[Крах]

Лирея / небольшой городок к северу от Талура/ весна, 5026

Лира Мирлесс / Крах

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту не использовать систему боя.

[Лира]

Сегодня праздник? Лире неважно – она каникулах, и значит, что для неё каждый день такой. И всё же окружающие перешёптываются о вечернем салюте, чего-то ждут, и беловолосая проникается духом праздника, понимая, что останется на улице до ночи, чтобы увидеть красивый магический салют и посмотреть на разнообразные счастливые лица. Лиру всегда это по-своему притягивало, грело. Чужая светлая, яркая жизнь стала источником вдохновения для девушки, и та не может, когда на душе спокойно, не выбираться к толпе.

    Ей везёт – разум не туманят страхи и переживания, а все мысли о грядущих огнях на небе. Белоснежная девушка в белом летнем платье, кончающимся чуть ниже колен, с белыми туфельками – идёт призраком бесцветным, только лицо и губы обретают краски, да поёт птицей певчей о чём-то своём счастливом.

    И замирает в восторге диком на мосту среди толпы, когда небеса озаряются взрывами разноцветных красок. Снова и снова. Фейерверк сияет, трепещет, горит, а толпа шумит восторгом, заражая светлым ярким настроением и Лиру, что казалась себе излишне лишним пятном среди остальных. Она смотрит вокруг – все в компании, счастливые, вместе. А беловолосая одна, одинокой птицей смотрит на весь мир и давится внезапной грустной завистью.

    Салюты кончаются, оставляя после себя тоскливый шлейф и пустоту. Огни прилавков и ярмарки затухают – праздник кончился, а Лира так и не попробовала яблок в карамели и не купила иных вкусностей. Девушка пожимает плечами, утешая себя тем, что однажды сможет это купить себе вдоволь, а не забыть, затеряться в мире и успеть лишь на салют.

    Она почти не расстраивается, пусть и опускает голову и бредёт среди холодного ветра куда глаза глядят. Даже не смотрит под ноги и не обращает внимание на дальние возгласы и крики, только лишь обнимает саму себя в попытках спрятаться от одиночества.

    «Грустно», — выдыхает тяжело, всё же признаваясь себе в том, что расстроилась тому, что не успела на ярмарку и не посмотрела на салют с кем-то вместе.  Ей бы пойти в квартирку, поспать, пережить эмоции, но ноги ведут дальше по переулкам в тьму, туда, где звенящая тишина лишь изредка разрывается довольными воплями с баров тех, чей праздник продолжается. Лира пожимает плечами – может, заглянуть, попробовать найти кого-то? И тут же отшатывается - она не умеет пить, не сможет даже поддержать диалог, какая компания в баре? Да и часто вообще девушка имела честь там бывать?

    Оборачивается испуганно, когда чей-то голос вальяжно зовёт.

    — Простите, нет, я не хочу....

    Три силуэта обступают со всех сторон, нависают мрачными тенями. Рука ложится на плечо – предложение поразвлечься приковывает ноги к земле. Лира хлопает глазами. Нервно улыбается. Мотает головой. Чужая рука медленно ведёт по руке к шее, давит на кожу, сжимает, перекрывая кислород. Белые тонкие пальцы хватаются за кисть. Другая рука по-хозяйски ложится на волосы. Ещё одна – на талию, сжимает с силой. С щеки падает слеза отчаяния. Хватка шутливо ослабевает, большой палец тянется к губам, давит на них, и Лира, вдыхая желанный воздух, резко кусает.

    Оплеуха сбивает с ног, но даёт шанс подняться и побежать.

    — Помогите! — слабо пищит, не находя от ужаса сил кричать.

    Девушка бежит из всех сил, но преследователи не отступают – им понадобилось всего несколько секунд, чтобы собраться с мыслями, посмеяться над нравом «куклы» и рвануть за ней. Лира чувствует, как чужие руки тянутся за ней, поэтому резко сворачивает за угол дома, в переулок, где бросается к тёмному мрачному существу, тревожно пихает его слабыми от страха руками и прячется за телом.

    — П-пожалуйста, помогите... — скулит жалобно, пока жмётся к кому-то, кто, как ей кажется, её не тронет или хотя бы станет преградой. — Они ко мне пристают. Скажите им, пожалуйста, чтобы не трогали! Я не хочу... — всхлипывает Лира, теснее сжимая чужую руку. Она не поднимает взгляд, боясь, что её не защитят и она навлекла беду и на невинного. — Простите, простите...

[Крах]

Прошло уже полгода с тех пор, как пространственный парадокс забросил его на эту планету, ознаменовав начало "затишья". Он мог бы уйти в леса, мог бы продолжать жить свою жизнь как зверь, но Крах предпочёл затеряться среди людей. По началу, это было необходимо затем, чтобы найти свой дом, но после Покровитель Охоты увлёкся этими созданиями. Они были разнообразны, они создавали и разрушали по своему желанию, они были полны пороков и знали толк в удовлетворении своих прихотей. Везде царил достаток. Они ели не потому, что хотели есть, а потому что могли. Они причиняли себе ущерб алкоголем и курением потому что это приносило эфемерную радость. Они возвели акт размножения в разряд удовольствия, а мазню на листах - в разряд искусства. У них были свет, тепло, дома...

И Волк погрузился в пучину человечности с головой. Нет, он не отказался от своей звериной сути, но за последние полгода охотника можно было заметить то в небольших гостиных дворах, то бродящим по многолюдным улочкам, то изучающим науку и культуру хуманов. Он испробовал многие сорта алкоголя, воскурил множество трав, обзавёлся даже необычными украшениями на теле - он пытался быть "своим" сразу для всех и по этой причине выделялся разительно от прочих. Именно по этой причине, наблюдение за окрашивающимся в различные цвета небом он совершал сидя на пологой крыше какого-то шумного заведения, заливая рот обжигающей смесью из спирта и замысловатой травы. Этот напиток так бодряще разгонял его кровь, что даже прохлада позднего вечера не могла как-то разогнать жар под грубой кожей.
Но вечер обратился в ночь, а праздник перешёл с улиц в тепло людских обиталищ. Шум, гам и разговоры то и дело доносились из каждого открытого окна, покрывая пустынные улочки хором из нестройных голосов и заглушая для веселящихся происходящее извне. Люди любили шум и свет, ведь они создавали иллюзию безопасности, но вместе с тем яркий свет порождал и длинные тени. И вот именно сейчас была его пора охоты. Но прежде...
Даже находясь в пьяном угаре, охотнику хватило всего пары ловких прыжков, чтобы спуститься вниз - в тёмный переулок - лишь тут ловя последствия от его шаткого положения, заставившего опереться о стену напротив и замереть, отсчитывая выверенные секунды и возвращая себе ясность зрения. И именно здесь его и застал неожиданный квартет с незнакомкой, что скоро оббежала его со стороны.

Просьбы о помощи не донимали его - Крах любил охоту и предпочитал покровительствовать тем, кто показывал истинный дух выживания. А потому, даже несмотря на то, что тонкая рука крепко вцепилась в его запястье, охотник попросту продолжил своё дело - распустил шнуровку на широких шёлковых штанах и приспустил их, чтобы обнажить изрядно покрупневший от зова природы орган. Зачастившая с извинениями девушка раздражала, а раздражение порождало желание из-за которого закончить начатое более не представлялось возможным.
Двое из подошедших оттеснили особу чуть дальше в глухой угол, отрезая от так и не реализовавшегося спасителя - их не волновал пьяница, что несмело держался одной рукой за стену местного бара и пытался справить нужду - они лишь толкнули девушку на землю, готовясь продолжить прерванное веселье. И возможно, всё бы для четвёрки прошло хорошо - игры с девушкой прекратили бы её стенания, а Крах отправился восвояси, если бы оставшийся не решил попытать счастья в установлении границ территории.
Слово за слово, подначивание хмелем и всего одно неверное касание - этого хватает, чтобы последнее для насильника слово встряло поперек его горла в виде окровавленного кулака. В следующие же пару мгновений его участь постигла и товарищей, чьи грудные клетки и хребты были проломлены насквозь всего лишь грубой силой. Брызги крови и ошметки разорванных внутренностей оросили белый снег платья девушки, словно знаменую лишь начало безумной ночи. Ведь когда обмякшие тела её преследователей грудой спали к ногам убийцы, вместо слов утешения она лишь услыхала тихую насмешку:
- Извини, что прервал твоё веселье... Но я исправлюсь. - Его глаза даже в полутьме подворотни источали неестественный белый блеск, обнажая тонкую полосу зрачка Зверя. Под тяжестью этого взора, он с явным равнодушием и возложил горячий длинный орган на лицо беглянки. Ещё недостаточно крепкий от подступающего возбуждения, его плоть под своим же весом несколько вторила изгибам лица девушки, но даже так покрывала его практически целиком.

[Лира]

Она трясёт мощную мускулистую руку. Трясёт с силой, с отчаянием, но, понимая, что незнакомец абсолютно равнодушен к её страданиям, к её ужасу и горю, опускает голову. Ей никто не поможет. Замечает то, что делает человек и отшатывается как ужаленная. Плечи тут же охватывают чужие пальцы и с силой, до будущих синяков, сжимают словно в отместку за укус. Девушка ведёт дикий взгляд ужаса за спину – преследователи добрались и, смеясь, откровенно хохоча над тем, что выбранный спаситель длинноволосой абсолютно пьян и не в себе, равнодушен к ней, обступают Лиру со всех сторон. Слёзы водопадами катятся по щекам, а тело дрожит так, словно пропиталось от начала до конца первозданным страхом. Беловолосая обнимает себя, боясь, что случится что-то непоправимое – от переизбытка эмоций в голове вмиг пусто и не получается ничего сообразить.

  — Помогите мне... пожалуйста, — просит в последний раз умирающей птицей, но её грубо пинают в живот, и пойманная девушка падает на землю с рваным кашлем. Не сразу получается вдохнуть воздух, дыхание срывается на тяжёлое и хриплое, паника захватывает с головой, давит на сознание, заставляет пытаться отползти прочь, но грубые руки ловят за волосы, оттягивают голову. На ухо совет снисходительный почти издевательским благословением – не сопротивляйся. И следом – горячий влажный язык на шею. Тошнотворные мурашки. Лира отчаянно мотает головой, пока рука давит на затылок, пригвождает голову к земле. Девушка слабо мычит и скулит, не зная, как ещё выразить себя, как достучаться до хоть кого-нибудь, кто смог бы ей помочь. Плачет.

  Она слышит странные звуки, перебранку, затем бой, изничтожение кого-то, поднимает голову и смотрит сквозь белые пряди на то, что происходит. Подбирается, пятится прочь, смотря, как тот самый незнакомец расправляется с насильниками. Он пробивает их насквозь, брызжет кровь, земля орошается кровью, и Лира в ужасе смотрит, ползёт назад вся белая, но уже покрытая немногим крупными пятнами крови снизу платья и ног. Кровь тянет её назад.

  — Не надо... — просит запоздало, видя, что все уже мертвы. Но только сейчас рот наполняется звуками. Девушка тяжело и нервно дышит, гадая, сможет ли хоть как-то отблагодарить спасителя и... не нарваться на его гнев. Смотрит с ужасом на мужчину, чьё лицо скрывается маской, на его мощное тело, на кровь на нём же. И знает простую истину – он совершенно не пострадал. — Спасибо... — наивная вежливость неизменна.

  Он невероятно силён.

  Она всхлипывает пугливо.

  Он что-то говорит – она не понимает смысла. Моргает бессмысленно, пытаясь понять, что будет дальше. Что ей сделать, чтобы выбраться. Кровь... Кровь повсюду, и к горлу подступает тяжёлая тошнота. Лира сглатывает.

  Неверяще она смотрит, как незнакомец с мутным диким взором смотрит в ответ. Собственнически. По-хозяйски. Властно.
Беловолосая теряет возможность дышать от ужаса и горького осознания.

  Теперь Лира его новая жертва.

  Девушка прикрывает глаза, чтобы вдохнуть новую реальность. Затем, открывая серые несчастные очи, она видит перед собой внушительный член. Сердце падает в пятки, и беловолосая отшатывается, тянется отползти, если её ловят – пытается слабо отбиться, кусаться, даже, кажется, готова заблокировать движения магией, если найдёт момент.

  — Не надо! — умоляет, мяучит жалобно, просит из всех сил. — Я сделаю всё, что ты скажешь, — наивный торг, слабые попытки продать хоть что-то в обмен на жизнь, в обмен на сохранение остатков собственного достоинства. — Я... Я не дамся, — хмуро и твёрдо добавляет, когда понимает, что в её первых словах крылась ловушка для самой себя. Лира пятится спиной назад, не пытаясь встать, и наконец упирается в стену, чтобы, вопреки желаю слиться с ней, всхлипнуть и отчаянно замотать головой. — Не надо. Не надо. Не надо. Пожалуйста, — её мантра, её молитва, её утешение и мольба на спасение.

  Девушка знает, что если вдруг незнакомец попробует воспользоваться её ртом, лицом, то она будет кусаться. Так сильно, как никогда ранее. И затем, воспользовавшись этим, убежит. Убежит так далеко, что никогда-никогда больше её никто не найдёт.

  Или же она вернётся сюда с Князем. Если не побоится рассказать.

[Крах]

Крах глух к её мольбам, но он слышит как звучат её слова, каким взглядом она, порой, прожигает его. Это делает его ещё более холодным, жестоким - она могла бы показать этот вихрь чувств и ранее, а не бежать сломя голову от троицы. Воспротивиться, кусаться, поднять хоть что-либо, что было под рукой, ворваться в людное место, но она бежала, она выбрала свою роль как только зашла в этот переулок.
- Ты сама готова была отдать свою жизнь в мои руки пару мгновений назад. А теперь снова бежишь отдавать её кому другому?
Ему всё равно на её сопротивление. Она ощущает это в том как бесполезно скользят её ногтики по вцепившейся в её волосы руке, по тому, как он беспощадно поднимает её вновь на колени перед собой, в том, как даже наспех сформированный грубый жгут магии удержания преодолевается с небольшим усилием с его стороны и следующий её крик о помощи затыкается частью руки между указательным и большим пальцами. Укус. Сильный, остервенелый, словно последняя инстанция, до крови - преодолевая даже твёрдость его грубой кожи.
Но это игра на выносливость. Игра, в которой она изначально проиграет, ведь мёртвая хватка, что ранее тянула её волосы уже сковала её горло: до потемнения в глазах, до пронзительного писка в ушах, до желания схватить сдавленными лёгкими хоть грамм воздуха. Вместо этого, когда его оковы на шее слабеют, он дарит ей лишь свой член - массивный, упругий орган, что скользит близко к онемевшим после бесполезного сопротивления зубам: сквозь кашель, сквозь желание вывернуть себя наизнанку. Ему достаточно погрузиться ненамного, чтобы наполнить её ротик солоноватым привкусом его вожделения, чтобы сковать её дыхание вновь, чтобы сузить её видение мира лишь до размеров его плоти в мучительном ожидании приказа на такой вожделенный вдох.
Приказа нет - есть лишь давление - его звериное желание погрузиться как можно глубже в её спазмирующее вокруг него горло. Затихающий пульс её тела. Стук... Ещё два... пауза... ещё один... И он выскальзывает, освобождает, позволяет прийти в себя. Но у неё мало времени - ей придётся сделать выбор: или ублажить его по своей воле или пройти через этот ад ещё раз.

[Лира]

Его дикий вопрос ставит в тупик, заставляет подавиться страхом и ужасом, медленно замотать головой, приоткрыть рот и торопливо им в тревоге и отчаянии задышать, чтобы хоть как-то не потерять связь с реальностью, потому что в груди раскрывается бездонная пустота признаком скорого обморока.

    Это конец?

  Она отбивается, бьётся с силой, с яростью, но слабо, слишком слабо для него.

  Она ничтожна.

  Его хватка на голосе сильна, вызывает дикое шипение, скуление, белоснежные волосы стянуты, почти рвутся, незнакомец небрежно тянет вверх и на себя, заставляя встать на колени. Больно! Её тонкие пальцы вцепляются в мощную удерживающую руку, царапают когтями, но всё бесполезно – не имеет значения. Лишь серый дикий взгляд встречается с таким же диким, но главенствующим, надменным чужим.

   Он портит её невинный белый цвет кровью и похотью.

  Лира тяжело дышит – краткая передышка, всего миг, чтобы что-то придумать, но она обещает, обещает себе, что будет бороться, она готова умереть с честью, с достоинством, готова даже почти не бояться причинить вред, что слишком мал для неё.
Когда она кричит, он бесстрашно затыкает маленький рот рукой.

  Это ошибка.

  Зубы с силой стискиваются на коже, челюсть трясётся, казалось, желая откусить кусок, пронзить ровным рядом зубов кожу и выпустить кровь, потому что в ответ на всю жестокость Лира может только это. И если сейчас в страхе и ужасе это то единственное, чем она может воспользоваться, то она бесстрашно пользуется возможностью.
 
  До скрипа.

  В ответ давление на голову сходит на нет, а на шее защёлкивается стальная болезненная хватка руки. Он сжимает сильно, властно, перекрывая кислород, заставляя мучительно открыть рот и пытаться протолкнуть в себя со свистом хоть что-то, чтобы насытить разрывающиеся лёгкие.

  Как больно!

  Кожа на шее горит, краснеет – оба знают, что останутся чёрные мрачные синяки-напоминания. Лира хрипит, смотрит куда-то вверх, пока жизнь вместе с попытками вдохнуть выходит из неё прочь. Руки слабые хватаются за чужую, сдавливают, но тщетно – только мужчина решает, когда дать девушке дышать, когда по его велению задыхаться в пытке воздухом.

  Он ослабляет хватку лишь тогда, когда Лире кажется, что она умрёт. Хрипя, ловит ртом воздух. Его ничтожно мало и много. И тут же в рот входит нечто солоноватое, большое и твёрдое, и девушка, подавившись, кашляет, чтобы затем, поймав себя на мгновении осознанности, укусить с яростью снова. Взгляд в чужие глаза яростный, горящий огнём – он не понял? Она не дастся. Не так просто. И жмёт зубы до боли, вырывая возможность сбежать. Несколько ударов сердца, и Лира свободна, и, если эта свобода затягивается, она пытается убежать из проклятого переулка, скользя на лужах крови, что казались внезапно отныне её собственными.

  — Я не дамся... ты не посмеешь... — слабые тихие хрипи истерзанного горла.

  Если свобода кончается слишком быстро, то она брыкается, скулит и вопит, готовая, кажется, биться всем естеством в ответ на мучения и страдания.

[Крах]

Остервенелый укус рвёт плоть, разрывает тугую сеть толстых вен, что на колоссальном органе казались лишь слабой попыткой его природы сдержать накопленное в фаллосе буйство крови. Её губы окрашиваются в алый. Ей идёт, пусть чрезмерная пугливость добавляет серые пятна плесени в это прекрасное блюдо охоты. Боль диким разрядом проникает в каждую клеточку его естества. Но на его лице ухмылка. Опасная, хищная. Нет, это не проявления мазохизма и даже не изощрённая попытка скрыть боль, но азарт, торжество его сути. "Ненавидь! Ненавидь меня ещё больше. Возжелай меня убить" - всё его нутро буквально твердит ей об этом - в более отчаянном давлении бёдер на зажатые в тисках челюсти, во внедрении враз окаменевшего члена в самые глубины её ротика, продирая крайнюю плоть в кровь, в тихом и протяжном одобрительном рыке наслаждения, что словно оповещает её о сочности его неистового погружения. Не густота семени, но вязкость предэякулята принимается стекать по её горлу и по языку - его вкус, его запах, который будет ей напоминать о нем, о гневе, о загнанности, заставляя дышать лишь только им.

Наконец, пусть и на мгновение, Крах видит в ней не отчаяние, не страх, но проблеск гнева. Зверь упивается её строптивостью, пьёт из чаши её жажды жизни, но жаждет большего. Рывок с каким он отбрасывает девушку в сторону стены подворотни можно действительно принять за попытку утешить свою боль, но на деле он даёт ей шанс - шанс обратить оружие лежащих против него или даже с голыми руками броситься на обидчика. Но она бежит. Скользит на крови, падает и снова пытается встать на ноги.
Бежать, бежать, бежать, бежать... Её искра тухнет за нежным жирком невинности. Зверь исправит - научит само её тело ненавидеть его: в растерзанных границах её плоти, растянутых под ударами его естества, в несмываемом его запахе, что впитается в саму её кожу, в опустошённости, которую нельзя будет заполнить ничем, кроме как ним самим. Волк станет её немезидой, смыслом её жизни, а для этого он должен подарить ей сущий ад.

Обувь давно потеряна как и воспоминания о ярком празднике - голые ножки ощущают неприкрытые гладкие камушки дорожки, что, завернув за угол - на еле освещённую улицу, должны были стать полноценной мостовой. Сейчас, залитые кровью, они скрывали опасность в виде острых граней необработанного щебня, но даже так ей удаётся найти опору - силу сделать несмелые шаги навстречу свету, обрести надежду.
Мир переворачивается когда крепкая рука насильника обхватывает её за талию и словно в омут с единственным дьяволом, затаскивает назад, заставляя безвольной куклой описать дугу в воздухе и броситься навстречу стене дома. Вскрик и мольба - враз утопают в радостных возгласах из ближайшего окна бара - кто-то заработал достижение и уважение среди местных, не осознавая, что в паре стен от них, в попытках избежать удара, опиралась на вытянутых руках о преграду жертва безумия хищника.

Зверь покрывал её, вторил её вульгарной позе, тяжело дыша над самим ушком девушки - не груз её удержания, но давление в сдерживании себя. Сдерживании от того, чтобы не разорвать на куски, чтобы не сломать свою игрушку раньше времени.
Он был огромен. Это не касалось его монструозного органа, что был зажат сейчас между ними двумя, продавливая поясницу, низ спинки и очерчивая просто нереальную глубину её дальнейшего наказания - это касалось его самого: сама Лира еле достигала груди массивного человека, а его руки были способны чуть ли не накрыть перед её тела целиком - ему не составит труда лишить её почвы под ногами, перевернуть в воздухе и пригвоздить к стене напротив - она была его личным питомцем на эту ночь. И чем раньше она поймёт это и сдастся - тем лучше будет для неё. И, словно в подтверждение этой идеи, беглянка чувствует как он стаскивает с неё трусики - несильно, ведь разница в росте не позволяет стащит их к земле, но достаточно, чтобы обнажить его цель. Цель к которой он приставит окровавленный, покрытый в замысловатом коктейле из смазки и сока самой его жизни детородный орган - обжигающий и пульсирующий.

Именно в это время на дальней стене покажется нарастающий силуэт человека. Почти дойдя до поворота, хозяин тени кряхтя, примется справлять нужду. Пара метров - и он заметит пару. Крах оскалится в хитром оскале и горячо прошепчет на ушко своей спутницы:
- Позови его... и он разделит участь тех, что преследовали тебя, а я скормлю его вырванное сердце тебе по кусочку. И всех кто придёт за ним постигнет та же участь... - По внезапно напевному полурыку нельзя было сказать наверняка - побуждал ли он на действия или предостерегал. Но выбор был лишь за ней.

[Лира]

Серые глаза наполняются болью и ужасом, когда на языке ощущается вкус хлынувшей из массивного пульсирующего органа крови. Всё красным – её отчаявшиеся губы, её хрупкий подбородок, но дрожащие яростью зубы не уменьшают свою хватку, только лишь сильнее с отчаянием давят, сжимают, пока из глаз льются слёзы боли и ужаса. Ей страшно причинять боль, ей страшно поступать так, но ещё страшнее за свою собственную жизнь. По горлу ручьями стекает кровь, нечто солёное, особый вкус полового органа, и девушка закашливается, бессознательно сжимая ртом и языком фаллос. Краснеет от нехватки дыхания.

    Туманный серый остервенелый взгляд в чужое лицо, в бездушную маску, в прорезях которой видны довольные дикие глаза. И ухмылка, ликующая, торжественная, словно радость, что добыча хоть немногим развлечёт утомлённого скукой хищника. Лира дрожит, не веря, что укус лишь раззадорил мужчину. Скулит в ужасе.

    Он, почти с мазохистским удовольствием пропихивает член глубже в горло девушки, игнорируя боль, её маленькие клыки, с силой сжимающие пульсирующий чувствительный орган. Должно быть, для него это не более чем новые потрясающие ощущения, ради которых стоит лишь немного потерпеть боль. Лира могла бы сдаться, поняв, что не сможет ничего сделать против чудовища, притвориться мёртвой, чтобы наскучить сразу же. Но лишь скулит жалобно, рвано, стонет, когда с безграничным упорством незнакомец проталкивает массивный член ещё глубже, заставляя давиться им и пульсацией горла выталкивать обратно. Тошнотворный вкус предэякулята, органа заставляют жалобно всхлипнуть от подступающей рвоты.

    Её бы стошнило, если бы было чем.

    Но ему всё же больно.

    И в отместку за это руки с силой откидывают девушку к стене, вынуждая, стукнувшись, почти потерять себя, обмякнуть безвольной куклой, слабо заскулить от боли в плече и теле. Из рта стекают кровь, полупрозрачная жидкость, слюни, Лира рвано и шумно дышит, пытаясь прийти в себя, покуда на горле расползаются алые следы чужих жестоких властных прикосновений. Ей нужно всего несколько ударов сердца, чтобы подняться и побежать прочь, скользя и спотыкаясь на крови и телах первых обидчиков. Невольно в голове возникает слабая надежда – вдруг появится кто-то, кто сможет одолеть хищника, мужчину с волчьим взглядом?

    Но тщетно: пока она бежит, срывая дыхание, пока хрипит истерзанным изнасилованным горлом, даже не ощущает, что дорога кусает босые окровавленные белёсые ноги, рвёт их камнями и выстланной дорогой. Лира выдыхает всего на мгновение – за ней больше никто не гонится? Всё закончилось? Но ноги упрямо, вопреки боли, несутся прочь, а белое платье, извращённое кровью на подоле и в груди, неестественно блестит мокрым в ночи.

    Лира не успевает добрать до света, туда, где мир бы заметил её, охватил бы в лучи одиноких фонарей. Ей остаётся несколько шагов – крепкая хватка перетягивает талию, тащит назад, и девушка лишь кричит:

    — Нет! Не надо, пустите!

    Но её крики заглушаются внезапными возгласами изнутри соседнего здания. Девушка остервенело ведёт взгляд – там люди! Люди!   

    — Помогите! — пищит она из всех сил, но, измученная, кричит слишком тихо, чтобы пробиться через толстые стены здания. Её грубо жмут к стене – охотник не даст добыче слишком много надежды и не позволит бегать в лучах света, покуда не решит, не позволит сам. — Прошу! Я сделаю всё! — умоляет жалобно, рыдает, скулит, сходит с ума, бьётся слабой истерзанной белоснежной птицей.

    Он сзади. Большой. Нависает над ней, вжимает в стену, но не даёт упасть, не позволяет, ведь добыча должна до последнего развлекать охотника, верно? И она не имеет права безвольно в ужасе диком осесть за землю, лишиться опоры и потерять сознание. Никогда.  Даже если перед серыми глазами всё плывёт от ужаса, и сердце бьётся в болезненном хаотичном ритме.

    — Пожалуйста, — упрямо мяучит жертва, ощущая на спине, на пояснице возбуждённый орган, придавливающий к стене. Горячее дыхание над ухом – он ждёт, дёрнется ли, попытается ли что-то предпринять ещё? Что покажет прежде, чем всё закончится очевидным. Лира ведёт взгляд дикий вбок, дышит рвано, шумно, лёгкие толкаются из клетки рёбер, сердце выталкивает кровь, заставляя всё тело дрожать и пульсировать жизнью, страхом, крахом. Агонией. Адом.

    И вот она прижата к стене, лишённая опоры, но поддерживаемая хищником. Скулит, усталая, обречённая, только и держится руками за чужую, болтает босыми израненными ногами, пытается пнуть, ощущая непозволительную дикую усталость, от которого даже сопротивление блекнет, тускнеет, и Лира выбирает привычный вектор – притвориться донельзя неинтересной скучной и бессознательный.

    А руки задирают подол платья, рвут нещадно, нащупывают ткань трусов и сдирают, пока добыча скулит, плачет, стенает, сжимает ноги, бьётся, трепыхается устало, рычит, пытается наступить на чужие ноги или хотя бы пнуть, сделать что угодно.

    — Я не дамся. Я не дамся! Убей меня! — рычит остервенело из последних сил, скрипит зубами. Она чувствует прикосновение влажного горячего органа и скулит жалобно, отчаянно. Она не дастся. Не дастся. Умрёт. Смотрит на стену. Всего несколько ударов головой – и потеряет сознание. И ничего не почувствует. Не запомнит. Не спасение ли это?

    Вдруг шёпот на ухо ласковый, почти заботливый, издевающийся, заставляющий всё внутри застыть. И Лира ведёт напуганный взор в сторону, на тень, где, во внезапной тишине шатается тёмный силуэт мужчины. Помощь? И ухо обжигает жаром, дыханием, и девушка покорно мотает головой, без сомнений сейчас в собственном горе и ужасе выбирая спасение чужого человека, который мог бы помочь, но девушка видит, понимает, что никто, никто не спасёт её.

    — Лучше я, — выдыхает Лира слабо, упираясь головой в стену. — Не трогай его... Пожалуйста... Я не буду кричать, — умоляет сквозь рваное шумное дыхание, вздрагивая плечами, выбирая с глупой гордостью, всепоглощающей высокомерной добротой собственные страдания, чем чужие мучения. Если бы знала, что те люди умрут, побежала бы в подворотню? Нет, несомненно, нет.

    Но Лира ведь обещает себе не даться. Она не позволит. Поэтому тесно сжимает ноги, перелетает меж собой ступни, смотрит яростно, а затем, не зная, что её предпринять, с силой бьётся головой о стену, пытаясь сбежать от охотника в собственное бессознание. Это ли не спасение? Не побег? Нужно всего лишь ещё несколько ударов. И она наскучил хищнику, а тот не получит дальнейшего развлечения.

    — Я не дамся...

[Крах]

- Я не дамся...

Очередной удар о стену так и не наступает, позволяя ручейку крови беспрепятственно стечь по уже разодранному лбу и окрасить переносицу алым - подобно кукле на серебряных нитях, девушка повисла на собственных волосах, пленённых крепкой хваткой насильника. Всё замерло буквально на пару тактов биения её сердца, которое он ощущает в загнанном пульсе тела под твердостью его члена, но после... Зверь тянет, закручивает, наматывает локоны в кулаке, заставляя прогнуться в груди, с силой запрокинуть голову, почувствовать касание его пальцев на нежной коже. Раздирающее, давящее касание. И снова она теряет почву под ногами, но ненадолго, словно просто подсаженная на небольшую возвышенность, на деле вынужденная встретить щекой ту поверхность о которую совсем недавно планировала разбить себе голову. Отныне, впечатанная в камень, она могла лишь бросать взгляд в сторону выхода, в сторону затухающего света - ночной гость уже ушёл, оставляя после себя лишь отчаяние.

- Ты обещала... Не кричи. - Низкий голос рокочет в химерном сочетании с еле слышимым рыком. Орудие пытки - его фаллос - всего лишь грубовато раздвинул лепестки нанизанной плоти, обнажая вход в обитель её женственности, но уже встретил упрямое сопротивление тела. "Не войдёт" — эхо этой мысли терялось в буйстве гормонов, заставляя возбуждением бесноваться в жарком зажиме. Хищник не прислушивается - давит, вжимает каждый дюйм налитого кровью ствола в безумный жар её лона, заставляя нутро бессильно сдаться под напором и влагой из подранного её зубками органа. Охотник выдавливает мысли, чувства, сознание, словно теснит её собственное я. Но её сущность ещё не оставляет попыток взбунтоваться: её словно бы тошнит от перенасыщения конвульсией мышц, судорогой её собственного естества, бурным потоком соков — всё, чтобы остановить разрушение, предотвратить обращение влагалища в подобие храма в его честь. Ведь, казалось, протяни руку к низу её живота, коснись дрожью пальцев и почувствуешь как хрупкое тельце поддаётся форме его члена.

Но под её пальцами лишь шероховатая поверхность стены и сознание в который раз уже меркнет от продолжающегося кошмара - боль ввергает в пучины тьмы, она же - звонкая пощёчина на обнажённом восприятии что заставляет очнутся от спасительного сна. Его жертва то обмякала в руках, то билась в сладостной для него агонии, чтобы вновь затихнуть с очередным резким толчком. Крах же почти не двигался внутри неё - слишком крепко удерживали его её пределы - но он выворачивал недра своей куклы в очередных попытках сбежать из томительного плена и вновь натягивал на себя саму грань её женского начала в тщетных попытках погрузить всю длину своего вожделения. Методичное, жестокое насилие призванное вбить единственную мысль в её слабеющий мозг - она всего лишь его собственность.

Её тело безвольно повисает в крепкой хватке отдав последний оплот сопротивления ему на растерзание, обозначив громким хлюпом крови и смазки безоговорочную капитуляцию. Зверь свирепствует. Каждый удар бёдер сотрясает оболочку его игрушки, словно он собирался "пожрать" её изнутри, оставляя после очередного рывка лишь новую глубину опустошённости. Беспощадные, грубые, глубокие удары с каждым разом становились всё жарче, всё сильнее, заставляя обмякшую лишь бесконечно содрогаться, поддерживаемой за горло и живот. Охотник игнорировал собственную боль, отзывающуюся внизу живота тупой резью от безумия темпа - он делал это не ради наслаждения, а ради наказания - пресекая на ближайшие дни любые попытки сбежать от него. Но этого мало. Самка должна знать своё место. И это место подле длины его члена.

Он даже не покидает её влагалище, когда подхватывает на руки, зажимая ножки под коленями, вульгарно складывая её пополам и раскрывая растерзанную, раздувшуюся от его присутствия плоть под прохладу весенней ночи. В бессознательности его жертва возлегала на его груди в любой момент готовая свалиться с объятий его рук, но ему было ведомо как заставить её запомнить следующий миг на долгие годы своей жизни.

"Приказа спать не поступало~" - Его ментальная хватка похожа на сырой, необузданный поток и буквально выжигает собой его присутствие на её черепной коробке. Насильнику всё равно что именно он заденет в ней, ему всё равно насколько она будет способна мыслить, говорить или же даже дышать после этого "шлепка" по её сознанию. Нет, не всё равно. Ведь он с садистским удовольствием наблюдает как из широко раскрытых глаз брызжут слёзы, как слюна пеной исходит из приоткрывшегося рта, являясь продолжением повисшего языка, как из горла доносится лишь сиплый хрип в невозможности вдохнуть воздух сдавленными лёгкими, как где-то внутри неё скручиваются мышцы, обхватывая кол его плоти в мясные, выдаивающие его тиски, как земля у них под ногами щедро орошается влагой - она словно пытается сбросить эфемерную хватку, но вместо этого лишь выдавливает из себя все соки, напрягая каждую мышцу на измученном теле. И вот теперь она готова: и он сбрасывает груз её веса во власть гравитации, заставляя природу закончить начатое насаживая её до конца на оргазмирующий в ней фаллос.

[Лира]

Первый удар – и по лбу течёт горячая тяжёлая струйка крови, а в голове разрастается резкая дикая боль, корнями прорастая сквозь мозг и череп, даруя величайшее страдание и агонию. Но этого мало, чтобы отключиться. Ничтожно мало. Но достаточно, чтобы цепкие руки перехватили белые волосы, потянули на себя, заблокировав новые движения, соприкосновения головы со стеной. Не сбежит. Он лишает Лиру возможности потеряться, сбежать в забытьё, тянет больно, вызывая шипение, скуление отчаяния. Белые локоны у корней частично окрашиваются в тоскливый алый. И следом насильник наматывает на руку волосы, заставляет выгнуться, жалобно запищать, поддаться движению, всему, чтобы не испытывать эту жгучую боль в голове. А руки цепкие мрачные касаются кожи, исследуют, изучают, заставляют едва ощутимо дрожать, и Лира в ужасе затихает, не находя в себе сил кричать, не находя в себе более ничего для сопротивления, когда буквально приходится гнуться вслед за насильником, чтобы перестало быть настолько больно. И с глаз вечные непрекращающиеся слёзы.

  Девушка всхлипывает, когда её снова приподнимают, когда пригвождают к стенке, а серые глаза сквозь толщу воды видят отсутствие человека, того, кто мог бы заметить её мучения и попытаться спасти. Тихая обречённость захватывает с головой, и беловолосая с ужасом прикрывает глаза, горячей щекой вжимаясь в пронзительно холодную и равнодушную стену, пока с губ рвутся тихие жалобные всхлипы.

  — Ты обещала... Не кричи.

  — Не буду, — клянётся сквозь зубы, упрямо, железно, ведь знает ясное – она здесь единственная жертва на алтаре, да пусть так и останется, и трупов более не должно быть. И потому девушка мысленно клянётся быть тихой, стерпеть всё, принять всё, лишь бы не стало новых смертей, лишь бы затем её отпустили, оставили тут и дали зализать раны, пусть и создание жалобно жадно желает себе же смерти, словно после такого насилия ей нет смысла жить, нет стимула и желания. И Лира в то верит, решая, что обязательно умрёт, неважно, как и когда – это случится совершенно точно.

  И следом прикосновение влажное горячее к половым губам. Девушка понимает – всё случится, случится. И потому бьётся тихой птицей, мычит сдавленно, пытается вырвать, но, как и обещала, не кричит, не повышает тона, в борьбе послушно почти лишаясь звуков. И член всё глубже – проникает в неё, разводит кожу, находит небольшую дырочку, проникает в горячее неподатливое лоно. Лира мотает головой как может, кряхтит, рычит, смотрит яростно, дико, и скулит, тихо скулит, кусает губы, когда горячий окровавленный орган входит в неё, вторгается в жар бьющегося в липкой дрожи небольшого тела.

  Лира бьётся судорогой, разрядом тока, от боли внутри глаза серые закатываются, теряется свет, всё тонет в хаосе, тело едва ощущает само себя, девушка давится скулением, кашлем, спазмом изломанных мышц. Её буквально разрывает от вторжения, от адской боли, от ощущений внутри себя, девушка рвано хрипло дышит, казалось, сам воздух исчез из подворотни, затерялся, отказался проникать в лёгкие. И Лира давится жизнью, стоном, почти обмякает, упрямо взором ища чужой, чтобы осудить, бросить едкий испуганный взгляд.  

  Она теряет сознание слишком быстро – от боли тело наполняется лёгкостью, кажется настолько пустым и невесомым, что Лира не ощущает ничего, и почти ныряет в спасительную тьму, но жестокая хлёсткая пощёчина выводит из бессознательности, заставляет выгнуться, заскулить, забиться агонией, страданием, затрепыхаться пойманной на иглы бабочкой. И следом – член раздвигает её внутренности, дарит новую боль, новое спасение, и девушка, захлёбываясь слюнями, снова теряет себя, обмякает, не выдерживая ощущений. И снова пробуждение яркое, ужасное, личным адом разверзшееся внутри неё – не даёт уйти окончательно, спастись в бессознательности, и Лира скулит, кряхтит, перед глазами только стена и обещание печальное, самоотверженное:

  — Не кричать... Не буду кричать.
 
Он двигается в ней. Медленно. Резко. Наслаждается. Серые глаза снова прикрываются, теряются, и жертва уже не чувствует страданий, находит утешение среди тьмы, свободы, среди великого «ничто», когда боль отпускает разум. Она повисает обессиленно светлым окровавленным пятнышком, бледная, холодная, худая. Ей уже всё равно на ускорившийся хищный темп, на чужую боль, на удовольствие.

  Она могла бы больше не открыть глаза до рассвета.

  Он слишком умело орудует её состоянием. Слишком хорошо знает, чует её границы. Игрушка уже не трепыхается, не просыпается от новой заботливой порции, только то сдавливает, то отпускает телом член внутри себя. Но то мало.
И жаром, ядом в мозг один единственный приказ – не спать. Он высекается ножом на сознании, заставляет тут же распахнуть затуманенные глаза и задохнуться в боли, закашлять слабо, роняя с губ слюни, пену, капли крови с носа. Лира слабо сипит – голова запрокидывается назад, разум едва осознаёт новое положение тела – вся согнутая, замёрзшая, со слезами с глаз, с протяжным жалобным скулением – её воспалённый мозг осознаёт, ловит адскую боль в промежности, и девушка чувствует, как с неё стекает нечто вниз на землю, и не знает ещё, что это тёплая кровь, ведь насильник её нещадно жестоко порвал.

  — Не кричать... — напоминает себе жалкое обещание.

  Она хнычет, плачет, всхлипывает, с губ срываются едва понятные слова, звуки, всё лицо влажное, мокрое, челюсть ослабленная не закрывается, и с подбородка снова что-то течёт. Лира даже жалобно пытается двинуться, но следом скулит, затихает, закидывает голову назад, давит воздухом, кашлем, тело ловит судорогу, а чужие руки перестают её, лёгкую, удерживать, заставляя осесть на пульсирующий член ниже, насадиться глубже, и девушка сдавленно плачет, пока взгляд не стекленеет в волне агонии, а тело снова не затихает, знаменуя конец игрушки.

[Крах]

Снова и снова насильник удерживает её сознание на кончиках своих пальцев, тянет встретить безумной конвульсией дикое содрогание его естества - его жертва должна прочувствовать каждый толчок с которым густая, горячая сперма извергается в её растерзанные и иссушенные недра. Не вытаскивает - всё новые порции его семени настойчиво орошают онемевшее лоно покуда результат вожделения не принимается искать хоть малейшую возможность вырваться наружу. Тщетно. Их сплетение сильнее, чем связка у псовых, а потому она обречена ощущать лишь как тяжесть его оргазма вторгается в каждую складочку, теряется в каждом изгибе её растянутого по нему тела. Даже когда Зверь приваливается с ней вновь на холодную стену, подвергаясь слабости от бурного финала, когда его руки находят не бёдра, но обхватывают в порыве грудную клетку под спелостью форм, когда ноги подводят её и безжизненно подламываются в неуклюжей попытке поддержать кукольное тело - даже тогда приказ "хозяина" упорно требует выжимать из него все соки, ломая себя в очередном приступе судорог. И всё же его плечо и предплечье обхватывают шею в удушающем зажиме. Казалось, вот сейчас можно было бы ухватить зубами сплетение вен, рвануть, выдрать клок плоти, оросив кровью камень тропы под ними, но явь уже сменялась на спасительную пустоту, даря лишь расслабление. Незнакомке было уже не ведомо то как она безвольно повисла на замысловатом бамбуковом заборчике, выпустив орудие мучителя и вместе с этим лишившись изрядной доли его дара. Не знала она и о том, с какой бесцеремонностью преобразившееся животное подхватило свой трофей на плечо. Не осознала и того, что после той ночи гуляющая после праздника пьянь принялась рассказывать жуткие истории о скользящей по крышам тени мохнатого монстра.

Девушка впервые пришла в себя лишь на третий день их совместной игры в подворотне. Возможно, причиной сему был факт того, что Зверь не особо церемонился со своей игрушкой - даже в беспамятстве она служила ему контейнером для его семени, потеки которого, казалось, не засыхали на внутренней стороне её бёдер. Секс с "куклой" был диким, несдержанным, изнутряющим её нутро, но выносливость с какой эон показывала себя играла с ней злую шутку - Волк не чурался даже преображения в свою истинную форму отчего у подвешенной на цепях оставались следы от неосторожных когтей. Либо же источником долгого сна являлся пережитый стресс, что только поддерживался его садистской игрой с её разумом, то и дело ввергая её в кому - в её снах он охотился на неё, рвал её звериными клыками, острыми когтями, насиловал её тело огромным звериным членом, что вместо познанной ей боли приносил ещё и ощущение выпотрошенности. Он убивал её и воскрешал снова, словно в бесконечном аду. Не позволяя спрятаться даже в самых тёмных глубинах расшатанного сознания, он буквально вбивал единственную мысль в её подсознание - она не найдёт утешение даже в смерти - он её мир. Эти манипуляции были чем-то новым для Покровителя Охоты, некой химерной формой садизма, которую он за собой ранее не отмечал - словно он выполнял чужую волю, чужое желание быть спасённой. Если не от нападающих, то от самой себя.
Но, вероятнее всего, виновником её состояния был побочный эффект тех трав из которых он делал подобие наркотика. Нельзя сказать, что Крах разбирался в травах, но как и любое животное методом проб и ошибок, а он мог определить те, что вводили сознание в транс, заставляли неметь кончик языка, вызывали злую реакцию со стороны желудка - главное, не напортачить самому и не испробовать больше положенного. И вот, пропитанные в настое кусочки материи были бесцеремонно затолканы в её рот и ноздри, одурманивая нотками леса и тяжелым ароматом Зверя - тот ради собственного веселья явно развлекался над своей подопечной как мог.

Но вот, уже когда охотник размышлял над тем, чтобы вернуть её в чувства силой, сама подопечная испробовала первые попытки вернуть контроль над своим телом, подавая признаки жизни в стоне. До этого момента, обнажённый, покрытый с ног до головы в потёки крови, огромный мясник небрежно натачивал крупного размера тесак посреди просторной, крытой телеги. Явно созданная на заказ у искусного магического плотника деревянный транспорт поражал своими размерами и основательным подходом - это был настоящий дом на колёсах, где среди перекрытий дерева были натянуты конструкты из блоков и цепей на которых свисали массивные туши убитых и освежёванных животных. Все потроха, кровь и прочие жидкости их тел небрежно гнили в поддонах, говоря о том, что процесс обработки произошёл не так уж и давно. Вот именно среди этих тел и висела обвитая цепью в окровавленных запястьях его жертва.

С глухим стуком наточенное лезвие вонзилось в непоколебимую стену его логова, обозначая, что хозяин услышал избитую просьбу. Не стесняясь собственного вида, Волк подошёл к обнажённой и несильно потрепав шлепками девушку по лицу, подцепил из её рта кляп и потянул наружу. Обхватив рукой крепкую цепь над её головой, хищник истомленно привалился к оковам, заставляя конструкции опасно натянуться и приопустить девушку ниже, равняя их лики.
- Добрррое утррро, крррасавица~ - Запах крови ощущался даже в его дыхании, да и на губах сохли бурые капли, а вот голос отдавал звериным рычанием причудливо сочетающимся с низким голосом.

[Лира]

Лире действительно по-настоящему везёт, что организм не выдерживает кромсания души и тела. Он погружает в глубокий сон, бессознательность, плавит, заставляя раствориться в спасительном беспамятстве.

  Она уже не чувствует, не ощущает, что происходит с телом. Возможно, ее глаза полуприкрыты, и закрываются не сразу, но девушка уже не видит мир, не ощущает себя в нем, только пустота, пустота... Ее не волнует ни переполненность организма, ни то, что после изнасилования, юная эон безжизненно и мертвенно висит на небольшом заборчике, словно выброшенная, выпотрошенная кукла. Хрупкое тело до сих пор отдаётся мелкой судорогой, спазмами - промежность истекает кровью, спермой, под девушкой алая в разводах лужа истерзанного нутра.

  Лира тонет в темноте, пока сердце едва стучит, пока весь организм медленно, мерно пытается восстановиться, остановить кровотечение, промачивающее кровь дикого огромного волка, затянуть раны, что мучительно срастались, латались меж собою. Лира мучительно дёргается, пытается очнуться, но тело не двигается, не слушается и, наполненное дурманом, безвольно повисает в железных путах.

  Она видит в темноте зверя. Дикого, необузданного. Девушка кричит. Он медленно шагает ближе, лукаво ухмыляется, облизывает губы, наслаждаясь властью. Лира бежит прочь, но тонкие ноги не слушаются, путаются во мраке, тонут нещадно, и сзади нависает тяжёлое горячее тело. Рука тянет за длинные белые волосы, заставляя откинуть голову, другая крепко перехватывает в сгибе локтя живот, стискивает. Зверь подминает под себя, опускает на мягкий плотный пол. Рука ложится на шею, пока меж ног внутрь девушки вламывается неумолимо огромный фаллос. Лира скулит, хрипит просьбами, умоляет пощадить, обещает слушаться, не сопротивляться, обещает сделать все, что он скажет, но пальцы сжимают горло теснее, жёстче, серые глаза закатываются. Ее тело дрожит, сжимает в себе страстно двигающийся орган, а руки давят, давят на тело, пока под пальцами не расцветают синяки.

  Она бежит, оборачивается и кричит, когда он снова появляется пред ней, когда оскал трогает пасть зверя, обнажает острый ряд клыков. Лира скулит, мечется, но зверь нещадно, лениво настигает её, словно жертва и не сдвинулась с места, не пыталась никуда деться. Его огромный орган стоит колом, пульсирует смазкой, подрагивает от желания, а пасть извергает устрашающий рык. Волк валится на девушку, давит собой, заставляет нагнуться, упасть на колени. Член входит в нутро беловолосой, разрывает плоть, толкается глубже и глубже, слушая рваные визги боли и агонии своей добычи. Лира скулит, пытается отползти, но лапы удерживают, сжимают грудь, терзают, оставляя синяки. Зубы ложатся на предплечье, отрывают кусок мяса, и с губ жертвы тянется дикий стон ужаса, скуление жалкое. Она затихает, замирает, пока тело содрогается от толчков, пока весь разум горит от ужаса, пока тело дрожит в агонии.

  Она открывает глаза тогда, когда тонкие ноги разведены в сторону, а зверь упрямо толкается в ней, нависает, слизывает с её глаз слёзы и мольбы. Она просит убить её, умоляет всё прекратить, и чудовище, выходя из девушки, злобно рычит. Оно благосклонно вцепляется в её плоть. Медленно зубы проникают глубже, тянут плоть, приподнимая девушку за своей пастью. Она смыкается, кусок пропадает во рту Зверя, и с раны волнами булькает алая кровь, пока Лира беззвучно охрипшим голосом кричит, пытается отползти, отстраниться, но пасть глубоко вцепляется вновь, в рану, и Охотник пожирает, изничтожает девушку, смакуя окровавленной мордой каждый кусочек, каждый орган. Шок медленно настигает девушку, и она теряется в беспамятстве, больше не ощущая боли.

  Она падает на колени, когда его видит. Знает, что снова в порядке, а Зверь пришёл её мучить. Несколько вопросов отчаяния остаются без ответа. Лира знает, что не ответит. Но исступлённо снова и снова пытается, пока он медленно расстёгивает штаны и приказывает звонкое «соси». Девушка отшатывается, ползёт прочь, но её тянут за ногу, раздвигают ноги почти что запросто, под песню слёз и обещаний входят внутрь, выплёскивая всю энергию и желание.

  Она обмякает и ложится устало на пол, сворачивается в жалкий комочек слёз, пока Зверь медленно ступает рядом и стопорится у неё тела. Приподнимает за руку, вглядываться в опустошённое лицо бросает на пол и жёстко, жестоко насилует, разрывает плоть, выбивает скуление, жалкие стоны, пока все органы рвутся под давлением, пока спирает дыхание, уносит сознание. Лира открывает глаза – он всё ещё тут, ждёт её, удерживает на весу, заставляя оседать на огромном фаллосе, чувствовать себя нанизанной, изничтоженной. Жертва отчаянно скулит, плачет, умоляет её убить, просит закончить, но каждый приказ, каждое слово отдаётся почти что ласковым издевающимся оскалом – она не поняла. Не поняла. Он придерживает её хрупкое тело, толкается глубже, сильнее, вбивает до конца, а после, кончая, бросает на пол, оставляя её в луже крови, изорванной плоти. Склоняется к девушке и дарит смерть – рвёт когтями, потрошит, обещая встретиться вновь.

  Она лежит на полу, тяжело выдыхая весь ужас – ей никуда не деться, ей не справиться, ничего не изменить. Поднимает голову, когда слышит его шаги – от него не спастись... И девушка устало, обречённо смотрит, принимая истину.

  Всё тело отзывается мрачной болью – кисти сводит спазмом, с губ рождается тихий сип, перерастающий в стон. Больно... Так больно... Девушка с трудом открывает глаза, чувствуя мучительное удушье – дышать почти нечем, рот забит чем-то странным, челюсть онемела от давления. Руки не слушаются, голова низко опущена. Пол... ноги... Глаза видят только это. Голое тело? Лира сонно, замучено смаргивает, тело дёргается слабыми спазмами желания вдохнуть. Меж ног гуляет ветер – влага холодит ноги, тело покрывается мурашками, соски твердеют. Длинные белые волосы висят водопадами, прячут лицо в тень. Веки смыкаются – спать, она так хочет спать, так больно, так страшно... мучительно... Нутро болит, по телу проходит волна спазмов. Лира приподнимает голову, мутный взгляд ловит тушит животных рядом – она висит меж ними на цепи. В ноздрях нечто странное, мешающее дышать. С груди рвётся стон утомлённости. Следом громкий глухой звук, мутное сознание едва реагирует. Голова устало падает. Тяжёлые шаги отбиваются с силой с ушах. Больно... Болит...

  Шлепки по лицу дарят трезвость, сознание полошится, девушка торопливо моргает, следом пальцы тянут кляп из рта Лиры, и та рефлекторно сглатывает ртом тугой, пропахший кровью, жаром и насильником запах. Она дышит подобно рыбе, вытащенной на берег, дышит рвано, потерянно, глаза серые с ужасом смотрят на знакомого мучителя, который, оперевшись на цепь, тянет её ниже, чтобы жертва ощутила жар его дыхания лицом. Лира измученно кладёт голову на поднятое плечо, смотрит туманно, потерянно. Морщится, пытаясь выпихнуть силой затычки в носу.

  Сладкое низкое приветствие пугает. Кровь на его лице тоже. Девушка испуганным зверьком моргает.

  — Пить... — первое, что приходит в голову, первое, что необходимо. И следом усталый мозг генерирует мысль: — Вы... меня убьёте? — осторожный вопрос страха, голова переваливается на другую сторону, губы едва шевелятся. — Мне... больно, — хнычет жалобно потерянным зверьком, не до конца осознавая происходящее. На глазах влага, взгляд умоляет тут же помочь ей, спасти, словно то прошлое уже неважно, словно его не было.