[Вакула Джура]

Хэйинь / город Кёнг / 5022 год Моль, Вакула Джура Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту договариваться с соигроком по ходу дела.

[Моль]

Научи меня умирать. Мучительным изломом губ, сохранивших твой запах, тяжестью ладони вдоль позвоночника и бледностью кожи с багряным росчерком синяков и ссадин; загнанным зверем в клетке и с сердцем, в испуге отсчитывающим этажи - обнажать зубы, но лизать протянутую руку, собирать губами крошки того внимания, от которого всё внутри наизнанку; сидеть в заспанном доме до первых вспышек слепящего пламени за окном; срываться и бежать - бежать, но всегда возвращаться.

Порой судьба расставляет фигуры в интересные позиции: пешки, стоящие на четвереньках с задранной вверх пятой точкой и приоткрытым в нетерпении ртом, ферзи в боевой стойке с копьём наперевес и короли, берущие от жизни всё легко и беспрепятственно, потому что рождены с серебряной ложкой во рту. В сущности, для неё игра всего лишь предлог для того, чтобы перед финальным выстрелом в упор позволить взглянуть себе в глаза – мнимое противостояние незримому и бессмертному существу, или бег по замкнутому кругу с надеждой, что именно у этой сказки будет счастливый конец.
Ноно появился в дверях ровно в шесть тридцать. Его маленькую, почти детскую голову пересекала тряпка, скрученная поперёк глаза повязкой, а грязные лохмотья окутывали щуплое тело складками, плотным слоем скрывая его сутулую фигуру: поношенные штаны с растянутыми коленками и давно потерявшая свежесть рубашка. Волосы редкими клочьями покрывали череп, придавая ему ещё более жалкий и изнеможденный вид. Он остановился в дверях тенью, неуместной и незваной, замешкался, будто на мгновение засомневавшись в своих действиях, и воровато пробежался взглядом по комнате. Испещрённое морщинами лицо гостя выражало одновременно вызов и насторожённость, а единственный глаз сверлил пространство, выискивая угрозу в тесном помещении – в его молчаливой дерзости чувствовалась тревога и понимание жизни, которая приучила его к постоянной крысиной возне в трущобах. Не дожидаясь приглашения, он сделал пару неспешных шагов вперёд, шаркая истоптанными ботинками по полу, и остановился возле стола. Свет тусклой лампы под потолком вскользь осветил его лицо: землисто-серая кожа, глубокая тень под глазом и слабый, но настойчивый блеск чего-то, что можно было принять за отчаяние или решимость.
Едва рассвело, но в помещении уже стояла удушливая жара с едва уловимым зловонием мёртвой плоти. Внутри этих стен шла своя жизнь, подспудная и бесшумная, но весьма бурная: причудливая игра теней на стенах и едва различимый, но зловещий скрежет крюков под потолком, на которых мерно покачиваются освежёванные туши зверей; шорохи, исходящие из тёмных углов, где тьма кажется ожившим источником кошмаров и скользит по полу, словно кто-то незримый движется по затёртым временем плитам. Воображение рисует в голове напряжённые картины, а слух улавливает глубокое и ритмичное дыхание, будто кто-то или что-то дремлет во чреве этого душного пространства. Все чувства обостряются, а инстинкты истошно призывают бежать.
За прилавком возвышается мясник, чьё присутствие, на первый взгляд, не вписывается в это место: бледный и тонкий, как приведение, волосы собраны в низкий хвост на затылке, белая рубашка с закатанными рукавами, которая смотрится неуместно в обители крови и плоти, и небрежно накинутый поверх фартук. Отстранённый, лишённый эмоций взгляд неотрывно следит за движениями гостя, и сквозь эту пустоту, подобно притаившемуся перед прыжком зверю, неощутимо пробивается хищническая тяжесть. На фоне его безмолвного присутствия слышна глухая вибрация морозильной камеры, которая доносится откуда-то из глубин помещения, а приоткрытая дверь, едва различимая за спиной, словно разинутая пасть, поджидающая свою добычу.
Так, сразу же, впервые переступив порог лавки, Ноно усвоил, что любой гость в этом месте не может говорить ровным голосом: или шептать, чтобы не услышали живые тени в углах, или кричать, преодолевая толщу стен и разлитую в воздухе тревогу. Он выбирал молчать. Зажатый в трясущемся кулаке конверт перекочевал на прилавок под бдительным взглядом мясника, мужичок сильнее сжался, схватил выставленный взамен холщовый мешок и поспешно покинул помещение. Уличные сумерки с радостью приняли его, поглощая в своей неясной полумгле, будто стирая само его присутствие.
Моль отмер и широко зевнул, словно только сейчас просыпаясь после долгого дремотного оцепенения, внимание его неспешно перетекло на конверт, оставленный боязливой крысой. Не торопясь взглянуть на содержимое, он протянул руку к оставленному на столе завтраку, подцепил пальцами кусок сырого мяса, ещё не потерявшего свой красноватый оттенок, и затолкал за щеку. Пережёвывая с ленивой, почти ритуальной неспешностью, он продолжал сверлить взглядом конверт, будто мясо требовало большей концентрации, чем оставленное на прилавке послание.
- Так, - протянул в пустоту и вытер руки о фартук, после чего вскрыл конверт и прочёл содержимое, вырисовывая на губах тень безмятежной улыбки. – Мило... - То, что было выцарапано в письме, едва ли могло считаться милым, но что-то в словах или намерениях, зашифрованных в этих строчках, определённо его позабавило. Возможно, это был результат игры, которую он вёл уже давно, или тонкая нить интриги, что сплелась удавкой вокруг этого места и всех, кто сюда приходил. Тем не менее, Моль не думал отказаться от очередного поручения и отправился в спальню, чтобы собрать всё необходимое перед тем, как покинет дом.

[Вакула Джура]

«У меня есть для тебя одно дело. Распространяться лишний раз не стоит. Но ты и сам знаешь, как это обычно работает. Плачу хорошо. Но если надумаешь брать напарника, будешь делить долю со своей части. Когда-нибудь бывал на Хэйинь? Тебе там понравится. Язык сломаешь с их местным наречием, но кухня у них отменная»
  Действительно, то ещё местечко. Забитая дыра, в которую даже торговые суда ходят неохотно. Лишь одна особо пронырливая мелкая компания, временами отправляющая в сторону красного планетоида корыто одно-другое, всё-таки согласилась подобрать на борт небольшую группу попутчиков. Впрочем, жалась явно для проформы. Свободные места в грузовом отсеке очевидно использовались не первый раз, уже обустроенные скромными удобствами и обитые следами многолетней эксплуатации. Сами попутчики тоже не казались новичками в этом деле. Рожи кирпичом, кивали где надо, знали куда присесть и откуда достать газировку взамен на пару ржавых монет. Очаровательная публика. Деловая. И трафик у них налажен.
  Хэйинь поздоровался с гостями легким порывом колючего песчаного ветра, напоминающим сухой поцелуй старухи. Душный вихрь поднялся по металлическому помосту и взмыл вместе с машинными выхлопами в алеющее небо, не несущее на себе и намека на облака. На голову давило духотой жаркого дня и бедного на кислород воздуха, что едва ли был свежее затхлой кабины космического перелетчика. Скалисто-песчаный пейзаж волнами и столбами стелился до самого горизонта, уходя холмистыми складками в неприятную багряную дымку бушующей на севере бури. Если присмотреться, в пещерных впадинах и в их тени за облаками пыли постепенно проступали очертания крошечных и невзрачных жилищ. Их камуфляж выдавали в основном провода, идущие от разбитых вышек в самые глубины подземных тоннелей. Так и выглядела местная космическая станция - как остов некогда перспективного поселения, на останках которого, подобно грибному налёту, в очередной попытке воскресить какую-то культуру нарастали новые поколения паршивых хибар. Если бы не пара нужных наводок, можно было легко прямо здесь и сгинуть, затерявшись среди скал и руин, в тщетной попытке найти хоть одного сговорчивого жителя.
  Спустя час. Нанятый внедорожный транспорт уже быстро несет своих немногочисленных пассажиров через пустыню. В капсуловидной машине было всего два крошечных круглых окошка – очевидно, в этой части планеты смотреть не на что – а сидеть людям приходилось впритык, подобно загнанным баранам. К моменту, когда машина прибывает к месту назначения, у всех пассажиров глаза едва держатся в орбитах, а с одежды сходит седьмой пот.
  Местом назначения был Кёнг. Она же Яма. Почему Яма? Потому что город располагался в очень особой местности. Когда-то это текстурное пятно на карте планеты представляло собой живописный кратер, питающий местную жизнь из оазиса. Это был один из самых крупных и процветающих городов в округе. Ныне же город тонет - очень медленно, но уверено - десятилетиями постепенно погружаясь в рыжие иссохшие пески. Современный Кёнг не более, чем техногенный паразит, какими являлись и все прочие поселки на мили вокруг. Большая часть настоящего города уже давно истлела, уйдя под землю и оставив снаружи лишь несколько верхушек руин, служащих угрюмыми памятниками прекрасному прошлому. Новые дома всё чаще пристраиваются ближе к скалам, в недрах пещер которых ещё можно раздобыть питьевой воды, и всё дальше от центра аномальной  медлительной трясины.
  Пропитавшись пылью и закинувшись местной стряпней – на удивление действительно неплохой – гость города пребывал на этапе поиска. Он здесь не турист и глаза ищут совсем не памятные достопримечательности.
«Дрейк Альбино. Довольно редкий и таинственный зверь драконьего рода» — так Вакула услышал от своего заказчика. Кое-что очень похожее он позже услышал и от случайного трепла в забегаловке. «Белый дракон. Он живет в мясницкой лавке» — легко признался мужик в тряпье после того, как его угостили парой бутылок местной медовухи. «Живет там. И работает. Бледный, как пещерная блоха или... или моль. Хлипкий на вид, но... Опасный, сука». Странно. До этого момента местные совсем не отличались сговорчивостью. Возможно, так называемый Белый Дракон просто не вписывался в норму? Не является настоящей частью коммуны и потому не достоин святейшего закона о «своих не сдаем?» Об этом трепач уже не рассказал, потому как отключился в пьяном полуденном сне. Остальные гости только неуверенно кивали на уточняющие вопросы, но вступать в открытый разговор отказывались даже за угощение.
  Мясницкая лавка располагалась на самом краю поселения. Скверная постройка совсем не бросалась в глаза на фоне остального района, если не считать говорящей вывески и едкого душка, несомого с подветренной стороны. Вакула прошел мимо лишь раз, скрывая голову и лицо за защитной тканью, после чего уже не возвращался. Теперь, при свете дня, он был занят тем, что рисовал для себя маршруты и варианты. Здесь в округе так много скал и полузаброшенных построек. Утесы, большие камни, провода, крыши и заросшие сухим бурьяном пещеры. Идеальная среда для работы. Одно из гнезд было выбрано здесь, на высокой скале с выдолбленными прямо в ней примитивными квартирами, обитыми снаружи металлическими листами. В одной из таких выбоин снайпер и засел, заимев хороший обзор как на мясницкую лавку, так и на добрую часть города. Расстояние до лавки – километр. Обзор с бинокля хороший. Времени было полно, торопиться некуда. Можно было дать ногам отдохнуть и понаблюдать за целью, что показалась уже на следующее утро, отправляясь по своим делам.

[Моль]

- Сколько тебя не будет в этот раз? Месяц? Два? – Тяжёлый взгляд старухи останавливается на молодом «человеке», который сидит возле подвешенной туши и сцеживает с неё кровь в алюминиевую миску. Он забавляется тем, что шире разводит пальцами вспоротую плоть, затем подаётся вперёд и по-звериному тянет носом, сохраняя в уголках рта тень привычной улыбки. – Сам-то понимаешь, куда идёшь? Один, да на ночь глядя. Ты хоть глянь какая погода – вон, небо низко, а со станции шепчутся, что ливень ждать и всю дорогу размоет, что тогда делать будешь? Ноги застудишь, потом неделю кашлять будешь! – Мин скрестила иссохшие руки на груди и нахмурилась. – И что это ты надел? Это же никуда не годится! – Её скрипучее ворчание заполняет пространство жизнью и ощутимой тревогой. - Темень такая, что ни зги не видать, а он прётся в тонкой рубашке и без шапки. Где те ботинки, которые я принесла в прошлый раз? Вечно ходишь как дикарь, босой и растрёпанный, - она на мгновение замолкает, затем выплёвывает что-то долгое и неразборчивое и пробирается к столу с оставленным на нём рюкзаком. Прихрамывает на одну ногу и свободной рукой держится за поясницу, вокруг которой обёрнут шерстяной платок несмотря на стоящую в помещении и на улице духоту. Моль провожает её мимолётным взглядом и возвращается к своему занятию, где каждая капля крови и взмах ножа были подобны маятнику, отмеряющему секунды жизни и смерти – лезвие касается шкуры животного и лёгким движением проникает в неё, скользит ровно и уверенно, оставляя за собой тонкую линию разреза, из которого проглядывает слой жира.
- Твой ножичек в тех местах, как детская игрушка. Эти твари тебя за версту учуют, и даже услышать не успеешь, как подкрадутся. Моргнёшь, - а уже когти в глотке. И что мне делать? Торчать здесь до первого инфаркта?.. Вонь такая, что невозможно, - артритные пальцы Мин толкают оконную створку, чтобы дать свежему воздуху вторгнуться в лавку. – Вечно один, как бродячий пёс. Кто тебе поможет, если случится что?
- Я не человек, и сильнее чем кажусь. – Тихий шёпот лезвия, отделяющий кожу от плоти, и столь же мирный, почти медитативный тон мясника.
- И что? – Тот самый вопрос, который непременно ставит в тупик и вызывает вздох раздражения. Взгляд старухи, будто исподтишка, как у хищной птицы, следит за каждым движением Моли. – На любого зверя найдётся свой охотник, тебе ли этого не знать.
Когда-то мать Мин прислуживала в вольере, который был колыбелью дракона, поэтому помнил её ещё ребёнком: тяжёлые длинные волосы, собранные в причудливую причёску, миниатюрная и цветущая любопытством. Её кожа, теперь иссохшая и покрытая вязью морщин, когда-то сияла нежным светом, гладкая, как утренняя роса на листьях. Девочка была преисполнена жизнью и лёгкостью, но время шло и накладывало свой отпечаток. Руки с пигментной россыпью на тонкой коже, дрожащие старостью и обветренные, способны были на нежность и дарили её битому зверю в клетке. Уже подросшим подростком её неприкрытый интерес перерос в нечто сакральное, и она стала первой женщиной, которая показала ему другую жизнь, чувственную и наполненную удовольствием. В последние годы Моль с сожалением наблюдал за тем, как Мин постепенно угасает, так и не обзаведясь семьёй, а также выслушивал её бесконечное ворчание, понимая, что больше его никуда не направить.
- Просто пообещай не умереть и кормить Крысу, пока меня не будет. – Подвешенная туша медленно обнажается по мере того, как скользит нож. – Товар там, где обычно. – Он продолжает работу, рассекая сухожилия и обнажая суставы, лезвие движется плавно и разделяет мёртвого зверя на части, кусок за куском, почти в ритуальной методичности процесса. – Я возьму с собой запасную одежду, не переживай, - Гоу выпрямился и вытер нож о фартук, поворачиваясь к старухе:
– Всё будет хорошо, - улыбнулся он. Никто не знал, чем завершится его вылазка и будет ли всё действительно хорошо, но слова звучали так уверенно, что на мгновение Мин захотелось в это поверить - слова, которые не успокаивали, а скорее напоминали о том, как мало они знали о будущем.


На окраине города, в непроглядной темноте, куда не достигал свет тесных улиц, вырисовывалось необычной формы строение, напоминающее старый храм или руины потерянной цивилизации. Гоу добрался туда к полуночи, скрипнул решётчатыми воротами и поднялся на несколько ступенек по лестнице, оказываясь на горячем сквозняке между полуразваленными колоннами. Под босыми ногами тепло перешёптывался песок, обволакивая ступни ощущением зыбкости под ногами, а сквозь редкие трещины в земле пробивалась усохшая растительность.
Старое строение, когда-то величественное и гордое, теперь стояло в полном запустении, поглощённое временем и жестокой природой этого места: зияющая пустота выбитых окон и раскрошившихся стен обнажает внутреннюю кладку, которая столь же стремительно разрушалась; груды осыпавшегося камня покоились там, где некогда возвышались массивные колонны и арки, превращая дом в огромный скелет, чьи кости разбросаны по земле. Перекрученные и заржавевшие оконные рамы торчали сломанными рёбрами, а через дыры в кровле беспрепятственно проникал лунный свет. Там, где когда-то звучали голоса, теперь царила мертвенная тишина, нарушаемая лишь шорохом незваного гостя.
По старой привычке Гоу приходил сюда перед каждой долгой вылазкой, словно напоминая самому себе, где его место. Разрушенный до неузнаваемости, дом оставался для него важным, связующим звеном между прошлым и настоящим. И, стоя на пороге развалин, он ощущал зыбкие границы между тем, кем он был и кем стал.
Чуть дальше, в нескольких километрах от руин, тёмной и зловещей массой высился лес, чья густая тень, словно живое существо, стелилась вдоль горизонта. Позади дома виднелась вытоптанная тропа - её узкая полоса змеилась в ночь, петляя среди камней и колючих кустарников, и вела к границе леса. Именно по ней Гоу и направился, почти автоматически выбрав знакомый маршрут.

[Вакула Джура]

  «Тебе не придется связываться со своими. Я сам выдам тебе снаряжение. Ничего слишком дорогого, но всё равно постарайся не просрать почем зря.»

  В руке оказывается небольшой коробок, выуженный из походной сумки. Внутри коробка́ — набор замысловатых устройств. Одно из них — вычурный наушник — сразу отправляется в ухо. Другое — то, что покрупнее — вытягивает под собой три ножки и устанавливается на песчаник. Сверившись с прицелом и аккуратно покрутив настраивающие регуляторы, снайпер вдруг слышит в своем ухе звук, источником которого служит наблюдаемая зона в километре от него. Сначала это пение какой-то гадкоголосой птицы. Потом звон посуды и стук двери. Потом, когда область сужается... голоса.
— Сколько тебя не будет в этот раз? Месяц? Два?
  Голоса, слегка искаженные механическими помехами, звучат разборчиво. Медленно убрав от устройства руки, незваный третий участник беседы снова берет в руки бинокль, дабы приукрасить звук визуальной картинкой.
  Через окна было практически ничего не разглядеть. С тех пор, как болтливая сердобольная старуха отворила заслонку, только она одна и мелькала временами на виду. Она, напольная плитка и края пары кувшинов. Тот, с кем она говорила, оставался вне поля зрения. Скрывался где-то там, в тени мрачного на вид помещения вплоть до самого конца беседы. Впрочем, это больше походило на монолог. На долгие односторонние причитания сиделки, временами разбавляемые треском сдираемой с мяса шкуры и лаконичными ответами неизвестного, к которому старуха обращалась.
— Месяц, два... — беззвучно шевелятся губы мужчины. — Не человек...
  «Неужели ты и есть тот самый жуткий дракон? Отчего же тогда эта бабуля так сильно о тебе трясется?».
  Опасность обещали многие. Но что вообще есть опасность в понимании простого человека — практически насекомого под подошвами великих рас мира сего — пускай даже живущего на такой неприветливой планете, как багряный карлик Хейинь? В душу закралось прохладное подозрение напрасно теряемого времени. Возможно, уличные слухи окажутся пустым трепом. Возможно, это был ложный след. Мальчишка всегда мог оказаться обычным выродком с дурной репутацией, не имеющим к драконьему роду никакого отношения. Проклятым дитём с причудами, которому нечего противопоставить ужасным чудовищам из пустынь, о которых предупреждала старуха.
«Придется понаблюдать за тобой ещё» — думает снайпер, когда в объектив его бинокля наконец попадает необычайно белокурая макушка, а потом и не менее бледное лицо наблюдаемого объекта. Зрелище, невольно вызвавшее на губах тень хитроватой улыбки.

  К вечеру тучи, пригнанные с севера, уже нависали над Кёнгом. Тягостная масса заволокла багряное небо, почти целиком утопив в себе закатное солнце и погрузив город в ранние сумерки. Поднявшийся буйный ветер поднимал столбы пыли, хлопая оставленными без присмотра калитками и вздымая к небесам мелкий уличный мусор. Скоро пойдет дождь. Впервые за этот месяц.
  Там, куда ветер ещё не пригнало, странные маленькие чешуйчатокрылые птицы бесшумно носились низко над землей, вылавливая в спертом воздухе дуреющих перед бурей пустынных блошек. В тени древних развалин, мимо которых змеилась тонкая тропа, сновали горбатые тени с мерцающими глазками — безобидные, бродячие крысопсы, выжидающие погоды около своих нор. Первые тяжелые капли стали падать на тропу, когда Моль ушел по ней уже далеко за пределы городских окраин. Тогда, когда на тот же путь только-только ступил его преследователь. Коротко взглянув на отпечаток босой ноги на утоптанной почве, снайпер поднял глаза к тяжелому небу. Приключение обещало быть долгим. Накинув на голову капюшон, он двинулся в путь.

  Густой лес в ночи напоминал колоссальную гору белесых червей, вырывающихся из черноты уродливыми очертаниями при каждом новом всполохе молнии. Шершавые стволы, закрученные спиралями и узлами, верхами уходили в колючие и шумящие под проливным дождем кроны, а толстыми основаниями взбуривали рыжую почву, с течением столетий ставшую уже слишком тесной для них. Тропа, долго стелившаяся по размокшей равнине, на опушке резко поднималась вверх, тут же теряясь в густой паутине выступающих из-под лесного настила древесных корней. Ливень, водяными шторами покрывающий пустошь, остался позади. Здесь, в необыкновенно густом лесу, влага оседает неохотно. Казалось, что здесь даже не было ветра. Воздух был подобен киселю, веками настаивающему в себе аромат мертвой коры, сырого песка и едкой смолы. Гроза всё ещё бушевала где-то там, наверху. Но здесь белого дракона поджидал только гнетущий вакуум.

[Моль]

Исчезновение привычного порядка несёт в себе особую, тревожную прелесть - почти бесценное ощущение свободы, когда откидываешься на жизнь, как на мирную воду, и позволяешь ей затопить скопившееся внутри напряжение. Нежно касаешься того, на что ранее не обращал внимание за борьбой, интригами и прочими атрибутами утомительных побед, не умеющих напитать ничем, кроме гордыни и тщеславия. Оставляя их позади, начинаешь видеть не хаос, а возможности – огромное пространство для роста, для поиска себя в обновлённой реальности, когда свобода становится не только избавлением, но и готовностью принимать перемены как неизбежный и естественный процесс.
Моль искренне любил это место, принимая его обнажённую непредсказуемость за данность, с распростёртыми объятиями и внутренним трепетом, отпускал себя, переставая делать ставки на контроль и попытки всё предусмотреть. И постепенно тревога уступала место любопытству, а желание управлять – желанию переживать и проживать.
Лес жил своей жизнью, неспешной, далёкой от городской суеты, и осторожно дотягивался до самого нежного внутри, усмиряя усталость. Кроны над головой переплетались, образуя плотный купол, сквозь который едва пробивались редкие лучи света, а вместе с тесным вакуумом льнущих друг к другу деревьев приходила подвижная тишина – тишина, которая оставляет след самых ясных мыслей. Грудь наполнял кисейный, вязкий воздух, напитанный влагой и терпкой сладостью сырой земли, окутывал и вынуждал дышать глубже, размеренно - настолько плотный, что казалось, его можно потрогать рукой и ощутить сопротивление, как если бы касался воды. Под босыми ногами путались толстые, болезненно изогнутые корни, врастая в перегной из опавших листьев. Словно живые, они тянулись из-под земли, обвивая и сжимая себя в тесных узлах, настолько крепких и непроходимых, что дракону приходилось искать обходные пути или карабкаться на них, рискуя свернуть себе шею.
Время в этом месте как будто переставало существовать – не было ни дней, ни ночей, будто сама природа замедляла ход своих часов.  Начавшийся ливень за стенами деревьев ощущался слабой влагой, пробивающейся между крон редкими каплями, а свет и тьма сплетались в бесконечном танце, роняя причудливые тени на землю. Каждая минута, проведённая в этой глухой чаще, ощущалась как мгновение и целая жизнь одновременно. Углубляясь в лес, Моль ощущал, как его собственное дыхание синхронизируется с ритмом леса, становясь частью его бесконечного цикла и пищевой цепочки. Чувствовал, как сердце принимает новые правила и начинает биться в унисон с окружающими звуками: шорохом листвы, треском сучьев, далёким рёвом зверей и пением птиц. И этот взаимный обмен становился для него почти сакральным опытом, когда из позиции наблюдателя неспешно переходишь в активное участие сложной экосистемы.
Через какое-то время, по ощущениям прошло не меньше суток, Гоу набрёл на густые заросли колючего кустарника под стволом иссохшего дерева: тонкие жгуты ветвей путались, образовывая своеобразное укрытие - негостеприимную нору, чей вход был обрамлён тонкими, искривлёнными стеблями, а внутри царила бархатная тьма. Идеальное место для сна. Закинув рюкзак в темноту, он расправил плечи и принялся мягко массировать их пальцами, разминая затёкшие мышцы. Затем, вдохнув глубже, вскинул голову вверх, к скрытому листвой небу: оно оказалось ниже, чем он предполагал, многоцветное, живое. Проблески света, пробивающиеся сквозь тяжёлые ветви, создавали калейдоскоп красок, и какое-то время Моль стоял неподвижно, прислушиваясь к окружающему, впитывая его в себя.
- М-хм... - утвердительно помычал самому себе и мазнул взглядом по ближайшему стволу дерева, с полуулыбкой наблюдая за возившемся по нему семейству жуков. Протянув руку, перехватил пальцами самого мясистого из них, положил на язык панцирем, чтобы не чувствовать трепыхания ножек, и лениво задвигал челюстью, щурясь куда-то в темноту. За первым последовал ещё один, не успевший скрыться, после чего парень взялся за полы своей рубашки потянул вверх, избавляясь от неё и от штанов, которые также неопрятно скомкал и затолкал в рюкзак.
Бледное и тонкое тело вырисовывалось в темноте мягким силуэтом, бесстыдное в своей откровенности, оно словно напоминало о хрупкости и уязвимости человека, от угловатого изгиба шеи до изящной линии запястья. Моль чувствовал, как по венам разливается невесомая вибрация, вынуждая сердце биться чаще, как по коже лизнуло пламенем и дрожью подкосило колени. Дыхание участилось, подгоняемое волнением и трепетом, а мир вокруг замер и затих в тонком, нарастающем гуле. Пальцы, комкающие землю и сухую листву, разжались и с глухим хрустом ломающихся суставов начали удлиняться, сменяясь когтистыми лапами. Кожа на спине лопнула и разошлась, выталкивая наружу длинные и влажные крылья, и меняла свою текстуру, покрываясь тонкими перламутровыми чешуйками. Напитанные трансформацией перемены длились не дольше мгновения, но казались вечностью: мышцы бугрились и наполнялись силой, лицо вытягивалось в морду зверя, меняя черты и структуру черепа, а в золотистых глазах пробуждалась первобытная дикость.

[Вакула Джура]

  Гроза застала снайпера ещё в прерии. То, что можно было принять за долгожданное избавление для жителей сухой и изможденной земли, на деле оказалось лишь очередным испытанием. Тяжелые капли казались жирными из-за собранных в них атмосферных отложений. Падая на окаменевшую от сухости почву, они долго не могли впитаться и скапливались в темные дрожащие комки, под ливнем быстро растущие в размерах. Очень скоро сапоги начали увязать в этой странной, гадкой тянучке, что была не в состоянии освежить природу и лишь баламутила залежалую пыль.
  Настоящим спасением оказался лес. Мгновение назад ливень в своей силе не позволял даже поднять голову и вот вдруг – убежище. Скинув с головы капюшон специальной накидки, мужчина с облегчением встряхнулся, пригладил волосы и осмотрелся. Переводя здесь дух, невольно набиваешь легкие смолистой затхлостью и быстро согреваешься. Опушка напоминала рукав теплого пальто. Гроза и злые раскаты грома остались снаружи, а впереди — зловещее спокойствие. Ветер лишь слегка потрепывал полы гидрофобного плаща, задувая со спины.
«Надо же, как повезло»
  В самом деле. Ещё немного и след добычи безвозвратно бы затерялся в этой отвратной непогоде. Но вот он. В очередном отблеске молнии, упавшем на искуроченную корнями поляну, виднеется едва заметная полоса из человеческих отпечатков. Босая нога, легкая поступь. Сухая многолетняя подстилка из игольчатой шелухи служит прекрасным полотном для бдительного следопыта. Так называемый Дракон, видно, ни разу за это время так и не сошел со своей тропы. Либо слишком беспечен, либо уверен в своих силах. Только время покажет.
  Однако, за временем в этой местности следить было непросто. Густые кроны, с трудом пропускающие через себя дождевые капли, были слишком густыми и для света — будь то вспышки молний или космические светила. Трудно было сказать, наступило ли утро, или глаза со временем просто привыкли к дремучему мраку, лишь слегка освещенному загадочной, люминесцирующей пыльцой. Если бы не наручные часы с загруженной в них картой, снайпер бы решил, что застрял в лимбе однообразия и безвременности, не смотря на то, что прошло всего часов шесть или семь. Помимо сухих цифр на экране об относительной кратковременности похода говорили и почти не оскудевшие запасы еды с водой. Ел Вакула всего раз, перекусывая сухим пайком без запаха прямо на ходу. Воду экономил и ни разу ещё не останавливался на ночлег. Только пару раз позволил отдохнуть ногам, когда подворачивалась удобная для короткой посиделки коряга.
  Настоящее утро наступило поздно. Ему предшествовала неожиданная серенада далекой твари, чей голос напоминал среднее между пением петуха и криком зайца. Вскоре к нему присоединился стрекот певучих то ли птиц, то ли насекомых, живущих где-то высоко, в кронах. Кроны между тем в этой местности поредели и теперь, когда дождь ещё не перестал, но тучи немного разошлись, к лесному дну наконец впервые пробился скупой свет полуденного солнца.

  Всё это время невидимая тропа, избранная Молью, вела сквозь деревья под горку. Едва заметный угол можно было если не увидеть глазами, то ощутить в напряженных мышцах ног. Чем дальше идешь, тем ближе ты к и без того низко висящему небу. Исхудавшие после проливного ночного дождя облака всё ещё жали на голову своим непривычным для этих местностей весом. Они сочились сквозь белесые ветки и нагоняли редкий утренний туман. Влаги было так много, что вскоре она поползла и по земле. Где-то там, ещё выше на холме, начало размывать почву. Дождевая вода, долго копившаяся в кратерах и расщелинах голой верхушки, вдруг вышла из берегов и ручьями потекла вниз, делая густо сплетенные корни деревьев мокрыми, а почву - скользкой.
  Лес ожил, наполнившись шумом беспокойных «птиц» и шумящих ручьев. Но Белый дракон, восставший посреди душного тумана, мог услышать, что почти вся суета проходит мимо него. Под новообразовавшимися крыльями мокнет земля, но это не сравнится с потопом, бушевавшим где-то в стороне, на востоке. Или на юге? Лес пожирает звуки, выворачивая их наизнанку, потому так сразу и не скажешь. Но поблизости тоже слышны сторонние, новые шевеления. Над возвысившейся к кронам пернатой головой тихо заиграли деревянные черепки, подвешенные кем-то на тонкой веревке — остатки поврежденной ловушки. Если внимательно присмотреться, можно было тут и там, ближе к корням, разглядеть ещё действующие, почти незаметные растяжки. Моль уже видел такие раньше, но не в этой области. Похоже, рядом орудовали охотники «Короеды».
  Вакула тоже обнаружил чужое присутствие. Внезапно, словно из ниоткуда, перед ним выбегает пара тарпедовидных жуков. Крупные, примерно метр в длину и красные, как вареные раки, двигались они быстро и практически бесшумно. Убегая мимо человека, один из них вдруг сбивает растяжку и тут же протыкается гарпуном, пригвоздившим его к сухой коре ближайшего дерева. Это зрелище заставляет слегка утомленный разум мигом обостриться. Прекратив движение вперёд, снайпер на время приникает пониже к земле и кустарнику, начав зорко осматриваться, подобно припугнутому коту. Теперь и он видит хаотичную паутину ловушек, пронизывающую лес.
  Очень скоро не нужен будет и аппарат прослушки, чтобы понять — мастера этих ловушек располагались не так уж далеко. По мере осторожного продвижения, звуки становились всё отчетливее: далекие грозные человеческие голоса тонули в эхе, перемежаясь скрежетом раненых насекомых и шумом новорожденной лесной реки.
  И всё же... Дракон проходил здесь недавно. Судя по направлению следов, он сумел миновать эпицентр маленькой войны. Полоса его едва заметного присутствия уходила дальше в чащу. Туда, где не так мокро, где нет голосов и... Где между деревьев вдруг прокатился грузный треск, схожий с треском сухих веток, и гулкий стук о землю. Среди бледных и закрученных стволов вдруг показался такой же бледный горб и расправляемые крылья выросшего словно на пустом месте существа.
«Моль»
  Покрепче ухватив винтовку, снайпер снова приникает к земле, прячась в тени зарослей.
«Слишком близко»
  Этого трудно было избежать. Не было никакого удовольствия сталкиваться с подобными тварями в «благородном» бою с глазу на глаз. Крепко держась за свое оружие и спешно размышляя, охотник остро следит за размытым силуэтом, перекатывающимся в редком тумане.
«И всё-таки это дракон»
  Естественный первый инстинкт довольно быстро замещается подступающим к груди азартом. «Белый. Крылатый. По описанию подходит. И он меня не заметил.»
  Снова улыбка. Соблазн поддаться машинальности был очень велик. Но нельзя. Они здесь были не одни.
«Ты – маленький дракон. Но вряд ли я смогу убить тебя с первой попытки» — размышляет Вакула, медленно наставляя свое оружие, — «Туман и деревья практически не оставляют мне шанса сделать чистый выстрел, а времени у нас не так уж много»
  Шумы лесной войны, пускай и далекой, не дают охотнику покоя. Если что-то пойдет не так, его охоте могут помешать.
«Разрывной снаряд был бы сильнее, но он повредит тушу и привлечет слишком много внимания»
  Оставалось только одно. Намного более скучный и безопасный вариант. Тот, к которому склонялся и сам заказчик. Тихо вздохнув, снайпер достает из внутреннего кармана куртки колбу с серебристой жидкостью. Дротик. Мощный, с толстой иглой. «Если хорошо попасть, свалит и хтона» — пересказывал слова рекламщика заказчик. Вряд ли это правда, но сейчас все надежды о чистой работе возлагались целиком на эту вещицу.
  Поместив дротик в самоподстраивающийся разъем RATT, снайпер приник к прицелу и, с замершим дыханием высмотрев в тумане драконью шею... выстрелил.
(Результат)

[Моль]

Тонкий гул магии, неуловимый для человеческого слуха, пронизывал воздух, словно невидимая вибрация, пульсирующая сквозь каждую молекулу – ощущение напоминающее прикосновение, мягкое, но настойчивое, как шелест ветра или шёпот далёкого моря. Моль чувствовал его кожей, покрытой тонкой вязью чешуек, будто каждая клетка его тела реагировала на магический резонанс: в затылке звонко тюкал стеклянный молоточек и мысли свились в плотный клубок, который вдруг распустился сложными перламутровыми узорами. С каждым вдохом гул становился сильнее, ближе, словно приглашая прислушаться не столько ушами, сколько внутренним чутьём, и этот звук был подобен невидимой нити, тянущей его вглубь скрытого от глаз знания. Лес был полон жизни: тяжёлые сучья деревьев поскрипывали от движения птиц, где-то в траве тихо шуршали мелкие зверьки и насекомые, не уступающие им в размерах, а в воздухе висел тяжёлый запах листвы и влажной земли. Но сквозь эту уже привычную симфонию природы пробивалось нечто тревожное, и он ощущал это на уровне инстинктов – едва заметное напряжение, сквозившее между стволами, и которое нельзя было увидеть или услышать, оно заполняло пространство вокруг, словно нечто незримое поджидало всего в нескольких шагах.
Вытянув шею, дракон проворно развернулся как раз в тот момент, когда под челюстью ужалило болью, и взбил воздух, поднимая двумя парами крыльев грязное облако листьев вокруг себя. Сердце колотилось с бешеной скоростью, а дыхание сбилось, когда грудь наполнил рёв, горячей волной царапнувший по глотке. Мир вокруг постепенно начал тускнеть, растворяясь в серой дымке беспамятства, и всё, что казалось важным и значимым вдруг утратило свою чёткость, отступая на задний план. Очертания деревьев, колючих зарослей и даже собственного тела размывались, теряя весомость и смысл, а ощущение пространства стало зыбким, когда тьма распахнула свою пасть и Моль повалился на землю.
Надо же, как быстро и как смешно.
Последняя мысль ужалила дрожью, а перед мутнеющим взглядом, в тени кустов замаячил острый взгляд, любопытный и голодный.

Охота – это всегда убийство, и каждому такому преднамеренному акту насилия предшествует подготовительный церемониал. Этот ритуал становится важной частью всего процесса, вбирая в себя тщательное планирование, выбор времени и подготовку оружия. Но Она всегда действовала контринтуитивно и импровизировала на местности, не боясь выходить за пределы привычного, хаотично и непредсказуемо: вместо того, чтобы с осторожностью выстраивать свои действия, она позволяла инстинктам брать верх. Её охота напоминала танец – не холодной расчётливостью, а полным страсти, живым чувством.
Она заметила его первой. С завороженным любопытством следила за тем, как человек обрастает мышцами и чешуёй, постепенно обретая более массивную и величественную форму. Под вставшей дыбом шерстью ощущала невесомую дрожь и волну горячего восторга и трепета, пробежавшего вдоль позвоночника, и каждая клетка её тела откликнулась на этот импульс, подстёгивая подступиться ближе. Неожиданный прилив энергии наполнил смелостью, и она распахнула ему объятия, пропуская сквозь себя вибрации магии. Короткий шаг вперёд, неслышимый под рёвом вскинувшегося зверя, и тонкая фигура метнулась из тени в тень, практически растворяясь в ней за раскидистым папоротником в плену кусачего куста. Зелёные глаза пристально следят за тем, как дракон валится на землю, а язык коротко мажет по сухим от волнения губам.
Вдали глухо рокочут раскаты ушедшего ливня, или это так глухо бьётся сердце? Сквозь грузные ветви пробивается слабый утренний свет, вылизывая массивную фигуру дракона бликами и полутенями. Свет играет на его чешуе, заставляя щуриться на яркий ореол, который пульсирует вокруг спящего существа: его дыхание успокаивается, веки едва подрагивают, а грудь размеренно вздымается. Всё идёт своим чередом.
Дракон остаётся недвижим, даже когда тень опасливо перебирается ещё ближе и затихает, но её безмолвная неподвижность казалась не знаком бездействия, а напряжённым ожиданием, и в этом замершем мгновении было больше тревоги, чем спокойствия. Тень прислушивается, готовая в любой момент выхватить из-за пояса кинжал. Воздух густеет и накаляется, заперевшись в лёгких, но эта пауза – всего лишь прелюдия к чему-то большему, пока скрытая угроза обволакивает пространство.
- Дракон спит? – Шепчет на выдохе и её голос теряется в шелесте листвы. – Пампам идёт к дракону. – Узкие пальцы, покрытые шёлком шерсти сжимаются на рукояти кинжала. – Пампам голодна. Пампам отрежет совсем немного. Пусть дракон не двигается. – Причитает себе под нос, одними губами, и быстро перебирает лапами, рванув к умиротворённо валяющейся туше. Почти неуловимая за ним, останавливается и вновь прислушивается, дёрнув ухом.

Пампам

[Вакула Джура]

  Охота — это не всегда убийство. И дело даже не в философии, подначивающей всякого профессионального охотника приписывать это слово в табу. Иногда добыча считается добытой, оставаясь живой. Всё дело в спорте, в погоне и победе. Вот и Вакула чувствовал себя победителем, когда крылатая туша приникла к земле. Всего один выстрел и преимущество уже оказывается на стороне маленького человека. Однако...
  «Шумный» — эта короткая, но весомая мысль единолично попортила всё впечатление. Реакция зверя оказалась куда более бурной, чем можно было ожидать. Должно быть, игла пробила чувствительное место. Или в принципе была слишком толстой. Рев лавиной прокатился по густому лесу, сотрясая душный воздух и теряясь в далеком эхе. Там, где до этого слышались звуки борьбы, теперь всё несколько поутихло. Это плохо.
  Не теряя времени, снайпер легкой пробежкой сокращает расстояние до своей жертвы. Старясь смотреть под ноги и часто косясь по сторонам, он стал особенно осторожен, когда до белой туши остался всего десяток шагов. Перехватив винтовку поудобнее и слегка пригнувшись, он стал обходить её короткой дугой и внимательно изучать результат своей работы. Дракон спит, весь готов к подаче. Но... самодовольство вдруг как рукой сняло.
  «Это ещё что. Перья?» — склонившись поближе, Вакула скептично осматривает шевелящийся на легком ветру пух. Острый взгляд заметно засуетился.
  «В описании не было перьев»
  Четыре крыла. Крупные глаза. Рогов нет... Внутренне закипая, Вакула смелеет и с силой выдергивает из звериной шеи опустевший дротик. Толстая игла была измазана обычной, красной кровью.
— Гмм... — выражение лица охотника, стоявшего над своей добычей, пропиталось гнетущей кислостью. Пока мысли в голове складывались в единый некрасивый пазл, созревающая фрустрация постепенно делала холодное лицо ещё злее. «Ты его ни с кем не спутаешь, говорил он» — глаза медленно закатываются под верхние веки, — «Это существо абсолютно уникально, говорил он».
  Хруст ветки мгновенно приводит снайпера в чувства, заставляя вскинуть винтовку и наставить её на источник звука. Широкий рывок и вот он оказывается по другую сторону от спящего дракона. Цепкий взгляд черных, не отбивающих бликов глаз вперился в крошечное существо с ножом, что пряталось в тени развалившихся белых крыльев. Не говоря ни слова, мужчина пару секунд холодно буравит странную фигурку взглядом, и, прежде чем та сама издаст хоть звук, без предупреждения жмет на спусковой крючок ...
  «Может, всё равно забрать его?» — размышляет, пусто глядя сквозь распластавшееся поверх кровавого пятна тельце лесного паразита — «Это всё ещё белый дракон, в конце концов».
  Решать нужно было быстро. В хранилище хватало места только для одной туши, но если её сейчас не спрятать, лесные жители могут продолжить сбегаться. Даже не могут, а обязательно будут.
— ...Зараза, — поморщившись, всё-таки делает свой выбор. Намереваясь бросить тушу и отступить, Вакула метнулся в сторону зарослей, что располагались в противоположной стороне от предполагаемого места привала местных охотников.
— А ну замри, су-ун, — вдруг раздается чей-то голос откуда-то сверху, вынуждая беглеца послушаться и пропустить один удар сердца.
  Он недооценил их. Подняв взгляд к кронам деревьев и присмотревшись, можно было заметить целую россыпь одетых в хитиновую броню человечков. Маленькие, жилистые и у каждого в руке по самодельному гарпунному ружью.
— Бросай оружие и поднимай руки.
  Что ж, сегодня охота явно не задалась.

  Цанбай начнет просыпаться примерно через полчаса. Вялый и растерянный, он обнаружит себя скованным жесткими веревками и брошенным в небольшой огражденный загончик для крысопсов. Крылья привязаны к телу, на носу импровизированный намордник из мокрых тряпок. Рядом с загоном располагался небольшой лагерь охотников. Тут и там по земле струились дождевые ручейки. Пахло костром, вареными крабами и маслом. Представители клана охотников Короедов активно суетились вокруг, работая над снастями и разбирая туши убитых тарпедовидных жуков, звуки сражения с которыми и были недавно слышны на всю округу. Пока что за драконом следила лишь пара охранников, что сидели на одной из веток. Впрочем, следили они не слишком внимательно, занятые свежим перекусом.
  Снайпер тоже был здесь. Безоружный и без вещей, он сидел на клочке сухой земли, привязанный к дереву. Вид его был потрепанный и не замотивированный, но встретившись с сонным зверем взглядами, безмятежно ему улыбнулся.
— С пробуждением, чудище.

[Моль]

Грудь зверька обожгло пламенем, и почти одновременно с хлопком выстрела её откинуло в сторону, резким толчком разбивая хрупкий покой травы. Парализованная запоздалой болью, Пампам чувствует, как лёгкие наполняет густое, вязкое тепло, с ржавым привкусом соли на языке вытесняет воздух и горячо царапает глотку кашлем. Дыхание прерывается новым спазмом, скручивая мышцы судорогой, и, широко распахнув глаза, она коротко скулит и захлёбывается хлынувшими через край ощущениями. Крошечное сердце бьётся в пугливом, бешеном темпе, словно в попытке выбраться из тесной клетки рёбер, но с каждой секундой спотыкается и становится всё тише. Тело наливается кипящим свинцом и отказывается слушаться, тяжёлое, почти чужое.
Мир вокруг затихает в мерном гуле, а в зелёных глазах расходится безобразная тьма, которая наполняет их влажным блеском, и сквозь этот мутный занавес, застилающий реальность, Пампам отчаянно цепляется за каждую крупицу света. Взгляд скользит по неподвижной фигуре дракона и его спокойное дыхание будто насмешка над её болью. Мысли путаются, но одна обжигающе яркая всё же прорывается сквозь терзающий туман:

«Пампам...плохая охотница».

Она чувствует, как последние крупицы её тепла стекают в землю, увлекая за собой короткие мгновения оставшейся жизни. Последний образ вспыхивает под прикрытыми веками, прежде чем всё вокруг растворяется в темноте. Лес. Высокие деревья, пронзающие верхушками небо. Мягкий шест листвы, сливающийся с дыханием ветра. Редкий, пробивающийся сквозь кроны свет, что играет в каплях росы. Её дом.
Мир перестаёт существовать и вместе с ним боль, звуки и свет.

 
Дракон пробуждался медленно, выныривая из глубокой дрёмы вялый и дезориентированный, и сперва ощущал лишь неприятную и чуждую тяжесть собственного тела. Перемотанная верёвкой грудь вздымалась с усилием, а мышцы онемели из-за неудобного положения - невыносимо сильно хотелось расправить крылья и размяться, но неожиданно для себя он наткнулся на сопротивление, когда тугие путы впились в чешую, а суставы отозвались тупой болью. Слабо пошевелившись, он приоткрыл глаза и тут же едва сощурился, не спеша подниматься на лапы.

Мутный свет просачивался сквозь кроны деревьев и игриво скользил по каплям дождя, скатывающимся по обветренным прутьям загона. Вокруг царила грубая, но размеренная жизнь: запах мокрой древесины и земли переплетался с треском горящих в костре веток, голосами «людей», снующих между кострами, и узнаваемым шорохом разделываемых туш. Это был привычный ритм небольшого и слаженного «муравейника», где жизнь протекала непринуждённо, будто взваленная в загон драконья туша была не редкостью, а частью обыденной рутины.

Постепенно реальность стала проясняться, и окружающий мир начинал складываться в чёткую картину: копошившиеся неподалёку «люди» не внушали ни страха, ни уважения. Маленькие и жалкие в своей беспечной уверенности, они небрежно потрошили хитиновые туши жуков, подкидывали в костёр сырые ветки и вели неторопливые разговоры, будто присутствие спящего дракона не представляло для них никакой угрозы.

— С пробуждением, чудище, — мирный голос заострил внимание Гоу на привязанной к дереву фигуре. Его взгляд лениво скользнул по мужчине, прежде чем вновь отвлечься на окружающее.

И в самом деле, пора было вставать.

Дракон медленно вдохнул, прислушиваясь к ощущениям. Холодный воздух наполнил его лёгкие, и массивная грудь расширилась, натягивая верёвки до угрожающего треска. Хлипкое волокно не выдержало давления и с шелестом осело на рыхлую землю, освобождая вскинувшегося на лапы зверя. Распахнув крылья, он резко вздёрнул морду и когтистой лапой стянул тряпьё с морды и, обнажив ряды острых зубов, разразился немым криком. Из глотки вырвался сильный поток воздуха, тяжёлой волной прокатываясь по местности, и пространство вокруг мгновенно наполнилось искрящимся напряжением, будто сам воздух сопротивлялся разрушительному натиску. Толстые стволы деревьев задрожали, вибрируя от гулкого резонанса, и с треском лопались под натиском ультразвукового давления. Влага на листьях и траве испарялась в горячем паре, а пламя ближайшего костра ярко вспыхнуло, поднявшись в судорожном рывке, и тут же погасло, принимая в тлеющие объятия сорвавшиеся с подвесов котлы.

Звуки падающих с веток тел тонули в гулком звоне, и застигнутые врасплох «короеды» один за другим оседали на землю, прижимая ладони к ушам и корчась в бессильной попытке защититься от невидимой атаки. Дракон выпрямился и резко подался к рухнувшему на землю «человеку», взмахом когтистой лапы рассекая ему горло и насыщая пространство медным запахом крови, острым и насыщенным.

Лес погрузился в напряжённую тишину, прерываемую лишь редким хрипом оставшихся в живых, и в этом глухом мгновении слабо угадывался шорох босых ног Гоу, который мирно исследовал местность в поисках своего рюкзака с одеждой и пожитками. Обнажённая фигура выделялась на фоне царящего хаоса, и её неестественная бледность казалось впитывала тусклый свет, пробивающийся сквозь взбитый в воздух пепел костров.

Наступив ногой на горло валяющемуся на земле «короеду», Моль подался к нему ближе:

- Где мой рюкзак?

[Вакула Джура]

  [Малоизвестное щелкающе-стучащее наречие]
— Плохая твоя затея, брат. Такого зверя мы никогда не добывали, но дураком надо быть, чтобы не видеть его силу. Твои узлы его не сдержат.
— Правда, брат. Твоя жадность нас погубит. Мы должны пустить ему кровь, пока он ещё спит.
  Двое Короедов в землистого цвета броне и масках горбились рядом с третьим, одетым в цветное хитиновое убранство, явно относящее их носителя к высшим чинам. Последний не смотрел на своих собратьев, занятый любованием уловом.
— Полно вам трястись. — выстукивает языком слова нарядный и гордый Короед, — Дух Суу-ба вышел из земли, напоил и накормил наше племя, а потом без боя сам пал мне в руки. Это добрый знак.
— Ты лишь испытываешь свою удачу, брат, — скрипит на него один из бурых близнецов, — Никому ещё не удавалось совладать с духами. Точно не так. Твой куутук мог ошибиться.
— Я в него верю. У него сильные узлы, никогда не подводили. И оберег поможет.

  Племя суетилось, занимаясь бытовым трудом. Многочисленные туши жуков складировались в специальные телеги рядом с мясницкими палатками; Вокруг лагеря вырывались траншеи, уводящие потоки воды мимо занятых полян прямиком во временные колодцы; Разводились костры, готовилось свежее мясо, чистилось оружие. Племя старалось жить своей жизнью, но все, так или иначе, испытывали тревогу из-за соседства с пойманным белым чудовищем.
— Скрр, — щуплый юноша в маске из головы огромного долгоносика, не так давно обшаривший их человеческого пленника, сейчас сидел в палатке со схроном и рылся в сумках. — Скр-скр, — Каждый раз находя что-то интересное, он издавал этот нелепый, напоминающий пение цикады звук. Тут был и тубус, в который успела обратиться винтовка, и аппарат прослушки, и походная еда... Предназначение многих вещей так и осталось для него загадкой, но это не страшно. Старшие разберутся, когда он честно закончит со своей работой хламовщика. У входа в палатку сидели старшие сестры, одетые в тряпье и ветки под цвет белых лесных деревьев, работая над плетением новых сетей и заодно следя за работой младшего. Они тоже были на взводе. И когда драконья туша зашевелилась, девушки тут же вскочили, как вздыбленные кошки, и забили тревогу громким, почти птичьим сигнальным вскриком.
  Так называемый дух проснулся. Не питая слепых надежд, жители поселения по волновой реакции встрепенулись и каждый среагировал согласно своей роли. Простые работники скрылись сразу, а стражи с охотниками направили на дракона свои мечи и гарпуны. Только нарядный полководец остался спокойно стоять на холме, гордо выпятив грудь и глядя на зверя сверху вниз.
— Спокойно, братья и сестры! — вскрикнул он всё так же на родном своем наречии, — Суу-ба связан волшебными узлами! Они пронизаны его собственной кровью, а потому не позволят ему и шелох-
  Веревки затрещали, не выдерживая силы зверя.
— Ну-ну, — глубокомысленно выдал привязанный к дереву снайпер, наблюдая за восстанием чудовища практически из первых рядов.

  На короткий миг над поселением повисла тяжелая тишина, прервавшаяся раздавшимся вдруг едва уловимым писком, вырвавшимся из распахнутой пасти зверя. Воздух подернулся; По лагерю прошлась тяжелая круговая волна, сбившая с листьев росу и спугнувшая птиц. Не ранящая, но содрогнувшая всё живое на глубоком, нервном уровне. Писк раскаленными иглами пронзил ушные перепонки и сдавил виски, заставив снайпера болезненно захрипеть и удариться затылком о древесную кору. В глазах потемнело, вдоль позвоночника пробежал озноб. Связанный, он даже не мог прикрыть уши руками. Находясь к дракону ближе всех, ему пришлось вкусить его силу самой большой ложкой. И даже встрепенувшийся в голове защитный артефакт мало что мог сделать.
— Будь ты проклят, Скаама! — кричал кто-то вдали, — Твои узлы не сработали!
  Цветной полководец, чье молчаливое выражение так и осталось скрыто за маской, наконец выпрямился, отпустил свою гудящую голову и вскинул свой дрожащий меч. Его голос, надорвавшись, прокатился по головам остальных пострадавших.
— Бейте его! Духи сильны, но у этого даже нет панциря! Мы его одолеем и так!
  В лагере воцарился хаос. Работники и ребятня, что и без того уже отступили к краю поселения, с воплями разбежались по лесу, пока бойцы старались дать отпор беснующемуся дракону. Не понимая сути его силы, многие беспомощно валились с ног под волнами направленных звуковых атак. Эти атаки были намного хуже самой первой волны. У многих кровоточили уши, дрожали руки и носом шла недавно съеденная похлебка. Кто мог держаться на ногах — бежал. Но те, кто ещё не успел попасть под удар, яростно сопротивлялись. В белого зверя отовсюду летели гарпуны и стрелы, но болезненная дрожь суставов и мыльный взгляд подводили оглушенных бойцов. Лишь два снаряда нашли свою цель: один гарпун оцарапал дракону заднюю лапу, а другой не глубоко ударил в плечо верхнего крыла.
— Скрр! Бамбанья?! — растерянно вскрикивая, юноша Долгоносик отступал подальше от места битвы. Несмотря на переполняющий его холодный ужас, он, очевидно поддавшись выдрессированной жадности, не забыл уволочь за собой и немного добычи, сложенной в большую сумку.
— Эй, ты! — окликнул его Вакула, едва только придя в себя. В ушах всё ещё звенело, а к горлу подступала тошнота, но ему нельзя было терять время. Сглотнув сухой ком, продолжил — Пацан. Вам бы не помешала помощь мастера, как думаешь?
— Ба?— маска долгоносика уставилась на пленника. Его дрожащие руки, сжимающие ремешок, полнились той же хрупкостью, что и его смутный интерес к чужим словам.
— Я знаю, как с таким справиться. Я ведь охотился на него, когда вы пришли, ты это видел. — пошевелился немного, стиснутый веревками, — Развяжи меня, верни мне мое оружие и я вам помогу уложить его снова.
— Ээм-мнэ... — Долгоносик мешкал. Он не был так уж беспросветно глуп, чтобы не понимать опасность такого предложения. В конце концов именно Долгоносик обшаривал этого человека. Но, услышав вдруг чей-то женский крик вдали, всё-таки решился. Бросившись развязывать хитрые путы, сразу после этого немного порылся в сумке и протянул волшебный тубус владельцу.
  Снайпер, слегка размяв плечи, принял вещицу. Повинуясь воле хозяина, она распалась эфемерными нитями, что вскоре сплелись обратно в свою истинную форму — боевую Крысу, что удобно легла бойцу в руки.
— Вот молодец, — бывший пленник улыбнулся, тут же крепко заехав по маске Долгоносика прикладом с такой силой, что она с треском разламывается и падает на землю вместе с оглушенным телом пацана.
— Сраный говнюк. Ненавижу, когда трогают мои вещи.

  Полководец стенал в отчаянии. Его цветная броня окрасилась свежими алыми пятнами: кровь стекала из-под маски, пачкая воротник, и орошала бок, раненный при приземлении на какую-то острую корягу. В какой-то момент он был рядом с духом, но тот его лишь отбросил, вероятно, даже не заметив.
— Какой позор... — хрипит почти поверженный короед, стараясь встать на ноги. Его мутный взгляд, устремившийся вперед, вдруг находит не дракона, но обнаженную фигуру бледного юноши. Этот нежный и почти не потревоженный образ наполнил руку воина последними крупицами силы, — Я сражу тебя, Суу-ба.
  Полководец выпрямляется, взносит свое орудие и примеряется гарпуном в голую спину своей цели. Но он не успевает спустить снаряд. Его собственная голова вдруг взрывается, раскидывая по поляне его последние мысли о возмездии вместе с воспаленными мозгами.
  Вакула, уже одетый и вернувший себе родную сумку, опускает ствол винтовки. Пробежавшись взглядом по округе и не обнаружив больше желающих сражаться, остановил свое внимание на драконе.
— Твои вещи здесь, — подойдя поближе, кинул перед собой сумку Долгоносика, — Хорошо кричишь, — улыбнулся, слегка щурясь, — Познакомимся?

[Моль]

— ...познакомимся? — Голос незнакомца звучал ровно, с едва уловимыми нотками бесстрашной игривости, странно неуместными на фоне посеянной паники и трупов. Он стоял в паре шагов от «чудища» - достаточно близко, чтобы уловить его напряжение, но в позе и движениях снайпера читалась подчёркнутая мягкость, словно обращался не к хищнику, а к растерянному зверю, нуждающемуся в покровительстве.
Гоу медленно повернул голову и бросил мимолётный взгляд на распластанное тело полководца – алые нити струились из разодранной плоти и стекались в незамысловатые узоры, которые почти мгновенно исчезали в жадно пьющей их почве. Затем глаза прохладно мазнули по человеку, будто пытаясь прорваться сквозь улыбчивую маску и увидеть то, что скрывается за этим странным и неуместным спокойствием. Он всё ещё хранил молчание, но едва сощуренный взгляд анализировал ситуацию. Нога небрежно надавила на горло чуть ниже кадыка короеда, в том месте, где щитовидный хрящ, хрупкий, как яичная скорлупа, соединяется с подъязычной костью, и тишину разорвал сухой хруст — не громкий треск, а скорее приглушённый щелчок, словно ломали ветку ивового прута. Тело дёрнулось, руки судорожно впились в лодыжку Гоу, но пальцы уже потеряли силу и обмякли. Воздух со свистом рвался через повреждённую трахею, но лишь пузырился кровавой пеной в горле. Смерть не была мгновенной, и короед ещё корчился в припадке: ноги судорожно дёргались, выбивая из земли комья грязи, под кожей пульсировали лопнувшие капилляры, а по лицу расползалась мертвенная синюшность.
Отстранившись, Моль услышал тихий хрип – последний выдох, вырвавшийся из раздавленного горла, несмотря на сильное давление кровь не хлынула потоком, но внутреннее кровотечение окрасило шею в багрово-синие тона, проросшие под кожей.
- Зачем? – Медленно произнёс, вытирая ногу о траву, и наклонился, чтобы подобрать рюкзак и достать свою одежду. Движения были неспешными и размеренными, будто он разбирал не вещи, а следовал какому-то ритуалу: вытянул комом смятые штаны и рубашку, разгладил ладонью, изучил и аккуратно сложил, прежде чем начать одеваться. Ловко перевязав шнурки у ворота, он переплёл их в небрежный бантик и только после всего неспешного процесса вскинул голову вверх, изучая небо.
- Долго я спал?.. – Едва слышно пробормотал себе под нос, будто разговаривая с самим собой, после чего обратил взгляд на мужчину. Глаза дракона сузились, выхватывая детали его облика: отсутствие дрожи в руках, ровное дыхание и слишком спокойный пульс на шее.


[Они сидели на краю обрыва, свесив ноги в пустоту, где иссохшая временем река оставила в земле яростные завитки и трещины. Мин привычно болтала без умолку, а Гоу молчал, слепо глядя в пространство перед собой: на всполохи пламени на горизонте, на ломкие вершины скал, которые растворялись в утреннем мареве. Его человеческий облик в тот момент ощущался не по размеру тесным и новым – кожа была слишком бледной, пальцы слишком длинными, кости слишком хрупкими – всё было «слишком». В глазах даже при дневном свете мерцали вертикальные зрачки, как щели в дверях иного мира, во тьму.
- Ты похож на мраморного идола, - внезапно монолог прервался, и девушка ткнула пальцем в его щёку. – Люди бегут от идолов. Или приносят им жертвы. Ты что предпочитаешь?
Она склонила голову, и тень от скрюченного дерева легла на её смеющиеся губы. Мин не боялась Гоу, даже когда впервые увидела его в загоне на четырёх лапах или когда он рвал зубами ещё живого кабана, но с благоговейным восторгом наблюдала за тем, как под чешуйками перекатываются массивные мышцы. А его перо, как своеобразный трофей, приносящий удачу, иногда вплетала в волосы.
- Я не требую жертв.
- Зато требуешь внимания, - палец надавил сильнее и слегка скользнул вверх. – Если ты будешь улыбаться, то люди перестанут тебя бояться и прятаться.
Моль нахмурился и лицевые мышцы напряглись, но улыбка обнажила зубы в зверином оскале, заставив девушку рассмеяться.
- Нет-нет, не так! Вот, смотри, - уже обе руки прижались к лицу дракона, вынуждая уголки губ дрогнуть и едва растянуться. Её пальцы пахли дымом костра и мятой, а глаза светились, отражая рассвет. – Видишь? Теплее. Мягче. Будто мы не встречались уже месяц, а то и два, и ты рад меня видеть!
- Я не рад. – Пробормотал, позволяя ей касаться своего лица и тянуть уголки губ, словно кукловод за нити.
- Врёшь. Ты всегда рад. Просто не умеешь этого показать.
Потом она научила его смеяться. Или пыталась. Но улыбка так и осталась чуждой — искривлённой маской, которой он пользовался редко или надевал только для неё. Мин шутливо называла это «прогрессом».]


- Чего ты хочешь? – Уголки губ вздёрнулись вверх. Так, как учила Мин. Но взгляд оставался мёрзлым и недоверчивым.

[Вакула Джура]

— Зачем?
К моменту, когда Моль перестает топтаться на горле несчастного Короеда и соизволяет ответить, Вакула уже успел подрастерять свою веселую улыбку. Не сказать, что он куда-то торопился или был благородно смущен зрелищем, но такого количества свободного времени у него всё-таки не было. Дернув бровью на хрипящее тело, ставшее вдруг садисткой игрушкой для задумчивого дракона, достает из кармана специальную тряпку и начинает протирать свое оружие. Почему нет? Раз уж повисла такая спокойная идиллия, грех было ею не воспользоваться для подготовки дальнейшего пути.
— Долго я спал?
— Около часа. Если считать с того момента, как тебя притащили в лагерь, — спокойно отвечает снайпер, уже не глядя на дракона и будто целиком погруженный в собственное занятие. Оружие в самом деле успело запылиться за столь короткое время пребывания в руках местных дикарей. Неприятно.
— Чего ты хочешь?
— Я? — Вакула, наконец закинув винтовку за плечо, поднимает слегка нарочито удивленный взгляд на томного юношу, — Я, видишь ли, только что спас тебе жизнь, — снова улыбка, в какой-то мере легкая и простодушная. Куда более легкая чем то, что пытается изобразить собеседник, — Благодарных песен и материальной платы я не жду, не волнуйся. Я лишь хочу задать тебе пару вопросов перед тем, как уйду, — пригладив волосы, невзначай пробегается взглядом по уже одетой фигуре Моли с задумчивой оценкой. Замечает, как игнорируемая рана от гарпуна, сузившись после перевоплощения, оставляет на пыльной рубахе свежее, расползающееся алое пятно, — У тебя есть родственники на этой планете? Или приятели дракониды? — короткая пауза, во время которой снайпер выдает свою аккуратность в подборе слов, — Я ищу некое бледное чудовище, недавно объявившееся в этих местах. Судя по разговорам этих нечастных — они тоже шли по его следу. Вы двое очень похожи, если оценивать по смутным описаниям в брошюре, но всё-таки ты - не Цель. Их ошибка стоила им жизни, — двинувшись с места, Вакула подошел к груде рваных веревок, недавно служивших для Моли ловушкой. Сев на корточки, пощупал пальцами вплетенный в них оберег. Странная, сложная вещица — Ты что-нибудь знаешь об этом? О "пробудившемся белом монстре". — достав нож, аккуратно срезает оберег и кладет себе в сумку.

[Моль]

Краткое, безэмоциональное «Зачем?» повисло в воздухе подобно дыму от угасающего костра, а едва уловимый интерес сменился тихим недовольством и вскоре рассеялся, так и не встретив ответа. Ни усмешки, ни столь же бодрого замечания, которое сопровождало снайпера в начале их неловкого знакомства – он больше не обращался к дракону с той легкомысленной и дружелюбной улыбкой, с которой начал этот странный диалог, будто они встретились не среди угасшей паники и трупов, а на шумной городской площади. Лишь тишина, вскоре наполнившаяся мерным движением рук, стирающих невидимые пятна с оружия, и размеренное игнорирование, как человек, который привык растягивать время между ударами судьбы. Пальцы медленно скользили по холодному металлу, выверяя каждый его изгиб, будто стремясь стереть не только грязь, но и следы прошлого. В воздухе тонко улавливался запах оружейного масла, смешиваясь с призрачным эхом выстрелов – тех, что давно стихли, но всё ещё оставались на поверхности памяти. Он не спешил, словно вступая в ту игру, правила и темп которой диктовал сам Гоу.

— Я, видишь ли, только что спас тебе жизнь.

На слова о благородном спасении Моль удивлённо вскидывает брови, а улыбка трескается, словно тонкий слой льда под натиском ботинка. Лишь на мгновение она остаётся безликой и пустой, лишённая доброжелательности или агрессии, и замирает, прежде чем окончательно рассыпаться. Цепкий взгляд упрямо твердит «Зачем?», хотя губы остаются неподвижными. В его мире так называемое «спасение» было лишь средством достижения какой-либо цели, удобной и приятной выгодой, своего рода бартер – за каждым действием скрывался холодный расчёт, и любой жест «доброй воли» требовал равноценного обмена, будь то материальная плата или нечто менее осязаемое. Собственно, его вывод оказался верным – снайпер с кошачьей грацией осторожно подбирался к желаемому вознаграждению, и этой наградой была информация.

— У тебя есть родственники на этой планете?

— Нет.

— Или приятели дракониды?

— Нет.

— Ты что-нибудь знаешь об этом? О "пробудившемся белом монстре".

— Возможно.

Моль остаётся невозмутим. Непроницаемое выражение лица и расслабленная поза не выдают ни капли внутреннего напряжения, если оно вообще присутствует, а его ответы остаются ни подтверждением, ни отрицанием – размытая и неопределённая краткость, словно тень, скользящая по стене. Он молча изучает присевшего возле верёвок Вакулу, взгляд цепляется за детали: расслабленные плечи, ровное дыхание и чуть прищуренные глаза, которые кажутся слишком спокойными для того, кто только что едва не был выпотрошен стаей местных паразитов. Но эта миролюбивость воспринимается драконом как нарочитая, выверенная, как тщательно отрепетированное движение, за которым скрывается нечто большее – расчёт и ожидание.

- Цан бай гуай. Или Бай гуай.– Неохотно выдыхает, словно само имя оставляет неприятный привкус на языке. Взгляд скользит в сторону, избегая прямого контакта с собеседником, а каждое слово даётся с трудом, как у человека, который только учится говорить, пытаясь подобрать нужные звуки среди тяжести затянувшегося молчания. – Мы, своего рода, тёзки. Но это неудивительно — местные не слишком утруждаются в тонкостях, когда дело касается монстров. Их воображение ограничено бытом, поэтому и имена даются по принципу: что вижу, то и говорю.

Он делает паузу, лениво проводя пальцами по растянувшемуся на рубашке багровому пятну, вскидывает её край и мягко надавливает пальцами на покрасневшую кожу.

- Белый монстр. – Убирает руку и наклоняется, чтобы вскинуть рюкзак на спину. На губах змеится ироничная улыбка. – Считается, что он не был ни сыном Архей, ни чадом одной из планетарной тройки – он возник там, где не должно было быть жизни, седи обломков погибшего света и воцарившейся тьмы. Древние тексты, которых никто не видел, но которые у всех на устах, гласят, что он явился в наш мир как вестник изменений. Там, где он проходил – исчезали леса и иссушались реки, а от городов оставалась только пыль, смешанная с кровью. Но... думаю, что местные всего лишь искали оправдание климату и красной сухой земле. – Пожал плечами. – Им нужно было во что-то верить. Что-то ненавидеть так сильно, чтобы оправдывать убийство так называемых монстров.

Взгляд вновь мазнул по фигуре снайпера.

- Так зачем? Зачем ты его ищешь?

[Вакула Джура]

  На секунду показалось, что стену будет не пробить. Болезненная немногословность дракона и его острый взгляд, несущий в лучшем случае сдержанное любопытство, не предвещали продуктивной беседы. Это и понятно. Какое дело задумчивому зверю до случайного проходимца? Однако в жвалах проходит легкое напряжение. Дракон этого не видит, потому что мужчина всё ещё стоит к нему спиной и сверлит пустым взглядом раскуроченный лагерь. Где ему теперь искать зацепки? Выбивать информацию из разбежавшихся по лесу уцелевших женщин и детей? Пытать древнего ящера, даже подраненного, он точно не сможет, тут без вариантов. Возвращаться обратно в несговорчивый город, где на "туриста" смотрят косо все, от стражи до младенцев и уличных крыс? Перспектива начать всё сначала беспокоила не только голову, но и дурным комом зашевелилась где-то в голодном желудке. Все нервы - от недоедания.
— Цан Бай Гуай. Или Бай Гуай.
  Вакула медленно поворачивает голову, удивленно вскинув бровь.
— Мы, своего рода, тёзки. Но это неудивительно — местные не слишком утруждаются в тонкостях, когда дело касается монстров.
  Несколько неохотно смягчившийся тон дракона, решившего всё-таки пойти навстречу, прозвучал для наемника музыкой. Эти слова вызвали даже больше облегчения, чем мужчина мог ожидать от себя. У него вдруг появился шанс спасти потраченные сутки и это осознание вернуло ему немного бодрости. Внешне мужчина остался спокоен, но своего любопытства скрывать не стал. Повернувшись к Цан Баю, коротко кивнул в крайне отдаленном подобии поклона.
— Вакула. Вакула Джура, — не было нужды выдумывать ложные имена, — Рад знакомству. — и снова мягко улыбнулся.
  Историю он впитал не перебивая, так как слышал её впервые. В рабочей инструкции упоминания легенд были чрезвычайно поверхностны и теперь, звучавшая из уст местного жителя сказка, проливала немного света на ситуацию.
— Вот как, — хмыкнул уже когда история подошла к концу. "Выходит, наш пациент действительно большая шишка."
— Так зачем? Зачем ты его ищешь?
  Выдохнув носом и поджав губы, Вакула вернул юноше перекатившийся взгляд. Беззлобный, слегка оценивающий. Пауза, понадобившаяся ему на размышления о необходимости полного откровения, была очень короткой. 
— У меня заказ на него, — признается с легкостью человека, не желающего врать столь мудрому и проницательному зверю, как дракон. Не врет, но слова подбирает по возможности грамотно, — Не на всего целиком. Лишь на крошечную "деталь". Один почитатель редкой фауны попросил меня собрать для него небольшой образец. У меня неподъемно большой запас информации об истинной ценности трофея, но совсем нет наводок о том, где его искать.
  Взгляд невзначай зацепился за сумку, которую Цанбай бережливо прижимал к себе. "Ты его видишь впервые. Помнишь? Ты не знаешь, что он городской мясник"
— А что ты делал в лесу? Живешь здесь? — добавляет, укалывая ещё раз, просто на удачу, — Или тоже ищешь этого Суу-ба?


  Дождь уже перестал, но земля была ещё сырой. Здесь, в затхлом вакууме под густыми кронами влага всегда задерживалась надолго. Маленькая тушка Пам-Пам, брошенная в опавших игольчатых листьях, покрылась моросью и редкими любопытными муравьями, успевшими выстроить на ней пару новых тропинок. Она ещё не начала гнить по-настоящему, но необратимые процессы уже начались. Клетки разрушались, оставшаяся в теле кровь перетекала вниз, ближе к почве. Она бы очень быстро стала частью ландшафта. Возможно, её бы сгрызли жуки. Возможно, на ней проросли бы яркие, ядовитые грибы. Лес забрал бы её и сделал бы частью себя. Однако... Листва слегка зашевелилась. Что-то приближалось к позабытой тушке, неторопливо раздвигая уплотненный лесной настил. Оказавшись совсем рядом, что-то показалось у самого мизинца выброшенной в сторону руки. Крошечное, черное, похожее на сколького червя. Неожиданный гость липко пощупал белый мех и принялся ползти по нему. Медленно, но целенаправленно, пока не пробрался до зияющей в груди темной дыры и не заполз внутрь.
  Пам-Пам отобрали у Леса. История Пам-Пам ещё не завершилась. Но Пам-Пам больше не принадлежит себе.

[Моль]

Вакула что-то говорит, но его слова тонут в мирной мелодии окружающего мира: в шелесте травы, в редком потрескивании остывающих углей, в далёком гуле ветра, перекатывающегося между скрипящими деревьями, и на этом фоне чужой голос звучит приглушённо и неразборчиво, как шум морских волн – он просто присутствует, не трубя к себе особого внимания. Какое-то время Моль хранит молчание, его взгляд расфокусирован и устремлён куда-то поверх плеча человека, словно смотрит сквозь него или вовсе забыл о его существовании: он остаётся недвижим, безмятежен, будто задремал с открытыми глазами, и только слабое подрагивание зрачков выдаёт, что сомнения не утихли, а сильнее проросли вглубь сознания. В его тихом онемении улавливается что-то неестественно выверенное, напряжённое, словно тетива, натянутая до предела, и становится вполне очевидно, что Гоу молчит не потому, что не слышит, а потому, что не спешит реагировать – бездействие, за которым может скрываться что угодно, от пустого раздумья до хищной оценки.

Мысли о том, что кто-то целенаправленно охотится на Цан бай гуай, не вызывают удивления – исключительная редкость и сила зверя всегда привлекали внимание тех, кто стремился подчинить их себе. Но когда снайпер вскользь упоминает о том, что ищет образец для коллекционера, на мгновение дракона одолевают сомнения, складываясь в хрупкую цепь событий: внезапный дневной «сон» после болезненного жала в холку, короеды с хлипкими верёвками, обвешенными амулетами, но с оружием, которое способно повалить дракона... С каких пор дикари, больше похожие на падальщиков, начали пользоваться транквилизаторами? Они не выглядели как те, кто способен бросить вызов существу, значительно превосходящему их по всем параметрам. Мысль об этом всё ещё вертится в сознании, но не успевает пустить корни – в конце концов, он не считает себя настолько важной персоной, чтобы кто-то тащился за ним в лес и выслеживал. Моль отбрасывает сомнения так же легко, как смахивает травинку с одежды, и вновь скользит взглядом по Вакуле.

— Такой зверь... его ценность возрастает со смертью, — голос остаётся ровным, но в тоне проскальзывает что-то напоминающее усталость, едва уловимая тень, заметная лишь тому, кто умеет слушать. Ему, и в самом деле, сложно так много говорить, и с каждым новым словом ощущение ненужности этих разговоров лишь крепнет, будто собственная речь – это всего лишь тяжёлый, плохо сидящий на плечах плащ, который он по какой-то причине продолжает носить. — Его органы, кровь, чешуя, когти... — небрежно ведёт рукой по воздуху, слово очерчивая контуры невидимого существа. — Всё это обычно попадает на рынок, а оттуда – к аптекарям, или оседает в коллекциях у тех, кто разит мертвечиной. Местные верят, что такие существа несут в себе силу. Сердце может даровать выносливость. Кости – стойкость. Глаза – провидение. Чем сильнее люди в это верят, тем выше цена, но... почему зверь всё ещё жив, не задумывался? Где все те желающие разжиться деньгами?

Моль замолкает и, наклонившись, изучает тушу короеда под ногами, ощупывает пальцами суставы и с нажимом ведёт подушечками по коже, словно примеряясь. Просчитывает в голове количество своих запасов и размышляет над тем, стоит ли пополнить их мясом, попутно делая надрез и снимая жёсткий лоскут со шкуры поверженного существа.

— Говорят, что тот, кто убьёт Бай Гуай – заберёт его силу, но цена окажется неподъёмной. Особенно для человека. В одном из вариантах легенды, эта мощь превращается в бремя, которое истощит охотника изнутри: он начнёт видеть мир глазами зверя, слышать шёпот мёртвых и чувствовать, как тьма сжирает изнутри. В конце концов, его разум окончательно разрушается, и убийца просыпается другим. Или не просыпается вовсе. — Он делает паузу, позволяя словам осесть в воздухе. — Так что да, части зверя можно продать, сжечь, растолочь в порошок или смастерить из костей амулет. Но, в конце концов, никто не знает, к чему это приведёт... насколько ты суеверен? — Потянул носом возле открытой раны и поморщился. – ...жрать нельзя. — Коротко, будто самому себе.

— Ты уже изучил палатки? — Выпрямился и мазнул долгим взглядом по местности. — Нельзя оставаться здесь слишком долго.

[Вакула Джура]

  Пауза слегка затянулась и Вакула вдруг почувствовал себя навязчивой дворнягой, ожидающей у прилавка бесплатного куска мясных огрызков. Информация — награда, которой здесь не любят делиться. У дракона был до мучительного скучающий вид, пока он молча размышлял, но в конце-концов он продолжил. Сделал вдох и заговорил, словно несмотря на всю свою усталость, ему всё-таки нравилось рассказывать эту их маленькую местную легенду. Слушающий его человек держал на губах вежливую тень улыбки, куда лучше маскируя свою слабую заинтересованность в праздных беседах, чем это делал дракон. Но они оба что-то получали из этого, разве нет?
— Почему зверь всё ещё жив, не задумывался? Где все те желающие разжиться деньгами?
— Раз, — он показал двумя большими пальцами на себя, — Два, — затем обвел рукой печальный лагерь, — И три. — закончил, указав пальцем на самого дракона.
— Ты не ответил на мой вопрос, но с учетом того, как много ты об этом знаешь... Могу предположить, что тебя эта тварь как минимум интригует. Финансово. Вероятно, нам по пути.
  И снова пернатый ящер начал глумиться над несчастным дохлым Короедом. Поверженное существо едва ли отличалось от обычного человека, пускай его кожа и была несколько грубее нежной плоти Цирконца, отчего зрелище могло показаться не самым приятным. Вакула едва заметно покривил губу в неоднозначном выражении, слушая скверный хруст, но общую маску мирной насмешливости согнать с него не удалось. "Долгоживущие расы всегда смотрят на подобных нам свысока, не так ли?"
История продолжалась. Выдуманная или любовно заученная, оставалось только догадываться.
— Насколько ты суеверен?
— Плевать хотел на байки, — честно признался, — Будь что будет.
  На вопросе о палатках, Вакула как раз в очередной раз обводил взглядом место побоища. Осмотреться действительно имело смысл. У грабителей и хламовщиков всегда имелось что-нибудь интересное в закромах.
— Я думаю, что у твари нет никакого карманного проклятия, — голова продолжает рассуждать, а руки уже шарят в ближайших ящиках, — Скорее всего «бремя» о котором ты говоришь — это просто яд. Какой-нибудь защитный механизм животного, загнанного в угол и старающегося сохранить себе жизнь, — в руки попадается побитая древностью кастрюля, в которой ещё не остыли недавно приготовленные личинки. Наверное, это были детёныши тех жуков, чьи стаи недавно разбежались по всему лесу, потревоженные потопом и охотой. Нахмурившись, Вакула берет одну лоснящуюся тушку двумя пальцами. Слегка сжимает, слушая как неприятно органика скрипит на ткани перчатки, и закидывает в рот. На вкус как сырая земля и лежалый свинной жир. Не сплевывает, но новых личинок в руки уже не берет.
— ...Так что, у вас действительно одно имя на двоих? — сглотнув с натугой и вытерев рот, продолжает поиски. — Это может быть немного неудобно.
  Рядом что-то пахло. Кажется, это был оставленный на костре огромный жук. Румяный от жара и частично выпотрошенный. Рядом с костром лежали брошенные миски с отделенным белым мясом, по запаху напоминающие крабовую мякоть. Неплохое угощение, но Вакула остановился, так и не добравшись до него. Краем глаза он уловил неожиданно яркий кусочек пергамента, заваленный мелким хламом на одном из рабочих столов. Сдвинув в сторону веревочные сети и грубую мешковину, снайпер вдруг светлеет в лице. Карта. Довольно четкая и подробная. Всё-таки Короеды что-то знали и тщательно готовились, пускай и совершили сегодня огромную ошибку. На карте были какие-то указующие отметены, нанесенные яркими красными чернилами поверх более блеклых очертаний близлежащих гор, лесов и пещер. Что странно, почерк у поясняющих надписей был четкий, с Цирконским наречием.
— С этим можно работать, — пошевелил губами, бросая взгляд в сторону голодного дракона. Пока тот искал еду, попробовал припрятать карту во внутренний карман.

[Моль]

За все выжженные временем годы Моль не мог не напитаться лёгким снисхождением к людям – не презрением, но той терпеливой усталостью, с которой взрослый наблюдает за наивными попытками ребёнка освоить что-то сложное. Их мир был прост, понятен и скоротечен, а борьба за выживание – предсказуема: они строили свои жизни вокруг вещей, которые казались ему мимолётными, цеплялись за власть, деньги, за мнимую безопасность в семейном кругу, и он видел не единожды, как эти иллюзии рушатся, сменяя друг друга, будто волны, накатывающие на берег. Он не питал к окружающим его людям ненависти и не испытывал раздражения. Напротив, наблюдал с ленивым интересом за тем, как они метались в пределах своих тесных границ, выжигали землю ради мгновенной выгоды и охотились на тех, кого не могли понять. Видел, как они восхищались монстрами, пока их можно было приручить или убить, но стоило чему-то выйти за пределы их власти – и восторг сменялся первобытным страхом. В конце концов, всё заканчивалось одинаково. Их жизнь была скоротечна, амбиции – слишком хрупки, а чувство перед неизведанным неизменно.

Но разве его образ жизни не соответствовал людскому? Эта мысль остро прошлась по краю сознания, холодная и неуютная, и Моль передёрнул плечами, едва скривив губы в полуулыбке. Физически он, несомненно, отличался: был крепче и выносливее, прожил дольше и мог разорвать практически любого из них в клочья. Но мир требовал своей платы, а значит, его правила тоже оставались неизменными: для спокойного существования нужны были деньги. И они были не просто необходимостью, но и своего рода игрой, удобной разменной монетой, которая открывала двери, развеивала скуку и привносила в будни разнообразие.

— ...Так что, у вас действительно одно имя на двоих? Это может быть немного неудобно.

— Гоу. — Кратко отозвался, мазнув цепким взглядом по фигуре снайпера, прежде чем направиться к одной из палаток. — Цанбай Гоу.

Моль нырнул в ближайшую палатку, чуть пригнувшись, чтобы не задеть входное полотнище. Внутри царил приятный полумрак, воздух был затхлым и пропитанным запахом гнили, копоти и старых шкур, и в этой удушливой атмосфере угадывались слабые ноты трав и древесного сока, которыми короеды, по всей видимости, безуспешно старались заглушить зловоние. Обстановка была скудной, почти убогой: низкие плетёные корзины, несколько грубо выдолбленных глиняных чаш, в одной из которых засохли остатки пищи, и потрёпанный кусок шкуры, небрежно брошенный в углу. Спальное место из вороха спутанных волокон, тряпья и мха больше напоминало гнездо, чем нечто более пригодное для отдыха.

Моль не особо интересовался бытом короедов, но изучать их личное пространство было по-своему занимательно, будто считываешь следы диких зверей, по которым можно узнать о привычках и способах выживания. Всё было достаточно примитивно, но в этом простом, жестоком существовании скрывалась некая закономерность.

Он неспешно прошёлся по шаткому настилу, цепляясь взглядом за детали, и остановился возле низкого столика, на котором небрежно покоилась растрескавшаяся хитиновая пластина, служившая подносом для груды подозрительных брусков – тёмных, с шероховатой поверхностью. Наклонившись ближе, Моль поднял один из них, покрутил перед лицом и потянул носом.

— Хм. — Мясо насекомых, спрессованное с жиром и травами, было твёрдым, будто высушенный камень, а запах вызывал лёгкое отвращение, терпкий, землистый, со сладостью гнили. Но, возможно, это всё же был неплохой вариант пополнить свои запасы. Моль никогда не был притязателен к пище. Он лениво затолкал пять иссохших котлет в рюкзак и вышел из палатки как раз в тот момент, когда снайпер возился с найденной картой.

— Ты идёшь? — Доверия Вакула едва ли заслуживал, поэтому находиться рядом было лучшим способом следить за ним.

[Вакула Джура]

— Ты идешь?
  Это были славные слова. В момент, когда они прозвучали, странная пара официально обратилась в напарников. У дракона могли быть какие угодно серьезные мотивации — держать потенциального врага поблизости или даже хранить его как возможный будущий перекус — но для Вакулы это в любом случае было победой. Он ответил на вопрос улыбкой, не достойной паразита, которым он намеревался стать в их свежих отношениях. Прихватив миску с ещё не остывшим "крабовым" мясом, он нагнал своего нового спутника и они вскоре покинули наскучившую, неприглядную сцену.

  Шли они без лишних разговоров. Держа в уме информацию, бегло считанную с найденной карты, Вакула примерно представлял куда дракон его ведет и пока целиком ему в этом вопросе доверялся. Закончив со специфическим перекусом — мясо жука очень быстро высохло, став почти непригодным для пищи — снайпер вернулся к своему привычному занятию: бдению. Однако в лесу было тихо и на пути им никто не попадался.
  Очень скоро они вышли к низинам, размытым набежавшей с вершины водой. Земля здесь была топкой и коварной, скрывающей под лесной подстилкой глубокие провалы луж. Ступать приходилось осторожно, дабы не угодить в жидкую ловушку, и потому их продвижение сильно замедлилось.
  Листва постепенно менялась в палитре. Бурый кустарник сменялся алым, более колючим, а лес редел, наконец открывая взору малиновое небо без намека на прошедшую недавно грозу. Время шло к вечеру и закатные лучи яркими солнечными зайчиками отскакивали от луж и слепили уже здорово подуставшие глаза.
  Им пора было устраивать привал. Там, где лес резко обрывался и где тонкие ручейки дождевой воды бежали вниз по песчаному обрыву. Там, где из лесу открывался вид на желтоватую долину и темную горную гряду в туманной дали. Вакула подошел к самому крупному дереву, чьи глубокие корни служили последней опорой для рыхлого утеса, кинул под его громоздкий ствол сумку и сам ухнул рядом. Он здорово устал и теперь даже простой клочок сухой земли, покрытый низкой живучей травой, казался ему царским ложем.
— Огнем дышишь? — поинтересовался по обыкновению полусерьезно, попутно выуживая из сумки бутылку воды. Отпив немного, осмотрелся вокруг. — Здесь не так сыро, можно собрать хворост и развести костер, — взглянул на Моль и аккуратно добавил, — Местные огня боятся или приманиваются на него?

[Моль]

По мере того, как они вновь углублялись в лес, мысли вспыхивали и тянулись одна за другой, словно искры, бегущие по сухой траве. Импульсивное решение продолжить путь вместе не принесло ожидаемого облегчения, а, напротив, лишь сильнее стянуло узел подозрений. Древняя истина «держи друзей близко, а врагов – ещё ближе» казалась ребячеством и пусть он ещё не решил, к какой из категорий отнести Вакулу - возможно, стоило сразу избавиться от его компании и похоронить в обнимку с короедами. Незнакомец появился слишком вовремя, слишком быстро сориентировался и слишком спокойно отнёсся к происходящему, даже когда дракон вернул себе человеческий облик или брезгливо вытирал ногу о траву после того, как раскрошил чужой череп. Он казался слишком... удобным. Всё это неясно тревожило, и он не мог определить, что именно в человеке ему казалось самым подозрительным.

Наблюдать за Вакулой со стороны – это одно, но держать подле себя, почти на расстоянии вытянутой руки – иное. И всё же, именно так казалось проще понять его мотивы и уловить истинные намерения, увидеть те мелкие, неприметные детали, которые выдадут ложь в его действиях. Моль не сомневался в одном – он оказался в эпицентре чужой игры и, возможно, короеды не случайно обладали оружием, способным свалить дракона. Человек мог сколько угодно казаться миролюбивым, но, если за этим стояло что-то большее, рано или поздно это проявится.

Дракон мазнул взглядом по спутнику, но его лицо оставалось скучающе бесстрастным. Вопросов было слишком много, а ответы... Порой ответы приходят сами, если дать достаточно времени.

Мир вокруг постепенно преображался, наполняясь переливами густого закатного света, который мягко обрисовывал деревья и струился между их причудливыми изгибами. Алые кусты, сменившие бурый подлесок, напоминали рваные раны на фоне землистых тонов низины, и выглядели неестественно, выбиваясь акцентными пятнами тревоги среди приглушённых оттенков уходящего дня. Грязь напитывала лесную подстилку, лениво поблёскивая и отражая малиновое небо, будто в её глубинах пряталась ещё одна, перевёрнутая версия этого мира, более вязкая и тягучая. И в этих лужах мрачно отражались покосившиеся стволы деревьев, создавая тёмные, искажённые рябью силуэты, которые безмолвными стражами возвышались среди сырого воздуха.

Лес редел, но не терял своей гнетущей атмосферы. Где-то на его границе слышались далёкие звуки, где ночные обитатели уже разогревали связки перед долгой песней, или ветер, цепляясь за сухие ветви, напоминал о том, что ночь близко. Моль молча скользнул взглядом по обрывистому краю и чуть сощурился, оценивая пространство, в объятиях которого им предстояло провести ночь. Вдали, за пределами низины, на горизонте вырисовывалась долина, чьи оттенки были мягче и теплее, словно обещая безопасное укрытие, но за ней угрожающе высился массив бурых гор.

— Огнем дышишь?

— Если сильно разозлить, — протянул негромко, уперев взгляд в собеседника. — Думаю, что не стоит привлекать лишнее внимание. Голоден?

Моль двинулся к снайперу, без особой осторожности ступая босыми ногами по земле. Каждое его движение было уверенным несмотря на то, что поверхность под ногами была погребена под тенью дерева и покрыта неравномерными слоями травы и мха. Не утруждая себя вниманием к окружающему, он не заметил, как задел щедрую россыпь цветов и их лепестки, дрогнув под давлением, выпустили в воздух невидимую пыльцу.