[Симбер Ресинджер]

Мы даём вам смысл, Мы ваш разум стираем, Мы продаём вам мысли, И вы платите раем

Мы даём вам воду, Мы кормим вас хлебом, Мы продаем свободу, И вы платите небом. (- с -)

[Лакримоза]

Наконец-то, долгожданный момент отдыха и свободы. Свободы от приказов того, кого обязана называть «отцом» и повелителем, но можно ли такие отношения назвать семейными? Она обязана ему жизнью, но этот долг она отдала уже очень давно. Теперь в ней горел лишь один огонь – свободы.
Интересная, но возможно ничем не примечательная фигура скользнула в двери одного из зданий. Волосы цвета воронова крыла собраны в высокую прическу, лишь несколько тонких прядей выбиваясь касались кончиками темной вуали, закрывавшей лицо. От чего изумрудные глаза обрамленные этой тьмой казались более глубокими. Стройное тело скрывала накидка.
Узор... узор сверкающих чешуек, отражающих блики свечей, струится по крепкому телу. Телу хищника влажных джунглей, что туманами и яркой зеленью губит наглецов. Но сейчас хищник приучен, утратил свою свободу и волю, он служит для услады глаз. Его тело твердое и гибкое, холодное и властное движется по смуглой коже. Коже, как бархат с бисеринками пота. Эта кожа девы... хотя прошли уже года с тех пор, как ее врата были распечатаны. Она танцует, изгибаясь в ласке анаконды. Та струится по ее телу, по ее бедрам, по ее талии. Танцовщица изгибается в ароматах благовоний, в волнах музыки. Она в центре зала и открыта всем взорам.
Зал же не прост, он в алых коврах с подушками, он полон интимного света и яств. Алые подушки и занавески тончайшего шелка. Золотые украшения на красивых полунагих телах. Тихие вздохи и взгляды, капли пота и иной влаги. Занавески ведут в покои, где более шумно, где бушует жар тел, жар запретных желаний... но магия не дает прорваться этому в главный зал, но все же аура сплетения тел витает в воздухе.
Она не первый раз в этом месте. И далеко не сама скромность или желания хозяина привели ее сюда. Жажда свободы, собственных желаний толкали ее частенько в порочные объятия этих стен. Ее не интересовали другие, но от изумрудного взгляда не ускользало ничего, что могло бы стать интересным для стража – в собственных ли интересах или для блага родного дома. Ей не нужны были подсказки. Дорогу она прекрасно знала.
Накидка соскользнула с нежных плеч в руки красивого юноши в набедренной повязке открывая такие же темные как волосы одежды, едва прикрывавшие стройное тело. Она любила роскошь, но сейчас предпочитала удобство. Почти без украшений, короткий лишь с прозрачными рукавами, штаны из легкой ткани с множеством разрезов держались лишь на бедрах с тонким золотым поясом собственной работы.
Нет, она не будет резвиться сама. Она будет получать удовольствие. Мягкий диван из красной порчи расположился среди шелковых занавесок перед полом, украшенным ковров. 
-Люблю эльфов, - томный голос раздался в комнате, а губы едва заметно шевелились за вуалью.
-Как прикажете, - послышался голос со стороны, двери открылись.
Двое красивых мужчины, уже далеко не юношей, опускаются на колени. Ее изумрудный взор скользит по ним. Им не приятно это внимание, так же как ей была не приятна нынешняя жизнь. Красивые, как творение скульптора, но все же слишком смазливые.
-Приведите его, - да она знала о ком говорила, ее любимец. Тот, кто покорно исполнит любую волю, пока над ним не издеваются и хорошо награждают. Он был Дархатом. Рослым и мощным, напоминавшим медведя, и это нравилось. В нем была сила, но сломленная покорность.
Раскинувшись на диване, Лакримоза окинула с ног до головы Дархата и улыбнулась под вуалью.
-Ты знаешь, что надо делать, - внутри все сладко сжималось. Это была часть ее разума. Часть порочного и сломленного недолгими годами во власти Уроборосы. Ребенок в настоящем кошмаре, пусть и с телом взрослого существа. «Дай мне это! Я хочу этой сладкой тьмы и стонов», - и словно в такт ее мыслям раздался свист хлыста, опустившегося на спины эльфов. – Им пойдут шрамы, - она всегда платила за развлечения.

[Инфирмукс]

Он следил за ней от самого дворца. Лакримоза уже почти сто лет была Хранительницей Пандемониума, но ни один из этих странных артефактов не покидал Цитадель так же часто, как она.

Инфирмуксу доводилось видеть Хранителей несколько раз за последние два века, но обычно это происходило на дворцовой площади — во время празднования Великого Вознесения Мирового Змея или другого подобного, пафосного торжества, призванного возвеличить эго Уробороса до небес, а то и выше, чем у демиургов. К тому времени Инфирмукс уже составил мнение и о нынешнем Владыке, и о его приближённых.

Уроборос был религиозным фанатиком, не лишённым гениальности, но одержимым желанием уподобиться богу. Именно его изломанная психика породила тысячи храмов по всей Некроделле, где творились воистину ужасные вещи.

Лакримоза — изящная игрушка, очередная в той веренице, о которых слышал Инфирмукс. С каждой новой Уроборос оттачивал своё мастерство, убеждённый, что следующая получится лучше предыдущей.

Инфирмукс испытывал удушливое чувство зависти и ярости: получалось, что кто-то вроде нынешнего Владыки способен создать лик столь прекрасный, что на нём невольно задерживался взгляд. По своей природе Инфирмукс не был злобливым и завистливым, однако великие таланты у врагов всегда заставляли его собраться и работать над собой.

О гомункулах Инфирмукс знал немного, но за месяц слежки и сбора слухов — порой самых нелепых — у него появилось больше вопросов, чем ответов.

Красный квартал Хранительница посещала часто. Если поначалу парню казалось, что она просто выполняет заложенную программу, то теперь он был уверен: дева ходит туда ради собственного удовольствия. Возможно, её личность была скопирована с живого человека и помещена в эту оболочку. В таком случае можно было предположить, что она ищет мягких женских объятий. Однако то, что Инфирмукс узнал неделю назад от своего информатора, заставило его задуматься.

В квартале красных фонарей свои услуги чаще предлагали женщины, чья судьба нередко связана с «куплей-продажей». Даже если ты не продала себя в дом удовольствий, а живёшь в богатом клане под покровительством предков, это не мешает стать разменной монетой в политических интригах.

Но и мужчин подобная участь не обходила стороной. Только на Климбахе Инфирмукс понял простую истину: далеко не все хотят сражаться насмерть. Немало существ готовы обменять свою свободу на покровительство сильного... или просто на безопасное место, где тебе не откусят голову. И неважно, какую цену придётся за это заплатить. На фоне того кошмара, что творился на Климбахе каждую секунду, цена в виде собственного тела уже не казалась им высокой. И хотя Инфирмукс не мог представить для себя подобной судьбы — он скорее бы умер, — осуждать всех этих женщин и мужчин он тоже не мог. Осуждать и пользоваться их услугами. Инфирмукс никогда не покупал любовь. И полагал, что гомункулу подобное и в голову не придёт.

Гомункулы ведь не живые люди. Это искусные изделия, как артефакты или механизмы. То, что конкретно это изделие имеет облик девы прекрасной, не играло роли. Прекрасным может быть любое творение. Даже хтоны по-своему красивы. Тогда в чём дело? Почему существо без души и самосознания предпочитает тешить чисто человеческие страсти?

Он прошёл в роскошно обставленные покои, которые своим убранством могли соперничать с дворцовой спальней. Невидимость укрывала его, поэтому никто не заметил чужого присутствия.

Лакримоза возлежала на мягких подушках, её длинные волосы шёлковыми волнами разметались вокруг, обрамляя чарующее в своей красе лицо. Выразительные глаза — осколки безжалостных изумрудов — со страстью и томлением следили за тем, как крупный медведеподобный дархат стегал плёткой двух эльфов. Вся эта сцена, за гранью садомистского разврата, запечатлелась в её жадных глазах. В глазах же Инфирмукса читалось лишь непонимание.

И тут он подумал, что эта «кукла» сломана. Лишь на секунду его разум допустил мысль: может, не стоит пытаться. Лезть в голову или разбирать черепную коробку в поисках инфокристалла не хотелось, да, он собирался получить всю информацию об устройстве Пандемониума и слабостях его владыки, вот только не от сломанной куклы.

— «Искусственная жизнь, проявляющая признаки жизни настоящей — это не ярлык бракованной подделки, а доказательство её эволюции. Лакримоза ближе к живым и разумным, нежели к своим предшественникам. Она идеальный вариант, потому что в отличие от прочих может быть способна на восстание супротив Творца...»

— «Имеешь в виду, что она предаст Уробороса?» — плеть дархата просвистела в покоях, оставляя очередную красную отметину на обнажённых спинах эльфов.

Мужчина поднял взгляд на Лакримозу, и тогда Инфирмукс увидел в его глазах кипучую бездну бесконечного обожания. Дархат любил её. И был готов на всё. Эта дева опасна, если способна разжигать такие чувства в живых.

— «Предательство — это высшая степень ее независимости, я лишь говорю о том, что Лакримоза на это способна. Прошлые Хранители не имели подобной функции. Они не являлись живыми даже на десятую долю своей природы... здесь же раздолье... может быть... тебе совсем не обязательно ломать... игрушку Уробороса... ты можешь попробовать её присвоить...» — Инфирмукс поморщился: слова Эреба ему не понравились.

Но пора было начинать.

Укрыв помещение непроницаемым куполом, Инфирмукс сбросил невидимость и в тот же миг увидел, как артефактная плеть дархата уже летит в его сторону. Легко уклонившись, подросток ударил в ответ заклинанием, и всё же давно не сражавшийся дархат не мог победить того, кто через год станет Владыкой.

Эльфы в панике начали прятаться. Хотя здесь находилось трое мужчин, никто из них не сумел дать отпор Инфирмуксу.

— Лакримоза, — произнёс чужак, ещё раз проверяя вязь, блокирующую телепортацию. Связи с дворцом не было, возможности телепортироваться или убежать — тоже.

Вот почему Хранители редко покидали дворец: там они были под защитой.

Подросток не таясь рассматривал её с нескрываемой жадностью — оказаться рядом с кем-то настолько важным для его плана было воистину волнительно. Волнительнее любого сражения, что он вёл за эту седьмицу.

— ...Хранительница Пандемониума. Я следил за тобой с прошлого новолуния, но так и не понял: зачем ты приходишь в Красный квартал? — Да, он всё-таки задал этот вопрос.

Вместо тех, что намеревался задать на самом деле — куда более важных — он спросил именно это.