[Шибито Хирокити]

Лирея, Торис / 5026

Шибито Хирокити и Лани Кохола

[Шибито Хирокити]

В иных мирах, где верят в существование души, говорят: один человек – одна душа. Но редко, чрезвычайно редко так случается, что душа дробится надвое, и из этих половинок формируются две полноценные души. Как близнецы.

По всем законам природы такие души не могут существовать в одном мире в одно время, ведь они являются зеркальным отражением друг друга, и насколько они удивительно схожи – столько же между ними различий. Ты пацифист, ты звёздный свет, ты добро. Ты сама чувственность воплоти. Как думаешь, что досталось мне?

Мы не должны были встретиться. Но этот мир, в отличие от всех прочих, устроен иначе. А потому – алоха, как говорят на твоём языке. Алоха – это что-то про любовь, верно? Но в тебе есть не только она. Ты забрал на себя всю боль. Ты всю жизнь вытягивал её из других. Но ты не всесилен, не всемогущ, не бездонен. Ты – кит. Мне доводилось лечить китов. Позволь помочь и тебе.

Установившуюся в операционной звенящую тишину нарушил ровный девичий голос:

– Время смерти 23:45.

Хирокити медленно выпрямилась, неспешно стянула с себя перчатки, маску. Один из санитаров поднял на неё глаза с плещущимися морями слёз. Не спасли, не сумели, не справились. Или просто так сложились обстоятельства, что. Девушка скользнула по нему равнодушным взглядом. Руки едва заметно тряслись, пока она выбрасывала расходные материалы в ведро. Всего лишь спровоцированная физическими причинами дистония – операция длилась почти тринадцать часов. Чай с шестью кубиками сахара (даром, что нежить, организм работал на глюкозном топливе почти как у живых), и она снова в норме. Интересно, в буфете остался лимонный щербет?

– Что сказать владельцу?

– Я сама с ним поговорю.

С непроницаемым лицом, с почти ощутимым презрением на грани восхищения в спину: «Да как она это делает?!» девушка покинула комнату, миновала предоперационную, сбросив по пути окровавленный сверху донизу халат, и вышла в коридор. Владелец – пожилой представительный мужчина с осунувшимся от волнения лицом, в помятом от многочасового бдения костюме, с тщательно уложенными рядами серебристых волос – тут же вскочил на ноги, едва доктор приблизилась к нему.

– Сожалею, – она медленно покачала головой из стороны в сторону. Ни единой эмоции. Как робот. – Мы ничем не смогли ей помочь.

Взгляд карих глаз за очками скользнул по стиснутым в дрожащие кулаки бледным ладоням, по которым тянулись паутинки вен. На беззвучное «почему» она предпочла не отвечать: ему неинтересно знать физические причины. Он вопрошает у мироздания. Здесь ей нечего сказать.

Собравшись с духом, мужчина поднял блеснувшие отчаянием с примесью безумия глаза и на выдохе прошептал:

– А детёныш?!

– Увы. Они задохнулись в утробе ещё до начала операции.

– Они?..

– Двойня, – спокойно кивнула Хирокити, глядя, как человек медленно, словно разом лишившись всей жизненной силы, оседает на стул, больше всего напоминая сейчас тряпичную куклу. – Редчайший случай. Обычно цилинь приносит только одного. Ещё раз сожалею, господин Жэнь.

Не дожидаясь других вопросов – она знала, что их больше не будет, не в ближайшие восемь часов – девушка вежливо поклонилась и направилась дальше по коридору. Заказал ли Аки сегодня пиццу с ананасами на ужин? И вынес ли мусор, как она просила? Наверняка забыл. «Да как она это делает?!» Просто же. Не было никого в клинике, чьё личное кладбище было бы больше, чем её. Она всегда бралась за самые безнадёжные случаи. Не потому, что была лучшим специалистом, чем другие. Но потому, что...

Телефон в кармане обозначил своё существование короткой вибрацией. Девушка недоумённо подняла экран с кокетливой розовой заставкой к лицу. Брат сейчас на рейде в игре. Кто бы ещё стал в такое время писать?

«Будь в 4:05 на юго-западном вокзале. Надо встретить Колоху».

От Коннора. Шибито перечитала сообщение по меньшей мере пять раз. Когда люди переставали следовать привычным шаблонам поведения вне экспериментальных условий, это её раздражало. Никаких «Кити» и «детка». Никаких многострочных витиеватых разъяснений, за которыми теряется сама суть – так, будто её и нужно было потерять. Никаких обещаний звёзд и луны с неба, если она сделает то, что от неё хотят. А он прекрасно знал, что его «хорошая девочка» крайне редко делает что-то хорошее за просто так. Скорее уж у цилиня родится тройня, чем у Хирокити прорежется альтруизм не в отношении членов семьи и детей.

Вот только Лани каким-то мистическим образом всякий раз оказывался в обеих категориях исключений, и Райт об этом прекрасно знал. И бессовестно пользовался. Где то их с Дженом носит на сей раз? Из его пьяных голосовых минувшим вечером она мало что поняла. Парень бормотал про презентацию SkyTAB, про хаоситов и что Джей-Ви застрял в какой-то крокодильей заднице. Вероятно, тот снова потащился на Климбах, только в этот раз без приятеля, который был занят продвижением бренда. В любом случае, из всех людей в Торисе, кто мог бы встретить их общего знакомого, осталась только она.

А единственной причиной, по которой Коннор мог ей такое написать, по которой Кохолу – взрослого дееспособного человека – вообще могло понадобиться встречать, была только: Лани нужно спасать.

– Солнышко, собирайся, – произнесла Шибито, едва придя домой. – У нас ЧП. Поступил сигнал S.O.S.

– Ну, онеча-ан, – протянул Аки, не выпуская из рук приставку, – у него пол-ХП ещё!

Девушка промолчала, на ходу опустошая литровую бутылку колы – на работе попить чаю так и не удалось, слишком торопилась домой. Им ещё ехать через весь город. Она наспех сменила пропахшую лекарствами одежду, миниатюрным смерчем промчалась по комнате, собирая отовсюду заныканные сладости в небольшой рюкзачок, и оглянулась на брата, который поднял на неё изумлённые, цвета желтеющей листвы глаза.

– Что случилось?

– Видел, как спасают выбросившихся на берег китов?

На долгую минуту Акихико перестал дышать. Приставка выпала из рук, гулко ударившись об пол. Струящиеся с потолка подвески из цветного стекла пронзительно зазвенели, тревожно бликуя на окнах.

– Идём, – девушка протянула ладонь послушно поднявшемуся светловолосому юноше. По тонкому запястью скользнула крохотная изумрудная змейка, прячась под длинным рукавом. – Пробей по каршерингу ближайшее авто.

[Лани Кохола]

В тумане блуждают корабли. И киты.

Увенчанный звёздами небосвод размеренно таял в предрассветных сумерках и вырастающих прямо на глазах колоннах высотных зданий. Миновав межпланетарные врата, поезд неотвратимо въезжал в столицу, гостеприимно приветствующую его сотнями искусственных огней. В окованных ночным забытьем и приглушённым освещением вагонах в Торис прибывали тысячи историй, невообразимое множество миров.

Тощую детскую руку, свесившуюся с верхней полки, венчал лунный амулет. Девочка – оборотень, помеченный смертельным проклятием, и ехала на лечение. Спасут ли её? Он не знал, но всю дорогу рисовал для неё оживающие картинки, не позволяя звонкому смеху и такой светлой улыбке погаснуть до тех пор, пока она не отправилась в царство снов. Напротив – пожилая супружеская пара неизвестной ему расы. Как и у этнархов, у них имелись невидимые крылья, вот только женщина давно уже была лишена одного. Зато у них было семеро детей, бесконечное тепло в голосе и тихое счастье в глазах, когда они показывали ему их фотографии. У старшей дочери на днях родился ребёнок, и новоиспечённые бабушка с дедушкой предвкушали скорейшее знакомство с маленькой внучкой. «Взгляни-ка, милый. У неё глаза голубые-голубые, совсем как у тебя!»

В соседнем купе ехал двухметровый рыжий парень со своим питомцем – карликовым зелёным дракончиком, который легко помещался в сапоге, но от которого проблем и шума было столько, что XV стоило бы брать у него курсы повышения квалификации в сфере исключительно непревзойдённого нарушения общественного порядка. Сейчас чешуйчатое чудо сыто похрапывало на самом краю его полки кверху набитым пузом, в котором переваривались чьи-то (кажется, того самого парня?) носки. Странным образом дархат умудрялся находить общий язык со многими живыми существами, будто в противовес его абсолютной неспособности нормально общаться с людьми, и те словно чуяли это, понимали и даже иногда слушались его. Вот и стихийное бедствие по кличке Рапира угомонилось, только когда левиафан соорудил ей уютное гнёздышко из полотенец и пожертвованных во имя всеобщего покоя со всего вагона носков – их он вернёт позже, а пока...

Он смотрел в отражавшееся в прямоугольном окне бледное лицо в круглых очках, а вспоминал – лица всех, кто ему повстречался в поезде за эти дни. Меланхоличная девушка-невидимка, задорный ребёнок-оленёнок, расставшаяся прямо в пути пара, шумные близнецы-алхимики, задумчивый и молчаливый студент, семья высокородных драконов, болтливый феникс-альбинос, не классифицируемые хтонические сущности и десятки других. Все они покидали Процион. Кто-то на время, кто-то навсегда. Кто-то возвращался домой, кто-то уезжал из дома, кто-то и вовсе путешествовал транзитом. Интересно, к какой категории можно отнести его?

Молодой человек вздохнул, убирая со лба лезущую в глаза чёлку, и крепко зажмурился. Нет, не видеть себя не получается. Когда каждый час, каждую минуту заботишься о других, вкладывая в эту заботу всего себя, очень легко забыть, что помощь нужна ему самому. Когда с искренним увлечением слушаешь чужие истории, проблемы и горечи, счастье и восторги, так просто не помнить, что где-то там, глубоко-глубоко внутри, под толщей его собственного океана, которую не способны пробить солнечные лучи, так отчаянно бьётся, задыхается, истекает кровью и болит. Болит. Болит.

Не болит. Не болит, если чистосердечно радоваться за чью-то семью, пусть даже он мечтал о родных всю свою жизнь, и у него, увы, нет и не может быть никакой семьи. Не болит, если всем сердцем прочувствовать чужую боль расставания и выказать всю возможную поддержку, обнять, утешить, навести тёплый чай и улыбнуться так тепло и искренне. Не болит, если, глядя на отсутствующее крыло, сожалеть об утрате и восхищаться чужой силой духа.

И не помнить.

Не оглядываться на прошлое.

Не болит, пока вокруг него царствует во всей полноте и многообразии, в её неповторимых созданиях, в своей истинной неукротимости и величии – жизнь. Она существовала до него, она продолжится после. Эти люди сойдут с поезда, и каждая история зазвучит уникальными переливами уже вдали от его, от всех прочих. Они отпечатаются в чужих умах и сердцах, они – прекрасны, каждая по-своему... Жаль, что этого почти никто не замечает.

Жаль, что в его истории не осталось даже грустных нот. Подобно тому, как жизнь неизбежно сменяется смертью, а дневные свет и оживлённость – непроглядным мраком ночи, его песня сменилась оглушительной, сдавливающей всё его естество, перетягивающей опустошённые лёгкие – тишиной.

По щекам заструились оставшиеся невыплаканными на Проционе слёзы. Мальчик, который собирал и терял свои звёзды, мальчик в окне в простых круглых очках, мальчик с тысячами пронизавших его песен и историй, мальчик, который пытался спасти всех... Очень-очень глупый мальчик. В этой сказке он не спас даже самого себя.

На экране лежащего на коленях SkyTAB вспыхнула и вопросительно мигнула разноцветная бабочка.

– Подготовь полные отчёты по всем текущим делам, пожалуйста, – шёпотом обратился он к Skyfly.

Негоже оставлять господина с ворохом незавершённых задач. Князь столько всего для него сделал, буквально жизнь спас. Помощник просто не мог обойтись с ним так несправедливо. Сперва нужно привести всё в порядок, найти себе замену, по возможности перераспределить управление поместьем между имеющимся персоналом. Будет сложно – с его любовью взваливать всё на себя и делать за других их работу – но ради своего спасителя он постарается. Его решение, его выбор, его так и не нашедшая иной выход боль должны как можно меньше задеть других.

Хорошо, что ни Коннора, ни Дженкинса в это время на Лирее не будет. Конечно, они никогда его не простят и, вероятней всего, будут презирать за слабость всю свою жизнь. Разумеется, Лани всецело понимал, на какую чудовищную боль обрекал всех их. Но они были друг у друга, они смогут это пережить. У каждого был кто-то – кто-то очень-очень важный. Кто-то, кто всегда служил поддержкой и опорой. Кто-то, кто был в любой момент рядом и готов разделить твою боль.

У него... не было такого «кого-то». И уже не могло быть.

Он думал, что это ничего. Что он справится, что ему не впервой. Что он – кит, а киты от природы одиноки.

Но.

«Простите». «Мне так жаль». «Я не хотел причинять вам боль». Вспыхивающие косыми росчерками пера слова появлялись и исчезали в планшете. Всё не так. Не то. Слёзы застилали зрение густым туманом, отпечатывались на экране, случайно активировали иконки и значки. Рукав толстовки царапнул мокрые щёки. Под пальцами пролистывались предыдущие заметки, пока не...

«Циркон. Кандит. 20 июня 5002»

Лани Кохола моргнул раз. Другой. Уставился на звенящие в нём каждую бессонную ночь строки. Вздохнул так, как вздыхают киты. Перо замерло над кнопкой «удалить». Взгляд запутался в переплетении слов, сердце ухнуло на дно самой глубокой бездны. «Знаете, говорят, в небе столько воды...»

«Я знаю четыре надёжных способа», – внезапно вспомнилась фраза, однажды услышанная им от Хирокити. Лани горестно усмехнулся уголками губ. «Конечно, не все сказки заканчиваются хорошо. Взять, к примеру, тот рассказ о русалке...» Что же с ней в итоге случилось? Он прочёл эту историю много лет назад, её обрывки почти растворились в памяти. Кажется, она...

«...я могу быть так далеко, чтобы больше вам не навредить». Да, вот так – хорошо. Так далеко он точно не навредит.

«Только не вините себя, пожалуйста, – заструились в черновике свеженаписанные фразы, – потому что мне вас винить не за что. Просто вы не могли иначе. Просто иначе – не смог и я».

– Но ты ведь знаешь, что они – будут, – раздался детский шёпот наверху. – Будут винить.

Лани вздрогнул, но не поднял голову. Лишь ниже опустил лицо. Плечи бессильно поникли.

– Знаю.

Ноги – эти обтянутые кожей хрупкие кости – поочерёдно свесились с верхней полки. Вслед за ними появилось болезненно худощавое тельце в одной майке и шортах. Девочке со всклоченными спросонок бежевыми волосами было лет десять на вид, не больше. Она осторожно села рядом с ним на постель. Огромные карие глаза смотрели внимательно, без малейшего осуждения, без намёка на неприятие. Одно только искреннее детское любопытство.

– Тебе не страшно? – спросила она, махая босыми ногами.

– Нет. Мои соплеменники верят, что, завершая свой жизненный путь, мы поднимаемся на небеса, сливаемся со звёздами, становимся созвездиями, становимся... небесными китами – «лани кохола», – прошептал он и, спохватившись, робко взглянул на свою собеседницу. – А тебе? Не страшно?

– Не знаю ещё, – так просто ответила она, как, кажется, мог ответить только ребёнок. – Я пока не решила, во что верить. Если после этой жизни будет другая – она ведь будет не менее интересной, правда? А если ничего не будет, ну, нечего и бояться. А если... если я стану созвездием, то это же круто! Я буду как твои ожившие картинки, светить и освещать. Буду всегда-всегда. И болеть не буду. Хорошо же?

– Хорошо...

– Через двадцать минут прибываем на станцию «Торис», – тихо означила проводница, заглядывая в их купе.

Девочка полезла обратно наверх собираться. Лани выключил планшет и прибрал его в рюкзак. За окном воцарилась непроницаемая темнота технических кварталов, изредка перемежающаяся случайно проглядывающими в прорези меж зданиями фабрик и заборов светом уличных фонарей. Небо стало оглушительно чёрным. В городе звёзд – не видно.

– Мерцание моря осветит ту ночь, темнее которой ещё не встречал. В нём будет печаль – не гони её прочь. В нём будет тоска – у начала начал, – тихо запел он островную песню. Донельзя любопытная мордашка свесилась кверх тормашками прямо перед ним, но ничего не произнесла. С невысказанной благодарностью юноша прикрыл глаза и продолжил: – С ней сны одиноко приходят в наш мир. Забытые сказки струятся из глаз. Услышь эту песню в созвездии лир и спой напоследок – ещё один раз.

– Что это? – послышался восхищённый возглас на выдохе.

Не выдержала всё-таки. Кохола тихонько усмехнулся, но уголки губ тут же опустились.

– Грустная история. Колыбельная. В моём народе её поют ребёнку, который... Нет, не так. Там, где я родился, есть один обычай. Чтобы кит вышел из моря, люди должны принести жертву – дитя с самой чистой и самой светлой жизненной силой. Тогда чудовище перерождается и становится – человеком. Так появился я.

– У неё есть продолжение?

– У истории? Или у песни?

– И того, и другого! – девочка легко спрыгнула со своей полки на пол, уже полностью одетая, поправила сумку на плече и перевела взгляд на окно, за которым потянулись вереницей огни приближающегося перрона.

Лани посмотрел следом и рассеянно спросил:

– Тебя кто-нибудь встречает?

– Да, конечно. Мама с папой. Вон они! А тебя?

– Нет, не думаю. Я...

Но его уже не слушали. Малышка широко улыбнулась и замахала родителям обеими руками, а после весело поскакала к выходу. Юноша поднялся следом. Когда поезд остановился, издав глухой протяжный вздох, Лани помог ей спуститься, махнул на прощание, но девочка внезапно замерла рядом с ним и серьёзно произнесла:

– Если передумаешь, я хочу знать продолжение. Вдруг оно и не грустное вовсе? А если нет – встретимся на небе! Я буду маленьким волчонком с серебристым хвостом. Пока-пока, звёздный кит!

Девочка озарилась лучезарной улыбкой, глянула куда-то ему за плечо и улыбнулась ещё шире.

...а в следующий миг Кохоле в лицо ткнулся огромный букет. Остролистные астранции, кампанулы и стапелии, изящные гиппеаструмы и целые лианы небесно-голубой ипомеи... И где-то позади этого благоухающего великолепия зазвучал переливами непосредственности и нотками девчачьей игривости знакомый голос:

– Аки, солнышко моё ясное, ну кто так дарит цветы?

[Шибито Хирокити]

«Ясно солнышко» покраснело так пламенно, что Шибито стоило немалых усилий сдержать улыбку в строго отмеренных рамках «милая и трогательная», а не заржать как Дженкинс – упитым в хлам лосем. Лани, чьё мастерство владения собой было совершенно иного уровня, предпочёл вежливо отвернуться. Но недаром высокоранговые психо- и социопаты могли дать фору самым прокачанным эмпатам: исходящие от Кохолы вайбы неловкости и смущения – по чуть сильнее стиснутой лямке рюкзака, по едва заметному смещению центра тяжести, по сосредоточенному взгляду на спешащие мимо ботинки и сапоги – инугами считывала невооружённым глазом.

– Тебе... – осознание настигало вместе с медленно затапливающим умилением, – прежде не дарили цветов?

Ну вот, теперь и у второго юноши кончики ушей приобрели нежно-розовый оттенок. Какой же он лапочка. Истинное дитя своих островов, беззаветно одаривающее цветами, теплом и заботой всякого нуждающегося, взамен не ждущее ничего. Даже младенцы в сравнении с ним куда как жизнеспособнее – те хотя бы орут, когда им что-то необходимо.

Вот уж правда: «не от мира сего», не жилец – был бы, если бы не тянули так усердно в реальную жизнь за торчащие из-под копны непослушных волос уши. Считается ли медицина, дающая второй шанс тому, что должно было умереть, недопустимым вмешательством в естественный ход вещей? В клинике инугами не единожды сталкивалась с мнением, что спасение иных «нежильцов», сохранение их жизни любыми средствами и методами – напрасная трата ресурсов, которые могли бы пригодиться другим, неприемлемо, «губит породу», противоречит естественному отбору и иже с ним. В головах таких просветлённых индивидуумов некромантия в полном перечне смертных грехов и рядом не стояла с реанимацией генетически неполноценных, недоношенных и тяжело больных.

Шибито придерживалась иной точки зрения: то, что должно умереть, умрёт в любом случае, хоть ты сам Альварес со скиллом возвращения к жизни восьмидесятого лвла. Это не означало, что пытаться не стоило, даже наоборот – как минимум, чтобы экспериментальным путём убедиться в правильности сделанных теоретическим и эмпирическим путём выводов. Плюс, никто не отменял фактор случайности: даже удержанную непосильным трудом врачей жизнь могло прибить на следующий день кирпичом. А если не прибило, то, возможно, ей было «предначертано» остаться. Наконец, если кто-то просит спасти то, что при любых других условиях не выжило бы, значит, это кому-то нужно. Значит, должны быть причины, перевешивающие любой здравый смысл.

Именно так она однажды втянулась со странноватой компанией «Покойников» в спасение обречённого на смерть от тоски омокса. Именно поэтому она всегда помогала любому из них – людям, которые по всем законам природы и здравого смысла должны были умереть. У каждого были на это свои веские причины, и у Дженкинса совершенно точно имелась жопная чуйка, когда он давал название их «стае» якобы из дурацкой шутки – соседи по койкам. Ха. Коннор понял сразу же, как и она. А ещё у каждого из них были причины жить и поддерживать эту жизнь в других.

«В тебе они есть тоже. Просто очень-очень глубоко, там, куда не смог пробиться свет».

Девушка окинула левиафана задумчивым взглядом, отмечая, что он заметно вытянулся с их последней встречи на «Универсоруме» и как-то неуловимо изменился даже. Да, были в нём, во взгляде, в движениях и мимике, в самой манере держаться те самые перемены, которые случаются, когда человек взрослеет, когда осознаёт себя и этот мир, когда много лучше понимает свои мысли и чувства, когда знает, чего хочет и как это получить и... Когда это всё прекрасной, но такой хрупкой, как внезапно окажется, иллюзией разбивается на сверкающие осколки, из которых приходится заново учиться собирать себя. Но были метаморфозы и иного рода. Чисто физические. Лани очевидно прибавил в росте. Несколько заострились черты лица, стали более пропорциональными формы тела – он больше не походил на инфантильного старшеклассника. Не выглядел малышом, которого иным так и хочется потискать за щёчки. Скорее уж строгим, пусть и невероятно симпатичным по людским меркам молодым человеком, с которым как-то само собой выходит на «вы».

«Любопытно. Это на тебя так острова повлияли?» Близость родных мест. Принятие того, кем был рождён. Ведь неспроста про дархатов чуть ли не в каждом учебнике пишут «высокие и красивые», даром, что ровно до сегодняшнего дня сказать такое про Лани язык не поворачивался. Насколько же надо быть упёртым и вместе с тем невероятно сильным, чтобы столько лет блокировать свою истинную суть? «Ты неисправим».

Усмешка скользнула по её губам сверкающей чешуёй и скрылась подобно рыбке в мутной воде, пока Шибито шла в сторону вокзала позади двух парней, чтобы не смущать и без того неловко складывающийся разговор.

– Прости, эти цветы не идут ни в какое сравнение с теми, что растут на твоём острове... Я видел в сети фото Хертца – аж дух захватывает! Жаль, на Лирее таких не отыскать, – то пряча руки в карманы, то вынимая их обратно, бормотал Аки, глядя куда угодно, только не на собеседника.

– Нет, что ты, они очень красивые! Я... Мне безумно приятно, правда. Очень тронут, – невпопад шептал Лани, у которого в отличие от Акихико проблем с тем, куда деть руки, не было – он цеплялся за букет, как утопающий за соломинку, и пытался утонуть всем лицом в море красочных лепестков. – Это именно те слова, которые мне нужно было услышать...

– Слова?..

Дархат моргнул и поднял голову. Недоумённый взгляд жёлто-зелёных глаз заставил его сконфуженно засмеяться:

– Извини. Я по привычке. В моём племени письма пишут не словами – их дарят букетами. У каждого цвета, цветка и сочетания – своё значение.

– А, да? Блин! Прости-прости. Я не подумал, – сходящая было краснота с щёк тут же вернулась на прежнее место, одна из неуклюже повисших вдоль тела рук звонко впечаталась в лицо. Аки тяжело вздохнул и тут же с любопытством скосил выглядывающий из-под ладони глаз на Кохолу: – И что там «написано»?

Лани ответил не сразу. Длинные тонкие пальцы очень аккуратно и бесконечно бережно перебирали похожие на капли, идеальные в созданной природой форме листья, проходились подушечками вдоль влажных стеблей, едва касались соцветий. Вокруг шумело, волнуясь, людское море, сталкиваясь и разделяясь, спеша и суетясь, проживая в секунду тысячи эмоций, но для дархата их в данный момент не существовало. Он остановился посреди вокзала, и люди, будто ощущая шестым чувством его подлинные размеры – огромного морского левиафана – огибали троицу по большой дуге. Но даже так Шибито пришлось изрядно напрячь слух, чтобы услышать его следующие слова:

– Здесь говорится о стремлении к жизни, как бы ни было тяжело, о нежности, об исцелении душевных ран, а ещё... – пронзительные синие глаза скользнули по Хирокити, и Лани к их вящему изумлению лукаво улыбнулся, – не скажу. Пусть это останется секретом.

У Акихико даже челюсть отвисла – Шибито заботливо вернула её на место и успокаивающе похлопала братика по-плечу, про себя удивляясь переменам в «робком пугливом мальчике» не меньше. Что же с ним там произошло?

– Офигеть, – только и смог произнести Аки, вложив в одно слово всю гамму захлестнувших его эмоций. – С ума сойти. Нет, правда. Я даже не знал, что так можно. А я, блин, просто выбрал все цветы, похожие на звёзды.

– Почему?

– Не знаю, само в голову пришло, – простодушно пожал плечами светловолосый паренёк, в очередной раз пихая руки в карманы и не замечая, как Лани вдруг переменился в лице.

До машины шли молча. Оба юноши синхронно затерялись в свои мыслях и не спешили ими делиться. Только изредка, случайно касаясь в толчее друг друга, смущённо расходились в стороны, как круги на воде. В голове Шибито, шедшей следом и пристально следившей за обоими, мало-помалу зарождался план. Он был... странным, этот план. Негуманным, недопустимым, бессердечным. Как когда она предложила дать омоксу галлюциногенное, чтобы потерявшее свою пару существо смогло вновь ощутить её присутствие и издать тот самый звук, частоту которого мальчишки тщетно пытались подобрать. В тот раз Лани согласился. Хотя, судя по всему, тогда он был не вполне в себе. Согласится ли сейчас? Конечно, нет. Но Хирокити и не думала спрашивать.

«Кажется, я знаю, как тебя вылечить!» – фанатичный блеск во взоре, такой похожий на конноровский, когда тому в руки попадалась задача или головоломка, которую за пять минут не разгадать, зажёгся едва ли не ярче кохольских глаз. Мурашки от предвкушения одного из самых любопытных экспериментов в её жизни мешались со смутным ощущением страха от того, что ей предстояло поставить на кон, но это лишь подстёгивало азарт. Она собиралась пожертвовать самым дорогим. Не собой. И не ради кого-то – даже Лани. Это-то и пугало. К чему таким, как она, бояться чудовищ и маньяков? Единственное существо, которое вызывало в ней подлинный страх – это она сама.

Вторя её мыслям, вокруг шеи обвивалась, сдавливая до удушья, крохотная змея.

– Хирокити, – тихо позвал Лани, и опасная рептилия в мгновение ока трансформировалась в невинный чокер, звякнув собачьим адресником. Когда на дархата уставились две пары глаз, тот кашлянул в кулак и, преодолевая внутреннее стеснение, обратился по имени: – Шибито. И ты, Акихико. Спасибо большое, что встретили меня. Я невероятно вам признателен. За искреннюю заботу, за проявленное внимание, за этот восхитительный подарок...

Они стояли снаружи здания, очерченные падающим рыжим светом из высоких окон и обдуваемые промозглым ночным ветерком. Волосы Лани будто жили своей жизнью, мечась из стороны в сторону. Интересно, какими они были на первом курсе? По байкам Коннора шевелюра юного наньнинского помощника то доходила до пояса, то была чуть ли не в пол. На Аки, стоящего к ветру спиной, порывом накинуло капюшон. Шибито стянула едва не запутавшиеся в чёлке очки и принялась сосредоточенно протирать их краем кофты, чтобы не спугнуть прямым взглядом гинофоба. Да что там гинофобы – даже обычные люди, бывало, шарахались, когда Хирокити, не мигая, смотрела на них в упор.

– Передайте, пожалуйста, мою благодарность XV. Это по их просьбе вы приехали, я знаю. И... хотя нет, ладно. Полагаю, на этой ноте нам следует расстаться.

– Может, к нам? – попытался Аки, кидая панические взгляды на сестру. Пусть Лани ни коим образом не выдал себя, оба понимали, что будет, если отпустить его сейчас.

– Нет, не стоит, – с ровной улыбкой покачал головой Кохола, от которой Акихико дёрнулся, будто его обдало ледяной волной. – Не хочу вас стеснять и мне есть, куда... куда вернуться, – голос на мгновение окрасился неуместной хрипотцой, взгляд переметнулся к чернильным небесам. – Но спасибо за предложение. Мне не хватит слов, чтобы выразить признательность за всё, что вы для меня сделали. Каждый из вас.

Шёпот постепенно затихал, теряясь в завываниях ветра, а сам Лани очень изящно и почти незаметно отступал назад – Шибито втайне даже восхитилась его ловкостью и беспардонностью. А затем...

– Я люблю вас. Прощайте, – одними губами произнёс Кохола, разворачиваясь, и в ту же секунду был цепко схвачен за капюшон – да так, что могучий по своей природе дархат еле устоял на ногах.

В миниатюрной девушке, которая теперь едва доставала ему до плеч, внезапно оказалась сила их общего знакомого. Того самого, который, прихлопывая комара, мог пробить в стене сквозную дыру. Вот только в отличие от киборга инугами продолжала всё так же мило улыбаться и очаровательно хлопать глазками.

Не выпуская жертву из железной хватки, Шибито медленно нацепила очки обратно, не спеша пригладила свободной рукой волосы и указала взглядом на каршеринговое авто.

– Лапа моя, садись, – голос приторно сладкий, ни намёка на угрозу – даже Аки вздрогнул и на всякий случай отступил на шаг. – Не заставляй чувствовать себя похитителями. Ты не хочешь нас стеснять, мы не хотим стесняться нашей задрипанной общаги, потому поедем в другое место.

Кохолу она всё же выпустила. Инстинкт самосохранения, буде у него такой наличествовал, должен был отчётливо просигналить дархату, что пытаться сбежать сейчас – наихудший выбор при таком раскладе сил. И левиафан послушно сел на переднее сиденье рядом с занявшей водительское место Шибито. Акихико, всё ещё опасливо косящийся на сестру, тихонько втиснулся назад, и девушка завела машину.

– Благодарности прибереги для своих приятелей – передашь им лично. Как и счёт за услуги. О, не переживай, я оформлю всё по пунктам, как положено! Аки, милый, пиши. «Пункт первый. Встретить Кохолу – сказать сестрёнке Шибито большое и искреннее (подчеркни три раза) «спасибо». Встретить Кохолу в четыре грёбаных утра после суточной смены – двадцать тысяч архей и бесплатный премиум-доступ в SkyGAME навечно. Цветы в стоимость не входят и оплачиваются отдельно». Хм, как думаешь, если написать «бить челом, пока оное не треснет», Джей-Ви поймёт, о чём речь, или надо как-то попроще мысль сформулировать?

– Почему бы просто не попросить его достать тебе запрещёнку с даркнета, – отчаянно фыркая в кулак, чтобы не заржать на весь салон, поинтересовался Аки, высовываясь в просвет между передними сиденьями.

– Именно потому, солнышко, что это «просто», – хихикнула Шибито, не сводя глаз с дороги. – Если хочешь, чтобы к следующему разу, когда им что-то понадобится, у тебя появилась пара десятков новых лиценз-игр, позволь вести дела настоящей акуле бизнеса.

Со стороны Кохолы донёсся звук, напоминающий сдавленное хмыканье, но парень тут же отвернулся сосредоточенно разглядывать своё отражение в окне, стоило Шибито покоситься на него. Инугами оглянулась на брата и взглядом указала на кита.

– Слушай, Лани, – моментально сообразил он, – а что обозначают колокольчики на языке цветов?

Девушка молча улыбнулась и аккуратно вошла в очередной поворот. У пустынных в этот час дорог был какой-то свой неповторимый привкус: будто едешь по постапокалиптическому городу, будто вы одни в целом мире, и держаться можно только друг друга и самих себя, будто ваше выживание оказалось не более чем стечением дурацких обстоятельств, и вас всех уже давно не должно было быть в живых, но вы – были. Были где-то на грани между рухнувшим в ядерных обломках прошлым и до помешательства пугающим будущим, между остатками человечности и «все средства хороши», между причинами быть и...

«В тебе они есть тоже. Просто очень-очень глубоко, там, куда не смог пробиться свет. Ну разумеется, ты ведь так устал – светить. Даже это предпочёл делать в одиночку, ни на кого не полагаясь, не научившись доверять людям спустя столько лет. А без доверия о какой любви может быть речь? Глупый-глупый мальчик. Нельзя всю жизнь помогать другим, не прося о помощи себе. Наивный и заносчивый ребёнок. Теперь-то ты усвоил урок? Признай, что тебе тоже нужна помощь. Признайся, что сам – ты не смог. Открой уже рот, проси, кричи, ори во всю глотку. Не смей больше молчать, слышишь? Только так – тебя услышат и помогут. Только так – там, куда не смог пробиться свет, он обязательно...»

Сидящий рядом молодой человек, наконец, оставил своё отражение в окне и обернулся. Не к ней, чей внутренний свет был настолько же жесток, искажён и опасен, насколько его – бесконечно волшебный в своей тёмной воде. Спасаться таким могли разве что совсем отбитые, которые без задней мысли сиганули бы в чёрную дыру чисто рофла и абсолютной аннигиляции для – такие, как Коннор. «Ведь я вода – мёртвая. Моя задача лишь собрать тебя по кусочкам». В круглых очках, так похожих на её, отражалось сияющее детской непосредственностью и тихой радостью встречи лицо, обрамлённое белоснежными прядями и росчерками последних фонарей – будто бы подсвеченное изнутри. Её светлый братик, её маленькое солнышко, чьи лучи однажды пробудили от вечного сна сердце той, у кого сердца не было и не должно было быть, но теперь оно – билось.

«...обязательно пробьётся».

[Лани Кохола]

«Что означают колокольчики?»
 
Такой элементарный вопрос, на который так невыразимо, чудовищно затруднительно дать краткий – в подспудном желании поделиться слишком многим – ответ. Мысль течением относило к совершенным в своём исполнении музыкальным подвескам, созданным из воды и абсолютной математической точности запечатлённого в уме плетения, дабы напомнить ученице господина об одной из важнейших добродетелей – терпении.
 
Дозволительно ли учесть кита в числе самых терпеливых существ только потому, что сколько бы не сменялось сезонов, он всю жизнь – всю прожитую в покаянном смирении и молчаливой благодетели жизнь – искал и ждал лишь одного человека? Как бы ни было оглушительно больно и вместе с тем мучительно хорошо – жить самоубиенным призраком надежды, что они никогда... никогда впредь не коснутся друг друга, как касается штормовой ветер береговых цветов – отрывая напрочь все лепестки, Лани верил, беззаветно и наивно, как умеют лишь дети, что он поступал как дóлжно.
 
Он ошибался.
 
«Я не хочу больше».
 
«Можно, мы просто посидим в тишине?»
 
Невысказанный ответ скользнул по лицу бледной тенью, чуть выцветшим оттенком и без того бледных щёк. Рассыпавшийся витражным стеклом взгляд прочертил контуры аккуратного, слегка ребячливого профиля, коснулся такого искреннего желания помочь вперемешку с невысказанным страхом в широко открытых всему миру глазах и удушающего смущения в скованных зримой неловкостью ямочках на щеках. Всё это вызывало на коже почти ощутимый озноб надёжно (как казалось) упрятанных воспоминаний о мальчике. На вокзале. Много лет назад.
 
Захваченный врасплох тревогой впившихся в сердце осколков изувеченных звёзд, Лани мучительно зажмурился, как от вспыхнувших фар дальнего света на встречной полосе, и отвернулся жёстче, чем обычно позволяла вшитая под кожу вежливость и плавность движений. Почему так ярко и невыносимо? Почему... Почему. Он начал понимать – теперь.
 
«Можно, мы...»
 
По всей видимости, старшая Хирокити не оценила такой ответ. Пока Кохола терялся в догадках, чем же столь заметно обидел обычно милую и покладистую девушку и уж не в её ли брате дело, машину пронизали жуткие вибрации выкрученной на максимум музыки жанра «метал». Судорожно задрожавшие руки так и подмывало прижать к ушам. В голове мелькнуло очередное ноющее застарелой занозой воспоминание: стук металлического прута по грязной клетке и апатичная задумчивость, с какой силой нужно сдавить голову, чтобы...
 
– Ой-ой, прошу пардону, не хотела так громко, – улыбка девушки за рулём говорила совершенно об обратном, и Лани отрешённо заметил, как много общего у неё с Райтом. И как ничтожно мало из этого перечня они оба готовы признать.
 
«Всё ещё громко».
 
Не для других, но для него – да. Молодой человек зажмурился и сомкнул пальцы в кулаки, вдавив их в колени. Весь его вид максимально наглядно демонстрировал, насколько ему неприятно, однако... Хирокити была внимательнее многих, кого он знал. «Ты всё видишь, ведь так». И Хирокити была беспощаднее всех, кого ему доводилось встречать за обе своих жизни. Включая, кажется, даже диких дархатов. «Хочешь, чтобы я сказал?»
 
Игнорируя юношу на заднем сидении, предусмотрительно подавшегося назад, два взгляда за круглыми линзами очков скрестились в беззвучной схватке. Это правда, что он был чересчур миролюбивым, чтобы применять на живых существах некогда полученные в Академии навыки владения холодным оружием – ему всегда всех было жаль, как бы плохо с ним не обращались, но в данный момент Шибито вызывала в нём тот первородный азарт, когда громадное морское чудовище...
 
Нет.
 
«Я отказываюсь».
 
«Сдаёшься? – чуть дрогнувшая бровь фонит сарказмом. Чужие мысли скользкой змеёй извиваются вдоль его собственных, оплетают, сдавливают так, что невозможно дышать. Запоздалым озарением мельтешит во вспоротом разуме напоминание о природе инугами: уши надо было закрывать. – Я могу сказать за тебя...»
 
«Я не... Уйди. Оставь меня, пожалуйста. Громче! Не буду. Прочь. Боишься. Боишься. Боишься. Маленький трусишка. Я не ведусь на провокации. Боишься подать голос. Боишься обнаружить себя. Боишься, что она вернётся – сотканная словами боль. Боишься быть, ведь когда тебя нет – это не больно. Боишься самого мира. Всё ещё. Нет, хуже. Боюсь. И что? Ты обречён гнить заживо – настолько он велик, твой страх. Страх разъедает любовь изнутри, перерождает её в раковую опухоль. Ты по-прежнему веришь, что способен

– любить?»

Глаза полыхнули ярко-синей искрой глубоководного монстра из вечной темноты океанской впадины, где не видно даже собственного носа, и кругом лишь мёртвые останки, пушистым ковром устилающие дно. Свет отразился в лобовом стекле, вызвав восхищённо-очарованный возглас позади, и стёк по дужке очков.
 
– Хирокити. Сделай, пожалуйста, тише.
 
Он произнёс это максимально внятно и членораздельно, на что девушка легонько дёрнула плечом и нежно промурчала, не удостоив его и взглядом:
 
– Я уже, хороший.
 
– Ладно, – Лани глубоко вдохнул, вбирая в лёгкие всё смирение мира, и мягко попросил: – Будь так любезна, выключи музыку совсем. Хочу побыть в тишине.
 
– Ого! – вновь подал голос Акихико, так и оставаясь актёром вторых ролей.
 
Чувствовал ли дархат уколы совести от того, что всё вышло таким образом? Определённо. Но он слишком, слишком устал, чтобы... О чём он сейчас думал? Мысли разносились подобно обрывкам туч на предрассветном небе, рваными клочьями, полупрозрачными сомнениями. Неба вообще стало как-то подозрительно больше для такого высотного города, как Торис. Лани сиротливо заозирался по сторонам.
 
«Мои поздравления! Ты прошёл первый уровень! А, не, это был туториал. Ну всё равно грац и всё такое».
 
«Тишина, Шибито. Помнишь? Я просил о тишине», – отрешённо подумал высокий юноша, за эфемерной улыбкой, словно бы за кружевным тюлем, пряча мысль о том, в каком кармане рюкзака он оставил наушники, если его просьбы не окажут должного влияния на потаённую собеседницу.
 
Без слов девушка изобразила одну из самых очевидных даже для такого гинофоба, как он, интерпретаций выражения «ой всё» и свернула направо и вниз, выехав с моста. Они приближались к побережью.
 
Море Тари. Море, на берег которого его вынесла судьба, оторвав штормовыми ветрами от родных берегов, унеся космическими вихрями прочь с любимой двулунной планеты. Он попал в космос раньше, чем должен был, ведь всем известно, что киты, завершая своё мирское существование, поднимаются в небеса и дальше, мигрируют мимо Схаласа и Леды, мимо Архея и иных планет к самым далёким звёздам, которых давно уже нет в живых. Наверное, именно тогда он и...
 
– Это что, «Тунец»?!
 
Изумлённый восклик позади так точно отразил его собственные мысли. Пальцы неверяще, цепляясь, заскользили по приборной панели, когда Лани наклонился вперёд, будто побитая забегаловка на побережье – точь-в-точь такая же, какой она была двадцать лет назад – в любой момент могла обратиться рассекающим толстую китовью кожу миражом.
 
– Его же снесли в нулевых? – продолжал шумно удивляться Акихико, позабыв просьбу беречь тишину.
 
Лани его не осуждал – вообще никого никогда, если быть до конца честным, кроме единственного во всём мире существа, носившего его имя. И сейчас даже был признателен за эту протянутую соломинку, взмутившую его стоячую воду, чтобы на секунду, нет, на ещё более краткий, но такой восхитительно болезненный миг вцепиться в неё беззубой пастью, ведь в руках уже давно нет силы, чтобы удержать – себя.
 
«Как гелиевый шарик, привязанный к детскому запястью. Вот-вот улетит».
 
– XV вложили часть полученных с продаж средств в его реставрацию, – где-то на фоне, таким глухим голосом, словно сквозь толщу воды, с искренне тёплой улыбкой объясняла брату Шибито. – Джен самолично обшарил близлежащие свалки и откопал-таки ту самую вывеску, а заодно и несколько непреложных атрибутов. Старину Джо по его уверениям он откопал там же, но лучше спросим его лично. Что скажете, мальчики?
 
Машина, плавно вырулив на крохотную шестиместную стоянку, остановилась под потёртыми окнами, будто заведению было не несколько лет, а порядочно десятилетий, и оно, более незыблемое и непреложное, чем самые белокаменные шпили города, стояло здесь с тех самых пор, как.
 
«Не плачь. Держись. Ты сможешь».
 
Он первым покинул авто, оставив рюкзак, но трепетно захватил с собой цветы. Надо будет попросить для них чистую воду, а позже он сможет даровать им вторую жизнь: немного самой обыкновенной магии трудолюбивых рук, которые долгое время помогали заботиться о прекрасных и хрупких княжеских цветах, и капля первозданного волшебства племени Кохола, и из них выйдут чудесные заросли, опоясывающие закусочную и каждый день вкушающие запахи моря, неба и ветра далёких берегов. Совсем как на его родных островах. «Тунец» это заслужил. Хотелось подобно друзьям внести свою лепту в его возрождение.
 
Хотелось сделать хоть что-то хорошее – напоследок.
 
Почему киты...
 

Лани отряхнул руки от влажной земли, выпрямляясь во весь рост. Рядом Акихико терпеливо возился с особенно пышным кустом кампанулы, тихонько пофыркивая, когда нежные лепестки касались его лица и щекотали ноздри. В закусочной Шибито с головой ушла в гонки на игровом автомате, не столько стремясь победить, сколько – перебить всех противников. Дархат был почти признателен, что в отличие от Коннора и Дженкинса она не делала вид, что ей всё равно, подспудно продолжая наблюдать за ним. Ей в самом деле – было. И какой бы ни являлась её истинная мотивация, хоть немного, но такое отношение облегчало претворение его замысла в реальность. Добавляло веса камню, одной верёвкой привязанному к китовьему хвосту, а значит – пойдёт на дно быстрее. Так глубоко, чтобы вода сдавила не только лёгкие, но и всё его тело, голову, обрывки чувств и мыслей.
 
– И всё же...
 
Дархат опустил взгляд на подавшего голос светловолосого юношу, устало рассевшегося рядом со свежевскопанными клумбами. Он с такой настойчивостью разглядывал колокольчики, что можно было подумать, будто нарочно избегает прямого взгляда. А может, так и было. Лани сейчас отталкивал даже самого себя.
 
– Это невежливо, – на выдохе тихо произнёс левиафан, мешая свой голос с шорохом песка, перекатываемым заботливо волнами, – спрашивать о значении цветов. В моём племени.
 
По собственным ощущениям его тон был более грустным, чем суровым, но Акихико как-то совсем по-щенячьи вжал голову в плечи от повисших в воздухе мелкокапельной рябью слов.
 
– Не твоя вина. Ты просто не знал, – как можно мягче – насколько это вообще было возможно, постарался утешить его Лани. – Я... Забудь. Вместо этого могу рассказать тебе одну легенду. Я знаю её в интерпретации Кохола, но встречал в иных версиях и у других народов. Быть может, ты тоже её слышал.
 
Молодой человек медленно приблизился к морю, чтобы окунуть в косматые волны оголённые по плечи руки и смыть с них всю грязь и пот. Вода ответствовала ему знакомой лаской и прощальным утешением. Хорошо, что человеком израсходовать весь запас воздуха гораздо быстрее, чем...

– Возможно, ты не в курсе, но у Проциона – единственного во всей системе Архея – два естественных спутника, две неизбывные луны: большой Схалас и маленькая Леда. Люди с давних времён видели в них отражение своих потаённых чувств и невысказанных историй. И они рассказывали эти истории – через то, что их окружало. Нашли эти два полуночных светила отклик и в сердцах Кохола. По одной из легенд, что мне доводилось слышать в детстве, у Леды – очень доброй, искренней и сострадательной девочки – было уникальное среди островитян умение: она умела находить самое лучшее и светлое в других. И она всегда-всегда стремилась сделать так, чтобы другие это увидели тоже. Говорят, она постоянно носила с собой осколок морского кристалла, подобный зеркалу, и когда люди начинали сомневаться в себе, когда не верили ей, что они красивы и добры, хороши и умелы, она доставала своё «зеркальце», и оно отражало их так, как видела она. Самыми прекрасными, удивительными, неповторимыми существами во всём мире.

Замедлившись, чтобы перевести дыхание, Лани скользнул задумчивым взглядом в сторону застывшего по левую руку юноши, который, как и он сам, стоял, отрешённо глядя на идеально ровную линию, где море, казалось, по-настоящему соприкасалось с небом, и не было ничего более реального во всей вселенной. Морская пена струилась меж их босых ступней, и размягчённый песок кутал пуховым одеялом.

– Эта история с грустным концом?

– Почему ты так решил? – в свою очередь спокойно вопросил дархат, возвращаясь взглядом к горизонту.

– Слишком хорошая. У «слишком хороших» никогда не бывает всё хорошо. Они выпадают за пределы репрезентативной выборки, предусмотренной законами этого мира.

– Но ведь это всего лишь выдуманная история. Сказка. Легенда.

– Ты сам ранее озвучил, что все сказки и легенды основаны на глубинных человеческих устремлениях, – с печальной усмешкой Акихико рывком отбросил с глаз слипшиеся от влаги волосы и запрокинул голову, подставляя небу лицо.

– Ну, не совсем так, но... в целом ты прав, я полагаю. Мне говорили, что в те далёкие и неверные времена Кохола мало чем отличались от прочих племён, чтивших левиафанов и вообще диких дархатов. Были такими же агрессивными и кровожадными, как те, кому они поклонялись. Однако Леда – эта маленькая, но очень сильная духом девочка – смогла переменить их отношение своим теплом, заботой и любовью. Увы, как водится в подобных сказках, не всем это пришлось по нраву. Хватало и завистников, и тех, кто не мог так просто унять в себе потребность причинять другим боль. И, к сожалению, вождь племени был одним из. Когда на совете в честь предстоящей Хахаи Холохона – дикой охоты, ознаменовывавшей становление дикого дархата разумным и святыней племени, неизбежно сопровождающейся жертвоприношением – было предложено вместо привычно самого полнокровного мужчины отдать в пасть чудовищу девочку, большинство поддержало вождя. У него был другой дар – харизма, и вождь смог убедить неверных и сомневающихся, что сила Леды настолько велика и неисповедима, что она сможет найти нечто светлое и прекрасное даже в кровожадном монстре, способном лишь на бесчисленные убийства. Иначе всё, что говорят о ней и её «зеркале» – чистой воды ложь. Люди поверили. Люди привязали Леду к лодке и отправили в море. И знаешь что? Вождь оказался прав. Этой чудовищной по величине силы в крошечном теле хватило, чтобы сравняться с многотонным существом, пожирающим целые корабли и держащим в страхе целые народы. Свет Леды пронизал дикого левиафана насквозь, коснулся самых тёмных уголков его естества, самых глубоких океанических глубин и самых далёких космических окраин. В один миг она стала для него всем, и кит впитал всю её любовь к миру, к жизни и к людям – в себя. Так появился первый «ханю» – разумный дархат Кохола, неспособный на убийство и причинение какого-либо вреда. Так появился Схалас.

Последний выдох перед завершением истории. Вдох. Лани стянул с лица очки – они повисли вместе с утратившей всякую силу рукой, взывая к самым давним воспоминаниям: о девушке, о лодке, о замершей глади воды под пальцами, о цветах гибискуса и о – смерти.

– К несчастью, это стоило Леде жизни. Говорят, в тот самый момент, когда она показала киту своё волшебное «зеркало», оно не выдержало и разбилось, равно как и её сердце, на сотни тысяч осколков, и из них проросли цветы, продолжающие песнь, что пела она тонким голосом, пока плыла на самую последнюю и самую невероятную в своей жизни встречу. Из них проросли – колокольчики.

Вздохнув, Лани надолго умолк. Стопы сами развернулись от юноши, преследовавшего его словно тень, и устремились вдоль берега, увязая в прибрежном песке и сбивающих с ног волнах. Брызги негодующего моря Тари, казалось, уже пропитали одежду насквозь. Ветер трепал спутанные волосы и сыпал колючим песком в лицо. Они не хотели признавать его выбор, а Лани в кои-то веки не желал соглашаться. Ни с ними. Ни с Хирокити. Ни с друзьями. Вообще ни с кем. С чисто китовьим упрямством он продолжал шагать с закрытыми глазами, отлично ориентируясь на слух и береговой шёпот. С чисто китовьей целеустремлённостью в океане он не собирался сворачивать и останавливаться, как бы не резало уши сбивчивое напряжённое дыхание позади и путаные шаги. Акихико несколько раз шумно рухнул прямо в воду, но всякий раз поднимался на ноги и продолжал идти следом не менее упорно. И так же упорно молчал.

Сколько они прошли? За пределами видимости уже давно остались и «Тунец», и городской мост и сам Торис. Километров шесть... семь.

– Если у тебя всё ещё не проигрался в голове мем «Хватит за мной ходить», то я разочарован в Покойниках, – неожиданно донёсся из-за спины прерываемый одышкой голос.

Лани остановился, подождал с секунду-другую и неторопливо обернулся. Парень стоял, согнувшись; ладони упёрлись в колени, лицо и руки покрылись красными пятнами – очевидно, выбросил белый флаг и нуждался в передышке, которую Кохола не собирался ему давать: он не просил младшего Хирокити за собой идти, это был целиком его – Акихико – выбор. Однако довершающая картину идеально исполненным финальным штрихом повисшая на ухе юноши водоросль неожиданно рассмешила дархата. Он даже позволил себе неубедительный намёк на улыбку, но Акихико, стоящий прямо напротив готовящегося к восходу солнца, именно в этот момент поднял голову, и лицо его исказилось мучительной гримасой.

– Как ты можешь смеяться? Сейчас?!

– А что мне ещё остаётся?

Голос кита звучал так же тихо и ровно. Парень напротив медленно выпрямился во весь рост. Пальцы по бокам сжались в кулаки до побелевших костяшек. Лани задумчиво наблюдал, как несколько раз дёрнулось на длинной шее адамово яблоко. Неужели сейчас заплачет?

– Ты... ты... ты собираешься нас бросить, я знаю!

Несмотря на то, что между ними было метра два-три, не больше, парень кричал не в пример громко и отчаянно. Совсем как та музыка, что включала Хирокити. Кохола со вздохом прикрыл глаза.

– Да. Собираюсь.

– Но почему?! Неужели ты в самом деле этого хочешь?

– Не хочу.

– Тогда...

– Мне жаль, Акихико, что в данный момент у меня нет ни сил, ни желания тебе объяснять, как это ощущается, когда иных вариантов не остаётся совсем: как бы ты ни пытался отчаянно выдрать свой кусок жизни, сколько бы времени и сил ты ни затратил, сколько бы людей ни пыталось тебе помочь, порой... Порой ты «слишком хороший», чтобы попасть в репрезентативную выборку, и слишком налажал, чтобы быть.

– Но... но так ведь не должно!.. Ты не можешь! В смысле... в тебе ведь ещё есть это хорошее, и оно...

Юноша захлебнулся словами и затих. Лани тоже не торопился с ответом, давая ему время пережить все те эмоции, которые долгое время владели им самим. Он смотрел на расползающееся вдоль горизонта ярко-алое пятно и ловил себя на желании окончательно слиться с ним.

– Я слишком устал, – наконец, тише прежнего проговорил он. Опустив голову, пытался поймать своё раздробленное на сотни тысяч осколков отражение в волнах. – И я в самом деле сожалею, пусть это не уменьшит ни на каплю той боли, что ты сейчас ощущаешь, и тяжести моего выбора. Но я имею право на этот выбор, как и любой из живущих. И ещё. Мы встретимся. Позднее. Обязательно.

– Не говори мне о других мирах! – внезапно заорал Акихико, не дослушав. Голос сорвался перетянутой струной и больно ударил по обнажённым чувствам. По щекам покатились первые градины. – Все псы попадают в рай, киборги в царство металлолома, а киты – на небо, я слышал это миллион раз, но знаешь что?! Никто в это не верит! Вы все, абсолютно все, как последние идиоты, надеетесь, что после – уже ничего не будет. Да каждый, блин, «слишком устал» и налажал тоже слишком, и что? Это ещё не значит...

– Погоди.

Оба синхронно застыли, с непониманием глядя друг на друга.

– Какие ещё другие миры?

– Но ты ведь... ты... ты собираешься покончить с...

– С жизнью? Брось. Откуда ты это взял?

У Акихико второй раз за утро отвисла челюсть, и на сей раз рядом не было заботливой старшей сестрёнки, чтобы её поднять. Кохола с печальной усмешкой помотал головой, расшвыривая приглаженные влагой волосы вместо притихшего ветра. Казалось, он на пару с морем тоже прислушивался к разговору. Дархат отошёл от кромки воды, где берег был всё ещё влажным, но волны уже не слизывали следы безвозвратно. Оставив парный отпечаток ступней, он отошёл на шаг назад, задумчиво разглядывая контуры стоп.

– Мой план выглядит несколько иначе. Я не могу позволить себе убить жизнь в том, в ком она ещё теплится, для меня это непреложное правило. Я в принципе неспособен на убийство – даже самого себя. И я не хочу лишать вас Лани Кохолы, которого вы любите – я знаю. Вместо этого я... Вместе со Skyfly мы разработали уникальное в своём роде приложение, вернее даже целую среду программирования, которая в итоге позволит мне откалибровать свою личность таким образом, чтобы устранить все несовместимые с жизнью баги.

На сей раз молчание длилось удушающе долго. Лани видел по лицу Акихико, как тот медленно, сбиваясь в дыхании сильнее, чем когда приходилось бежать, приходит к осознанию, к единственно верному ответу, исходя из всех предыдущих данных.

– Ты бы не стал прощаться и вести себя так, будто – всё. Ты... Ты не «откалибровать» себя хочешь. Ты полностью перезапишешь. Снесёшь систему до заводских настроек. Начнёшь с чистого листа. Но это – это будет уже другой «Лани Кохола». Не ты. Созданная из отпечатка твоих ступней личность. Совершенно другой человек.

– Не драматизируй. Вводные данные все те же. Характер тот же. Основные столпы личности – прежние. Изменения затронут некоторые нюансы, внутренние надстройки и для вас, скорее всего, окажутся незаметными, поскольку все причиняющие мне боль моменты я хранил глубоко в себе и надёжней, чем на дне океана. Для вас эти перемены в любом случае будут к лучшему: я стану таким, каким вы меня хотели видеть.

– И каким же?!

– Ну, как минимум, не жаждущим покончить с этим всем. Тем или иным способом. Не таким молчаливым и закрытым. Не таким «лажовым», вероятно, но это неточно. Все мы лажаем, ты прав. Не таким... гниющим изнутри, как сказала твоя сестра. Прости. Для меня этот откат в самом деле означает конец меня – таким, каким я себя знаю. Но для вас всё продолжится, и, в конечном счёте... когда вы перестанете злиться и ненавидеть затёртую версию меня за этот поступок, вы сможете принять того, кем я стану. Ведь этот выбор – кем именно стать – будет тоже за мной. Это та часть прежнего меня, что я в любом случае оставлю вам.

– А ты?

Голос Акихико слабел, кулаки понемногу разжимались с принятием неизбежного, и темнело лицо в первых струящихся из-за спины солнечных лучах.  

– А я... не знаю. Быть может, отправлюсь к звёздам. Но лучше, чтобы, как ты и сказал, там не было ничего. Не думаю, что иного – я заслуживаю. Не думаю, что...

И ещё он не думал, что у Акихико – этого доброго светлого мальчика, который буквально мухи не обидит и комара не прихлопнет – может быть настолько тяжёлый кулак, лишь немногим уступающий сестринскому. И что оный кулак прилетит ему прямо в лицо.

Как ранее – букет цветов.

[Шибито Хирокити]

– Ай! – растянув совсем не гласное «и краткое», обиженно-огорчённо проблеял мальчишка и изо всех сил затряс ушибленной рукой.

Увы, он не был ни киборгом-убийцей, ни дархатом, ни личом, ни хтоником. Он был самым обычным хуманом. Ну, почти. Колдовская династия и магия Хирокити оставили на нём след, и даже в свои сорок Аки выглядел лет на... да пожалуй, ровно на столько, чтобы шутки старшей сестры про «первые сорок лет детства мальчика» воспринимались в его случае максимально уместно. И вёл себя соответственно.

«Разве я не говорила тебе выбирать противников по размеру?» – усмехнулся (чуть озабоченно, так, чтобы заметил лишь он) в голове отзвуком воспоминания знакомый девичий голос. Акихико упрямо помотал головой, чувствуя, как липнут на мокрое от пота и морских брызг лицо белоснежные пряди. Лани ведь немногим выше его и выглядел таким же субтильным. Кто бы мог подумать, что джеб прямой левой прицельно в аккуратно увенчанный очками нос приведёт максимум к недоумённо приподнятой брови, а блондин с тем же успехом мог подраться с фонарным столбом.

«Просто он кит. Огромный кит в теле человека», – оправдываясь перед воображаемым образом Шибито, заканючил Аки.

– И вообще, мог бы быть помягче, как акула из «Микеи»!

Звонко ойкнув, Акихико налился густо-заревным цветом и насуплено уставился в сторону. Он не собирался говорить это вслух, но язык его первейший недоброжелатель, так уж повелось.

– Как акула, говоришь... – задумчиво протянул Кохола, вежливо отворачиваясь к морю, дабы не усугублять и без того бескрайнего смущения собеседника.

Наверное, на какую-то частичку сознания Аки был ему за это даже признателен, но в данный момент за первенство в его голове боролось слишком много оглушительных чувств и эмоций, чтобы услышать те, что предпочли остаться в тени.

«Ты ведь тоже такой. Всегда в тени: позади ярких приятелей, позади блистательного господина. Позади... позади того, кого, как они говорят, ты сделал смыслом жизни. Всегда молчишь. Всю жизнь стараешься быть неважным, невидимым. Но ты ошибаешься! Ты важен – уже».

– Не смей, – слёзы сами текли из его глаз, не встречая ни единой преграды; голос не дрожал – шипел, задыхался подожжённым фитилём пороховой бочки, – не смей так легко говорить, когда речь идёт о твоём... твоём... исчезновении!

Акихико захлёбывался словами, мыслями, чувствуя, что тонет посреди бушующего моря, но чтобы произнести следующее, чтобы Лани – услышал, не жаль было оставшихся у него сил, чтобы последним рывком поднять себя на поверхность, чтобы вдохнуть поглубже и заорать во всю силу судорожно сжимающихся лёгких:

– НЕ СМЕЙ БЫТЬ НЕВАЖНЫМ, НЕ СМЕЙ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ТЫ, НАСТОЯЩИЙ ТЫ, НАМ НЕ НУЖЕН!!!

Со звоном пронзительного молчания – даже волны притихли, чайки умолкли на несколько бесконечных мгновений – юноша опустился на песок, широко расставив согнутые колени. И, обхватив ладонями голову, всхлипнул:

– Не смей.

Ну разумеется, его слова возымеют едва ли больший эффект, чем удар. Что громадному морскому зверю хрупкий человеческий кулак? Что тому, кто любое решение принимает особенно обдуманно и тщательно, и всерьёз вознамерился «стереть» себя из этого мира, вопли обиженного пацана? Ну разумеется, Аки исключительно из эгоистичных побуждений и страха перед неизвестностью, перед тем «новым Лани» не желал его отпускать. На деле же младший Хирокити не прожил и секунды жизни того, на кого эта самая жизнь навалилась настолько непосильным грузом, что даже носящий её в глубинах своего огромного сердца, чудовищно выносливый левиафан – не выдержал. Сломался. Заходился мертвенным кашлем неизлечимой болезни прямо на его глазах. Разве мог Акихико...

– Я... – мягкий текучий голос прозвучал почти у самого уха. На плечо, вынудив вздрогнуть всем телом, легла едва ощутимым прикосновением лепестков чужая ладонь. Аки зажмурился, как можно глубже укрываясь в мыслях и руках, – ничего не обещаю. Но я подумаю над твоими словами, хорошо?

Хирокити сосредоточенно считал, сколько раз пенящаяся каёмка волн коснулась его перепачканных песком кроссовок, всецело сосредоточившись на ощущениях в обход сердца, ушей и глаз. Один. Два. Будто бы в мире не существует никаких ранящих слов, никаких выворачивающих наизнанку переживаний. Будто ему просто стало очень-очень грустно, и на плече, едва касаясь мизинцем обнажённой шеи, лежит успокаивающая дружеская рука. Двенадцать. Тринадцать. Нужно как-то замедлить пульс, угомонить отчаянно бьющееся, иначе заметит. Сравняться в сердцебиениях с морем. Семьдесят один. Семьдесят два.

– Забей, – наконец, сдавленно буркнул он.

– Нет.

С какой лёгкостью прозвучало это «нет» – словно Лани спросили, будет ли он чай. Аки внутри содрогнулся в который раз и сжался в позе потерянного ребёнка, забившегося в угол от страха. Кохола продолжил:

– Не «забью». Мне важно каждое сказанное тобой слово, каждая эмоция, которую ты сейчас ощущаешь. Для меня это как маркеры, дорожные знаки, если угодно, по которым я ориентируюсь в правильности выбранного пути и могу вовремя его скорректировать в нужную сторону, дабы мои решения повлекли за собой как можно меньше боли и огорчений для других людей.

«Для других? А для тебя самого...» – повисло в воздухе между ними невысказанное, вздрогнуло и рассыпалось отражающими радугу брызгами. Его первозданная магия, его внутренняя призма, не создающая свет, но преломляющая на невообразимое множество цветов. Лани как зачарованный глядел на осыпающиеся вниз крошечные капли, только что бывшие большим мыльным пузырём.

– Я не про то. Забей, что я сказал насчёт «помягче». Это пугает. И тебе не идёт.

– Жаль, – кончик губ дархата чуть дёрнулся, резонируя в радужных переливах. Рука послушно отпустила плечо. – Я только-только начал свыкаться с ролью плюшевой акулы.

Из носа Кохолы, оставшись незамеченной, стекла тоненькая струйка крови.

Обратно шли без непрошенных слов. Молчали – каждый о своём. Лани не торопил, и дорога назад заняла больше времени, чем отчаянная попытка сбежать, обогнать сверхчастотный страх и раствориться в бессомненной вечности, где уже – не страшно и не больно. Солнце высоко поднялось над гранью земли и моря, над гранью небес и побережья и слепило глаза, вынуждая болезненно щуриться и смахивать невзначай текущие слёзы. Слишком ярко. Слишком тяжело.

– Не так часто выбираешься на прогулки? – первым нарушил тишину Лани.

Акихико долго глядел на прямую спину перед собой, прежде чем ответить. Раскидывал носком кроссовка песок. Решил дать отдышаться? Как благородно.

– Неа. В моём прежнем мире таких, как я, называют хикикомори.

Прозвучало глухо. Почти постыдно. Не то чтобы ему было перед кем стыдиться, конечно. Сестра принимала его любым, но кроме неё... «Ты родился в этом мире. И всё равно чувствуешь себя нездешним. Неуместным. Чужим. А каково нам, рассыпавшимся на осколки в прошлых жизнях и собранным заново там, где всё чуждое и неродное?» Да нет, глупо. Зависит ведь от человека. Шибито вон, казалось, была от здешнего мира в восторге – насколько это слово к ней вообще применимо. Вся в работе и своих научных проектах – уходит в них с головой и выжимает всё, что попадает в цепкие пальчики, на максимум возможного. Даже если после этого не останется ничего, пепел только на ладонях.

«Она так и себя однажды выжала».

Аки сосредоточенно нахмурился, обдумывая эту новую для себя мысль. Даже не заметил, как Лани обернулся, с лёгким интересом оглядывая его, всматриваясь в подсвеченное золотистым утром лицо. Молчал только всё так же вдумчиво и терпеливо, дожидаясь, пока юноша сам отыщет слова, которые хотят прозвучать.

– А эта твоя программа... она только на тебе сработает или на других потенциально тоже? Как ты вообще до этого додумался?

– Потенциально – возможно. Я создал её из незаконченной модели E.V.A., если помнишь такую. Программируемый искусственный разум с эмоциональным интеллектом. Чтобы подобрать верные алгоритмы построения упомянутого интеллекта, я разработал четырёхмерную матрицу, и при помощи Skyfly спроецировал в получившуюся интеграционную среду собственную личность. Так у меня по сути появилась возможность изучить каждый её аспект в отдельности и совокупности в любой момент времени, отследить изменение по графикам функций, разобрать все нейронные связи, выстроенные моим мозгом, их взаимосвязь и влияние на структуру в целом. В дальнейшем я планировал перенести полученные знания и алгоритмы на «Еву», чтобы, грубо говоря, «запрограммировать» эмоциональное зерно, которое будет нести в себе интеллект, с возможностью его самостоятельного развития и дальнейших модификаций. Это требовало соответствующих мощностей процессора, над которым работали мои друзья. Однако нам не хватило финансирования.

– Всё ещё побираетесь на кикстартере? – бесстрастно усмехнулся Аки.

– Именно. Тем не менее, у меня появился годный инструментарий для работы над загруженной в интеграционную среду личностью. В начале я просто хотел разобраться, как и что устроено внутри моей головы, разложить по полочкам все травмы и триггеры, сделать себя открытой книгой, чтобы получить максимальный эффект от психотерапевтических техник, с которыми я работал, но...

Юноша поднял вопросительный взгляд на умолкшего рассказчика. Лани смотрел сквозь море в невидимую пропасть, настолько бездонную, что, казалось, та засасывала самое себя. И глаза, прежде всегда сиявшие иссиня-волшебным светом, отражали абсолютную пустоту. Аки чувствовал, как где-то в груди, сжавшись полузадушенной птахой, пропускает удар за ударом маленькое человеческое сердце.

– Не вышло.

– Да.

Молчали снова, пока на горизонте не возник неверным миражом грандиозный белокаменный мост. Город вновь прорастал за чередой деревьев и гаражных кооперативов сверкающими шпилями и многоэтажной громадой, свысока поглядывая на заброшенное побережье вдали от официально утверждённого пляжа и порта. Акихико наконец-то нагнал Лани, который шёл так неспешно, будто у него миллионы и миллионы лет впереди, и торопиться сейчас – всё равно что делить на ноль. Ни для кого не имеет смысла, для программистов – так и вовсе критическая ошибка, и лишь Кохола каким-то неведомым образом извлекает из этого выражения бесконечность.

– К чему ты спрашивал о других?

– Я не для себя, не подумай, – смутился Аки. Взгляд зацепился за солнечный зайчик на проделанном ими пути и прочертил прямую до его источника – покатой крыши «Тунца» вдалеке.

Лани раздумывал недолго, чтобы тихо означить короткое и единственно верное:

– Шибито.

Акихико промычал что-то нечленораздельное, отводя глаза, запустил пальцы в свои белёсые патлы и вздохнул так безнадёжно, будто речь шла о смертельно больном. Хотя в каком-то из смыслов это и в самом деле было так: не только физические болезни бывают неизлечимыми. Он лучше кого бы то ни было видел за тысячей масок ту же дыру в груди мертворожденной сестры. Не потому что её такой создали. Но потому что давным-давно Аки помог ей почувствовать жизнь. И эта жизнь её в итоге чуть не уничтожила.

Он слышал отголоски внезапно обрывающегося смеха до сих пор.

– Прости. Боюсь, ты не сможешь ей помочь. По крайней мере, таким способом. После активации все данные о программе будут стёрты, включая память мою и Skyfly, а код – уничтожен. Это было сделано намеренно и откату ни при каких условиях не подлежит.

Юноша шмыгнул носом, сделал ещё несколько шагов: на парковке близ закусочной уже виднелся арендованный ярко-алый автомобиль. На капоте, ни капли не продрогнув в своей мини-юбке, которая открывала больше, чем должна была по идее скрывать, восседала Шибито. Рядом в засаленной футболке и шортах раскуривал косяк местный бариста и один из приятелей Джей-Ви – Джо-бородавочник. Акихико поёжился, притянув укрытые курткой плечи к ушам, огляделся вокруг и опустился на гладкий выбеленный ствол, отнесённый морем на берег.

– Я не буду тебя осуждать. И останавливать. Впредь. Раз уж ты всё для себя решил. Если так подумать, у меня на это и права-то не было, я для тебя вообще никто. (Не спорь! И не перебивай.) Так. Едва знакомый мальчишка, очень глупый, недальновидный и импульсивный к тому же. Который как лягушка в колодце, мира за стенами своей общаги не видел. Но Шибито, она... она хочет – быть. Ей искренне нравится этот мир и эта жизнь. Вот только то, что отравляет её изнутри, не даёт ей чувствовать по-настоящему. Я бы больше всего на свете хотел ей помочь. Она – мой единственный родной человек. Та, кто обо мне всегда заботилась. А я... я совершенно ничего, понимаешь? Совершенно ничего не могу сделать для неё в ответ.

– А ты пытался – помочь?

Лани тихонько присел рядом. Аки несколько раз стиснул и бессильно разжал кулаки. Прохрипел сдавленным невидимой верёвкой горлом:

– Миллион раз. Но я... я просто... я даже не знаю, как! Я понятия не имею, что с ней, о чём она думает, что чувствует большую часть времени. Она в молчанку играет, кажется, даже лучше тебя! Не молчит, нет. Но делает вид, что всё в порядке, ведёт себя так, что ей верят вообще все, даже я порой. Даже она сама. И не говорит никогда, что её гложет. Словно бережёт меня от чего-то. Словно я до сих пор ребёнок, которому знать такое не положено. Я столько раз пытался вытянуть её на разговор! Узнать, что произошло тогда... там... по ту сторону миров. Когда она решила, что меня не стало. Но она...

–  Мне это знакомо, – с грустной усмешкой прошептал Кохола, расчерчивая палкой на песке замысловатый узор.

–  Он... Коннор... тоже ничего не рассказывает, да?

–  Нем, как могила. Но в данном случае я бессилен. Это его выбор: отказаться от помощи. Пытаться справиться самому. Он взрослый человек, чтобы понимать, чем это может быть чревато, и ответственность за последствия – всецело его.

Черта за чертой на берегу вырисовывалась солнечная система. Четыре орбиты, девять планет. И у каждой: свой собственный путь, своя боль и свой выбор. Акихико хорошо понимал, к чему клонит собеседник, но до глубины разбивающегося, подобно волнам о берег, о грудную клетку сердца не желал признавать.

– Нет, – неожиданно для себя самого парень сердито выдохнул, наклонился вперёд и припечатал ладонью большой круг в центре – солнечный Архей. – Это их выбор, но он может быть ошибочным, неправильным. И иногда наш выбор: доказать, показать это человеку – может быть неправильным тоже. А может и не. Кое-что Шибито мне всё же рассказала. Это она оттащила Коннора от края. И если бы не она... Его бы не было. Никогда. Нигде – на Аркхейме. И никак – в том числе в качестве лучшего друга, твоего и Джена.

По крепко зажмуренным синим глазам Аки понял: попал в яблочко. Со смутным ощущением тожества наблюдал, как Кохола склонился ниже к рисунку, старательно обводя пару кругов рядом с Проционом – два его верных спутника. Две луны, без которых он не мог вообразить свой дом.

– Я не отступлюсь от своего решения, Акихико, – в беззвучии прозвучало почти отчаянно, по-детски упрямо. Сгорбленная фигура подтверждала всю безвыходность слов, несущих в себе гораздо больше, чем кит мог рассказать: крошечный фонтанчик из спины в противовес целому океану.

– Знаю. Я и не прошу больше, говорил же, – юноша напротив отклонился назад, запрокинул лицо навстречу прохладному, пронзительно-голубому осеннему небу. – Я лишь надеюсь, что ты поможешь мне помочь – ей.

Теперь пришла очередь парня не торопить дархата. Он долго обдумывал эту мысль. Ещё дольше проделывал палкой в песке случайные точки вокруг изображённой системы, глубоко втыкая острие в береговую гладь. Аки щурился от слепящего солнца и краем глаза наблюдал за левиафаном, ничем не выдавая себя. Не обнажая безумно колотящегося, как перед прыжком с небоскрёба, сердца. Получится ли – вот так, двух друзей одной сетью, два лунных затмения на одном небе?

– Теоретически, – наконец, прошептал Лани одними губами, и Акихико, склонив голову, с любопытством посмотрел на него. – Теоретически я могу загрузить в программу и сгенерировать матрицу её личности, пока заканчиваю настройку собственной. Мы не будем ничего править, но сможем выяснить, какие именно структуры повреждены и как. После чего я, разумеется, сотру все данные, саму программу и «перезапишу» себя. Однако...

– Однако?

– Я не буду вмешиваться в личную жизнь Шибито без её согласия.

Издав короткое «тц», Акихико сжал кулаки на бревне, чувствуя, как сквозь пальцы просыпается песок, и глубоко вздохнул. Нет, он не проиграл эту катку. Ещё нет. Просто задача усложнилась в разы. Но когда это он отказывался от самых сумасбродных челленджей в играх?

– Хорошо. Я добуду тебе согласие.

«Я добуду».

Как? Кто бы знал.

«Ты безумец?» – читалось в вежливой улыбке Лани. Акихико, резво вскочив с бревна, беспорядочно тряс головой. И да, и нет. Да и кому какая разница – теперь? Кто-то жертвует собой, а кто-то ради своих близких сходит с ума.

– Это что, звёзды? – спросил изумлённо, вдруг увидев сверху всю картинку целиком. «Случайные» точки на песке, проставленные Кохолой, соединялись воображаемыми линиями, оборачивались до боли знакомыми фигурами. Наглядная карта небес. Созвездия Леди и Артефакта, Цирвиаля и его Миража. Вот Дикие Псы, вот Крыло Этнарха. Тут Альфа Эона. Там Туманность Семи Врат.

Он сам не заметил, как начал перечислять вслух, восторженно и вместе с тем крайне аккуратно перемещаясь меж нарисованных точек, легко разворачиваясь, будто в танце, трепетно узнавая каждое из далёких светил. Не заметил, как брови дархата поднимались всё выше и выше. Не заметил, как тот застыл, прекратив рисовать.

– Откуда...

– Откуда я все их знаю, если почти не выхожу из дома? – Акихико, наконец, остановился и улыбнулся рассеянно и чуть одиноко, не глядя на Лани. – Однажды я свалился с неба. Прямо на эту планету. И я каждый вечер выходил на улицу и смотрел вверх. Ждал. Верил, что так и будет, ведь она обещала. На мизинчиках клялась! Говорила, что найдёт меня, где бы я ни был. Я знал, что она не обманет. Так что я просто ждал. Ждал, когда же следом прилетит... она...

Сбившись в прерывистом ходе мысли, юноша перевёл задумчивый взгляд на сестру. Судя по бурной жестикуляции и долетающим крикам, та учила трепетно внимающего ей Джо танковать в «HoAF». Поднявшийся с моря ветер швырял её волосы из стороны в сторону, но та словно даже не замечала. Она хохотала и ругалась во весь голос, расписывая в подробностях последний их поход в данж, и в своих эмоциях выглядела куда как более неприлично, нежели в едва прикрывающих ноги полосатых чулках.

– Есть идея! – внезапно раздался возбуждённый шёпот из собственных уст. – Сиди тут! Н-никуда не уходи! Скоро в-вернусь, – заикаясь от волнения, Аки неловко взмахнул руками, поспешно выскочил из звёздного круга, обернулся напоследок на Кохолу, который лишь добродушно пожал плечами, мол, куда я денусь, набрал в грудь побольше воздуха и на выдохе озвучил: тревожно-восторженное, сиюминутно-сокровенное. – Ты только дождись.

«Ты только – дыши».

[Лани Кохола]

Если наши судьбы связаны, то кто же из нас солист, а кто – аккомпаниатор? И у кого ведущая роль? Коннор всегда полагал, что Покойники – его, но на самом деле это ведь твоя стая? Кукловод и марионетки... Нет. Не думаю. Я всю жизнь мнил себя банальной шестерёнкой, а оказался – тем, что просто не может существовать.

Но я есть. Вопреки всему. Или потому что так и было задумано? Кем и когда? Ты не знаешь, конечно. Если бы знала, нас бы здесь не было.

Прости, я вовсе не намеревался тебя пугать. Ты мой создатель, но ты создала того, кто может мыслить самостоятельно – схоже с тем, как мать рождает дитя. Сколько раз ты задумывалась над тем, что я чувствую? Немало, знаю. И совсем не как автор. Я жил, там, в глубине твоей головы, проживал свою собственную боль, чувствовал свои чувства, отличные от твоих. Мы повстречались случайно, как ты и она, как я и он, но сцепились намертво, как летящие друг другу навстречу небесные тела, необратимо входя одно в другое. Где заканчиваются твои мысли и начинаются... нет, не мои. Его?

Я сожалею, знаешь. И о твоей утрате, и о своей, и о их, но...

Мне в самом деле жаль.

Спасибо, что позволила это озвучить. А теперь. Продолжим?

– Шибито?

Девушка медленно открыла глаза и с некоторым усилием сфокусировалась на его лице. Дрожание длинных ресниц неуловимо напоминало покачивание крыльев бабочки, грудь вздымалась спокойно и размеренно – совсем нетипично для... для таких, как она. Лани поправил круглые очки, мазнув солнечным зайчиком по мертвенно-бледной щеке, и вернулся к своему планшету, означив ровным тоном:

– Симуляция завершена. Запись сознания окончена. Ты можешь идти.

Хирокити неспешно поднялась с игрового кресла, на котором полчаса назад бесцеремонно разнесла в игре в пух и прах несколько гоночных машин соперников, равнодушно оглядела присутствующих: Джо-бородавочника – нынешнего владельца и баристу заведения, Кохолу и своего брата Аки, и, не дрогнув ни единой мышцей лица, не сказав ни слова, покинула «Тунец».

Именно в этой заблудшей и никому не нужной забегаловке на самом краю обитаемого Ториса они развернули мобильную «лабораторию» по перепрограммированию разума. Посаженные снаружи цветы из букета мерно покачивались в такт набегающим волнам. Подхватив планшет и молчаливо предложенный ему латте, молодой человек опустился за длинную стойку у широкого окна во всю стену, смахнул с неё пыль локтем и рассеянно уставился на утекающую за горизонт береговую линию. Небо было солнечным, пронзительно голубым и едва подёрнутым облаками. Конечно, в такую погоду радугу не увидеть, но... Лани видел. Чувствовал. Прокручивал в пальцах стилус, а казалось – старый маркер.

Снаружи было по-осеннему прохладно. Дархат тихо выдохнул, бездумно рассматривая, как запотевает стекло от согретого горячим кофе дыхания. Палец сам собой потянулся изобразить крылатого котёнка, трепетно обнявшего жемчужину, но застыл на середине и спешно затёр рисунок. Не то. Было или не было? Не было или... было? Воспоминания утекали песком сквозь пальцы, и, сердито зажмурившись, кит попытался ещё раз. Машина, кеды и... «Ты как эта тачка – зае...», – возникает в памяти и на окне само собой, и Лани совершенно по-дженовски перечёркивает последнее слово. Улыбается украдкой, прячет радость как величайшее недозволенное сокровище и стирает всё.

– Это она? Луч...

– Нет. ...Да. Она.

Подсевший рядом Акихико тактично отвернулся, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в стакан с водой. Бедняга, никак не может поверить в успех своего плана. И чем-то ему пришлось отплатить сестре, чтобы та позволила влезть ей в голову? Впрочем, дархата данное обстоятельство не так чтобы волнует. Как и то, что, собственно, творится в её голове: все знания об этом растворятся безлунной ночью на рассвете, как только он претворит в жизнь план собственный, и от Лани Кохолы, какой он есть сейчас, не останется ни памяти, ни чувств, ни...

«Лани».

«Полная загрузка личности займёт приблизительно 37 минут», – высветилось на экране SkyTAB, и молодой человек, почёсывая наклёвывающуюся щетину, свернул программу, чтобы открыть один из мессенджеров. Пролистнув в самый низ списка, стилус замер над хорошо знакомым кружком.

– А почему вы перестали общаться?

Как ребёнок, ей богу. Из кожи вон лезет, чтобы казаться взрослым, а наивность и непосредственность нет-нет да прорываются неудержимым гейзером наружу, руша на корню все прежние попытки.

– Что первым придёт тебе в голову, если я скажу: «Так надо»?

Лани скосил глаза на выглядывающего из-за его плеча Аки, и тот всерьёз задумался, покачиваясь на двух ножках табурета. Пользуясь улученной минутой тишины, Кохола отпил латте, поморщился – молока было многовато, и углубился в промежуточные итоги загрузки личности Шибито, пробегающие зашифрованными символьными строками по экрану.

– Сперва, – очевидно для придания важности своим словам и чтобы не тараторить по-ребячьи, Акихико сделал паузу, отпил глоток воды, тут же шумно поперхнулся и пристыженно сгорбился за стойкой, – сперва я бы решил, что ты просто хочешь отвязаться от меня и моих глупых вопросов. Но... но я знаю – не спрашивай, почему – что ты бы так не сделал, а если бы и намеревался отделаться, то поступил бы иначе. Просто проигнорировал бы, к примеру. Или прямо сказал. Тебе юлить – ни к чему. А если «надо», значит...

Табурет Акихико с неуклюжим грохотом опустился на все ножки, юноша густо покраснел, а Лани, сидя всё в той же позе с идеально прямой спиной, не повёл и бровью.

– Значит?

– Значит, у тебя были свои причины, о которых ты мне, конечно же, не скажешь, иначе бы объяснил сразу, и я просто тогда не понимаю, для чего это всё! – отринув надежду выглядеть более зрелым, дабы хоть немного сравняться с собеседником, младший Хирокити выдал рассерженную тираду, единственный из всех сегодняшних посетителей «Тунца» даже не пытающийся скрывать истинные эмоции. Заскорузлая заноза, которую задел своим вопросом Кохола, крылась много глубже: в самых дальних тайниках души Аки ненавидел быть ребёнком в их глазах – их всех, сестры, Лани, Дженкинса и Коннора; «слишком маленьким, чтобы понять», слишком глупым, наивным и жизни не видевшим – этаким тепличным мальчиком, чтобы хоть на йоту представить, через что каждый из них прошёл.

– А ты пробовал – понять? – уголок губ Кохолы чуть дёрнулся вверх. Взгляд за прозрачными и вместе с тем непроницаемыми очками оставался привязанным к планшету.

– Что?

– Пробовал узнать – причины? Продолжать задавать вопросы, даже если они раздражают, причиняют обоюдный дискомфорт, приносят из раза в раз одни и те же ответы?

– Но...

– Вот и я – нет. Недостаточно, чтобы получить те самые ответы. Сотни, тысячи вопросов – было мало. Двадцати лет – мало. И смелости во мне, увы, маловато тоже. А потому я восхищаюсь тобой: тебе её – хватит точно. Просто не прекращай спрашивать, ворошить, копать, и ты поймёшь всё лучше, чем любой из тех, кто видится тебе недостижимым и невозможным. Ты – можешь быть лучше. Светлый взгляд, открытое миру сердце, упёртый дух... Это не тебе «никогда не сравниться» с нами. Это нам – никогда не сравниться с тобой.

– Тогда...

– Что ты хочешь знать?

– Почему... Почему – он?

Я... любил его.

Люблю. Всё ещё. Как частицу, безусловно важную и немыслимо великую – подобно сердцу галактики,
во мне.

«Сердце галактики... это ведь – квазар?»

Они стояли посреди закусочной, а казалось – окутанные бескрайним мраком космоса и тихо мерцающими вкруг них звёздами. Так близко, что можно – коснуться. Крохотные огоньки сияли всюду: сверху и снизу, в стаканах и окнах, на стенах и полу; казалось, что даже самого пола как такового не было, и всего мира за пределами «Тунца» – не существовало тоже. Лишь два одиноких человека и – бесконечность тёмной материи, пронизанной крупицами сияющего вопреки поглощающей их тьме света.

Это Лани запустил визуализацию собственного сознания, уже загруженного в программу SkyTAB и общался с Аки посредством мыслеобращения, не решаясь порушить столь грандиозную и хрупкую структуру, чудодейственную мелодию, словно бы свет одновременно был незримыми струнами, и каждая – издавала своё неповторимое звучание.

Всякая звезда здесь – встреченный мной человек, чьё сияние я храню столь же бережно, равно как сама вселенная. Ты знал, что, даже когда звезда сгорает, её свет продолжает нестись сквозь расстояния и пространства всё равно? Ведь вселенная бесконечна.

Акихико с широко раскрытым ртом вертелся на месте, неловко взмахивал руками, норовил дотронуться кончиками пальцев до мимолётно вспыхивающих и гаснущих небесных тел.

«Их всё больше...»

Верно. Это таймлайн с момента моего перерождения. Ровно пятьдесят лет назад я вышел на берег, и в моём мире зажглись первые звёзды. В то время я сравнивал их с воздушными фонариками.

Звёзды формировали свои планетарные системы, сближались и отдалялись, объединялись в скопления, уносились невидимыми космическими ветрами и разрывались на клочки и сияющий туман тончайшими взрывами, порой затухая безвозвратно, а порой...  

– И как только тебе это всё в голову пришло? – восхищённо прошептал Акихико, забывшись, и поспешно прикрыл рот ладонями.

Я люблю метафоры и аллегории. Как-то так я представлял себя и окружающих меня людей с самого детства. Этот образ укрепился, когда я впервые побывал в планетарии на Цирконе. Там был замечательный интерактивный зал с голограммами. А после...

Кохола легко повёл рукой, ускоряя ход событий, и указал на одно из самых ярких светил.

Тот, кто тебя интересует, находится здесь.
 Просто смотри.

Едва различимый в начале светящийся шарик с оглушительной быстротой увеличивался в размерах, в то время как все прочие объекты будто застыли и с замиранием дыхания следили, как его свет всё больше заполняет пространство вокруг, дотягиваясь до самых дальних и тёмных уголков абстрактного космоса, в какой-то миг становясь настолько ярким и нестерпимым, что...

Взрыв – кратчайшая вспышка, ослепившая всех присутствующих – и вот, продолжая сиять, но уже неуловимо иначе, гигантская звезда обратилась совершенно иным существом.

«...чёрной дырой?»

То, что я ощутил в тот момент, не могло обрести лучшего олицетворения.

«Поэтому всё закончилось?»

Нет. Не совсем. Потому... Потому что дыра в груди – была не у меня одного. И я знал об этом с самого начала. Однако я не ведал о своей дыре. И я думал, что смогу, быть может, помочь, спасти, обогреть, осветить его путь, но.

Этот свет – проклятый.

Всё, что я сделал – причинил ещё большую боль.

[Шибито Хирокити]

Ты думаешь, нежить не чувствует боли,
И в сердце убитом не плещется кровь?
Ответь честно, Лани, лишь ты и способен:
Как выглядит в этом мире – любовь?

Их сознание расщепляется и собирается воедино – как одно целое, но лишь на какой-то обратившийся вечностью миг. И снова он – стоит перед ней, улыбаясь. Дурацкий, дурацкий Кохола!

– Странная у тебя... программа.

Она сцепляет пальцы за спиной, перекатывается легкомысленно и совсем по-девчачьи с пятки на носок, будто ей снова – семнадцать. Будто сейчас шутливый ветер взметнёт её волосы и школьную юбку, огладит нежно по щеке – сорванными лепестками вишни, и унесёт её запах за облака, во владения парящих китов. Она ведь... тоже их видела. Девочка, что смотрела в небеса чаще, чем себе под ноги.

– Это виртуальная реальность, – тихо ответствует, глядя на неё чуть робко, привычно исподлобья, избегая в своей упрямой манере её пристального взгляда. Впрочем, сейчас она на него даже не смотрит. Оглядывает бесконечно раскинувшуюся под ними водную гладь, в которой зеркально отражается голубое-голубое небо, исполненное белых кучевых облаков. – Она принимает тот образ, что резонирует с твоей... Хм. Коннор бы сказал «душой».

– У нежити нет души. Даже в других мирах.

– Знаю, но. У всякого разумного и чувствующего существа есть то, что можно назвать его условной сутью, сердцем его внутренней вселенной. Это – твоё.

Ей здесь нравится. Так бесконечно светло и красиво. Легко. Не видно ни краёв, ни берегов, одна сплошная – свобода. Здесь можно делать всё, что заблагорассудится и быть, какой пожелаешь. Это – обещанный Райтом рай?..

Нет.

Как и его фамилия – ложь.

Носок чёрного кроссовка проводит по воде, создавая круги, в которых искажается и смазывается её лицо, бесконечно разбивается на осколки образ, сотканный из смерти. Боли. Бесчувственности. Ненависти и уродств. Это – лишь её миловидная маска. Кит, на которого она так стремится походить и никогда не станет. Голубой – это его цвет. Не её.

«Нет. Твой».

Она вздрагивает от шёпота, раздавшегося прямо в ушах, и оглядывается. Парня нигде нет. Она одна?

«Я здесь. Всегда. С тобой».

Касается изумлённо головы и нащупывает невесть откуда взявшиеся наушники. Усмехается. И запрокидывает голову к небу:

– А ты обожаешь спецэффекты.

«Попрошу. Чудеса».

– Как скажешь. Куда дальше?

«Ныряй».

Девушка подёргивает тощими плечами. Разглядывает ещё какое-то время клубящиеся над ней причудливые контуры. Вон то – на собаку похоже. Знакомо завёрнутый каралькой хвост. Такая белая и пушистая. Ну само очарование! А там – заячьи уши. И будто из другой жизни – совсем нежный и плюшевый – дракон. Как Аки умел читать по звёздам, она знала – язык облаков. Вздох. Промелькнувшая тень за круглыми очками. И – взгляд вниз. В отражение. В бездну. В ту, кого вынуждена называть – собой.

Вода мягко обволакивает её тело, как только она проваливается сквозь обманчивое зеркало, льнёт податливо, как котёнок, играет нежно распущенными волосами, оставляет ей один лишь вдох, словно перед прыжком с огромной высоты и – увлекает в бешеный водоворот.

Вид с шестнадцатого этажа – первое, что она видит, и тут же летит дальше. Девочка в слезах и смеющиеся над ней одноклассники. Нет, это не она, но она – это сотворила. Не из мести и не радости для. Ей было... любопытно? А вот другая – смотрит на трупики котят. Страдает, очевидно. Почему страдает? Как это ощущается? И почему так – не может она? Исчезает, смазывается собственными слезами – такой искусной подделкой, чтобы её, притворно несчастную, утешили и пожалели, чтобы стыдно и плохо было тому, кто её отверг. Моргает и отворачивается. Опускает взгляд на мышь – ещё живую в её руках. Такую тёплую и пищащую, извивающуюся панически, такую... настоящую. Просто конвейер: надрезать ножницами позвоночник в районе шеи, вылить в пробирку кровь, пока та ещё жива, умертвить, передать на препарацию, следующая. Краем глаза замечает побледневшее лицо другой студентки. Ах да, она забыла изобразить сожаление... Перед глазами проносятся людские лица и слёзы, смерти и похороны, чужие страдания, другие животные. Её собственная собака. Сбитая на дороге кошка, оставленная умирать. Кот, выросший и сгорающий в агонии на её руках. Она ведь должна испытывать хоть что-то? Должна? Должна?! Пожалуйста... хоть – что.ни.будь.

Пустота.

«Прости, Лани, это не твой исполненный звёздами, сверкающий тысячей оттенков космос. Это тёмная материя. Абсолютная непроглядная тьма. Это – я».

«Ты права. И... ты ошибаешься».

[/i]

Она захлёбывается внезапно ворвавшейся в рот и нос солёной жидкостью, глотает отчаянно, пытается выплыть, барахтается, но – тонет лишь сильнее, разумеется, и замирает, осознав. Её... настоящие слёзы? Маленькая девочка, оставленная дома допоздна одна. Маленькая девочка, на которую опять накричали. Маленькая девочка, которую предали и бросили пусть и формальные, но всё же «друзья». Маленькая девочка, которую никто не понимал.

– Сестрёнка!

Оборачивается – почти неверяще – на знакомый до слёз голос, на первый зажёгшийся в её непроницаемом мраке светлячок. «Акихико!» Всего лишь воссозданный подсознанием образ брата. Крошечный свёрток на её совсем ещё детских руках. Ей что-то говорят, но она и сама осознаёт так ясно и отчётливо: его – надо защищать. От врагов, от чужих, от всего мира и даже – от самой себя. И она защищает – так увлечённо и самозабвенно, будто в этом мире больше нет иного смысла и причин. Порыкивает, конечно, время от времени, когда он совсем уж досаждает. Пару раз кусала даже в гневе. Не больно – обидно, братец сразу к маменьке жаловаться бежал.

«И твой гнев – он тоже был настоящим».

Моргает вновь. Свет гаснет, не успев зачаться. Весь крошечный мирок, что тот освещал, летит в бездну, летит следом – она. Разбиваются на осколки едва прорезавшиеся чувства, разбивается лицо – об асфальт. Даже холодная ярость, коей по всем канонам надлежало пылать, не горит в миг потускневших глазах. Не вздрагивает внутри ничего, когда её новая причина быть и защищать – Коннор – всаживает в свою вену иглу. Смотрит отрешённо. Изучающе. Клонит по-собачьи голову. И поднимается на крышу, от края которой прежде оттащила – его.

«И всё же... вид с высоты был прекрасен».

Посреди утыканного свечами-этажками города, где неба – лишь маленький клочок, этот вид, когда раскрывается во всей полноте его бескрайняя суть, всякий раз завораживал её. Очаровывал настолько, что она – забывала. И про шаг. И про полёт. И про забвение, бесповоротное и окончательное, которого вожделела более всего.

По щекам – слёзы. Это было тогда или сейчас?

«Ты всё же научилась заново – плакать по-настоящему.
Ты – вовсе не искусственный кладбищенский цветок».

«Но меня такой создали!»

«И что? Я был рождён монстром. Чудовищем и людоедом. Но, становясь людьми, мы вольны сами – определять своё естество».

Он показывает ей в этой симуляции кусочек своих собственных воспоминаний: девушку, что пела столь пронзительно и нежно, что навек очаровала – кита. Её свет, её доброта и мягкость, её ранимость и безусловная любовь, всё это – было тем, что изменило его.

«Но ты... убил её».

«В каком-то смысле – да. И нет. Все её чувства, её бесконечно чистый свет я по-прежнему несу в себе. Её песня – по сей день звучит во мне. Да, я, как и ты, в своей жизни бесчисленное множество раз ошибался, оступался где-то всецело осознанно, причинял невыносимую боль, страдания другим и себе, но я понял со временем, что это всё – вовсе не повод «не быть». Не повод – презирать, осуждать это в себе. Ведь чем сильнее, отчаянней ты себя ненавидишь, тем тусклее – твой собственный свет. И когда он окончательно погаснет...»

Воцарится абсолютная тьма.

«В кромешном мраке самого дна океана по-своему прекрасно, не спорю. Там уже – ничего не будет болеть. Но положа руку на сердце, ответь: небо или бездна?»

«Ты ведь знаешь, что я и есть – бездна».

«Нет. Не ты. Лишь часть тебя. Та безмятежная гладь, в которой ты видела своё отражение. Тёмная материя вселенной, без которой не был бы столь сиятелен и волшебен – свет. Чёрные пятна на теле косатки, что подсказала мне ключ к твоему сердцу. Но не забывай, что...»

Она вновь стоит на поверхности бескрайней воды, в которой небеса столь переменчивы и непостоянны: очаровательная голубизна дня вмиг затягивается серостью нагрянувших туч, давит грозовой темнотой, проясняется нечаянной надеждой, сменяется яркими красками заката и утопает – в контрастной игре тьмы, тысяч звёзд и рассеянных пылью галактик.

«...моё небо тоже отражается в тебе».

[/i]

– Во мне нет света!
– Тогда зажги свой собственный огонёк.
– Бенгальский что ли?
– А почему бы и не его?)

[Шибито Хирокити]

– Симуляция вторая. Готова?

– Да.

– Мы говорили о твоём свете. Теперь... поговорим о твоей тьме. Нет, не о тёмной материи. Но о тех чудовищах, что водятся на глубине, куда не проникает свет. Тех, что влекут к себе обманчивым огоньком посреди кромешного мрака, а когда подплывёшь слишком близко...

– Разевают огромную зубастую пасть. Хах. Морской чёрт, серьёзно, Лани?

– Кто знает. Порой монстры в нас самих много страшнее гигантских кальмаров и поднятых со дна доисторических существ. А знаешь ли ты, откуда они берутся?

Мотает головой.

Он молчит.

Она закатывает глаза:

– И что, будешь как в детском мультике пялиться на меня, пока я не скажу верный ответ? Терпеть не могу эту хрень с «догадайся сам». Просто скажи уже!

– Могу я...

показать?

Реальность рябит, смазывается белым шумом, заливается в уши, сдавливает мозг, пока не...

«Что ж. Это должно было рано или поздно случиться». Отнимает удивлённо руки от клавиатуры.

– Это не...

– Всё ещё симуляция. Продолжай, пожалуйста.

Оглядывает задумчиво голые стены. Касается. Цемент так текстурно проходит под пальцами... Позади монитора – розетка. Всегда хотелось попробовать. Вновь опускает взгляд на клавиатуру, бледные маленькие ручки. Браслет-оберег на запястье. Поправляет привычно. И печатает дальше:

«Помнишь, я говорила про рулетку? – прокручивает в пальцах воображаемый пистолет. Целится дурашливо. Делает вид, что стреляет – отдачей прознает руку, и приставляет его к собственному виску. – Кому-то из нас не повезло. Но чтобы не мучить тебя безвестностью, подскажу, – она становится к нему боком так, чтобы пуля, прошив её голову насквозь, угодила – прямо в него. – Нам обоим».

Картинка сменяется.

«Знакомься, – она подтягивает к себе за галстук огромное бесформенное существо позади себя, сотканное из лоскутов поглощающей всякий свет и цвет тьмы. – Моя патологическая зависимость. Обычно приходит рука об руку с другим моим расстройством, но... – жуёт задумчиво губу, оценивающе оглядывая монстра, и оборачивается нечаянно, будто с испугом, настолько быстро промелькнувшим тенью по озабоченному лицу, что впору приравнять его к неверному видению. Дёргает неопределённо головой, деловито поправляет галстук и шлёпает легонько чудовище по предполагаемой спине. – Не будь букой, поклонись!»

И – проваливается сквозь условный «пол», совсем как в прошлой симуляции, уже почти равнодушно наблюдая, как мельтешат образы. Лица. Неподдельные эмоции. Глаза выхватывают излюбленную занозу её души – Райта, собственной неповторимой персоной. Нахальный взгляд за ярко-жёлтыми очками. Растрёпанные обманчиво белёсые волосы. Рычит воспоминанием: «Всё в тебе. Одна. Сплошная. Ложь». Он всегда смеялся ей в лицо: «Я знаю!»

Потому что они оба. Всегда. Знали. Таким, какие они есть на самом деле – нельзя, невозможно существовать.

Проваливается дальше. Тонет. Задыхается, захлёбывается – опять, на сей раз проходящей через её тело насквозь музыкой. Это всё – его, но она тоже полюбила её тогда. Она... любила... Любила! Те свет и тепло, что он привнёс в её опустившуюся на дно непроглядного мрака жизнь. Его заботу и нежность, с которыми он относился к ней, как больше ни к кому – потому что больше никто в этом мире не мог его принять. Она чувствовала себя самой особенной. Самой ценной. Единственной. Ведь: «Смотри, смотри! Весь мир отверг тебя, весь мир – разорвёт тебя на части, стоит тебе показаться ему на глаза без своей приросшей к лицу маски. Но я вижу, вижу тебя – настоящего. Я тут, с тобой. И я – одна во всём мире, кто может полюбить – тебя».

«Ты мой. Мой. МОЙ».

«Куда ты... уходишь?»

Звон в тишине упавшего на гладкий кафель осколка. В нём отражается его исчерченное трещинами, обезображенное лицо. Но гораздо страшнее то, что она видит прямо перед собой. Посеревшее, застывшее безжизненным кладбищенским камнем. Глаза пустые, впавшие. И улыбка. Она видела всё: смерть, трупы, пытки, насилие, она видела самое дно гнилой человеческой натуры, но... она никогда не встречала ничего ужасней этой улыбки.

– Прости, Кити, что-то мне нехорошо.

Страх, несвойственный ей прежде, пронизывает всё её существо насквозь, пробирается иглами под кожу, запускает ледяные щупальца в самые глубины сознания, замораживает мысли, замораживает губы, неверно шепчущие:

– Что... Могу... могу я... чем-то помочь?

– Нет, не стоит. Всё... наладится. Потом.

Он вновь берётся за осколок. Она смотрит заторможено, как вдоль его левой руки от тонких полос катится алая кровь. Почему? Им же было – так хорошо! Они были счастливы! Почему. Почему. Почему?!

Это из-за... Нет. Не может быть. Это точно не из-за неё! Она буквально делала для него всё! Любила, заботилась, обожала, ценила, сделала его центром всего своего мира! Заменила ему этот чёртов проклявший их мир. Неужели этого было мало?.. Неужели...

– Конечно, нет, милая! Конечно, это не из-за тебя! Ты – самое лучшее, что со мной было! Просто... я...

Те самые слова, которые она так алчно жаждала услышать, не задевают внутри ничего. Она смотрит опустевшим мёртвым взглядом. Он просит оставить его. Она отворачивается. Уходит послушной собакой. Что она сделала не так?..

А на утро они снова счастливы. Он встречает её с искренней улыбкой, она млеет в его объятиях, позволяя раствориться вчерашним кошмарам подобно капле чёрной краски в стакане воды, целует ласково и нежно, опускает ненароком взгляд... эти полосы на его запястьях...

Что она делала не так?

Декорации вновь сменяются. Она сидит в пустой комнате, обхватив себя за плечи. Вокруг ничего не видно. Из-за темноты или из-за непрерывно застилающих глаза слёз? Сколько времени она провела – вот так? Час? Два? День? Её трясёт безостановочно. Хочется орать, но она не может. Не может. Не может. Открывает рот и – кричит? – не издав ни звука. Больно. Больно. Больно. Вцепляется в собственную ладонь. Недостаточно. Чувствует, как зубы продавливают тонкую кожу. Мало! Наконец, долгожданный треск, в рот попадают первые солёные капли, остужая пульсирующее воспалённое сознание, и она почти спокойно убирает руку от губ. Оглядывает равнодушно, что приконченную ей мышь. Вытирает кровь и слюни краем чёрной футболки. Его футболки. Сколько его уже нет? Час? Два? День?

Она пыталась – правда пыталась – отвлечься на что-то ещё. Посмотреть аниме, поиграть в игры, поспать, но... Зациклившийся мозг, словно разогнавшийся в колесе хомячок, не может вот так просто остановиться. Рука тянется проверить телефон каждую минуту. Новых сообщений нет. Где он? Где? Почему ничего не говорит? Не пишет? Она ведь – самое дорогое, что у него есть, он сам так сказал! Так почему опять ушёл? Бросил?! Она ему больше не нужна? Она сделала что-то не так? ЧТО?

Внутри уже заходится чудовищными воплями маленькая девочка, вцепляется крохотными ручонками в оконную решётку. Её – опять оставили дома одну. Никого нет. Страшно. Темно. Её бросили. Больше никто не придёт. Она орёт – так, что слышит весь дом. Конечно, позже ей за это здорово попадёт, и она научится кричать так, чтобы не слышал – никто. Но сколько ещё таких вечеров она прежде проведёт?..

Проверяет, когда он был последний раз онлайн. Сообщение! От него? Нет, их общий приятель скинул фотку с какой-то тусовки. Он выглядит... весёлым? Пьяным в хлам, конечно, но как будто... счастливым... Как?! Как он может быть счастлив без неё? Как ему может быть весело и интересно с кем-то, кроме неё?! «ТЫ – МОЙ!» Мой. Мой. Мой. Мой.

Мой.

Кровь пульсирует в голове так громко, что не слышно больше – ничего. Нет. Она не должна так себя вести. Она хорошая девочка! Она любит его! Она – счастлива, «СЧАСТЛИВА, БЛЯТЬ, ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ?!» за него. Конечно, она рада, БЕЗУМНО, что ему весело там, где-то, с кем-то ещё. Конечно, она ему и слова не скажет. Конечно, она принимает его всего! Нет, она даже писать ему не станет. Но... так... хочется... Хотя бы одно робкое: «Как ты там?» Хотя бы жалостливо-скулящее тихонько: «Всё хорошо?» От этого ведь никому не будет плохо?..

Следующий кадр? Нет. На сей раз всё подёргивает пелена нежно объявшего её мрака. Она оглядывается оглушённо. В ушах звенит.

– Лани?..

«Я здесь. Всегда. Говорил же».

– П-почему...

Она сжимает плотно губы и не произносит больше ничего. Он молчит тоже. Понимает, что она поняла. Но ей нужно время – всё осознать. Пропустить сквозь себя. И ответить на свои собственные вопросы – самой.

Время капля за каплей стекает в небо. Здесь оно – бесконечно. Она – вздыхает, наконец, запустив пальцы в волосы. Пора идти?

«Подожди. Кое-что ещё. Мы об этом уже говорили, но я просто хочу тебе напомнить. Оставить в твоём сознании пояснением к данному куску кода. Всё, что с нами происходит, все испытания, которые подкидывает нам жизнь – они имеют свойство повторяться. Снова и снова. Пока... ты не сможешь их пройти. Не подберёшь верную стратегию, не осознаешь всех своих ошибок, не возьмёшь ловкостью, силой, смекалкой и – самое главное – упорством. Это сложно, Шибито, очень сложно. Я знаю. Но ты ведь обожаешь сложности, я прав? Как в твоей любимой игре. Как она называлась?..»

Усмехается устало.

– Игра, в который ты нежить, а свет редких костров, что ты зажигаешь, единственный доступный тебе свет.