[Элизабет Иденмарк]

Циркон, Небула 5028 год

Элизабет Иденмарк @Ингрида дель Сольвейг

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Элизабет Иденмарк]

Бар "Сингулярность".
Глубокий вечер.
Циркон, Небула.

Бар "Сингулярность". Он расположен в мегаполисе Небула между жилыми комплексами с модными апартаментами и деловым районом. Над входом нет вывески - лишь лаконичный, постоянно трансформирующийся голографический логотип: абстрактная сфера, которая сжимается в точку, распадается на вращающиеся частицы, а иногда и вовсе образует спиральную галактику.

Воздух в баре прохладный и чистый, очищается дополнительной системой климат-контроля. Освещение приглушенное, интимное. Основной источник света - сами поверхности. Столы, стойка бара и часть стен имеют подсветку теплого медного цвета. Звучит приятная музыка, где можно услышать шум города, водопад. Звук не гремит, а обволакивает, создавая акустический кокон для каждого посетителя.

Пол из полированного черного камня. Часть стен с огромными телевизорами, которые показывают космос глубокой ночью, а сейчас - они прозрачные, показывая вечерний мегаполис во всей красе. Места для сидения удобные, мягкие кресла. Если обратить внимание, то каждый столик использует техномагическую звукоизоляцию, чтобы гости не мешали друг другу громкими речами. Средний чек выходит внушительным, если заказывать всё, чтобы напиться, а не культурно выпить.

Технологии здесь включены для максимального комфорта. Голографические меню, которые есть у каждого столика. Даже со встроенными 3D-моделями, которые можно покрутить. Можно увидеть механику смешивания и, кажется, даже ощутить запах от одной только голограммы. Все бокалы и стаканы в этом заведении тоже относительно умные. Сделаны так, чтобы поддерживать идеальную температуру напитка. Система бара анализирует поведение и предлагает варианты, которые кажутся гостю более подходящими.

Этот день был тяжелым. Он никак не спешил заканчиваться. Пять деловых встреч, которые Элизабет грамотно провела и подписала контракты. Дальше оставалась работа юристов и других отделов для поставки необходимых ресурсов. Последняя встреча была в Небуле, поэтому Элизабет решила отдохнуть в этом баре. О нем отзывались положительно, что не могло не располагать проверить лично.

В баре она сидит за дальним столиком, чтобы не привлекать внимание и никому не мешать. Зачем это делать? Официанты действуют от заказов в голографическом меню, работает неплохая кухня и Иденмарк успела даже перекусить за долгий день что-то вкусное и сытное, нежели краткие перекусы в дороге. Благо, что портальная система облегчает множество передвижений и экономит время.

Но если обратить внимание на темный угол, то там уже можно заметить рыжие волосы и сияющие гетерохромные глаза. А если знать о корпорации "ЭкзоТек", то и вовсе становится очевидным наличие заместителя генерального директора корпорации и генерального директора отдела "Феникс".

Отвлекаясь на сообщение, рыжая случайно задевает свой бокал, который летит вниз. Дорогой коктейль с космическим оттенком угрожающе наклоняется и готовится упасть. (при желании поймать коктейль, предупредить и так далее требуется проверка реакции со сложностью 18)

[Зефирис]

https://arkhaim.su/index.php?action=dice&aid=14710

Ингрида пошла в «Сингулярность» с тем самым видом человека, который уже заранее считал, во что ему обойдётся подобное удовольствие. Голографический логотип у входа, мягкое сияние подсвеченных столиков, чистый воздух и бархатное звучание музыки — всё это было прекрасно, но её внутренний счётчик уже безжалостно тикал. Она почти физически ощущала, как её скромные накопления плавятся, утекают песчинками из ладоней, если решит остаться здесь дольше, чем на один-два бокала. В голове звучали практичные мысли, но ноги всё равно привели её внутрь.

Она двигалась между столиками неторопливо, не желая привлекать внимания — и в то же время так, словно всё здесь само слегка склонялось к её присутствию. Рыжие пряди, поймавшие отблеск медной подсветки, делали её заметной даже при приглушённом свете. И вот — мгновение, когда бокал рядом с женщиной с гетерохромными глазами опасно накренился, готовясь рухнуть вниз, разбрызгав дорогую жидкость и тишину вокруг.

Обычная кошка, будь она рядом, непременно подтолкнула бы бокал, доведя катастрофу до конца. Ингрида же поступила наоборот. Одно плавное движение — не резкое, не театральное, а совершенно естественное, словно продолжение её шага, и бокал уже в её ладони. Тонкое стекло отозвалось лёгким звоном, который мгновенно затих в пальцах, и напиток остался там, где и должен быть.

— Осторожнее, — мягко сказала она, ставя бокал обратно на стол, будто ничего особенного не произошло. Ни капли укора, ни показного героизма — только лёгкая улыбка.

И только спустя пару ударов сердца до Ингриды начало доходить, что это была вовсе не рядовая посетительница, чей бокал она уберегла от падения. Случайность — или нет? — но рыжие пряди, строгая осанка и особенно те самые гетерохромные глаза складывались в образ, который ей уже доводилось мельком встречать в новостных лентах. Если её подозрения верны, то сейчас перед ней сидела Элизабет Иденмарк — фигура, к которой редко подбирались простые люди, разве что через экраны и репортажи.

Судьба, казалось, снова решила сыграть с ней в свои любимые игры. Хорошо хоть, в этот раз она не выставила себя полной неуклюжей дурочкой — бокал остался цел, ни капли не пролилось, и внешне всё выглядело почти изящным. Но внутреннее облегчение от этой мысли тут же разбилось о другую: глаза Ингриды сами предательски округлились, словно она впервые увидела живую легенду, а язык едва не заплёлся в танце с неловким заиканием.

Ингрида собралась, вдохнула и решилась заговорить, хотя слова давались тяжело, словно их вытягивали из глубины горла.

— Эм... Ингрида дель Сольвейг, — произнесла она, и в тот же миг сама услышала, как это прозвучало: неуверенно, чуть надтреснуто, будто она — школьница, впервые отвечающая у доски.

Внутри что-то болезненно скривилось. Настолько неуклюжая подача имени показалась ей комичной, что воображение тут же сыграло злую шутку: в голове живо возник абсурдный образ — сверху, прямо на неё, падает огромный концертный рояль. С грохотом, с лязгом струн, с тем самым фарсовым величием, которое окончательно прихлопывает неловкость момента. Она даже мысленно отметила: «Ну да, вот именно так судьба и любит меня проверять».

Ингрида поспешно моргнула, возвращая внимание к собеседнице, и попыталась спрятать смущение за мягкой улыбкой, чуть склонив голову, будто это был жест почтительности, а не попытка утаить собственный конфуз.

[Элизабет Иденмарк]

Элизабет отвлеклась, не обращая внимания. Бокал опасно покачивался, намереваясь пролить первые капли и разбить полноценно. Такой конфуз не вызвал бы у Элизабет и малейшей реакции. Цены для неё в этом месте - максимально приемлемы и не составляют никакого труда или беспокойства. Она была в местах и дороже. Только вот бокал не падает, а значит чей-то женский голос и звук стекла, избежавший падения на пол.

Иденмарк обращает внимание на ту, что находится рядом. Рыжая, больше с отливом в медь. Никакого упрека, попытки наехать или чего-то еще не обнаруживалось в жестах, словах. Разумеется, любого незнакомца нужно изучать тщательно, чтобы выяснить мотивы. Сейчас это казалось случайностью, которая не имеет особого веса, как могло показаться.

— Благодарю, — отвечает вежливо, сдержанно, перехватывая бокал с напитком и убирая его подальше от края, словно не давая возможность допустить такую маленькую оплошность вновь. Пауза была ощутима для рыжей, ведь случайная прохожая не отходила, а Иденмарк предпочитала сначала посмотреть, что будут делать другие.

Та представилась. Очаровательное имя, определенно. Правда вышло слегка неловко. Её узнали? Хотя, Иденмарк и не пыталась скрыть свою личность, иначе бы появилась совершенно в другом виде и не задумывалась бы о каких-либо мелочах, а может и даже об этикете.

— Элизабет Иденмарк, — представляется сама, протягивая руку в знак знакомства. — Вы меня буквально спасли от потерянного напитка. Разрешите предложить Вам напиток в качестве благодарности? — спрашивает Иденмарк, а после жестом указывает на место напротив неё. — Выбирайте, что хотите. Я оплачу, можете не беспокоиться, — хотя её слова не звучали как то, что она оплатит один лишь напиток. Легким движением руки Иденмарк призывает голографическое меню, а сама отвлекается в сторону своего планшета, где высветилось уведомление.

Даже при желании подглянуть - ничего конкретного разобрать не удается. Огромный текстовый документ с мелким шрифтом, который похож на полноценную отчетность. Там были даже цифры в большом количестве. Бет быстро берет планшет и просматривает все, пролистывая, а после выключает экран. Очередная рабочая задача, не более.

— Не стесняйтесь, заказывайте, я не обеднею, — подталкивает к более уверенным выборам, чтобы той не было неловко от затрат или подобных мелочей. Разумеется, пойманный бокал того не стоил с точки зрения логики, но Элизабет было интересно, что будет дальше.

[Зефирис]

Ингрида, всё ещё держа себя в руках после неловкого представления, ощутила, что вот он — момент, которого нельзя упустить. Таких встреч судьба не подсовывает дважды. Бар «Сингулярность» с его сверкающими голограммами и чистым воздухом вдруг перестал казаться ей чужим и слишком дорогим: здесь и сейчас это было место, где можно — и нужно — раскрыться. Но, чтобы выговориться, чтобы перестать комкать слова и задыхаться от собственного смущения, нужен был первый шаг. Нужен был глоток, который смоет скованность.

Пальцы коснулись меню — прозрачная панель вспыхнула медным светом, и среди десятков изысканных наименований взгляд зацепился за одно: «Наследие Демиургов». Сложный, многослойный коктейль, с описанием, которое звучало как заклинание. Напиток выглядел как сама Вселенная в бокале: слои медленно переливались, будто галактики кружили друг в друге, а на поверхности рождались искры, которые тут же таяли в прохладном сиянии.

Она заметила цифры рядом с названием и резко отвела взгляд, почти машинально прикрыв их пальцем. Будто это был вовсе не ценник, а какое-то заклятие, которое могло отбить у неё смелость. «Не сейчас», — мелькнуло в голове. Пусть останется тайной, пусть этот вечер будет стоить того, что она не сможет подсчитать.

— «Наследие Демиургов», — произнесла она вслух, и голос её прозвучал твёрже, чем сама ожидала. Почти торжественно, словно произнесла не заказ, а признание в собственной решимости.

Голографическая панель вспыхнула подтверждением, и через некоторое время перед ней поставили бокал, который действительно выглядел как кусочек космоса, пойманный в стекло. Тёплый медный свет бара отразился в переливающихся слоях, и казалось, что сама Вселенная манит её сделать первый глоток.

Мир будто качнулся. Вкус оказался не просто многослойным — он врезался в сознание, разом взбудоражив и тело, и мысли. Горечь, сладость, пряность и прохлада смешались в такой вихрь ощущений, что ей показалось: её душа только что наткнулась на новый, неизведанный вкус жизни.

И это ощущение было до смешного похоже на то, как ведёт себя кошка, впервые попробовавшая валерьянку. Внутри разлился восторг, смешанный с лёгкой растерянностью. Словно её держали на поводке вежливости и осторожности, а теперь этот поводок с треском лопнул. Янтарные глаза расширились, дыхание сбилось, уголки губ дёрнулись в улыбке, которую она даже не пыталась спрятать.

В голове закружилось. Мысли посыпались, как сухие листья на ветру, и в каждой из них чувствовался дерзкий азарт. «Сказать? Нет... А если...» — внутренний диалог гремел в такт биению сердца. Она почти физически ощущала, как где-то глубоко в груди рождается смелость. Та самая, что обычно приходит только в редкие моменты откровений — или в объятиях алкоголя.

Ингрида провела пальцем по ободку бокала, словно проверяя, всё ли ещё он реален, а не выдуман ею самой. «Наследие Демиургов» играло на языке, как сложная мелодия, в которой каждая нота врезалась в память. Горячее дыхание напитка будто проникло глубже, чем стоило, и вместе с теплом оно вынесло наружу то, что обычно пряталось в глубине. Она опустила взгляд в бокал, но на самом деле смотрела в себя. Лёгкая усмешка скользнула по губам, но это была улыбка усталости, смешанная с какой-то горькой иронией.

— Знаете, — начала она тихо, будто доверялась самому напитку, а не Элизабет, — иногда мне кажется, что я застряла в состоянии... похожем на кризис среднего возраста. С таким... разъедающим чувством, что ты всё уже сделала, что должна, и теперь всё, что остаётся — это прожигать то, что накопила раньше.

[Элизабет Иденмарк]

— Хороший выбор, — комментирует Элизабет, замечая, какое в итоге решение выбрала Ингрида. Несмотря на то, что корпораты предпочитают работать с демиургами, а не поклоняться, коктейль сам по себе был хорошим. Если можно было бы показать космос в одно касание - это был бы определенно этот коктейль, который словно сообщал об эпохе создания этой звездной системы, показывал всю суть переменности звезд.

Новая знакомая, признаться, Элизабет не слишком волновала. В одиночестве пить напоминало алкоголизм, а тут просто компания, даже если она будет неловкая или молчаливая. К тому же, нейроимплант не определял никакой особой значимости в девушке напротив. Ни крупная шишка которой нужно уделить особое внимание, чтобы выбить контракт побольше, ни какой-то деловой партнер с которым назначена встреча. Простая незнакомка с именем, которая, кажется, узнала Иденмарк.

Судя по реакции, напиток понравился Ингриде и Элизабет улыбнулась. Вызвала голографическое меню и заказала на всякий случай еще закусок и жаркое, чтобы та поела нормальной еды. Пить на голодный желудок вредно, определенно. Самой Иденмарк разницы не было - наноботы избавятся от излишков алкоголя в организме, поэтому никаких проблем и не возникало.

— Это похоже не на кризис, а на усталость. Когда всё сделано согласно плану, но плана больше нет, — отвечает на тихие слова Ингриды, реагируя моментально. Слегка наклоняется ближе через стол, словно собирается рассказать маленький секрет, но в итоге молчит пару мгновений. Гетерохромные глаза мерцают, меняя яркость, словно гипнотизирует девушку. — Попробуйте спросить себя: если всё, что было обязательно уже позади, то что Вы хотите для себя? Без всяких "должна", — а после отклоняется назад на спинку кресла, оставляя пищу для размышлений.

Через некоторое время приносят жаркое и закуски. Рыжая взглядом указывает, что жаркое поставить девушке напротив и его ставят перед ней. Горячее, свежее, приправленное. Закуски по центру стола, а также очередной коктейль для Элизабет. Она заранее заказала несколько, чтобы подавали поочередно. Её коктейль был черным, словно уголь. В нем плавал лед и находилась трубочка, которую Иденмарк отложила сразу на салфетку, где уже лежала еще одна.

— Поешьте. Пить на голодный желудок вредно. Одно из лучших блюд этого места по отзывам, — признаться, заботливая Иденмарк действительно сверилась с отзывами через нейроимплант и "визоры". Мягкая улыбка и даже жест рукой, чтобы Ингрида поела.

[Зефирис]

Ингрида, ещё ощущая во рту сложный вкус «Наследия Демиургов», почти вздрогнула от того, как сильно на неё повлиял взгляд Элизабет. Казалось бы, всего лишь слова — мягкие, разумные, почти наставнические. Но глаза... Гетерохромные, мерцающие, изучающие, — они не просто смотрели на неё, они будто прожигали её насквозь, оставляя ощущение, что все мысли и сомнения уже раскрыты и разложены по полочкам. И от этого коктейль, вместо обещанной игры вкусов, показался ей жгучим, словно обнажённым нервом.

Она сделала ещё глоток — и тут же, почти торопливо, потянулась к жаркому. Сочетание тёплого мяса и специй должно было смягчить удар, заземлить её, вернуть к чему-то простому и телесному. Но даже еда не полностью спасала: ощущение, что тебя оценивают, взвешивают, при этом оставаясь внешне вежливыми и спокойными, было не менее опьяняющим, чем сам коктейль.

Она украдкой скосила взгляд на Элизабет. Для неё, для этой женщины, всё происходящее, казалось, было в порядке вещей: правильный напиток, правильные слова, правильная забота о том, чтобы «поесть, а не только пить». А рядом с ней Ингрида ощущала себя выведенной на чистую воду.

Новое имя, Ингрида дель Сольвейг... Оно ведь и правда не длиннее жизни подростка. Даже если кто-то начнёт копаться в архиве, в нейросетях, в базах — ничего путного не отыщут. Пустые годы, недосказанности, странные метки в биографии, за которыми не стояло ничего устойчивого. Имя красивое, звучное, но за ним пока ещё не было веса.

Ингрида отложила вилку, позволив себе несколько секунд сосредоточенного молчания. Горячее блюдо смягчило остроту коктейля, но чувство, что она стоит под прожектором чужого взгляда, не уходило. Глаза Элизабет продолжали гореть мягкой, но требовательной искрой, и именно это толкнуло её на шаг, от которого раньше она бы увернулась.

Она тихо прокашлялась — больше для того, чтобы выиграть момент и отогнать внезапную дрожь в голосе. Влажность в уголках глаз можно было списать на пряности жаркого или на слишком резкий алкогольный оттенок напитка, но сама она знала: это зашевелился её внутренний огонь, тот самый, что редко поднимал голову наружу. Он вырывался сквозь усталость, сквозь сомнения, и вместе с ним поднималось желание не прятаться, а обозначить себя — пусть и рискованно.

— Ингрида дель Сольвейг... — повторила она чуть увереннее, чем в первый раз. И на этом могла бы остановиться, но слова уже сами вырвались наружу, подталкиваемые тем самым внутренним жаром: — ...но у меня есть и другое имя. Настоящее. Зефирис.

Последнее слово прозвучало иначе. Оно будто ударило в пространство между ними, оставив после себя дрожь. Сказать его — значило почти отдать часть души. Это имя было древнее её нынешней оболочки, старше, чем любая легенда, которую можно было придумать для маскировки. Оно делало её не просто «незнакомкой с барного столика», а ставило — пусть не в деловом, но в житейском плане — почти вровень с Элизабет. Возраст, память, тень прожитых десятилетий — всё это заключалось в этом простом звуке.

Ингрида сначала долго молчала, собираясь с силами. Её ладони, обхватившие бокал, слегка дрожали, хотя голос внутри требовал — скажи. Это было нелегко: словно сама память сопротивлялась, не желая вытаскивать наружу то, что так долго пряталось под слоями новых привычек. Но после признания настоящего имени обратного пути уже не было.

Она глубоко вдохнула, провела рукой по щеке, пытаясь смахнуть жар, и наконец произнесла, с неловкой улыбкой, будто признавалась в детской шалости:

—Возможно... вы могли видеть меня раньше. Но не вот так, за столиком в баре. Не лично вы, а глазами системы, — её глаза на миг задержались на бокале, где космические искры остатка «Наследия Демиургов» отражались в янтарных зрачках, — когда-то... на Алькоре.

Она опустила взгляд, позволяя волосам упасть на лицо, пряча ещё не до конца унявшийся румянец. Внутри сжималось странное чувство — смесь гордости и уязвимости. Гордости за то, что она действительно была тем самым огненным силуэтом в небе. Фениксом, размером с двухэтажное здание. Уязвимость от того, что теперь эта тайна, которую она обычно прятала, стала частью разговора.

— Тогда я ещё не знала, что шла сьемка. Да еще и на такую длинную оптику. Для меня это был просто... — она на секунду прикрыла глаза, вспоминая тот полёт. Воздух, прожигаемый жаром, свободное небо, в котором не нужно было быть ни учителем, ни собеседником, ни кем-то ещё. Лишь пламенем, крыльями, движением, — просто момент. Я летела, потому что должна была лететь. Потому что небо звало.

Ингрида с трудом перевела дыхание после признания, чувствуя, как в груди колотится сердце. Воздух в баре казался слишком плотным, слишком внимательным к каждому её слову. Она провела пальцами по ободку бокала, словно ища опору, и вдруг, чтобы сбросить напряжение, выдохнула неловкий смешок.

— Знаете... я сейчас думаю, что мне впору быть маскотом вашего отдела, — слова вырвались неожиданно легко, будто она говорила не о себе, а о выдуманном персонаже, — величественным, да. Ярким. Пылающим. Чтобы в промо материалах красиво смотрелось. Но по сути — бесполезным. Даже жалким. И мне не охота опускаться до такого, и вам вряд ли такое интересно, если мне самой и трудоустраиваться в вашем уютном гнездышке.

Улыбка вышла слишком широкой, почти глупой, словно она сама прекрасно понимала, что загоняет себя в самоиронию. Янтарные глаза, блеснувшие от смеха и всё ещё влажные от тепла напитка, выдавали в ней не только смущение, но и желание спрятать боль в шутку.

[Элизабет Иденмарк]

Реакция Ингриды удовлетворяла какую-то хищную сущность внутри Элизабет. Верхушка корпораций коварна, хитра и умна. Всегда. Нужно ведь поддерживать имидж и стабильность в каждом собственном шаге. И вот сейчас - одна лишь фраза, которая словно прошлась тонким лезвием по собеседнице, вынуждая услышать эти самые слова. Возможно, никто другой бы их даже и не сказал ей. Списал бы на кризис средних лет и предложил бы делать какие-то попытки, чтобы все восстановить, настроить дальнейшие планы, а Элизабет предпочла просто заставить её задать себе вопрос. Без всех возможных долгов вокруг.

Девушка напротив решает поесть и Иденмарк едва заметно кивает в знак согласия и словно таким кратким жестом хвалит за действие. Разбираться с пьяной девушкой не хотелось, особенно в попытках узнать её адрес, чтобы доставить домой. Конечно, можно было оставить и в гостинице, снять номер и попросить её не тревожить, а самой покинуть его с помощью "фантома", чтобы дверь изнутри была закрыта на замок. Тащить к себе домой было бы неуместно - Ингрида ведь не маленький котенок, которого вдруг стало жалко и решили приютить.

Неожиданное дополнение имени не застало врасплох. Скорее даже было лишь выводом, что собеседницу с одного коктейля унесло куда-то и ей стоит завязывать пить. Либо аккуратно перейти на что-то послабее, чтобы ту не скрутило и ей не пришлось обниматься с туалетом. На это Иденмарк лишь слегка склоняет голову вбок, словно одним этим жестом пытается понять, что должно поменяться.

Признаться, "Мессир" решил не упускать момент и проверить полноценные ключевые данные биографии. Особого не выделил, предпочитая просто отложить. В конце концов - собирать досье на временных собутыльников не входит в правила хорошего тона. Каждый имеет право на секреты. И на прошлую жизнь. Элизабет и сама скрывалась под другой фамилией долгое время, после чего вернулась, вернула свою фамилию и удивила всех. Ну и скандал тогда был от такого поворота событий!

— У каждого есть свои секреты, — комментирует спокойно, позволяя ей говорить, потому что её признание кажется незаконченным. А кто Элизабет такая, чтобы не дать излить душу? Всем бывает плохо. Видимо, и у Зефирис что-то произошло ранее. Зато теперь сходилось еще несколько фактов о кризисе среднего возраста. Значит, ранее произошло что-то, что ломало по кусочкам девушку напротив.

Собеседница дрожала. Неужели собирается рассказать, как зарезала целую деревню невинных детишек и сейчас испытывает муки совести? Да нет, вряд ли. По собранным данным - хорошо ладит с детьми. Хотя, если их убить, то они и возмущаться не будут. Но подобная шутка остается лишь шуткой между Бет и "Мессиром".

— Смотря когда это было, — подметила Иденмарк насчет съемок и оптики. В конце концов - на Алькоре происходило много чего с момента, когда Бет вступила в должность и вернулась в корпорацию. Там и сорванных съемок было прилично из-за того, что её не восприняли всерьез. Но после коллективу пришлось. Новому. Поэтому уточнение года дало бы ей информацию о том, какой архив поднимать вообще. (уточнение: Элизабет вступила в должность пиар-директора в 4998 году, то есть либо была организатором она, либо старое руководство - если это была съемка ЭкзоТека)

"Мессир" решил прокомментировать рассказ в голову Элизабет и сообщил, что Зефирис является фениксом по базе данных. За Ингрид же замечена раса хумана и этнарха, имея своеобразную смесь, которую при анализе можно списать на полукровку от рождения. Сейчас же Иденмарк не может списать, зная настоящую расу. А потоки откровения тем временем продолжают активно продолжаться. Иденмарк даже невольно задумывается, не будет ли той стыдно на утро, когда та вспомнит этот разговор?

Признаться, желание полететь Элизабет прекрасно понимала. Это то самое желание на некоторое время оказаться просто свободным, не думая о проблемах и различных заботах. Желание жить, дышать полной грудью. И в имплантах глаз не видно было никакого осуждения. Да и могли ли искусственные глаза передать такие мысли? Могли, если ими уметь управлять.

Кто-то бы посчитал слова Ингрид откровенной глупостью. Так прямо говорить ключевой фигуре одного из важных отделов крупной корпорации слова про маскота, красивого, но бесполезного - могло даже показаться хамством. Иденмарк же наблюдала с невольным смешком в глазах и губах. Словно ей тяжело сдержаться, чтобы не рассмеяться. Но все эмоции тщательно контролировались, были отточены идеально. Не спугнуть, но проверить реакцию. Иденмарк наблюдает за тем, как меняется мимика на лице пьяноватой девушки. Нет, не должны же фениксы так улетать от одного только бокала!

Но одни слова словно создают правильную реальность. Бесполезные сотрудники в корпорации не нужны. Разумеется, это было даже слишком очевидно. И если Ингрид это сама говорит - значит она оценивает всё трезво. Может...

— Хотите работать у меня в отделе? — вопрос звучит резко, словно призывает отрезвиться в момент. Улыбка становится более коварной и хищной. — Вы же понимаете, что придется много работать, чтобы достичь чего-то? — взгляд становится оценивающим, а яркость глаз затемняется, вынуждая невольно ощутить напряжение.

— Кажется, Вы раньше работали с детьми, верно? — не удивительно, что при разговоре о работе Элизабет уже сама полезла в собранное досье. Мелочь, но эта мелочь могла быть полезна самой Иденмарк. — Можете предоставить мне своё резюме, но его я посмотрю позже. Скажите лучше, что бы Вы сделали прямо сейчас, если бы увидели, как в переулке группа подростков из неблагополучного района царапает граффити на дроне-курьере? — а сама поворачивает голову в сторону окна. Из окна виден переулок. — Это не гипотетическая ситуация. Взгляните, — и уже рукой указывает в сторону группы подростков в плохой одежде, что очень яростно задержали дрона-курьера кучкой, царапают что-то и не дают ему улететь. А он, бедный, в целях безопасности детей не может вырваться и причинить им вред.

[Зефирис]

Ингрида на миг замерла, уткнув взгляд в остатки коктейля, где мерцали светящиеся искры. Вопрос прозвучал будто из иного измерения — точного, хищного, требующего конкретики. А у неё ответ был совсем другой. Не о цифрах, не о датах, не о том, что можно внести в хронологию.

Она тихо выдохнула, и в её янтарных глазах отразилось что-то далёкое.

— Я не скажу вам, когда именно это было, — начала она медленно, будто подбирая слова из пламени, которое горело внутри, — для меня это был полёт... и всё. Могло пройти пятьдесят лет, могло сто. Там, в небе, я не считаю ни года, ни десятилетия. Они тают, как иней на солнце.

Она провела пальцами по бокалу, будто пыталась ухватить мысль, и уголки губ дрогнули в усталой усмешке.

— Когда я лечу в форме феникса, у меня нет календаря, нет цифр. Время исчезает. Остаётся только образ. Я помню не даты — я помню, как воздух был холоден, как от жара моих крыльев искры срывались вниз, и как весь мир на миг показался маленьким, а я — частью чего-то бескрайнего. Вот это для меня важно.

Ингрида чуть дольше обычного молчала, словно прокатывала слова по внутреннему языку, пробуя их вкус. Предложение звучало хищно, резко — как удар током, призывающий либо собраться, либо отшатнуться. Она же решила пойти вперёд.

— Я принимаю ваше предложение, — произнесла она наконец, голосом чуть ниже, чем прежде. В нём слышалась решимость, но и осторожность, как в человеке, который делает шаг на тонкий лёд, — но сразу скажу честно: я не из тех, кто с радостью бросится менять себя под технологии, но я вовсе не против стать им союзницей или даже кем-то вроде товарища.

Её взгляд задержался на лице Элизабет. На её идеально ровных чертах, на глазах, в которых жила искусственная глубина. Красиво, утончённо, дорого — но за этим всё же чувствовался холод металла. И именно это подтолкнуло Ингриду продолжить.

— Лицо, глаза... — она коснулась виска и щёки, будто подчеркивала своё, — для меня это граница. Без крайней нужды я бы никогда не позволила имплантам подступить так близко. У меня достаточно причин поклясться себе: моё лицо и мой взгляд останутся моими.

В её словах прозвучал лёгкий вызов, даже укол, который невозможно было не заметить. Она не назвала Элизабет прямо, но акцент был очевиден: вот эта разница между ними, вот её личный предел, через который она переступать не собирается.

Ингрида после своих слов замолчала, будто дала себе время отдышаться. Она не собиралась отступать, но и не хотела скатываться в назидательность — слишком тонкая игра велась за этим столиком. Она наклонила голову, глядя на тёмное зеркало бокала, и невольно позволила себе тихо улыбнуться.

Внутри неё уже крепла мысль, едва не ставшая клятвой: когда дойдёт до резюме, когда действительно придётся явиться в офис этой ледяной, хищной женщины, то она подаст его не так, как принято в корпорациях. Никаких голограмм, никаких визоров, никаких обезличенных цифровых пакетов, где слова превращаются в строки данных и проходят фильтрацию алгоритмов. Нет. Она принесёт его так, как умела — на бумаге, прописным почерком, причем в старинном стиле.

«Пусть у неё все данные мира. Пусть любой имплант выдаст обо мне всё, что можно знать. Но эти несколько страниц — они будут только моими. Живыми. И если она захочет увидеть меня не через призму досье, а по-настоящему, — пусть прочтёт то, что написано рукой, а не машиной».

В голове уже вырисовывались строки. Она словно слышала шорох пера, запах чернил, тяжесть бумаги. Да, это будет не просто резюме. Это будет послание. Символ того, что она готова играть по чужим правилам, но только настолько, насколько позволит себе не потерять человеческое.

Ингрида мягко выдохнула, прикоснувшись к краю бокала. Эта молчаливая клятва была её личной победой в этот вечер — не громкой, не видимой, но важной.

Ингрида сдвинула локоть ближе к себе, будто машинально пытаясь защитить пространство вокруг, и перевела взгляд в ту сторону, куда указала Элизабет. Сквозь широкое окно был виден переулок — тусклый, залитый разномастным светом неоновых вывесок. Там, у самой стены, подростки сгрудились вокруг дрона-курьера, словно стая воробьёв вокруг случайно найденного трофея. Их руки скользили по корпусу, а кто-то из них тонким гвоздём выводил неуклюжие буквы прямо по панели.

Дрон при этом дёргался, пытался подняться, но его алгоритмы безопасности останавливали любые резкие движения. Он не мог навредить детям. Он был создан для полёта, для служения, для доставки. Его маленькие турбины дрожали, световые индикаторы мигали, словно глаза существа, запертого на цепи.

Ингрида почувствовала, как сердце её болезненно сжалось. Жалобный отблеск в её взгляде был слишком живым, слишком человеческим. В этом механическом корпусе она видела не просто бездушный аппарат, а собрата по небу. Пусть он создан из металла и алгоритмов, а не из плоти и пламени, но он так же знал зов высоты. Дух машины тянул его ввысь, туда, где шумят воздушные потоки и где каждая искра в сердцевине мотора оживает. Он хотел исполнять своё предназначение.

Её лицо стало выразительным, открытым. В нём не было хищности или холодного анализа — только тёплая жалость и глубинное понимание. Она чуть прикусила губу, словно стараясь удержать слова внутри, но внутренний огонь требовал выхода.

«Он же такой же, как я. Он не создан для того, чтобы оставаться на земле. Он создан для движения. Для воздуха. Для небес».

На миг ей даже показалось, что она слышит тихий стон машины, обращённый к тем, кто способен услышать — не ушами, а сердцем. И она услышала, но не поддалась порыву пламени, хоть и резко привстала, словно полыхнула внутри. Нужно было срочно придумать аккуратный и эффективный план действий. В ее распоряжении не было наномашин для оперативной очистки крови от алкоголя и связанных с ним продуктов метаболизма. Только воля и внутреннее пламя.

[Элизабет Иденмарк]

К сожалению, конкретики нет. Хотя Иденмарк бы в любом случае не смогла понять ту самую суть полета, когда время теряется и не имеет значения. Возможно, если бы у неё были с самого начала крылья, то все было бы иначе, а не так, как сейчас. Было бы понимание той самой свободы. Но для крупного корпората даты имеют значения, чтобы найти нужные детали.

Элизабет не комментирует слова про отсутствие времени. Для той у кого каждая встреча рассчитана чуть ли не по секундам - не понять. Хотя, раньше времени было больше, как и свободы. Можно было задержаться где-то и не задумываться о чем-то. Забыть о том, что с утра на работу. Хотя, сейчас жизнь её более чем устраивает.

— Это не предложение, это вопрос, — рыжая усмехается. Она лишь расшифровывала слова, поэтому и уточнила. Людям порой свойственно принимать желаемое за действительное. Возможно, это спровоцирует некую неловкость, но куда деваться. А Ингрида тем временем рассуждает, что не стала бы менять. Если бы они стояли, то Элизабет бы подошла с опасной близостью, наблюдая и словно раздевая феникса одним только взглядом. — Всё зависит от степени доступа, — спокойно сообщает про все модификации. В гетерохромных глазах опасный огонек. Разумеется, если не занимать высокое положение, то в них нет обходимости. Нет ведь доступа к данным. А вот если занимать положение выше, то это наносит удар по естественному телу.

Элизабет мягко подхватывает бокал с черной жидкостью, слегка прокручивает в пальцах, а после отпивает после своих слов. В конце концов - её задача проверить. Резюме посмотрит потом. Какой смысл в тексте, если сотрудник никогда не присутствовал в корпорации и о профессиональных навыков на практике не было информации. Признаться, коктейль выбран что надо. С лавандой, черным углем и приличным количеством алкоголя, чтобы хотя бы на мгновение дали то самое ощущение алкоголя.

Гетерохромные глаза переводятся на Ингриду, словно говоря - действуй. Как именно - рыжая не говорила. Никаких подсказок о том, чего она хочет. Чтобы Ингрида просто придумала план собственных действий или же и вовсе отправилась прямо на улицу, чтобы наладить взаимоотношение с трудными подростками и помочь несчастному дрону-доставщику освободиться от тяжелой участи, которой не позавидуешь.

— Ну так что? — спрашивает, делая еще один глоток и давая понять, что время бежит слишком быстро.

[Зефирис]

Ингрида медленно поставила бокал на стол, пальцы на миг задержались на холодном стекле, словно проверяя собственную решимость. Взгляд Элизабет с хищным огоньком она ощутила кожей — это был вызов, тонкий и жесткий одновременно, и в нем читалось не только «ну так что?», но и скрытая проверка: насколько далеко готова зайти феникс ради своей идеи.
Она не ответила сразу. Лишь мягко улыбнулась, так, что в уголках губ мелькнуло тепло, не характерное для корпоративных переговоров. Затем чуть наклонилась вперед, будто доверяла женщине напротив небольшой секрет.

— Вы хотите увидеть, как я действую? Тогда посмотрите, — произнесла она негромко, почти интимным тоном.

Она откинулась на спинку кресла, спокойно, без лишней спешки, но во всей её грации чувствовалась скрытая пружина. Последний взгляд на Элизабет — ясный, чуть насмешливый, с тем самым вызовом, что вежливо, но открыто возвращал игру обратно. После чего Ингрида встала.

Её шаги по полу бара были мягкими, почти бесшумными, но в них было что-то от хищницы, покидающей укрытие ради охоты. На ходу она поправила плечо кожанки, двинулась через зал и вышла на улицу, где неоновые вывески вспыхивали в дождливом воздухе, размывая границы реальности.

В переулке подростки заметили её сразу — чужая, высокая, с горящим в глазах светом, который не спутаешь с обычным человеком. Их смех прервался, кто-то рефлекторно прикрыл собой дрона, а тонкий гвоздь ещё блеснул в пальцах одного из них.


Ингрида вышла в переулок, и шум бара остался позади, сменившись гулом неоновых вывесок и шёпотом вечернего ветра. Дети заметили её сразу: чужая фигура выделялась среди тусклого света, высокая, уверенная, с глазами, которые будто светились изнутри. Их маленькая стая, ещё секунду назад занятая мучением дрона, замерла.

Она остановилась не вплотную, но так, чтобы каждый её шаг ощущался. Уверенность в осанке, мягкая пластика движений — всё это читалось сильнее любых слов. Взгляд скользнул по лицам подростков и остановился на металлическом корпусе дрона, на его дрожащих индикаторах, словно на задыхающемся собрате. Глубокий вздох, невольно вырвавшийся у нее из груди, принес с собой клубы и всполохи настоящего, бездымного пламени. Легкий огонь вырвался у неё не только изо рта, но и из ноздрей.

У самого младшего, с худыми руками и огромными глазами, губы дрогнули. Он отступил чуть назад, прижимаясь к стене. В его взгляде мелькнул интерес, смешанный с растерянностью. Другой, постарше и наглее, наоборот, выпрямился и шагнул вперёд. В его усмешке сквозила бравада, пальцы сжимали гвоздь крепче.

 — Ты кто вообще такая? — выплюнул он, — учить нас пришла? Этот хлам сам виноват, что попался. Дешевыми трюками с пламенем нас не проймешь!

Его товарищи загоготали, но смех вышел неровным. В их глазах теплилось сомнение: слишком спокойно и уверенно держала себя эта женщина.

Третий, тот, что всё время ковырялся в корпусе дрона, наоборот, с каким-то неожиданным любопытством наклонил голову.

Ингрида присела на корточки, опустив ладонь ближе к земле, так, чтобы смотреть подросткам прямо в глаза. Её янтарный взгляд стал мягче, но не потерял силы.

 — Вас тоже можно назвать «хламом», если вы выполняете чью-то задачу? — спросила она тихо, но так, что даже самый наглый невольно напрягся.

На мгновение наступила пауза.

Тот, что был агрессивнее, шагнул ещё ближе, будто проверяя границы. Его лицо вспыхнуло злостью — или, может быть, страхом.
 — Не сравнивай! — он замахнулся рукой, но остановился в последний миг, словно что-то невидимое сдержало его.

Подросток с гвоздём стоял ближе всех. Его улыбка была дерзкой, но слишком уж наигранной. Металл в его пальцах блеснул под светом вывески, и Ингрида задержала на нём взгляд — не миг, а целую тягучую секунду. Янтарные глаза сузились, и воздух между ними словно стал гуще.

Гвоздь в его ладони вдруг начал медленно менять цвет — от стального к тёмно-вишнёвому, затем к раскалённому красному. Подросток не сразу понял, что происходит: только когда кожа обожглась, он резко взвизгнул и, ругнувшись, инстинктивно разжал пальцы. Металл с лязгом упал на асфальт, оставив дымный след и резкий запах нагретого железа.

— Что за?! — выкрикнул он, отдёргивая руку и обиженно дуя на покрасневшие пальцы. Его бравада треснула, и за ней проявился испуг.

Те, кто стоял рядом, отшатнулись, и на лицах у них мелькнула смесь недоверия и страха. Один из ребят невольно сделал шаг назад, другой замер с раскрытым ртом, а младший, тот самый с широко раскрытыми глазами, наоборот, уставился на Ингриду уже почти с благоговением.

Она же не шелохнулась. Её ладони были опущены, ни одного жеста не выдало бы, что это её работа. Только взгляд — тяжёлый, но спокойный. И в этом спокойствии была власть.

— Видите? — её голос прозвучал мягко, но непререкаемо, — ломать легко. Но вы рискуете остаться ни с чем, кроме боли. Не советую подступаться даже к границам моих сил. Вы можете горько об этом пожалеть.

В напряжённой тишине, когда подростки то переглядывались, то пытались совладать с собственными эмоциями после «фокуса» с гвоздём, дрон словно ощутил перемену. Его сенсоры вспыхнули чуть ярче, турбины зашумели с новой силой. Он ждал лишь миг, когда цепь человеческого внимания ослабнет.

И этот миг настал: один мальчишка ещё ду́л на пальцы, другой пытался вернуть себе видимость контроля, а младший не отрывал взгляда от Ингриды, явно забыв про металлическую игрушку.

С резким жужжанием дрон поднялся в воздух. Лопасти закрутились, неоновые отблески на мгновение превратили переулок в клубок цветных бликов. Он рванул вверх после нескольких ювелирно точных и безопасных маневров, обдав подростков вихрем воздуха, и устремился в сторону ночного неба.

Кто-то из ребят выругался, кто-то от неожиданности прикрыл голову руками. Но дрон был уже слишком высоко, его корпус мелькнул в отражении рекламных экранов, и вскоре остался только след светящихся индикаторов.

Ингрида проводила его взглядом, и уголки её губ дрогнули в мягкой, едва заметной улыбке. Она подняла руку и легко, почти неуловимо помахала вслед, словно провожала не машину, а свободное существо, нашедшее дорогу к небу.

Ингрида выпрямилась, оглядывая подростков. В переулке всё ещё висело напряжение, смешанное с дымком от раскалённого гвоздя и запахом перегретого воздуха. Дрон уже растворился среди неоновых вывесок, и шум его турбин затих где-то высоко над крышами.

Она провела взглядом по каждому лицу — от дерзко прищуренного до испуганно настороженного. И сказала спокойно, без угрозы, но так, чтобы каждое слово упало тяжёлым камнем:

— Подумайте, парни... это мог быть ваш дрон. Или дрон ваших друзей. А может — единственная вещь, от которой кто-то ждал помощи. Попробуйте представить, каково это — ждать посылку и никогда её не получить. Или быть владельцем техники, которой доверяешь, и увидеть её изувеченной.

Слова повисли в воздухе. Кто-то сжал губы, кто-то уставился в землю. Младший, тот, что всё время слушал с распахнутыми глазами, кивнул едва заметно — будто признал её правоту.

Сказав это, она развернулась так же спокойно, как пришла.  Не оборачиваясь, Ингрида пересекла порог бара, возвращаясь в полумрак, где сквозь стеклянное окно за ней наблюдали холодные гетерохромные глаза Элизабет. Янтарный взгляд феникса снова засиял мягким светом — теперь в нём была не только решимость, но и тихая гордость.

[Элизабет Иденмарк]

Элизабет наблюдала за ситуацией со стороны. То, как будет сама Ингрид решать проблему, как будет действовать, каким будет каждый её шаг в том, чтобы найти подход. "Мессир" и вовсе делал ставки и предположения, как она подействует. Но вот феникс смогла удивить. К сожалению, неприятно. Это был явный перебор сил и нарушение корпоративного протокола. Но затем взгляд самой Иденмарк, что наблюдала со стороны стал холодным. Она увидела не угрозу, а метод. Жестокий, рискованный, но относительно эффективный. Уголки губ дрогнули не в улыбке, а лишь в знак одобрения безжалостного поведения.

Когда Ингрида покидает неблагополучных детей и возвращается, то видит спокойную Иденмарк. Если бы от её спокойствия всё покрывалось льдом, то всё здание уже было бы заморожено. Тишина долгая, оценивающая обстановку. На столе стоит какая-то бутылка без этикетки и два пустых бокала. Рыжая наливает медленно жидкость в оба. Что-то крепкое, темное. И один ставит ближе к месту Ингриды.

— Жестко. Неэтично. На грани фола. Потенциальный иск о причинении вреда здоровью, — Элизабет не стала ждать когда спросят её мнение. А зачем? В этом не было необходимости. Если феникс действительно хочет в корпорацию, то придется понимать и осознавать собственные ошибки, чтобы в будущем их не повторять. Девушка делает глоток жидкости из бокала. Это оказывается крепкий и терпкий бренди. На лице Иденмарк мелькает разочарование.

— Тот дрон, которого Вы спасли, стоит как месячная зарплата стажера. Лечение ожогов у того подростка, если он подаст в суд - еще две. Потенциальный ущерб репутации от видео, которое кто-то из них мог записать или записал - бесценно, — объяснила обстановку, как бухгалтер. Без эмоционального окраса и даже без укора, словно давая понять систему работы метода.

— Вы не стали закреплять результат. Не превратили угрозу в возможность. Вы просто оставили после себя дорогостоящий беспорядок и потенциальных мстителей с подорванной самооценкой, — подмечает, но говорит это больше не для укора и упрека, а для того, чтобы Ингрида осознала суть, поняла как можно было бы улучшить ситуацию. Разумеется, сейчас Ингрида не связана с корпорацией, а дрон даже не принадлежит ЭкзоТеку, чтобы о нем излишне переживать.

— Это был тест. И Вы его прошли, но частично. Вы продемонстрировали силу и доминирование - качества, которые ценятся в корпорации на определенных ролях. Но не в "Фениксе", — всё же озвучивает эти слова.

— Возможно, сам "Феникс" Вам не подходит. Возможно, Вы бы хотели работать с вандалами, шантажистами и недобросовестными активистами. Не уговорами, а действиями. Полная анонимность, нулевая публичность, — несмотря на контекст слов, здесь пошла тонкая игра по грани. Отказаться от самого "Феникса" и работы с масс-медиа или же настоять на том, что осознала собственные ошибки и хочет работать именно в нем под прямым руководством Иденмарк? Сложный и тяжелый выбор. Сейчас это предложение уже не о работе, а о том, что Ингриде придется действовать только с помощью жестокости и можно будет забыть о том, как дети улыбаются.

[Зефирис]

Ингрида слушала молча. Чем дальше разворачивалась холодная речь Элизабет, тем плотнее становилось ощущение, будто вокруг неё опустилась невидимая завеса — не ледяная, не жаркая, а тяжелая, давящая, похожая на мрак грозовой тучи. Янтарный свет в её глазах будто притух, хотя в глубине продолжал тлеть угольками. Она не пыталась возразить вслух: каждое слово, обронённое собеседницей, звучало не как приглашение к диалогу, а как сухая бухгалтерская строчка в отчёте.

Внутри же всё бурлило. Да, она понимала: протоколы, риски, цифры — всё это не пустой звук для корпорации. Но казалось, Элизабет сгущала краски слишком уж усердно. Будто каждая искра её поступка превращалась в приговор. Ингрида прекрасно знала цену жесткости, и знала, каково это — когда тебя обвиняют в том, что ты лишь пытался действовать по совести. «Неужели сама она — белая и пушистая?» — мелькнула мысль. В её взгляде и в том, как она безразлично отсчитывала «ущерб», трудно было поверить в кристальную невинность.

Воспоминание о переулке — мальчишеский визг, раскалённый гвоздь, освобождённый дрон — ещё горело в памяти. Для неё это было не проявлением жестокости, а мгновением силы и правды. Да, грубо, да, рискованно, но разве не так иногда учит сама жизнь? Разве дети, которые на мгновение увидели в ней силу, теперь не будут помнить, что есть предел, за который не стоит заходить? Для Ингриды это был результат. Для Элизабет — «дорогостоящий беспорядок».

И всё же она не могла не признать, что та была права хотя бы в одном: медиа искажает правду. Одна вспышка — и картинка разлетится по сетям, обретая формы, которых никогда не было. Она знала: в таких играх неважно, что ты сделал, важно, как это покажут. И это было тем, чего ей ещё предстояло научиться — контролировать не только огонь, но и его отражение в чужих глазах.

Пальцы Ингриды легко коснулись бокала, который поставила перед ней Элизабет. Тёмная жидкость отражала отблески неона из окна, и в этом отражении ей пригрезилось собственное лицо — уставшее, мрачное, слишком серьёзное. Она не спешила пить и могла даже передумать это делать. Вместо этого позволила себе задержать взгляд на Элизабет чуть дольше обычного.

Ингрида медленно крутила бокал в пальцах, словно искала в темной жидкости слова, которые стоило бы произнести. Она не собиралась спорить — слишком ясно чувствовала разницу весовых категорий. Но и промолчать до конца означало согласиться со всем без остатка, а этого она себе позволить не могла.

— Возможно, я уже слишком много времени отняла у вас, — произнесла она негромко, чуть устало, — потому и срезала углы, где не стоило.

Фраза прозвучала скорее признанием, чем оправданием. Но за этой простотой скрывался другой слой — самоирония, обострённое осознание того, как нелепо иногда выглядят попытки «действовать быстро».

 Она усмехнулась криво, с той самой горечью, в которой смешивалось самобичевание и ирония:

 — Если смотреть на ситуацию исключительно через призму «эффективности», то, наверное, было бы ещё быстрее и проще — просто снять с себя одежду и отвлечь подростков чем-то таким. Времени ушло бы меньше, затрат — ноль. Только вот... — она замолчала, покачав головой, — в других смыслах это была бы катастрофа. Чистая. Никакие протоколы и законы не описали бы, насколько губительным оказалось бы подобное решение.

Её янтарные глаза снова поднялись на Элизабет. Там не было дерзости, скорее признание собственной ошибки, но и понимание, что мыслить так, как её собеседница, — беспристрастно, сухо, с абсолютным расчётом — для неё пока что нереально.

— Я не умею сразу мыслить так, как вы, — честно призналась Ингрида, — для меня люди — это не статьи расходов и не потенциальные риски. Я чувствую их так, как чувствует пламя сухую ветку или ветер крыло. У меня нет вашего опыта, вашей холодной ясности. Я действую живо, инстинктами, и только потом учусь на последствиях.

Она опустила взгляд, на миг задержавшись на каплях бренди в бокале. Тёмная жидкость отражала искры света, словно упрекала её самой: «недостаточно точно, недостаточно хладнокровно».

— Но я понимаю, что в вашей системе мира это — слабость, — добавила она тише, — и понимаю, что если хочу оставаться в этой игре, мне придётся учиться. Учиться думать не только сердцем, но и так, как думаете вы. Хоть и... — уголок её губ дрогнул, и в улыбке мелькнула усталость, — сходу это нереально. Есть же компромисс, правда? Как и у вас... иная сторона личности, слишком приватная для откровения перед столь непутевой случайной соискательницы?

Она сделала небольшой глоток, обжигающий, терпкий, чтобы скрыть нарастающее чувство беспомощности. Внутри оставалась мысль: да, она прошла испытание лишь наполовину. Но и отказываться от своей природы, от тепла и живого огня, ради того чтобы стать ещё одной холодной шестерёнкой в механизме, она не собиралась.

[Элизабет Иденмарк]

Элизабет никогда не была белой и пушистой. Возможно, именно поэтому работать вне крупной корпорации ей было бы тяжело. А с учетом того, сколько всего покрывает не только один её отдел перед прессой и СМИ - до пушистости точно далеко. Скорее у самой Иденмарк были шипы. А если вспомнить, сколько раз она буквально намекала на то, что выдаст всю информацию, что "случайно" увидела, то можно будет добавить на эти шипы еще больше острых лезвий.

Рыжая не отвечает на слова о времени. Сейчас время - лишь небольшая единица измерения, которая в первую очередь тратится не на работу, а на хороший отдых в баре без лишней суеты. Когда вокруг не слышно футбольных болельщиков или тех, кто что-то не поделил. В этом была своя прелесть. А феникс в этой системе укладывался. Даже не попыталась нагрубить, между прочим, на сухую истину.

Оправданий не последовало, лишь осознание. Разумеется, собеседница напротив не может думать, как корпорат, который слишком долго находится в такой роли. Когда Эли училась - была другой. Наивной, мягкой. Только работа в крупной компании постепенно выбивала эту дурь, начиная обучать на практике тому, как приходится платить за собственные ошибки. Когда Элизабет вернулась в корпорацию - прав на ошибки уже не было. Вежливые разговоры и попытки наладить контакт не помогали, поэтому рыжей не оставалось ничего кроме уверенных решений, которые несут последствия.

— Есть много вариантов, как можно было бы поступить иначе. Названный Вами - также является конкретным позором и для Вас. К примеру, можно было бы спросить, что они делают и почему, узнать мотив, оценить старания и после постепенно перевести вандализм в вероятную возможность. К примеру, предложить им обратить внимание на различные программы для молодых художников. И это лишь один из множества вариантов, которые можно было бы использовать, — на губах промелькнула мимолетная улыбка. Элизабет на самом деле не отчитывает за провинность, а буквально учит на ошибках и развивает диалог. Пока собеседник готов слушать - это имеет значение. Если же нет, то к чему это всё?

— Главное учиться на последствиях, а не совершать ошибки раз за разом одни и те же. Некоторым позволено всё решать жестокостью, против кого-то это сыграет злую шутку. Согласитесь, было бы неприятно прийти на работу и из-за такой оплошности потерять её также быстро, правда? — Иденмарк не просит мыслить также, как она. Она лишь дает повод, мотивацию и возможность задумываться о последствиях. — Время на подумать есть практически всегда, пока совершается каждый шаг. Когда за действиями человека стоит он сам - это будут лишь его проблемы. Когда он является частью корпорации - это уже проблема не только самого человека, как только это всплывет, — дает понимание, что спешить некуда зачастую. Это не война, где решает каждое действие и каждая пуля в висок врага. Это более хитроумная, медленная и неспешная, где каждое действие - тщательно спланированный план.

Элизабет никогда не нужны были простые шестеренки, что будут выполнять только указы. У неё таких достаточно, чтобы поручить им работу и после лишь взглянуть на полноценные детальные отчеты. Порой даже вплоть до времени каждого действия, включая количество выпитого чая на рабочем месте. Такие клерки занимаются полноценной рутиной, что дает возможность другим действовать более смело.

— Учиться нужно всегда. Эмоции важны, но их тоже нужно уметь применять. Нужно оценивать, когда это допустимо. Не пойдете же Вы пьяная признаваться в любви бомжу, который вдруг оказался похож на Ваш объект обожания? Нет, Вы сначала подумаете головой. Здесь также. У всех свои правила и ограничения. Как я понимаю, находиться в тени Вам не нравится и Вы готовы учиться? — в последнем вопросе можно услышать шанс. Нет, Иденмарк не давит, а лишь пытается понять то, чего хочет Ингрида. Сама по себе. С этим вопросом её не торопят.

Элизабет делает еще один глоток бренди, на пару мгновений прикрывая глаза и наслаждаясь музыкой, что слышится в помещении. Разумеется, у всех есть слабости. У Иденмарк тем более. Просто нужно знать, как сделать всё правильно, чтобы остаться в безопасности.

Нейроимплант заботливо подключился к камерам и удалил лишнее. Ингриде, конечно, рыжая не сообщит об этом. О том, что уже позаботилось о репутации самого феникса. Ей это знать ни к чему, это будет уроком. Даже если те попытаются подать заявление и дойдет до суда, то кроме показаний не будет доказательств. Зациклить переулок, убрать существование Ингриды из кадра и сделать так, что они сами отпустили бедного робота-доставщика.

Медийные лица всегда отвечают за каждое свое действие. Каждое слово, каждый шаг может сыграть против них. Это сложно в самом начале, ведь приходится останавливаться и задать себе множество вопросов о том, насколько это чревато последствиями. У Элизабет были те, кто только учился. Попадали в передряги, им давили на самое больное и они даже в слезах стучались к Иденмарк, чтобы попросить совета и помощи. Зачастую решения были простыми. А однажды репутацию Бет пытались испортить, подключили в слухи бывшего и что он становится новым директором корпорации. Несмотря на то, что для Иденмарк это было неприятно - ситуация превратилась в полноценный черный пиар, где после заминки истории она при личной встрече напомнила бывшему его место.

[Зефирис]

Ингрида слушала внимательно, не перебивая, и когда голос Элизабет стих, позволила себе задержаться в молчании чуть дольше. Внутри всё ещё ворочалось и кололо — разбор был холоден, точен, лишён утешающих интонаций. Но именно в этой холодности проскальзывало то, что она сама для себя не ожидала услышать: шанс. Не приказ, не приговор, а возможность.

Уголки её губ дрогнули, и на лице появилась улыбка — тёплая по форме, но всё же с оттенком натянутости, будто ей пришлось приложить усилие, чтобы вытянуть её на поверхность. Янтарные глаза засияли чуть мягче, а в глубине мелькнул лёгкий, почти игривый огонёк.

— Знаете, — сказала она негромко, почти доверительно, — ваши слова заставляют меня чувствовать себя лет на сто моложе.

Она рассмеялась тихо, но смех прозвучал скорее как признание в собственной неловкости. Лёгкий смешок перетёк в мягкий выдох, в котором угадывалось облегчение.

— Это приятное чувство, — продолжила Ингрида, откинувшись чуть назад и коснувшись пальцами бокала, — особенно в борьбе с тем, что, пожалуй, можно назвать... кризисом среднего возраста. Всё это ощущение: «Ты уже прожила так много, и в то же время — впереди так же бесконечно много». В такие моменты легко застрять между опытом и юностью.

Она качнула головой, будто признавая саму иронию ситуации.

Ингрида чуть дольше вертела бокал в пальцах, словно собиралась с мыслями. Улыбка на губах оставалась, но теперь она казалась глубже, смешивая иронию с легкой долей признательности.

— Знаете... в одном вы были правы куда больше, чем, может быть, хотели, — начала она, позволив себе насмешливую, но тёплую интонацию, — я ведь здесь совсем недавно. Перебралась в этот город без громких планов и без обустроенного быта. Не стала утруждать себя поисками «достойного жилья» или чего-то вроде того. Просто... находила места для сна по мере появления такой потребности. Нетуть у меня адреса на этой планете и на Алькоре тоже нет недвижимости.

Она усмехнулась тихо, с мягкой самоиронией, и янтарные глаза сверкнули чуть ярче.

 — Так что, если бы дела сложились совсем скверно, вполне могла бы и сама услышать признание в любви от какого-нибудь бродяги у костра. Всё зависит только от того, насколько отчаянной окажется ночь.

Фраза прозвучала легко, почти шутливо, но за ней угадывалась честность: в её словах не было наигранного драматизма, скорее признание в том, что сейчас её жизнь была зыбкой, лишённой привычных гарантий.

Она качнула бокалом, всматриваясь в густую жидкость на дне.

 — Но, знаете, — добавила чуть тише, — есть в этом и своя прелесть. Когда у тебя нет «надёжного угла», ты начинаешь куда острее чувствовать, что именно делает место домом. Иногда это вовсе не стены и не крыша. Иногда — это люди, с которыми ты в этот вечер за одним столом.

Ингрида задумчиво покрутила бокал, потом подняла глаза и улыбнулась — мягко, но с оттенком вызова, словно проверяя, как прозвучат её слова в тишине между ними.

— Если уж говорить о том, чего я хочу, — произнесла она неторопливо, будто подбирая ритм в такт своим мыслям, — то это точно не роль клерка или молчаливой шестерёнки. Мне нужно что-то эмоциональное. Живое. То, где можно не только отрабатывать протокол, но и вкладывать в работу ту самую искру, которая делает её настоящей.

Она сделала паузу, позволив словам улечься, и добавила чуть тише, с лёгкой улыбкой:
 — Пусть даже это будет относительно публично. Пусть придётся держать лицо и голос на виду, пусть будут риски. Мне важна креативность. Важна возможность достучаться до людей не только цифрами, но и эмоциями.

Зефирис повела рукой в воздухе, как будто хотела поймать что-то невидимое.
 — По сути... то, чем я занималась раньше. Педагогика. Только не с детьми в классе, а с людьми на другом уровне. Всё та же попытка направлять, вдохновлять, показывать путь — но в другой форме, в другой среде. Может быть я на улице не показала себя лучшим образом, но и это можно списать на часть поиска себя. Вы мне уже доходчиво объяснили, чем чреват подобный подход.

Она снова усмехнулась и ткнула пальцем в потолок, а потом — в сторону окна, где за неоном темнело ночное небо.

 — «Феникс» ведь не может быть монолитом, верно? В такой организации наверняка есть свои отделы. Свои роли. Кто-то держит порядок, кто-то режет цифры, кто-то прячет скелеты в шкафу... но должны быть и те, кто работает с людьми, лицом к лицу. Или, скажем так, душа к душе.

Она чуть пожала плечами, но её взгляд при этом оставался прямым и ясным.

 — Вот там, я думаю, я и могла бы быть полезна. Не в подвалах, где рождаются отчёты, и не в тенях, где действуют шантажисты. А там, где нужно говорить с людьми. Зажигать их, вести за собой, учить и учиться одновременно.

В её голосе зазвенел тихий, но уверенный аккорд — тот самый, когда огонь не рвётся наружу пожаром, а горит ровно, ярко и тепло.

[Элизабет Иденмарк]

Слова про молодость заставили усмехнуться. По-доброму, без какого-то упрека. Всем хочется побыть молодыми и даже в такие моменты признать, что взросление настоящее лишь только начинается. Когда за каждое действие приходится нести ответственность, помогать чем возможно и что необходимо. Возможно, в этом раньше и была прелесть детства. Меньше ответственности и необходимость лишь следовать небольшому количеству простых правил. Взрослый мир же напоминает каждое мгновение о том, что на самом деле необходимо делать для выживания.

"Мессир" подмечает смену эмоционального фона. Видимо, напряжение всё же постепенно сходило на "нет", что было гарантией того, что Элизабет понимали правильно. Без приукрас, без лишней суеты. В конце концов если говорить с Иденмарк, то та предпочтет дать трезвую оценку ради работы над ошибками, осознания, а не сидеть и утешать словами, что не всё так страшно. Все учатся. Даже Бет попадает в нестандартные ситуации и ей приходится действовать строго в момент, оценивая все риски, которые возможны.

Слух фиксирует слова. Даже ультра задумалась на мгновение, неужели на самом деле за этим всем скрывается страх? Вроде слышится ирония, смех, неловкость и искренность. Но будто за всем этим должен стоять страх. Страх такой жизни, страх отсутствия стабильности и гарантий спокойной и мирной жизни. Разумеется, даже в мегаполисах гарантий не так уж и много в выживании. В Ньюте хотя бы все под камерами и с большой вероятностью обидчику не дадут убить жертву. А если случится, то убийца понесет всю меру наказаний и закроется история смерти с чистой совестью и осознанием, что не всё так уж и плохо.

— Дом может быть и местом, если с ним связаны воспоминания или собственная жизнь. Но не имеет значения, что это за место. Это может оказаться даже уголок пляжа в который никто не заходит, но там самые светлые воспоминания из детства, — но в этих словах Бет не оспаривает значимость людей. Нет, лишь дополняет, что домом могут быть даже воспоминания. Разумеется, у неё приведет лишь пример, взятый наобум. Для самой меты домом является корпорация. Со всей странной и чудной семьей, которая удивительным образом уживается после событий прошлого.

Иденмарк не стала добавлять, что офисные клерки и шестеренки у неё в наличии. Они меняются достаточно спокойно, их можно перепрограммировать и с чистой совестью пойти дальше работать. Без них механизм работал бы плохо, поэтому даже их работы важна и Бет это признает полноценно.

Роль, которая требует эмоций, вложений. Всё же из тени работать феникс отказывается, готовясь много и упорно учиться, чтобы не подвести. Что же, похвально. Еще один пункт отмечен "Мессиром" за время их разговора. Признает собственные ошибки, оценивает обстановку и открыто говорит о своих желаниях. Совершать ошибки нормально, как уже упоминала Иденмарк. Главное отвечать за свои поступки и учиться на них.

Элизабет решила всё достаточно быстро. Казалось, что она уже услышала все необходимое, что могло быть нужно. Знает, где будет её место, чем будет заниматься и уже поставила на место в огромной системе целого конгломерата. Оставались лишь формальности. Или нет?

— Тогда жду резюме завтра утром, там и закончим этот разговор, — проговорила Элизабет, завершая их разговор, а после взглядом указала на бокал и уже остывшее мясо. Сделала еще заказ на горячие закуски и, оценив колебания, заказала еще и газировку, которую можно смешать с бренди.

Когда принесли пустой бокал и бутылку газировки, то Бет наливает немного бренди и смешивает с газировкой, чтобы снизить градус. Забирает бокал у Ингриды, после чего передает ей уже смешанный коктейль с градусом ниже, но с возможностью почувствовать и ощутить сам бренди.

Иденмарк отворачивает голову, смотря в окно. Очевидно, что ей кто-то позвонил, потому что голос стал значительно менее мягким, сохраняя лишь деловые нотки. Неужели ей испортят такой спокойный вечер?

— Говорите... Ясно... Перенаправьте детали мне, — после чего разговор быстро закончился. Видимо, уже научились говорить быстро, выкладывая ключевые моменты, раз всё стало ясно настолько быстро. А после она поворачивает голову к Ингриде, чья ночь только начинается.

Когда пришли данные, Элизабет с помощью нейроимпланта их изучила, не отвлекая феникса от того, чтобы поесть и прийти в себя в тишине и спокойствии. Каждому нужен момент, чтобы всё переварить.

— Поздний час. Детская больница "Ночной бриз". Группа детей, проходящих долгосрочную реабилитацию. У них случился массовый сбой режиме - побочный эффект терапии. Они напуганы, дезориентированы, некоторые могут быть агрессивны. Персонал не справляется. Роботы пугают детей сильнее, — и Иденмарк смотрит прямо на феникса, словно давая выбор. Отказаться и потерять все возможности или согласиться. — Им нужен человек. Не врач, не психолог. Им просто нужен волшебник, — ситуация определенно требует других мер. Сейчас ситуация может легко представиться, как практический урок по пониманию собственных ошибок ранее и возможность исправить на деле.

— Вы ведь хотели эмоциональной работы в которой можно будет отдавать всю себя? Вот Ваш шанс проявить себя. Ваше образование, работа ранее, способности - это всё может найти неожиданное применение. Ваша задача - не успокоить их. Нужно отвлечь. Завладеть их вниманием любой ценой. Показать им чудо, которое пересилит их страх и боль, — сейчас звучит более конкретная задача, намекая, чтобы Ингрида успела понять позицию собственного взаимодействия.

Иденмарк размеренно пьет, давая понять, что у них есть еще немного времени, чтобы отдохнуть перед тем, как отправиться. Разумеется, сейчас группа врачей пытаются хотя бы стабилизировать адекватно детей, чтобы те не кинулись с кулаками от страха. Бет не озвучивает, заплатит ли за это. Хотя, если учитывать удаленную Ингрид с переулка от подростков, то можно считать, что уже заплатила.

[Зефирис]

Ингрида на миг задержала взгляд на остывшем мясе и едва заметно нахмурила брови. Слова Элизабет звучали столь конкретно, словно всё уже было решено, а все детали — давно расставлены по полочкам. Но для неё, человека, привыкшего к куда более простым и понятным формам взаимодействия, оставались пробелы.

Она слегка подалась вперёд, поддерживая разговор вежливой улыбкой, но в глазах её мелькнуло то самое зависшее недоумение: «Хорошо... резюме завтра. Но... куда? Кому?»

В её прежней жизни подобное было куда яснее: адрес или местонахождение школы, кабинет директора, стол, на который кладут документы. В мире корпораций же всё оказалось окутано дымкой недосказанности, в которой она, феникс, лишь пыталась разглядеть очертания дороги.

— Простите, — проговорила она мягко, подбирая слова, чтобы не прозвучать наивной, — но я всё ещё плохо ориентируюсь в ваших порядках. Куда именно мне принести это резюме? Мы встретимся снова в каком-то назначенном месте? Или же в самой корпорации есть тот... отдел, куда вы хотите, чтобы я явилась?

Она обвела взглядом окно, за которым тянулись огни ночного города. Здание за зданием, вывеска за вывеской, тысячи дверей, в которые можно войти, и ни одной таблички с надписью «твой путь».

Ингрида уже открыла рот, чтобы повторить свой вопрос чуть яснее, но в тот же миг словно удар молнии пронзил её грудь. Воспоминание вспыхнуло так резко, что она едва не вздрогнула, хотя внешне сумела сохранить спокойствие. Тайкасиг. Она совсем забыла про неё.

Где-то в тени, у неприметной стены или в укромном закутке этого шумного района, её компаньонша сторожила вещи, оставленные на хранение. Не рядом за столом, не в тепле, не в круге огней, а в одиночестве, преданная долгу. Не подруга за бокалом, не равная в беседе, а та, кто связала свою судьбу клятвой. Клятвой служения, верности и безоговорочного преклонения.

Мысль эта кольнула Ингриду острее любого укора Элизабет. Потому что Тайкасиг никогда бы не напомнила о себе — не имела права. Для неё было честью стоять в тени, когда её госпожа разговаривает, и вмешаться лишь тогда, когда прозвучит зов. Но именно это и делало её присутствие ещё более ощутимым. Каждая минута, что Зефирис наслаждалась разговором, трапезой и мыслями о будущем, ложилась на плечи псевдокобольда тяжёлым временем ожидания.

Ингрида ещё некоторое время держала в руках бокал, слушая, как бренди перекатывается внутри тонкого стекла. Вопрос о том, куда и как нести резюме, всё ещё оставался для неё висящим в воздухе, но теперь к нему добавилось другое, куда более личное воспоминание. Она позволила себе выдохнуть медленнее, чем обычно, а затем осторожно подняла взгляд на Элизабет.

— Завтра я принесу его, — сказала она негромко, и в голосе звучала решимость, но за ней угадывалось нечто ещё — будто оттенок внутренней осторожности, — но не одна. Со мной будет Тайкасиг.

Имя прозвучало мягко, почти бережно, как редкая драгоценность. Ингрида словно проверяла, как оно отзовётся в этой обстановке — среди холодных расчётов и сухих формулировок Элизабет.

— Она не подруга и не спутница для разговоров, — продолжила она, делая короткую паузу, чтобы подобрать слова точнее,— это больше... чем привычное «компаньон». Тайкасиг — та, кто связала себя со мной клятвой. Для неё служение не просто долг, это выбор, смысл. Она ждёт там, где я оставила её, сторожит наши вещи и, как всегда, не напомнит о себе.

Она чуть нахмурилась и едва заметно повела плечом, словно это было неким невидимым грузом.

— Мне самой бывает тяжело принять подобное. Я никогда не думала о ней как о слуге. Но она — носительница клятвы. Тени, которые всегда рядом, но не требуют места за столом. И всё же... я не смогу сделать вид, что её нет. Поэтому завтра, где бы мы ни условились встретиться, она будет со мной. Заранее будьте готовы к тому, что ее внешность может показаться весьма необычной.

Ингрида замолчала, давая словам о Тайкасиг отстояться, будто каплям на дне бокала. Внутри неё ещё теплилось чувство вины за то, что так долго забывала о своей спутнице, но теперь, произнеся это вслух, она словно вернула равновесие. Янтарные глаза чуть посветлели — и она осторожно перевела разговор в другую сторону.

— А что насчёт детей? — начала она мягко, но в голосе прозвучала едва уловимая нотка напряжения, — я правильно понимаю: это рабочее задание для меня сейчас? Или... — она сделала короткую паузу, подыскивая слова, — я всё ещё рассматриваюсь только как соискательница и это моя вторая попытка показать свою пригодность?

Она откинулась чуть назад, стараясь прочесть выражение лица Элизабет, хотя и знала, что та мастерски скрывает эмоции.

— Мне важно понимать, в каком статусе я иду туда, — продолжила Ингрида уже более уверенно, — если я уже практически часть вашей команды, то мои действия будут восприняты именно так: как работа сотрудницы, и все последствия лягут на компанию. Если же это проверка... тогда это другой взгляд, другие рамки. И если это шанс доказать, что я могу быть полезна, то и к детям я подойду так, чтобы именно вы, а не только они, увидели во мне то, чего ищете. Ну и последнее... мне своим ходом везде добираться?

В её словах не звучала жалоба или каприз. Это было честное желание определить границы игры: где оканчивается собеседование и начинается работа, а где наоборот — всё ещё испытание.