[Симбер Ресинджер]

Предыдущая часть: Сказ про гнев и надлом

[Айне]

Пламя Некроделлы согревало.

Объятая магией древнего источника Айне была все равно что замерзший скиталец, тянущий к костру закоченевшие пальцы. Энергия лилась в паутину сквозь выбитую в камне печать, придавая сил и ложного ощущения всемогущества. Узоры антрацифий, то немногое, что роднило древнюю хтэнию с обитателями Лиреи, вспыхнули. Лицо озарила блаженная улыбка.

Абсолютное наслаждение, к которому рано или поздно пристрастится каждый владыка. Айне слишком хорошо помнила времена, когда Шатрукс неоспоримо принадлежал одной ей. Если не непривычная чуждость Некроделлы, отчетливо пробивавшаяся сквозь поток энергии, она могла бы и не удержаться от искушения взять больше, чем владыка мог отдать.

Опьяненная источником, Айне услышала голос Фтэльмены прежде, чем до нее донесся стук каблуков по камню и сладкий запах духов. Одернув себя, хтэния перевела взгляд на элементаля. Учтивые слова, прозвучавшие следом, звучали для нее подобно похоронным речам.

Потому что глаза Фтэльмены смотрели с прежней жесткостью. Не так, как когда первая сподвижница владыки вплетала ленты в непослушные черные волосы. Не так, как когда она смеялась перезвоном колокольчиков, прикрыв губы изящной ладонью.

Инфирмукс был самым важным, но не единственным, кого Айне лишилась.

— Оставим прежние обиды, Фтэльмена, — примирительно предложила хтэния до того, как ее побратим объявил о начале праздника. В ее, Девы Клинка и Тирана Шатрукс, честь.

Айне смотрела на Инфирмукса с непониманием, пока Фтэльмена быстро удалялась на своих каблуках. Когда его ладонь коснулась скулы хтэнии, та, машинально, накрыла ее своей собственной ладонь, ощупывая ноготь указательного пальца.

То же черное костяное полотно, из которого были созданы изогнутые рога и сужающийся к концу хвост. За время их разлуки Айне почти забыла его текстуру, и теперь с удивлением обнаружила схожесть их с Инфирмуксом метаморфоз. Несмотря на то, что Эреб напоминал змеевидного дракона, а Сатуайхе — многоножку, их носители были схожи, как могли бы быть сестра и брат.

Хтэния взяла его за протянутую руку до того, как до нее дошел смысл сказанного побратимом. Ее удивление сменилось горьким осознанием.

— Не помнишь? — Айне сжала пальцы Инфирмукса так, будто пыталась силой протащить его сквозь тяжкий груз своих воспоминаний. — Иначе быть не могло. Разделение проклятье обмануло, от безумия избавив, да только не наполнить снова памяти колодец. Ты видишь, Инфирмукс, наш последний день, наш последний век?

Стоило ли разрушать идиллию, которой три часа назад было место только в ее грезах?

Во вторую сотню своих климбахских лет Айне часто задавалась похожим вопросом. Достигнувшая некоторого воинского мастерства, она могла бы служить владыке или капитану вольного отряда в обмен на кров, развлечения и пищу, тогда как охота за заслуживающими казни не вела ни к чему, кроме обретения новых врагов.  И всякий раз хтэния приходила к выводу, что именно торжество несправедливости было причиной ее вендетты.

Инфирмуксом она дорожила не меньше. И потому не могла милосердно придаваться иллюзиям, его или своими собственными.

— Да, сила моя прежней не чета. Прежде чем завоеванное вернуть, следует укрепить источник, тело, волю. И многое — столь многое! — обдумать, — проговорила Айне, освобождая ладонь хтоника, лежавшую на ее щеке. Перед тем, как ответить на его вопрос, она плавно развернулась, будто собиралась закружить владыку в танце. — Кто я? О чем вопрошаешь, Инфирмукс! Не знаешь точно, от чего нет у меня имени хтонического. Я Айне, твой побратим, клинка дева, Адатахесова убийца. Позволишь если, стану, как было прежде, кинжалом в руках твоих, воеводой-ликвидатором, нет — давних битв орудием. Но не трофеем, что в залах пиршественных выставляют. Иначе Айне мне не быть.

Вместо того, чтобы повернуться вокруг собственной оси, хтэния резко подалась вперед, оказываясь лицом к лицу с Инфирмуксом. Закинув руку тому на плечо, она настойчиво потянула побратима на себя, приглашая столкнуться лоб ко лбу, рог к рогу.

— Коснись памяти моей, чтобы празднество грядущее не отравлять.

Теплый камень Пандемониума сменился сырым мрамором безымянного храма. Крохотный остров море Аламос когда-то принадлежал Уроборсу и помимо рунных колонн мог похвастаться удачным расположением: он находился между источниками Некроделлы и Шатрукс, владыки которых когда-то были побратимами.

Айне смотрела на Инфирмукса сверху вниз несмотря на то, что все еще сильно уступала ему в росте. Привычка владык, судий и тех, кто вынужден отстаивать свою правду: сегодня Тиран Шатрукс играла все роли разом. Руки ее были скрещены на груди, пальцы плели магическую сеть над разбитым алтарем. Над противоположным концом должен был работать Инфирмукс.

— ... исполнил свой долг. Едва блюстителей завидев, отступники в глушь, а там по Люциф вверх до самого моря, где Некроделлы граница. А как отозваны будут мне присягнувшие — ведомо тебе, сколько из них смерть нашли в чаще? — вернутся в деревни. Где будет им ужин званный, припасов полные тюки и мечей наточенных гора. А дальше запад воспылает крамолой. Ведь братья наши элементали свободу выгрызают у Тирана.

Структура, призванная исцелить разум Инфирмукса, напитывалась магической энергией. Светящаяся паутина пентаграмм ощущалась напряженной до предела. Занятые ее преобразованием, Айне с Инфирмуксом напоминали скорее не союзников, а соперников по перетягиванию каната.

— Выжечь дотла — что еще командиру оставалось? Блюстители дозором долгим ожесточены, отступников семьи без боя не сдадут. Не будь резни, пришло бы восстание, за ним — голод. С тех пор, как с Адатахесом заклейменных сняли кандалы, Шатрукс закупает больше пищи, чем вырастить способен. Тысячи невинных, говоришь? Пусть так. Честь моя не стоит гибели миллионов.

От ее слов разит усталостью и холодом. Когда-то их споры были жарче, сперва шутливые, как у двух молодых хтоников, воображающих себя владыками, затем — почти доходящие до смертоубийства. С каждым десятилетием Инфирмукс и Айне медленно, но неизменно отдалялись друг от друга. Их духовная связь превратилась из чуда в тяжелую цепь.

Столь же прочным должно получиться заклятье, которое оградит владыку Некроделлы от его хтона. Но в холоде не разожжешь горна и не скуешь цепи, поэтому его хватило всего на шестьсот семьдесят два года.

[Инфирмукс]

Осознание её пролилось горечью в невесомом касании и разящем взгляде. Айне всегда смотрела так, будто её зрачки острее и смертоноснее собственных клинков.

— Нет, ты ошибаешься, Айне. Я-хтоник помню всё, что я-человек осмелился забыть. Если что-то скрыто от меня... значит, я сознательно стер себе память, — для менталиста его уровня провернуть подобное не составляло труда, тем более, он делал это не впервые. Проживая одну сотню лет за лет за другой и обладая даром управлять собственной памятью, сложно не поддаться соблазну стереть некоторые моменты, чтобы собственные ошибки и чувство вины не травили душу, погружая её всё дальше в бездну. Но... Инфирмукс знал, что отчасти виноват. Поэтому терзания сердца особенно жестоки на фоне обострившегося безумия. Он так часто травил себя наркотическим ядом, что со временем утратил всякий контроль.

— Я знаю, где это случилось и при каких обстоятельствах, однако детали той истории стерты, но я всё ещё понимаю контекст... — Инфирмукс помнил храм Уробороса и то, что потерял ЕЁ там, под магической печатью, которую так и не смог расшифровать. Никто не смог.

Позволяя ей покружиться, будто в танце, он притянул хтэнию ближе, переплетая их пальцы и прикрыл глаза, когда их лбы соприкоснулись, а рога соединились в глухом «стук». Тепло разлилось по костяному венцу рогов, обрамляющему его голову, проникая прямо в мозг и разливаясь жаром по шее и груди.

— Трофеем? — он странно усмехнулся, приоткрыв один глаз и зафиксировав взгляд на таком же кроваво-красном океане Айне.

— С каких это пор Дева, Смерть Несущая, боится стать чьим-то трофеем? — улыбка на лице Инфирмукса подёрнулась лукавством и легкой чертовщинкой, — тем более моим? Разве этот Владыка хоть раз дал повод усомниться в себе? — Инфирмукс, называя себя владыкой, никогда не использовал «я», что напрямую проистекало из его нежелания походить хоть в чём-то на Уробороса, а потому он с радостью отказался бы от всех титулов, используя слово «этот», будто бы растождествляя себя с самодержцем Некроделлы.

— Хоть раз этот Владыка неволил своего алоокого побратима или тешил чувство собственной важности ликом твоим? Все трофеи, которые я когда-либо желал, уже принадлежат мне. И ты знаешь их имена, — она знала... Авазитонес — мёртвых тел косу. Инфирмукс никогда не обманывал себя идеалистическими воззрениями. Он понимал, что его желание происходило из жажды отмщения, нарциссизма и... больной психики, стремящейся трофеить атрибуты своих самых смертоносных и опасных врагов. Забрать себе череп Уробороса — было одним из таких актов присвоения.

— Айне, я никогда не желал, чтобы ты была лишь лезвием в моих руках. Я легко смогу добыть себе любое оружие. А даже если нет, мне не нужен клинок, чтобы убить. Я потерял не кинжал, я потерял побратима. Ту, за кого я мог бы не задумываясь рискнуть жизнью... я не просто достиг дна, я пробил его и очутился в Бездне. Ты ведь знаешь из личного опыта, как это больно. Мои самые ужасные ошибки... и поступки, которыми я никогда не гордился, увы, проистекали не из ярости или безумия, а из страха. Если ты хочешь остаться, просто останься. В любой роли, которую сама для себя изберёшь. Климбах вновь обрёл своего Тирана, и неважно, что я думаю об этом. Важно лишь то, что думаешь ты. Если противостояние между нами разгорится вновь, то это будет славная битва. Однако она не может закончиться твоей смертью.

Он прикрыл глаза, на несколько секунд замолчав, и тихо добавил, — я готов увидеть, пусть и знаю, что примерно меня ждёт.

«Парные» воспоминания — одни из самых интересных, потому что в них ты можешь увидеть себя со стороны в смешении восприятий: одновременно видишь сцену и глазами смотрящего, и собственными глазами.

— Уже и забыл, что выгляжу так, словно меня давно хорошенько не били... — горько усмехнулся Инфирмукс, рассматривая своё перекошенное яростью лицо с горящими алым огнём глазами.

— ...судя по зрачкам, моё сознание слегка подёрнуто... ядом... — в этом не было ничего достойного и благородного, хотя принятие Айне сглаживало этот образ, который самому Инфирмуксу казался отвратительным.

Он перевёл взгляд на Айне, которая возвышалась на противоположном конце постамента — взведённой струной, тонкой и гибкой, способной разить исполинов и обрушивать на города великие бедствия... и всё равно он чувствовал то фундаментальное принятие и любовь, что так похожи на кровную, но гораздо сильнее. Именно она не давала им всерьёз перебивать друг друга.

— Ты себя вообще слышишь!? Твой Воевода учинил резню на границе, Айне, — пальцы Инфирмукса в воспоминании подрагивали. Он пытался распечатать запакованный в рунный кокон сигил, но почему-то у них не получалось... лишь спустя несколько суток Инфирмукс понял почему.

— ... ты можешь править Шатрукс как посчитаешь нужным. Но если дело касается твоего выживания или Некроделлы, я не могу остаться в стороне. Решение твоего воеводы могло привести к бунту и гражданской войне единого народа, который живёт по эту и по ту сторону границы. Кто-то из них пожелал бы помочь повстанцам. Но если ты думаешь, что я взвешиваю твою жизнь против их жизней, ты ошибаешься. Я в ярости, Айне, потому что ты не посоветовалась со мной! Вместе мы бы решили, как следует поступить! Что за дерьмо я тебя спрашиваю!? — лицо исказилось, а белки глаз почернели.

Инфирмуксу из настоящего было невыносимо смотреть.

— ... я приказал зачистить это дерьмо. Не хватало мне ещё бунтующих племён на фоне творящегося бардака с отступниками из ксенос-армады. Ты думаешь, они не воспользовались бы ситуацией!? Да через месяц здесь бы всё полыхало, и десятки тысяч жизней, Айне, легли бы под жернова войны... снова!

Инфирмукс из настоящего подходит ближе, и воспоминание замедляется. Он смотрит на свиток, написанный рукой Уробороса, и поворачивается к Айне из настоящего.

— ...знаешь, почему у меня не получилось тебя распечатать? Кажется, я говорил... или нет... не помню уже... многие высшие печати Уробороса, которые изучал я, наши побратимы, а также отступники и культисты, они написаны... — тут он немного задумался, видимо подбирая слова, — ты когда-нибудь видела тексты шизофреников? Там похожая рунная вязь, которая, видимо, была написана в тёмные, так сказать, для разума времена. В них практически ничего нельзя разобрать... На расшифровку одной у меня могло уйти несколько десятков лет, но эту... я так и не смог понять. Сколько ни пытался. Она — порождение больного ума, и страшно то, что она сработала. Я понял только одно: каким-то странным образом печать походила на сигилум, но... гораздо, гораздо мощнее и опаснее, и будто бы... будто бы она должна была что-то изменить в запечатываемом существе.

Я слегка исказил это воспоминание специально, чтобы... суметь оправиться. Я корил себя за несдержанность и за то, что упустил момент, когда печать сработала и поглотила тебя. Не будь я тогда отравлен ядом, моя реакция оказалась бы куда быстрее. А после... я не горжусь тем, что было после.

[Айне]

Саундтрек

Приблизившись к алтарю, Айне замерла так, чтобы оказаться точно между двумя владыками древности. По правую руку Инфирмукс, отделенный от своего настоящего тяжестью семи столетий, по правую — та, кем она была неполный месяц назад.

Возложив ладонь на изгиб локтя побратима, хтэния задумалась о том, как мало в их случае значило время. Ни временное наркотическое блаженство, ни стальная маска долга не могла избавить от страдания, проявившегося в забытье Гилеи дурманов и под светом холодных огней далекого Циркона.

— Недуг, создающий ложные связи, и грех нашей слабости? Нет, нас сломило иное. Мне следовало прежде рассудить. Владыка нуждается в клинке, тиран — в мятежнике,  — взгляд Айне устремился к прошлому, замершему на полуслове. Ледяные обвинения, поспешный гнев, колдовство, созданное безумцем. — Заклинаю, будь храбр, Инфирмукс, будь мудр перед легенды завершением.

Время возобновило свой ход. Владычица Шатрукс недоверчиво сощурилась, ее пальцы, ткущие магическое полотно, были напряжены так, что, казалось, с них вот-вот сорвутся молнии.

Враждебная, непреклонная, такой, какой и должна быть правительница с Климбаха. Но, черпая эмоции из воспоминаний Айне, Инфирмукс из настоящего видит, каким тяжело дающимся притворством, уступкой необходимости была эта роль для его соратницы. Видит ли то же самое сквозь наркотическую дрему Инфирмукс из прошлого?

— Твоею дланью оборвалась жизнь воеводы, что пламенем своим мне клятву приносил! Известно тебе, меньшее служило причиной для войн, что прошлого владыки вели, покуда один не будет убит или пленен. Достаточно тех, кто у берегов Ласа-Тарер именует меня ставленницей твоей, достаточно тех, кто у Пандемониума врат призывает тебя от прошлого во имя подданных отречься. Чего, невмешательства кроме, ты способен желать? Не веришь же в самом деле, что вражду мы вместе способны пресечь!

Айне из прошлого вглядывается в затуманенные глаза побратима, страшась и одновременно надеясь обнаружить в нем неискренность. Но к своей неожиданности находит только знакомые искры в алом мареве, темнее и насыщеннее ее собственного. И, в такт прозвучавшим следом словам Инфирмукса, вспоминает.

Не они ли, давние побратимы, считали, что все возможно, если не избегать простых дорог?

Из-под плотно сжатых губ Айне вырвался звонкий смех, веселый и задорный, как в прежние времена. Она смеется долго, обхватывая руками солнечное запястье и позволяя Сатуайхе, затаившейся в самом дальнем уголке их общего костного мозга, недовольно покачать костяным хвостом. Пока, наконец, не подхватывает пальцами начавшую расплетаться магическую структуру и не смотрит на Инфирмукса, как не смотрела на него уже целый век.

— Месть отринуть, уважение, традиции силу ради блеклой надежды. Безумие... Так и поступим! Ты и я, Инфирмукс, мы явимся к ним, шаг в шаг ступая, не как владыки, но как верные побратимы! Перечертим границы, прежде кровью окропленные. Позволим кланам, от меня отрекшимся, тебе присягнуть, но смертный приговор каждому предпишем, кто восстать решит. Как прежде, сражаться, пировать, вместе...

В тот же момент узоры на поверхности каменного алтаря вспыхнули, окольцовывая пол и стены магическими письменами. Печать была завершена.

Очертания храма за спиной Айне померкли в белом свете — цвета кристалла Шатрукс, который Инфирмукс видел, когда навестил ее после царственного триумфа. Он сам оказался среди тягучего фиолета Некроделлы. Две энергии разделили алтарь надвое незримой границей.

— Но прежде, — склера, радужка и зрачки Айне затмевало белое свечение, ее антрацифии, обычно незаметные, были напитаны волшебством источника как никогда прежде, — отрежем тебя от пут давнего врага!

Рунная вязь вбирала силу Шатрукс и Некроделлы, проходившую сквозь энергетические источники их владык. Инфирмукса и Айне поглотила эйфория, настолько сильная, что ее отголоски ощутили наблюдатели грядущих времен.

Айне из настоящего горько улыбнулась, крепче сжимая руку побратима. Она смотрела на алые прожилки в белизне некогда принадлежавшего ей источника. Вздрагивая, точно сеть трепещущих капилляров, те расползались за спиной хтэнии.

— Довершим начатое! — предрекала прошлая Айне, протягивая к побратиму руки. — Отвоюем нашу вечность!

Тогда родился образ, век за веком оживавший в кошмарах владыки Некроделлы. Насыщенный фиолетовый схлестнулся с алым, и прежде, чем Инфирмукс успел среагировать, пурпурно-алая, кровавая волна поглотила все вокруг. Темный силуэт Айне истончался, распадаясь на клочки. А затем каждую клетку тела пронзила агония, не дававшая сделать и шага. Энергетическую паутину насквозь прожигал огромный поток сокрушительной энергии.

Воспоминание померкло, а, когда возобновилось вновь, на потрескавшихся плитах лежал только Инфирмукс из прошлого. Над ним склонилась Айне, но не та, которую он мог бы увидеть.

— Потому я искала тебя, — сказала она, на мгновение поднимая взгляд на Инфирмукса из настоящего. — Не письмена безумца, не промах. К страданью тебя привела смерть надежды. Остальное было сокрыто от меня. Пепел костра погребального, дуэль ненависти и всепрощения, забвенья холод, золотые цепи — все одно, все во имя наших душ. Теперь ты знаешь.
 
Утренний свет пробивался сквозь бойницы выбитых окон. Обломки алтаря были разложены точно части древнего монумента. Светлая каменная кладка на стенах была мокрой от влаги, мозаика на ней поблекла. Таким же храм Уробороса запомнила Айне, когда спустя века очнулась там же, где сейчас был принадлежавший воспоминанию Инфирмукс.

Видеть его отчаяние было невыносимо, но Дева Клинка не позволила себе отвернуться.

— Теперь знаю и я.

[Инфирмукс]

Касание её разлилось приятным теплом и мягким покалыванием, что в ментальном пространстве яркий показатель сильной эмоциональной близости. Инфирмукс обошёл Айне по кругу, обвивая хвостом вокруг талии и прижимаясь к спине, укладывая подбородок на изящное плечо. Его ладони легли поверх её собственных, переплетая пальцы.

— Прости, я, кажется, вспомнил. Прости, Айне, но... я не смог тогда быть сильным и мудрым... меня сломило именно это, а не иное. — он сжал её руки, глубоко вдыхая опьяняющий запах волос и чистой магии, пропитавшей её «астральное» тело. — Я не хочу, чтобы ты видела, но выбора у меня, похоже, нет.

Его память в те времена всё ещё оставалась относительно стабильна, лишь время от времени покрывалась плесенью и взрывалась язвами, что несли за собой безудержную ярость. Он мог впадать в берсерк, словно вернулся на сотни лет назад, в своё новорожденное состояние. А ведь у него не прослеживалось многих последствий слияния, теперь же казалось, что он платил по всем счетам в десятикратном размере.

— ... да, я пал в оковы ярости и отдал приказ, не взвесив последствий. Владыка Некроделлы приносит свои глубочайшие извинения Владыке Шатрукс и своему побратиму. Воеводу Шатрукса ты должна была судить сама. Если есть что-то, способное хоть на малость загладить мою ошибку, этот Владыка немедленно исполнит.

Ярость Инфирмукса не только приводила к ошибкам в боевом заклинательстве, но и к странным решениям, не всегда логичным или традиционным, которые он вводил на Некроделле по собственному разумению. Отдавая приказ, он рисковал пожалеть о нём позже, но Климбах не прощает ошибок.

— ... да, хорошо, выйдем на мировую, созовём совет кланов — отсюда и до чёрного мыса. Диалогом их, силой нашей и крепостью вина выстроим новую систему. — Инфирмукс в воспоминании широко улыбнулся, а в настоящем он до боли сжал руки Айне, его сердце забилось в груди. Больше всего на свете он хотел отвернуться, но всё равно продолжал смотреть.

Кажется, для прошлого Инфирмукса всё произошло настолько быстро, что он ещё стоял и смотрел пустым, отупевшим взглядом не меньше десяти секунд после того, как пурпурно-алая кровавая волна поглотила всё вокруг и будто аннигилировала Айне. Её тело лишь на десятую долю секунды превратилось в чистую энергию, но Инфирмукс в прошлом едва успел уловить этот момент.

— Айне... — имя прозвучало в трескучей тишине храма так тихо, что казалось, он утратил голос. — Айне... ты... где? Айне!? — хтоник заозирался, будто разум отказывался принимать реальность и ожидал, что Айне выпрыгнет из-за колонны или из-под алтаря, на котором приносили жертвы Уроборосу.

— Айне!!! — он закричал её имя, оно гулким «не» разнеслось по каменному залу, возвращаясь эхом — «не-не-не-не».

Инфирмукса начала бить крупная дрожь, он вскинул руку и принялся наперебой произносить всевозможные заклинания: распечатывающий сигил, заклинание энергетического возврата, высшую магию восстановления и поиска — и после этого принялся взывать к их связи. Почему к ней в последний момент? Да он просто боялся, ведь если не сработает она — Айне мертва. А сил уже почти не осталось. Использовать сразу несколько высших магических техник способен позволить себе не каждый. Даже такой источник, как у Владыки Некроделлы, тоже имеет свой предел.

Оставшись без сил, он ещё какое-то время стоял в оцепенении, раз за разом взывая к их связи, но ответа не получал.

— Инфи... — бархатистый треск костей заполнил жестокую тишину. Эреб очень редко воплощался по собственной воле, но сейчас сделал это. Он наблюдал все время, а теперь его пламя и чёрные кости заполнили пространство: огромная костяная морда уставилась сверху на Инфирмукса, словно чудовище, выползшее из самой преисподней, чтобы его сожрать.

Инфирмукс хотел, чтобы его съели.

Или чтобы храм рухнул и не оставил от него даже памяти.

— Айне... Айне мертва... она мертва... из-за меня... я убил её... боже... боже... я убил её... — его дрожь усилилась, горло забилось нервным комом, он больше не мог вдохнуть и произнести хотя бы слово. Что-то мокрое капало с подбородка, всё лицо было настолько мокрым, что обжигающая вода уже стекала по шее. Он судорожно приоткрыл сжатые губы, и мокрая соль осела на языке.

Он закричал, падая на горячий камень, его крик задохнулся в исступлённом рыдании. Инфирмукс обхватил себя за плечи, картинка поплыла, потому что теперь воспоминание транслировалось лишь от одного лица — восстановить её объём невероятно сложно, но магия справлялась и с этим.

— Инфи... Инфи, пожалуйста, — в Инфирмуксе из настоящего тоже плескалась боль, он жалел своего хтона, который внезапно оказался в центре бушующих эмоций. Конечно, Эребу, как любому хищнику, ведомо чувство страха и самосохранения, а ещё — единства стаи и звериной хтонической любви.

— ... ты не виноват, ты не мог успеть... не плачь... это рок, это Климбах, таков закон жизни... они будут умирать, несмотря на силу, несмотря на твои стремления спасти...

— ... почему... почему Айне... почему не я..? — Инфирмукс затих, скрутившись в позу эмбриона и зажав руками голову.

Он тихо шептал:

— Какое же я ничтожество, я никого не могу защитить — ни родителей, ни Айне... никого... Как я вообще мог подумать, что хоть в чём-то лучше Уробороса? Я ведь... я знал, что хуже... с самого начала знал... Как я мог думать, что могу контролировать его магию... что хоть в чём-то могу с ним сравниться... Зачем... зачем... я ведь так старался... всё отдал, чтобы с ним сравниться... Всё, что у меня было, я положил жизнь, а в итоге... этого не хватило... Айне... зачем он забрал Айне..?

Чёрные обсидиановые когти медленно трансформировались, вонзаясь прямо в виски, норовя пробить броню и войти глубоко в мозг.

— Инфирмукс... что ты делаешь..? Когти, убери их... — из его ушей и висков уже текла кровь, слышен был хруст, и этот хруст гулким эхом разносился по залу — всё его прошлое заполонил только этот звук, треск его собственных черепных костей.

В следующую секунду Эреб вернулся в тело носителя и сделал то же, что и во время аннигиляции много веков назад: в тысячи раз усилил выработку ДМТ — наркотика, который способен продуцировать сам организм. Тело Инфирмукса расслабилось, когти втянулись обратно, глаза закатились, лицо расплылось в наркотическом блаженстве. Эреб воплотился снова, обнимая его кольцами своего горящего костяного тела, будто скручивая безумца в страхе, что тот решит повторить самоубийство, — но хтонику было уже всё равно. А на утро некоторые части его воспоминаний оказались изменены. Но он помнил, что надежда есть, и он должен продолжать искать Айне. Только вот свою роль в её исчезновении он уже не помнил.

— Так это ты стер их, Эреб. Нашёл силу в моём желании. Я до последнего не понимал. Спасибо. Прости, Айне, я так не хотел, чтобы ты это видела. — в глазах Инфирмукса из настоящего плескалась боль, но он держался, уже давно отпустив Айне, и смотрел, как она склонилась над его телом из прошлого.

Сознание заволакивала тьма, и они медленно возвращались в реальность — обратно под циклопические своды Пандемониума.

Инфирмукс чувствовал себя сейчас предельно обнажённым. Несмотря на близкие отношения, основанные на доверии и защите, он очень редко (почти никогда) позволял видеть свои слабости хоть кому-то, особенно эти. Владыка должен оставаться сильным, несмотря ни на что. Он ведь говорил так много раз: «Нет ничего, что способно сломать этого владыку» — говорил это разным существам, подданным и побратимам.

А теперь Айне знала, что это — чистая ложь.
Что он — лжец, скрывающийся за образом, в который также иллюзорно верит, как и все остальные климбахцы.
Он даже не знал, что сказать сейчас. А потому, подумав, произнёс:

— Мы так долго пробыли в этом воспоминании, что скоро начнётся праздник. Предлагаю выбрать маски и отправиться на главную площадь, чтобы предаваться веселью. Я хочу напиться самого крепкого вина и танцевать до утра.