех возможных звуков, что невразумительной шелухой сыпятся на него, некромант цепляется за медленное, горячее дыхание, что обжигает его кожу и сам разум - лицо оппонента очень и очень близко, из-за чего на тёмном лице корпората появляется едва ли видимый из-за естественного загара румянец не то гнева, не то желания (правильный ответ - и того, и другого). Его больше всего бесит тот неоспоримый факт, что ни он, ни его "друг" не могут ничего сделать, чтобы продолжить захватившую Оллза игру. В его случае всё понятно - он снова оказался заложником положения, так что ярость стекается в направлении по тем или иным причинам бездействующего безмолвного товарища. Разум 0113 вскипает тем больше, чем он размышляет над этим - у того есть вторая рука, но он почему-то не пользуется ею, у того есть возможность сдать назад, но тот не делает даже столь малой уступки. Некромант во что бы то ни стало жаждет продолжения и потому пытается использовать то единственное, что ему остаётся - магию пространства.

Но...его выпускают. Он подаётся вперёд еще немного, так что чужие пальцы чертят на щеке Оллза влажный горячий след его же слюной. Он едва не захлёбывается от возможности снова двигаться и потому в следующий же миг восстанавливает равновесие со всей грацией существа, вынужденного вместо своих родных рук и ног использовать лишённые какого-либо намёка на чувствительность или грациозность условно подвижные железки. Некромант несколько запоздало клацает зубами, но, конечно, промахивается - теперь, когда эффект неожиданности утерян, ничто не мешает увернуться от его нелепой попытки отомстить. Но на этом, как бы парадоксально это не звучало, всё заканчивается и не заканчивается. Раздаётся голос.

- Ой-ой - говорит он и магия, волшебство растянутого во времени момента разрушается.

0113 оказывается вынужден распахнуть глаза. Мир чуть плывёт, но это не важно, ибо первым же делом 0113 поднимается. Он мотает своей вихрастой головой, утыканной синтетическими волосами, как ёж - иголками. Поднимает взгляд на с каждым мгновением всё чётче и чётче обрисовывающуюся фигуру.

– У нас большие проблемы. - добавляет он и корпорат смотрит на него тем самым взглядом - мол, ты даже не представляешь насколько они большие.

И имелось ввиду не та изрядных размеров шишка, в которой за время слепо-немых игрищ скопилось столько напряжения, сколько не каждые работники древнейшей профессии способны помочь набрать, но нечто другое, так же припасённое 0113 аккурат на такой случай. Его дёргают за руку и поднимают, как какую-нибудь уроненную на пол игрушку с оторванной лапой. Вот только с тех пор как игра оказалась на корню загублена - для эльфа мужские голоса, пусть даже и вещающие всякое едва ли воспринимались всерьез - на самом интересном месте, некромант решил напомнить это и самому совершившему эту недопустимую вещь - судя по виду - эону. Так что не слишком-то долго думая, возбуждённый, доведённый почти что до предела корпоративный служащий в один момент без слов просто коротко размахивается и пытается заехать наглецу кулаком по лицу. И это далеко не тот простой удар, который происходит по миллиону раз на дню. Нет. Оллз заряжает его скопленной за время их совместных посиделок-полежалок энергией и выпускает со всей страстью, со всей яростью, со всем вожделением, возбуждением и похотью, что эон в нём распалил своими действиями.

- Жопа... - таковы были последние слова, перед тем как парень, задёрнув шторы оборачивается и сталкивается с последствиями того, что предпочел спасать жизнь, а не продолжать миловаться с истерзанным жизнью калекой.

Бросить кубики

И, конечно, Оллз промахивается.

Солнечный эльф тотчас же ловит дичайшее уныние, что мгновенно перерастает в планетарных размеров печаль - такую же глубокую, как чёрная дыра, что затягивала в себя целые солнечные систем, не говоря уже о настроении лишившегося чего-то столь бесконечно прекрасного истязания. Он замирает. Он тупо смотрит на свой кулак, искренне не понимая что же с ним не так. Пребывая в этом состоянии он подчиняется всем и всему, что с ним делают. Вошли бы бандиты - легче лёгкого было бы его прибить, ибо Оллз даже не стал защищаться бы. Но к счастью для темнокожего корпоративного служащего, он был в надёжных руках. Так что 0113 не возражает, не кивает, не пикает, залезает куда надо без вопросов, скулежа или негодования - лишь смотрит на свою руку с немым укором и разочарованием настолько глубоким, в сравнении с которым в сухую проигрывает момент когда жених застаёт свою невесту участвующей в оргии с его отцом, священником и неизвестно как оказавшимся там клоуном за десять минут до начала церемонии.

Настроение некроманта было хуже некуда. Ему даже начало казаться что с этих пор, после того как его запихнули в шкаф - 0113 не разбираясь решил что жена эона скоро должна была нагрянуть - всё будет по прежнему - никаких страданий - только счастливая, довольная жизнь.

Но всё изменилось, когда пришли они...

Фалосы!

Свалившийся откуда-то сверху игриво мерцающая имитация мужского полового органа, своим сиянием скрасила жизнь корпоративного работника. Оллза не надо было упрашивать дважды, так что он обхватил игрушку протезом и вцепился в неё зубами, представляя что она именно то, что болтается между ног у его, так же залезшего в шкаф вместе с ним мучителя. Он косится на него, в то время как эон зачем-то глядит на едва-едва заметную щель в дверце. И тут ему в голову приходит мысль - раз уж ему плохо, то пусть будет плохо всем!

Мстительно усмехнувшись, 0113 вонзает взор в парня, медленно набирает побольше воздуха в грудь, чтобы предупредить вернувшегося партнёра трясущегося паренька и....