[Лира]

Циркон, дом Рэя, 5028, январь

Лира, Рэй

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

[Лира]

♪

Иногда Лире кажется, что она слишком позитивно смотрит на мир.

  Отношения это особое безопасное место, где она твёрдо знает, что всегда может опереться на возлюбленного. Но достаточно одного только этого факта, чтобы чувствовать себя сильнее. Даже не приходится во многом полагаться на спутника жизни, поскольку хватает твёрдой уверенности, что он будет рядом, и что все несчастья разделятся надвое. А счастье – помножится. Это ведь так много - просто быть рядом и разделять взгляды, поддерживать. Это словно должно быть у каждого, но у Лиры не было никогда - бесконечное, безграничное принятие, искреннее и честное, бескорыстное. Его улыбка. Тёплый взгляд. Этого достаточно, чтобы желать жить больше, чем умереть.

  Забавно, они вместе не так много времени, но сильно Лире легче. Она справляется со многим, зная, что всегда может позвонить, увидеться, пожаловаться. Но не делает этого, в моменте ощущая, насколько ей... Легко жить. Не страшно даже открывать незнакомые двери, ходить в кафе, хотя тревога все ещё бьёт сердце. Не страшно позволить себе жить, потому что она может быть принятой. И коль есть в мире хоть одно существо, которое ее безгранично понимает, то тогда Лира, без сомнений, имеет право жить.

  Это чувство наполняет её не всегда. И время от времени эмоциональные качели дают о себе знать. Но девушка отчаянно верит, что это не потому, что всё подозрительно хорошо и правильно.

  Она радуется Новому Году беззаботно и счастливо. Казалось, сейчас ее лучшее время, когда она расцветает счастливой розой, сияет кристаллом совершенной белизны. Ее смех и счастливые глаза могли бы быть вечно рядом с ним. Она не стесняется даже в снегопаде кружиться впереди, чтобы длинный подол платья и пальто приподнимались, обнажая сапожки. Она ловит ртом снежинки, рассматривает длинные светлые пряди, на которые опускается снег. Тянет за собою, счастливая, шепчет золотые драгоценные слова, роняет чувства снова и снова, ведёт за собою, обожая в моменте весь мир и каждую секунду жизни за то, что все таково.

  Лира слишком счастлива и слишком жива, чтобы думать о чем-то другом. Она много рисует, работает над собою, чтобы стать ещё лучше. Приходится пить таблетки, чтобы не сходить с ума от нереальности происходящего, но за несколько недель общения девушка привыкла к тому, что она заслуживает это счастье. Ведь как она может не доверять? Как может быть что-то не так?

  Когда она невольно натыкается взглядом на другое темное существо, то видит то, чему невозможно поверить. Этот тёплый взгляд для неё. Особый взор для неё. Она... никто? Взаимное тепло в чужих глазах, растерянность, неловкость. Лира отступает, светлые бровки хмурятся. Мир, кажется, в одно мгновение падает, хочется несокрушимо проснуться. Нужно моргнуть. Чтобы понять, что это всё – лишь иллюзия. Но истина проста.

Это не сон.

  Не сон, когда она слышит грубые слова, видит в карих глазах ответ на свой немой вопрос.

  И остаётся только криво, убито, словно пнули в живот, но она всё ещё рада, улыбнуться. В груди спирает дыхание. А тело ощущается донельзя нереальным. Чужим. Оно дрожит, чужое. Можно было бы что-то уточнить, прояснить, но пред серыми глазами всё предельно очевидно и ясно. И больно. Чертовски больно.

  «Я ведь верила тебе...», — хочется улыбнуться и крепко обнять, потому что тело всё ещё не согласно со случившимся. Хочется сесть на снег и расплакаться как последнее дитё. Но Лира остаётся сильной. На её лице грустная, тоскливая улыбка, принятие – она не нужна здесь. Больше нет. И, возможно, не нужна была и никогда. А все эти чувственные слова, взгляды, прикосновения – не более чем игра, дарованная каждому, за кого зацепится взгляд. Лире хочется в это верить. Это понять проще. Иное не укладывается в голове.

  «Я ведь верила...», — заключение жалобное тоскливое отражается в грустных глаза. На губах улыбка принятия, понимания. Да. Такую как она, невозможно было искренне любить. Лира зря верила. Всё это было слишком быстро, слишком хорошо, слишком правильно, так, как надо, но... в этом не было ничего настоящего. Только она. Её чувства.

  — Прощай, — банальный вывод, фраза, прежде чем девушка пространственной аномалией теряется в мире. Её выкидывает из этого места прочь. Всё.

  На глубине сознания хочется верить, что всё то прошлое было настоящим. Что это ошибка. И что ничего плохого не случилось. А прошлое общение было по-настоящему искренним и честным. Было живым. Правильным. Что все эти слова, рассуждения, совместная деятельность была припорошена потрясающей искренностью. И сколько она не вглядывалась, сколько не искала тогда подвоха, то не могла его найти, зная, что надумывает, что горит паранойей. Но сейчас хочется усмехнуться и признать, что всё же был повод. Был повод.

«Я ведь...»

  Даже как-то проще принять, решить, что она, будучи совершенно никчёмной и неумеющей, стала жертвой игры с собою, где с нею просто игрались, пытались изменить, что-то сделать, прорастив своё влияние, чтобы... Чтобы однажды поступить вот так. Она знает, что это случайность. Знает, что это было незапланированно. Возможно, она никогда бы не узнала правду. Возможно, никогда бы не смогла понять бы мотивов вот так поступать. Иметь кого-то ещё, но в лицо говорить, что любит. Это ведь... неправильно?

  Ох, ей стоило умереть ещё тогда, когда она порезала себе вены, ей стоило разбить себе голову, чтобы не чувствовать эту итоговую боль.

  Столько было тёплых искренних фраз, а сейчас все они погибли, умерли у неё на глазах, разбились о простую... неверность?

Это даже заслужено.
  Да. Она заслужила.
  Алисия намеренно хотела, чтобы они сошлись, потому что знала, что так будет.
  Алисия просто хотела показать, что стоит держаться только её.
  Никому нельзя верить.
  Никому. Никогда.
  Лира может стереть себе память и вырезать из себя кусок жизни.
  Да. Это было бы правильно.

♪

  Лира появляется в квартире Рэя.

  Стоит вся снежная, ещё минуты назад совершенно счастливая, а сейчас - безнадёжно несчастная.

  Берет телефон в руки. Удаляет все свои профили почти сиюминутно. Блокирует контакты. Рабочие тоже. Ее нет. Пусть думают, что умерла. В голове так пусто, словно выстрелила пушка. Даже мир вокруг кажется беззвучным. Серый взгляд ловит тень Рэя на кухне. Магией она блокирует своё присутствие любой звук. Медленно опускается на корточки. Кладёт телефон на пол. Всхлипывает и прижимает к себе коленки. Как она несчастна! Как больно!

  — Не реви, ну же, ты совсем глупая? — сказала бы Алисия, произнесла бы строго, с усмешкой. — И что дальше, сгинешь в канаве? О, я собственноручно тебя донесу до этого места, скину, если только ты не прекратишь сейчас же умирать и сдаваться. Вставай. Это не конец. Подумаешь, ха! И что, мир разве рухнул?

  «Рухнул, рухнул ведь!»

  — Ерунда, я с тобой, работа тоже. Дома тоже. Чего ноешь? Ввалилась тут в квартиру Рэя, пффф, ты ему хоть на минутку нужна? От него хотя бы ты ожидала, что так может быть...

  «З-замолчи..!», — её почти трясёт, когда она говорит сама с собою, когда звучит в голове голос Алисии.

  Рэй один. Она рада. Конечно, он будет доволен, что у неё ничего не получилось. О, он ведь говорил, что все так будет. Она его не слушала. Не хотела верить. Отмахивалась. Расстраивалась, что он ее не поддерживает. Конечно. Она ведь была слишком счастливая. Непозволительно счастливая. До глубины сознания. До самого последнего кусочка разума. Она уделяла меньше внимания. Меньше прибегала на зов. Реже отвечала. Уже не давалась так легко на взаимодействия. Не лезла сама намеренно, отдаляясь. Даже не ревновала, а только лишь радовалась, когда у Рэя появились отношения, когда он стал демонстрировать их... Порой слишком ярко.

  Возможно, она врала себе, что не ревнует.

  Возможно, она никогда не могла быть его достойна.

  Не трудно содрать с себя сапожки под жалкие всхлипы. Сорвать плащ и рвануть со всей скоростью на кухню, откуда пахнет едкими сигаретами, от которых сводит лёгкие, вынуждая давиться воздухом. Она щенком бросается под стол. Он уже может обнаружить её в тот самый миг, когда она появляется на пороге кухни. Когда вваливается растрёпанной потерянной девушкой, держащей лицо из всех сил, но оно, словно треснутое зеркало, всё равно обнажает глубокое отчаяние. Лира даже не смотрит на Рэя, зная, что увидит удивлённые глаза, словит его взгляд. Она кашляет и давится запахом сигарет, не в силах ничего произнести, всхлипывает от одной только мысли, что придётся объяснять самое горькое и тяжёлое.

Признать, что он был прав.
  Все они были правы.
  Ничто не могло быть так хорошо.


  Лира с ужасом порывисто и быстро забирается под стол и прячется от всего мира, поджимает к себе ноги, затем передумывает, подползает поближе к Рэю, словно он мог бы защитить.

  Хотя было бы правильнее пнуть.

  Это всё равно было бы не так больно.

  — Кажется... Я снова одна, — всхлипывает жалобно, пряча голову в коленках, чтобы не видеть весь окружающий жестокий мир. — Мне изменили... — старается не плакать, но голос из-под стола звучит столь жалобно и печально, что он мог бы разбиться даже о лёгкий ветер. — Я хочу умереть... — заключает тоскливо, кусая себя за тыльную сторону ладони, чтобы перестать плакать. — Меня никто не любит и никогда не любил, — добивает саму себя, зная, что если бы это слышала Алисия, то очень сильно разозлилась и осудила за такие слова. Но пока её нет... Пока здесь Рэй... к которому она прибежала и который оказался вдруг один, без подружки, то она может делать что угодно, потому что он всегда скажет своё слово, которое может лечь не то лаской, не то ножом на сердце.

  Конечно же, он усмехнётся и скажет, что это логично. Это нормально. Может, пожалеет. Может, даже не сразу отвлечётся от своих дел, привыкший к поведению Лиры.

[Рэй Вудсон]

За окном снегопад. Вальяжно разместившись на подоконнике, Рэй со скучающим видом наблюдает, как люди мельтешат, бегут по своим делам. Этот суетной, густонаселенный мир, в котором вечно не хватает времени на все те цели, что вынужденно себе ставишь, присоединяясь к общей гонке за лучшей жизнью, в наибольшей степени напоминает ему дом. Никогда не спящий город, шумный, пульсирующий, живой, заставляет его сердце биться чаще. Создает горько-сладкую иллюзию того, что он на своем месте.

Новый год наступил стремительно и стал для Рэя первым из тех, что он встретил в одиночестве. Отклонив приглашения на несколько шумных вечеринок, суливших то безумное веселье, что возможно лишь в пьяном угаре, музыкант, по правде говоря, почему-то думал, что встретит его с Лирой. Не из-за того, что считает ее самым близким человеком, не из глубоких нежных чувств, разумеется, - просто ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Как удачно, казалось бы: с Лирой всегда было спокойно в том плане, что она никогда ничего не ждала и не требовала, рвалась поддержать и выслушать, но переставала совать свой нос куда не следует, стоило лишь многозначительно на нее посмотреть. Ее пугливость и обходительность и больное желание угодить делали ее максимально удобной. Но только не в этот раз.

Он отвлекается от вида за окном и пытается взяться за дело. Вырисовывая в тетради ноту за нотой, Рэй проклинает себя за то, что думает об этом. Чувствует себя жалким, брошенным и униженным, трясет яростно головой, но не может вытравить из нее глупые мысли. Они злобой под кожей копошатся уже не первую неделю. Лира завела себе дружка. И плевать ведь должно быть, да только почему-то тошно до кома в горле.

Он сразу заметил перемены, разумеется. Дураком нужно быть, чтобы не понять, что происходит: когда человек, что за каждым твоим шагом следил с обожанием, потакал любым прихотям, чуть ли в рот не заглядывал, пока ты ешь, начинает часами не отвечать на твои сообщения, на это сразу невольно обращаешь внимание. Это пинает твое эго, бьет его кулаком в живот. А потом и вовсе швыряет об стену, заставляя удариться затылком так, что искры высыпают перед глазами: она перестает навещать тебя с былой регулярностью, а когда все же заявляется на порог, то старается вести себя так же, как и всегда, но ты видишь, как счастьем светятся ее глаза. Как наполняется небывалой легкостью походка. И она ударяется в рисование, в работу, мурлычет себе под нос какие-то мелодии. И, наконец, собирается с силами и выдает: влюбилась. У нее отношения. На чувства Лиры, мать ее, Мирлесс, которая сама-то себя не смогла полюбить за все минувшие годы жизни, кто-то ответил взаимностью.

Он смеется ей в лицо. Делает вид, что не верит, хотя, конечно, догадывался давно. Зачем-то начинает убеждать, что ничем хорошим это не кончится, что ее обманывают и использует, срывается до крика. Выбивает обещание, что она по-прежнему будет рядом. А в следующий раз, придя к нему домой, Лира застает его спящим в обнимку с девушкой. Рэй ухмыляется, врет в лицо:

мы вместе.

Врет и своей верной подруге, и влюбленной в него дурочке, которой позволяет быть рядом лишь из-за того, что это удобно. Она тоже потакает его прихотям. И не трясется осиновым листом, пытаясь скрыть выступившие слезы, когда он решительно стягивает с нее одежду. Парень даже плюет это Лире в лицо как-то раз, в моменте поражаясь собственной жестокости. Ему почти не стыдно. И он, разумеется, не разыгрывает этот спектакль с отношениями, чтобы ее позлить.

Он достает сигарету, черт знает какую уже за вечер, и с облегчением затягивается. Перед глазами маячит картинка: двенадцать часов, новогодняя ночь. Он так же, как и теперь, курит, сидя на подоконнике. Сигарета зажата в зубах, в руках – гитара. От прикосновения к струнам с них срываются мягким свечением всполохи белой магии. Рассеиваются, точно дым. Лиры нет. Лира, наверное, с ним. Она опять выбрала его.

- Вот дерьмо, - стержень карандаша ломается, оставляя на листе толстый грязный след. Рэй злобно швыряет письменную принадлежность в сторону, сердито мычит, откидывает тетрадь в сторону и подтягивает ноги к груди. Выдыхает облако дыма и утыкается лицом меж коленей. – Блять, иди к черту из моей головы, предательница.

Он встает, чтобы налить себе воды, но очень кстати натыкается на банку пива в холодильнике. Открывает и сходу выпивает треть, точно страшно замученный жаждой. Опускается на кухонный стул, стряхивает пепел в иссиня-черную пепельницу из эпоксидной смолы, подаренной ему не-девушкой на Новый год, и истерично усмехается, когда замечает Лиру на пороге кухни. Скользит по ней взглядом так, точно не видит, но выхватывает выражение лица. Поджатые слегка губы, стеклянные глаза. Иллюзия спокойствия, готовая вот-вот пойти трещинами.

Рэй не станет спрашивать. Ему все равно. Просто кристаллически, абсолютно искренне плевать.

- Ты чего подползла так близко, если видишь, что я курю? Опять сама себя изводишь, - бросает вместо приветствия. Пресекает внезапный порыв ласково потрепать ее по голове, возникший в ответ на ощущение тревоги и печали, волнами от нее исходящее. Еще чего. Он не станет к ней прикасаться. Не теперь.

Она перемещается ближе вопреки логике, и Рэй тушит недокуренную сигарету. Это максимальная забота, которую он может и хочет ей сейчас дать.

Он слышит, как Лира горько всхлипывает под столом, но упорно молчит. Захочет – поделится. Он ей не психолог и не родной человек, чтобы слово за словом что-то из нее вытаскивать. И уже точно больше не тот, кто мог подхватить ее на руки, прижать к себе, хрупкую и беззащитную, и утащить из ванной продрогшее тело. Не тот, кто пошел бы заваривать чай бедной девушке, чей вид кричит о помощи, и грел бы ее в объятиях, пока она не забудется во сне. Его руки больше не дрожат предательски при виде ее слез.

И все-таки она здесь. Неужели наивно верит, что он протянет ей руку помощи? Хочется бросить что-то колкое, вроде «сопли распускать будешь при своем обожаемом возлюбленном», да только вот...

Я снова одна.

Рэй думает, что ослышался. Не сразу вникает в смысл слов, но всхлипывающая Лира доходчиво разъясняет, что именно произошло. Коротко и ясно. В одном последующем предложении. И, честно, парень совершенно не понимает, как ему на это реагировать. Выбирая помолчать еще несколько секунд, он делает глоток пива. И с мрачным удовлетворением замечает, что новость не вызывает в нем ничего, кроме жестокого желания позлорадствовать. Скажи она, что потеряла кошелек, он бы и то посочувствовал с большим энтузиазмом.

- И какой реакции ты ждешь? Мне-то эта информация зачем? – идиотка. Нашла кому жаловаться на разбитое сердце, да и еще с такой подачи. «Снова» одна. Разумеется, для нее ничего не значило все то время, что Рэй проводил с ней. Ничего не значили те дни, когда он действительно старался поддержать ее по возвращении после долгого отсутствия. Ничего не значило то, что он и пальцем ее не тронул, хотя мог сделать это столько раз. Надавить, подчинить, растоптать. Вылепить под себя. Каким бы мудаком Рэй не являлся, он, однако, не считал, что все то время, что они провели вместе, Лира вот так пренебрежительно окрестит одиночеством. - Хочешь услышать, что мне жаль? Да ни капли. Ты ведь сама бросилась в объятия к первому встречному, стоило ему лишь сказать тебе пару ласковых слов, разве нет? Сама решила довериться едва знакомому человеку. Да с чего ты вообще вообразила, что у Вас что-то могло получиться?

Так легко говорить, когда тебя пропитывает искренняя злоба. Рэй чувствует, что это – его шанс скинуть скопившееся напряжение, отыграться за одинокие вечера, за пренебрежение, за проебанный Новый год. За то, что он и сам ей доверился, почти открылся, почти позволил изменить себя, стал слабым. И получил очередной жизненный урок, когда Лира, эта ведомая дура, убежала, как собака, которую поманили более привлекательным угощением.

- Хватит рыдать, меня раздражает твое пустое нытье. Это, знаешь ли, реальная жизнь. Думала, встретила свою судьбу? И дальше что – вместе до гроба? Да он просто очередной придурок с синдромом спасателя, который вообразил, что сможет тебя исцелить. Сможет изменить. Только вот терпения ему не хватило, вот и нашел себе кого-то, кто не ебет бесконечно мозг. И я не могу его осуждать, - к черту заботу, решает Рэй. В пекло понимание. Комнату наполняет свежий сигаретный дым. – Ты ведь не думаешь, что ты лучше него? Тут ведь разница лишь фактических действий. Переспать с другой не сильно хуже, чем показать человеку целый новый мир и стать его неотъемлемой частью, а после умотать в закат, будто это ничего не значило, согласись?

Это звучит уязвимо и слишком честно, но Рэй не рассчитывает, что она услышит крик души за колкостью фраз. Лира ведь слишком убита собственным горем, - она лишь сожмется жалким комочком и промямлит в ответ что-нибудь, что лишь сильнее распалит музыканта. Пусть катится куда подальше со своими большими блестящими глазами, идеально белыми волосами, тонкими дрожащими ручками и трогательным голосом. Может, она и вытащила его из полного дерьма пару лет назад, но безлимитный купон на терпение он ей за заслуги не выдавал. И уж точно не давал права причинять ему боль.

- Я говорил, что так будет, и теперь ни капли не удивлен, - шипит, готовясь выдать контрольную дозу яда. – Но ты не расстраивайся, милая. Если и дальше продолжишь раздвигать ноги перед каждым встречным, что тепло и по-доброму тебе улыбнется, обязательно встретишь кого-то еще. Не останешься одна.

Он жалеет о последних словах сразу же, но не извиняется. Лишь делает последнюю тягу, выбрасывает бычок и закрывает ладонями лицо.

[Лира]

♪

На самом деле это забавно — всё ещё дышать, когда рушится весь мир.

  Можно оглянуться вокруг и осознать, что, вопреки тому, что твоя жизнь несокрушимо кончена очередным предательством, все вокруг осталось неизменным. Никто ещё не знает, что Лира крепко задумала раз и навсегда сгинуть в канаве, чтобы ее никто никогда не нашёл. Даже несколько жаль, что её выкинуло прямо в квартиру Рэя, словно он мог заглушить её боль, её отчаяние словом, сигаретой, опустившейся на плачущие глаза. Он мог бы прожечь в них дыры, чтобы она не ревела.

  Чтобы заглушить боль, нужна боль больше.

  Забавно и то, как в светлой голове скребутся странные мысли — совершенно просто взять и стереть все свои слова о ценности и значимости, осознав, что они были до поразительного не важны для него. Что даже несмотря на ее чувства, обещания, что она пойдёт куда угодно, примет что угодно, Лира прекрасно понимает, что это больше не нужно. Ее променяли. Обманули. Дали понять, что всегда вели двойную жизнь. В какой миг она перестала быть интересной? Что она сделала не так? Это всё потому, что когда-то заплакала на улице? Или не сдержалась и поделилась отчаянной мыслью жалкой, что хочет умереть? Где, где она оступилась?

  Нужно было быть идеальной.
  Нужно было стараться, чтобы он не поступал с ней так.
  Нужно было содрать с себя кожу и вылепиться в идеальную личность, лишь бы не терять его.

  Ему, вряд ли, Лира уверена, нужно было бы, чтобы она спустилась на самое дно мира, чтобы его спасти и сохранить. Вряд ли он бы позволил себя спасать, зная, что она, глубоко влюблённая, зайдёт слишком далеко. Нет. Ему нужен кто-то другой, более сильный, более правильный, кто-то, кто не-Лира. Конечно, он не будет ее искать и не найдёт никогда больше. Она в это верит. Она умеет сбегать. Девушка даже знает прекрасно, что продаст свою квартиру, изничтожит адрес которой ему известен, перестанет ходить знакомыми путями.

  Так, на случай если он всё ещё решит поговорить.

  Было бы глупо отрицать, что она бы не бросилась бы в объятия и не стала бы просить прощения. Ох, она бы приняла любые слова, любую боль. И именно поэтому Лира знает, что нужно бежать. Нужно прятаться. Нужно убиться.

  Перед глазами та самая сцена - все до пронзительного очевидно, нет никакого подтекста, подвоха. Она не видит. Или не знает. Забавно, что в голове тоскливая мысль - наверное, она что-то не так поняла или что-то когда-то не так сделала, раз так случилось.   

  Иначе ведь не бывает?..

  Странно. Собственная ценность вопреки всем словам и поддержке разбивается о всего лишь одно значимое событие. Ведь была бы ценной, то этого не случилось бы, да? Если была бы любимой - все разве было бы таким?

  Лира понимает, что не имеет смысла пытаться поговорить. Она не переживёт этой боли. Она не сможет вынести его вида. Его взгляда.

  Она не сможет вернуться на свою квартиру, чтобы содрать эти фото, выбросить любые упоминания о нём, потому что он её променял, променял...

  Под столом, на удивление, до поразительного уютно. Стол как потолок, ножки как маленькие стены. Сюда бы скатерть повесить да свернуться грустным котёнком, выплакать всю обиду и боль предательства. Обложиться его одеждой, сгнездоваться и уснуть, никогда не проснувшись.

Она, мерзкая, всё ещё любит его.

  Лира тоскливо бубнит про себя бессвязные звуки, пытаясь успокоиться.

  На замечание Рэя кивает, но не отползает прочь, только словно бы намеренно вдыхает едкий дым, терзающий лёгкие, поглубже, желая неизменно сдохнуть. Жаль, что, сколько бы ни дыши так, не получится. Она может угадать выражение лица Рэя, даже не видя его. Может предположить, что он недоволен ее шумному упрямому вдоху. Мог бы скосить взор в сторону. Задуматься.

  «Смотри, я готова давиться чем угодно, мне ничто не страшно!»

  Лира с трудом меняет плотное зимнее платье на более летнее - всполохи белой магии, совсем немного сил, и она уже сидит в лёгком белоснежном платье, которое ещё не попадалось взору Рэя. Она могла бы заплакать громче и несчастнее, но знает, что парню было бы неприятно ее слушать. Поэтому всхлипывает, давится, зажимает рот рукой, кусает ладонь, умирая раз за разом в задушенной истерике. Больно.

  Лира как белоснежная точка на красивой законченной работе художника. Точка, которая случайно упала с кисти и засохла, но стоит только мазнуть пальцем или салфеткой, чтобы стереть, то пятно преображается черным цветом, размазывается по холсту, тянется грязью, портит работу.

Они все от нее устали. Очень сильно.
  Она тоже.

  В ответ на булькающие признания слышится лишь стук банки пива да глоток напитка.  Да... Рэй сегодня с самого начала был не в настроении. Стоит напрячься. Алкоголь – её худший враг. Но, быть может, тогда мужчина сможет зайти куда-то достаточно далеко, чтобы исполнить отвратительные желания разбитого сердца девушки? Запах напитка путается с сигаретным, хочется даже вдруг прокашляться громко. Вылить остатки в пепельницу, а саму ее - в раковину. Но Рэй сам здесь хозяин. Это его квартира. Это она сюда ворвалась жалкая, печальная, скулящая. Она даже не гость – так, белоснежная собачка под столом, не более.

  Его голос похож вдруг на разбившееся стекло, на которое Лира наступает по своей несокрушимой глупости. Чужое равнодушие осколком по доске, мурашками стыда на лице. Опустошением в груди.

  Действительно. Зачем она здесь? Зачем сказала? Впору глуповато улыбнуться. Даже если он не видит. Забавно, но Лира прекрасно понимает его эмоции. Ворвалась тут... плачущая, всхлипывающая, а сама днями ранее вообще о нём не думала, не вспоминала. Так, проверяла онлайн и смотрела истории, но не более. Не приходила сама, не искала встречи, решая, что, раз и у Рэя всё хорошо, то она ему совершенно не нужна.

Да и кому она может быть нужна вообще?..
  Нужность необходимо заслуживать.
  Больно.

  Чужое равнодушие подобно пистолету, приставленному к лицу. Дулу, входящему в рот, чтобы удариться о зубы, о нёбо, коснуться стенки горла, заставить сдержать рвоту. Можно давить пистолетом так сильно, что белоснежные зубы растрескаются, а чувствительная стенка горла сотрётся о твёрдость орудия. Он не выстрелит, нет. Он будет давить до тех пор, пока она не взмолится о пощаде. Пока не вскинет руки и не попытается остановить орудие. Но Лире любой исход был бы правилен. Всё лучше, чем чувствовать несокрушимую боль от предательства.

  Рэй прав. Его каждое слово – суровая истина. Она действительно слишком быстро открылась. Слишком легко доверилась. Слишком быстро они нашли общий язык. В этом и правда словно бы всегда было что-то не так... Оно всё не могло быть слишком хорошо. Всё было неестественно прекрасно. Так не бывает. Только не с Лирой. Только не с ней.

  Пожалуй, это даже красиво – поднять высоко в небо, заставить поверить в светлое, в искреннее, а затем вот так совершенно случайно обозначить, что это светлое было не для неё единственной, а так, просто игра с её чувствами?

  «Это неправда. Он говорил, что любил меня. Я верила ему».

  Если начать биться о стену затылком с определённой частотой, то можно со временем разбить голову, окунуться в собственную кровь.

  Но даже это не может сравниться с чувством несокрушимого отчаяния.

  Хочется забиться в клубочек и изничтожиться слезами, плачем, перестать существовать.

  И всё неизменно по кругу, в голове нет иных мыслей, кроме как разрушить себя. Нет возможности двигаться дальше, нет возможности оправиться. Застрелиться. Убиться. Это всё выход.

  Она всхлипывает, решая вдруг совершенно искренне и с долей света и тёплого озарения – нужно просто переписать всю собственность на Рэя, а после этого можно просто умереть, прыгнуть со скалы, пойти куда-то в опасную миссию, вколоть себе препарат в самой огромной дозировке. Оставить записку с сотней выверенных «спасибо за всё, люблю», уйти из этого мира тихо и правильно.

  Никто не будет о ней скучать и переживать.

  — Я думала, что он искренен и честен. И что ничего не скрывает... А оказывается... у него есть... другой... — грустно оправдывается. Голос звучит совершенно убито. Но Лира не спорит. Не сопротивляется едким словам – Рэй может её оплести ядовитыми шипами, сдавить горло, и он будет прав в каждом своём решении, поскольку девушка принимает всё. И она искренне верит ему, разделяет его слова, ведь... Действительно, разве не глупо вот так быстро довериться, не найти подвоха? Ведь... Ведь разве так бывает в реальной жизни, что всё сразу хорошо? Лира бы продала сердце, лишь бы так бывало. И могло быть с ней.

  Как наивно.

  Он обрывает её слова злобным голосом. Лира затихает, замолкает, хотя мгновение назад всё ещё рыдала, всхлипывала о своём горе, о своём отчаянии. Он бьёт в самые болезненные места. С силой. Со злобой. Закуривает – девушка рвано кашляет в кулачок, кусает себя, стараясь пересилить себя и замолчать. Нельзя вредить Рэю. Нельзя, чтобы он злился. Нельзя, чтобы ему было плохо.

  Она знает прекрасно, что с ней сложно. Что все её старания ничего не стоят. Они ничтожны. Ведь если бы имели ценность, то разве с ней могли бы так поступить плохо?

  Конечно, если Рэй прав, а он всё же, как ей верится, прав, то всё донельзя просто – Лиру пытались спасти, не зная, что она склонна снова и снова бросаться вниз, в пропасть, потому что слишком привыкла так жить. Её пытались спасти, пока не нашли кого-то получше. Всё так. Всё точно так. Иначе быть не может.

  Лира тоскливо кивает, примеряя слова Рэя на себя.

  Он и правда показал ей целый мир и стал её неотъемлемой частью.

  Она даже не сразу понимает, что Рэй говорит о ней.

  Не сразу понимает, что она вот так предала его, забрав всё внимание и отдав другому.

  Он стреляет ей в висок словами, но Лира и не против – она заслужила каждое его слово, каждую его горечь. Конечно. Ей стоило о нём думать тоже. Стоило продолжать стараться. Не стоило отдаляться так сильно. Не стоило ошибаться. Она везде не справилась. И правда купилась на добрые слова, на принятие, на заботу, на тепло, бросила всё остальное, хотя могла бы держаться, стараться везде, могла бы думать наперёд. Она могла бы больше думать о Рэе. Могла бы не так много уделять внимание возлюбленному. Могла бы снова и снова приходить к нему. Показывать, что она всё ещё ценит его, что он ей нужен.

  И всё равно, что у него есть девушка. И что ему, конечно же, Лира совершенно не важна, и что есть люди, которые действительно лучше неё. Более стойкие. Более сговорчивы. Те, как он верно говорил, не дрожат от прикосновений, не ревут и не бьются агонией от неудачи. Конечно, кто стал бы её терпеть? Рэй и то с ума сходит от неё порою. Нет. Им всем лучше без неё.

  Завтра нужно будет умереть.

  Лира слышит, как ему... злобно и больно. Как тяжело. Она даже в ответ на едкость лишь тоскливо улыбается. И правда. Всё, что она делает и делала всегда – бежала вслед за каждым добрым словом, была готова отдать всю себя и всю свою суть, лишь бы кому-то понравиться. Стать нужной. Себе-то не нужна нисколько. Вот и всё сердце, всё тело отдала бы без проблем, лишь бы всего лишь на мгновение ощутить себя таковой.

  Прошла бы через самые ужасные события, чтобы обрести нужность.

  Она, дрожащая, заплаканная, медленно на четвереньках подползает к ногам Рэя и привстаёт, чтобы грустно и печально обнять за талию. Прижаться виском к животу. Всхлипнуть от боли за друга.

  — Тебе грустно? — спрашивает тоскливо, вдыхая запах пива и сигарет. Поднимает голову, утыкаясь подбородком в тёмную футболку. — Хочешь, я закажу любой еды, какой ты скажешь? Я... Если ты позволишь, я бы хотела остаться на несколько дней тут. Но если нет, я могу уйти. Хоть сейчас. Если скажешь... — в глазах слёзы, но она улыбается с совершенным принятием и пониманием того, насколько же она грязная, непринятая, неприятная. Вернулась к Рэю после неудачных приключений с поджатым хвостом. Пытается вымолить прощение едой.

  — Ты прав, Рэй... — горько признаётся, сползая вниз, чтобы уложить голову на его колено.  В голое созревает план. Да. Если она больше не может выносить боли, то нужно всё закончить. Сделать всё правильно. Чтобы Рэй не страдал. Чтобы никому не было больно. Нужно сделать так, чтобы она ушла мирно. Она напишет записку. Объяснения. Попросит никого не винить, если вдруг так случилось. — Прости меня, что я такая. Я думаю, что вам всем будет лучше без меня. Я не думаю, что я хочу продолжать это всё, что у меня было. Но мне кажется, что ты мог бы воспользоваться моими средствами, чтобы исполнить свои желания, — мирно, как-то неестественно спокойно произносит, а в глазах – пустота. — Я хочу сходить на твой большой концерт...

  — А давай устроим чаепитие? — вдруг загорается болезненной идеей, — давай закажем еды? Отметим... что-нибудь?... Если у тебя не будет планов на вечер, пожалуйста? — всхлипывает, не говоря, что решает отметить свой последний день в жизни. Пусть это будет тоскливый праздник. — Давай я сделаю для тебя что-то? Что ты бы хотел? Можешь даже покричать на меня или ударить – я не против, а хочешь... Хочешь я... Хм... — краснеет, проглатывает мысль тошнотворную, — хочешь позвоню и закажу кучу вкусностей, да?... И алкоголь, если хочешь пить... Только, пожалуйста, не выгоняй меня, умоляю тебя, прошу, пожалуйста, только не бросай,
  я сделаю для тебя что угодно
  пожалуйста
      я не вынесу больше
        я буду стараться
          только не бросай
            не оставляй меня
              прошу тебя.[/font]

[Рэй Вудсон]

Наверное, в каком-то смысле ему больно и грустно видеть Лиру разбитой, выжженной словно бы, да только эти чувства звучат в подсознании тощей и хрупкой мелодией, перекрываемой гулом других тревожных аккордов. Он может помочь, протянуть сладкий пряник, но это сложно, это требует усилий. Зачем пытаться превозмочь себя и поступить правильно, по-человечески, если кнут в руке лежит удобно и надежно? И замахнуться для удара проще простого: слова сорвутся с языка даже быстрее, чем оставят отпечаток в мыслях.

- Тошнит от тебя, - Рэй вскидывает голову надменно. Дергается инстинктивно, точно по телу пустили ток, когда Лира тянется к нему, обвивает тонкими руками. Она теплая и осторожная, жмется к нему котенком, продолжает всхлипывать, но этим жестом словно не ищет поддержки. Принимает, проглатывает все грубые слова, призванные окончательно ее сокрушить. Соглашается с каждым из них и просит прощения каждым движением, теплым дыханием на уровне живота, горячими слезами, дрожью в руках, прижимающих музыканта к себе. Он невольно задерживает дыхание, не готовый к физическому контакту с той, кому не может больше доверять. А она продолжает тянуться с внезапной преданностью: кажется, вот-вот завиляет пушистым хвостом да заскулит жалобно по-собачьи. – Пытаешься вымолить прощение? Может, еще принесешь мне тапочки в зубах, чтобы снова стать хорошей девочкой в моих глазах? Как же мерзко и жалко то, как ты льешь слезы и умоляешь тебе помочь. Почему люди всегда поступают вот так? Почему думают, что чем больше слез и скулежа в их раскаянии, тем охотнее их простят и приласкают?

Быть может, потому что обида не возникает из равнодушия? И, раз сердце переполнено чувством обиды да растерзанной привязанности, оно все еще не отпустило. Тебе не все равно, и, выходит, ты и правда можешь простить.

Она опускает голову на его колено. Точно на отсечение отдает, обнажая хрупкую бледную шею. Рэй представляет тут же: его пальцы смыкаются, давят на девичье горло. Сильно, так, чтобы остались синяки. Так, чтобы она инстинктивно схватила его за запястья, чтобы покорное недвижимое тело пришло в движение в жажде жизни, в попытках получить кислород, и тогда она просила бы его по-настоящему, честно и правильно. Слезами, выступающими на глазах, но отнюдь не от горечи утраты или раскаяния. Красными пятнами, что вымажут ее лицо. Паническим биением сердца, которое Рэй ощутит своей ладонью. Жизнь, отданная в его руки.

Она спрашивает, может ли остаться, и музыкант задыхается от этого глупого вопроса. Злится сильнее с того, что она словно бы играет с ним, прекрасно зная, что у нее по-прежнему есть права на квартиру. Есть все полномочия выставить его за дверь и остаться здесь хоть навсегда, но она вновь и вновь смотрит жалобно, дает ему иллюзорное чувство власти. Это нечестно и жестоко. Зачем они вообще играют в эту глупую игру?

Рэй с напускной нежностью гладит белоснежные волосы, тыльной стороной ладони проводит по Лириной щеке, точно оттаял слегка. Пальцами обхватывает аккуратный подбородок, а затем резко тянет на себя так, чтобы она приподнялась на коленях. Вытянулась струной, выпрямила спину, посмотрела на него снизу вверх. Чтобы слова застряли в ее глотке от неожиданности, и вот теперь, в этот самый момент, чувство власти перестает быть иллюзорным.

- Его ты так же просила? Предлагала отдать все, что у тебя есть, лишь бы позволил быть рядом? – утирает слезы с ее щеки грубо, без капли заботы. Не потому, что хочет, чтобы она перестала плакать, а лишь демонстрируя, насколько ему отвратительна эта слабость. – Стояла перед ним на коленях, как стоишь сейчас передо мной? Говорила, говорила, несла весь этот бред про еду, про деньги, про все, чем обладаешь. Предлагала средства, кров, время и участие, - он наклоняется ближе, щурится. Грубо проводит большим пальцем по ее дрожащим губам. – И, может, даже свое жалкое тело?

Он думает, что всего этого можно было бы избежать. Если бы Лира не пыталась усидеть на нескольких стульях сразу, если бы не лгала ему в лицо, делая вид, что они близки, как и прежде. Если бы с самого начала не играла в покорность, отдавая всю себя. Не позволила бы ему поверить, что он действительно важен. Он, его музыка, его талант, его стремления, бешеная самоотдача в любимом деле. То, как Лира смотрела на него, когда он пел, как обнимала его по-настоящему тепло, как говорила нужные и важные вещи. Монументальные вещи. Такие, которым никогда и ни за что нельзя верить.

Во всех его словах не было ничего личного: о, теперь он это видит совершенно ясно! Ей было плевать, кем он является, с самого начала. Все, что она отдавала, было лишь попыткой купить внимание. Откреститься от одиночества, которого Лира боится больше всего на свете. Ей не нужен Рэй, нет, разумеется. Ей нужен кто-то. Кто угодно. И нет ничего более унизительного для такого, как он, чем столь жестокое обесценивание.

- Молчи, - шипит ей в лицо. – Ты сказала достаточно с того самого дня, как я встретил тебя. Столько раз произнесла слово «всегда», что я сбился со счета. Но это никогда не было правдой, верно? – в комнате как будто становится жарче на несколько градусов. Кровь стучит в висках, растет напряжение. Рэй чувствует, что его переполняет невысказанной горечью. Пальцы на подбородке Лиры немеют в мертвой хватке. – Ты всегда делаешь вид, будто готова отдать все без остатка, но посмотри на себя! Ты берешь и берешь, ты впитываешь эмоции, которые тебе дают те, кто рядом. Принимаешь их поддержку снова и снова, покуда они в силах быть рядом. Ты построила вокруг меня целый мир, и взамен моя жизнь стала и твоей жизнью тоже. И, отказавшись от нее, растоптав то, что мы строили вместе, ты вернулась сейчас для того, чтобы попытаться все склеить, когда другой твой воздушный замок рухнул?

Хочется отвесить ей хлесткую пощечину. Пусть она очнется, пусть выберется из пелены собственных страданий и посмотрит на мир вокруг. Увидит его четко. Окурки от сигарет, которые не сосчитать, пустые пивные банки, вырванные скомканные страницы из нотной тетради на полу... Пусть Лира поймет, что с тех пор, как она отдалилась, все в его жизни трещит по швам еще сильнее, чем после исчезновения без объяснения причин. Пусть увидит его новоявленное одиночество ярко, отчетливо. Ни одной новой чашки в кухонном шкафу, никакой зубной щетки его так называемой девушки, никакого полотенца и женских вещей. Все, в чем он убеждал ее, чтобы вкинуть что-то в противовес Лириному счастью – фикция. А то, что она видит теперь – его реальность. Озлобленная, пустая, полная ощущения потерянности. Настоящая.

- Никаких твоих слов не будет достаточно, - Рэй отдергивает руку, точно прикасаться к девушке ему резко стало неприятно. - И мне все равно, останешься ты или уйдешь. Но не смей, слышишь, не смей возлагать на меня ответственность за то, как ты чувствуешь себя теперь.

Он бы хотел, правда, чтобы ему стало легче. Хотел бы смотреть на ситуацию проще, быть мягче, попытаться понять чужую боль, да вот толку? Что, в конечном итоге, она может предложить или сделать, чтобы затушить пылающую в его груди обиду, вытравить череду ядовитых слов, горящих на языке?

[Лира]

Лира могла надеяться, что Рэю понравятся дары, которые она ему всячески, с отчаянием человека, идущего на смертную казнь, несла, предлагала в надежде на прощение. На утешение. На что-то, что могло бы отозваться светом, смягчением в сердце мужчины.

  «Что мне станцевать, как мне говорить, чтобы ты пожалел меня?
  Как мне заслужить жалость?»

  Но он не принимает ни одно из даров, даже от самого сокровенного и драгоценного отмахивается так запросто, так невероятно просто, словно все предложенное не имеет значения. Пыль под его ногами. Ничтожность. Конечно. С рук Лиры это все отвратительно, сгнило давно... Был бы кто-то другой - он бы принял. Она... Понимает. Даже как-то криво, потеряно улыбается в ответ на едкое признание. Улыбка спасательным кругом от отчаяния сломанной маски.

  Конечно. Ей лучше уйти. Лучше стереть себя с лица этого мира. Она никогда не будет принята окружением. Никто не согласится быть рядом. Никто не захочет с ней общаться. Никто не будет с ней дружить так, как она хочет. Они все могут лишь игнорировать, отворачиваться, перешёптываться о ней, о том, какая она странная, больная.

  А она, забавно донельзя, такая наивная, глупая, примет любое слово, любую фразу, примет любую странность, лишь бы не грубость - да и там разве так ли сложно потерпеть, если потом погладят по голове, прижмут к себе тепло? Привыкает ко всему, словно податливая собака, счастливая получить и пьяный пинок, и нежное поглаживание.

  Лира чувствует, как Рэй напрягается от прикосновений. Невозможно не ощутить. В глазах замирает страх. Нельзя?... Девушка могла бы принести тапочки. Сделать так, как он скажет. Во взоре даже на мгновение играет проблеск надежды, но следом гаснет, поняв, что это всего лишь издёвка. Беловолосая слушает с таким тоскливым вниманием, с такой искренний настоящей болью, что впору вырвать себе сердце, лишь бы не чувствовать.

  Она не знает, что ответить.
  Не знает, потому что делает так, как привыкла.

  Потому что ведёт себя так, как ей самой понятнее был бы другой человек. Если бы Рэй вдруг заплакал, признался бы, что ему разбили сердце, она бы никогда в жизни не оттолкнула бы его. Никогда. Если бы он был бы в отчаянии, она бы бегала и утешала его, пыталась бы быть сильной и помочь ему. Она бы отдала свою душу ради каждого, кто близок ей или когда-то был.

  Лира до поразительного слепа. Почему она и раньше не видела, что музыканту это не нравится? Почему она не поняла этого? Казалось, словно стоит только обозначить, что она, счастливая, сделает все, что скажут, то этого будет достаточно, чтобы верить другому человеку о том, что он скажет, если что-то будет не так. И если бы Рэй словно бы сказал иначе, донёс когда-то, что ему больно, то она бы не стала делать ничего такого. Не стала бы влюбляться, словно это можно контролировать, не стала бы совершать какие-то действия. Но появившаяся девушка в постели Рэя, где когда-то спала Лира, помимо странной боли в груди, дала понять, что все у него будет хорошо. И беловолосая поверила в красивую сказку, считая, что ей, без сомнения, просто скажут, если будет что-то не так.

  Но не сейчас. Не тогда, когда она, разбитая, мечтающая не проживать этот день никогда, мечтающая содрать с себя кожу от отчаяния, лишь бы заглушить боль другой, сидит у ног друга, надеясь, что он обнимет и пожалеет.

  «Разве мы... Не были друзьями?»

  Странная тоскливая мысль рождается в голове - людям нельзя верить в той безграничной степени, в которой всегда верила она. Даже Алисия, артефакт, всегда обозначала, что легко предаст, стоит сделать что-то не так.

  Лира платит за слепоту отчаянием.

  Это не первый раз так. Чувство дежавю, словно когда-то ещё она что-то упустила, а потом осознала, что всегда была слепа, накатывает лавой на тело. Сжигает.

Больно.
  Больно от собственной глупости.
  Она может принять все, что нужно.

  Это как будто очень невкусное блюдо, но стоит только погладить по голове, стоит только попросить «сделай это для меня», как Лира с удовольствием залпом выпьет любую отраву. Беловолосая не принимает себя, но примет, иронично, даже мрачный взгляд музыканта.

  Только её никто не примет.

  Совершенно не сложно принести осколки своей сути на растерзание, не сложно посчитать, что такое отношение - все, что она заслужила своей влюблённостью. Невзаимной влюблённостью.

  Нужно было стараться лучше.

  Она ловит его... Возмущение в ответ на вопрос. Ловит его неудовольствие, но вдруг рука мягкостью опускается на белоснежные волосы, нежно гладит, словно Рэй наконец смиловался, порадовался, что она захотела остаться с ним, попросилась. Слезы благодарности с новой силой текут с глаз, Лира робко, неуверенно улыбается, подаётся навстречу прикосновениям, чувствуя, словно заслужила их, заслужила наконец уют, помощь, заботу. Ей же так больно, почему Рэй не был благосклонным с самого начала? Пальцы проводят по щекам, касаются тонкого подбородка. Лира выдыхает нежность и тепло.

Спасибо.

  А затем он жёстко тянет ее наверх, заставляя прочувствовать каждый позвонок в спине. Заставляя выгнуться и стоять пред ним на коленях, в ловушке крепкой хватки. Тонкие руки опираются на колени Рэя, даже не тянутся перехватить кисть, словно все происходящее - вполне заслуженное наказание. Он держит её за подбородок слишком гневно и злобно.

  Забавно, она принимает это с покорностью маленького щенка, который ещё не знает мира и может только замереть, испугавшись хищника. Иронично, что Лира могла бы запросто оттолкнуть Рэя: она сильнее его, она владеет магией, она может куда больше, чем он.

  Но стоит на коленях пред ним, замершая в хватке, рыдающая и глотающая слезы и боль.

Лучше бы не появлялась тут.
  Лучше бы ее не выкинуло сюда.
  Лучше бы осталась там.

  Бросилась бы в ноги спрашивать и умолять, выяснять, почему так все случилось. Поймала бы насмешливый взгляд. И взгляд, полный сочувствия и боли. Источником боли могла бы быть она.

  Лира по определению всегда виновата.

  Она стоит на коленях, задыхаясь от отчаяния. Стоит, готовая к казни - наигралась, ее бросили (в голове проще думать, что это так, что не она сама поверхностно торопливо решила, что этого достаточно, чтобы быть ненужной и сказать «прощай»), а теперь тот, к кому прибежала плакаться, мстит за каждую секунду, когда она отдавала все внимание не ему.

  Рэй не даёт сказать - да и смысл?

  И в ответ на колкость Лира прикрывает глаза, смахивает слезы согласия - она бы упала ему в ноги, умоляла бы также, если бы знала, что ему понравится. Что ему будет это нужно. Но в голове странное осознание - он напугается такой отдаче, в глазах мелькнёт желание поднять ее, поставить, согреть, убедить в чем-то приятном, поговорить нормально. Поэтому Лира вряд ли бы позволила себе такую вольность. Вряд ли бы стала вести себя так, зная, что причинит этим боль. Она была бы сильнее. Стояла бы ровно, звучала бы мягкостью и... Неизменно принимала бы. И сейчас даже кажется вдруг, что она приняла бы любую правду, любую истину, она смогла бы вдруг хотя бы ради памяти об этом теплом времени стоят ровно, смотреть с нежностью, пожелать счастья. Он научил быть сильной. Это уже тут, дома можно расслабиться, снять тугой корсет из золотых слов и желаний шагать вровень, забиться в угол и плакать, проживать эмоции. И тушить себя новыми порезами.

  В голове вдруг мелькает донельзя забавное и ироничное - Лире так много хотелось именно дать. Она могла бы нарисовать сотни картин. Могла бы пойти работать даже в самое опасное место. Могла бы обрести себя и потерять ради него. Это словно бы нормально - он мог попросить что угодно, и Лира была бы счастлива. Но казалось, словно это не нужно. Это чужое. Чуждое. Он никогда не просил о многом, никогда не просил ни дома, ни еды, только быть в порядке. И Лира отчаянно старалась. Быть в порядке даже не сложно, если есть на кого опереться.

  Быть в порядке в формате Лиры - самое большее, что она могла дать.

  И в голове почему-то отчаянная мысль, что она была в порядке недостаточно.

  Наверное, Лира и правда могла бы перед каждым вот так заискивающе и отчаянно плакать, каждого умолять ее не бросать, не оставлять, не предавать. Могла бы согласиться на любые требования и правила, лишь бы заслужить возможность быть рядом.

Гордость? Самоценность?
  Ха, были ли они когда-то?

  Рэй не позволяет плакать. Утирает горькие слезы. Склоняется лицом к лицу. Спрашивает про тело. Она молчит, но они оба знают - стоило лишь попросить. Что угодно. Она дала бы все, что у было. Даже если не было ничего.

  Ей остаётся только низменно постараться сделать что-то сейчас для Рэя, чтобы заслужить возможность остаться. Она даже не обижается на него за это все. Это заслужено. Он в праве сделать все, что угодно с ней, чтобы ему стало лучше.

  Почему-то сейчас думается о том, что снег невероятно чистый. И что было бы совершенно здорово себя стереть из этого мира. Сделать так, чтобы никто никогда не знал о ней. Чтобы никто, никогда от нее не пострадал. Стало бы всем легче? Ощутил ли кто-нибудь пустоту?

  Конечно, ни одно ее слово не имеет веса.

  Она молчит. Только рвано, медленно, через раз дышит. Иначе не позволено. Это нормально. Так правильно.

Конечно, она виновата.

  Стоило поступить иначе. Знать все заранее. Читать мысли. Спрашивать многократно. Проверять. Искать поводы не верить. Нужно было составить досье на Рэя, чтобы понимать его лучше. Стоило заранее знать, выучить, что он может сделать. Что каждый его поступок будет значить. Она не задумывалась никогда. Она верила, что ей все скажут обо всем. Скажут так, как говорит и она сама.

Но это не мир открытых бесконечных разговоров и взаимного принятия.
  Это мир, где она противна каждому фактом своего существования.

  Мир, где она действительно повелась на тепло и поддержку, чтобы осознать, что она такая не единственная. Впрочем, разве она когда-то уточняла, спрашивала о том, что это так?

Стоит спрашивать.
  Всегда стоит уточнять, проверять, перепроверять, следить.
  Было бы легче, если бы это было бы шуткой.
  Жестокой, ненормальной шуткой.
  Лира бы не обижалась бы.

  Она не обижается и на Рэя, только пугливо и принимающее смотрит подобно щенку, который пойдёт следом несмотря ни на что. Лира обняла бы его. Даже сейчас.

  Если он сердится, если он злится, если он ненавидит ее, то девушка все равно его любит. Их обоих. Всех. Это словно бы странная необратимая истина - как бы жутко с ней ни поступали, как бы ужасно ни было, она все равно любит. Даже Алисия, которая то и дело сходит на издёвки, любима Лирой.

Это что-то странное. Ненормальное. Неестественное.

  Она была настоящей. Искренней. Всегда. И если она бы только знала, что это важно, что это нужно, то она бы прибежала тут же, она бы сделала практически всё угодно. Рэй выплёвывает слова злобно, дико, и Лира смаргивает слёзы, выражая такую глубокую отчаянную боль, что если бы она могла бы сгинуть во тьму в тот же миг, то, без сомнений, сделала бы это. Но не может. Знает, что он должен всё сказать. Выразить себя. Опустить её на самое дно, отомстить – пожалуйста, она вся его! Ей не сложно, совершенно нет!

  Она не двигается, когда он спрашивает, было бы это правдой. Только скорбно опускает веки вновь, принимая его недоверие, принимая каждую эмоцию, словно яд, введённый в вену человеку, жаждущему несокрушимо жить.

  Лире низменно хочется умереть.

  Поэтому она глотает токсин подобно воде, ощущая, что всё чертовски правильно. Да. Стоило её только ранить, стоило только чему-то пойти не так, и она прискакала к Рэю, в надежде, что он утешит и поймёт, что она подарит тепло, скажет, что всё хорошо.

    В голове тошнотворная мысль о том, что если бы её только не выкинуло бы аномалией, если бы только тогда не спёрло бы дыхания от боли, если бы только она не сказала бы те слова, не удалила бы профили, не чувствовала бы сейчас тревогу в груди, панику в глотке, то всё можно было бы исправить. Она бы просто поговорила. Она бы приняла. Она бы не появлялась здесь. Не вела бы себя так.

    Лира отвратительна сама себе.

    Не приняли тут – она мечтает вернуться обратно и переиграть, словно один из ножей не так сильно пронзит сердце.
    Лира знает, что она не сможет физически, как бы ни хотела, поговорить с ним.

    Не сможет вымолвить и слова, начнёт только булькать словами, плакать, заливаться изничтожающим отчаянием под сочувствующий взгляд карих глаз. Лира почти видит этот момент. Не знает, истина это или фантазия больная, но она уже не верит, что сможет что-то исправить. Она не знает, когда и где ошиблась. Она не знает, сможет ли когда-то посмотреть в эти глаза и принять реальность.

    Рэй...
    Рэй...

    Лира заслуживает каждого момента, который происходит с ней.
    Заслуживает каждое злое слово и злобное желание её удавить.

    Она просто не заметила, оступилась, ошиблась, старалась слишком не туда, не увидела, не поняла, забылась. Забыла о том, насколько было плохо Рэю. Игнорировала этот момент. Думала, что просто этап такой. Не понимала вовсе, что она своим вниманием к другому причинила боль. Не верила, что может быть важна. Не осознавала собственной значимости.

    Да была бы Лира хоть в самом деле хотя бы раз важна кроме момента бесконечных попыток угодить, подстроиться?

    Рэй убирает руку, не выдерживая отвратительности той, кто прибежал к нему после своей романтической неудачи. Белоснежная девушка опадает на пол, опускает голову, признавая то, что в мире нет спасания. Никто её не выслушает. Не услышит.

    Бежать к Алисии?

    Конечно, она настолько одинока, что у неё даже нет того, кто принял её бы такой разбитой.  Только артефакт. Смешно.
    Мотает головой. Нет, конечно, нет, она не будет возлагать на него ответственность. Войти сюда было ошибкой.
    Но...

    В голове странная мысль – «разве не я тебе помогла? Не я всё это дала? Так почему ты сейчас не рядом, а отталкиваешь меня? Почему после плена ты мне помог, а сейчас – нет? Потому что я сознательно выбрала не тебя, не зная, что ты рассчитываешь, что я выберу тебя?»

    Хочется возмутиться. Жаль, он не видит её нахмуренного лица. Эй, Лиру нельзя бесконечно вот так унижать! Два отвержения за сегодня – это слишком много для неё! Ногти скребут кожу рук. Так не должно было быть. Неужели она действительно мало старалась? Неужели можно вот так послать все её старания?

    Хочется напомнить, чья это квартира и кто помог ему. Хочется сказать, что он обязан выслушивать её, когда ей плохо. Он обязан хотя бы объяснять! Неужели в этом так много, неужели это настолько неподъёмно? Лира шумно выдыхает. Злость, отчаяние, обида застилают разум. Она просто была готова отпраздновать свой последний день и умереть! Она хотела сделать приятно! Ну почему, почему никому это не нужно? Неужели ей бессмысленно хоть что-то делать, если ничего никогда не получается?

   

Хватит!

    Он скажет – больная.

    — «Тогда я убью себя», — безмолвно шепчет, подрываясь вдруг с места.

   В голове штиль. Как поступать правильно? Как делать так, чтобы всем нравиться? Какой стоит быть, чтобы заслужить чьё-то внимание? Содрать с себя лицо, притвориться Алисией или кем-то иным? В моменте кажется, что Лира полная неудачница, способная привлечь к себе только артефакт, который то и дело норовит сбить сознание с верного пути, отомстить за что-то. А зачем жить, существовать в мире той, которая обречена быть вечно отвергнутой каждым? Зачем Лиру всё ещё не убили? Почему? За что она жива?

  Отчаяние сводит с ума.

  Хочется забиться в угол и рыдать, разбить себе голову о пол, раздробить череп, исчезнуть, умереть, сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать этого непрекращающегося отчаяния. Зачем, зачем она сбегала? Стоило умереть ещё тогда. Стоило сделать так...

  А Рэй? Нет. Нужно о нём подумать. В качестве извинений оставить ему всё. Попросить никогда не говорить о том, что случилось. Никогда.

  Но почему он о ней не подумал сейчас?
  Почему они не говорят нормально?
  Почему он игнорирует каждую её попытку загладить вину?
  Он не видит, насколько ей плохо?

  Лира срывается, переступая через колени Рэя. Он мог бы подумать, что девушка унесётся сейчас прочь, но она, ведомая выжженными нервами, отвращением себя из мира, который ее совершенно не принимает, бросается к стойке с ножами, которая почти что с нежностью смотрит на беловолосое отчаянное создание.

Почему она должна куда-то уходить, умирать тихо, если так много делала для Рэя?
  Все, что она может — это сыграть в игру, где на кону будет ее жизнь.
  Интересно, сможет ли он не принять её жизнь? Отвергнуть?

  «Рэй, давай сыграем! И если умру, если умру, то значит, в этом всём никогда не было смысла»!

  Они оба знают, что она не остановится. Не сейчас. И когда пальцы охватывают рукоять ножа, вытягивают из стойки, Лира чувствует вдруг такую потрясающую правильность, что впору рассмеяться.

  Ей кажется, даже и правда смеётся надрывно. Замахивается к горлу, желая развернуться и посмотреть в глаза Рэя, увидеть в них хоть что-то тёплое, прежде чем острие пронзит кожу, прежде чем кровь окропит платье и пол.

  Ей даже не жаль, что ему придётся убираться.

  Но Рэй всевидящий - он запросто предугадывает ее действия, рывком оказывается рядом, прижимает к столу и перехватывает кисть, не давая себя ранить. Он сжимает так больно и сильно, что Лира пищит, скулит и тут же пугливо роняет орудие на пол. Оно со звоном ударяется о пол, ненужное более здесь.

  Лира хотела угрожать, поставить на кон свою жизнь, проверить его, понять, есть ли в ней хоть какая-то ценность кроме нежелания видеть ее трупом. Она отвратительна. Смотрит в чужие глаза и опускает голову в стыде. Теперь от не позволит быть тут. Точно не позволит.

  Рэй слишком легко ее читает и понимает.

  Манипуляторша. Маленькая дрянь.

  Она жалеет тут же о том, что сотворила. На что решилась.

  В отчаянии, что собственная жизнь ей снова не принадлежит, Лира заливается слезами и истеричным, нервным смехом, медленно обмякает, желая лишь забиться в угол.

  — Что мне делать?.. Я ужасна. Я не хочу жить. Прости, прости меня, я уйду, я не могу так больше, — плачет, снова и снова запуская карусель страданий, словно из этого и только состоит ее жизнь.

  Она цепляется за Рэя, за его футболку, дёргает на себя в отчаянии и понимании диком, что уже ничего никогда не изменит.

  Никогда.
  Это даже иронично.

  Быть достаточно светлой, но иметь на сердце слишком черную тьму.

  Она знает, что будет ещё больше отвратительна Рэю. Знает.

  И, раз терять больше нечего, она, сквозь непрекращающиеся рыдания, бормочет:

  — Ты говорил, тебе все равно, уйду я или останусь... Давай я останусь на пару дней, посплю тут, на кухне? Я не буду тебя стеснять. Я заплачу, — хнычет, не в силах замолчать. С носа капает черная кровь, и Лира лишь размазывает ее по лицу - «посмотри, насколько мне плохо из-за твоей жестокости ко мне...»!

Впору даже топнуть ножкой.

[Рэй Вудсон]

Она ставит на кон все, и кажется, что так было всегда, так случалось каждый чертов раз, но Рэй все равно чувствует приступ паники, когда Лира срывается с места точно по команде. Это своеобразная гонка, перманентная, непрекращающаяся, но только уровень сложности в этот раз возрастает. Девушка выходит за грань, когда перестает кидаться словами-угрозами, намекать на худший исход. Она просто делает то, что столько раз грозилась сделать, и Рэй читает ее замысел еще до того, как она достигает кухонной тумбы. В момент, когда рукоять ножа оказывается в ее маленькой ладошке, он уже рядом.

Рядом.

Ты ведь об этом просила минутой ранее, правда? О возвращении к потерянной близости, о разрушении стены, возникшей между двумя корчащимися от боли душами, изранившими друг друга по глупости?

Пальцы Рэя на ее тонком запястье смыкаются намертво. Он и не думал прежде, что может вложить в хватку столько силы. Это, должно быть, больно, но иного он и не хочет. Девичий обреченный смех обрывается в момент удара ножа об пол, и парень зачем-то отталкивает ногой куда подальше орудие несостоявшегося самоубийства. Как будто Лира вырвется в любую секунду, чтобы завершить начатое. Как будто станет пытаться снова и снова, успокоившись лишь тогда, когда лезвие встретится с тонкой кожей шеи. Когда тело начнет стремительно терять кровь, и кровь эта останется на его руках: горячая, липкая, глупая жизненно важная жидкость, не желающая струиться дальше по сосудам. Уставшая смертельно от заточения в извечно стремящемся к собственному концу теле.

Рэй хочет закричать от бессилия и злости, жаром разливающихся от груди до кончиков пальцев, потому что ни одно слово, ни один речевой оборот не будет достаточным, чтобы выразить животный гнев, распустившийся в нем в тот момент, когда он понял, что Лира намеревается сделать.

Абсурдно. Так абсурдно, что ее решимость – настоящая, ненаигранная. Она правда была готова убить себя, замахнулась даже, но желала быть остановленной столь же сильно, сколь сильно хотела умереть. Позволила ему выбирать, вынудила-таки взять ответственность за ее жизнь; наплевала на то, что Рэй запретил ей так с ним обходиться, и этим грязным ходом обеспечила себе неизбежную победу. Любой из исходов был идеальным исходом для девушки ровно настолько, насколько они оба были недопустимы для музыканта.

Сжимая ее запястье, он смотрит мрачно и холодно сверху вниз, но чувствует, точно теперь это он опустился на колени у чужих ног. Сдался, покорился обстоятельствам, отыграл свою роль по написанному сценарию, как жалкая марионетка во власти истеричного кукловода. И весь его праведный гнев, любое слово, что так естественно хочется сказать, тоже идеально в этот сценарий впишутся. Потому что не может быть иного пути. Потому что лишь в таких вопросах, как жизнь и смерть, все всегда до очевидного просто.

Покорись, ведь пришло время заплатить по счетам. Пришло время отдать все, что требуется, чтобы оправдать оказанную помощь. Стать выгодным вложением, - и плевать, что не было никакого контракта, пунктами которого это предусмотрено.

Она ничем не лучше тех, кто ломал его многократно. Ничем не лучше того, кто годы назад, дав толчок его карьере, воспользовался его телом, - разница лишь в валюте, которой нужно уплатить долг.

Но Рэй не согласен.

Он отпускает Лиру, но лишь для того, чтобы замахнуться: пощечина звучит звонко и чисто, отзывается жжением в ладони. Никогда прежде Рэй не бил девушек, мало того, в нем не вскипало даже до этого момента такое неотвратимое желание причинить боль, обескуражить, поставить, в конце концов, на место. Он смотрит на свою дрожащую руку так, точно та ему не принадлежит, прислушиваясь к противоречивым ощущениям от содеянного.

Она это заслужила.

Но заслужил ли он? Неужели нет иного пути отстоять свое право на выбор, на свободу от чужих манипуляций, кроме как стать воплощением того, что привык презирать? И как теперь смотреть в глаза Лире, как смотреть в глаза собственному отражению, если не со спасительно сладкой ложью в мыслях о том, что более правильного решения не было? Он просто хочет быть услышанным. Он просто хочет, чтобы она остановилась, хочет разомкнуть круг Лириной жалости к себе. Заставить в повисшей тишине увидеть его, надорванного, разбитого, запутавшегося, и протянуть к нему руки не из жажды помощи, но из принятия.

На мгновение в груди становится потрясающе пусто. Хлесткий удар точно вбирает в себя все то отчаяние, что заражало лихорадкой мысли. Рэй закрывает глаза и проваливается в теплую, мягкую тьму, но очень скоро во мраке сознания тревожным огоньком все же загорается ощущение неправильности совершенного. Базовая установка. Предохранитель, срабатывающий всякий раз, когда он приближается к черте, шаг за которую сделает его тем самым «плохим человеком». Субъективно, без учета обстоятельств.

- Иногда мне кажется, что мы обречены совершать ошибки, сколько бы ни старались их избежать, - говорит как будто невпопад. Хочется коснуться Лириной щеки в месте удара без тени издевки, без кнута, сопутствующего прянику. Хочется оставить на бледной коже легкий и нежный поцелуй. Пожарище чувств, закручивавшихся в узел негатива, близкий к ненависти, рассеивается паром.  – И может ты и ужасна в своих поступках, но посмотри на меня теперь. Мы ведь стоим друг друга, правда? Что бы мы ни делали друг для друга, нам всегда будет этого мало. Но ни один из нас не умеет говорить об этом открыто. Поэтому мы говорим так, как умеем.  

И Лира снова плачет, хватается за него, но в этот раз он не отталкивает. Мягко обнимает ее за плечи, даруя неожиданную, но такую нужную с самого ее появления реакцию. Это оказывается поразительно просто: прижимая к себе хрупкое трясущееся тело, он чувствует спасительное облегчение. В голове все еще звучат гадкие мысли, обида никуда не исчезает, но теперь кажется, что это правильно. Наверное, ему нужно было ощутить, как злость захлестывает, накрывает с головой, чтобы осознать, насколько важно просто быть рядом с ней. Не отпускать. Быть в ответе за каждую из ее эмоций: и за отчаянное желание покончить со всем, и за горькие слезы, и за чистую привязанность, которая никуда не делась.

Она снова принадлежит ему и только ему. Она снова в его власти. Все возвращается на круги своя.

- Это твой дом, - он благодарен Лире за то, что она не сказала об этом первая. Готовая лишить себя жизни, она, тем не менее, не стала грозиться, что лишит его дома. Извращенная манипулятивная забота – единственный вид заботы, что они готовы дарить друг другу. И это даже не раздражает, стоит разрешить себе осознать, что это обоюдно. – Не обязательно спать на кухне. В комнате нам обоим хватит места.

[Лира]

Она обмякает, испуганная, нервная, замершая в бесконечной истерике. Осела бы на пол, но Рэй крепко держит кисть, не позволяет поддаться слабости. Он ещё не закончил. Нож отлетает в сторону, с шумом прекращает путешествие по полу.

  Лира смотрит в чужие глаза, холодные, мрачные, жестокие. Рэй победил смерть. Он победил ее желания. Теперь она готова сделать для него все, что он скажет, лишь бы снова заслужить прощение. Лишь бы заслужить хотя бы мизерный шанс на принятие. Мужчина не отпускает кисть, держит столь сильно, что рука пульсирует болью. Лира куксится.

Рэй отпускает.
  Замахивается.
  Мгновение.
  Лира обречённо жмурится.
  Хлёсткая пощёчина откидывает голову в сторону. Краткое скуление забитой собаки на секунду оглушает кухню.
Больно.
  В ушах звенит.

  Лира медленно кивает. Она согласна. Это заслуженно. Это даже не так сильно больно. Хочется верить в это. Пальцы тянутся прикоснуться к красной щеке. Жжение отпечатком печали ложится на кожу. Лира опускает голову. Должно быть, Рэй злится, что она вынудила его спасать ее. Злится, что она пришла сюда. Сердится, что воспользовалась им. Он просил, говорил, чтобы она не перекладывала ответственность за свои чувства и действия. А Лира...?

  Сыграла в игру, где если Рэй спасёт, то покажет хотя бы чуть-чуть, что она нужна ему не в виде трупа. Если нет - всю жизнь будет винить себя, что не смягчился, когда она нуждалась в нем.

  — Прости, — бормочет снова, словно этим ударом он мог получить извинение с нужной ему интонацией. Лира затихает. Сжимается, становится даже немного меньше.

  Он говорит так странно и растеряно, словно они оба наконец выдохнули напряжение ее истерики. Рэй произносит слова столь спокойно и здраво, что Лира неуверенно приподнимает голову, заглядывает в глаза музыканта. След от удара горит на ее щеке горячим напоминанием.

  — Я буду стараться лучше для тебя, — произносит потеряно и жалобно, цепляется за чужие фразы, в голове тут же заметки строгие - следить за Рэем, за тем, что он делает и на что намекает. Постараться ему объяснять. Приобретённый навык говорения словами через рот Лира все ещё намерена воспроизводить до конца своей жизни. Это то, чему она обучена. То, что стало неотъемлемой части ее сознания. — Я буду стараться говорить. А ты можешь делать, что хочешь... — объясняет, ничуть не расстраиваясь, что Рэй может не захотеть ее слушать и не захотеть что-то объяснять. — Для меня ты всё ещё прекрасен, и ты сделал все правильно. Я ужасна, что решилась схватить нож. Я благодарна тебе, что ты остановил меня. И нет ничего страшного в твоей реакции, я понимаю, — шепчет потеряно, ощущая, что совершенно ни в чем не винит Рэя. Да, он ударил ее, да, повёл себя нехорошо - но у него ведь были причины? И он всё ещё будет принят Лирой таким, какой он есть, даже если он снова и снова будет делать плохие вещи с ней. Она... Не против.

  Совершенно неожиданно Рэй обнимает за плечи. Прижимает к себе. И Лира, с отчаянием, со слезами жмётся потерянным котёнком, выплакивает в футболку весь страх и ужас. Она знает, что он может ударить снова. Знает, что может предать и намеренно сделать больно. Знает, что она ему не нужна. Знает.

  Но всё ещё в этих тёплых объятиях чувствует себя... Защищённой. Он возвышается над ней, стоит высокий, с вьющимися волосами, с целями и планами на жизнь. С огромным будущим.

  И все ещё ему не нравилось, что она была не с ним.
  Но нравилось, что сейчас она здесь.
  Это даже забавно.

  И Лира, словно неспособная взвесить все "за" и "против", решает отдаться первому теплу, что греет ее сейчас. На самом деле, сделав с ней Рэй что похуже, она бы все равно была бы счастлива его объятиям.

  Потому что сейчас, когда ее сердце разбито, он готов принять хотя бы один ее осколок. И Лире этого достаточно.

  Рэй напоминает, что это ее дом. Но девушка мотает головой.

  — Он для тебя, и мне важно знать, что он твой, — и это не она минутами ранее думала о том, что ему стоит напомнить, благодаря кому он имеет крышу над головой. Но сейчас эта злоба исчезла. Испарилось все. Лира тяжело вздыхает. Рэй произносит, что в комнате им хватит места, и девушка загорается вдруг отвратительной, низменной идеей создать повод, чтобы ее бросили. Чтобы была причина, по которой ей предпочли другого. И неважно, что эта причина будет после момента выбора, важно лишь то, что у Лиры будет для себя доказательство, повод думать о том, что это все правильно и заслуженно.

  Поэтому она с такой покорностью готова отдаться Рэю, словно он мог бы не понять, не прочитать в ее глазах то, чего она хочет. Унизить себя через него. Опуститься с его помощью на самое дно.

  Если бы Лира могла бы быть отвратительнее, то только так.

  Но девушка не произносит просьбу, не сообщает о своём грандиозном плане. Она даже молчит, лишь отводит взгляд, зная, что сегодня уже истратила свои билеты на прогулки на самое дно. Щека все ещё горит.

  — Ты на меня больше не злишься? — заискивающе заглядывает в глаза, считая себя и только себя виноватой в сложившемся дискомфорте. — Я так хочу спрятаться от всего мира, Рэй, в твоих руках, — кладёт голову на грудь, вслушивается в ритм сердца. — Так ты чего-нибудь хочешь? Я готова сделать это для тебя, — «готова заплатить за каждую секунду, когда ты выбираешь позволять мне быть с тобой».

  Конечно, сейчас больше всего на свете она хочет попросить странное - чтобы он буквально уничтожил ее, размазал по полу, заставил сделать нечто ужасное и совершенное жестокое, но с ужасом для себя Лира осознает простое и банальное: Рэй уже знает, чего она хочет. И он, скорее всего, будет против. Он слишком хорошо ее читает. Он не будет вписываться в ее желания и требования, не возжелает быть проводником в страдания, покуда это будет ломать и его психику тоже.
Впору заплакать от отчаяния.

  — Что я могу попробовать сделать для тебя, чтобы тебе понравилось, Рэй? — обнимает его тесно-тесно, смотрит снизу вверх, дрожит. В глазах слезы и желание угодить, абсолютное доверие и принятие, где, что забавно, Лира готова к тому, что он поступит по отношению к ней жестоко, но это не изменит ее отношения к нему.

  Она пытается быть себе противной. Пытается жаться к Рэю, чтобы выцепить для себя хотя бы клочок доказательств, что с ней поступили правильно. Кому нужна та, кто сразу льнёт к другому? Поэтому Лире необходимо отыграть губительный сценарий, воспользоваться Рэем, чтобы ощутить себя в своих страданиях правильно.

  Как жаль, ужасно жаль, что он мог бы считать каждую ее эмоцию и каждое тайное желание по одному лишь взгляду. Поэтому она безмолвно извиняется снова и снова, жалея сотни раз, что не может забрать чужую боль себе.

Всю их боль.

[Рэй Вудсон]

Они оба ужасны.

Рэй знает это наверняка, знает абсолютно точно. Пока пальцы путаются в белой паутине волос, а Лира извиняется тихонько, оправдывая и его ядовитые слова, и нанесенный удар, в нем ничего не вздрагивает, не сжимается от чувства вины. Он понимает, что все, что они говорят или делают – нездоровое, неадекватное, общественно порицаемое. В пору отменить их обоих. В пору ставить крест на музыкальной карьере, просочись за стены их квартиры хотя бы даже часть жестоких слов, им произнесенных.

Ничего страшного.

Лира его успокаивает, словно ему, а не ей нужны эти слова, и Рэй крепко целует девушку в макушку, прижимается к ней щекой. Это очень привычный, правильный и теплый для него жест: с идеальным балансом чувственности и целомудрия, с легкой щепоткой собственничества. Лирины слезы делают его футболку влажной и заставляют снова дрожать его ладони: ему снова тяжело смотреть на ее плач теперь, когда волна ярости разбилась о его собственные слова и поступки. Злобы было достаточно на сегодня: пришло время успокоиться и восстановить связь между ними. Укрепить, заново вырастить ее, такую же прочную, как она была до лжи Рэя о девушке, до отношений Лиры, до момента, когда они оба стали скрываться и молчать, неизбежно идя к тому, чтобы взорваться всей силой нездоровых чувств сегодня.

Он отстраняется на каких-нибудь пятнадцать сантиметров. Просто чтобы коснуться дрожащими пальцами щеки и подбородка. Просто чтобы мягко утереть кровь с лица Лиры, что продолжает капать из носа. И попросить этим жестом: прекрати это. Ты же можешь, правда?

- Нет, Лира, я больше не злюсь, - они встречаются взглядами, и музыкант видит полную преданность в глазах напротив. Берет ее маленькую ладошку в свои, держит, улыбаясь успокаивающе. Не в полной мере искренне, но достаточно искусно, чтобы Лира поверила мягкому изгибу губ. Она слишком чувствительна по сути, вдвойне – сейчас, и Рэй, не намереваясь и дальше разыгрывать семейную ссору с летающими по кухне ножами тарелками, старается во благо их общего спокойствия. Пришло время вновь примерить маску эмпатичного, понимающего, всепрощающего друга. Так будет проще, будет лучше для них обоих. – А еще я никуда не денусь. Если хочешь прятаться в моих объятиях – прячься, пока у нас ноги не устанут стоять на одном месте, - музыкант обнимает Лиру снова, и тонкие руки ответно обвивают его, прижимают к себе, замерев на спине.

Он не отвечает, ведь ему ничего не нужно. Только успокоить ее и себя, погрузиться в не напрягающую тишину комнаты, сконцентрировавшись на тепле тела эона. Могущественная долгожительница, обладающая магией, творящая чудеса своими слабыми руками, что слабы лишь на вид, - она так беспомощна в его объятиях. Это еще один обман, о котором они обоюдно договорились без слов: Лира позволяет Рэю чувствовать, будто он сильнее, будто у него есть здесь реальная власть, которую в случае чего он сможет доказать мощью собственного тела. Взамен он предлагает ей поверить, что можно укрыться от мира в его руках, что здесь ее никто не достанет, не тронет, не причинит боль еще большую, чем та, которую неоднократно причинял ей Рэй.

Их маленький уютный кокон - квартира Лиры музыканта. Каждый из них может вернуться сюда зализать раны, - и получит то, чего хотел, в конце концов, даже если сперва придется хлебнуть чужой боли бонусом, преумножая собственную.

Лира дублирует вопрос (хотя, кажется, она задает его отнюдь не второй раз), и что-то в словах, что-то в ее тоне заставляет гадкие мысли начать копошиться в голове Рэя. Он знает, что она говорит именно так не зря: точно проверяет, захочет ли он ею воспользоваться. И, что поразительно, он не исключает вероятность наличия у нее надежд на худший исход. Прекрасный шанс не только угодить парню, но и наказать себя и физически, и морально. Поразительно, насколько стирает все грани такая вероятность, делая невозможным докопаться до правды и понять, кто из них сильнее виноват. 

Насколько же бездонные сосуды они оба, если пьют и пьют друг друга, высасывают капля за каплей, но все никак не иссушат да не насытятся?

Он представляет, что поступился последними из своих принципов.

Представляет Лиру на коленях. Ее руки разбираются с его ремнем.
К горлу подступает тошнота.

Не дождешься, изломанная, больная, жестокая девочка. Но если ты так хочешь сделать что-то, не так сложно будет сгенерировать пару вариантов.

- Я все же хочу, чтобы ты сделала кое-что. Независимо от того, как это прозвучит, я прошу тебя поверить: это лишь для твоего блага, - как-то раз, уже давно, он применял подобные формулировки в диалоге с девушкой, с которой пытался сдуру построить отношения. Был окрещен манипулятором да абьюзером, - справедливо, наверное. – Я хочу, чтобы ты отдала мне свой смартфон на время, если планируешь остаться здесь. Со мной.

Он выдерживает паузу, чтобы понаблюдать за ее реакцией. Не ожидает, тем не менее, что последуют бурные возражения. Если она признает его право распоряжаться квартирой, если умоляет остаться, если отчаянно хочет выслужиться, то, пожалуй, не посмеет отказать Рэю в такой маленькой просьбе. К тому же, объяснить он и правда может: неважно, насколько адекватно прозвучат объяснения.

- Он может попытаться связаться с тобой. Если это случится, я не хотел бы, чтобы ему это удалось,- слова так отчаянно сочатся ревностью, что кажется важным не ставить на этом точку: - Сейчас тебе необходим покой. Он сильно ранил тебя, и я считаю важным исключить возможный контакт. Я не позволю ему вновь появиться в твоей жизни и пустить ее под откос, едва ты только начнешь восстанавливаться, - Рэй делает небольшой шаг назад, разрывая контакт тел, и требовательно вытягивает вперед ладонь. - Ты сможешь сделать это для меня? Обещаю, что сообщу, если с тобой попробует связаться кто-то действительно важный.

До неприличного приятно представлять, как он нажимает на "ответить", но лишь с той целью, чтобы послать собеседника к черту.

[Лира]

    В ответ на то, что с губ трепетом сходят суетливые слова утешения, поддержки, Рэй с чувством целует Лиру в макушку, выражая этим глубокие добрые чувства. Так ей думается. Так верится. И в глазах почему-то отчаянно печёт от мысли: её простили. Больше не злятся. Больше не будут ругаться. Он жмётся мирно и искренне щекой, оберегает, погружает в свой запах.

    Сигареты, усталость, пиво.

    Тошнит.

    Она обожает этот запах.

    Это странно: мучиться, страдать, но неизменно желать быть рядом и искать эти черты, запахи, чувства, ощущения, потому что помимо боли и страданий есть всегда после этого потрясающая похвала и принятие. Заслужила. Это словно после мучительного удушья наконец сглотнуть воздух. Чувство удовлетворения, правильности происходящего кружит голову – в ногах вязкая слабость. Тело, подверженное стрессу и болью, едва ощущается своим. Перед глазами пелена слёз, пелена странной непонятной лёгкости. Вот-вот перестать дышать, и сдуется, прекратить существовать. Неужели она пережила самое страшное? Неужели всё правда так?

    Рэй отстраняется. Этого достаточно, чтобы сердце сжалось в страхе. Но то лишь жест заботы – пальцы утирают щёку, стирают кровь с носа. Лира поднимает глаза на парня – он просит, нет, требует, чтобы она прекратила это. Позаботилась о себе. Прекратила выпрашивать у него сверх должного, прекратила всеми силами намекать на то, чтобы он уберёг её, сделал что-то для неё. Он не даёт себя привязать безграничной заботой.

    Любой бы отрёкся от неё, если бы попытался дать всё, что ей нужно.

    Поэтому Рэй мягко намекает, что никогда не соизволит опуститься до этих рамок.

    Лира грустно кивает: сердце кусает одиночество, но она послушно исцеляет себя, магией заставляет кровь исчезнуть, высушивает футболку и смахивает слёзы. Жаль, нельзя себя заставить не чувствовать. И стоит ей только привести себя в порядок, Рэй отзывается благословением: он правда больше не злится. Он правда простил. Улыбка нежности кажется совершенно искренней. И прикосновение руки к руке до глубины сознания доверительно. Он обещает никуда не деться, позволяет прятаться от всего мира у него в объятиях.

    Больно.

    Как же поразительно больно звучат эти слова. Сердце сжимается осознанием, что она это всё слышала, и что итог был такой же. И сразу же в голову бьёт отравляющая мысль: они все красиво говорят, но в этих словах нет ничего вечного, правдивого, нет ничего, что могло бы дать уверенность. И Лира принимает тот факт, что Рэй никуда не денется в эту секунду, в этот миг, но дальше, через удар сердце, через минуту она никогда не узнает, какая девушка покорит его сердце, какая музыка поведёт его сознание, заставив оставить беловолосую. Это всё просто, слишком очевидно и понятно – придёт день, когда парень просто обозначит, что ему не до неё.

    В ответ получается только слабо улыбнуться, и хрупкое израненное доверие рассыпается осколками вазы. Она обнимает его, решая, что, если всё же Рэй решит оставить её, в этот раз она просто при нём убьёт себя.

    Это ведь так просто.

    Когда он соглашается на желание Лиры угодить ему, беловолосая сразу кивает. Даже не дослушивает. Любое благо, которое решит, будет принято ею с большим энтузиазмом. Она хочет заслужить то, чтобы он не выгнал её и завтра. Ведь если будет всегда угождать и заботиться, то, быть может, у него будет меньше желания устать от неё и оставить? Нужно постоянно стараться, даже если этого никогда не достаточно, чтобы его привязать рядом с собою.

    — Хорошо, — безропотно выдыхает, не считая эту просьбу неправильной. Она моргает пару раз, обдумывая причины. Пожалуй, она понимает. Она и сама была не против спрятаться от всего мира и отдать Рэю все способы связи, потому что прикасаться к любой возможности что-то исправить, изменить, починить было бы слишком больно. Было бы слишком мучительно.

Кожа горит от одном лишь воспоминании о нём.

    Лира опускает голову, слушая объяснения. Это очень больно. Любое слово, упоминание, жест, намёк... Что угодно... Оно всё сквозит такой невероятной болью, что, если бы девушку проткнули бы ломом, этого всё равно было бы ничтожно мало, потому что никакая физическая боль не сравнится с ментальной. И впору заплакать, забиться в угол, но сил нет на вторую истерику, и нет сил бороться с собою. Мышцы болят, сводит спазмом отчаяния.

    Конечно, она не произносит, что он для неё всё ещё важен. Только как-то глупо и непонятно для себя улыбается, будто бы огрели чем-то тяжёлым по голове. И перед глазами та самая сцена, считанная предательством диким. Лире достаточно достать из кармана устройство и положить на ладонь Рэя. Белый телефон с мягким брелком кажется сейчас путём в агонию.

Объятия паутины кажутся безопаснее, чем собственная жизнь.

Парень может запереть её в ментальную клетку, очертить тугие невыносимые границы, но этого будет достаточно, чтобы девушка верила, что, пока они есть, она ему действительно нужна. И пусть сейчас голову бьёт противоречие – он в любой момент может отказаться от неё также, как бы что ни говорил и не обещал. Она заранее обесценивает любую значимость, потому что терять было бы слишком больно и невыносимо.

    Лира, к своему удивлению, понимает прекрасно, что именно происходит: она соглашается на чужой контроль, потому что только этот метод дарит ей хоть немного покоя и безопасности.

    — Он твой столько, сколько ты захочешь. Я всё равно не хочу больше никуда выходить и публиковаться, — забавно, как легко чужой поступок может повлиять на её жизнь. Надо учиться быть иначе. Но пока... Пока она не в силах. Нужно пережить. Нужно справиться. — Делай с ним что хочешь, — хмуро мяучит и тут же обнимает, заглядывая в глаза.

— Можно я сейчас лягу спать в твою постель? Я... Я слишком устала и слишком хочу забыть этот день. Если можно... ты полежишь со мной, пока я не усну? — грустное жалкое пожелание завершить свой день сейчас же. И желательно в тёплых руках того, кто всегда может причинить боль и истерзать сознание, но кто сейчас, кажется, готов уступить и сойти на тихую заботу.

    Если она заслужила.
   
    Пальцы почти требовательно сжимаются на его футболке.

    — Пожалуйста.

    Он выражает тихое согласие – этого достаточно, чтобы Лира неспешно, робко и совершенно неуверенно ступила прочь из кухни. Кажется, словно сделай что-то не так, и Рэй передумает, скажет, что пошутил. Что ему должна позвонить его пассия, должен кто-то прийти, случится что угодно, где беловолосая должна уйти. Но этого не происходит. И чертовски длинный путь до постели кажется слишком утомительным. Лира без сил валится в постель, переворачивается на спину, совершенно грустная и тоскливая протягивает руки к Рэю, чтобы он опустился ниже и обнял её. Ей хочется плакать от мыслей, что она хотела бы получить. Хочется рыдать от отчаяния и понимания, что он уже всё знает, и он никогда не посмеет играть с ним в опасные жестокие игры, если они ему не будут нравиться тоже. В её слезах вся горечь расставания и всё сожаление о том, что случилось и будет происходить дальше. Режим самоуничтожения не завершён до конца, хочется напиться, закурить, испортить своё тело, жизнь, сделать что угодно... Но вместо этого Лира лишь тянется к парню, грустно и тоскливо кусая его за плечо – быть может, в этом она смогла бы выразить всю свою боль и отчаяние? Заплаканные глаза закрываются.

    Она принимает новые правила жизни, зная, что не сможет оставаться одной или с Алисией, что ей нужен кто-то, кто опустит на дно бездны и заставит жить несмотря ни на что.

    В голове даже вертится обещание самой себе не резаться, не совершать ошибок, не вредить себе, пока Рэй рядом и может увидеть это.

[Рэй Вудсон]

Телефон ложится в его руку, и почему-то с этим маленьким жестом абсолютного доверия на сердце становится чуточку легче. Теперь Рэй видит абсолютно ясно: она его, она опять доверяет ему свою глупую душу, и тяжесть девайса на ладони ощущается как обещание. Очередная клятва по требованию, выпрошенная без унижения. Он знает, что разбитая и растоптанная Лира – слабый, ведомый человек, которого без усилия можно подчинить своей воле, и не брезгует воспользоваться подвернувшимся шансом. Для их общего блага, разумеется. Ему так будет спокойнее. Ей, он уверен, так будет легче.

Телефон прячется в заднем кармане, переведенный предварительно в беззвучный режим.

Лира сама просится к нему в объятия снова, и Рэй милостиво протягивает к ней руки. Успокаивает, нашептывает что-то теплое и бессвязное так искренне, точно не он обжигал девушку холодом слов считанные минуты назад. Это был другой Рэй: обиженный, растоптанный ощущением слабости и ненужности. Нет никакого смысла продолжать играть эту грубую роль, если маленькая вселенная эона вновь вращается вокруг него. Он не против светить ей, не против стать солнцем-божеством, если она с робостью и обожанием верующей язычницы принесет всю себя ему в жертву. Он отлично справится с бременем идола, как справлялся месяцы назад, до появления в ее жизни абсурдного недоразумения – любви.

Он нежно целует ее в щеку, согревает лучами своего тепла. В груди зарождается навязчивое желание свернуть шею тому, из-за кого она так убивалась: Рэй не знает, за боль ли, причиненную Лире, или за то, что вот так вот просто отнял ее у него. Наверное, причина и не важна, покуда жестокие мысли воплощаются лишь в его больных фантазиях.

Лира просит лечь спать вместе: кажется, они уже целую вечность не засыпали рядом, и мысль о том, чтобы делить с ней постель теперь, кажется слишком странной. Он сам сказал ей, что в комнате обоим хватит места, разумеется, но так нелепо укладывать ее на те же простыни, на которых совсем недавно засыпала другая девушка. Интересно, подушка сохранила аромат ее шампуня? Почувствует ли Лира себя так же паршиво, как чувствовал он, когда ощутит запах чужого тела, засыпая у музыканта под боком?

Возможно, ему лишь хочется в это верить, но Рэй думает, что она будет представлять. Думать своей светлой головой, скрывающей недопустимо много порочных воспоминаний, о том, чем именно он занимался в этой постели, возможно, буквально прошлой ночью. К ее горлу подступит ком? Ей станет неприятно и неуютно? Спросит ли она хоть что-то?

Он сам ни за что не уснул бы под одеялом, которое касалось тела ее горе-бойфренда. Эту мысль не хочется развивать: за ней кроется что-то неправильное, странное. Тайная причина, по которой ему настолько не все равно на всю сложившуюся ситуацию.

- Конечно. Не стану же я стелить тебе на полу, - отзывается почти бездумно. Лира кусает его в плечо, кусает сильно: так, наверное, стискивают челюсти, борясь с желанием заплакать. Он принимает этот след, ничего не говоря, и крепко сжимает Лирину ладонь. - Только дай мне сначала сменить постельное белье. Я давно его не менял, мне не так принципиально, насколько свежи простыни подо мной, но для тебя позволь это сделать.

Он преподносит желание сгладить возможную неловкость актом заботы: наверное, справляться с еще одним приступом эмоций девушки ему сегодня просто не хватит сил. Часть него хочет позлорадствовать, увидеть ее лицо в момент, когда она поймет, что место рядом с ним не принадлежит ей, другая же часть говорит, что они оба и без того сильно настрадались сегодня, чтобы нырять в очередной бессмысленный диалог, в котором примутся разъяснять друг дружке и без того известные собеседнику чувства лишь для того, чтобы, озвучив, заставить прочувствовать крепко-накрепко.

- Можешь пока что немного здесь прибраться? Достали эти пивные банки и прочий хлам, - он бы и сам прекрасно управился с этим, но не хочет, чтобы Лира наблюдала за тем, как он избавляется от последствий своих бурных ночей.

Оставив девушку на кухне, Рэй уходит в комнату и первым делом открывает окно, чтобы проветрить помещение: даже здесь, в общей духоте, стоит едва уловимый запах табака. Стягивает с кровати простынь, чертыхается, возясь с пододеяльником, обновляет наволочки, облачая постель в угольно-серое белье. Старое сгребает в охапку и относит к стиральной машине, тут же запускает стирку.

- Ложись без меня, хорошо? Я быстро залечу в душ и подойду.

Уже стоя под струями воды, он смеется с легкой ноткой безумия: наверное, это неправильно, нездорово, - то, что происходит между ними. Нельзя клясть, чтобы потом утешать. Нельзя гнать, чтобы буднично, точно вы какая-нибудь живущая вместе парочка, сообщать, что хочешь смыть с себя всю грязь уходящего дня, прежде чем уснуть вместе. Давай, еще обними ее. В охапку сгреби и усни, сопя тепло ей в макушку, как последний идиот.

Он бы мог. Наверное, и впрямь самый настоящий дурак. Лира, впрочем, и того хуже.

Рэй возвращается в комнату посвежевшим: от него больше не пахнет сигаретами и пивом. Влажные волосы, мягкие штаны на резинке и футболка, ненужная совершенно, но натянутая для Лириного комфорта: он хорошо помнит, как ее смущает его тело. Становится тошно от собственной заботливости, даже неосознанной. Может, стянуть с себя ткань и швырнуть в угол демонстративно, чтобы она тут же начала воображать, как он станет приставать к ней, едва нырнув под одеяло?

Футболка остается нетронутой. Парень гасит свет и осторожно ложится рядом с Лирой, которая уже успела устроиться на своей стороне. Он молчит, натягивая на себя одеяло и думая о том, как, наверное, тяжело и вместе с тем неизбежно для нее было прийти сегодня к нему. Вспоминает, как она схватила нож, всем видом крича: смотри, смотри же на меня. Смотри так, будто тебе не все равно, а затем, не мешкая, докажи мне это.

Он смотрит. Сейчас, когда Лира лежит в паре десятков сантиметров от него, рукой обняв полушку под аккуратной головой, ему сложно не смотреть вновь: ее волосы, отражающие лунный свет и точно подсвеченные этим светом, с картинной небрежностью рассыпались по подушке. Худое плечо, почти обнаженное, не укрыто одеялом. Он видит ее, близкую, незащищенную, снова ему доверившуюся, и не может отвести взгляд, запоминая зачем-то накрепко ее черты.

Лира кажется ему совсем юной сейчас, и Рэю не верится, что она и старше, и сильнее него. Жалкая, слабая мысль врывается в его мысли: хочется ее защитить, укрыть от несправедливого мира. От боли, которую ей причинили. От боли, которую ей причиняет он. И эти мысли, кажется, уже совсем за гранью, это слишком: от возникшего желания хочется бежать вполовину так же сильно, как сильно хочется протянуть руку и коснуться красивого (что?) плеча, скользнуть ладонью вверх, к шее (остановись), невесомо дотронуться до щеки (прекрати думать об этом).

Он жмурится, повторяя мысленно: прекрати, прекрати, прекрати... Быть может, слишком искажено его измученное ссорой и помутненное пивом сознание? Возможно ли, что именно поэтому его воспаленный разум сейчас полнится столь безумными идеями? Рэй убеждает себя, что дело действительно в этом. Он даже думает, что, быть может, наваждение пройдет, чувства схлопнутся, стоит ему действительно коснуться Лиры. Верит в эту теорию ровно три секунды, - а потом его ладонь мягко ложится на шею Лиры.

Каждый раз поражает, насколько у нее теплая кожа. Рэй ощущает биение сердца Лиры под твоей ладонью, смотрит потерянно в ее широко распахнутые глаза и думает лишь о том, что ему страшно. Эти руки, это тело, это глупое тепло в груди от того, что она рядом, - всё это не он. Не может быть им. Иначе встает вопрос: кто из них в действительности в чужой власти?

Он не хочет знать ответ. Он хочет лишь ощущать то тепло, что согревает его ладонь, всем телом.

- Лира, - он дрожит, - пообещай, что больше меня не оставишь, - притягивает ее к себе, прижимает крепко. Это совсем не те объятия, что были на кухне: они сильно ближе, Рэй чувствует это. Чувствует ее запах, ее тепло, пока ладонь скользит вдоль изгибов тела. Без пошлости, без намека на что-то неуместное. Он просто вспоминает ее, впитывает. И позволяет чему-то, похожему на недопустимый вид привязанности, неторопливо расправлять крылья у него в груди.

[Лира]

Это даже безопасно - вложить в чужие руки ответственность за события, которые могут или не могут произойти, чтобы потом можно было сказать простое: да, все случилось из-за того, что я не смогла взять ответственность за происходящее и вверила это в чужие руки, добровольно закрыв глаза. И затем можно было бы сделать совершенно безболезненный вывод, что так случается и бывает, и что Лира совершенно точно не могла ни на что повлиять. Как будто своим выбором довериться, она подписывает договор о возможности любых, отныне независящих от неё событий, при этом не имея права осуждать или быть недовольным человеком, на чьи плечи свалилось Лирино нежелание решать.

Рэй, с его желанием удержать и позаботиться, был удобен в этой больной игре.

Рэй в целом был потрясающим - ещё недавно он страдал, погребённый проблемами, отсутствием своей белоснежной собачки рядом. Сейчас, стоит только несчастной, побитой и израненной сути явиться к нему, как после неодобрения, наказания, попыток заслужить прощения, и затем - вынужденной игры в спасение, он уже мягко улыбается и гладит ее, прижимает к себе, вынужденный подогнуться под больные правила и нормы поведения девушки. Лире стоило только пригрозить, испытать глубокое отчаяние, как Рэй сразу сменил тактику, смягчился.

И тут же в глазах бьётся серый страх - как часто придётся держать у шеи нож, лишь бы вновь и вновь получать доброе внимание?

Рэй ведь сейчас с ней такой не только лишь потому, что она обещала убить себя, ощутив в моменте, что лишена смысла и чужой нужности?

И вот он улыбается. Лира отвечает тем же - смотрит робко и испуганно, словно не верит, что теперь можно расслабиться, успокоиться, перестать раскрывать свою глубокую драму, ведь... Рэй простил? Он не против ее целовать, несмотря на то, что на ней все ещё липкий запах чужих сигарет. Не против трогать, хотя впору смыть с себя чужие прикосновения, содрать кожу и стереть из памяти все громкие, но, в моменте кажется - пустые, слова.

Рэй понимает. Понимает, когда она кусает его - в ответ лишь сжимает ладонь, не позволяя зайти никуда дальше, не играя в игры девушки, где было бы правильно, если бы он сам бы воткнул бы в хрупкое бледное тело нож, а потом просто оставил бы умирать. Но это было бы закономерно - ментальная боль дополнилась бы физической, все легло бы правильностью на сознание.

— Я и на полу поспать могу, — улыбается краешком губ, отводит взгляд, с тоской ощущая, что им придётся сейчас разорвать безопасные объятия. Он хочет сменить белье для нее. Лира озаряется светом - неужели она точно-точно заслужила хорошее отношение к себе? И ей постелют новое, свежее белье, которое будет мягко обволакивать тело? — Спасибо, — смущённо бормочет, переживая, что придётся постараться, чтобы Рэю понравилось.

Она всё ещё не может отделаться от мысли, что ей нужно будет заслужить что-то ещё, чтобы оставаться рядом и в заботе.
Он просит прибраться, читая её мысли. Девушка медленно кивает – да, это то, что она бы действительно бы хотела сделать. Привести это место в порядок. Привнести больше чистоты и самой себя в мир.

Жаль отпускать Рэя, разрывать объятия – руки всё ещё чувствуют тепло его тела, ощущают, как он касался её, как дарил чувство защищённости и нужности. Он уходит, оставляя Лиру одну на кухне. Взгляд падает на нож – да уж, мужчина способен подарить ей глубокое доверие, которое она не посмеет нарушить из-за страха глубокого разочарования и осуждения. С ним не так-то просто сыграть в игру, надавить, воззвать к большему вниманию – его взгляда бы хватило, чтобы ощутить себя мерзкой и грязной.

Нагнуться. Поднять нож. Не давя на кожу, провести по руке, завершая несделанное – она не ранит себя, отпуская до конца ситуацию. И идёт мыть прибор, хватая губку. Лира убирает и банки, бутылки, выкидывает в мусорку, собирает из пепельницы окурки, избавляется от них. Моет стол, чистит магией помещение. Раскрывает окно, чтобы немного проветрить. Успевает даже вынести мусор, чтобы уж точно показать, что она полезна и не оставит за собою никаких следов печали.

Рэй идёт в душ, наказывая ложится без него.

Комната встречает чистотой и робкой свежестью. Хочется скорее уткнуться в постель, но что-то стопорит девушку. Она замирает, магией меняя на себе платье на ночнушку. Очищает и тело, избавляясь от чужого запаха, от присутствия незримого, от волосков преданной привязанности. Теперь Лира вновь пахнет космосом, шоколадом, ванилью, цветами и странным наваждением болезненного света. Падает в постель, сразу накрывается одеялом, впитывая в себя свежесть нового одеяла. Усталость и нервозность прошедшего дня болезненно опускается на плечи, сводит с ума, вынуждая заскрипеть зубами. Эон шумно выдыхает, представляя, как многое она могла бы изменить, как многое могла бы сказать, если бы изначально была в порядке и если бы её не выкинуло бы пространственной аномалией сюда, прочь. Она ведь могла вернуться. Могла! Но не возжелала, не решилась, понимая, что не вынесет.

И самое страшное для неё было узнать...
искали её...
или же нет.

Лира тонет во сне, засыпает совершенно внезапно и неожиданно для себя.
 
Вздрагивает, когда на шею ложится чужая ладонь. Сердце бешено рвётся из грудой клетки. Во мраке комнаты она видит тёмные глаза, внимательный взгляд. Она не дышит, готовая ко всему, к любому действию, чужому желанию.

Его голос дрожит.

Она моргает согласием, готовая принять любую фразу, любые слова, любые желания.

Он просит лишь одно – пообещать, что она его никогда не оставит. Пообещать, что она не позволит себе сбежать, уйти, рискнуть собою, чтобы освободиться. И Лира решает – быть в клетке, быть в его власти – достаточная плата за заботу и за внимание, за то, что он может уберечь и утешить, если так будет нужно. Рэй прижимает к себе как маленькую игрушку, обнимает трепетно и тепло. Тонкие светлые руки гладят в ответ по телу, робко и осторожно, ложатся лёгкостью на плечи. Девушка утыкается носом в грудь, закрывает глаза, затихает.

— Я не оставлю тебя. Я стану лучше, чтобы тебе не приходилось переживать об этом. Ты знаешь – ты мне дорог и важен. И я не хочу знать о том, что тебе плохо и больно из-за меня. Поэтому... любое твоё желание... Я твоя, ты знаешь. Теперь знаешь, — трётся лбом о грудь и затихает, проваливаясь в бессвязное тоскливое бормотание о том, насколько ей жаль, что её не было рядом. И о том, что ей действительно было важно, что он её принял. И жаль, что он видел её такой. И куча тихих слов, обрывков слов... До тех пор, пока сознание совсем не отдастся сну, не сойдёт на покой, а слёзы с глаз не прекратят мочить чужую рубашку.