[Симбер Ресинджер]

Глаза горят из темноты
Может быть я, может быть ты
Может и яд, спрятанный нож
Всё хорошо - глупая ложь... (- с -)

[Каэлен Вейлор]

Каэлен не находил себе места.
Ноги, против его воли, вышагивали по холодному камню пола короткий, яростный маршрут, от стены к противоположной стене. Три шага. Поворот. Три шага. Снова. Плечо горело огнем, каждый мускул кричал о необходимости остановиться, присесть, прислониться к прохладной стене. Но он не мог.
Потому что, если он остановится, его настигнет не боль. Его настигнут воспоминания.
Память. Последний миг перед тем, как магические оковы сомкнулись. Не сила, не ярость врага, не превосходство в мастерстве. Нет. Ухмылка. Та самая, самодовольная, почти ленивая ухмылка на лице Инфирмукса, которую он представлял в своей голове, когда попался. Инфирмукс смотрел на него, как на разыгравшегося щенка. В его взгляде не было бы ни гнева, ни ненависти. Была лишь скука. Ведь Каэлен оказался слишком слаб, чтобы победить его.
И этот представляемый им взгляд жег Каэлена изнутри куда сильнее, чем рана на плече.
Дважды. Дважды он пытался вонзить клинок в сердце чудовища. В первый раз ему удалось уйти, оставив едва лишь царапину на броне владыки. Он лелеял эту царапину как обещание. А теперь... Теперь он здесь. В «клетке». Игрушка.
Ярость кипела в нем, не находя выхода. Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони, и чувствовал, как дрожь проходит по всему телу. Не от страха. От унижения. От бессилия. Он был готов к тому, что его разорвут в клочья, что его плоть станет прахом под ногами Владыки Некроделлы. Он был готов принять свою смерть в яростном бою, как воин.
Но он не был готов к этой... к этой милости. К этой камере, которая была не столько тюрьмой, сколько демонстрацией его ничтожества. Его не убили, потому что он не представлял достаточной угрозы, чтобы утруждаться.
«Лучше бы она рухнула на меня, эта проклятая скала, — проносилось в его воспаленном сознании с каждым шагом. — Лучше бы погребла заживо. Только бы не увидеть этой ухмылки. Только бы не знать, что последнее, что я увижу перед смертью — это его довольная морда».
Он шел и шел по своему крошечному кругу, подпитываемый одной лишь ненавистью, единственным, что у него осталось. Остановиться — значит признать поражение. Значит дать той ухмылке завладеть собой. А он скорее истек бы кровью здесь, на этом холодном полу, чем позволил бы этому случиться.