Аркхейм

Планета / локация / дата: Харот | Городок на снежных просторах планеты | 5025 год

Участники эпизода: Тиру, Рейшан

Эпизод является игрой в прошедшем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту действовать по договорённости.

  Сани «Облачного Ткача» медленно вползли в пределы городка, затерянного среди седых сугробов Харота, словно клочок забытого пергамента, засыпанный временем и снегом, но все еще упрямо цепляющийся за жизнь. Каменные стены города, обросшие инеем, стояли под тяжестью веков, дыша медленно, будто каждое дыхание давалось им с усилием. Воздух был густ и вязок, наполненный древней усталостью, тяжелой, как старые легенды, шепчущие о временах. В этом застывшем дыхании мира Рейшан сидел, небрежно вытянув ноги вперед и опираясь о борт саней так, словно этот миг принадлежал только ему. Его поза, на первый взгляд, казалась ленивой, беззаботной — как у зверя, отдыхающего в полуденном свете, слегка раскрывшего глаза лишь для того, чтобы лучше наслаждаться теплом. Но если вглядеться внимательнее — за полуопущенными веками, в глубине алых глаз, плескались острые, стремительные молнии внимательности. Под его вальяжной, почти сонной оболочкой работал разум — тихий, точный, холодный. Он считал шаги и тени, расставлял невидимые ловушки, переплетал тонкие нити грядущего с той лёгкостью, с какой старый мастер вышивает судьбы на полотне судеб. Его мысли двигались беззвучно, в совершенной слаженности, как шестерёнки древних швейцарских часов, где каждый зубчик, каждый изгиб жил ради великой цели. Рейшан не спешил. Он знал: в этом снежном, безмолвном сердце Харота все должно происходить медленно. Все должно зреть — как лед на ветру, как опасность под толщей снежной тишины.
  И он умел ждать.
  Он предложил остановиться здесь — не навязывая, не настаивая, бросив свое предложение так легко, как ветер швыряет в снег забытый лепесток. И его идею приняли — без колебаний, без подозрений, словно это было само собой разумеющимся. Все шло так, как он желал: мягко, незаметно, будто он был не тем, кто ведет за собой незримую игру, а всего лишь одним из путешественников, уставших от дороги.
  С того самого дня, когда он принял решение, нежась в объятьях с Тиру — все изменилось. Теперь Рейшан начал ткать свою паутину — тончайшую, почти невидимую, сотканную одновременно из обмана и доверия. Он работал старательно, терпеливо, словно древний мастер-ремесленник, вплетая в каждую нить легкие улыбки, щедрые шутки, незаметные жесты заботы. Каждое прикосновение, каждый короткий, почти незначительный разговор был узлом в этой великой, невидимой сети. Он помогал с грузами, не суетясь — аккуратно, точно, словно бы знал вес не только вещей, но и сердец. Он шутил за общим столом, как кто-то свой, непринужденно, с той ленивой теплотой, которая обволакивает быстрее огня. И он просто был — ровно настолько, чтобы его принимали. Чтобы перестали замечать. Чтобы его тень смешалась с тенью корабля, его голос — с привычным гулом палубы.
  Так становятся частью дома: не грозными клятвами, не громкими обещаниями, но тихим постоянством. Так становятся необходимыми: как стул у камина, как лампа в шторм, как дыхание в темноте. И теперь, когда "Ткач" укрылся рядом с городскими стенами, когда капитан — его Тиру — занимался оформлениями базовых документов для гостей, Рейшан позволил себе сделать новый, тщательно выверенный ход в той изысканной партии, что он начал давно. Ход, от которого будущее шевелилось в глубине воздуха, еще не рожденное, но уже ощущаемое, как глухая дрожь в сердце ледяной земли.
  Он не хотел брать с собой кого-то слишком внимательного, слишком тихого, слишком способного заметить тонкие изгибы его игры. Ему нужен был спутник — легкий, несерьезный, болтливый, как порыв ветра в весенней роще. И потому выбор пал — если память не подвела его в этот раз — на Фуркса. Или Фукус? Нет... Фурксом. Рейшан мысленно нахмурился, почти незаметно, привычным движением бровей. Имена всегда ускользали от него, как вода между когтями: он ловил их, запоминал с усилием, как ловят редкий свет в облачную ночь. О, как он старался. Особенно теперь, когда от таких мелочей зависело больше, чем казалось со стороны. Фуркс был идеальным выбором. Добродушный, вечно на подъеме, с чуть трепещущими от волнения ушами и глазами, в которых сверкали искры азарта, будто в каждом его взгляде отражалась маленькая, незаметная буря. Его невозможно было воспринимать серьезно — и именно это было главным. Они направились на рынок, чтобы заранее купить все по списку кока. Шаг Рейшана был легким, рассеянным, будто он не шел, а скользил сквозь улицы, не оставляя за собой ни шума, ни тени, ни воспоминания. Его фигура — высокая, гибкая, в темно-красном пальто казалась здесь чем-то чужеродным, словно вырезанным из другой реальности и аккуратно вложенным в эту заснеженную, шершавую ткань городка. Пальто спадало с его плеч тяжелой, благородной складкой, ловя на себя рассеянные отблески тусклого зимнего солнца. Воздух вокруг был густ от запаха коптящегося дыма: кто-то разжигал костры прямо на улицах, в железных бочках и старых печах, чтобы прогнать холод. Снег под ногами скрипел — не тихо, а резко, словно ломались тонкие кости замершего мира. Этот звук сопровождал их, переплетаясь с шорохом суконных плащей, с далекими голосами торговцев, с короткими криками детей, что играли между лавок. Рейшан двигался через все это как скользящая нить алого шелка — неслышный, мягкий, но оставляющий за собой ощущение чего-то странного, неуловимого, как будто сам воздух поворачивал голову ему вслед.
  Они болтали — вернее, болтал Фуркс, живо описывая один за другим бесконечные, путаные истории с машинного отсека «Ткача», где, по его словам, вовремя пойманная шестеренка едва не спасла весь экипаж от неизбежного взрыва. Его голос звенел, переливался, прыгал по фразам, словно ручей весной — стремительный, сбивчивый, полный ненужных подробностей. Рейшан слушал его рассеянно, изредка кивая в нужных местах, как бы лениво поддерживая разговор. Время от времени он бросал короткие реплики — мягкие, лениво-улыбчивые, словно мотыльки слов, вспыхивающие в морозном воздухе и тут же исчезающие. Фуркс шел за Рейшаном и тот вел его туда куда ему было нужно. И именно в тот миг, когда мимо них прошел мужчина — на плече которого поблескивал герб, бледный, как выбеленный временем шрам, — Рейшан, будто продолжая начатую речь, обронил свою фразу.
— Капитан "Облачного Ткача", конечно, беспечный малый.
  Слова были произнесены с той особой мягкостью, словно в тон разговору, обволакивая сознание медом и туманом одновременно. Улыбка тронула его губы — легкая, почти рассеянная, как первое утреннее солнце на изморози. Голос скользнул в морозном воздухе, тонкой нитью шелка коснувшись чужого слуха, оставив за собой еле уловимый след, который не ощущался как яд — но именно ядом и был. Внутри же, под этой бархатной вуалью дружелюбия, вся его суть натянулась, как тугая тетива: тонкая, пружинистая, готовая в любой миг послать стрелу туда, куда он замыслил. Он знал, кто его услышал. Знал, каково будет продолжение этой истории. И знал, как из одной искорки вспыхнет нужное ему пламя.
  Зверочеловек ничего не заметил. В своем веселом, беспечном неведении он продолжал щебетать, рассказывая с жаром о механических авариях, о том, как Дариус однажды с головой угодил в чан с застывающим клейким раствором для швов корпуса, и целую неделю пах, по словам Фуркса, как липкая сосна, которую даже собаки обходили стороной. Рейшан слушал вполуха, позволяя фразам мягко течь мимо него, как весенним ручьям — тем временем в глубине его сознания раскручивалась другая история, та, что писалась молча, хитро и точно, словно иглой под кожей мира.
  Наконец все было куплено, списки перепроверены, и Рейшан, легко перехватив корзины с покупками, развернулся обратно к "Облачному Ткачу". Его движения были плавными, точными, словно кисть художника наносила последний мазок на почти завершенное полотно. Ни одного лишнего жеста, ни одного срыва в ритме — только мягкая, почти незаметная уверенность того, кто знает: все идет по плану. Сани ждали неподалеку, припаркованные в специально отведенном для того месте. Их контуры таяли в сумерках, но глаза Рейшана уже искали не их. Скользнув ленивым, скользким, как капля ртути, взглядом через людскую толпу, он нашел того, кого искал. Тиру. Капитан стоял, беседуя с феей — легкой, тонкой, искрящейся в тусклом свете, как снежинка, пойманная в ладони. Фонарь над их головами рассыпал теплое, золотистое сияние, будто спасая их от синевы морозной ночи. Свет ложился на плечи Тиру мягкой вуалью, золотил четкие линии профиля, подчеркивая упрямую челюсть, высокие скулы, и легкую тень улыбки на губах. Эта улыбка — легкая, почти невесомая, как всполох далекого маяка в ледяной туманной ночи — пронзила сердце Рейшана острой, почти мучительной нежностью. Он помнил ее с самого первого дня. Помнил, как невесомо, но неотвратимо она зацепила его за самое уязвимое внутри, за ту часть, которую он привык скрывать даже от самого себя. Он двинулся вперед — медленно, без спешки, как тень вплетается в закат. Подойдя ближе, он позволил себе крохотную дерзость. Пушистый кончик его хвоста, словно живое существо, нежно, почти невесомо скользнул по ногам капитана. Прикосновение было таким легким, что могло бы показаться обманом ветра, шуткой скользящего над снегом воздуха. Оно не требовало ответа. Оно не искало признания. Оно было — напоминанием. Улыбкой, вложенной в движение. И прежде чем кто-либо успел бы окликнуть его, прежде чем этот жест смог бы обрести вес и стать чем-то большим, Рейшан уже скрылся за поворотом.
  Но когда последние покупки были переданы на корабль, находившийся в тиши недалеко от города, когда голоса затихли, растворяясь в морозной синеве, Рейшан вернулся. Он подступил к Тиру бесшумно — так, как подступают тени в час перед рассветом, когда мир еще не определился, чему ему быть: сном или явью. Его шаги были легкими, почти неслышимыми, словно идущими по поверхности забытых снов. Он склонился к нему — близко, так близко, что теплое дыхание скользнуло по коже капитана еле ощутимым, но неотвратимым прикосновением. Как ветер в предрассветной пустыне, как тайный шепот в сердце шторма.
— Пойдем, капитан, — прошептал он, голосом ленивым и чуть хриплым, словно он хранил в себе тепло множества несказанных слов. — Здесь есть кое-что интересное, — добавил он, мурлыча на ухо, едва касаясь контура раковины, словно приглашая не только словами, но и самой тенью своей близости.
  В его голосе сплелись ленивость и призыв, неотъемлемые друг от друга, как дыхание и жизнь. В каждом слове была замедленная, вкрадчивая сила, не требующая повиновения — только выбора. В каждом движении звучала скрытая мелодия: теплая, обволакивающая, но в глубине ее трепетал иной аккорд — аккорд намерения. Глубоко в алых глазах Рейшана плясал огонь. Не бурный, не разящий. Огонь древний, терпеливый, знающий цену времени и важность каждого, самого малого шага. Огонь того, кто не гонится за искрой, но умеет раздувать из нее пламя.
  Он протянул руку — не властно, не требовательно, но открыто. Ладонь его была расслабленной, жест — безмолвным приглашением, в котором хитрость и нежность переплелись, как нити в затейливой вышивке. Вокруг них шумел город: ветер трепал пестрые флажки на лавках, звенели колокольчики на дверях, поднимались искры огня над уличными печами. Мир был велик, беспечен, шумен. Но здесь, в этом малом промежутке между двумя ударами сердца, между двумя вздохами, решалось все.
  И Рейшан уже знал — какую бы игру он ни вел, какие бы ловушки ни расставлял — Тиру был тем, ради кого стоило быть тоньше яда, коварнее ветра и терпеливее самого времени. И он собирался сделать это лучше всех.

Снежная буря отступила, но следы её гнева ещё были видны повсюду. Над головой висели тяжёлые серые облака, а редкие, промозглые снежинки лениво падали вниз, цепляясь за плечи тёплых курток и застывая тонким инеем на волосах и капюшонах. Караван "Облачного Ткача", продрогший и усталый после долгого пути, неспешно добирался до небольшого городка, укрывшегося в глубокой расщелине меж крутых гор. Пронизывающие ветра завывали между каменными стенами, скользили по узким улочкам и рвали с голов капюшоны, словно проверяя на прочность не только одежду, но и терпение гостей.

Работа на Хароте была практически завершена. Утром "Ткач" добрался до места назначения, и все формальности прошли на удивление гладко: груз доставлен, руки пожаты, договоры соблюдены. Теперь оставалось только дождаться, когда ветер сменит направление и небо немного прояснится, чтобы корабль смог уверенно подняться обратно в небо.

Тиру не раздумывал долго, когда их проводник, Рейшан, упомянул о ближайшем поселении. Встретить непогоду в тепле и комфорте казалось куда разумнее, чем коротать её вновь в импровизированной лачуге. Штурман без лишних вопросов свернула караван к каменным воротам. Кажется, вся команда была в восторге хотя бы от одной мысли - скорее завалиться в одну из тёплых местных таверн. Только старший помощник Карас, придерживая свою широкополую шляпу, срываемую ветром, бурчал, стоя рядом с капитаном:
— Хорошо, что ты не видишь это место, — проворчал он, щурясь в сторону скользящих теней между домами. — Та ещё мрачная дыра. Я бы даже сказал - зловещая.
Тиру чуть усмехнулся, но ничего не ответил. Они стояли возле телег: капитан поплотнее натягивал шарф, сбивал с плеч оседающий снег внимая голосам команды, шороху снега под сапогами и лёгкому поскрипыванию досок "Ткача". Всё это он слышал куда яснее, чем мог бы увидеть. Местность отзывалась ему еле уловимыми вибрациями - сухая, пустая, чужая. Место действительно было... странным. Но сейчас важнее было другое: команда устала, ей нужно было тепло, настоящая крыша над головой и возможность восстановить силы.

Порыв ветра сорвал снежный вихрь где-то у дальней стены, заставив Караса плотнее натянуть воротник плаща. Они оба услышали лёгкий шелест знакомых крыльев сверху. К ним стремительно подлетала Хризопраз - невысокая, юркая, однако укутанная в тёплую шубу с тонкой прорезью для крыльев. Весь её образ казался почти громоздко-нелепым, но Тиру его не видел, а серьёзный старший помощник никак не комментировал. Она грациозно приземлилась рядом, закинув волосы за плечо и широко улыбнувшись.
— Вот ещё! — фыркнула штурман, даже не поприветствовав, сразу бросившись в спор. — Ничего тут мрачного нет, Карас! Только посмотри, какие фонари!
И вправду - в наступающих сумерках тусклые золотые огни начали медленно загораться вдоль улиц, цепочками вытягиваясь от центральной площади. Свет мягко проливался на снежные заносы, придавая всему городу вид далёкой игрушечной деревни, уютной и тёплой, как на старых гравюрах.
— Красота, если смотреть правильными глазами! — с задором добавила Хризопраз, шутливо подталкивая Караса локтем в бок. — А уж у камина в таверне с кружкой чего-нибудь горячего - вообще рай.
Карас только скосил на неё глаза, буркнув что-то неразборчивое про "детей и наивность", но спорить дальше не стал. Видно было, что даже его угрюмую натуру зацепил этот тихий свет фонарей.

Тиру сдержанно улыбнулся, слушая их перебранку. Он не видел огней, но ощутил, как от этого представленного в сознании образа для него изменилась тишина вокруг: стали мягче шаги, теплее голоса, даже ветер утих на узких улочках. Город принял их. Или просто устало позволил укрыться под своей сединой.
Но прежде чем Тиру успел что-то сказать, он уловил лёгкое, едва заметное движение воздуха рядом. Не шум шагов - скорее мягкий шорох, словно ветер скользнул, сбивая невесомый слой снежинок с верхушки сугроба. А потом капитан ощутил и касание мягкого хвоста к своим коленям.
— Вы снова подошли так тихо, что мне впору вас за привидение принять, — сказал он с теплотой, не скрывая лёгкой шутки в голосе.
За время странствий капитан почти научился различать эту особую мягкость, исключительную примету в совершенно неповторимом приближении проводника — Рейшана. Его поступь лап всегда была почти невесомой, и в этом было своё особенное очарование. Тиру поднял голову, улыбаясь его словам, его возникшему рядом образу, и, ощутив колыхание воздуха от протянутой ладони, без раздумий вложил в неё свою руку. Ладонь Рейшана была шероховатой от ветра и снега, но тёплой. Касание держалось легко, будто в любой момент можно было убрать руку - но Тиру не хотел. Снежинки продолжали падать, оседая на плащи и волосы, а где-то сбоку доносился спор Хризопраз с Карасом. Но всё это на мгновение стало приглушённым фоном. И, доверяясь ведущей руке, капитан сделал первый шаг вперёд. Следом.

Он уловил этот крохотный момент — миг, когда вес мира, бесконечно тяжелый, вдруг стал легче, как бывает в первые секунды после пробуждения, когда сны еще держат за руку, но уже отпускают. Легкая улыбка Тиру, теплая, доверчивая, простая, рассыпалась в душе Рейшана искрами — теми самыми, что он собирал по крупицам, как древние артефакты, слишком хрупкие, чтобы прикасаться к ним без трепета. Его пальцы на мгновение чуть сжались на чужой ладони, почти неуловимо, словно он хотел запомнить этот жест не кожей, а чем-то большим. Снег медленно кружил вокруг, оседая на их плечах, на тканях плащей, на волосах, превращая их в часть зимнего узора. За спиной приглушенно звучал спор Хризопраза с Карасом, смутный и неважный, как далекий звон колоколов в ветреную погоду. Мир вокруг словно сделался мягче, притих, уступая место тишине между двумя сердцами. Рейшан двинулся вперед первым, неторопливо, с той ленивой грацией, что могла бы принадлежать только ему. Он не тянул за собой, не торопил — шел так, чтобы Тиру мог легко поспевать, держась за его ладонь, доверяя ему без слов. Он чуть обернулся через плечо, поймав краем взгляда Тиру, и его губы дрогнули в той самой полуулыбке, которую он редко позволял себе среди чужих: ленивой, хищной, но странно теплой.
— Привидение? — лениво протянул он, голосом, в котором звучала и усмешка, и нечто более глубокое, почти невыразимое. — Тогда считайте, что вам достался самый обаятельный из всех потусторонних ужасов.
И шагнул вперед, уводя капитана за собой в морозную, живую улицу, где все — свет фонарей, звон купцов, серебряные трели снега в воздухе — стало не препятствием, а только фоном для их общей, едва начавшейся дороги. И в глубине себя, за маской ленивой улыбки, Рейшан знал: каждый их общий шаг теперь будет для него важнее, чем любой выигранный бой.
Рейшан вел Тиру через город, не торопясь, позволяя снегу кружиться вокруг них, окутывая их мягкой дымкой, в которой шаги терялись, становились частью чужого дыхания. Улицы петляли, будто ленивые речки, протоптанные сотнями зим. Лавки светились золотистыми окнами, пахло хвойными венками, угольным дымом и чем-то сладким, терпким, пряным. Его ладонь все еще держала руку капитана — легко и непринужденно.
На перекрестке двух замерзших переулков, где ветер стелился по земле, как потерянный призрак, Рейшан заметил ребенка. Тот стоял у стены, маленький, угловатый, лохмотья обвивали его худую фигуру, как обрывки старого сна, а в руках мальчишка сжимал огромную для него шапку — вялую, помятую. Он смотрел на прохожих взглядом, в котором не было ни мольбы, ни ожидания, — только то молчаливое, закаленное терпение, которым дышат дети в городах, где зима становится вторым сердцем. Не меняя легкого, вкрадчивого ритма шага, Рейшан отпустил руку капитана — на один короткий миг, легкий, как вдох. Порывистым, почти рассеянным движением он запустил в растянутую шапку сложенную в несколько раз купюру — так, словно выпускал на волю птицу с перебитым крылом, давая ей еще один шанс взлететь. Ребенок вздрогнул. Поднял голову, посмотрел вслед, широко раскрытыми глазами, в которых робкое неверие трепетало, как слабое пламя в бурю. Но Рейшан не оборачивался и шел дальше, увлекая за собой Тиру.
Пока они шли дальше, он, краем глаза, успел заметить, как мальчик, забившись в тень, с осторожной, почти церемониальной важностью копошится в шапке, разворачивая и рассматривая свое новое богатство. А потом, прижав шапку к груди, резко рванулся в переулок, исчезая среди снега. Рейшан ничего не сказал. Он только позволил себе чуть шире улыбнуться, лениво, ведь он знал зачем этот малыш стоит на этой улице.
Держа Тиру за руку, ведя дальше, глубже в город, где дома становились ниже, крыши более покатыми. Вскоре они остановились перед низкой, облупленной дверью, чья краска давно сошла под ударами зим. Рейшан, не раздумывая, поднял кулак и постучал.
Стук был тихим, но уверенным, как код для посвященных. Дверь распахнулась с легким скрипом. На пороге стояла старушка — маленькая, как согнутая от времени ветка, в старой шали и с лицом, морщинистым, как изрезанная карта. Она посмотрела на Рейшана, прищурилась, улыбнулась беззубо, но тепло и без всяких вопросов жестом поманила их за собой. Они вошли в небольшой дворик, пересекли его, утопая по щиколотку в снегу, и зашли в старый деревянный сарай, пахнущий сеном, старыми досками и чем-то еще — теплым, живым. Внутри был полумрак.
Где-то наверху тускло висела лампа, отбрасывая на стены дрожащие тени. Рейшан, все еще держа Тиру за руку, легко провел его в центр сарая, а сам на мгновение исчез за перегородкой, шурша там чем-то, шевеля старые ящики. Тиру, оставшийся стоять среди стогов сена, еще не успел задать вопрос, как Рейшан вернулся — с широкой коробкой в руках, скрытой под тряпкой. С ленивой улыбкой, сверкающей в полутьме, он подтолкнул капитана в грудь — не сильно, но решительно, заставляя того потерять равновесие и плюхнуться прямо в мягкое, пахнущее луговым летом сено. А затем, не давая Тиру даже подняться на локти, с театральной, преувеличенной осторожностью приподнял коробку и высыпал ее содержимое прямо на него. Котята. Маленькие, теплые, живые комочки разного цвета и пушистости. Они вывалились из коробки, словно рассыпавшееся сокровище: кто-то сразу забрался на грудь капитану, кто-то забился в складки его плаща, кто-то с интересом обнюхивал снежинки на его волосах. Они мяукали — тонко, требовательно, весело. Сарай наполнился этим звуком, словно вдруг расцвел внутри зимнего города маленьким, почти нелепым оазисом жизни.
Рейшан смотрел сверху, скрестив руки на груди, и лениво ухмылялся.
— Теперь вы официально захвачены, капитан, — протянул он с ленивым мурлыканьем, — с позиций пушистого десанта.
 И в его голосе звучало все: шутка, игра, и та едва уловимая нежность, которую он позволял себе показывать только так — под маской смеха, под щитом веселья, чтобы не выдать, насколько серьезно он относился к этим крохотным проявлениям счастья.

Шаг за шагом, под руку с Рейшаном, Тиру ощущал, как ночь Харота просачивается под воротник и вдыхает ему в лицо морозом. Пряные запахи улиц пробивались сквозь снежную свежесть - где-то жарили орехи, кто-то томил травы на углях, в одном из окон догорала чья-то лампа, пахнущая жжёным воском. Скрип снега под сапогами звучал неразрывно с мягкими, почти неслышными шагами спутника. Тиру знал этот шорох - за всё это время почти выучил его - но всё равно прислушивался. Он и сам не знал зачем: для успокоения, для ощущения живого присутствия рядом или просто потому, что это приятно.

Он уловил себя на мысли, что улыбается. Неосознанно, тихо, чуть смущённо. Воспоминание накрыло его, словно мягкое покрывало - не давнее, но тёплое, несомненно личное. Первое их свидание. Не то чтобы оно было таким уж далёким во времени, но эмоционально - будто из другой жизни. Там было куда больше шума, запахов свежевыпеченного хлеба и горячего мёда. И смущения - чуть ли не больше, чем сейчас. Тиру вспомнил, чем всё тогда закончилось, - и даже сейчас, среди холодного воздуха, чуть смутился, выдыхая с лёгкой улыбкой. Тогда всё было иначе. Сейчас же в этом городе не звучала музыка, не смеялся народ на улицах. Казалось, сам воздух здесь молчал.

Рейшан то и дело останавливался - будто сверялся с чем-то невидимым, как бы проводя незримый обряд или ритуал, понятный только ему. Тиру не мешал. И не спрашивал. Просто шёл рядом, прислушивался, улавливал тепло пальцев и хранил внутри это спокойствие, в которое его бережно вели. Он почти забыл спросить, куда они направляются - или зачем. Спохватился лишь тогда, когда Рейшан постучал в чью-то дверь, а потом уже спрашивать, казалось, было неуместно.

Она открылась быстро. Молча. Кто-то - чужой, мягкий в движениях и тихий - впустил их внутрь. И вот уже порыв холода остался снаружи, а внутри всё заполнилось тишиной, сухим, уютным запахом сена и тем приятным покоем, который наступает только там, где жизнь течёт не по часам, а по дыханию.
Ладонь Рейшана ускользнула от него так же бесшумно, как и прежде, и Тиру остался стоять один. Он слегка приподнял голову, вслушиваясь — где-то совсем близко кто-то шуршал, перемещался по полу.
— А где мы-
Он не успел договорить.
Рука мягко толкнула его в грудь - несильно, но неожиданно, - и Тиру с лёгким «ух!» потерял равновесие, отшатнулся назад и, не найдя опоры, плюхнулся в мягкую, сухую, пахнущую пылью и лугом солому. Он даже не успел опомниться, как на его колени начали сыпаться... котята.
Настоящие. Мягкие. Тёплые. Мяукающие, урчащие, топорщащиеся от восторга и собственной важности. Тиру ощутил, как один из них тут же ткнулся в грудь, другой устроился на бедре, третий неловко попытался запрыгнуть на плечо, но съехал, оставив на плаще крошечную затяжку. Кто-то жалобно пищал. Кто-то начал сразу громко мурчать. Тиру застыл, поражённый и тронутый до глубины души.
Он всегда любил животных. С детства. Но они редко сами подходили к нему. Сейчас же... он оказался буквально окутан пушистой волной, и не было смысла сопротивляться. Он поднял одного из котят на уровень лица, как будто мог что-то разглядеть, но на деле просто прижался щекой к его пушистому брюшку.
— Что это за место?.. — голос его был чуть хрипловат, с мягкой улыбкой внутри.
— Откуда ты о нём знаешь?
Он не ожидал получить ответ сразу. И не спешил. Просто сидел, позволяя себе немного радости.