[Лира]

Лирея, 5027 год, осень

Лира Мирлесс, Юпитер Тома

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

[Лира]

Открывает замок двери, чтобы Юпитер мог войти сам.

  Она ждёт его. Ждёт мучительно. Кажется, с того самого мига, как они договорились, что Юпитер придёт к ней в гости? Ох, Лира так волнуется, ей так не терпится вдруг скорее перемотать время, чтобы друг пришёл вот-вот сейчас, чтобы всё это перестало вдруг отчего-то так напрягать. Последние дни девушки были столь насыщенны, что она едва успевала передохнуть. Она старается быть лучше. Старается быть активнее. Но на днях случилась ссора с Алисией, артефакт теперь где-то в другом месте гуляет и отдыхает от, как она выразилась, «капризной и жадной девчонки». Это тоже выбивает из колеи. Но Лира знает, что черноволосая вернётся. Рано или поздно. Она всегда возвращается.

  Снятая в отдельности квартирка на Лире всё ещё блестит чистотой, но хочется вдруг всё запачкать чёрной краской. Руки механически расставляют посуду на белоснежной скатерти. Ваза с кленовыми листьями украшает стол. Запах осени и выпечки наполняет кухню. Лира достаёт вишнёвое варенье, всё ещё тёплые булочки с такой же начинкой. Есть и пирожные. Всё это она аккуратно сервирует на столе.

  Не замечает, когда начинает плакать, не осознаёт, что устала.

Слишком устала.

«Юпитер скоро придёт, нужно держаться».

  Она просит себя быть сильной, не сходить на печаль и грусть, ведь скоро они здорово могут провести время вместе. Она может, конечно, написать Юпитеру, объясниться, что заболела, что устала, что нет сил ни на что, и что отчего-то хочется забиться в самый угол. Но даже когда перед глазами появляется телефон, девушка с тоской смотрит на тёплую переписку, всхлипывает и не находит в себе никакой способности вдруг сформулировать свою мысль. Смартфон ощущается огромным кирпичом в ладонях, поэтому руки вскоре опускают его на стол. Сама же Лира мирно прислоняется к порогу, выдыхает тяжело. Приобнимает себя за локти.  Отводит взор в сторону, на открытую призывно дверь в ванную.

«Нужно умыться».

  Она почти не помнит, как доходит до светлой комнаты, как умывается холодной водой, чтобы поскорее очнуться от неизгладимого ощущения невыносимости бытия и собственного тела. Разума. Всё вокруг словно разлагается, тонет в персональном аду. Кран выключен. Взор цепляется за бритву.

Да. Лучше ей поскорее исчезнуть.

Это ведь так мало, верно? Просто взять, перерезать себе поглубже вены, заблокировать регенерацию. Можно начать с горла... Так быстрее. Так правильнее.

  Это кажется таким потрясающим выходом. Просто взять и закончиться быстрее. Юпитеру будет тогда точно легче, что она не написывает ему сообщения и не присылает глупые фотографии, на которые нужно реагировать... Ему будет полегче знать, что не нужно никуда тащиться, что-то делать, заботиться как-то о ней.

  Да...
  Всем станет легче без неё.
  Усталость накапливается в теле, мысли, хаотичные и разрушительные, давят. Достать лезвие.
  Интересно, если его проглотить, будет ли достаточно больно, чтобы умереть?
  Она, кажется, уже пробовала.

«Грустно».

Нужно просто сесть у ванны с раковиной, вдохнуть поглубже, поскорее, пока Юпитер не пришёл, сделать грязное дело. А когда придёт...
  Нет, нужно быстрее всё сделать, чтобы он не увидел, не понял, не осознал, что случилось!

«Он подумает, что тут был кто-то плохой» ...

  Лира сдавленно скулит, когда лезвие касается левой руки. Рассекает кожу и мышцы. Вздох облегчения наполняет ванную комнату. Она помнит, как в прошлом наказывали на провинность. Помнит, как восприятие боли сильно сместилось на ощущение наслаждения. Лёгкости. А теперь, тут, когда нет хозяина, нет никого, кто мог бы ею управлять, Лира управляет сама собой и жизнью.

  Левая рука едва слушается. Но всё же старательно принимает дрожащими пальцами окровавленное лезвие. Ведёт с усилием по правой руке. Вдоль. С силой. Рассекает мясо... Глубже... Ещё.

  Скуление лишь побочный звук. Всхлипы – тоже. В голове шум из мыслей. Голова слабо приваливается к бортику ванны, руки безвольно падают вдоль тела, а сама девушка с силой вбирает в себя воздух. Рыдания не заглушаются, как бы ни хотелось вдруг замолчать и скорее затихнуть.

  Серый взор ловит огромную лужу крови, что набралась с рук, налилась каплями с белоснежного платья. Несколько прядей тоскливо расплываются по алому дну комнаты.

 

«Нужно убраться».

  Она скулит болью, всхлипами, закрывает глаза, но слышит вдруг шаги. Нет! Нужно быстрее.... Она ищет в луже крови выроненное лезвие, подтягивает непослушными пальцами, направляет к шее острие и смотрит туманным взором в проём ванной комнаты так, словно вот-вот покажет тот самый хуман, который её мучил.

  — Не подходи! — с угрозой скулит, давясь всхлипами. Задыхается от тревоги, страха, с трудом вбирает в рот воздух, давится, кашляет, хрипит, но неизменно держит опасность у горла, которое даже не может вобрать в себя кислород.

[Юпитер Тома]

Он покупает в магазине для Лиры вкусный ягодный торт с белым воздушным кремом и упаковку фруктового чая, на развес в одной из лучших чайных лавок Лиреи, и все его мысли в этот еще теплый, но уже поздне-осенний день только о том, как волнительно ему будет появляться на пороге Лириной квартиры, ведь это первый его визит к ней в гости, и он ловит себя на мысли, что еще никогда так не смущался.
По пути к ней домой он курит одну сигарету за другой, и останавливается только на третьей, окончательно пропахнув вишневым табаком, и сам не знает, отчего ему нужна была вот эта третья — от волненья ли, или от того, что он не планировал дымить в доме Лиры, понимая, что это будет неудобно и некультурно.

Улыбается, размышляя о том, будет ли Лира вести себя по-хозяйски в своей квартире, и сжимает в другой руке перевязанный лентой торт и упакованный на него же крафт-пакет с рассыпным чаем.

Думает о том, какой нежною улыбкой она будет улыбаться.

Поднимаясь на нужный этаж, сопровождает подъем еще одной мыслью о том, что его милая Лира стала самостоятельной, и теперь готова жить отдельно от князя, и Юпитер с замиранием сердца останавливается перед дверью, чтобы позвонить в звонок, но замечает щель между дверным проемом.

Лира открыла дверь, потому-что ждала его?

Пусть это будет и правда так.

Сердце сжимается в тисках дурного предчувствия. Никогда двери просто так не оказываются открытыми, поэтому онемевшей рукой он берется за ручку, и та поддается, отворяя дверь вовнутрь до конца, и в тишине уютной аккуратной квартирки, уже обставленной девичьими вещами, он слышит шум воды в ванной. Думая о том, успокаивает себя старательно, что Лира просто пошла умыться или помыть руки, и переживая, что не услышит звонок в дверь, позаботилась таким образом о своем госте.

Аккуратно поставив коробку с тортом на тумбочку у входной двери и щелкнув замком, он быстро снимает обувь, и сердце никак не хочет успокаиваться. Он чувствует неладное, поэтому в ванную стучит, и спрашивая громко:
— Лира, это Юпитер, у тебя все в порядке? — и интуитивно чувствуя, что нет, не в порядке, распахивает дверь ванной, сдерживая застрявший в горле крик.

Он находит Лиру сидящей на полу, кровь с ее рассеченных рук расползается угрожающими пятнами по белоснежному платью и светлому кафельному полу, и внутри у Юпитера от этого вида все сжимается пронзительной болью, он сглатывает, и в те секунды, что он кидается к ней, чтобы стремительно выхватить лезвие, и при этом не напугать, не шокировать, а сработать мягко и решительно, и при этом не допустить ни малейшего промедления, того самого, когда острие коснется тонкой шеи, — в те секунды мир вокруг замирает и воздух становится тяжелым и ватным.

Через эту же вату он слышит что Лира что-то ему говорит, она словно гонит его прочь, и ему кажется, что сейчас вместо него она видит кого-то другого. Кого-то, кто вызывает у нее такой ужас.

Лезвие летит в раковину, и Юпитер падает на колени рядом с девушкой, чтобы потянуться к ней, поспешить обнять, с некой мольбой и непониманием в голосе произнести:

— Лира, дорогая моя Лира, пожалуйста, посмотри на меня, это я! Что случилось? — голос его срывается, и он обхватывает и прижимает к себе худенькую девичью фигурку. Руки его пачкаются в ее крови, — и вся одежда, пол, все заляпано брызгами, — но его это вовсе не волнует.

Остановить кровотечение.

Успокоить Лиру.

Главное — чтобы она была в порядке.

Кольцо с оранжевым камнем на его пальце вспыхивает теплым светом, и кожа Лиры покрывается прозрачной пленкой защитного покрова, — щита, и когда Юпитер ведет по этому щиту, воздействуя магией, она трансформируется в целительную, заставляя порез на руках регенерировать.

Нигредо в его голове молчит, и хоть Юпитер и чувствует, что ему хочется высказаться, мысленно он приказывает своему артефакту замолкнуть, и просто лечить, и на единственное озвученное в его голове предложение материализоваться и помочь физически — реагирует жестким отказом.

"Просто вылечи мою Лиру."

[/i][/b]

Когда раны на ее запястьях затягиваются, запечатлеваясь на коже яркими красными рубцами, он аккуратно прислоняет девушку к ванной, и кажется уже сам немного приходит в себя, когда опасность минует, и сейчас кажется себе более собранным и сосредоточенным, пусть его шок от увиденного еще не до конца прошел. Но самое главное сделано — он успел.

Успел.

[/i]

Старается не думать о том, что было бы, если бы он не успел, и страшные кадры моментально проносятся перед глазами, но он мотает головой, злится сам на себя, что допускает подобные мысли. Он все еще боится за Лиру, но она не должна сейчас видеть его страх, она должна чувствовать, что может на него опереться.

— Сейчас, я смою кровь, буквально чуть чуть подожди пожалуйста, — и хватает с крючка у двери первое попавшееся полотенце, чтобы намочить его в раковине и аккуратными движениями протереть руки Лиры и ее одежду, быстро затереть пол вокруг нее, и бросив полотенце, — потом, когда он приведет лиру в чувство, то приберется здесь, или даже решится отправить сюда Нигредо, чтоб поработал, — снова обнимает Лиру, шепча ей куда-то в волосы, что все обязательно будет хорошо, и он сделает все возможное, чтобы так и было.

Подхватывает ее на руки, и несет в комнату, чтобы вместе с ней сесть на диванчик, и продолжая обнимать, крепко и при этом так, чтобы она чувствовала себя свободно, спросить мягко и тихо, стараясь вложить в свои слова и вопросы и ненавязчивость и аккуратность, и заботу и тревогу, дать понять, что он рядом, и никуда не денется и не отпустит:

— Как ты себя чувствуешь? Ты можешь рассказать мне, если хочешь. Если нет — мы можем помолчать...только скажи, как тебе помочь, моя дорогая Лира.

[Лира]

Зрачки расфокусированы, черные, подобные разлившейся бездне. Взор потерян, Лира едва ли видит очертания ванной комнаты, едва ловит чужой светлый силуэт.

Больно.

  Настолько больно, что если бы не слабость, сковавшая тело, то девушка, без сомнений, скулила бы настолько громко, что Юпитер не смог бы не услышать ее ранее.

  Она не узнает его.

  Ни его длинных ушей, ни его испуганного, шокированного взгляда. Возможно, если бы она потеряла бы чуть меньше крови, то она бы с любовью и нежностью взглянула на него, поискала бы зашиты и ласки, внимания, утешения? Он кидается к ней, вытягивает из слабых пальцев лезвие, несмотря на то, что девушка сопротивляется с колоссальным усилием. Но борьба слишком ничтожна, чтобы быть ощутимой - пальцы не сжимаются, не удерживают острие, не могут даже оттолкнуть. Друг едва ли может ощутить, что она не хочет отдавать лезвие – только по её устало-недовольному выражению, нахмуренным бровкам.

  Лира горит страхом - мгновение она слабо пытается прикрыться руками, словно дальше последует удар, ведь теперь ей нечем угрожать, защищаться. Она не нападёт. Её жизнь вне опасности. Она помнит. Знает. И у неё отныне нечего противопоставить на шахматном поле – все фигуры изничтожены, а она сама, Королева, пленена клеточным полем. Она лишь надеется, что ее не будут сильно бить. И в недовольстве печально хмурит брови, когда осознает, что умереть снова не получилось.

  Ее обнимают. Так мягко, так крепко, что в бессознательности Лира тянет ручки обнять в ответ, закрывает глаза, падая во мрачную пустоту. И сердце только очень громко, дико бьётся от потерянной крови, от пустоты.

  Серые глаза распахиваются, когда звоном колоколов звенят вопросы. Лира всхлипывает, дрожит, но мозг не осознает, что можно сказать. Слова не формируются в пустой голове, не просятся дать ответ как можно скорее. Ноги поджимаются теснее к телу, дрожат, слабые, никчёмные, тонкие. Она смотрит на Юпитера настолько пустым взглядом, что если бы не дико бьющееся сердце, то он мог бы решить, что она мертва. Но нет.

  Сколько раз она так делала дома? Кажется, в один из дней Лира действительно почти умерла, ведь тогда она пролежала в похожем состоянии почти сутки, пока Алисия не вернулась домой и не вызвала врача.  Конечно, беловолосая хотела умереть быстрее. Конечно, она хотела, чтобы её спасти и защитили. Сколько было попыток свести с жизнью счёты? Каждый раз эон выскальзывала из рук смерти не то по своей, не то по чужой воли. И даже сейчас Лира не знает, хотела ли она получить отвлечение, свободу ранами или же сбежать от всех сложностей.

  Чего она хотела этим добиться?  

  Только не волнения, только не боль Юпитера.

  Она чувствует, как он лечит её раны. Суетится рядом, касается слабых рук шершавым мокрым полотенцем, вытирает кровь. Девушка слепо наблюдает за движением белых рук, морщится, когда по красным шрамам проходится ткань. Скулит. С глаз беспрерывно текут слёзы, хотя в моменте Лира не чувствует ничего.

Опустошение сводит разум с ума.

  Её полуприкрытый взор даже не реагирует на прикосновения. Только с губ снова и снова срывается панический и усталый хрип, словно что-то мешает дышать. Тревога?

  Сильные, бережные руки подхватывают грязную девушку так просто и так естественно, что если бы Лира не была бы в крови, не испачкала бы кровью всю ванну и часть одежды Юпитера, если бы не потеряла тут же сознание, то, без сомнения, обрела бы великое счастье в тёплых, чувственных прикосновениях.

  Сквозь тьму она слышит только нежный, заботливый шёпот, уверенья, что всё будет хорошо.

  И она верит, несчастная, жаждущая только этого – чтобы оно всё любым способом несокрушимо исправилось.

  Она проходит в себя почти сразу – видит чуть более чётким взором очертания своей квартиры. Облегчение накатывает волной – она не в больнице. Всё в порядке. Юпитер садится с ней на диванчик, обнимает так крепко и мягко, что Лира лишь только и может, что сжиматься в тоскливый комочек и ощущать прикосновением бледной щеки его одежду. Она осознаёт, что случилось, когда смотрит на тонкие руки, покрытые шрамами. Знает, что нужно залечить так, чтобы Алисия об этом не узнала... Трётся о грудь друга, вдыхает полной грудью запах его вишнёвых сигарет, что за время, что они знакомы, стали настолько приятны и настолько важны, что этот вкус стал её всегда утешать.

  Она не смотрит в глаза. Взирает на свои руки, словно взором может исправить последствия порыва души. Дрожит подступающими слезами. Тошно от самой себя. И следом вопрос, потому что ей не важно, как такая как она, чувствует себя. Ей неважно, что должно быть с нею.

  Знает одно – после этой выходки Юпитер её точно бросит. Решит, что не будет с ней общаться. Начнёт избегать.

  — Я... напугала тебя? Прости... — голос грустный, несчастный, она чувствует, что это их последний разговор. — Я... Я не сдержалась. Я устала. Я... не хотела, чтобы это случилось сейчас. Но я сорвалась... Снова... — объясняет, лепечет то суетливо, то медленно. Бормочет, тоскливая, грустная, вдыхает полной грудью родной запах. — Я... ты теперь будешь всегда на работе, да? — спрашивает, боясь произнести те самые ужасные слова, которые, она знает, дадут ответ «да». Она не хочет слышать этого, но представляет, как Юпитер бы мягко объяснил, что не смог бы выносить рядом с собою такое существо. Поэтому она закрывает ручками лицо, чувствуя, что проиграла этот мир.

  — Мне стоило умереть. Я хотела умереть, — жёстко произносит, не видя смысла в своём существовании, когда открыла по своей глупости такому важному существу свой отвратительный секрет.

[Юпитер Тома]

Все его переживания и страхи, тремор рук и старательно гонимые прочь мысли о том, что он мог не успеть, ничтожно меркнут перед одной единственной мыслью, которая растекается у него одновременно с кровавыми разводами, алой ненасытной и болящей пропастью раскрываются подобно совсем свежим порезам на руках — все это время он старательно отрицал.

Столько раз видел, помнил, сохранял в памяти каждое робко оброненное Лирой слово о природе ее переживаний, о том, как ей бывает плохо, читал между строк, собирал вместе с каждой ее слезинкой знание о том, что душа Лиры изранена и нуждается в помощи, в поддержке и в заботе, и старался изо всех сил окружить свою милую Лиру этой заботой и нежностью, создать атмосферу безопасности и участия.

Но в голову его дикой, озлобленной на самого себя голодной бездной, протягивающей к нему и к лежащей в луже крови девушке тянется удушающая мысль — ты не видел самого главного, глупец.

Смотрел не туда, потому-что собственная же забота и любовь застилали тебе глаза.

И сейчас, прижимая к себе ее ослабевшее хрупкое тело, уверенно и нежно одновременно приводя ее в чувство — а когда ее глаза закатываются и закрываются, а вся она обмякает в его руках, он позволяет себе шумно вдохнуть и выдохнуть, потому-что знает, что он сейчас — тоже не в порядке, и ему надо экстренно привести в чувство себя, желательно так, чтоб затрачено на это было не больше нескольких секунд, но глядя на Лиру, которая испуганным котенком жмется к нему, он моментально переключается с собственного страха сделать что-то не то, на чужие эмоции и переживания, и вспоминает базовые правила поведения в таких случаях. Что-то, что сместит фокус внимания?

— Сейчас, секунду, я принесу тебе воды, — он вскакивает с места, но осторожно, мягко отстраняет Лиру, мысленно все же коря себя за этот жест, аккуратно прислоняет ее к спинке дивана, подкладывает рядом мягкую диванную подушку, сам же стремительным шагом влетает на уютную кухоньку, — они должны были здесь сейчас пить чай! — хватает первую попавшуюся маленькую кружку, набирает воды из под крана, радуясь, что в современных квартирах везде установлены фильтры, и возвращаясь, усаживается рядом, подавая девушке воду, — Тебе нужно сделать пару глотков.

И ей действительно нужно, поэтому он даже не предлагает, а проявляет некую настойчивость, смотрит внимательно, чтоб Лира хоть немного попила — в стрессовых ситуациях холодная вода может действовать отрезвляюще, правда у Юпитера еще не было подобных ситуаций, не было именно таких ситуаций, но он засовывает подальше свой страх облажаться, и просто действует.

— Лира, моя хорошая Лира, — он продолжает гладить ее по волосам, а затем заглядывает ей в глаза, полные слез, пальцами тонкими белыми осторожно проводит под глазами, убирая влагу, — О чем ты говоришь, какая работа?... — и осекается, понимая, что она имеет ввиду под этим вопросом, затем вздыхает, закусывает губу, боясь, что Лира сейчас может быть вовсе не в состоянии отвечать — потому-что говорить она начинает только сейчас, и фразы ее срываются дрожащими обрывками, обреченными, словно она не видит смысла сейчас ни в чем.

И Юпитер понимает, что сейчас перед ним стоит нелегкая задача придать ее словам смысл.

— Ты меня очень напугала, но это потому-что ты важна мне, и ты не должна себя за это винить, потому-что я сам виноват, — он говорил вполголоса, неторопливо и размеренно, а пальцы его продолжают перебирать спутанные девичьи волосы, — Я не видел все это время, какую тяжесть ты носишь в своем сердце, и до чего тебя может довести эта тяжесть. Я ошибочно предполагал, что того, что я делаю, будет достаточно для того, чтобы ты чувствовала себя счастливой... — слова его звучат сбивчиво, он торопится утешить, но ему кажется, что он грузит словами, говорит много и не по делу, но ему хочется успокоить Лиру и донести до нее свои мысли, отвлечь от тяжелых переживаний, увести от не случившейся трагедии как можно дальше.

Затем он выпрямляется, облокачиваясь на спинку дивана, трогает ласково за плечо беловолосой, старается звучать так, чтобы в голове не было и намека на то, что ей стоит о чем-то волноваться относительно его неприятия:
— Посмотри на меня, Лира. — и он выжидает, ему нужно увидеть ее взгляд, ему нужно понять, в какую сторону вести диалог, чтобы облегчить ее состояние, — Пожалуйста, не бойся посмотреть. Я тебя прошу, не закрывайся сейчас...я понимаю, что ты устала, — слова сумбурным потоком льются в ответ, а внутри Нигредо грязно хохочет, надрываясь "Понимает он, хтон его дери! Безумный влюбленный идиот, нихрена ты не понимаешь!" — Я вижу, что тебе очень плохо, настолько, что ты решилась на нечто страшное...и я бы никогда тебя не оставил, ни сейчас, ни в любой другой момент.

И Юпитер знает — теперь точно знает, что Лира все это время ему не рассказывала и не показывала очень большую часть своей той самой тьмы. И тьма эта, ища выход — пару минут назад вытекала там, в ванной из рассеченных запястий, сочилась алой ненавистью к себе.

И слова Лиры о смерти, произнесенные следом, звучат как приговор к самой себе. Приговор, который она хотела привести в исполнение, а он ей в этом помешал.

— Дорогая Лира... — сглатывает он, убирая руку с плеча, судорожно хватаясь за чужую ладонь, проводит бережно по линии шрама, как будто стараясь прочувствовать через него все то больное, что Лира пыталась изничтожить этой своей попыткой, — Мне очень хочется сейчас сделать для тебя что угодно, если это поможет показать, что тебе ни в коем случае не стоит умирать, что у тебя есть те, кому ты безумно важна, но, — пауза. вдох. еще один. совсем легко тянет Лиру на себя, ненавязчивый жест, чтобы она прислушалась, попробовала в таком своем состоянии послушать его, но все это только для того, чтобы услышать следующее, — Давай начнем немного иначе.

Нигредо в голове заинтересовано замолкает, потому-что в его сценарии Юпитер должен был как минимум несколько часов потратить на заверения Лиры в том, что он ею дорожит и боится ее потерять. Но сейчас артефакт фыркает озадаченно, предчувствуя иной поворот.

— Расскажи мне, почему ты хотела умереть? Я обещаю выслушать и попытаться понять абсолютно все.

[Лира]

Его слова ухают у неё в голове так, словно это мыльные пузыри, обтянутые ватой, утопленные в водовороте воды. Не сразу она разбирает смысл сказанного, но упрямо и тоскливо слабыми пальцами недовольным сонным котёнком пытается зацепиться за Юпитера, не позволить ему уйти, оставить её. Бросить. Но это краткое робкое требование слишком ничтожное, слишком незаметное. И ручки падают безвольно, когда друг оставляет её. Кажется, словно он торопится уйти, перепорхнуть через порог и никогда более её не видеть. И Лира тонет, тонет на светлом диванчике, усталая прикрывает глаза, сдавленно скулит, чувствуя себя столь ничтожной, что впору было бы закончить начатое, доползти до ванны и...

  Она не понимает, как Юпитер вдруг оказывается пред ней снова с кружкой воды в руках. Недоумённый серый взгляд сначала смотрит на мужчину, затем на воду. Он же только что ушёл? Или она была без сознания всё это время? Ох, Лира так слаба, так никчёмна сейчас... Он требует, чтобы она пила, и под строгим взором девушка не смеет не подчиниться – она покорно глотает воду, даже не поднимая рук, чтобы удержать ёмкость. Пьёт совсем немного, пару глотков, но холод пронизывает нутро достаточно, чтобы почувствовать себя немного чуть более трезвой.

  Он гладит её по волосам, называет ласково по имени. В ответ хрупкая Лира жмётся к нему столь потерянно и несчастно, что не задумывается, как перекидывает через его ноги свои, прижимается тоскливо к груди. Белые пальцы утирают её слёзки, проводя у глазок. Он вздыхает, но понимает её вопрос. И девушке лишь остаётся потерянно жаться к нему вновь, слушать мерный стук сердца и ритм дыхания, отсекающие время пред приговором.

  — Прости меня... — мяучит грустно, слыша, что Юпитер винит себя. — Ты ни в чём не виноват! Это всё я... — тянет на себя одеяло, — этого было достаточно, честно-честно! — отчаянно пыхтит, мяучит, сжимает кулачки, стискивает его одежду, пытаясь передать этим движением все свои невысказанные слова, чувства. Её трясёт спазмом, но она всё ещё хочет, тянется сообщить... — Это просто я виновата, я была счастлива, правда! Просто мне... Мне иногда тяжело! Ты не виноват... — бормочет суетливо, дышит торопливо, слишком быстро, на изломе сознания.

     Он просит посмотреть в глаза.

    Затравленным испуганным и несчастным котёнком Лира смотрит в карие озёра, в бесконечность мягких уютных объятий и утешающих слов. Смотрит с нежностью и тоской, роняет слёзы снова и снова, но уже не хнычет, не плачет, только всё ещё потерянно и несчастно цепляется за Юпитера, боясь, что он уйдёт. Под серыми глазами тёмные синяки, веки полуприкрыты, но девушка отчаянно старается смотреть сквозь белые локоны, спадающие на лицо.

    Он ведёт по линии шрама, вынуждая виновато заскулить, захныкать, вспомнить, что она сорвалась прямо перед его приходом и теперь ему приходится её утешать! Он говорит ей такие важные, такие значимые слова, убеждает в том, что она совершенно точно не должна умирать, что есть те, кому она безумно важна, но... Он вздыхает. Снова. Тянет её на себя, чтобы прислушалась, чтобы вняла каждому слову.

    И тогда он задаёт самый главный вопрос. О причинах. Обещает внимательно слушать. Лира в ответ заглядывает в чужие глаза, мотает головой в отрицании того, что ей стоит рассказывать. Но, подумав, беловолосая прежде всего проводит пальцами по одежде Юпитера, вынуждая кровь исчезнуть. И всё, что отныне напоминало о том, что случилось - это истощённая девушка, встревоженный взгляд Тери и розовые свежие шрамы на тонких ручках.

    Лира опускает голову, хватается за пряди волос и тянет вниз, причиняя себе боль, чтобы получить эмоциональное облегчение от тяжёлой ситуации. Она знает, что это всё сделала она. Знает, что если бы была сильнее, то, без сомнений, Тери бы не переживал бы о ней вот так. Она кусает и собственные губы до крови, нервно царапает болезненные шрамы ногтями. Дрожит сгустком нервов.

    — Ты должен знать, что я очень грязная... — не дышит. Порывается встать, отстраниться от Юпитера, и, если тот позволяет ей действительно это сделать, если он не удерживает её за руку, не обнимает, то Лира бы потерянно бы дошагала до угла комнаты, в который она бы забилась, села бы несчастным существом.

    Сжимается в грустный комочек нервов, поджимает ноги поближе к себе, всхлипывает.

    —  Знаешь... меня несколько раз удерживали в плену разные люди. Насиловали. Много раз. Ломали кости. Иногда мне даже нравилось... И это ужасно. Я... Я до сих пор считаю первого хозяина действительно неплохим человеком, хотя я была беглянкой от него несколько лет, пока не попала под опеку Учителя. Но даже после этого я... попадала в ужасные истории. Меня снова крали. Держали в плену. Мучали. Насиловали. И мне кажется, словно у меня по жизни такой крест – страдать. И мне всегда говорили, что моя жизнь не принадлежит мне. Мне запрещали умирать. Поэтому, когда мне очень плохо, я хочу доказать себе смертью, что нет, она моя. Я могу нарушить запрет и умереть. И это... дарит мне большое облегчение. Свободу. Но.. Понимаешь, —   заглядывает в чужие глаза, боясь больше всего на свете найти отвращение, —   я с детства была странной. И когда мои родители погибли, а меня отдали в плен к хозяину, я хотела умереть. Я не боролась. И затем, спустя некоторое время, мне стало даже нравиться то, что со мной происходило – я стала приходить сама, улыбаться, смеяться с шуток. Я адаптировалась и рехнулась окончательно, —  голос срывается на боль, агонию, —   я тебе противна? Скажи мне? Разве может быть не отвратителен человек, который сам добровольно ложился в постель к насильнику, который добровольно бился головой о стену, лишь бы получить некую выгоду? И теперь он снова и снова готов повторять это, лишь бы получить нечто особое? Знаешь ли ты, насколько мне было бы не сложным вдруг отдаться Нигредо, если бы ты вдруг приказал? Насколько это было бы до ужаса отвратительным? — хрипит и булькает панической атакой, задыхается от волнений, касается пальцами шеи, пытаясь уняться в сбитом торопливом дыхании. Гипервентиляция? Лира не ведает, но старается вдохнуть снова и снова.

    И не получается.

[Юпитер Тома]

Ее взгляд, как будто слегка подернутый мутной дымкой, скользит по нему, и Юпитеру кажется, что несмотря на то, что Лира сейчас перед ним, мысленно — она невероятно далеко, и как бы сильно он сейчас не старался ее удержать, мягкостью и заботой ли, это все будет практически безрезультатно.

И он понимает, что она сейчас не в том состоянии, чтобы адекватно реагировать на требования, но выпить воды — меньшее из возможного, и когда Лира все же делает несмелых пару глотков воды, пусть и не принимая кружку у него из рук — она сейчас очень слаба, но он облегченно вздыхает, видя, что она отнеслась к этому как к должному, пусть и не воспринимая это как часть заботы.

Холодная вода охлаждает разум, а заодно служит и точкой отсчета в этом непростом грядущем разговоре, который обязательно должен состояться, потому-что молчать будет куда менее эффективно, даже учитывая, что только что произошло... и что, к счастью, не произошло.

Отставляя кружку прямо на пол у дивана и усаживаясь обратно, он рефлекторно помогает Лире закинуть на него ее тонкие ножки — святой Архей, сколько хрупкости в этом теле! — прижимает девушку к себе снова, и позволяет ей прильнуть к нему.

Дает ей возможность почувствовать, что он рядом — вот, от его сердца до ее ладоней всего лишь толщина грудной клетки. Сердце его почти успокаивается и начинает стучать мерно, и Юпитер и правда больше не чувствует физической опасности — той, которая исходила от самой Лиры по отношению к себе же.

И наверное именно это чувство, что Лира сама себе сейчас словно бы самый страшный враг и позволила Юпитеру среагировать так быстро. В первую очередь защита, а рефлексия — позже.

— Ты не виновата ни в чем, — его шепот нервно срывается с губ, и сейчас он думает, что наверное, каждый из них винит в первую очередь себя, — И ты имеешь право быть несчастной точно также, как и счастливой... — голос его становится тише и ниже, рукой проводит по спутанным волосам Лиры, разглаживая пряди, как будто хочет выпутать из них все печали, — Потому-что я и правда был очень самонадеян, считая, что того, что я о тебе знаю, и что я тебе способен дать на основании моих знаний — достаточно, чтобы этого хватило с лихвой.

И голос его звучит надрывом, и когда она наконец смотрит ему в глаза, он погружается в этот взгляд, пытается понять больше, чем есть на самом деле, потому-что знает, что там есть что-то большее, чем она ему показывала.

Ему страшно, так же как и ей, но он, так же как и она, привык быть сильным. Привык казаться сильнее, чтобы давать раз за разом понять, что он рядом и готов быть опорой.

Она никогда не узнает, что когда он увидел ее в луже крови, почти без сознания, больше всего ему хотелось упасть рядом с ней и зайтись в крике — от происходящего, от болезненного не-осознания до конца, от того, что все его внутренние опоры стремительно начали разрушаться.

Она никогда не узнает, что в момент, когда он выхватывал у нее лезвие, приводил в чувство, действовал быстро и решительно — внутри все ломалось впиваясь обломками в хрупкое любящее нутро.

Идиот.

И он не мог понять, шепчет ли он это себе сам, или это голос Нигредо в его голове выцарапывает острыми когтями на влажном полу холодной ванной, среди кровавых разводов.
Без сомнения, он полнейший идиот, и он должен все исправить — ради того, чтобы она была в порядке. По-настоящему в порядке.

— Я должен знать, — говорит тихо и мягко, когда Лира сначала мотает головой и следом магией стирает последние следы крови на их одежде. Юпитеру видится в этом некоторое отрицание происходящего, мол, смотри — ничего не случилось, даже крови нет!.. Но он берет ее пальцами аккуратно за подбородок, поворачивает к себе, чтобы она больше не отворачивалась от него — чтобы пристально посмотреть, взглядом выразить и подарить чуть больше тепла, но она наоборот опускает голову и неосознанно — а может и специально, старается причинить себе немного боли, потянув за свои белоснежные волосы.

Он осторожно убирает ее руки, расцепляет, вытаскивая оттуда пряди, без напора, спокойно и размеренными движениями, успокаивающе:
— Тихо тихо, моя хорошая Лира, не причиняй себе еще боли... я понимаю, что этим ты, возможно, что-то компенсируешь — и эта потребность как раз таки мне хорошо знакома. Я не силен в этом, но я искренне пытаюсь представить, и мне кажется, что я немного но могу...заглянуть в ту часть твоей души, которую ты от меня все это время скрывала.

Он гладит ее пальцы, держит уверенно, чтобы она не попыталась снова дернуть себя за волосы, и когда она произносит первые слова, о собственной грязи, он совершенно не ожидает, что она попытается встать и вырваться из объятий, и он сам, раздираемый сомнениями в такой сложный момент, ловит ее за запястья, подскакивает следом, обхватывает за талию, и успокаивающими поглаживаниями по спине, бормочет:

— Представь, что помимо нас и этой комнаты больше нет никакого другого мира. И ничего абсолютно не случится, если ты мне расскажешь, — бормочет в надежде что она откроется перед ним, не побоится, гладит снова шрамы на руках, прикосновениями даря еще немного исцеления, чтобы шрамы побелели, словно им уже много лет.

Он пока только учится — лечить. Но он так отчаянно хочет вылечить ее душу, что решает начать хотя бы с этих порезов.

— Представь, что мы с тобой застыли в вечности, и нет ничего больше. Только мы.

И Лира начинает свой тяжелый рассказ, заставляя его каждой клеточкой тела прочувствовать то, что испытала она, но прочувствовать — лишь в малой степени, потому-что там, в своих кошмарах она всегда остается с этим ужасом и насилием один на один. Он слегка сжимает свои пальцы на ее плечах, как будто бы так можно почувствовать и узнать лучше и больше.

"Пожалуйста, не храни это все в одиночку, пожалуйста, позволь разделить это с тобой". — ловит ее ответный взгляд, полный боли, дарит успокаивающий поцелуй в лоб.

— Ты мне никогда не будешь отвратительна, моя милая Лира, — он зарывается носом в ее волосы, сглатывает быстро, чтобы унять собственные нахлынувшие чувства, — Тебе много лет запрещали быть счастливой. Тебе столько невыносимых лет запрещали быть собой, быть полноценной и чувствующей саму себя...то, как ты это чувствуешь, то что ты рассказываешь — это правда ужасно, это невыносимо больно, и я понимаю, что сейчас не тот момент, когда нужно напоминать о твоей внутренней силе, хотя она есть, и этим рассказом ты только подтверждаешь факт того, что ты просто невероятно сильна и стойка. Но... — он целует ее в макушку, и выдыхает, обнимая за тонкие плечи, — Пожалуйста, будь сейчас слабой. Ты столько терпела одна, столько несла на своих плечах, сдерживалась, чтобы не оттолкнуть меня, но ты меня не оттолкнешь. Ты никогда не будешь мне противна, и я никогда не буду смотреть на тебя с мыслью, что с тобой делали подобные грязные вещи — если хочешь, я просто отправлю Нигредо их всех разорвать, и твоего хозяина тоже, разорвать на кусочки, — голос его дрожит и срывается, а Нигредо внутри скалится и облизывается, готовый исполнять приказ и Юпитер и сам пугается своего голоса, который произносит с мягкостью и уверенностью подобные слова, но Лира уже видела эту его суть, она знает, что он будет защищать ее всеми способами.

Поэтому он продолжает, убирая одну руку с ее волос и осторожно прикасаясь к ее шее, когда Лира начинает от волнения задыхаться, — Тс-с, старайся дышать равномерно, сначала вдох, потом счет до четырех про себя, затем выдох, снова счет до четырех, и вдох... давай я буду считать, а ты будешь дышать, — и он ловит ее ладонь, когда она сама трогает свою шею, пытаясь таким способом, возможно, дать себе больше воздуха, и переплетает ее пальцы со своими, — Будь сейчас настолько слабой, насколько тебе это нужно. Ты имеешь право и на слабость и...на смерть тоже. Но возможно я эгоистично скажу, что не хочу чтоб ты умирала, поэтому спрошу по-другому. Что я могу сделать для тебя в настоящем, чтобы твое желание жить пересилило желание смерти? Чтобы ты захотела жить, буквально назло всем тем, кто тебя мучал?.. Или не назло, а просто, потому-что... — теряется в словах, не знает, как сформулировать, но очень надеется, что сможет этими словами сделать хоть что-то.

Самую малость для ее сердца, которое кажется израненным и ослабевшим, но все также бьющимся. Вопреки.

[Лира]

Юпитер позволяет прижиматься к нему несмотря на всё, что она устроила. Это так странно... Казалось, обратись она вдруг чудовищем, мраком, тьмой бесконечной, он бы всё равно протянул бы ей руку и позволил бы отвратительной массой осесть в его объятиях. В слабости, в смутном сознании Лира ловит тихое осознание, что она не заслуживает его такого. Но тут же осекается – если он всё ещё рядом, если не бросил, то, получается, он или здесь потому, что не хочет показаться себе плохим или потому что ему искренне хочется ей помочь. Тихое недоверие пронизывает сердце, но эти прикосновения... Объятия... Разве кто-то смог бы так играть? Притворяться? В прошлом Лира слишком хорошо помнила все эти перепады настроения Хозяина, его игру, притворство... Но сейчас, зная Юпитера... он разве пошёл бы на такое? Разве сделал бы ей плохо специально, стал бы издеваться?
 
  Она думает об этом, закрывая глаза и вслушиваясь в его стук сердца. Мерный. Горячий. Живой. Юпитер кажется донельзя настоящим. Светлым. Тем самым существом, которое бы могло бы утешить и успокоить любого. Столько света в нём хранилось! И сейчас он дарит каждое слово, каждое движение ей, хотя мог бы потратить на что-то полезное. Впрочем, если он здесь и сейчас – разве не сознательно выбирает задержаться здесь ради неё? А она... всё, что может – это жаться потерянно и несчастно.
 
  Он ведёт по белоснежным волосам. Гладит. Лира теснее прижимается в ответ, ведёт щёчкой по груди. Вздыхает устало. Он не винит. Объясняет. Тихо, едва слышно.
 
  — Ты – одно из лучших, что случалось со мной в жизни, Юпитер, — безжизненно произносит мёртвым голосом, слыша, что он винит себя. Так больно... так плохо... Хочется объяснить, пояснить, что всё то золото, все те слова и забота, что он ей дал, были для неё бесценны. И что она никогда не посмеет его винить ни в чём. — И я счастлива с тобой. И я всё ещё верю в то, что ты мне давал всё, что мог. И... В этом нет твоей вины, что я такая. Я не могу резко отказаться от этой... привычки. От саморазрушения. Это как алкоголь – я не пью. Это как сигареты – я не курю. Но я снимаю стресс иначе, и я ломаюсь снова и снова, потому что мне так привычно. И после этого мне проще быть «в порядке», — потерянно объясняет, ощущая, что едва соображает, что слова едва находят место в голове.
 
  Он не позволяет себе вредить. Мягкость прикосновений вытягивает пальцы, волосы, гладит, сжимает, не позволяя вернуться. Лира лишь тихонько сжимает ладони Юпитера в ответ, немного сильно, но это всё, что она может. Кивает, смотрит тоскливо, как он с потрясающей, поразительной нежностью гладит её ладони. Мягкие пальцы дарят ласку, уют и тепло, покой. Хрупкая стабильность, тёплая забота.
 
  Он не отпускает. Хватает за запястья, обнимает за талию, гладит по спине, прижимает к себе. Лира знает, что посмей она только воспротивиться – он бы не зажал её в тугих тисках, не стал бы удерживать силой. Ох, он бы позволил бы превратить всё это место в ад, если бы только она захотела и объяснила свой порыв. Он бы, девушка уверена, лишь попросил бы не вредить себе.
 
  Убеждение рассказать позволяет говорить без дикого страха, хотя паника сжимает горло слишком сильно. Он исцеляет шрамы, позволяя им обрести бледный свет. Лира в благодарности тычется лбом в ключицу. Юпитер дарит особую фантазию – в мире больше никого нет. И это значит, что она может излить эту историю так, словно это просто особенный ужасный кошмар. Пальцы сжимают плечи чуть сильнее, вкладывают лёгкую боль. Лира тихо скулит с облегчением – это дарит свой покой.
 
  Когда она смотрит в его глаза, ведь он хотел видеть её, Юпитер вознаграждает поцелуем в лоб. Невесомый, настоящий, до ужаса живой. Сердце отчаянно бьётся в груди. Тери зарывается носом в её макушку, дарит тепло, безопасность. Тонкие ручки тянутся крепко обнять в ответ. Порывом. Эмоцией. Теплом. Огнём. Он говорит. Утешает. Принимает. Неизменно. Постоянно. Всегда. Лира с ужасом осознаёт – если даже её низвергнут в ад, покромсают психику на части, даже если она вдруг станет до невероятного ужасной, он всё равно снова и снова будет говорить с ней, обнимать, прижимать к себе, целовать потрясающим теплом в макушку, не отпускать.
 
  Великие звёзды, если бы она только провалилась бы в бездну, он, Лира уверена, пошёл бы следом, чтобы найти в самом тёмном углу, протянуть руку и вернуть обратно. И снова и снова бросался бы горячие трепетные утешения, в добрые слова и объяснения, словно готов был отдать все свои силы, весь мир на то, чтобы она была в порядке.
 
  Он разрешает ей быть слабой. Объясняет. Убеждает. Серые глаза смотрят пугливо, но с глубоким, обречённым доверием.
 
  — Я тебе верю, — выдыхает торопливо в ворот одежды. — Не надо. Я хочу забыть эту историю. Не нужно пачкаться об это, — торопится закрыть книгу ада.
 
  Он помогает ей выровнять своё дыхание. Направляет. Она потерянно заглядывает в глаза, ища спасение, ища помощь – прикосновение к шее вынуждает на мгновение напрячься, но следом она вплетает свои пальцы в его, дышит по счёту, смотрит со слезами в карие огни глаза, выравнивает темп.
 
  — Спасибо... — шепчет, когда постепенно спазм отпускает тело, когда дыхание становится глубоким, но не таким порывистым. Каждое слово Юпитера ложится утешением. Его чувства, кажется, являются ключом к принятию Лиры самой себя. Он говорит, что она имеет право на смерть. Но не хочет того. Девушка слабо улыбается – разрешение тоскливое и печальное согревает сердце. Медленно отстраняется, но её всё ещё шатает. Опирается о Юпитера без просьбы о том – знает, что он поддержит.
 
  — Если мне можно быть слабой, то я очень сильно хочу взять с кухни чай и пирожные, принести сюда, сесть тихонько и есть те самые пирожные, так, словно... — «ничего не было», — то, что случилось, — стискивает зубы, но голос звенит бодрее, живее - Лира готова двигаться. Готова что-то изменить, — не могло изменить то, что мы запланировали. Я хочу убраться в ванной... — стыдливо торопливо бормочет, утыкаясь Юпитеру в шею. — Прости меня, — всхлипывает отголосками стыда. — Я не могу обещать, что этого не повторится, но больше всего на свете я не хочу делать тебе больно. Поэтому я очень сильно хочу никогда более так не срываться. Я хочу, чтобы ты был счастлив, Юпитер. И я хочу, чтобы в твоём счастье нашлось место для меня – хотя бы в сторонке, чтобы я могла хоть немного смотреть и радоваться твоему взгляду. Улыбке. Твоим успехам на работе. Сопереживать тебе в твоих тревогах. Знаешь, Юпитер, больше всего на свете я хочу, чтобы ты был в порядке. Я хочу жить, Юпитер, — голос дрожит. В нём плещется глубокая, настоящая обречённая искренность. Принятие. Гармония. Губы тянутся в тихой улыбке. — Я хочу жить для тебя, хочу жить для себя. Я бы хотела, чтобы ты меня никогда не оставлял. Я хочу, чтобы ты мне помог разобраться с собой, помог постараться не срываться больше. И я хочу, чтобы, если вдруг мне станет очень плохо или больно, если вдруг.... — затихает и тесно-тесно прижимается, чтобы произнести самые тяжёлые слова, — ...случится непоправимое, то я хочу, чтобы ты знал, что

я очень сильно любила тебя.[/b]

[Юпитер Тома]

Как будто бы вся жизнь, все эмоции и весь тот блеск серебра вышел из запястий Лиры вместе с кровью, не оставив в ее голове ни намека на то, какой она была прежде. Словно бы и правда от его Лиры ничего не осталось, и даже не смотря на то, что сердце ее продолжило биться, сама она все-таки умерла, и когда она таким бесцветным голосом, — белее белого, — произносит столь строгие и жестокие по отношению к себе слова про саморазрушение, Юпитер вздрагивает — сколько в этом оглушающей, жесткой взрослости, которая явно не должна быть у такой юной, хрупкой девушки. И он отвечает ей — мягко, но как взрослой, — Я могу понять, как тот, кто сам борется с вредной привычкой и стремится ею компенсировать... — собираясь с мыслями, потирает шею, автоматическим жестом, формулирует, второй рукой обнимая Лиру, — И также я понимаю, что вредную привычку нужно заменять на что-то другое, потому-что она лишь временное облегчение, и после нее не становится по-настоящему хорошо. Мне бы так хотелось помочь тебе обрести что-то, что помогало бы по-настоящему тебе справляться со всей твоей болью. И если я могу...если бы ты позволила мне попробовать помочь тебе в этом, потому-что я и правда стараюсь давать тебе все, что только в моих силах, — и он понимает, что сейчас они оба не виноваты. И даже он сам, как бы не хотел обвинить себя в том, что был слеп — казалось, что это было неизбежно, потому-что есть такие потаенные уголки души, в которые даже если захочешь, сразу не пропустишь.

И те слова, которыми он пытается заполнить эту болящую пустоту, кажется и правда воздействуют на Лиру мягким и бережным исцелением — она сжимает его руки в ответ, принимая его поддержку, тянется обнять его в ответ, и он порывисто прижимает ее к себе, и в порыве этом все еще отголоском сквозит дикий страх потерять ее. И ему кажется, что если она сейчас закроется, снова утаит, побоится беспокоить его сверх меры, как это скорее всего может быть, то нечто страшное снова произойдет — не сейчас, а может потом, когда его не окажется рядом.

Холодком по телу Юпитер понимает, что более всего сейчас боится, что Лира скажет, что с ней все в порядке, потому-что будет знать, что это ложь.

И она и правда как будто бы готова сейчас так сказать.

— Я готов испачкаться, — он произносит это тихо и уверенно, когда она высказывает робкую просьбу не касаться этой истории, и голос его не дрожит, потому-что в этот момент голос не должен дрожать, и он и правда готов замараться по самые уши, если нужно, если Лире от этого станет лучше, потому-что он знает, что когда так отчаянно просят, более всего хотят, чтобы с ними это разделили, — Если тебе действительно хочется забыть эту историю, — проводит аккуратно по ее щеке, по волосам, ищет молчаливый ответ в ее взгляде, — Если действительно нужно, я могу помочь забыть. Но если ты переживаешь обо мне, чтобы не оттолкнуть меня этим, то не стоит. Если нужно, чтоб это отболело хотя бы немного, вот так — прямо сейчас, то пусть болит. Позволь этому болеть и кровоточить там внутри, и спустя какое-то время..если позволить этому обнаружить себя, то должно стать легче. Даже когда кажется, что облегчение может принести только одно, — голос его слегка запинается, когда перед глазами снова встает картинка открытых ран, распускающихся опасными бутонами на тонких Лириных запястьях, — Не бойся, пожалуйста, показать мне то, что не дает тебе возможности жить. Не дает возможности дышать полноценно...

Если бездонная, пожирающая ее бездна станет болеть чуть меньше, он готов разделить с ней эту боль, принять удар на себя, подставить свои руки под острые клыки скалящейся и кусающей до крови темноты, которую скрывает в себе обожженная о грязь чужих властных рук, хрупкая, как оказалось, практически не заживающая

его Лира.

Которая сейчас столь потерянно на него смотрит, прижимаясь к нему, и на попытку помочь выровнять дыхание сначала реагирует настороженно, инстинктивно, — она сейчас вся словно одна сплошная открытая рана, — но затем он ощущает больше уверенности в ее тонких пальцах, когда она отвечает на прикосновения, доверяется этой помощи, и на простой счет вслух спустя какое-то время дышит гораздо спокойнее.

Юпитер с тоской думает о том, что слишком хорошо знает, что такое паническая атака, и как тяжело переживать ее в одиночку — когда кажется, что ты так в одиночестве и умрешь, задохнешься, в какой-то момент при очередном вдохе грудная клетка с хрустом сломается ребрами внутрь.

Поэтому когда он ощущает, как под его руками тело Лиры расслабляется, и паническая атака разжимает свои тиски, он облегченно делает рваный вздох, гладит по рукам, плечам, осторожно, помогая мышцам окончательно расслабиться, и когда девушка делает робкую попытку отстраниться, он все равно ее поддерживает, чтобы она не упала, и они так и продолжают стоять — он держит ее за талию одной рукой, а другой гладит по волосам, продолжая медленно распутывать спутанные пряди. Как будто бы это поможет распутать и сами мысли — упорядочить, разобрать на менее болезненные составляющие, постараться разобраться во всем вместе, разложить боль на части.

И голос ее вроде и правда слегка оживляется, и Лира говорит ему про то, что хочет сделать вид, что ничего не было, и он прислушивается к ее голосу, — Да, конечно, давай я принесу пирожные сам, или можем сходить на кухню и заварить вместе чай? — и в голосе его сквозит горечь готовности пойти на любые Лирины условия, лишь бы она была в порядке, но и он сам, и Нигредо, замерший в ожидании в его голове, знают прекрасно — звенящее оживление ее голоса определенно не может быть сигналом о том, что "все стало хорошо".

Юпитер знает, что так звенеть голос может, когда грядет сильнейший нервный срыв, поэтому старается говорить размереннее, осторожнее, стараясь всем собой создать атмосферу полнейшего спокойствия, насколько это возможно. Но при этом понимает, что если Лире нужно будет выговорить, выреветь, отболеть еще что-то — он сделает все, чтобы ей было максимально комфортно сделать это сейчас.

— Тебе абсолютно не за что извиняться, — он слегка отстраняется, чтобы заглянуть в ее серые глаза, возможно, уловить там то, что она от него прячет, или может найти крупицу желания жить дальше, — Ты делаешь так, как велит тебе сердце, но ему сейчас очень тяжело, и все это время было очень тяжело. И я понимаю, что ты не можешь обещать — это не то, что я могу от тебя потребовать, и это не та форма, не та гарантия того, что с тобой все будет в порядке, потому-что нужен другой способ... пойдем потихоньку в сторону кухни, — и он, увереннее подхватывая ее за талию, медленно направляет к выходу из комнаты, чтобы она чуть чуть отвлеклась на движение, да и чтобы просто посадить ее на кухне на мягкие сидения за столом, — И мне невероятно важно слышать о том, что я занимаю такое место в твоей жизни. Потому-что это взаимное чувство, моя милая Лира. Мне хочется участвовать в твоей жизни, радоваться твоим победам, помогать тебе в самые обычные дни, быть рядом в трудностях и защищать от них, проводить с тобой время, наслаждаться мелочами вместе. И я буду в порядке если в порядке будешь ты в том числе. Но позаботиться в первую очередь мы должны о тебе. Потому-что сейчас важна именно ты, — дойдя до коридора, он останавливается, потому-что здесь он поставил на пол пакет с тортом и упаковкой чая, и он, быстро поднимая его, так и замирает, чтобы Лира продолжила говорить.

И она говорит, и слова льются белой рекой, разливаются прямо в сердце, в душу, которой не нашлось места на Аркхейме, но которая есть у него — иномирца, и которая определенно есть у самой Лиры.

И последние слова заставляют его прикрыть глаза, сделать глубокий вдох, снова поставить угощение на пуфик в коридоре рядом, чтобы обнять Лиру обеими руками, прижать к себе крепко, зашептать в белые волосы, отливающие серебром:
— Я никогда тебя не оставлю, милая моя Лира, слышишь? Даже если для того, чтоб ты жила, потребуется вместе с тобой переживать все то, что тебя терзает изнутри, лишь бы не случилось этого непоправимого, только не закрывайся, пожалуйста, дай мне возможность помочь тебе, потому-что я очень хочу помочь, если надо — шагнуть в эту тьму вместо тебя, потому-что я безумно сильно боюсь тебя потерять.

Целует в лоб, перебирает нервно волосы, спустя еще один вдох произносит тихо и отчаянно:
— Потому-что я тоже очень сильно тебя люблю.

[Лира]

Лира слабо улыбается, вспоминая с глубокой нежностью их осеннюю прогулку по парку, где они говорили о привычках. Отвечает задумчивым «ммм», вздыхает и трётся щёчкой о плечо Юпитера, вслушиваясь в тембр мягкого голоса. Это штиль. Покой. Передышка для слабого измученного сердца. Закрыв глаза, слушает драгоценного друга, улыбается тихо, едва уловимо.

  — Ты можешь делать со мной все, что хочешь, — выдыхает тихо, хмурится болезненно, зная, что привыкла так говорить только из-за своего прошлого, и что Юпитер точно не позволит себе пересекать её границы слишком сильно. Но там, где Тери приходилось заставлять Лиру быть в порядке, заставлять пить и вынуждать заботиться о себе, он мог получать безграничную благодарность незримую, негласную. Потому что беловолосая никогда не имела в себе чувства собственного комфорта, значимости. Знала лишь о базовом, о главном, но даже оно всё время пробуксовывало по жизни. И бережные светлые руки Юпитера снова и снова поправляли, направляли, закрывая тихие потребности. Он может, она верит, давать ей безграничную свободу и право выбора, но привыкшая всё время следовать приказам и указаниям, Лира приняла бы с большей радостью и охотой тот факт, если бы Тери решил бы всё касаемо жизни сам – отголосками сознания девушка всё ещё на дне холодной плитки ванной комнаты, всё ещё истекает кровью и хочет одного – чтобы всё быстрее кончилось. И даже сейчас, спроси её кто, как ей было бы удобно, Лира бы не смогла так просто ответить и найти решение. Взгляд серых глаз коснулся бы взора Юпитера, спросил бы его. — Я хочу, чтобы ты делал так, — поправляется чуть тише, понимая, что, возможно, звучит сейчас для него совсем дико и неправильно. Знает, что для него не вещь и никогда не будет ею, но неизменно сводит всё к тому. — Я тебе верю. И я хотела бы, чтобы этого было бы достаточно, но я пока что не могу справиться с собою, чтобы это было так, — выдыхает в белую шерсть, греет тяжёлым дыханием, звенит грустью, прекрасно зная, что даже если окружить её тем вниманием, которое ей необходимо, то она всё равно снова и снова будет разбиваться из-за звонкой пустоты внутри.

  Прикосновения к щеке вызывают порыв прижаться в поклонении бесконечном трогательной ласке, девушка клонит голову набок, тянется вслед, прикрывает глаза, благодарно улыбается.

  — Я пыталась стереть себе память об этом, но оно снова раз за разом возвращается, — признаётся тихим печальным голосом. Знал бы Юпитер, насколько сложно было стереть себе болезненное прошлое, а потом стать пустой, ещё более пустой, чем обычно. И следом – бесконечно искать воспоминания, ловить их в кошмарах и вспоминать заново. Лира слишком давно отказалась от этой идеи – каждое вмешательство в разум тянется мучительным осознанием, тоской и болью. Она не может жить без своего прошлого. И не может ломать себя сильнее вот так. — Я просто хочу... Я боюсь этого касаться. Я не справлюсь с этим. Я не смогу, — прячет лицо в ладонях, не в силах осознавать, что когда-то она могла бы действительно начать справляться с прошлым, а не бесконечно бежать от него в надежде, что раны никогда не загниют. Но что, если плоть уже обнажилась до кости, до органов, если невыносимо трудно дышать?..

  — Хочу вместе, — ребёнком надувшимся отзывается, в сознании резкая перемена настроения. Слишком быстро, слишком резко. И всё на грани, оголённым проводом. Так странно – девушка недоверчиво вдруг хмурится. Юпитер принимает её такой... Объясняет, говорит столь размеренно и тепло, что неизменно хочется снова и снова что-то для него делать, собраться вдруг с силами и сразу стать резко в порядке. Поэтому Лира улыбается мягкостью, теряясь между уговором «быть слабой» и «быть сильной», балансирует между собственных порывистыми желаниями и тем, как «правильно». Тело на нетвёрдых ногах шагает в сторону кухни, Юпитер поддерживает беловолосую так, словно она есть его самая главная драгоценность. И пока они идут, он говорит, произносит то важное, сокровенное, то, чего хотела бы услышать Лира. Непроизвольно снова царапает себя ногтями, пытаясь проверить, сон ли это или реальность, которая вдруг преобразилась светлыми красками из бардового? Она поднимает голову и смотрит заплаканными глазами на Юпитера, ловит каждое его слово, каждый вдох. По коже сотни мурашек. Каждое его признание, каждое слово отзывается в груди торопливым стуком сердца. Дыхание сходит на нет.

  Юпитер подбирает с пола оставленный торт, чай. Девушка с теплом и грустью смотрит на угощения - жаль, что не смогла быть в порядке, чтобы сделать все как надо.

  — Спасибо, — грустно мяучит, проваливается к стене, чувствуя, что без опоры ей слишком тяжело стоять. Нервы? Слабость из-за случившегося? Все вместе? Неважно.

  Напрягается, когда Тери прикрывает глаза и вздыхает. Оставляет подобранное на пуфике. Порывисто и горячо обнимает. И тогда ее ручки цепляются за его плечи, спину, сжимают крепко, словно если отпустят, то тогда Юпитер безвозвратно испарится. Лира жмётся так отчаянно и дико, с невероятной нуждой. Она дрожит, с глаз текут слезы, светлые, прозрачные. На губах счастливая улыбка.

  — Я сделаю все, чтобы ты меня не потерял, — порывисто обещает, чувствуя вдруг потрясающую ответственность за  жизнь - умрёт, то что случится с Юпитером? С его чувствами? Посмеет ли она вот так сделать? Лира знает, что в порыве отчаяния, без сомнения, вновь поддастся тьме, но, если будут силы, мысль о Юпитере вынудит оступиться, задержаться.  — Я вся для тебя, Юпитер, без остатка, и, если могу сделать что-то, чтобы самого страшного не случилось, я готова стараться, но я нуждаюсь в твоей помощи, потому что не справлюсь одна, — торопливо произносит, краснеет от тихого поцелуя в лоб. Переживает, нервничает, гладит по спине, жмётся осторожно и аккуратно. Трясёт, но под прикосновениями телу легче.

  Медленно, неспешно Лира отстраняется и смотрит в карие глаза. Он любит ее. И если это так.... Тогда сегодня один из самых счастливых дней! Девушка выдыхает полной грудью.

  — Я... Я едва стою на ногах от счастья, — растерянно делится, ощущая, как мир мучительно вертится перед глазами. Слезы стекают по глазам. — Я не верила, что моя тихая мечта станет явью. Даже несмотря на то, что ты узнал, что я натворила, — выдыхает тяжело.  Шагает осторожно в сторону ванны. С трудом проваливается к косяку и взмахом руки вынуждает алую кровь и тошнотворный запах исчезнуть.

  «Ничего не было».

  — Мне нужно будет научиться с этим справляться. Ради нас, — слабо улыбается, смотря на Юпитера с безграничной благодарностью. — Можем ли мы сделать чай? Я безмерно хочу спрятаться от мира под пледом и пить чай, — чирикает, ощущая, как после эмоционального дна настроение сумбурно повышается. Нужно держаться. Ради Юпитера. Ради его чувств. — Знаешь, когда ты мне сказал.... Об этом, — краснеет, — то...  Я понимаю, что не знаю, что я... Должна сделать. Понимаешь, я не знаю, что такое любить и... То есть, как это должно быть у нормальных людей, — медленно проходит на кухню и зажигает чайник, приваливаясь спиной к столу. Устала. Магией протирает руки, напрочь скрывая шрамы.

  Ничего не было.

  — Я не смогу постоянно ходить на грани в таких порывах. Теперь чувствую, что обязана позаботиться не только о себе, поэтому, — тянет слабые ручки к полке повыше, чтобы достать чашки, — я буду стараться. Но я не знаю, что мне делать, — грустно выдыхает, с тоской всматриваясь в держатель для ножей и приборы в нем. Пожалуй, было бы неплохим решением взять нож и быстро закончиться, чтобы не заставлять Юпитера мучиться с ней и дальше. Лира вздыхает, с трудом отгоняя мысли. — Не подпускай меня сегодня к ножам, пожалуйста, — сипит, не отрывая взора от отличного способа снять с себя тяжесть. Если Юпитер ее любит, то разве не стоит ему сочувствовать?

  — Ты можешь... Можешь... — краснеет, не в силах попросить у него лишнего подтверждения собственной значимости. Смотрит потерянно и пугливо, словно просьбой испугает. Хотя знает, что ничего не случится, но в душе внутренний блок - если просить, то потом придётся отдавать. Лира выучила. — Ох... — руки складывает на груди, задумывается тяжело, осознавая, насколько с ней до невероятного сложно. — Ты можешь остаться со мной сегодня на ночь, пожалуйста? — голос срывается страхом, сама же пугливо заглядывает в глаза, волнуется, закусывает губу.

[Юпитер Тома]

В собственной груди сердце отдается сбивчивым, неритмичным стуком, и ему кажется, что он тоже хотел бы вот так привалиться к стене, выдыхая от накативших чувств, но одновременно он чувствует потребность — почти что острую, такую живую, — крепче прижать Лиру к себе и не отпускать еще очень долго — просто чтобы сильнее прочувствовать этот момент, ощутить на своей спине ее подрагивающие руки, чтобы быть увереным, что если они сейчас расцепят объятия, то Лира никуда не денется — вот она, заплаканная, тревожная, но счастливая.

И он тоже счастливый, просто потому-что она сейчас рядом, и она в порядке.

— Как будто бы здесь, в этой прихожей начинается что-то новое для нас, не так ли? — когда они отстраняются, он смотрит на нее внимательно, хочет запечатлеть в памяти этот момент признания, ее взгляд, ее радость, и гладит рукой по волосам, проводит по щекам, вспоминает ее в тот момент, когда увидел первый раз, там в лесу, и даже подумать не мог, что все может привести вот к этому, — Я хочу, чтобы эта глава нашей жизни была общей, и мы старались вместе. Потому-что сейчас мы определенно можем стараться ради нас двоих, ведь так? — сердце немного успокаивается, и ему кажется, что в этой тишине, среди коридорного эха он может слышать робкое звучание сердца Лиры.

Хрупкое, доверяющее, вверяющееся полностью в его руки — и он принимает это доверие с безграничной благодарностью и заботой.

— И какими бы ни были наши дни, хорошими или печальными, наполненными тревогой или умиротворением, я буду рад любым дням с тобой. Я буду любить тебя, даже если ты будешь не в порядке, потому-что ты важна мне любой. И беречь я тебя хочу любую — я видел и светлые и темные стороны твоей души, и как видишь, — он пожимает плечами, словно хочет скинуть с них всю тяжесть предшествующих этому признанию горьких минут, — Я с тобой здесь.

Он пока что старается радоваться ее настрою тихо, словно слегка неуверенно,потому-что не может перестать переживать насчет того, что все это еще не прожилось до конца, не отболело самой сильной своей отчаянной болью, и просто затихло, затаилось до поры до времени, но Лира сейчас выглядит такой взрослой и серьезной, что-то меняется в ее взгляде, словах, жестах — в том, как она одним движением убирает всю кровь из ванной, и он, подхватывая ее, когда она прислоняется к дверному косяку, выдыхает также серьезно:
— То, что сегодня с тобой случилось явно не входит в разряд тех событий или поступков, которые могли бы меня от тебя оттолкнуть, — и придерживая ее за талию, другой рукой мягко вытирая слезы с ее глаз, добавляет, — Не думаю что есть что-то, что меня вообще может от тебя оттолкнуть. Поэтому... — бережно формулирует мысли, чтобы одновременно и дать понять, что он всегда готов вернуться к тем обсуждениям, и при этом поддержать ее настрой, быть рядом в любых ее желаниях, и если Лира хочет продолжить этот день иначе, — не откатывать события мучительно для нее назад, терзая расспросами, которых она не желает, — Ориентируйся на свои ощущения. Я их приму — любые, и постараюсь сберечь.

И он ловит старательно каждым своим уже ответным жестом и взглядом ее эмоциональный подъем, поддерживает ее улыбку, провожая до кухни, готовый подхватить снова в любой момент:
— Конечно, давай сделаем чай и порежем торт, — он хочет добавить что-то непринужденное, про вкус торта или то как он выбирал для нее чай, надеясь, что угадал со вкусом, но вместо этого просто обхватывает ее за талию чуть увереннее, ведя на кухню, второй рукой снова поднимает купленное в магазинах, ступает неторопливо, — Представим, что и правда нет никакого другого мира за стенами этого дома. Будем говорить обо всем или молчать — как захочется.

С ее тонких запястий исчезают шрамы, — она даже не представляет, насколько она сильная во всех смыслах, — и кажется что и правда ничего не было, и можно просто заварить чай и продолжить этот день, но взгляд ее натыкается на ножи, и Юпитер цепенеет следом за ней — любая, абсолютно любая деталь может выдать изнанку этого дня, который только кажется таким, словно в нем ничего не произошло.

Все произошло там, с другой стороны обманчиво чистой ванной комнаты, обманчиво незапятнанного ее платья и его бежевой рубашки — можно сколько угодно отстирывать ткань, но пятна въедаются в душу, и кажется, что даже магией их стереть невозможно.

Подходя к Лире и помогая достать ей две чашки с полок повыше, держит их в руках, спрашивая в ответ мимоходом, — Их нужно сполоснуть или не обязательно? — ему хочется показать Лире, что она хозяйка в этой квартире, и может это ощущение отвлечет ее, позволит почувствовать себя уверенней? — Тебе не нужно стараться ради меня сверх меры, милая Лира. В конце концов, отношения...как это обычно бывает... — тут он запинается, поднимает брови сам слегка удивленный тем, как просто это произнес, но не смущается и не отводит взгляд, а смотрит в серые девичьи глаза, ставит чашки на стол, — Это то, над чем работают оба, и может это немного тебя успокоит, по крайней мере, мне бы и правда очень хотелось бы, но это всегда — процесс, не статика. Потому-что развиваются и меняются оба, что-то дают друг другу, это неизбежно...но чаще всего, если все складывается гармонично и на доверии, то не требуется каких-то особых усилий, ведь это не должно быть превозмоганием, как думаешь? — чашки остаются на столе, и он снова подходит к ней, чтобы помочь, встает рядом, — Поэтому тебе не нужно ничего делать специально. Тебе достаточно просто быть. А то как это должно быть у нормальных людей...знаешь, у всех свое понятие нормальности. И любовь — она у всех разная, нет единого критерия. Я понимаю, что ты имеешь ввиду под этими словами, но я думаю, что мы будем искать понимание нашей нормальности вместе, — и рукой он осторожно проводит по ее волосам, заправляя прядку за ее ухо. Думает о том, случайно, что хотел бы подарить ей красивые сережки.

Но замечая ее поникший голос, полный тоски словно бы от того, что она не знает, как дальше себя вести, Юпитер следит за направлением ее взгляда — к держателю для ножей.

— Не подпущу, — он отвечает тихо и коротко, обходя Лиру со стороны, аккуратно уводя ее на шаг в сторону, чтобы убрать держатель для ножей за дверцу одного из навесных шкафчиков. Совсем из квартиры вынести он их, к сожалению, не сможет, но сейчас главное, чтоб они просто не попадались Лире на глаза, и у нее не было поводов даже думать о развитии событий в эту сторону, — И буду тщательно следить за этим, так что здесь можешь расслабиться, — и берет девушку за плечи, смотря ей прямо в глаза, словно желая отыскать своим взглядом каждую тяжелую мысль, обнаружить и обезоружить.

И пока он спешно раздумывает, внешне ничем не выдавая своих метаний, чем же сейчас отвлечь Лиру — усадить ее за стол, а самому нарезать торт и заварить чай, либо же наоборот, предоставить ей возможность включиться в подготовку стола, как беловолосая внезапно, замявшись, заставляет его отвлечься от своих попыток принять правильное решение, и он осторожно гладит ее по плечу, сам прислоняется к столу, произносит, нисколько не торопя, — Что такое? Я готов выслушать любую твою просьбу или вопрос, — и замолкает, давая ей возможность решиться озвучить то, что ей так важно в любом удобном для нее темпе. Он же спокойно и заинтересованно ждет, убирая свои ладони с ее плеч тогда, когда она словно в неком напряжении складывает свои руки на груди, чтобы затем произнести — словно шагнуть в бездну с закрытыми глазами.

И он едва ли не ахает, вскидывая брови вверх, потому-что и правда не ожидает такой просьбы, но быстро приходит в себя, улыбается мягко, притягивая девушку к себе и снова обнимая.
— Конечно могу, если тебе так будет спокойнее и если тебе будет комфортно от моего присутствия ночью в твоей квартире. Буду охранять твой сон от всяческих кошмаров, и следить, чтобы ты крепко спала, — и хаари правда хочет показать, что для него в этом нет абсолютно ничего сверхъестественного, потому-что что он любит ее и ему хочется о ней позаботиться, и какая-то мысль внезапно приходит ему в голову, чутким осознанием, словно он должен обязательно это добавить — тем более что это и правда не будет лишним, и он отстраняется и смотрит слегка лукаво, — Может тогда сделаем ужин на вечер? Торт, конечно, без сомнения очень вкусный, но признаюсь, одним сладким сыт не будешь, а так как в готовке я вообще не силен, то вынужден попросить у тебя помощи в этом деле, — и даже немного вздыхает, отстраняясь и осматривая кухонный гарнитур и холодильник, вспоминая, чем обычно заканчиваются его попытки на этом поприще, — Может, мы могли бы приготовить что-то вместе? После того, как попьем чай с тортом?

Он не знает, правильно ли он сделал — не стал акцентировать внимание на смущении сейчас, а сместил обсуждение в сторону того, как они дальше могут провести этот день, но ему кажется, что это должно быть неплохим вариантом. Сейчас ему хочется оградить Лиру от излишних переживаний, и сфокусировать ее внимание на чем-то приятном, уводя в сторону от мыслей, где она бы испытывала неловкость от того, что высказала просьбу, которая по ее мнению может его обязать — и он постарался для начала показать, что это его нисколько не обязывает.

Постарался дать понять, что ее просьба нормальна и естественна, потому-что они друг другу близки.

И так же мягко отстраняясь, он принимается развязывать тесемку на коробке с ягодным тортом, который при открытии начинает источать сладкий кондитерский аромат, а затем открывает крафт-пакет с чаем, и на кухне к ягодному аромату примешивается фруктовый.

— Его надо заварить, у тебя есть заварочный чайник?

[Лира]

Каждое его касается отзывается мурашками по коже, сотней маленьких разрядов тока где-то внутри тела. Прикосновения Юпитера пропитаны нежностью, теплом, глубоким признанием. Серые глаза прикрываются, чтобы позволить коже, чувству осязания лучше ощутить каждое касание, каждое движение на лице, на волосах. Она могла бы попросить не прекращать, не отстраняться, могла бы попросить задержать каждое прикосновение

...пожалуйста, на вечность.

  Она кивает, открывая глаза. Смотрит на Юпитера словно видит в первый раз, словно он совсем другой, незнакомец, пришедший в гости. Но как же он по-своему красив, как приятен и чуток его взор, как много всего в одном дыхании. Невозможно не улыбаться, когда она видит в его взоре ответную нежность и ласку.

  — Я бы хотела стараться для тебя, — произносит несколько торопливо, но с глубоким чувством, с жаждой показать, что она готова исправляться, делать что угодно, чтобы ему было комфортно с ней. Она отдаст всю себя, лишь бы он не разочаровался, не ощутил отторжения от неё, не посчитал её обузой или той, кто никогда не смог бы стать лучше. Лира готова. Она готова выбраться из собственного тела, от оболочки, лишиться её, лишь бы достичь особого неидеального идеала. В её глазах мгновение кратким горит страх – а что, если он всё это говорит только потому, что хочет не делать ей очень больно? Что постепенно будет уходить, отстраняться, не выдерживая её характер?
 
  Он говорит, что будет любить её, что хочет беречь её любую – кажется, превратить она в лужу слёз, он бы любовно, со всей тщательностью собрал бы её в баночку и стал бы хранить с белым бантом. Он мог бы даже позволить ей по-своему сходить с ума и мог бы договориться с ней о чём-то – Лира знает. В его глазах нет лжи, и оттого она всё сильнее ищет обман, что-то, что пойдёт не так, ведь сейчас его было бы очень, очень больно потерять.

«Ты ведь оставишь меня».
— Я с тобой здесь.

  Он разбивает её сомнения краткой фразой, он словно видит на её лице каждое сомнение, каждую слабость и робость.  И тогда Лира беззаботно, счастливо улыбается, выдыхает с облегчением, опирается на Юпитера, стоит только ему заботливо её приобнять за талию, поддержать в момент слабости. Светлые белые пальцы утирают девичьи слёзы. Юная эон мягка перехватывает его руку, прижимает ладонь к себе с тихой, несокрушимой благодарностью.

  — Ты... Ты просто не видел всего, — шутливо ворчит Лира, улыбаясь на слова Юпитера о том, что нет ничего, что его могло бы оттолкнуть. Странно, но при её паранойе, при страхах дикий и живых, она верит, что он правда не уйдёт от неё так просто, что не оставит, не посмеет. Что ей нужно будет совершить намеренно нечто ужасное, что отвернуть от себя. И даже тогда он всё равно будет искать её, протягивать руки для объятий.  Тогда она прижимается к его шее трётся тихонько о ключицу, вдыхает запах, пытаясь хоть как-то выразить признательность и не теряться, не отлипаться от него, словно он вот-вот мог раствориться.

  Юпитер легко соглашается на её желания. Лира тихонько улыбается, обретая в себе чувство, словно она королева, а он – её верный спутник. Тогда вся квартира кажется несколько больше, несколько светлее, ярче, прекраснее. Девушка даже расправляет плечики.

  — Тогда пусть это будет моим королевством. Иногда я представляю, что я – всего лишь гостья в этом мире, а на самом деле занимаю значимую, — осекается вдруг, — слишком значимую, — отводит взор, выдыхает тяжело. И заглядывает несколько виновато в глаза – он когда-то мог поверить, что она задумывает о том, что где-то имеет куда большее, чем сейчас? Что где-то в сути личности жаждет чего-то иного от себя, от своей роли?  — Нет, лучше всполосни, — с нотками тревоги отзывается, боясь, что чашки, который выбрал Юпитер, грязные, что они ему не понравятся и что придётся их обдавать магией или мыть вновь.  Она не хочет вредить, нести неприятность, делать ещё больше нехорошего.

   Лира выпрямляется, когда разговор касается отношений. Странно. Весь её опыт, кажется, был ужасным и по-своему ломающим, однако девушка едва ли может сказать, что чувствует себя с Юпитером сейчас плохо. Он смотрит на неё, ставит чистые чашки на стол, говорит просто и буднично, но отмечает словно внутри себя, насколько это интересно звучит вслух.

  — Наверное так, но всякий раз, когда у меня было что-то подобное, — вспоминает свой опыт отношений, где она неизменно была на цепи и с ошейником, с запретами и правилами, где была больше в рабстве и в попытках выжить и спастись, чем в чём-то здоровом. Но это тоже ведь отношения? Взгляд пустеет. Она ведь когда-то и сама шла, по своей воле, по своему выбору.  Юпитер вынуждает её отмереть, когда поправляет волосы, поправляет прядку. Лира благодарно улыбается, с теплом смотрит на дорогое сердцу существо. — Я бы хотела, чтобы тебе было просто со мной. Не так, чтобы тебе приходилось время от времени испытывать сложности. Но я знаю, что это невозможно сейчас – я не могу себя переделать так просто, — вновь проговаривает, осознавая, что чувствует себя спокойно. Даже почти не страшно признать, что что-то может быть не так.

  Юпитер легко считывает её настроение. Уводит от ножей, берёт за плечи кукольную и смотрит в глаза, забирая у неё ответственность за любой срыв, за что-то, что может сегодня пойти не так. И, ощущая, что в этом и есть вселенская забота, в этом и есть нечто особое, горячее, важное, девушка тихо улыбается, чувствуя, что на глазах вновь слёзы. Но светлые. Тёплые.

  Он позволяет произнести просьбу. Удивляется, ахает, вынуждая тут же напрячься, сжаться, словно вот-вот он ударит, но Юпитер лишь с нежностью прижимает к себе, обнимает, греет собою. Лира котёнком беззащитным жмётся ближе, всхлипывает от вспыхнувшего и улёгшегося стресса.

«Порежь себя незаметно».

  — Только я могу иногда ночами кричать... — мяучит тоскливо, кладёт подбородочек на друга, но легко отстраняется в ответ, готовая выслушать любые слова. Он предлагает что-то приготовить. Девушка улыбается и растерянно хлопает глазками, осознавая, что в вопросах питания она совершенно никчёмна, но ей было бы дорого попробовать, а... — Хорошо, только если мы оба провалимся в этом деле, то я хотела бы сделать доставку, потому что я... готовлю не очень. Ты не хотел бы тогда на ужин красную рыбу запечённую и салат лёгкий? Или... это не совсем то, что ты ешь? — заглядывает с тревогой в глаза.

  Медленно кухня наполняется суетой – Юпитер развязывает упаковку от торта, обнажая вкусный ягодный запах. На вопрос Лира кивает и достаёт заварочный чайник, всполаскивает его предусмотрительно. Берёт краф-пакет и рассматривает во все глаза с детским любопытством – так красиво сделано! Девушка счастливая, с невинным добрым взором заваривает чай и отходит, выдыхая: — судя по всему, нам нужно подождать некоторое время. Честно говоря, я предпочитаю не сильно много тратить времени на готовку или не есть в принципе, так что я обычно заказываю или игнорирую чувство голода, — буднично сообщает девушка, с любопытством со всех сторон осматривая торт. Она чувствует, как внутри где-то растёт напряжение от сорванных планов, от того, что всё слишком нормально, от осознания, что что-то не так, но не может выразить это чувство. Словно всё время живя в стрессе, она осознала, насколько неспокойно переложить ответственность на кого-то ещё, разделить её и расслабиться. И в этой расслабленности ощущается, словно каждое мгновение может вдруг стать наполненным опасностью.

«Можно отойти в ванну умыться и взять бритву и...»

  Тем не менее, Лира улыбается, суетливо достаёт тарелочки и ставит рядом с тортом, чтобы уложить на него по кусочку, когда Юпитер разрежет. Пальцы поправляют длинные белые волосы. Доверительно Лира чуть прижимается к Тери поближе, касается его – ведь ей можно, можно да? Заглядывает в глаза, ловит карий взор. Улыбается и опускает лоб на плечо. — Я так счастлива, что ты есть в моей жизни, — она отходит вдруг и, шагая суетливо по кухне, вдруг решает не то проверить Юпитера на вероятность того, что он уйдёт, не то на вероятность того, насколько сильно он удивится её ещё одной просьбе. Ей не хватает... напряжения. Стресса. Но она не смеет терзать Тери, вносить в его жизнь хаос. — Ты мог бы, пожалуйста, — она заглядывает в глаза несколько невинно и пугливо, чувствуя, что он справедливо ей тут откажет, но он ведь разрешил быть слабой и несколько капризной? А значит, она может потом расплакаться и даже топнуть ножкой, заупрямиться, рухнуть даже на пол. Но отчего-то Лира очень хорошо понимает, что не позволит себе этого. Не с ним. Потому что он забирает у неё стресс, и она не смеет генерировать его в большем количестве.

  — Я бы хотела, чтобы ты меня укусил, если можно... Я знаю, что это странно, и, возможно, несколько глупо, но мне кажется, словно стоит заранее обозначить, насколько у меня всё не в порядке, потому что я не хочу потом привносить тебе сюрпризы в том, что мои просьбы или желания будут несколько странными. И я готова лечиться, Юпитер, но сейчас я больше всего хочу, чтобы мне стало больно от тебя, — «вместо ножей, которые должны были опуститься мне на руки, потому что это теперь надоедливый пунктик, механизм».

[Юпитер Тома]

Лира шутливо ворчит, что он не успел увидеть всего, что в теории, — в ее предположении, — может его оттолкнуть, и он так же шутливо усмехается в ответ, показывая, что ничуть не боится узнать больше.

За двадцать семь лет жизни на родной планете в ином мире, за восемь лет экспедиции по отнюдь не дружелюбным мирам, за десять лет борьбы со своими демонами, которые трансформировались в нечто с длинными черными ушами и когтями, пронзительным оранжевым взглядом и хищным, всегда голодным до чужого мрака оскалом, — разве после этого Юпитер может бояться того, что ему преподнесет любимое существо?

— Ты можешь не бояться мне показать. Не обязательно сейчас — тогда, когда будешь сама готова, — и мельком окидывает взглядом прихожую в Лириной квартирке, которую он и правда сейчас готов превратить в Белоснежное королевство — мир, куда никогда не проникнет чужое зло, куда нет дороги никому, кроме них двоих, и где она всегда будет в безопасности.

И Лира там определенно — королева, в белом платье, прекрасная и ослепительная в своем сиянии, согревающая и украшающая его мир одним фактом того, что она есть.

В этом королевстве — вместе с ним.

И когда они, уже будучи на кухне, продолжают разговор, который подобно им самим, словно плавно перетекает в своем русле от чего-то тяжелого, но уже прошедшего, к чему-то не менее значимому, но будущему, и от того не менее тревожащему израненую Лирину душу, Юпитер, параллельно занимаясь чашками, внимательно старается выхватить каждую ее настороженную эмоцию, каждую заминочку и паузу, и когда она продолжает рассуждать о значимости в мире, мягко добавляет от себя, стараясь снять эту тяжесть с ее груди прямо сейчас, в моменте:
— Это звучит необычно и волшебно. А ты представляла, какая это именно роль? Кем бы ты хотела быть? — и представляя что-то свое, словно бы давно забытое и ушедшее, то, где он в своей Вселенной тоже занимал какое-то особое положение, продолжает, осторожно отставляя это в сторону в своих мыслях, что наверняка отразилось на его лице, — Даже гостья может занимать важную и значимую роль в этом мире, — задумчиво рассуждает он, поглаживая Лиру за хрупкие плечи, — Ведь значимая роль может быть не обязательно про нечто общественное, не так ли? — добавляет тихонько, согласно кивает на слова девушки о том, что чашки лучше помыть, включает кран и настраивает воду, — Ты занимаешь важную и значимую роль в моей жизни. Точно так же и я думаю, что мне вот не обязательно занимать значимое положение в обществе, хоть роль научного сотрудника и дает свои преимущества. Но быть важным для тебя — гораздо ценнее. И я это ни на что не променяю.

Вымытые чашки отправляются на стол, и Юпитер, продолжая рассуждать об отношениях, тщательно отслеживает реакцию Лиры на свои слова, отмечая, что его слова звучат для нее...ново? Понимает внезапно, что никто до этого с ней ни о чем подобном, наверное, и не говорил. И когда Лира начинает рассуждать ответно, он с глухой тоской, отдающейся о внутренности собственной грудной клетки, убеждается в том, что так оно и есть — и его тоска со звоном разбивается о ее стеклянный, пустой взгляд.

Мгновение звенящей тишины, в котором он собирает себя по частям, по осколкам, и аккуратными, нежными жестами, прикосновениями к беловолосой возвращает ее в реальность. Ту, где она сейчас —  с ним. И ей ничего не угрожает.

— Отношения бывают разные, Лира, — поправляя ее волосы, он словно бы оживляет ее, и из ее взгляда исчезает отрешенность, служащая, как он может быть уверен, самозащитой от всего того ужаса, что обволакивал ее неизменно на протяжении многих и многих лет, — Конечно, многие из них носят деструктивный характер, и модель поведения в них отличается от тех, которые принято считать за эталон "здоровых" отношений. Но мне бы хотелось, чтобы мы опирались с тобой именно на те, что считаются здоровыми, несущими в себе исключительно свет и развитие. Это может быть непросто, я не могу не признать, — и проводя рукой по ее щеке, обнадеживающе улыбается, — Спасибо, что говоришь мне об этом. Мне важно это слышать, потому-что я считаю это своеобразным проявлением заботы в свой адрес. Я верю, что ты хочешь, чтобы у нас все было хорошо, и я чувствую аналогичную потребность. И именно потому, что мое желание искреннее — и не менее сильное, чем твое, я признаю и готовлюсь к тому, что в какие-то моменты нам может быть не просто.

Пока он рассуждает, то аккуратно проводит по Лириным волосам, расчесывая пятерней оставшиеся спутанные пряди, словно хочет разобраться в спутанных мыслях беловолосой.
— Я слишком хорошо знаю, что просто в отношениях не бывает, поэтому хочу предупредить твои возможные переживания, если вдруг ты думаешь, что я ожидаю исключительно чего-то...простого и беспроблемного, — произносит он неторопливо, тщательно подбирая слова, чтобы при этом Лира не подумала в том ключе, что он воспринимает их отношения как нечто, приносящее с собой исключительно тяжесть, — И одновременно это не должно для тебя значить то, что я словно бы буду терпеть сложности только ради каких-то светлых моментов с тобой, которых неизменно много, и которые радуют мое сердце. Вовсе нет.

И приобнимая Лиру, заглядывая ей в глаза, он старается бережно донести до нее смысл того, что он имеет ввиду, и вселить в нее уверенность в том, что его слова являются не просто минутной слабостью или чем-то, брошенным в сердцах и необдуманно:
— Для меня чувства и отношения всегда были неразрывно связаны с процессами, которые не бывают однозначно плохими или хорошими, и я никогда даже и не думал воспринимать это как исключительный оазис, в котором только тепло и мягко. Это как и в жизни, когда ты любишь мир вокруг вместе с его знойными днями и грозовыми штормами, с тропическими ливнями и уютными снегопадами. Это все — проявление одного и того же. Так и с человеком — ты любишь в нем все. И грозы, и ураганы, и палящее солнце. Поэтому, — бережно обнимая ее за плечи, он заканчивает мысль, — Тебе не нужно себя переделывать. Я тебя уже люблю.

И наблюдая за Лириным настроением, ему кажется что у него получается донести мысль, потому-что пусть маленькими шажками, но она постепенно ему открывается. Чего только стоит ее просьба относительно ножей, которую она высказывает так открыто, а ведь до этого наверное и не решилась бы, и держала в себе, осторожничала  — и он с готовностью уводит ее от этих ножей, закрывает, убирает ножи далеко в сторону, чтоб не мозолили глаз, и на какое-то время оставляет только один, тот, которым нужно нарезать торт.

И следующая ее просьба, которая поначалу и правда несколько удивляет его — и то лишь потому, что оказывается для него неожиданной в этот момент, но он старается свести этот момент к минимуму тревожности для своей спутницы, и она и правда переводит все свое внимание на готовку, рассуждая о доставке, пока Юпитер замаскировать облегченный выдох, — получилось, — под раздумья о доставке еды, и параллельно успеть в мгновения близости Лиры подумать о том, как же комфортно и правильно он себя чувствует, когда она вот так — рядом с ним, буднично кладет ему подбородок на плечо, заглядывает в глаза с любопытством, и кажется, что так и должно быть, что к этому все и шло.
— Ночные кошмары?.. — тихо спрашивает он, замирая с упаковкой от чая в руках, — Я понимаю, да. Конечно, я не могу рассчитывать, что со мною их не будет, но я хотя бы буду рядом, чтобы тебя успокоить...и возможно после этого ты будешь спать спокойнее, — конечно, он не может сразу решить все ее проблемы и избавить ото всех тревог. Это вопрос не одной ночи, и тут Юпитер и правда готов в какие-то моменты сталкиваться с чем-то большим, чем он, готовиться лучше и встречаться с этим еще раз, но именно сейчас он старается настроить и Лиру на то, что да — может быть еще очень долго не просто, но это определенно не повод переставать верить. И в себя, и в друг друга.

И встречаясь с ее обеспокоенным взглядом, поднимает обезоруживающе руки и мягко улыбается в ответ:
— О, не переживай! Рыба и салат это отличный вариант, и если ты хочешь сегодня полноценно отдохнуть, тогда, наверное, мы вообще можем не заморачиваться с готовкой и сразу что-то заказать? А потренировать свои кулинарные навыки сможем в другой день? — наклоняет голову, легонько усмехается, и принимается за сервировку стола, надеясь что такими простыми словами смог донести до беловолосой факт того, что у них впереди еще очень много вот таких дней, которые они будут проводить вместе.

И тем не менее, после всего того, что случилось вот буквально недавно, Юпитер не может отделаться от назойливой мысли, что что-то все равно не так — не может все поменяться так резко, и мысли — травмирующие, деструктивные, опасные для самой себя, вот так просто от одних его слов, пусть и правильных, хороших — вот так запросто стереться без следа.

Следы определенно остались, и Юпитер, слишком уж буднично расставляя чашки и наблюдая как девушка заваривает чай, сообщая, что нужно подождать и что она в целом-то не особо заморачивается с готовкой, — и во всем этом чувствуется некоторое напряжение, и ему самому кажется странным, даже когда он искренне улыбается и отвечает ей заветное "Я тоже с тобой счастлив", ловя ее полный нежности взгляд, — словно они слишком уж резко переменили тему. Слишком быстро изничтожили мрак и утонули в свете, не переработав как следует, не переварив.

Поэтому он и настаивал в некотором роде, спрашивал и уточнял — в своей готовности выслушать, разобраться и окунуться в нечто темное он видел и терапевтический эффект, который должен был быть логичным и плавным переходом в спасительное спокойствие.

Поэтому на ее особую просьбу реагирует будучи уже готовым.

Что-то еще было, оставалось, не давало покоя им обоим.

И встречаясь с ее страхом в глазах, понимая, что сейчас в эти секунды она может бояться, и он позволит ей бояться, потому-что ей это буквально необходимо, он выслушивает ее странную, иррациональную, отчаянно-доверительную, похожую на открытую рану — просьбу.

Распахивает глаза в немом изумлении — его Лира все еще умеет удивлять.

Делает глубокий вдох и выдох, пропуская эту просьбу через себя. Понимая и принимая. Замирает, прислушиваясь к собственным ощущениям. К ощущениям правильности высказанной Лирой просьбы.

Медленно кивает.

— Я понимаю, почему еще ты хочешь, чтобы тебе было больно именно от меня, — берет ее за руку и неторопливо притягивает  себе, проводя рукой по волосам и осторожно убирая волосы в сторону. Так, чтобы была видна оголенная шея, — Тебе кажется, что ты сама даешь мне одновременно и теплые, и болезненные ощущения, в то время как я тебе — исключительно тепло.

Проводит мягко по тонкой коже на ее шее, и в жесте этом нет ни грамма эротики или скрытого желания нанести вред, а лишь осознание того, что просьба его спутницы закономерна и логична.

— Это нисколько не глупо, моя милая Лира. Если бы ты только знала, насколько разумно ты звучишь в своем робком рассуждении, и это только лишний повод восхититься тобою. И когда я говорил, что сделаю для тебя все возможное — я действительно подразумевал все возможное. И даже это. И зная и понимая, что тебе станет легче, я выполню твою просьбу, потому-что это будет значить многое для нас обоих.

Наклоняясь к ее шее, он сначала оставляет на ней сдержанный поцелуй, а затем впивается в тонкую, почти прозрачную кожу клыками, прокусывая до крови верхние слои.

Это соблюдение баланса, милая Лира. Спасительное и необходимое.
Я понимаю.

[Лира]

Лире нравится быть рядом с Юпитером.

    С ним неизменно жизнь кажется лучше. И с ним кажется, словно она со всем справится. И даже если что-то пойдёт не так, даже если вдруг Юпитер действительно куда-то денется, исчезнет вдруг, выберет не оставаться вдруг с ней более, то девушка обещает вдруг себе до поразительного ярко и чётко, что она навсегда сохранит в себе этот свет. Запомнит его внимательные добрые глаза и уютную улыбку. Каждый жест. Каждую фразу, что согрела сердце.

    Лира понимает сейчас, что, вопреки своей тревоге, она ему верит. Верит в том, что в своих словах он честен, что произносит всё совершенно искренне и с полной заботой. Сейчас, когда серые глаза внимательно вглядываются в карие, девушка совершенно точно решает для себя, что постарается быть пред Юпитером настоящей. И даже если в её истинной сути пытаться быть лучше, сходить с ума или плакать, делать вид, что она сильная, то Лира позволяет себе это. Разрешает, как и было ранее сказано, быть слабой, совершенно даже ничтожной – лужицей на полу, котёнком беспомощным.

    — Знаешь, — Лира несколько отводит взгляд, задумываясь над тёплыми вопросами Тери. Мало кто интересовался её миром, её фантазиями и образами. Сердце гулко стучит. Девушка приваливается к столу, нуждаясь в опоре, в поддержке. Голос отчего-то дрожит, а тело трясёт откровением, эмоцией чувственной, глубокой, — мне всегда казалось, что я там – создательница мира. Богиня. Божество, которое вовсе и не радо такой большой ответственности. Представляешь, — рука порывисто касается груди, а серый взор находит взгляд Юпитера. Нежная тоскливая улыбка украшает задумчивое, встревоженное бледное личико. — Я – Богиня. Но я никогда не хотела быть в этой роли, поэтому мне думается, что я всегда снова и снова могла бы сбегать, жить как обычный человек. И только лишь я знала, что обладаю силой, огромной силой – стирать сущее, изменять прошлое и будущее, — взгляд пустеет, но через мгновение вновь обретает осмысленность. Лира замечает тоску па лице Юпитера, поэтому тихонько подходит к нему и мягко, невесомо обнимает, не зная, что она может сказать о чём именно его печаль, но зная, что она отдала бы своё сердце, лишь бы ему не было бы плохо. Он гладит её хрупкие плечи, заботливо споласкивает кружки. Всё пронизано заботой. Теплом. Уютом. Всё такое правильное.

    Слова Юпитера вдруг полыхают огнём, проникают глубоко в сердце Лиры и обволакивают его, согревают нещадно и безболезненно. С серых глаз вдруг просачиваются растроганные слёзы – как ни сдерживалась, беловолосая всё равно не может не плакать, не ответить на такие сильные, значимые слова своей эмоцией. Она всегда думала, что работа для Юпитера важнее всего, что она, такая тревожная и беспокойная, занимает малую часть его внимания и что он со всеми такой добрый, нежный, заботливый. Но когда он произносит, что ему ценнее всего быть важным для неё самой, то Лира окончательно понимает, что да... её любят. Ею дышат.

    — Это не изменится никогда. До конца моей жизни ты будешь для меня бесценен, и я благодарна за каждый миг, что мы провели вместе и проведём и впредь, — серьёзно, по-взрослому произносит девушка, обретая во взгляде глубокое, чистое принятие. Возможно, именно в этот миг она выбирает быть взрослой, быть сильной. И потому её голос не дрожит, он отбивается от стен кухни, затихает, но отголоски всё ещё витают в воздухе белым светом.

    Каждое прикосновение Юпитера дарит внутри невысокого хрупкого тела разрастающиеся мурашки. Она перехватывает его пальцы, трётся носом о них, когда в ласковом жесте он гладит по щеке. Заглядывает тоскливо в глаза. Тери мягко разглаживает её длинные белые волосы, задумчиво хмурится, стараясь пояснить свои слова, потому что в сердце Лиры вновь разрастается тихая тревога. Она путается, теряется, но не отступает, хотя желание сделать это слишком велико. Девушка знает себя очень хорошо – она не сможет быть здоровой, но может стремиться к этому. Она не сможет быть всегда в порядке и не устраивать эмоциональные качели. Справится ли она с тем, что, как ей кажется, от неё ожидает Юпитер? Но он поясняет так, чтобы Лира поняла его, чтобы услышала верно. И тогда страх в её глазах тускнет, сменяется на тревожный покой.

    — Я тоже тебя люблю, — важно произносит девушка, вмиг краснея. Ей столь важно и столь горячо слышать эти слова, что она едва ли сейчас может стоять на ногах – приходится опереться о грудь Тери, выдохнуть ему в плечо смущённый жар, — я просто переживаю, что со мной сложно. Но если ты любишь мои сложности и вот меня такую, если это правда, то я тогда спокойна. Я хочу стать для тебя лучше, поэтому я буду стараться. Но я понимаю прекрасно, что иногда будут дни... такие, как этот, где мне будет плохо, и я буду нуждаться в помощи. Ты не обязан приходить ко мне всегда, и я обещаю, я буду стараться держаться, чтобы не вредить тебе. Потому что я хочу, чтобы ты был в порядке. И если в момент, когда мне будет плохо, я смогу вспомнить о тебе, смогу написать тебе или мне одной мысли о твоей улыбке, твоём взгляде будет достаточно, чтобы не совершать ошибок, то я была бы очень рада. Я буду стараться к этому прийти. Но мы не будем виноваты, — голос вновь обретает твёрдость, сходит с робкого звучания на более чёткий, ясный, — если что-то такое будет повторяться. Потому что меня не изменить так быстро. И даже если это будет повторяться всегда, я уверена, ты знаешь, на что идёшь, общаясь со мной и принимая меня. И я в свою очередь, принимая весь твой свет и мрак, готова к любым поворотам событий, и ты можешь снова и снова убеждаться в том, что твою тьму я буду принимать и оберегать столько же крепко и заботливо, как и свет. И знай, что я тебя никогда не забуду. Даже если ты уйдёшь, что-то случится, то твой огонь, свет и мрак – они останутся во мне ярким пламенем, — твёрдо произносит, ощущая, что отчего-то дрожит всем телом. Говорить о том, что просит сердце всегда так странно, так.... Эмоционально.

    — Если хочешь, я буду спать на полу в мастерской или где-то ещё, — торопливо мяучит девушка, опуская взгляд. Ей важно, чтобы Юпитер не отказался, не решил вдруг, что с него хватит. — Хотя, конечно, я бы хотела, чтобы ты лёг в мою постель, если хочешь, мы постелим между нами подушки, чтобы я не брыкалась и не билась, — краснея, произносит робко и тревожно, считая, что этим облегчит любимому хороший сон. Если он скажет ей спать в ванне, то она так и сделает!

    Лира мягко кивает в ответ на предложение заказать что-то, а потом что-то сготовить в иной день. Кажется, будто у них отныне есть всё время мира.  Она с нежностью смотрит на то, как он уверенно и заботливо сервирует стол, как отвечает теплом на тепло.

    Она боится, когда просит его об особом. Она дрожит мелко и жалобно, не смотрит в глаза, но замечает изумление, удивление. Любопытно, но Юпитер быстро находится – он глубоко вдыхает и кивает. Он берёт тонкую хрупкую руку, которая ещё недавно была иссечена порезами, а теперь выглядит совершенно здоровой. Лира задерживает дыхание, готовая к тому, что если он согласится, то укусит за руку, за кисть, причинит маленькую боль, не смея делать большего. Но он притягивает к себе близко-близко. Она вновь чувствует тепло его тела. Утыкается лицом в плечо. Кивает. Позволяет ему отодвинуть длинные пряди белоснежных волос. Покрывается мурашками. Он сделает это? Правда? Сердце звонко стучит в груди.

    — Мне кажется, я слишком привыкла, когда так, — отвечает тихо, соглашаясь с восприятием Тери. Он проводит по её шее – девушка тихо сипит, отзываясь на каждое прикосновение.  Он наклоняется к шее, невесомо, чувственно целует. И следом кусает. Сильно. Зная, что ей это нужно. Зная, что она нуждается в этом чувстве. И он дарит боль, клыки пронзают верхний слой кожи, прокусывают до крови. Лира слабо скулит, сжимает рубашку Юпитера в кулачках, не отстраняется, утыкается лбом в его плечо, терпя каждую секунду боли, каждый свой тяжёлый вдох. Она сдерживает скуление, сжимает зубы тесно-тесно. Скулит жалобно, с глаз слёзы, но стоит Тери её отпустить, отстраниться, она крепко, искренне и тесно его обнимает. Чувствует, как по шее течёт робкая кровь. Но то неважно.

   

Это сделка.
Это клятва о том, что они будут рядом столько, сколько они захотят.
Это безграничное доверие.
Это договор о том, что Лира бесконечно будет предана Юпитеру.

    Она отстраняется вся жаркая, дикая, смотрит в яркие глаза.

    — Мне стало спокойнее, — улыбается робко, стыдливо, а затем, вдруг постеснявшись саму себя такую... взбудораженную, буквально вынудившую Тери пойти на это, тянет его ближе к столу. Разливает тихонько чай. Не смотрит на своего гостя. Запах ягод ещё сильнее заполняет кухню. — Ты не против, если мы переместимся в гостиную? Я бы хотела на диванчике посидеть с тарелочками и с чаем, — суетливо мяучит, чувствуя себя отчего-то очень сонливо после пережитого стресса и всего-всего, что было. — Мне очень нравится этот вкус и чай... И... слушай, ты в порядке? — наконец поднимает взгляд на Юпитера, желая увидеть его выражение лица, понять, что он чувствует. Кровь медленно смачивает край платья, но Лира отворачивается, не желая дать ему что-то сделать, применить исцеляющую магию.