[Сала-Аль-Дикель]

Циркон / Фандэй / конец 5025 года

Лира Мирлесс / Сала-Аль-Дикель

Эпизод является игрой в настоящем времении закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя/без системы боя.

[Лира]

На самом деле это даже приносит некоторый покой. Это тонкая грань, черта, где боль становится тише. Словно успокоенная данью уважения, она больше не давит на виски, не забирает себе все внимание. Позволяет, так и быть, дрожащими пальцами бережно стараться залатать распоротое нутро.
 
Пожалуйста, перестань кровить
  и плакать.
 
Иголка, краешек обломка пера, медленно входит в плоть. Лира знает - нужно держать на расстоянии от разреза, другой рукой, неважно, что грязной, придержать оба края, не позволяя внутренностям вывалиться. Забавно, что на общем фоне маленькая боль от протыкания иглой кажется совсем незначительной. Самое главное - лишь приложить достаточно усилий, чтобы указательный и большой палец крепко держали два края. Не скользили от крови. Но сил очень мало. Шоковое состояние медленно сползает, обнажая чуть больше нервных окончаний, восприимчивых к боли. Лира торопится - стежки неаккуратные, приходится тянуть нить зубами, чтобы плоть не расходилась.
 
Собственная плоть.
Лира зашивает саму себя.
 
Рядом - обычные разговоры. Они ощущаются чем-то естественным, бытовым. Впору даже поддержать диалог, ответить что-то остроумное. Если бы только слезы не застревали в глотке.  Приходится давить в селе всхлипы. Под разговор о себе беловолосая медленно зашивает кровоточащую рану. Сейчас бы целительской магией восстановить потерю крови, затянуть этот разрыв, сковать получше тело, вернуть себе ясность ума после пережитого.
 
В постель бы тёплую, спрятаться от всего мира в чьих-то нежных руках, сказать простое «хватит».
 
Но тело лежит в корнях дерева, кожу болезненно жжёт песок. Холод подбирается к конечностям, вынуждает мелко дрожать.
 
Лира вынужденно кивает, когда с неё требуют ответ.
 
— Такое уже со мной было, — бормочет тихо, вспоминая как обыкновенный факт то, что она уже имела честь быть в плену и мучиться несколько долгих лет.  И, что самое забавное, то, что описывала Дикель, кажется сейчас не таким уже страшным. То есть, это, без сомнений, болезненно и мучительно, однако Лире страшнее всего потерять смысл жизни, себя, своей сути. Поддаться. Приходить добровольно снова и снова, и унижаться, ощущая, как без этого жестокого взаимодействия она тупеет.
 
Это занятно - если лишить человека всего, оставив лишь возможность питаться с губ мучителя, говорить только с насильником, то со временем чужое губительное присутствие может начать казаться правильным и комфортным.

Лира знает, что любого можно сломать. Невозможно бесконечно сидеть в мягкой комнате без возможности умереть и не сойти с ума. Не попытаться как-то общаться. Выторговать себе хоть клочок свободы. И тогда... Когда сознание сломлено столь сильно, можно начать умолять о том,
проявили внимание.
Поговорили.

Вытащили с этих скупых стен. Можно даже согласиться добровольно на снятие кожи - оказывается, нужно всего два дня просмотра стены, чтобы прийти самой и взмолиться сделать с ней что угодно, лишь бы...

Не быть одной.

На самом деле она не знала, что можно благодарить за снятую с пальцев кожу. Можно этому радоваться и скулить. Жаться мертвенно к человеку, ловить ласку и тепло, а потом –

кожа отрывается дальше.

Визг до содранной глотки.

И сотня выпотрошенных «спасибо» рвотой желчью.

Лира могла бы остаться в комнате.
Она хотела.
Она обещала себе.
 
Но знает, что после пыток, после всего, она... Она заслужит ласку. Мягкие прикосновения к волосам. Нежные бинты на окровавленных пальцах без ногтей. Ее могут даже не заставлять есть свои пластины. Никто не попросит прибраться. Только прижмут к себе и скажут, что она молодец.
 
А там дальше и немного свободы, и разговоры, и это блажь, ради которой.... Хочется выходить.  Ради конфет. Ради сладкого чая. Поглаживаний. Танцев.

И окровавленные пальцы, капающие алым сквозь бинты - малая часть боли. Это не страшно, пока есть что-то светлое.
 
Это лучше, чем сидеть вечно в комнате.
 
И даже не страшно отдаваться, а потом умолять залечить раны. Не страшно ходить по кругу и умирать в постели, в углу уборной, на дне чемодана... Не страшно гнить, пока о ней не вспомнят.
 
Лира слишком хорошо знает, на что способны люди. И знает, что она многое успела выдержать. Сломленная, избитая, ломкая ваза, девушка скотчем перематывает свое сознание, лишь бы не рехнулся.
 
Конечно, ей нет смысла убеждать кого-то, что она была так измучена и прошла через глубокие страдания. Нет смысла рассказывать совершенно серьёзно и искренне, когда она впервые поняла, что сломалась. Когда заметила, что смеётся над не смешным. Когда ощутила, что добровольно выбирает страдать и учится получать удовольствие. Когда намеренно ведёт себя глупо и наивно.
 
И, чтобы сбежать... От ненависти к себе, от боли за себя, Лире проще деградировать, падать в стагнацию, искренне не понимать чего-то, делать вид, что глупая, скрывать понимание до той степени, что и сама теперь так просто не может выцарапать из груди настоящую личность, не глупышку, которая бы смогла постоять за себя. Нет. Безопаснее и безболезненнее быть такой. Никчёмной, слабой, тупой, глуповатой и наивной. Хлопать пушистыми ресницами. Видеть мир красочным и прекрасным, а вместе с тем - до жути жестоким. Это проще, чем признать, что психика сломлена и невозможно ее так просто починить.
 
Лира не отвечает. Это все знакомо. Это понятно. Это прошедший фильм о ее жизни. И нет ничего сложного повторить губительный сценарий, вытесняя здравый смысл. Так проще и безопаснее для себя.
 
Когда игла добирается до конца разорванной плоти, Лира отрывает нитку и завязывает дрожащими пальцами в узелочек. Прикладывает теперь ладони к впалому окровавленному животу - сейчас будет проще исцелить. Нужно всего лишь сконцентрировать магию на теле, позволить плоти сойтись вместе, срастись. Энергия идёт сквозь руки рваными потоками - ментальная изнурённость давит на сознание, мешает исцелению. И рана горячая, почти что лениво и нехотя, затягивается, выплёвывая нитки и выдавливая из горячей плоти и кожи песок и иную грязь вместе с гнилью. Лира обессиленно обмякает.
 
Теперь внутри нет инфекции. Она не заболеет. Не заразится. Это было самым главным. Перед глазами все кружится.
 
— А звезды... И правда красивые, — наконец выдавливает из себя иссушенным ртом, когда понимает, что наконец доделала дело. Конечно, ей позволили себя залечить, и Лира сделала это лишь потому, что понимала, что другим так удобнее. Но девушка могла бы и стерпеть чужое издевательство, если они все хотели бы посмотреть, как она будет двигаться с зашитым наспех животом.
 
Голова запрокидывается назад, эон тоскливо смотрит на тёмное небо, игнорируя все разговоры и мысли - сегодня она действительно переродилась. Сегодня обнажилось тоскливое напоминание - Лира прошла через такие ужасы жизни, через которые у неё не получилось выйти не травмированной и не разбитой. Но это помогает сейчас невинно улыбнуться одной из кукол и испуганно отвести взор - играть свою роль до конца.
 
«Иначе» Лира больше не умеет.
И происходящее в жизни научило легко прощать мучителей.
 
Поэтому даже сейчас девушка успевает насладиться мрачной природой, готовая в любой миг к новому акту насилия над телом или сознанием.