[Рейшан]

Харот | Ульфендорм 5025 год

Участники эпизода Тиру, Рейшан

Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя, при надобности система будет обговариваться между игроками.

[Тиру]

Сквозь плотные облака снежная планета Харот выглядела словно переливающаяся ледяная жемчужина - холодная, но таящая внутри тёплый свет. «Облачный Ткач» мягко входил в атмосферу, оставляя за собой белесый след, пока впереди не замаячили знакомые очертания Ульфендорма - города, утопающего в белоснежном убранстве.
Экипаж уже бывал здесь, и даже суровый холод не казался столь леденящим, как в первые их визиты. В этот раз цель была проста: по заказу одного из местных торговцев команда доставила редкие ингредиенты - что-то ценное для праздничных угощений и согревающих напитков, без чего торжество не было бы полным. Но стоило только выйти на улицы, как праздничное оживление мгновенно захлестнуло их с головой.

Воздух был полон ароматов выпечки и пряностей, снег искрился в свете разноцветных фонарей, а в суете праздника мелькали укутанные в тёплые одежды фигуры, кто-то смеялся, кто-то подыгрывал музыкантам, кто-то звал друзей к украшенным огнями лавкам. Здесь даже морозный ветер был не таким кусачим, а снежные сугробы казались не преградой, а частью живого, дышащего зимнего мира. Работа была сделана, груз доставлен, а значит, можно было позволить себе редкую передышку. Погружаться в этот заснеженный, уютный праздник, позволить себе на время стать частью беззаботного веселья.
Толпа текла по украшенной улочке, смешивая краски, голоса, запахи. Яркие фонари бросали пятна света на снег, отблески отражались в ледяных узорах, в веточках инея, в стёклах торговых лавок, где мелькали фигуры продавцов и покупателей. Никто не обращал особого внимания на небольшую компанию - да и как можно было выделить кого-то среди такого разнообразия лиц, одежд, народностей? Они были не единственными, кто прибыл из далёких мест, кто пронёс через космос свою историю, затеряв её среди сотен других.

Капитан держался чуть с краю от своей команды, плотно закутанный в тёплую зимнюю одежду. Шерстяной шарф, широкий и длинный, был замотан так, что при порывах ветра можно было спрятать в нём не только нос, но и уши. Холода были непривычны Сабаотскому дракону, что вырос во влажных джунглях. Хоть он и был самым неустойчивым к подобному климату существом на этом корабле, он по детски упивался местными снежными забавами, и забывал о пробирающем насквозь холоде моментально! Помочь местным детишкам слепить снежного хтона? Запросто! Скатится с ледяной горки на животе? Да не вопрос! Взбалмошная фея, что обычно сама поддерживала и была не прочь присоединится к любой драконьей авантюре, уже яростно трепеща крыльями оттаскивала своего капитана за шарф, что удумал бросится в сугроб, делать снежного этнарха.
 
Поэтому, ещё не полностью с ног до головы в снегу, но уже с лёгким налётом зимнего веселья на одежде, Тиру брел со всеми прислушиваясь к хрусту снега под сапогами. В этом звуке было что-то уютное, неторопливое. Мороз пробирался сквозь ткань перчаток, касался кожи лёгкими уколами холода, но капитан не торопился прятать руки в карманы. Вновь сделав вдох, уже чуть заложенным, подмерзшим носом, капитан напитал свои чувства теомагией, позволил ей мягко растечься внутри, проникая в окружающий мир, что бы прочувствовать все тоньше, ощутить себя его частью. Людской поток перед ним был густым, хаотичным, наполненным сотнями оттенков - голоса, движения, магические следы, тёплые всплески радости и восторга. Он чувствовал, как люди проходят мимо, скользят вокруг, сливаются в общий ритм города. Но в этом бурлящем течении мелькнул иной отблеск - знакомый.

Тиру слегка замедлил шаг, не желая привлекать внимание своих товарищей. Он скользнул в сторону, ловко просочился сквозь толпу, лёгкий, точно порыв ветра, прошедший по снежному покрову. Аура нашлась прежде, чем он успел осознать, кому она принадлежит. Уже окрепший след магии, более чёткий, чем в прошлый раз, более уверенный.
Тонкая улыбка дрогнула на губах капитана. Подкрасться? Легко. Осторожное движение, мягкий жест - и пальцы коснулись его локтя.
— Какие драконы! — протянул Тиру с игривой, но искренней теплотой. Удивление в голосе звучало чистым, неподдельным. — Рейшан? Это действительно ты?
Он чуть склонил голову, словно всматривался своим слепым взглядом в ауру, отмечая её изменения, впитывая то, каким дракон стал за это время.
— Подрос, окреп... Как же давно мы не слышались. Как поживаешь?
Будто бы эта встреча среди праздничной толпы была самой обыкновенной, как если бы они расстались всего на день.

[Рейшан]

  Вся улица гудела, вибрировала, словно натянутая струна. И эта струна, словно натянутая на улицах Ульфендорма, гудела голосами, звонким металлом монет, щелчками смеха, визгом детворы, что носилась между палаток, будто дикие искры в наковальне праздника. Ярмарка рвала воздух на клочья. Ее звуки и запахи были неразборчивыми, как сон на полудреме. Воздух пылал теплом от уличных печей, снег таял, источая пар, будто город дышал — тяжело, шумно, с рывками. Над головой болтались пестрые тряпичные полосы, развеваясь в том ритме, в каком трепетало сердце этой людской бездны.
  Рейшан плыл сквозь это — безголосый, гладкий, точно капля масла в воде. Он двигался, не оставляя следа, но все ощущая. Золотые украшения его костюма слабо звякали под пальто, будто дракон носил на себе небольшие доспехи. Одежда красно-черная, резкая, можно сказать, что даже с некоторым намеком на театральность. И всё же в этой театральности была его суть: он шел не как участник, а как тень за занавесом, наблюдающая, запоминающая. В нем читалась природа аристократа, средь которых он вырос.
  Толпа не замечала его. Он был местным — и это значило, что для торговцев он не представлял особой прибыли. Он был как фрагмент декорации, как устоявшаяся часть улицы, известная, неинтересная. И потому вокруг него шел бой — бой за внимание других. За свежих, чужих. За приезжих купцов, за господ с юга, за барышень в тонких перчатках с вышивкой. За каждого, кто бросал взгляд дольше трех секунд.
  А он... Он был свободен. Не пойманный взглядами, не пойманный словами. Он шагал, будто растворенный в снегу. Неуловимый. И все же он все замечал: тяжелые руки пекаря, бросающего плюшки в корзины, закопченную тряпку на голове у старухи, торгующей сушеной рыбой, маленького мальчика с обледеневшей соской, которого родители усаживали на чучело медведя. Его глаза скользили по лезвиям, по рукояткам, по лампочкам, что моргали в темнеющем небе. Он ощущал силу каждого металла, запаха, голоса.
  Он держался грани — между собой и толпой.
  Он не любил, когда к нему подходили. Не любил, когда приближались. Особенно — быстро, бесшумно. Он знал, на что способен его инстинкт, знал, насколько хищным становится, когда его пространство прорывают. Рейшан тихо плыл в этой толпе, был погружен в ритм шагов, в холод и свет, в безразличие, как в шелковое одеяло. Все было размеренно. Почти красиво.
  И вдруг — словно легкая рябь по спине. Маленькая. Мгновенная. Почти неслышная. Еще секунда и к его локтю кто-то прикоснулся, причем не случайно, не в столкновении, не в бытовой суете. Прикосновение чужое, мягкое, почти ласковое, но не менее тревожное.
  Рейшан замер, не выдав ни тени эмоции. Его пальцы коснулись края перчатки, по памяти — почти любовно, но это была холодная ласка, готовая стать чем-то опасным. Его взгляд — скользящий, ленивый, как вода по камню — двинулся вбок, по окружению. Там была печка — жаркая, открытая, с чернеющей кочергой. Там, дальше — нож у мясника, висящий рядом с жирной тушей. И чуть ближе — движение. Фигура. Его губы разошлись в ленивой, холодной улыбке — ещё не узнав, еще не проверив, но уже готовый к обороне, к разговору, к столкновению.
  Но не столкновение пришло к нему. Он увидел существо, словно вышедшее из старой доброй сказки, что читают у камина: весь в слоях шерстяного тепла, в одежде, будто заботливо наложенной чьими-то ласковыми руками. Шарф — длинный, объемный, мягкий, словно кусок небесного облака, забывшего, что оно воздух, а не ткань. Он ласково обвивал шею, прижимаясь к подбородку, как добрый зверек, нашедший покой. Шапка — сползшая до самых бровей, с легкой торчащей макушкой, будто детская шалость в кропотливо собранном наряде. А на щеках — зелёные цветы. Аккуратные, живые, как капли весны на фоне зимы. Они не казались чужими или странными — скорее, волшебными. Как будто сама природа, пробудившись, коснулась его лица, оставив свой знак. Моховые лепестки, тихие звёздочки, распустившиеся от внутреннего тепла. Они были почти невесомы — и всё же, казалось, хранили в себе дыхание лесов и шелест листвы.
  А потом — глаза.
  Слепые, но не пустые. Они были мягкими, как пух, и глубокими, как ночное небо без звезд. Не страшные — наоборот. Они вызывали желание говорить тише, двигаться бережнее, словно этот взгляд чувствовал больше, чем мог видеть. Он не смотрел — он обнимал.
  И все это — в одном образе. Теплом, словно из другого мира.
  Рейшан помнил. Как помнят шрам, что не болит, но в непогоду саднит. Помнил — эти пустые глаза, и лицо, невыразимо мягкое. Помнил тепло, идущие от него, как от лежащего в сугробе уголька. Помнил странную улыбку и вес голоса. Помнил.
  Его улыбка смягчилась. Лед растаял под кожей. Он повернулся чуть ближе, не отступая — принимая. Голос его был низок, ленив, почти бархатен — но совсем ласков, скорее в меру приветлив.
— Хм-м?
  Он разглядывал его, не торопясь, позволяя памяти всплывать. И, наконец, улыбнулся — настоящей улыбкой, чуть насмешливой:
— Да, давно такие красивые драконы не залетали к нам в Ульфендорм.
  Никаких ответов на глупые вопросы. Они были лишними. В этом месте, в этом моменте, слова должны были быть как украшение, а не как стена. Он сделал шаг ближе и подал ладонь, чуть касаясь — не беря, а направляя. Его голос был почти весёлым:
— Пойдем, угощу тебя напитком в честь нашей встречи, Тиру.
  Толпа шумела. Город дышал. А он вёл её сквозь это — плавно, легко, чуть на грани сна.

[Тиру]

Тиру моргнул пару раз — сначала ошеломлённо, затем почти растерянно. Даже не столько из-за смысла сказанных слов, сколько из-за самого звука голоса. Строгий, сдержанный, с аристократической выправкой... теперь совсем иной. Бархатистый, мурчащий, насыщенный лёгкой хрипотцой, с оттенком взрослого самоуверенного заигрывания.

Казалось, ещё совсем недавно этот драконёнок умещался у него на плече, лёгким комком тёплого меха, а его звонкий, детский голосок звучал где-то на уровне колен, перемежаясь со смехом Асседии. Тогда всё было просто. Но драконы растут быстро, куда быстрее, чем успевают привыкнуть к этим переменам окружающие. А теперь? Тиру чувствовал дыхание Рейшана почти на одном уровне с собой, ловил едва заметную ноту испытующего веселья в голосе.

На мгновение он ощутил, как горло перехватило лёгкой волной. То ли от трогательности момента, то ли от искренней польщённости. Его щеки наверняка бы вспыхнули, но мороз и без того уже раскрасил их в привычный румянец. Тиру коротко хохотнул, мягко, беззлобно, с тёплой ноткой игривого признания:
— Ого! Извините, сер, наверное, обознался.
Но, несмотря на эти слова, он не отстранился. Не выпустил его локтя, напротив, чуть сильнее скользнул пальцами по ткани, чувствуя тепло, ощущая уверенность в этом новом Рейшане. И даже сам мурлыкнул в ответ, поддаваясь лёгкому касанию направляющей ладони.
— Спутал вас с одним маленьким, стеснительным дракончиком~
Однако Тиру был таким, какой он есть. Иногда он безошибочно ловил настроение собеседника, слушал и чувствовал, чего от него ждут. Но когда сам чего-то хотел, он был тверд, непреклонен, как вода, пробивающая себе путь сквозь камень.
— Погоди-погоди.
Мягко, но уверенно, он остановил спутника, крепче взяв его за предплечье. Затем шагнул ближе, кладя вторую руку поверх другого предплечья. Его лицо не изменилось - всё тот же лёгкий приподнятый уголок губ, всё та же лёгкость, но в наклоне головы сквозила сосредоточенность.
— Вот это да... даже голос теперь другой...
Он пробормотал это почти задумчиво, а ладони тем временем скользнули вверх, к плечам, ощупывая, изучая. Бесцеремонно? Возможно. Но это был единственный способ для него «увидеть» изменения. Он не мог смотреть глазами, а магия, даже будучи чуткой и тонкой, не давала полного представления о физическом облике. Ощутить, запомнить заново — можно было только так, по старинке, на ощупь. И тут же ещё одна мысль пробежала в сознании, вызывая тихое, почти родительское раздражение.
— А почему ты так легко одет?
Голос стал чуть более строгим, даже с оттенком взрослой назидательности. Тиру без труда ощупал ткань сюртука и тут же нахмурился. Ни массивной шубы, ни хотя бы плотного плаща.

Не колеблясь ни секунды, он развязал у себя на шее тёплый шерстяной шарф и с совершенно удовлетворённым видом закинул его Рейшану на плечи, будто так и должно быть. Какое бы ни последовало сопротивление, он не принял его всерьёз - аккуратно расправил края, ловко и заботливо укутал юного дракона, поправляя мягкую вязь. Ладони на мгновение задержались на чужих щеках, холодных, но уже согревающихся под его теплом. И наконец, капитан широко, лучезарно улыбнулся.
— Вот так вот лучше!

[Рейшан]

   Он видел. Он чувствовал, как смущение, словно легкий теплый пар, поднимается от Тиру, затуманивая его черты, как весенний иней на стекле. Небольшая заминка, будто тихий сбой в ритме дыхания — и Рейшан уловил это с той хищной ясностью, с какой зверь чувствует дрожь в траве перед прыжком. Ему не нужно было ничего объяснять — достаточно было взгляда, полуулыбки, чуть сбившегося жеста, чтобы понять: Тиру на миг потерял равновесие в собственной уверенности. И это доставляло удовольствие. Осторожное, неявное, но вязкое, как мед с терпкой горечью. В этом не было злобы — лишь тихое торжество наблюдателя, которому нравится, как неуклюже кружит мотылек в луче света.
   Он смотрел на него, прищурившись, не отводя глаз, в которых скользил легкий огонь. Цветочки на щеках, смех — короткий, искренний — и этот странный контраст: дракон, что должен был бы быть грозным, словно вершина ледника, оказывается нежным, как чай с мятой и пряником. Рейшан не отворачивался. Он позволял себе наблюдать, словно искал трещины в облике Тиру, те тонкие линии, за которые можно ухватиться. Не с целью разрушения — скорее, чтобы убедиться, что это действительно настоящее, а не очередная иллюзия, которую судьба швырнула ему под ноги.
   А затем началась эта странная игра в незнание. Слова, звучащие так, будто Тиру и не узнавал его вовсе звучали игриво, практически по-детски. Рейшан поднял бровь, а затем губы его разошлись в улыбке, в той самой, что прятала удивление под каплей насмешки. Он знал — знал точно, что не нужно было объяснений, Тиру узнал его и притворяться, что это не он — не было смысла, но и вопросов словно задавать не нужно было. И по веселым ответам было понятно, что они понимали друг друга и без вопросов, без лишних ответов. Словно они дышит одним ветром, даже стоя по разные стороны улицы. Но Тиру веселился и Рейшан не хотел ему мешать, поэтому молча наблюдал. 
   В какой-то момент глаза Рейшана закатились, словно он на мгновение позволил себе усталость от происходящего, и в этом движении была и легкая досада от этой задорности собеседника, и скрытая игра. Он собирался что-то сказать — возможно, язвительное, возможно, чарующее — но не успел. Кто-то снова прикоснулся. Эти касания... дерзкие, как пальцы, тянущиеся к огню, и столь же неосторожные. Он не знал, что именно раздражало сильнее: само прикосновение — или то, как оно будило в нем странное тепло. Слишком доверчивое. Слишком теплое. Слишком... чуждое.
   А потом этот дракон, с какой-то забавной заботой, словно разговаривая с ребенком, снял шарф и накинул, не спросив, не предупредив, просто — как будто это было естественно. Решайн, не удержавшись, засмеялся. Низко, с какой-то бархатной вибрацией в голосе, как будто его грудь смеялась вместе с ним. Красные глаза прищурились, скользнув по лицу зеленого дракона — его румянец, как роза на снегу, выдал все. Тиру мерз. Ему было неуютно в холоде этого города, в том самом морозе, что Рейшан давно перестал замечать. И почему-то от этой мысли стало теплее. Почему-то захотелось — не защитить, нет, это было бы слишком — но приблизиться.
    Рейшан наклонился ближе, почти невесомо, как будто собирался сказать нечто важное, не для ушей мира, а лишь для одного собеседника. Его рука легко скользнула к талии, и, не теряя ленивой грации, он подтянул Тиру ближе к себе — настолько, чтобы дыхание касалось уха, оставляя на нем жаркий след.
— А что же будет делать капитан, когда замерзнет? — прошептал он, вкрадчиво, горячим дыханием касаясь края уха. — Неужели в его планах согреться как-то... иначе?
    Губы дрогнули в полуулыбке. Щелкнули зубы — коротко, вразрез тишине между их дыханием. Как мысль, что пронеслась, зацепилась, и — осталась. Рейшан, не говоря больше ни слова, отпустил талию, отступая ровно на шаг. Его движения были по-прежнему медленными, но теперь в них читалось что-то большее, чем дразнящая плавность — намерение, его обычная спокойная церемониальность. Он одним движением он снял шарф — не с вызовом, не с бравадой, а с той беззаботной ленивостью, с какой снимают уже излишне теплую вещь. Ткань все еще хранила легкий след его тепла, пока он аккуратно перебрасывал ее через плечи Тиру. Как возвращение того, что принадлежало ему по праву. Он немного натянул шарф к себе, на миг сокращая расстояние, и с лёгкой ухмылкой промурлыкал:
— У меня много преимуществ перед холодом, — протянул он с ленивой полуулыбкой. — Как-никак, я пушистый дракон.
   Он опустил шарф резко, почти хлестко, и добавил, голосом, в котором скользнуло двусмысленное:
— И кое-где очень даже не маленький.
   Хитрая ухмылка. Одинокий искристый взгляд. И прежде, чем слова могли начать тянуть за собой что-то лишнее, прежде, чем Тиру — этот странный, цветочный дракон — успел бы что-то сказать, Рейшан положил руку ему на спину. Уверенно. Почти нежно.
— Пойдём, — произнес он, уже тише.
   И сделал шаг вперёд, увлекая за собой, словно увозил их разговор прочь. Он держал руку на чужом плече не столько для поддерживая, сколько указывая направление. Сквозь улицу, в гул толпы, уводя за собой тень их странной, зыбкой, но отчего-то завораживающей игры.

[Тиру]

Тиру не был наивен. Даже если кто-то любил видеть в нём беспечную лёгкость весеннего ветерка, он слишком хорошо чувствовал людей - и драконов. Он знал, когда слова значили больше, чем казались, когда голос приобретал другую тягучесть, а касания, уверенный захват на талии, становились не просто жестами, а намёками. И он понял. О, он понял сразу, мгновенно, даже прежде, чем хищный щелчок зубов пронёсся у его уха. Слова не были случайностью, слишком горячие, слишком близкие, слишком... откровенные. Прикосновение чужого дыхания, которого не должно было быть. И Тиру замер.

Не от страха, не от отторжения - но от чистой, безыскусной растерянности. Неожиданность прожгла его, как искра в сухой траве. В груди что-то гулко дрогнуло, отозвалось жарким трепетом, но разум не поспевает за ощущениями. Что сказать? Как ответить? В привычной лёгкости не находилось подходящей шутки, привычные слова рассыпались, едва оформляясь в мыслях. Он даже не заметил, как губы приоткрылись в безмолвном вдохе, как пальцы на миг сильнее сжали чужую руку, словно в поиске опоры. Как странно. Как необычно. Как... приятно?

На языке вертелось что-то - ответ, насмешка, попытка вернуть ситуацию под контроль, но он так и не нашёлся, застряв где-то в лёгком смешке, что вырвался слишком тихо, слишком выдал его. И когда Рейшан, с ленивой самоуверенностью, накинул ему обратно шарф, Тиру вздрогнул так, словно только сейчас вернулся в этот мир из странного, тёплого оцепенения.
- О... - только и выдохнул он, прежде чем смог заставить себя вновь улыбнуться. И впервые за долгое время эта улыбка была не выверенной, не игривой - по-настоящему растерянной.

Тиру шагал, позволив Рейшану направлять его, и, хоть задумчивость не спешила покидать его, он не сопротивлялся. Спокойно, естественно, словно так и должно было быть - чья-то ладонь на его спине, уверенное ведущее движение, мягкий напор, которому он даже не думал возражать.

Тепло чужого касания медленно рассеивало растерянность, и Тиру наконец снова ощутил себя в этом мире. Он вдохнул глубже, пытаясь сосредоточиться, и тут же уловил терпкий, обволакивающий аромат, пробивающийся сквозь холодный воздух. Глинтвейн? Нет, не совсем. Местный напиток, который готовили на праздниках, насыщенный специями, густой, с характерной медовой ноткой. Горячий напиток, судя по голосам, раздаваемый всем желающим.
— Пахнет приятно, — заметил он буднично, чуть поворачивая голову в сторону спутника. — Специи, мед... Ты любишь сладкое?
Вопрос прозвучал просто, непринуждённо, словно ничего не было. Но в нем чувствовалась легкая нарочитость - может быть, потому что Тиру сам не знал, почему вдруг решил спросить именно об этом.

[Рейшан]

   Его слова были последними, и с ними все стихло. Рейшан не говорил, не напоминал о том, что уже пронеслось между ними, как внезапный шквал. Он знал: напоминать — значит уменьшить. Смысл был в отголоске, в тени под шагами, в касании, что все еще ощущалось на предплечье, в пальцах, что на миг сжались от эмоций. Эта память не нуждалась в словах. Она дышала сама, в каждом взгляде, в каждой паузе.
   Он не комментировал. Не бросался добивать или утешать. Шел рядом — как будто ничего не изменилось, и при этом — как будто все прошлое имело вес. И потому, когда аромат горячего напитка разлил по воздуху свою густую, медово-пряную нить, Рейшан уловил ее почти жадно. Словно наконец пришедший повод. Словно сигнал. Он вел его именно сюда, ведь знал этот запах, знал, как он прилипает к небу, как долго остается на губах, как легко маскирует паузы, в которых слишком многое могло бы быть сказано.
   И он уже почти шагнул вперед, как вдруг — голос. Будничный, небрежный, почти ленивый, но... слишком нарочито простой, чтобы быть по-настоящему непринуждённым.
— Пахнет приятно. Специи, мёд... Ты любишь сладкое?
   Рейшан не ответил сразу. Только усмехнулся. Так, как умеют только те, кто уловил суть. Кто понял не то, что было сказано, а то, что стояло за этим. Не вопрос — а растерянную попытку увести разговор в сторону, свернуть с тропы, где слишком горячо под лапами. И все же — не уйти далеко. Остаться рядом. Не молчать.
   Он посмотрел вперед, потом чуть в сторону, взглядом скользнув по лицу Тиру — как бы мимоходом, но слишком точно, слишком задерживаясь на долю секунды дольше, чтобы это можно было считать случайностью.
— Иногда, — ответ прозвучал лениво, с мягкой хрипотцой, будто бы он тянул вкус слов языком, — если сладость... правильная. Не липкая. А та, что сначала прячется. Притворяется простой. А потом раскрывается — медленно. И долго не отпускает.
   Слова были не о напитке. Он это знал. И знал, что Тиру, наверно, тоже.
   Он чуть наклонился вперед, провел взглядом вдоль ряда лавок и, не добавляя ни слова, мягко направил Тиру к источнику аромата — туда, где в медном котле пульсировала тёплая сердцевина ярмарки. Толпа гудела, пар струился, специи клубились в воздухе, щекоча кожу под глазами.
— Подожди здесь, — бросил он, как будто между делом, но голос его был слишком ровным, чтобы быть незначительным.
Он шагнул к лавке, легко скользнув между людьми, как тень, что знает, где ее место. К продавцу — ни лишнего слова, ни улыбки. Только быстрым движением выбрать напитки. Один стакан — светлый, словно мёд, смешанный с молоком, другой — темный, почти черненый, как древесная кора. Один для себя, второй — для него.
   Он платил не задумываясь. Монеты звякнули, исчезли. А он — немного подождал. И пока пар заворачивался в воздух, пока специи дрожали на поверхности напитка, он чувствовал, как в пальцах медленно оседает тепло. Настоящее. Простое. Почти чужое. И оттого — интригующее.
   Рейшан вернулся бесшумно. Его лапы мягко ступали по снегу, словно он плыл в это городе. Как будто вообще не уходил. Протянул Тиру стакан — ровно настолько близко, чтобы пальцы соприкоснулись. Кратко. Намеренно.
— Осторожно, горячо, — сказал он негромко. Голос стал чуть глубже, тише, как будто этот совет касался не напитка, а всего вокруг. Пауза. Легкая искра в глазах — Но ты же капитан. Должен уметь обращаться с огнем.
   Он усмехнулся и в этой усмешке было нечто — слишком живое, слишком внимательное, чтобы быть просто игрой. Затем он сам сделал глоток, не отводя взгляда. Напиток был терпким, крепким, с медом и корицей, и он не удивился, что его вкус остался на языке, как чужое имя, произнесенное слишком близко к сердцу.
   

[Тиру]

Первые потрясения сошли на нет, и теперь Тиру мог здраво оценить происходящее. Гулкие удары сердца стихли, рассеиваясь в грудной клетке, оставляя после себя лишь лёгкий отзвук, будто эхо далёкого грома. Если до этого момента и могли возникнуть сомнения — проблески недоверчивости, слабый, колеблющийся голосок увещевающий: «Ты всё не так понял, пошляк!» — то теперь они растаяли без следа. Капитан никогда не исключал погрешности в своих суждениях. Факт их присутствия всегда витал где-то в воздухе — в чужих взглядах, что Тиру не мог увидеть, в едва уловимых переменах интонации, в паузах, слишком нарочитых, чтобы быть случайными. Всё это находилось за той границей восприятия, что была ему недоступна. Но он знал другое: повадки, дыхание, сердцебиение. И теперь, когда молодой дракон ненадолго отошёл за напитками, Тиру мог позволить себе осмыслить всё произошедшее.

Эти заигрывания - дерзкие, а порой почти осторожные, были словно лишь лёгкой забавой. Капризом, случайным экспериментом. Тиру не так много знал о Рейшане, но одну его особую черту он открыл ещё при первой их встрече - он умеет претворяться. Ради своей защиты. Неважно - физической или моральной. Вся его жизнь была одной большой игрой на выживание, в которой маски становились бронёй.
Но сейчас за этим флиртом скрывалось нечто большее. То, что тот не мог сказать прямо. Точно не боялся, скорее, он прощупывал почву, выжидал, искал ответ в реакции собеседника. Как опытный охотник, который кружит, подбирает момент, прежде чем сделать решающий прыжок. Тиру помнил его другим. Загнанным зверьком в щели между ящиками, настороженным, готовым бежать или кусаться. Теперь же перед ним стоял не запуганный детёныш, а напористый хищник. Что-то изменило его.

Конечно же, самое очевидное, о чём в первую очередь с удовлетворённой ухмылкой заключил Тиру — дракончик просто вырос! Ах, это время юности, когда только прощупываешь свои лимиты и грани дозволенного, пробуешь себя в новом, проверяешь, как далеко можно зайти, пока кто-то не остановит или не поддастся. Всё казалось таким стремительным, таким простым и захватывающим.

Капитан покачал головой своим мыслям, быстро одёрнув себя. Он что, совсем как старик рассуждает? Вот так вот стать в сторонке, сложить руки за спиной и с благодушным видом наблюдать за «молодёжью»? Да нет же, он сам только в третьей сотне! Конечно, опыта у него было предостаточно, но ни седой бороды, ни древней мудрости, чтобы посмеиваться в усы, у него не было. Да и не в его манере смотреть на кого-то свысока. Направить? Вот это, пожалуй, в его силах. Подсказать, помочь разобраться, сделать так, чтобы Рейшан не наделал ошибок в своих следующих, более серьёзных отношениях. Не повторил чужих опрометчивых решений.

Потому что это? Это было несерьёзно.
Как иначе? Слишком внезапно, слишком порывисто. Как лёгкое дуновение ветра, что раздувает пламя, но не даёт ему по-настоящему разгореться. Юношеские гормоны, только и всего. У Тиру не было никаких иллюзий: спустя какое-то время этот задорный огонёк, направленный в его сторону, либо погаснет, либо обернётся чем-то другим. Главное, чтобы Рейшан сам понял, чем именно.

Без раздумий приняв вложенный в ладони напиток, Тиру уже знал свой следующий ход. Он скрыл свою довольную улыбку за краем кружки, позволил пряным парам согреть лицо, будто вдыхая не только аромат, но и саму суть этого мгновения. Вкус был терпким, горячим, с лёгкой сладостью — словно отражение их странного разговора. Отпив, он ответил плавно, невозмутимо, как если бы это был лишь обычный обмен фразами:
— Да, умею.
Капитан спокойно вобрал в лёгкие запах корицы и специй, давая себе чуть больше времени. А затем сопроводил следующие слова лёгким наклоном головы, как бы нехотя раскрывая суть:
— Но самый ценный мой навык - говорить о своих желаниях прямо.
Он знал, что делает. Знал, что такая простая истина, произнесённая сейчас, обретёт иной вес. Короткая пауза. Столько, сколько нужно, чтобы дать собеседнику вникнуть в смысл.
— Иначе есть вероятность, что ты будешь неправильно понят.
Он не терял ощущения чужого присутствия, не нуждался в зрении, чтобы знать, как именно напряглись плечи молодого дракона, как его аура искрилась алыми оттенками. Теомагия всё ещё текла в чувствах капитана, питая восприятие мира, помогая уловить малейшие движения, подмечать то, что скрывалось за словами. Тиру знал, где стоит Рейшан, и потому шагнул ближе. Ровно настолько, чтобы их дыхание почти смешалось в морозном воздухе. Он помнил, где нужно протянуть руку, чтобы кончиками пальцев ощутить резкий изгиб скулы. Лёгкое прикосновение — не требовательное, но уверенное. Как жест, что только обозначает границы, не переходя их. Слепые глаза были устремлены точно туда, где горели чужие, живые, хищные. Тиру склонился чуть ближе, понижая голос до лёгкого, почти ленивого шёпота, позволив словам течь мягко, будто бы невзначай:
— Что же насчёт тебя, Рейшан? Ты правда хочешь меня?
Тон не менялся, оставался всё таким же спокойным, но в его глубине скользнула неуловимая искра. Проверка? Или же приглашение? Теперь ход был за ним.

[Рейшан]

    Слова, едва покинув губы капитана, не просто прозвучали — они впились в слух, как тонкая капля раскалённого воска, медленно скатывающаяся по коже, обжигающая и потому — желанная. Рейшан не двинулся. Внешне он остался тем же: расслабленным, уверенным, слегка лениво-плывущим в пространстве, но внутри — что-то вздрогнуло, точно струна, задетая слишком резко. Эта фраза не оставила ему времени на подготовку. Ни полуслов, ни выжидания, ни осторожного приближения. Она вошла, как нож в масло — мягко, точно, в самую суть.
   Он хотел вести иначе. Медленно. Обволакивающе. Оттенками и паузами. Он хотел, чтобы всё происходящее разворачивалось, как танец, как скрытая дуэль. Но, кажется, капитану наскучили реверансы. И решил действовать прямо и резко. Без фанфар.  «Ты правда хочешь меня?»
   Губы Рейшана дрогнули, будто от ветра. Он не сразу ответил. Понадобился короткий миг, чтобы нашелся воздух для улыбки — не фальшивой, не выученной, а настоящей, живущей в дрожащем углу губ, появляющейся с запозданием, как искра на плохо зажженной ветке.  
   Он вскинул бровь. Не насмешливо, нет — скорее, с тем искренним удивлением, что можно позволить себе лишь в очень редкие моменты. И в глазах, в этих алых, блестящих, живых, вспыхнул огонь. Не смущение — вовсе нет. Восхищение. Колкое, точное, едва осязаемое. То, что вспыхивает не часто, но если уж загорается — то надолго.
— О, — выдохнул он, и голос его прозвучал чуть тише, чем прежде, хрипловатее, как будто дыхание споткнулось. — Ты не просто капитан. Ты ещё и снайпер, оказывается.
    Он чуть отклонился назад, давая пространству между ними вздохнуть, но не отступая. Его тело оставалось натянутым, как лук, гибким, собранным, будто в любую секунду он мог прыгнуть — вперёд или в сторону, но ни за что не прочь. Эта незначительная смена угла — не жест отстранения, нет. Это была манера охотника, вдруг обнаружившего, что на него кто-то тоже нацелился.
— Прямо в лоб. Без подготовки. 
   Он едва хмыкнул, как будто сам себе отметил: вот оно. Не смех, не насмешка — а короткая передышка, мгновение, чтобы собрать разбегающиеся по телу искры в ладони и не дать им вспыхнуть слишком быстро. Он поднял чашу и сделал глоток, не от жажды, а от необходимости — некой тактической, почти церемониальной. Тепло напитка оказалось кстати, обволокло горло, заняло губы, отвлекло язык, пока внутри, под ребрами, уже начинал клубиться почти неуместный, почти радостный смех. Смех — от удивления, от легкого стыда, от возбуждения, от невозможности скрыть, как быстро, как ловко капитан сорвал завесу, за которой Рейшан привык прятаться.
   Когда он заговорил, голос прозвучал ниже — глубже, будто напиток оставил на его голосовых связках тонкую корицу. Слова не были театром. Не были уходом. Он смотрел на него — не в глаза, что не видели, а в лицо. В линию скул, в очертания губ, в изгиб бровей и невидимую вибрацию в плечах, что выдавала напряжение, спрятанное под маской игривости. Он запоминал. Все. Расстояние между ними. Температуру воздуха. То, как держится его тело, как дрожит дыхание.
   И в этой тишине улыбка зажглась сама — не как игра, а как жаркий свет в узком проёме. Настоящая. Живая. Редкая.
— Хочу, — произнес он, спокойно, не отводя взгляда. Слово вышло сухим, но не от холода — от сосредоточенности, от того, насколько правдивым оно было. Без украшений. Без завуалированного намёка. Без защиты. — Конечно, хочу.
   Он снова отпил. На этот раз медленно, с нарочитой аккуратностью, а затем провёл языком по губам, словно собирая следы вкуса — не только пряного, но и того, что звучал в словах, в голосе, в воздухе. В Тиру. В них.
— И ты знал это, — продолжил он, и голос снова стал вязким, как мед в жаркую погоду. — Почувствовал тогда, когда накинул шарф мне на плечи, как будто между делом. Только это не было между делом, не так ли?
   Он рассмеялся. Негромко, с той ленивой, текучей игрой, которую так любил — в звуке, в интонации, в подтексте. Смех не был легким. Он был насыщенным. Он тек по горлу, как горячее вино, в котором пряности прятались под первым глотком.
— Я думал, мы будем дольше кружить. Медленнее. Я хотел водить этот танец. Но, — он чуть повёл плечами, мягко, словно принимая правила чужой игры, — если ты не танцуешь вальсы, я вполне могу перейти на твой ритм. Уверен, он не менее интересен.
   Он улыбнулся. Не широко, не нарочито — но с тем самым хищным прищуром, в котором всегда угадывалась охота. Медленная. Осознанная. С привкусом огня на языке. В этой улыбке не было спешки — только затаившееся удовольствие, с которым наблюдают, как добыча приближается сама.
   Движение вперед было мягким, почти ленивым, но в нем чувствовалась точность. Намерение. Тот самый жест, что не требует слов: когда пальцы касались талии, не спрашивая разрешения, когда шарф ложился кольцом — не одежды, а внимания. Он не бросался — он подбирался. Как тепло, что медленно поднимается от костра и проникает под кожу.
   Полшага — не больше. Но и не нужно было больше.
   Этого хватило, чтобы воздух между ними перестал существовать как преграда. Чтобы дыхание стало общим, а мир на мгновение — слишком тесным. И слишком правильным.
— Только будь осторожен, капитан, — прошептал он, склоняясь ближе, позволяя голосу коснуться уха, как дыхание, обволакивающее и обещающее. — Я ведь могу захотеть тебя не на один раз.
   Слова повисли в воздухе, точно запах гвоздики — невыносимо теплый, сладковатый, почти острый. 

[Тиру]

До того как Рейшан двинулся, слегка отступив, Тиру ощутил, как под кончиками пальцев, лежавших на его скуле, дрогнула кожа. Не нервно, не испуганно - скорее, словно на мгновение застигнутое врасплох. Незначительное движение, еле уловимая вибрация под подушечками пальцев, будто лёгкий порыв ветра, пробежавший по воде и оставивший на её поверхности зыбкие круги. Капитану было приятно. Не потому, что его слова - бесцеремонные, прямые, сумели сорвать с Рейшана искусную маску дамского угодника. Не потому, что он почувствовал, как тот, на короткое мгновение, оказался разоружённым. Нет. Приятно было совсем другое.

Он теперь имел полное право вот так - более тесно и долго, откровенно вторгаться в его личное пространство. Ощущать под ладонью, как меняется выражение лица молодого дракона, как кожа теплеет при касаниях его руки, как ускользает и возвращается улыбка. Чувствовать то, что в разговоре с любым другим оставалось бы за границей зримого. Он не видел его взгляда, но теперь мог позволить себе нечто большее.
Капитан напоследок прошёлся большим пальцем по изгибу вздернутой брови, едва касаясь, словно следя за линией, доступной всем, кроме него. К уголку губ, где ещё жила та самая улыбка, которая так часто звучала в голосе Рейшана, но теперь была в его власти, в его ощущениях. Это была непозволительная роскошь. Такая, что доступна не с каждым собеседником, а лишь любовниками. Лишь тем, кто позволял приближаться настолько, что становились частью ощущений друг друга. И Тиру пользовался этой возможностью постоянно.

— Осторожность - не то, чем я известен.
Словно в подтверждение своих слов, Тиру коснулся губами края своего стакана, едва запрокинул голову и в два глубоких глотка осушил его до дна. Горячая жидкость хлынула в горло единым потоком, но дракон даже не поморщился, лишь на мгновение замер, ощущая, как сладкий вкус с терпкой горчинкой проникает в каждую клеточку восприятия. Напиток растёкся тёплым шлейфом по телу, пробежался по рукам и ногам, лёг на язык лёгким пряным налётом. Тиру пил и не такое. Мало что могло поколебать его зеленую суть - ту, что сама по себе была ядом, таящим в себе жар, способный растопить чужую плоть до состояния желе, если того потребует необходимость.

Он чуть повёл плечами, избавляясь от остаточного жара, расправил спину, улыбнулся. Вопросы Рейшана звучали неотступной тенью, но дракон отвечал лишь этой улыбкой, мягкой, почти лукавой, безо всякой необходимости подтверждать слова юноши. Но вот у самого Тиру был вопрос. Простой. До нелепости наивный.

"Почему именно я?"

Разумеется, он его не задал. Хоть убей, не задал бы. Не сейчас, когда молодой дракон и так плывёт, захваченный вихрем собственных эмоций. Он бы просто уклонился, опять обернул ответ в серебристые ленты флирта, и не стал бы разбираться в том, что чувствует на самом деле. Тиру подозревал, что всё дело в том, что он оказался рядом. Что был одним из немногих, кто запомнился Рейшану добротой и честностью. Да ещё и из их же крови, того же драконьего рода.
Но правильно ли этим пользоваться? Не лучше ли поставить границу, дать чёткое понимание того, что такие порывы - мимолётны? Осадить, как подобает старшему дракону, объяснить? Одно он знал точно - он не мог стать тем, кто разорвёт эту зыбкую, трепетную нить желания обладать. Ему-то не знать, как сильно бьёт отказ, как обжигает непринятие первых, ярких, ещё не осмысленных чувств. Дальше будет легче. Дальше Рейшан сам поймёт, что это было не более чем увлечение - вспыхнувшее резко и угасающее так же легко. Но пока...

"Пока можно позволить себе окунуться в ощущения с головой."

По лёгким следам аур, по звукам шагов, оседающим в пространстве, Тиру понял, что они стоят почти вплотную к невысокой каменной изгороди. Он легко отставил пустой стакан в сторону, и, не теряя этой мягкой, внимательной улыбки, потянулся ладонями к груди Рейшана, ловко пригладил ворот сюртука. Не то чтобы в самом жесте было что-то особенное. Казалось бы - просто поправляет, разглаживает складки, заботливо, даже чуть строго. Но на деле он захотел почувствовать. Почувствовать, как под пальцами мерно, но слишком уж учащённо бьётся сердце.
— Буду считать это обещанием, — негромко заметил он, но уже в следующую секунду привычная размеренность в голосе отступила, сменившись прежней игривостью.
— Не только ты тут один дракон с большим аппетитом, знаешь ли!
Слова прозвучали легким вызовом, изящной игрой намёков, что ранее проворачивал сам Рейшан, но за ними крылась суть: капитан не только принимал вызов, но и вполне готов был задать собственные правила. То ли кровь зеленых драконов, вечно ищущих новых ощущений, то ли сам характер делал его таким - нетерпеливым, требовательным, слишком хорошо знающим, когда игра перестаёт быть просто флиртом.
— Ну и куда пойдём? — спросил он почти буднично, словно снова спрашивал о сладости напитка.
Но потом его голос стал ниже, гладкий, шепчущий:
— Или наш пушистый дракон любит заниматься этим у всех на виду?
Сложно было удержаться. Тиру не слишком резко, но уверенно сжал края воротника у самого горла Рейшана, на короткий миг притянул ближе, не оставляя ему возможности отвернуться. Губы почти коснулись кожи.
— Я, конечно, отморожу себе всё, что можно и всё, что нельзя... но впечатления всё равно будут непередаваемыми!
И прежде чем молодой дракон успел как-то ответить, Тиру резко отпустил воротник и весело фыркнул, шмыгнув замёрзшим носом.

[Рейшан]

   Он не ожидал, что сердце ударит так — глухо, почти гулко, будто изнутри. Даже не из-за прикосновения. Из-за момента. Из-за того, как внезапно этот момент перестал быть его — стал их. Мгновение, в котором не нужно было притворяться, не нужно было угадывать — только чувствовать. Пальцы, что скользнули по вороту, были не жестом вторжения, не нахальством, не проверкой границ. Это было прикосновение, в котором уже звучало разрешение. Как будто оба молча согласились: можно. Без слов. Без подтверждений.
   От этого становилось жарче. Опаснее. Прекраснее.
   Пальцы Тиру прошлись по ткани — аккуратно, почти неуловимо, и все же каждый изгиб, каждое касание отзывались в теле Рейшана горящими чувствами внутри. Мурашки поднимались вдоль позвоночника, туго, как натягивающиеся струны. Эти движения Тиру были близки, но целомудренны. И потому — невыносимы. Он не отвечал. Не шевелился. Только наблюдал — внимательно, сдержанно, как хищник, перед которым дичь делает шаг. В странном приглашении.
   Этот кролик... этот веселый, мягкий, обернутый в тепло зверек с цветами на щеках — размахивал хвостом у него перед носом и, кажется, даже посматривал через плечо. Не убегая. Не сопротивляясь. Почти соблазняя.
   Рейшан боялся сделать резкий жест. Не потому, что был не уверен. А потому что не хотел разрушить. Все это было слишком... хрупким. И не потому, что Тиру был слаб — напротив. Но потому, что эта невесомая доверчивость была редкой. Драгоценной. Сладкой, как сахарная вата, что исчезает на языке от одного прикосновения.
— Буду считать это обещанием, — сказал зеленый дракон, и голос его, почти ровный, таил в себе нечто... слишком тонкое. 
   И когда он притянул его — одной рукой, так легко, будто невзначай — Рейшан подался сам. Не потому, что проиграл. А потому, что хотел быть ближе. Настолько, чтобы губы Тиру оказались опасно рядом. У шеи. У горла. У пульса. Он знал: капитан услышит. Услышит, как сердце бьется слишком быстро, слишком сильно. Словно все это действительно происходило.
   Рейшан рассмеялся. Тихо. Низко. Бархатно. Смех, рожденный не легкостью, а внутренним пылом, который невозможно было уже спрятать. От слов. От взгляда. От ощущения, что он горит — прямо здесь, на улице, среди снежных улиц, среди людей, которым не было дела. Он провел языком по губам — медленно, почти кошачье, смакуя.
— Ты ужасен, — выдохнул он, и в голосе не было ни укора, ни уклончивости. Только восхищение. — И мне это нравится.
   Рейшан протянул руку. Не властно. Не жадно. А как бы между делом, чтобы коснуться меховой шапки, нелепой, но трогательной, на голове Тиру. Пальцы скользнули ниже, по локтю, и, нащупав чужую ладонь, обвили ее, теплую, чуть зябкую. Он наклонился — легко, но все же крайне аристократично — и коснулся губами пальцев. Не задерживаясь. Не требуя. Просто касаясь. Словно предлагая нечто большее.
   А потом — вложил их руки в карман своего пальто. Переплетённые. Рядом. В этом тепле. Рейшан уже ощущал чужое прикосновение рук и знал, что тот не носил перчаток, словно не замечал холода. Именно потому что Рейшан знал, что Тиру нуждался в тепле куда больше, чем он сам.
— Лучше пойдем, — сказал он почти шепотом — У меня есть одно местечко. Недалеко.
   Он тронулся первым. Не тянул. Не удерживал. Только вел — так, чтобы в любой момент тот мог передумать. Мог выдернуть руку, мог развернуться и уйти. И все же Рейшан чувствовал, что тот не хотел. Точно, безошибочно. Между ними не было обещаний. Но было что-то. Слишком зыбкое, чтобы назвать. Слишком ценное, чтобы спешить.
   Рейшан двигался неспешно. Его шаги были мягкими, текучими — словно он шел не по заснеженной улице, а по поверхности замерзшего озера, где каждый шаг отмерен, каждый вдох — осмыслен. Не потому, что боялся оступиться. И не потому, что опасался быть замеченным. А потому, что хотел — чтобы этот путь не кончался слишком быстро. Чтобы каждый метр, каждый вдох холодного воздуха между ними остался в памяти: как наэлектризованная кожа, как дрожь от ожидания, как легкий укус — не боли, но предвкушения.
   Он не тянул Тиру. Не вел насильно. Рука в его пальто лежала, как заключенная в теплую оправу, и сердце под ней билось — чужое, не его, и все же рядом. Это не было удержанием. Это было выбором — шаг за шагом, в унисон, в тишине, где даже голоса праздника за спиной терялись в снегу, как воспоминание, которому не суждено вернуться.
   Дом оказался ближе, чем казалось. Обычный — съемный, ничем не примечательный, с занавесками на окнах, что перекрывали улицу, с резным крыльцом, скрипучим, но странно теплым. Он шагнул первым, прикоснулся к двери, открывая ее — без звука, почти сдержанно. Не было нужды в словах. И когда теплый воздух коснулся щек, не включил свет. Оставил все — в полутоне, в сумраке, где границы были зыбкими, а прикосновения — важнее слов.
   Рейшан молча впустил Тиру. Словно приглашал не в жилище, а в собственную тень. Вглубь себя.
   Он отпустил его руку только тогда, когда тот шагнул внутрь. И, расцепляя пальцы, почувствовал, как короткая искра пробежала от ладони к груди — в воздухе осталась ее теплая, обволакивающая тень. Не боль, не холод, но нечто тревожное, почти интимное — как разорванный поцелуй.
   Он прошел внутрь, а затем он обернулся. Медленно. Почти не дыша.
   Тьма после праздничного света оказалась плотной. Обволакивающей. Почти живой. Она не раскрывала сразу — требовала вглядываться, доверяться не глазам, а чувствам. И потому он сперва услышал. Шаги. Мягкие, но уверенные. Запах улицы — свежий, еловый, с примесью меди, уличного жара и зимнего воздуха. Шорох одежды. И снег, что начал таять на краях куртки, сбегая редкими каплями.
   И только потом — он увидел.
   Силуэт. Тот, что казался знакомым до боли, и все же сейчас — будто впервые. Очерченный слабым светом с улицы, погруженный в сумрак, чужой и родной одновременно. Тиру стоял немного в стороне, и все же — ближе некуда. И Рейшан замер, как перед хрупкой границей. Его взгляд скользнул по чужому силуэту: от плеч, от взъерошенного края воротника, до неподвижности рук и мягкой линии челюсти, окутанной полутенью. В этом было что-то настораживающе-правильное. Слишком правильное, чтобы не испугаться.
   Он боялся не прикосновений. Не слов. А того, как быстро это стало важным. Как флирт, игра в взгляд и касание, внезапно перешли в нечто... настоящее. Осязаемое. Звучащее в груди, как тревожный аккорд. Словно он боялся спугнуть то, что было сокрыто от них двоих, словно за всем этим простым на самом деле крылось что-то большее, чем он сам мог ощутить. Он не понимал что, но чувствовал, что что-то подобное уже было и что сейчас их отделяло сильное "до" и "после", но куда оно вело ему было неведомо.
   И в этом дыхании, в этом рассуждении и чувствах были те самые слова, что он произнес чуть позже:
— Если ты не уверен... шанса передумать не будет.
   Голос был почти не слышен. Теплый. Без нажима. Без провокации. Почти нежный.
   Он стоял близко. Очень. Но все еще не касался. 

[Тиру]

Этот молодой дракон не переставал удивлять Тиру. Капитан нарочно заигрывал, подначивал, ловко перехватывал его юношеский клинок дерзкого флирта и смело направлял острие обратно, к самому горлу. Он провоцировал, испытывал на прочность, ждал, когда огонь в крови Рейшана вспыхнет так, что тому уже не удастся скрыться за маской лёгкой, ленивой игривости.

Но его встретила сдержанность. Не холодная, не отчуждённая, а другая - гладкая, уверенная, как тёмная вода, не отражающая ни единой ряби. В смехе не было сбивчивости, в словах - ни намёка на утрату контроля, в дыхании - ровность и покой. Как будто всё это - всего лишь лёгкий диалог, игра на грани, но не более. Никак это не клеилось с представлением Тиру о юношеской горячности, о несдержанных вздохах и том осязаемом напряжении, что обычно висит в воздухе, когда искра вот-вот лизнёт сухую древесину. Но этого не было. Было ровное, спокойное дыхание. Только одно не подчинялось этому искусному самообладанию - сердце. Оно билось иначе. Горячо, прерывисто, почти трепетно. И всё же этого оказалось недостаточно, чтобы подготовить Тиру к следующему движению. Дракону не часто приходилось удивляться, но в этот раз брови сами по себе поползли вверх, когда ладонь Рейшана мягко перехватила его пальцы. Капитан не сразу осознал, что происходит, а потом ощутил лёгкое, почти невесомое прикосновение губ - нежный, изящный поцелуй, скользнувший по его пальцам.

Казалось бы, что тут такого? Обычный жест, не более. Но Тиру вздрогнул. Невольно. Капитан всегда обращался в чувства, в тактильность, в тончайшие изменения в чужом теле, улавливая то, что ускользало от взгляда. И этот жест, этот почти невинный поцелуй вдруг приобрёл для него вес, почти интимный, какой не имел бы для зрячего. А когда Рейшан, словно закрепляя своё право на близость, неспешно переплёл их пальцы и мягко спрятал его ладонь в тепло своего кармана, на лице капитана так и вовсе отразилась тень задумчивости. Этот молодой дракон играл не по тем правилам, к которым привык Тиру. И это начинало его волновать больше, чем он был готов признать.

Тиру следовал за Рейшаном спокойно, уверенно, не отпуская его руки. Звуки праздника, разноголосица веселья, музыка, чей-то смех, хруст снега под ногами спешащих прохожих всё это теперь звучало лишь серым, безликим фоном. Неважным. Далёким. Будто приглушённым порывами ветра. Внимание капитана сосредоточилось на другом - на ощущении чужой ладони в своей.

Рука Рейшана не сжимала его крепко. Она словно и не держала вовсе, можно было просто взять и отпустить, выскользнуть, ускользнуть. Но почему-то не хотелось. Наоборот. Хотелось сжать покрепче. Тиру не разбирал собственные чувства. Не давал себе времени на это. Вместо того, чтобы заглядывать внутрь, он, как всегда, пытался расшифровать чужие. Почему такая нежность? Для чего? Что стоит за этим? Это не может быть чем-то большим, чем простая страсть. Или может? Мысль тревожила. Пугала своей глубиной, своей возможностью увязнуть в чём-то прочном, крепком, связывающем.

Но размышления не успели сложиться во что-то целостное - низкий порожек подкрался неожиданно, и Тиру едва не потерял равновесие. Однако чужая рука крепко держала его, и он остался на ногах, неуклюже вздохнув, но не отпустив Рейшана ни на секунду.

Когда его пригласили внутрь, капитан переступил порог без тени сомнения, словно входил домой. По привычке, механически, он обил о край порога сапоги, даже не зная, есть ли на них снег. Просто потому, что так было принято в здешних местах. Снял шапку, развязывая шарф, уже готовясь стянуть его, как вдруг... Слова прозвучали тихо. Нежно. Они не резанули слух. Они резанули мысли. Тиру замер. Чуть склонил голову, улавливая голос.

Возможно, в его взгляде промелькнула недоумённая, но невысказанная вслух фраза: «Ты сейчас серьёзно?» Что в нём заставило Рейшана усомниться? Было ли это выражение его лица, его молчаливость, тень задумчивости, что ещё не до конца рассеялась? Какой невербальный сигнал мог навести молодого дракона на мысль, что Тиру сейчас не уверен? Капитан выдохнул с усмешкой. И в тот же миг его лицо осветила улыбка - лучистая, тёплая, решительная. Лучшим ответом всегда было действие.

Тиру поднял руку, мягко коснулся пушистого уха Рейшана, ощущая под пальцами тёплую, мягкую шерсть, и, не теряя этого прикосновения, уверенно притянул его ближе. Прикосновение было мягким, почти осторожным - но только в первые мгновения. Пальцы Тиру, ещё мгновение назад касавшиеся пушистого уха, скользнули ниже, очерчивая тёплый изгиб челюсти. Лёгкое движение, но за ним последовал другой, более решительный жест: капитан чуть запрокинул голову, позволяя дыханию коснуться кожи Рейшана раньше, чем губы. Почти ласкающий призрак будущего прикосновения. Намёк, тягучий, тёплый, будоражащий. А затем - больше не намёк. Губы сомкнулись с размеренной, не спешной точностью. Как будто не бросались, а пробовали на вкус. Исследовали.

Тиру не торопился. В поцелуе не было жадности, но была глубина - та, что возникает лишь тогда, когда прикосновение становится не просто игрой страсти, а чем-то большим. Слишком реальным, слишком осязаемым. Язык скользнул по чужим губам, сначала будто лениво, но каждый раз немного сильнее, настойчивее, пробираясь внутрь рта, ожидая отклика, словно сам процесс имел свою особенную логику, своё естественное развитие. Рука капитана скользнула к затылку Рейшана, пальцы переплелись с густыми волосами, но не сжимая, не удерживая, а лишь запоминая ощущение. Прижимая ближе. Позволяя ему самому выбрать, насколько сильно он хочет раствориться в этом мгновении.

[Рейшан]

  Он не сказал ни слова. Не отстранился. Не усмехнулся. Все, что он сделал — одно-единственное, хищное по точности движение: в тот миг, как губы Тиру коснулись его, он потянулся к двери за спиной, и та захлопнулась с глухим, обволакивающим стуком, отдавшимся в груди, как второй удар сердца. Это был не звук — это был жест. Закрытый мир. Их мир.
  А в следующий миг вторая рука легла на талию капитана, твердо, властно, и он вдавил его в дверь. Не рывком, нет — всем телом. Грудью. Бедрами. Весом. Напором. Не агрессией, но стремлением, которое не нуждалось в разрешении. Они соприкоснулись в кратком, полном жара взрыве — не медленно, не исследующе, а так, будто это был отклик на зов крови, на импульс инстинкта. Поцелуй захлестнул. Глубокий, жадный, с нажимом, в котором не осталось масок — только требование. Требование доступа, взаимности, ощущения.
  Он не просто целовал — он завладевал. Ртом, языком, дыханием. Он впивался в губы, сминая, ловя, втягивая, как будто хотел стереть память о других. Он не останавливался, не давал паузы, не позволял отдышаться. Сердце било не под рёбрами, а в том пространстве, где губы сливались, где пах прижимался к паху, где пальцы вжимались в кожу сквозь одежду.
  Он отвечал не голосом — телом. Подался вперед, когда Тиру потянул его ближе, позволил, когда ладонь скользнула к уху, — но взял инициативу, когда перехватил ее у самого дыхания. Ладонь зарылась в волосы капитана, потянула, открывая шею — и туда, в эту уязвимую линию, он впился зубами, с тем самым нажимом, в котором было не только желание, но и потребность. Это был поцелуй, но целовал он как хищник.
— Сладкий, — прошептал он, даже не осознавая, что говорит. Голос был хриплым, как от пыли, как от жара, и капал прямо в ухо. — Такой... сочный.
  Он чуть прикусил губу. Свою. Сдерживаясь. А потом — неторопливо потянулся к куртке, расстегивая ее небрежно, как если бы ткань мешала ему дышать. Скинул. И сам прижался сзади — крепко, грудью к спине, бедром вплотную, дыхание — в шею, горячее, влажное, почти непристойное. Пальцы скользнули под подол, прошлись по животу — нежно, но с тенью нажима, с тем томным, тягучим вниманием, что может быть лишь у того, кто точно знает, чего хочет.
  Вторая ладонь двинулась по спине — от основания шеи и вниз, вдоль позвоночника, будто оставляя отметки, будто заново перечитывая карту. Пальцы шли уверенно, чуть согнутые, цепляя кожу, вызывая дрожь — не испуга, а предвкушения.
  Он не торопился. Но в каждом движении чувствовалась готовность сорваться.
  Диван оказался ближе, чем казалось. Или это Рейшан просто решил, что дальше — нет смысла стоять. Он почти подхватил Тиру, не давая тому времени подумать. И вот уже их тела погружаются в обивку, вот ботинки летят прочь, хлопая где-то о стены, вот его ладони — в рубашке, под рубашкой, на груди, скользящие вниз.
  Он наклонился. Провел языком от ключицы к соску, потом выше, к шее, к уху. Он не дышал — он пил. Проглатывал напряжение, ощущал, как под ним изгибается спина, как кожа становится влажной от жара.
  Он целовал не для поцелуев. Он касался — чтобы помнить. Чтобы оставить след. Чтобы почувствовать, как под его ладонями дрожит не просто тело — но отклик. Реальный. Явный. Тиру был в его власти, и в то же время — не пленник, а подарок. Живой.
  Дышащий. Реагирующий.
  Рейшан скользнул ладонью вниз — по животу, по бедру, по линии брюк. И только тогда, когда понял, что больше не может дышать этим напряжением, что оно разрывает изнутри, — он отстранился. Лишь чуть. Лишь на миг.
  Он не говорил команд. Он не объяснял. Он просто смотрел — затопленный тенями, обожжённый собственной кожей, губами, взглядом.
  И сказал — почти в губы, почти шепотом, почти стоном:
— Разденься.
  И не двинулся. Просто наблюдал. Позволяя этому моменту растянуться — на вдох. На касание. На ожидание, которое сгорает до золы.

[Тиру]

Тёплое дыхание смешалось с его собственным, и даже без зрения, без зрительных ориентиров, Тиру почувствовал это - лёгкую, едва заметную дрожь в уголке чужих губ. Это был не жест, не случайность, а целая вселенная в крохотном, невидимом, но ощутимом движении. Он знал, что это за дрожь. Тот самый момент, когда уходит последнее сопротивление. Когда желание перестаёт быть игрой и становится чем-то больше - безоглядной отдачей. Тиру не сопротивлялся. Не отстранялся. Не спорил. Он позволял Рейшану вести, раскрывать этот момент так, как тот сам хотел, без принуждения, без давления. Но при этом он отвечал. И отвечал пылко.

Его губы ловили, раскрывались навстречу, с каждым мгновением впитывая, отдавая, подчиняясь, но не теряя себя. Он позволял вести, но отвечал так, что воздух между ними накалялся до предела, так, что невозможно было не раствориться в этом поцелуе. Язык нашёл отклик, скользнул глубже, жадно, горячо. Влажный, требовательный, он пробовал, вкушал, впитывая этот вкус, этот рваный, насыщенный ритм дыхания.

Когда ладони крепче сжались на его талии, когда горячее тело прижалось всем весом, вжимая в дверь, Тиру не напрягся. Он подался навстречу. Подставился, выгнулся, ощущая, как их тела сходятся в каждой точке, как его собственная твёрдость соприкасается с чужой сквозь одежду, давяще, жарко. Жадные поцелуи обжигали, губы Тиру распухали от напора, но он не мог, не хотел останавливаться. Он отвечал каждым движением, каждым вздохом. Рейшан не просто целовал - он владел, оставлял отпечатки. Но Тиру не был пассивным свидетелем этого огня. Он сам впивался, отвечая неистово, пылко, растворяясь в этом напоре, позволяя себя забирать.

Но только когда сильные руки перехватили его запястье, лежавшее на затылке и долгий поцелуй прервался, давая отдышатся, Тиру замер, на секунду прислушиваясь, чтобы в следующий миг выдохнуть тихий, протяжный стон, от тянущего за волосы прикосновения, запрокидывающего его голову, и от неожиданно яркого укуса в шею. Но боли, в привычном смысле, не существовало в этом процессе, только распалённое удовольствие.

Послушно приподнимая подбородок, давая Рейшану доступ к своей шее, пальцы капитана сами нашарили, сжались на вороте сюртука молодого дракона, слегка натягивая, намекая на то, что слишком много ткани между ними. Его ладони пошли ниже, скользя под сюртук, расстёгивая его неспешно, и, когда ткань соскользнула с чужих плеч, Тиру сам обнаружил что пуговицы на его пальто были расстёгнуты, а мир вокруг сделал не полный оборот, бесцеремонно развернув за плечи, прижимаясь вздымающейся грудью к его спине, явственно ощущая чужую разгоряченную плоть, сквозь ткань штанов, упирающуюся в его ягодицы. Все что Тиру мог в этом положении - рвано дышать, отзываясь на каждое прикосновение, чувствуя горячее дыхание у шеи. Пальцы, что забираются под его рубашку, скользя по животу. Ладонь, что скользит по спине, легко, но ощутимо, заставляя податься вперёд, чувственно выгнуться под этим прикосновением. Он чувствовал всё. Каждую деталь. Грудь, что вздымалась за его спиной. Напряжённое дыхание. У самого Тиру подгибались ноги от переизбытка чувств, дыхание сбивалось, а ладонь, заведённая за спину, вцепилась в бок Рейшана, остервенело, жадно, словно в спасительный плот среди бурного океана ощущений. Потому что сейчас для Тиру, мира просто не существовало. Только они вдвоем.

Переместиться на диван было самым логичным и правильным решением - по крайней мере, так решил бы Тиру, если бы вообще мог в этот момент соображать. Он был благодарен за то, что его подхватили, что не дали рухнуть прямо там, где они стояли, ведь сейчас, с горящим телом, с сердцем, выбивающимся из ритма, он едва ли мог заставить себя сделать хотя бы один твёрдый шаг.

Он знал за собой эту особенность. Слишком хорошо знал. Слепота подарила ему обострённую чувствительность, и, если в повседневной жизни это было удобством, позволяло считывать людей, пространство, даже изменения в воздухе, то вот в такие моменты это становилось испытанием. Любое прикосновение отзывалось в теле слишком ярко, слишком насыщенно. Стоило Рейшану лишь коснуться его чуть иначе - ногтями ли, подушечками пальцев, влажным горячим ртом, и Тиру чувствовал это всем существом, так, будто импульс пробегал не только по коже, но по каждой внутренней связке, каждому нерву, вспыхивая жарким эхом.

И контролировать себя в таких моментах было сложнее всего. А потому, капитан позволил себя уложить, позволил направить, позволил сесть сверху, всем весом, плотно, не оставляя расстояния между их телами. Чувство сдавленности, жара, тесного контакта только раззадоривало. Бёдра Рейшана опустились на него, ладони скользнули по груди, а Тиру выгнулся, глухо выдохнув. Он сжал чужую рубашку, будто хотел содрать её прямо здесь и сейчас, но пальцы дрожали, цепляли, не могли схватить крепче, потому что его собственное тело предательски отзывалось на каждый новый ласковый, но настойчивый поцелуй. Когда горячие губы скользнули вниз, к шее, к ключицам, к соскам, Тиру не сдержал низкого, сорвавшегося стонущего выдоха. Теперь уже не знал, кто здесь ведет, а кто следует.

Тиру не сразу осознал просьбу, казалось, прозвучавшую как приказ. Он слепо моргнул, будто ожидая повторения слов, но все же его выражение лица из ошеломлённо-растерянного, вновь смягчилось, превратилось в улыбку, светлую, тёплую. Он провёл ладонью по чужой щеке, скользнул пальцами по линии скулы, ощупывая лицо, и чуть подался вперед, чтобы чмокнуть Рейшана в нос:
— Все для тебя, родной. — тихо мурлыкнув, почти с обволакивающей нежностью.
А потом он послушно потянулся к поясу, нашарил пальцами кольцо на ремне и ослабил. Дракон медленно, нарочито медленно стянул брюки с бёдер, оставшись в одном лишь белье, в котором его желание уже невозможно было скрыть. Он чувствовал, как напрягся Рейшан, как тяжело тот выдохнул, ощущая эту демонстративную покорность, это полное, сладостное послушание. Тиру выгнулся, дразняще прижимаясь, а потом за очередным движением рук ткань последнего преграды тоже упала.