[Шибито Хирокити]

Лирея, Торис / 5027

Юпитер Тома и Шибито Хирокити

Я придерживаюсь идеи, что изучение безумия — отчуждения в глубоком смысле этого слова — находится в центре антропологии, в центре изучения человека. Сумасшедший дом есть приют для тех, кто не может больше жить в нашей бесчеловечной среде.

Жан Ипполит (1907–1968) — французский философ-идеалист

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Юпитер Тома]

Расцвет весны 5027 года Юпитер запечатлевал из окна съемной квартиры на Лирее, в городе Торис, который ставился своими академическими городками и толпами студентов, сновавших по набережным, паркам и аллеям, как перекусывающих на бегу к очередной лекции, так и облюбовавших кафетерии около Академий, чтобы проводить там вечера с ноутбуком, до закрывающихся глаз готовясь к экзаменам.
Казалось, что весенний Торис шелестел не распускающимися листьми деревьев, а страницами учебников по истории, магии и религии, в воздухе, помимо свежих цветов и зелени витал аромат библиотечной древности, а кора деревьев отсвечивала золотом и бронзой, словно корешки отреставрированных фолиантов. Так и хотелось прикоснуться к коже такого дерева, почувствовав лапой глубокий теплый рельеф.

Юпитер не ожидал, что его появление на Аркхейме вызовет такой интерес в научных кругах, и тем более не думал, что спустя год будет читать лекции студентам в качестве приглашенного преподавателя.
В новом статусе Юпитеру было предложено прочитать несколько циклов лекций — для первых курсов он должен был прочитать основы магической вязи, дополняя их историей возникновения магической вязи своего мира и расы в частности, а для более старших курсов были предложены межпотоковые открытые лекции для всех желающих послушать историю другого мира, сопровождаемую не только реальными историческими вехами, но и разнообразными мифами, легендами и прочим фольклором, который был интересен культурологам, антропологам (прим. Несмотря на то, что "антропология" изначально считается наукой о человеке, в данном контексте это заимствованное определение, подразумевающее под собой науку о изучении всех существующих рас), религиоведам и философам.

Что-то внутри трепетало от мысли, что кто-то на Аркхейме услышит и про шаманские традиции северных поселений хаари, и про связь с духами предков, и про чёрных хаари, которые считают звёздную пыль, и про Первую Красную Войну с катци, и, собственно, про самих катци...и про Трензаат. Про родную планету, которую Юпитер не терял надежды увидеть, если его исследования увенчаются успехом, но пока что видел только во снах.

Торис был известен не одной единственной Академией, помимо неё был ещё Исторический Институт и Университет гуманитарных и философских наук, и в каждом из них Юпитеру было предложено провести занятия.
У него уже был опыт взаимодействия со студентами в родном мире, и надо признать, что это были самые разные студенты, как спокойные и заинтересованные в новых знаниях, так и полные раздолбаи, которые таскали Юпитеру контрафактные сигареты, дабы компенсировать постоянные пропуски и подкупить аспиранта.

Как-то, стоя у большого панорамного окна на первом этаже старинного корпуса Исторического Института Тери с улыбкой вспоминал, что различал студентов по маркам сигарет, которые они ему поставляли, и когда один из студентов подошёл к нему между парами, Юпитер по ошибке назвал его не по имени, а "Ричи", по названию крепкого пряного табака,  который поставлялся непосредственно с Хелиаса — родной планеты катци. В табак добавлялась местная пряность, по вкусу напоминающая корицу, но с лёгким ореховым ароматом. Только на Хелиасе выращивали такой табак высочайшего качества, не требующий добавления вообще каких либо отдушек, но достать его было просто нереально.
Семье студента, поставляющего Юпитеру этот табак, принадлежал один из крупных логистических узлов. Конечно, с Хелиасом велась торговля, как без этого, был разрешенный список товаров к обмену, но далеко не всем катци хотели делиться.
Даже не так...далеко не всем они готовы были делиться официально, и им было выгодно, что часть товаров поставляется в обход разрешению, но это уже совсем другая история, как говорится.

Сегодняшний рабочий день будет уже не первым в стенах Академии Торис, но почему-то привыкнуть до сих пор было трудно. Возможно, накопившиеся усталость все таки давала о себе знать, а может ощущение не подвело, и в Академии студенты и правда казались боле требовательными и пытливыми, но первые два дня прошли как в тумане, и потребовалось выводиться на максимум, только для того чтобы в конце пар услышать от слушателей искренние слова благодарности за интересный материал.

 "Может, надо было обсудить перерыв между лекциями в Университете и в Академии...а с другой стороны, у них же строгая программа, и они и так пошли мне навстречу, сдвинул план на месяц. Но в таком темпе я ещё не работал..надо бы отдохнуть, но я, походу, разучился это делать."

Юпитер немного винил себя за то, что шёл на лекции с таким упадническим настроением, потому что истории своего мира, по его мнению, нельзя рассказывать в таком расположении духа. Это было, своего рода предательством по отношению к своим корням.
До Академии было кварталов шесть пешком, а гулять Юпитер любил, да и за это время он как будто бы примелькался в городе, и уже не вызывал у горожан столько заинтересованности, как в первую неделю, что по началу его очень смущало.
По пути он заскочил в одну из кондитерских, захватив кофе и пончики, и оставшиеся три квартала преодолел более медленным шагом, поднимая себе рабочий настрой такими простыми кулинарными радостями. Этот способ работал почти всегда, так почему бы и сейчас им не воспользоваться?

В аудиторию на лекцию Юпитер зашёл уже в более приподнятом настроении, благо у него хорошо получалось переключаться и закрывать тревожные мысли в отдельном мысленном шкафу. Да, это был огромный тяжёлый шкаф, дверцы которого буквально ломились изнутри, но один рабочий день эти дверцы точно выдержат, а там, вернувшись в арендованную квартиру можно будет подумать, что с этим делать на протяжении очередной сложной ночи.

Поздоровалась со студентами, Тери запустил компьютер, подключил интерактивный монитор и озвучил тему сегодняшних лекций:
— Пришло время поговорить о непосредственный соседях моей расы, которые повлияли на развитие как мира в целом, так и на историю хаари в том виде, какой я её знаю. Сегодня у нас с вами три лекции, в рамках которых мы успеем поговорить и про особенности народа катци, и про взаимодействие катци и хаари, и самое главное — про Первую Красную Войну. Всего войн было три, но именно Первая является наиболее значимой в контексте определения межрасовых отношений...

Договорить Юпитер не успел, потому что внезапно за дверьми аудитории раздался грохот, после которого эти двери с оглушительным треском распахнулись.
— Какого?..— только и смог он пробормотать.

[Шибито Хирокити]

– Аки, ты поел?
 
– Да, ма-ам.
 
Растрёпанная девушка в больших круглых очках и белом халате торопливо шагала по коридору. В руках стопка бумаг и небольшая банка с формалином и плавающим внутри кусочком чего-то некогда живого. Плечо прижимает к уху телефонную трубку, из которой вовсю раздаются звуки игровой приставки.
 
– Не мамкай, – со вздохом в большей степени смирившимся, нежели раздражённым пробормотала она, едва успев разминуться перед лестницей со стайкой студентов, и тут же набросила на себя суровый вид. – Что ты ел?
 
Молчание. Ещё один вздох.
 
– Аки, чипсы – не еда.
 
– Ну конечно, они – жидкость! Знаешь, как моментально испаряются? – Шибито набрала в лёгкие побольше воздуха, дабы прочесть поучительную лекцию по здоровому питанию, но голос из трубки перебил её: – Не волнуйся, сестрёнка, сейчас допройду уровень и закажу нам пиццу. С ананасами, как ты любишь! Ты ведь не собираешься сегодня задерживаться, правда?
 
Весь её боевой настрой вместе с колкими словами унесло весенним ручейком. Этот жалобный голос и легко всплывающие в воображении щенячьи глазки словно по мановению волшебной палочки всякий раз превращали «свирепого хомячка» (как за глаза и миниатюрный рост называли Хирокити студенты) в самое милосердное на свете создание.
 
– Конечно, солнышко. Я освобожусь в четыре. Закажешь ещё картошку-фри?
 
– Обижаешь! Две больших порции с сырным соусом. Ещё что-нибудь будешь?
 
Но Шибито уже не слушала. Глянув краем глаза на наручные часы – нежно-розовые с уматными кошачьими мордочками на циферблате – та вздрогнула, едва не опрокинув свою бесценную ношу, и помчалась наверх, перескакивая через две ступеньки.
 
– Прости, Аки, профессор Штайн с меня три шкуры спустит, если я опять опоздаю! Перезвоню попозже, ладно?
 
Прижав банку подбородком и локтем к груди, девушка перехватила телефон освободившейся рукой, наскоро сунула его в карман халата и припустила через весь этаж к переходу. Она точно успеет, обязана успеть! В противном случае воскрешать повторно её будет уже некому, но об этом пока лучше не думать.
 
В кабинет она влетела за секунду до:
 
– Хирокити? Ах, вот ты где.
 
Обычно пунктуальный до зубного скрежета профессор на сей раз выглядел чрезвычайно несобранным и раздосадованным. Он ходил кругами меж стеллажей, хватая и кидая обратно цветные папки, выискивая что-то среди бесконечного множества документов и яростно бормоча себе под нос: «Опять. Опять они отклонили нам грант. Это уже просто ни в какие ворота. На каком, спрашивается, основании его утвердили Элифасу, этому горе-философу... Уму непостижимо! Ректору придётся потрудиться объяснить, что за...»
 
Девушка осторожно водрузила банку и бумаги на ближайшую стойку у стены, поправила очки и наскоро собрала рассыпавшиеся по плечам тёмные волосы в пучок, оставив только выбившуюся из чёлки фиолетовую прядь. Штайн остановился буквально на секунду, чтобы выдать ей последние указания:
 
– Опытный образец в криостате. Не забывай фиксировать изменения каждые 27 секунд. Таблицы... таблицы я оставил где-то на столе, посмотри вон там. И... – высокий мужчина с благородной сединой в волосах рассеянно оглянулся, проверяя, не забыл ли чего, – звони, если что-то пойдёт не так. Справишься без меня? Конечно, справишься. Ты же умная девочка. Ну, я пошёл. И держите меня семеро, если этот Элифас попадётся мне на глаза...
 
Продолжая сыпать проклятиями, профессор спешно удалился. Шибито моргнула ему вслед, вздрогнула от хлопка закрывшейся двери и повернулась к столу. Конечно, она справится. Не впервой. При всех своих без сомнения выдающихся достоинствах профессор уж очень не любил «грязную работу», как он называл любые исследования со скучными замерами параметров, и предпочитал любоваться на конечный результат да писать гневные письма во всевозможные инстанции о своём недооценённом труде и таланте.
 

«Что ж, приступим». Дёрнув уголком губ, ассистентка аккуратно переступила через сваленную посреди кабинета стопку книг, загрузила в контрольную ячейку параоптического теорефрактометра принесённую банку с формалином, активировала вокруг неё светонепроницаемую капсулу и открыла криостат. «Опытный образец» под кодовым номером Yume-228 и ласковой кличкой Грёзик лениво плавал в похожей банке с фосфоресцирующей бирюзовой жидкостью, которая при иных условиях давно должна была обратиться слитным куском льда. Два больших сиреневых глаза с любопытством уставились на девушку и поочерёдно моргнули.
 
– И тебе доброго утра, – пробормотала Шибито, загружая сосуд с образцом в свободную ячейку прибора.

Осталась сущая мелочь: зафиксировать капсулу ввода, активировать устройство и заполнять его в отмеренный промежуток времени, отмечая метрические данные в профессорских таблицах. Где же они? Девушка подцепила в ворохе расшвырянных по всему столу документов цветной уголок и выудила пару листов с разноцветными квадратиками и знаками и ещё один почти такой же, но бесцветный. В верхней графе таблиц она выставила дату и время начала опыта, взяла со стеллажа штатив с прозрачными пробирками и опустошила одну из них прямо над Yume-228.

– Кандзё один. Отмечаю цвет.

Быстрый взгляд на образец, ставший насыщенно синим, цифра «1» в соответствующем квадратике, таймер на 27 секунд, следующая пробирка. Ярко окрашенные цикады ссыпались в капсулу ввода одна за другой. Существо в банке с аппетитом поглощало их и с любопытством шевелило змеевидными щупальцами, так и вопрошая всем своим видом: «Когда же меня выпустят погулять?» Шибито оставалась глуха к его выразительным взглядам. Учитывая некоторые её «особенности», профессор Штайн просто не мог подобрать лучшего ассистента для этой работы. Девушка монотонно заполняла таблицы и отслеживала показатели на мониторе. Гистограммы и проценты колебались в пределах нормы, квадраты заполнялись числами, образец вёл себя в точности с прогнозируемыми результатами. Что могло пойти не так?

...например, тот самый момент, когда из-за утренней спешки она перепутала банку с формалином, и никто из них с профессором даже не удосужился на неё взглянуть.

Так называемый «контрольный образец» – предшественник Yume-228 с более плачевной судьбой, ныне красующийся в академическом музее естественных наук на стенде внутренних разработок Академии, служил для теорефрактометра «индикаторной полоской», задающей биометрические параметры основания прекращения эксперимента. Выражаясь простыми словами, как только опытный образец по своему физиоморфологическому состоянию приближался к безвременно почившему сородичу, внутри устройства срабатывала красная кнопка «стоп». Однако на сей раз критические изменения внутри особи не были отмечены как критические: на «контроле» стояла банка с обычным нейротропным октопусом, далёким прапра- нынешнего Yume.

Хлобысь! И вторая банка – та, что была с фосфоресцирующей жидкостью – разлетелась на мелкие осколки. Хирокити едва успела юркнуть под стол – даром, что с её полторашковым ростом достаточно было лишь немного присесть.

Девушка бегло оглядела кабинет, не найдя ничего подходящего, во что бы можно было прибрать скоропостижно скончавшуюся особь и осколки, сунула руку в карман халата за телефоном и растерянно нащупала пустоту. «Да ну быть не может», – констатировала она, в одно мгновение дойдя до стадии принятия. Конечно, может. Будучи загруженной по самые уши, впопыхах она промазала мимо кармана, и сейчас её мобильник с милым пушистым брелоком какой-то пучеглазой хтони валялся на холодном гранитном полу коридора или – при должной мере ответственности студентов, на которую она не сильно рассчитывала – на столе в деканате. Но точно не там, где он ей был нужен прямо сейчас. Срочно!

Ещё один сюрприз поджидал её, когда она выпрямилась и уставилась во вполне себе живые и искрящиеся любопытством сиреневые глаза. Грёзик уже слопал всех цикад в пределах досягаемости, приобретя нетипичную для себя окраску с радужными разводами, и теперь тянул свои приумножившиеся в числе щупальца прямо к ней. Вернее, к её панике и изумлению.

«Так, стоп».

Хирокити глубоко вдохнула, прикрыв глаза, подняла ладонь и медленно опустила её на то, что могло считаться у существа головой. Присоски, словно обнюхивая, незамедлительно прошлись по коже, вздыбливая волоски, образец ловко и почти неощутимо взобрался по руке на плечо, обтекая её со всех сторон, и коснулся виска под фиолетовой прядью. Девушка продолжала мерно дышать. Ничего. Когда она открыла глаза, Грёзик выглядел почти что разочарованным. Но не успела ассистентка хотя бы мысленно возрадоваться своей победе, как существо резко рвануло в противоположную сторону, метнулось к двери и, распластавшись до толщины альбомного листа, легко просочилось через боковую щель в коридор.

– Тц!

Не теряя ни секунды, она выскочила следом.

У Yume-228 были серьёзные проблемы с фиксированной формой тела, которое так и норовило уподобиться жидкости: расплывалось по полу и подскакивало подобно желе. Кроме небольшого уплотнения в верхней части тела с плавающими по нему глазами и прорастающих откуда угодно щупалец в нём вообще не было ничего фиксированного, и передвижения, несмотря на стремительные рывки, давались ему с ощутимым трудом. Кроме того, по светящемуся влажному следу его было совсем несложно вычислить.

Будто осознавая, что далеко ему не уйти, образец юркнул к первой же попавшейся двери. Хирокити незаметно выдохнула: этот блок Академии только отстроили, и все помещения тут пока пустовали. Профессор Штайн успел застолбить себе кабинет одним из первых, хотя иные поговаривали, будто ректорат на самом деле решил отселить слегка сумасшедшего учёного как можно дальше от себя. В остальном (а может, именно из-за присутствия в блоке жуткого тандема профессора Штайна и доктора Хирокити) здесь почти никого не было.

«Почти».

Очень коварное слово, если так посудить. Уже на подходе к двери, услышав характерный шум голосов, Шибито внезапно вспомнила про приглашённого лектора. И, разумеется, ему отвели место в новом блоке, потому что все остальные аудитории были забиты под завязку. Местные попросту опасались проводить лекции рядом с их «лабораторией», а вот гостя предупредить никто не удосужился. Девушке на мгновение даже стало его жаль. Этого мгновения хватило, чтобы Грёзик напряжённо застыл и обернулся к ней.

Дальше в ней взыграли охотничьи инстинкты. Оценив расстояние до цели, девушка с размаху пнула в его сторону стоящий рядом с ней напольный цветочный горшок, намереваясь отвлечь Yume ровно на столько, сколько ей было нужно, чтобы в несколько шагов настигнуть и отловить беглеца. Очередной план с треском провалился, когда не очень сведущая в растениях Шибито с запозданием признала в декоративном кустарнике южнолирейскую мухоловку. Какому массовику-затейнику из деканата пришло в голову украсить новый блок хищными цветочками, оставалось только гадать, и явно не сейчас. В данный момент Хирокити куда как больше занимало иное: объективно ценность экспериментального образца была значительно выше ценности плотоядно раззявившей на него свою пасть мухоловки. Субъективно – выше ценности каких-то отдельных частей самой Хирокити тоже.

Не тратя больше времени на раздумья, ассистентка кинулась наперерез кусту, в прыжке перехватила вздумавшего было опять слинять Грёзика, утратив всякий намёк на равновесие, и в последний момент подставила растительным клыкам собственное предплечье вместо вожделенной добычи. А следующим своим шагом, пытаясь всё же вернуть вернуть себе какое-то подобие устойчивости и сохранить халат в относительной целостности, девушка со звуками лихого боевика девяностых ввалилась в аудиторию.

– Прошу прощения, – моментально приосанившись и поправив съехавшие очки, будто они были единственной её проблемой, она ловко упрятала Yume-228 за пазуху, повернувшись к студентам спиной – так, что заметить его успел бы разве что лектор, а затем бросила косой взгляд на тех редких смельчаков, что рискнули смеяться над её эпичным появлением и видом. Смешки мигом затухли. Кто-то даже пробормотал то ли с благоговением, то ли с испугом: «Доктор Хирокити». – Мы с южнолирейской мухоловкой не сошлись во взглядах на коэффициент инсоляции и человеконаполненности проходных помещений Академии.

Вытащив из развороченной причёски пару едко-зелёных листочков, Шибито окинула изучающим взглядом антропоморфа и мысленно прикинула, что если удалиться из аудитории прямо сейчас, самые дотошные учащиеся вполне могут догадаться, что что-то в их с профессором экспериментах пошло не так. Опять. А если правда о побеге опытного образца выплывет наружу, не видать Штайну гранта ещё ближайшие пару десятилетий. Что ж.

– Разрешите поприсутствовать на лекции? Всегда интересовалась жизнью в других мирах. Обещаю больше не привлекать к себе внимание.

И не дожидаясь ответа, девушка с совсем несвойственной ей решительностью – сердце так и колотилось о грудную клетку – на ватных ногах поднялась на самый верх, уместившись на заднем ряду. Грёзик под халатом трепетно обнял её всеми своими щупальцами, добравшись до искомого. Шибито кинула быстрый взгляд на розовые наручные часы с котиками. Одна эмоция раз в двадцать семь секунд. Сложно ли?

«Проверим».

[Юпитер Тома]

"Доктор Хирокити" — взволнованно прошелестело по рядам, после того, как молодая девушка с каштановыми волосами ввалилась в аудиторию, поправляя большие круглые очки и параллельно извиняясь.
Пока студенты шептались, поглядывая на девушку, она успела схватить и спрятать за пазуху что-то цвета морской волны, но это что-то было слишком подозрительное и...живое?!
Юпитер наблюдал за происходящим открыв рот и возмущенно навострив уши, которые в подобные моменты душевного смятения жили своей жизнью.
"Итак, там у нее какая-то живность..раз эту живность ловили, значит она убегала, а раз она убегала, значит её не смогли удержать, а если её один раз не смогли удержать, то...ох" — Тери поправил галстук, чувствуя, что начинает нервничать сильнее обычного, и вовсе не из-за того, что спрятанная живность может представлять опасность, наоборот, он бы даже глянул, что там такое шевелится, а скорее из-за того, что лекция пошла не по плану, и с трудом завоеванный у студентов авторитет к нему, приглашенному лектору, находится под угрозой. Юпитер совсем не умеет выкручиваться из таких ситуаций..

– Разрешите поприсутствовать на лекции? Всегда интересовалась жизнью в других мирах. Обещаю больше не привлекать к себе внимание, — не дожидаясь ответа, девушка поднялась до самого верха, и села на задний ряд, что Тери тоже не смог правильно проинтерпретировать, но предпочёл думать, что, возможно, ей и правда неловко за сложившуюся ситуацию.
Пока внутренний голос пребывал в смятении, его реальный голос тем временем абсолютно спокойно, уверенно и миролюбиво произносил:
— Мои лекции открыты абсолютно для всех желающих, преподавателей в том числе. Так эффектно, конечно, ко мне на пары ещё никто не заходил, хотя если подумать...нет, точно не заходил. Но один из студентов на Трензаате поджёг скамью, на которой сидел, и все ради того, чтоб я не обнаружил шпаргалку с формулами по вязи, которую он под ней спрятал. Ну то есть.. он даже не собирался с неё вставать, пока у него не начала подгорать шерсть, — вспомнив этот случай, Тери усмехнулся, но быстро взял себя в руки, подумав что сейчас не место шуткам, и добавил, — Давайте я продолжу лекцию, и если Вы не возвражаете, я был бы рад побеседовать с Вами после. Расширять круг знакомств в ученых кругах это моё второе хобби. Итак..
Как оказалось, студенты быстро смогли угомониться после этого случая, да и Юпитер, видя что обстановка нормализовалась, спокойно продолжил лекцию.
— Как я уже говорил на прошлых лекциях, ряд населенных планет, коих насчитывается всего шесть, называется Скоплением. Скопление находится на окраине галактики Черного Безликого Зайца и хаари, занимают четыре планеты из шести, являясь главенствующей расой. Эти планеты, соответственно, Трензаат, Танаат, Тиамут и Трент. Остаётся ещё гигант Хелиас, по размеру слегка превосходящий Трензаат (самую крупную планету, принадлежащую хаари), и спутник Хелиаса — Виас. Изначально  освоив четыре планеты, хаари долгое время не могли подспупиться к Хелиасу, так как он вместе со спутником был окружён энергетическим полем явно искусственного происхождения, а попытки установить связь с жилой планетой не увенчались успехом.
Для простоты понимания я перевёл летоисчисление моего мира к Аркхеймскому, и согласно ему, история хаари начинается в 804 году. Да, мы немного помладше вас, но, как видите, у нас тоже многое случилось за это время, вплоть до кровопролитных войн.
Освоение четырёх планет, как я говорил, закончилось в 1519 году, в этот же период хаари освоили магию на уровне, близком к тому, что имеется у них сейчас, и продолжали совершенствовать свои умения и заселять земли на всех четырёх планетах, отстраивая межпланетные транспортные узлы.

Первые попытки установить связь с Хелиасом начались в 2530 году, и продолжались ещё два десятка лет, пока команда испытателей, попробовав пробиться сквозь энергетическое поле, не была уничтожена. На какое-то время это посеяло панику в кругах ученых, и следующая попытка была предпринята только спустя пять лет не менее отважными испытателями, которые не боялись умереть во имя науки.
И именно в тот раз катци наконец-то вышли на связь, взяв вторую команду в заложники.
Во всех наших учебниках этот момент зафиксирован, как один из переломных, потому-что именно тогда, четвёртого числа третьего летнего месяца 2550 года на всех экранах мы увидели трансляцию, во время которой представители неизвестной нам расы в прямом эфире убили наших сородичей, взятых в плен, и объявили о неприкосновенности расы катци и своей планеты Хелиас. Ну и, собственно, катци.

Юпитер вывел на проектор изображение, сгенирированное искусственным интеллектом, потому что реальных фотографий, он естественно, достать не мог.
Череда фотографий представляла собой иномирцев, крайне похожих на хаари, только выглядящих, как антропоморфные кошки. По сути, это они и были, как и в случае с хаари и зайцами, катци — то, что случится с кошачьих спустя 20 миллионов световых лет.

— Я не могу сказать, что катци злые, или еще что-то там. Это очень сложно, делать такие заявления. Они не хотели вторжения. Они видели, как моя раса захватывает одну планету за другой, подчиняя и одомашнивая примитивные формы жизни, и они боялись, что с их расой случится то же самое. Но катци более воинственный, и я бы не побоялся этого слова, агрессивный народ, они решили действовать на опережение.
И честно говоря, только здесь, на нейтральной территории я могу сказать прямо — я не знаю, насколько правильно они поступили. В глазах моей расы они несомненно были врагами, и только последние лет 300 мы стали налаживать с ними торговые связи, но это очень осторожное, хрупкое сотрудничество. Официально мы должны ненавидеть друг друга, припоминать грехи отцов.
Но я не знаю, так уж ли они были не правы, сделав первый ход? Процесс завоевания всегда был таким неоднозначным, и никто не может ответить на вопрос, оставили бы мы в покое Хелиас, или сделали бы то, чего боялись катци. В любом случае, сейчас мы словно обречены видеть друг в друге исключительно прошлое, без права на совместное будущее, — взгляд Юпитера помрачнел, на несколько секунд он задержал дыхание, почувствовав, что на задворках сердца зашевелилась маленькая боль, но этих секунд хватило чтобы моментально её унять и вернуться к норме.
Остаток лекции он провел спокойно, рассказывая про стихийное начавшуюся войну между катци и хаари, затянувшуюся на восемьсот лет, и закончившуюся шатким перемирием и пактом о ненападении с обеих сторон. Это был 3350 год. После Первой Красной Войны было ещё две, последовавшие буквально друг за другом, и продолжавшиеся в сумме ещё 250 лет, но Вторая Война была короткой холодной войной, а Третья Война была, скорее, битвой ресурсов и обеспечения. Началась она много позже, в 4480 и закончилась в 4695 году, после которой, собственно, и начали налаживаться официальные торговые связи.

Закончив лекцию, Юпитер незаметно выдохнул, попрощался со всеми студентами и бросил многозначительный взгляд на внезапную гостью, посетившую его лекции, надеясь, что она не убежит вместе с остальными.

[Шибито Хирокити]

Тик-так, тик-так.
 
«Эффектно?» Шибито могла поспорить на безымянный палец (отчего б и не поспорить, коль скоро любые части её тела вполне себе разборные и заменяемые), что знает в Академии как минимум пару человек, рядом с которыми её появление на лекции сошло бы максимум за неловкое опоздание. Лектору повезло, что те двое совершенно не интересовались антропологией. Как и любыми не-практическими занятиями вообще. Чихнув в ладони, она скосила взгляд на часы, а затем на Грёзика за пазухой. Забавное воспоминания о том, что вытворяли на досуге Райт и Джей-Ви, пришлось ему по нраву: цвет «зверушки» сменился на солнечно-жёлтый с крошечными пузырьками внутри.
 
Тик-так, тик-так. Троица студентов двумя рядами ниже лениво обсуждала варварство катци, сбивающих космические корабли исследователей без предупреждения и объявления войны. Кинув на них косой взгляд, Хирокити вытащила из кармана халата блокнот с ручкой и вывела посреди страницы короткое «Зачем». Пока мерный голос длинноухого лектора продолжал своё повествование, слово успело обрасти ажурным узором из множества вопросительных знаков. Yume-228 снова сменил окраску: сперва на голубой, затем ближе к зелёному. «Бирюзовый – цвет любопытства», – подписала на полях девушка. Цветные таблички из кабинета она, конечно же, не взяла.
 
Тик-так, тик-так. Студенты внизу оживились, кивая на экран. Доктор подняла глаза и задумчиво прижала к губам блестящую розовую ручку с пластиковым брелоком – белой собачьей мордашкой. Катци совершенно точно не выглядели чудовищами наподобие хтонов, которые убивают ради убийств. Эти кошколюди казались даже... милыми? Косой взгляд на Yume заставил Шибито ненароком улыбнуться: он стал тон в тон с её ручкой, даже блёстки смог повторить. Среагировав на вторую подряд эмоцию, образец плотнее обхватил тощую девушку щупальцами, до боли стиснув ей рёбра. Внутри желеобразной массы закрутились сиреневатые вихри. Хирокити резко выдохнула, прикрыла глаза и сосредоточилась на дыхании, продавливая стержнем ладонь.
 
Минута. Две. Две с половиной. Давление, наконец, ослабло. Грёзик разомкнул свои объятия и безвольно сполз на колени, робко выглядывая из-за стола. «Никакого облегчения», – мысленно одёрнула себя Шибито, продолжая быть настороже, и засекла следующие 27 секунд.
 
Тик-так, тик-так. Кто и над кем проводит эксперимент? Сейчас именно она чувствовала себя подопытным образцом.
 
Всё то время, что длилась лекция, страница в блокноте густо заполнялась рисунками: зайцами и котами, длинными ушами и следами-отпечатками, планетарной системой из шести планет, горящей скамьёй, взорванными кораблями, крошечным – будто игрушечным – оружием в маленьких кошачьих и заячьих лапках... Шибито так увлеклась рисованием, уже на чистом автоматизме выдерживая нужный временной промежуток для Yume, что даже не заметила, как опустела аудитория. Она подняла голову лишь в тот момент, когда на листе уже не осталось свободного места.
 
Взгляд отрешённо прошёлся по пустующим рядам и сосредоточился на цепких рыжих глазах в обрамлении белого меха. Моргнув, девушка молча вырвала из блокнота разрисованную страницу, с неторопливой тщательностью сложила из неё бумажный самолётик и запустила в долгий полёт через всё помещение прямиком к лекторскому столу.
 
– Довольно занятно, – произнесла она, наконец, поднявшись с места, и принялась неспешно спускаться по лестнице к хаари, – как быстро на тех, кто всего лишь обороняет свои границы, вешают ярлык «агрессора», хах? И насколько эта идея закрепилась на всех уровнях, от личностного до общемирового. Кажется, в любом из цивилизованных миров.
 
Говоря, девушка избегала прямого взгляда глаза в глаза. Большинство обосновывало такое поведение её видимой стеснительностью, иные знатоки считали, будто так она пытается скрыть тот факт, что является бездушным созданием – даже при отсутствии доказательств самого существования души, а Шибито... Ей просто легче было сосредоточиться, глядя, к примеру, в эти огромные окна на одной из аудиторных стен, от пола и до самого потолка, в которых виднелось слегка припорошённое барашками облаков весеннее голубое небо. Очень много неба.

А ещё у неё были мешки под глазами. Не то чтобы она стыдилась, но выставлять на всеобщее обозрение результат бесчисленных недосыпов и недостаточную заботу о данном ей теле не было никакого желания. Поправив чёлку так, чтобы тень от волос хотя бы немного скрыла оное безобразие, Хирокити вздохнула и остановилась на одном уровне с лектором. Каждая секунда – шаг, именно поэтому она так медленно спускалась. Продолжала высчитывать время, чтобы контролировать себя и высунувшееся из разреза халата существо, вновь переливающееся мягким бирюзовым спектром.
 
– Доктор Хирокити Шибито к вашим услугам, – тихо произнесла она, сложив ладони перед собой, и чинно поклонилась. – Можете звать меня просто Хирокити. Ваше имя мне известно.
 
Могла бы польстить, что ознакомилась с личностью лектора или хотя бы с фамилией ведущего курс преподавателя заранее, но лучше промолчать, что просто вычитала все необходимые данные из тетрадей сидящих перед ней студентов.
 
–  Благодарю за лекцию. Было крайне познавательно, а проделанная вами работа очень впечатляет. Озвученная информация дала мне немалую пищу для ума, однако, боюсь, лишь упрочила моё любопытство. У меня есть немало вопросов, – взгляд, всё же бегло скользнув по изящной вытянутой мордочке к восхитительно длинным ушам, опустился на Грёзика. Скрывать его теперь не было никакого резона, да и разработка эта вовсе не тайная: хоть прямо сейчас бери да оглашай во всеуслышание подробности проводимых Штайном и Хирокити экспериментов – их только сумасшедшими назовут. Ну и в очередной раз оставят без гранта. – Как и, полагаю, у вас ко мне.
 
Шмыгнув носом, по которому медленно сползали большеватые очки – свои «родные» Шибито угробила во время предыдущего неудавшегося опыта – девушка подцепила концом ручки тянущееся к её плечу щупальце, аккуратно запихнула его обратно под халат и мило улыбнулась, спрятав руки за спиной.
 
– Если вы не возражаете, предлагаю пройти в нашу, эм, лабораторию – она тут буквально за стенкой – и все вопросы обсудить уже там. Нужно вернуть образец 228 в питательную среду. Возможно, мне даже будет проще показать, чем рассказать. Что же до вашей лекции, – девушка прошла мимо хаари, покачивая в пальцах за спиной ручку с брелоком, и вышла в коридор, – прежде всего меня интересует, встречались ли вы с катци лично. И как сами относитесь к тому материалу, который преподаёте. Разумеется, я знаю, что наука должна быть беспристрастной и всё такое, но...

Пара десятков шагов, и она распахнула дверь в небольшой кабинет, который «лабораторией» можно было назвать с весьма большим трудом и натяжкой. Несмотря на то, что он был под завязку заставлен самым разнообразным оборудованием, стеллажами с реактивами и исследовательскими столами, больше всего это напоминало свалку. Изначально помещение предполагалось отдать под практические занятия каких-нибудь юристов или историков, которые бы занимались исключительно перекладыванием бумажек, но ректорат распорядился иначе, и раскатавшему губу юрфаку пришлось спешно её закатать: иметь дело со Штайном решались только самые отчаянные и такие же отбитые, как он сам. Или как старина Элифас, старый маразматик и его кровный враг.

– ...история наглядно иллюстрирует, что величайшие открытия совершают только самые пристрастные. И, быть может, слегка безумные в своей приверженности идее.

«Такие, как профессор», – добавила про себя Хирокити. Про бедную студентку, а ныне доктора, оказавшуюся в заложниках у злобного гения в качестве ассистентки, каких только слухов не ходило: и что родители продали её ещё совсем ребёнком ему в рабство, и что он обещал рассчитаться со всеми её долгами за столетие верной службы, и что он – злобный некромант, подчинивший себе беспомощную неживую... Хоть садись и пиши книгу сказок по всем студенческим бредням, которые Райт уже на протяжении многих лет пересказывал ей в мессенджерах пьяными субботними вечерами.

А правда была в том, что с момента попадания в Аркхейм свою судьбу инугами выбирала сама.

– Осторожно, здесь не прибрано, – запоздало предостерегла девушка, распихивая ногами побросанные профессором на пол книги и папки. Извиняться даже не думала: сейчас ни к чему.

У длинного стола, заваленного осколками выведенного из строя теорефрактометра и брызгами флуоресцирующей субстанции, в которой лениво шевелили лапками разноцветные цикады, Шибито внимательно огляделась и озадаченно нахмурила брови. Ни одного подходящего сосуда, куда бы можно было пересадить Yume хотя бы на время. Она ведь только на той неделе принесла несколько новеньких кварцевых банок, памятуя, как часто их опыты выходят из-под контроля! И где, спрашивается, они?

Грёзик под халатом внезапно потеплел и принялся наливаться красным, издавая похожий на кипение звук. На сей раз ручка-таки проткнула ладонь – потом придётся штопать. «Спокойствие, только спокойствие». Тик-так.

[Юпитер Тома]

Практически не моргая, Юпитер сосредоточенно наблюдал за витиеватым узором траектории полёта бумажного самолётика, запущенного прямо к его столу. Вытянул вперёд лапу, отличавшуюся от человеческой руки разве что гладким белым мехом и чуть спиленными закругленными когтями, аккуратно и легко поймал послание двумя пальцами. Лекторский стол находился на деревянном подиуме, и Тери, преодолев пару ступенек, обошёл стол с другой стороны, чтобы оказаться чуть ниже и спокойно облокотившись на него, развернуть самолётик.
Внутри его встретило множество рисунков — самолёты, коты, зайцы, планеты...все такое маленькое, как будто игрушечное. Что такое чужой мир для того, кто ни разу там не был? Если бы ему кто-то ещё там, на Трензаате рассказал про Аркхейм, смог бы он воспринять истории о существах, живущих здесь не как нечто далёкое, почти сказочное?..
Смог бы он проникнуться тем чувством чужого одиночества, которое тихой тенью готово будет сопроводить каждого чужака, оказавшегося оторванным от всего того, что было ему дорого?
Смог бы представить, как эта тень накрывает с головой в самые солнечные из дней, делая словно невидимым для остальных?
Юпитер вгляделся в фигурки катци на бумаге, как будто желая увидеть чуть больше, чем сможет передать листок бумаги и чужое воображение.
Рассказывает ли он эти истории потому, что они представляют интерес для жителей Аркхейма, или же на самом деле он рассказывает их для того, чтобы раз за разом убеждаться, что это все ещё его мир, и он все ещё существует? И пока он рассказывает, он не только сам сохраняет в памяти знание о том, что его мир, его дом реален, но и передаёт другим это знание, искусственно создаёт у других воспоминания о том, что его мир — не просто сказочная история, не просто набросок на листке бумаги..

— Довольно занятно, — девушка в белом халате, выглядящая подозрительно молодо для преподавателя и тем более доктора, как о ней шептались студенты. наконец-то начала неторопливо спускаться, — как быстро на тех, кто всего лишь обороняет свои границы, вешают ярлык «агрессора», хах? И насколько эта идея закрепилась на всех уровнях, от личностного до общемирового. Кажется, в любом из цивилизованных миров.

— Чаще всего так делают, чтобы легализовать свое вмешательство в эти самые чужие границы. Но вы правы...и обычно эта идея не закрепляется сама собой. Её закрепляют. И как бы это не возмущало, это обычная практика, стандартный правительственный ход, который поддерживают правительства всех четырёх планет, принадлежащие моей расе, — Юпитер так же аккуратно сложил листок с рисунками и спрятал в карман брюк, отмечая про себя, что девушка старается не смотреть ему в глаза, пряча их за чёлкой. Ему было сложно правильно трактовать этот невербальный жест, который ещё не факт что относился непосредственно к нему. Можно было подумать, что она из стеснительных, но то как она говорит, то как она ведет себя — все это говорит об обратном. Не было похоже, что ее сильно волнует мнение общественности. Возможно, это что-то глубоко личное, связанное с установлением контакта с другими существами.
Контакт всегда был болезненной темой для самого Юпитера, поэтому он старательно подмечал, как это бывает у других, как проявляется чужая патология установления контакта, вот эта грань болезненного "не могу, потому что" и вот там слои психологических заморочек, незаживающих надрывов и кровоточащих ран.
В голове снова промелькнули наброски на листочке, сделанные девушкой на лекции.
"Держи себя в руках, мужчина ты или нет, в конце концов, нашел время размазывать сопли", — мысленно привел себя в чувство Тери, прекрасно зная, что этот, основанный на шаблонном гендерном поведении месседж никогда на него не срабатывал и сейчас тоже не сработает.

Чем ближе она спускалась, тем отчётливее было заметно под халатом то самое существо, которое старательно пряталось всю лекцию. И тем заметнее были следы усталости на её лице.
"Кто так же не щадит себя изматывающей работой..." — промелькнула в голове мысль, вызвавшая одобрительное понимание.

— Доктор Хирокити Шибито к вашим услугам, — поклон на восточный манер, на который Тери ответил медленным кивком головой:
— Будем знакомы, доктор Хирокити. Приятно слышать, что моя лекция не только понравилась, но и вызвала у Вас определённые вопросы. Наверное, это даже ценнее похвалы — знать, что то, что ты говоришь вызывает настолько живой отклик и побуждает развивать тему дальше. Я с удовольствием отвечу на Ваши вопросы. И да... — Юпитер наконец-то поймал взгляд доктора Хирокити, — Взамен мне бы очень хотелось узнать про то существо, которое Вы так старательно прятали всю лекцию. Не могу не отметить, что оно не просто сидело у Вас под халатом, а неким образом словно бы...взаимодействовало с Вами. Как я понимаю, оно неспроста меняет окрас?

Юпитер с нескрываемым интересом переводил взгляд то на необычное существо, которое Хирокити уже успела спрятать обратно под халат, то на неё саму, пытаясь обозначить для самого себя, что она все таки за человек, и...а человек ли? Он постарался незаметно просканировать её, чтобы определить, кем она является, и сколько в ней вообще человеческого. Зная Аркхейм, каждый новый знакомый может оказаться кем-то необычным по своей природе.
Не то чтобы Тери сильно прятал свою попытку узнать истинную природу доктора Хирокити, не исключено, что она заметит его намерение. Но предварительный результат заинтриговал Юпитера ещё больше. Пожалуй, даже гораздо больше, чем суть того существа, которое доктор прячет под халатом.
Неужели, не Аркхейм? Он не мог ошибаться, эта миниатюрная серьёзная девушка в забавных очках не по размеру — точно не с Аркхейма.

— Не знаю, будут ли после меня еще лекции в этой аудитории, но соглашусь, что лучше продолжить разговор в более подходящем для этого месте. В таком, где Вам, возможно, не придется прятать ото всех это существо, — соглашаясь, улыбнулся Юпитер, выходя в коридор вслед за доктором Хирокити, — Что до Ваших вопросов...разумеется, я встречался с катци. Если бы это было не так, мои лекции были бы совсем иного настроя. Скорее всего, я как выдрессированный болванчик бы читал о том, насколько они ужасны, неуправляемы, агрессивны, надменны и беспардонны, — в этот момент Тери непроизвольно издал нервный смешок, — И знаете. На самом деле, некоторые представители таковыми и являются. Они совершенно невыносимы. Хамоваты, грубы, их не интересуют высокие материи, у них дурной музыкальный вкус и они носят ужасные крас...боже, я заговорился, простите.

Юпитер запнулся на полуслове, понимая, что это совсем не тот ответ, которого от него ждут, и постарался продолжить в более официальном ключе. Невероятно тяжело оказалось говорить о таком, больном, сразу после лекции. Ещё ни разу он не обсуждал лекцию сразу же после её проведения, обычно если кто-то из преподавателей хотел отдельно с ним побеседовать, то они назначали отдельные дату и время. В официально установленный срок ему было гораздо легче настроиться на эти разговоры. А сейчас он чувствовал себя в очень уязвленном положении, но разумеется, не мог сказать об этом прямо. Да и что он скажет? Что вспоминать о прошлом так же радостно как и невыносимо больно? Что после лекции он спокойным шагом идёт в сьемную квартиру, где сначала выкуривает несколько сигарет друг за другом, а затем сворачивается калачиком на кровати, замирая в оцепенении и пытаясь унять внутреннее шестибальное землетрясение? Прошёл чёртов год с момента аварии, и там, внутри, уже тоже нечего рушить, одни обломки. Но неизменные шесть баллов каждую гребаную ночь.
Как он может сказать, что его работа, вот та часть его работы, которую он сейчас делает на Лирее — делает с ним вот такое? Можно было отказаться и спокойно работать на Дискордиуме, по крайней мере, там было чем отвлечь себя. Но он не стал. Как минимум, это не профессионально.

— Еще раз прошу прощения. На самом деле, не только мне довелось встречаться с катци. На Тиамуте была парочка свободных городов, в которых официально разрешалось проживать представителям катци. Совсем небольшое количество, несколько тысяч, в основном это были торговцы, кочующие со своим товаром между Тиамутом и Хелиасом, и свободные города, по сути, представляли собой большой межрасовый рынок. Он существует не так давно, всего лишь около сотни лет. За это время, думаю, многие успели убедиться в том, что катци — совсем не те, кем их рисовали в учебниках истории. Конечно, этот опыт взаимодействия создал определённый когнитивный диссонанс, но диссонанс молчаливый. Несмотря на то, что на наших планетах, а особенно на Трензаате высокая степень свободы слова, все таки отношения с катци это то негласное, что не принято обсуждать. И тем интереснее, что как раз таки на Трензаате, казалось бы, самой свободной из планет, обсуждение не приветствуется более всего. Кто-то говорит, что это своеобразная часть платы за свободу.

Юпитер осматривал небольшой кабинет, представляющий собой, как он подумал, "кабинет здорового ученого", а взгляд блуждал между полок, цепляясь поочерёдно за диковинное оборудование,  в попытках определить, для чего предназначен тот или иной прибор.
О том, что здесь не прибрано, доктор Хирокити сообщила, скорее всего, из вежливости, хотя это особо и не требовалось. Его визит был незапланирован, ну и сам он придерживался мнения, что "логово учёного" не должно отвечать чьим либо требованиям, кроме как самого учёного.
— Ничего страшного. В моем отделе в Исследовательском Корпусе тоже бардак, там даже начальник не старается наводить порядок. Так что, картина привычная, — Тери наклонился чтобы поднять одну из книжек, валявшуюся у него под ногами, и заодно прочитал название. Что-то, связанное с ветеринарией. Возможно, это то, в чем специализируется доктор?

— Ну и последние восемь лет в экспедиции мне пришлось работать с катци. Их было трое, это были первые катци, кто прошёл обучение в Академии Тиамута и приглашённые участвовать в экспедиции. Наша раса очень медленно, но все же делала шаги по сближению, строго контролируя этот процесс, и считая, что на нейтральной территории, на космическом корабле присутствие катци не повредит.
Две молодых представительницы их расы работали в исследовательском блоке вместе со мной, а третий катци был вторым пилотом. Вообще не представляю, как его взяли, он же был вообще неуправляем и невыносим, — на этом моменте Юпитеру пришлось очень постараться, чтобы голос не дрогнул, — Он, конечно, же, тоже погиб, как и остальные. Но даже если и так, никто из них троих не заслуживал смерти. Вы правы, историю творят наиболее пристрастные. Я не могу исправить историю, но если бы у меня была возможность отменить аварию и крушение моего корабля, я бы это сделал. И ради тех катци тоже.

Заметив, что доктор нахмурилась, Юпитер участливо поинтересовался, не выпуская из лап книгу по ветеринарии:
— Образец 228, с ним что-то происходит? И Вы, доктор Хирокити, у Вас все в порядке? Может, я могу чем-то помочь?

[Шибито Хирокити]

Дзынь. Бродя ака сомнамбула по лаборатории в поисках подходящей тары, Шибито запнулась о перепачканный террариум, оставшийся под столом от одного из их прошлых экспериментов. «Стекло хромированное?» Девушка рывком присела перед ёмкостью и бегло оглядела её, проводя вдоль стыков пальцами. Грязновато, но трещин не видно. Отлично.

С глухим «бам» террариум очутился на ближайшей столешнице. Выглядел он далеко не лёгким, однако на удивление никаких затруднений в миниатюрной особе его вес не вызвал. О присутствии в помещении своего гостя и невольного наблюдателя она будто и вовсе забыла. С непроницаемым лицом Хирокити расстегнула халат и принялась аккуратно отлеплять от себя одно щупальце за другим, пока образец полностью не оплёл её руку, а после осторожно вытряхнула его в террариум и с надрывным лязгом передвинула конструкцию к теорефрактометру. Кое-как, с высунутым от стараний языком, Шибито подсоединила к террариуму капсулу ввода, высыпала в неё несколько уцелевших пробирок с цикадами и, запустив устройство, наконец, облегченно выдохнула.

Слава всем местным демиургам и неместным богам, она это сделала!

– Можно на «ты» и обращайтесь ко мне просто Хирокити, не такая уж я важная здесь птица, – рассмеялась девушка.

Произошедшие с ней за секунды перемены были просто разительны: лицо вернуло себе нормальную человеческую мимику, движения стали свободными, раскованными и попеременно неуклюжими, Шибито задорно щурилась и улыбалась, поглядывая на Грёзика, бросала в сторону Юпитера немного смущённые и вместе с тем любопытные взгляды, а пальцы то и дело невзначай тянулись в его сторону, будто желая коснуться такого мягкого на вид белого меха, и тут же поспешно прятались за спину.

– Кофе будете? Ох, да что я спрашиваю, полтора часа говорить без умолку, тут у любого горло пересохнет! Сама из-за этого терпеть не могу вести лекции, то ли дело практические занятия: всучил студентам неведому зверушку, и пусть развлекаются, а ты сиди комментируй особо припадочных да наблюдай за ними исподтишка... Так, куда он запихал этот хтонов чайник на сей раз?

Суетливо носясь меж стеллажами и оборудованием, Хирокити заглядывала в самые неподходящие для этого места: холодильник с биопрепаратами, ящик с архивными документами, шкаф со спецодеждой, больше приличествующей отряду химзащиты, и даже криостат с мусорным ведром на всякий случай проверила. Пропажа нашлась в одной из коробок для бумаги и была с самым гордым видом водружена на подставку. Пока вода грелась, Шибито тем же путём извлекла на свет упаковку чайных пакетиков, банку кофе, пачку сахара и россыпь тех самых конфет, которые никто не ест, а выбрасывать жалко. Весь мусор со стола, включая цикад и осколки стекла, она попросту смахнула на пол рукавом, протерла наскоро поверхность видавшей виды тряпкой и расставила добычу прямо перед террариумом. Стоявшие рядом в стаканчике канцелярские принадлежности вперемешку с хирургическими инструментами девушка изящно поправила, словно букет полевых цветов, и лучезарно улыбнулась.

– Не беспокойтесь, та жидкость, что была на столе, совершенно безвредна, как и сам... Ах да, я же вас не познакомила! «Образец», он же Yume-228, он же Грёзик, если угодно, искусственно выведенный, генномагически модифицированный организм, результат протомагической рекомбинации нуклеотидного материала вымершего нейротропного октопуса и хо'ололи. Октопус, кстати, у нас вот.

Хирокити постучала пальцем по банке с формалином и «контрольным образцом» в теорефрактометре, в которой находился обычный на вид мёртвый осьминог.

– Они отличались уникальной способностью устанавливать ментальную связь со своей жертвой при контакте и питались её эмоциями. От хо'ололи Грёзику достался метаморфизм: благодаря этому он может менять форму и цвет своего тела в зависимости от испытываемых объектом эмоций, а мы – наглядно видеть и распознавать, что прикреплённое к нему существо чувствует в данный момент. Крайне полезная абилка с точки зрения зоопсихологии! Да и с точки зрения обычной, подозреваю, тоже. Сейчас мы, то есть я и профессор Штайн, мой куратор, работаем над идентификацией его цвето-эмоционального спектра, скармливая образцу «кандзё», заряженных ментальной магией на определённые эмоции насекомых, и, хм, стабилизацией образца. К сожалению, как любые ГММО, все предшествующие yume были крайне неустойчивы и подвергались мгновенному апоптозу при малейших несоответствиях температурно-влажностного режима, биохимического баланса и периодичности кормления. Этот 228-ой показал невероятную живучесть, пережив сбой в программе и проведя столько времени вне питательной среды...

Взгляд девушки задумчиво скользнул по грязноватому террариуму, в который с прежней периодичностью – раз в 27 секунд – падали светящиеся цикады. Грёзик послушно менял цвет, осторожно прощупывая хромированные стенки изнутри. Все датчики на приборе были отключены от греха подальше: подопытный отлично справлялся и без них, а провоцировать ещё один взрыв уж точно не входило в её планы. Тут и так уборки с заметанием последствий на весь оставшийся день. И всё-таки, почему он именно взорвался?

Чайник коротко щёлкнул и выключился.

– Наливайте себе чай, кофе, не стесняйтесь! – девушка, опять моментально изменившись в лице, подвинула Юпитеру кружку – словно специально подобранную, с белыми пушистыми крольчатами – и вытащила из стола упаковку «Юбилейного». – А ещё у нас есть печеньки. Будете печеньки?

Ногой она подпихнула к гостю табурет и сама уселась на второй такой же, перекинув с него стопку бумаг на старенький объёмистый монитор. Себе Шибито развела кофе из последнего оставшегося пакетика, при взгляде на которые Штайн всегда презрительно кривился: «Рыбий комбикорм». Всё это время она продолжала упрямо прятать и отводить глаза, но вместе с тем украдкой внимательно следила за своим посетителем. Лёгкое касание, будто мягкой лапкой, чужой магии для неё не прошло бесследно, однако Хирокити было не привыкать: студенты вообще не стеснялись вторгаться в чужое личное пространство и сканировать всё и вся так, что некоторые преподаватели даже обзавелись специальными артефактами защиты от подобного. Шибито же и не скрывала, кто она такая. Была какая-то своя прелесть наблюдать резко округлившиеся глаза и вытянувшиеся лица, как только становилось очевидно, что перед ними один из «тех самых» оживших мертвецов, которых они пачками разносили в компьютерных играх. Ну, почти.

Впрочем, Юпитер сие любопытное обстоятельство или пока не выяснил, или прекрасно умел держать лицо. И вот это уже намного интереснее. На взгляд Хирокити гораздо увлекательнее было видеть и распознавать то, что простым сканированием не выявить. К примеру, как хаари пристально рассматривал, а после сложил и прибрал листок с её незатейливыми рисунками. Или как из-под безупречной, словно начищенное до блеска забрало, вежливости проскальзывают случайные и такие искренние эмоции...

Инугами внезапно ощутила странное внутреннее сродство со своим подопытным. Их, переливающихся всеми цветами невидимого спектра, так хотелось потрогать, почувствовать на себе, рассмотреть со всех сторон, поразглядывать под микроскопом, возможно даже... Нет.

Поставив локти на стол, девушка подпёрла щёки ладонями и широко улыбнулась, уставившись на Юпитера почти в упор. Взгляд так и лучился восхищением и любопытством, разве что хвост за спиной не вилял. Вот только глаза...

– Не стоит извиняться, говорите всё, что взбредёт в голову! Мне так интересны все аспекты установившихся между вашими расами взаимоотношений. А они, эти самые взаимоотношения, начинаются с личностного уровня, так что... не думаю, что здесь вам так уж нужно стараться быть объективным и непредвзятым. Если бы люди (да и нелюди) ничего не чувствовали друг к другу, чем бы это ни было обусловлено: от незнания до как раз так очень хорошего знания своего оппонента, не было бы никаких войн, завоеваний, да и великих открытий, вероятно. Вы так не считаете?

Юпитер ей нравился. Как может нравиться, пожалуй, новая видеоигра, которую руки так и чешутся немедленно запустить и происследовать, а на работе только ждёшь момента поскорее вернуться к ней и продолжить изучение. В оттенках голоса, в дрожании не слов, но диссонанса отсутствия эмоциональной окраски произносимого с их смыслом, в коротких, словно рандомных жестах она, ведя невидимыми ушами, пыталась уловить и нащупать загадку: «Насколько вам не всё равно?»

А ему было не всё равно. Она «считывала» такое, как не считывают те, кто гораздо сильнее поглощен собственными чувствами, чтобы замечать сокрытые эмоции окружающих. Пока они, разумеется, не прилетят им прямо в лоб. Однако Юпитер тоже был наблюдателем: взгляд девушки мимолётно скользнул по книге в его лапах, по его собственному взгляду на неё – и это интриговало ещё больше. Шибито ощутила лёгкую волну мурашек, как перед рейдом на нового ивент-босса в ММО. Интересно, а что является движущей силой любопытства для него?

– Впрочем, не берите в голову, – Хирокити легко рассмеялась и, наконец, отвела взгляд. – Всегда хотела попробовать себя в психологии, если бы не была ветеринаром. Но на деле я в ней тот ещё дилетант.

Единственную найденную чайную ложку девушка оставила гостю, а себе выудила из стаканчика стоматологическое зеркало, чтобы размешать содержимое кружки. Голос стал резко задумчивым:

– Расскажите лучше, как хаари всё-таки пришли к тому, чтобы пойти на мировую с катци? Как сама эта новость была воспринята обычными гражданами? По услышанному пока складывается впечатление, будто ваши соотечественники – те ещё почётные носители белых плащей, а таковые за их белизной предпочитают не замечать разнящиеся с придуманной ими безупречной картиной мира явления. Хотя вы определённо отличаетесь от описанного.

С тихим стуком девушка отложила инструмент, провела пальцем по одной из цветных табличек, задержавшись на серо-голубом оттенке грусти, и улыбнулась чуть печально и понимающе:

– Белая ворона?

Краем глаза она поймала своё отражение в мутном стекле террариума, в очередной раз удостоверившись, что блики от ламп на её очках не дают толком разглядеть, что под ними, даже если смотреть прямо на собеседника. Обычно девушка не старалась их так скрывать, но обычно у неё и не было таких внимательных и интересных... гостей. А скрывать было что. Как бы мастерски она ни разыгрывала в отсутствие могущего сдать её с потрохами Грёзика весь сообразный ситуации набор эмоций, глаза её выдавали.

Глаза были «мёртвые».

[Юпитер Тома]

Это было действительно занятное зрелище — смотреть, как доктор Хирокити умудрилась выудить то, что, казалось бы, могло отыскиваться долго и упорно, учитывая насколько сильно разбегались глаза и сложно было остановиться на чем-то одном в ее лаборатории. Но видимо, кабинет со всеми его рабочими мелочами был отлично знаком доктору, и спустя время, меняющее свой цвет забавное существо с щупальцами было отлеплено от ее тела и перемещено в подходящий для него террариум.
Дурацкая вежливость зудела под кожей, норовя еще раз предложить свою помощь, но Тери сдержал себя, проклиная чертово отцовское воспитание, вынуждающее в какие-то моменты быть излишне навязчивым, но сейчас, водя подушечками лап по шершавой обложке книги для успокоения, он понимал, что это будет сильно не к месту. Наблюдая за движениями Хирокити, ему показалось, что в его помощи она не нуждается, да и впринципе ни в чьей другой тоже, прекрасно справляясь самостоятельно с тяготами научного работника.
"Она же не хуман, она магическое существо, и для нее мое желание помочь может быть оскорбительным", — одергивал он себя, наблюдая, как доктор двигает террариум.

Её внезапный смех и предложение перейти на "ты" одновременно и порадовало и смутило, потому-что он только только настроился на более менее деловой формат общения, старательно запрятав все свои эмоции в тот самый тёмный шкаф, а тут что же получается, он тоже может слегка расслабиться?
— С удовольствием перейду на "ты", хотя мне, наоборот, показалось, что студенты смотрят на Вас...тебя с благоговейным восторгом, — Юпитеру было сложно сразу переключаться с официального тона, но он постарался вложить в интонации голоса больше теплых оттенков, параллельно переживая о том, чтобы это не звучало с излишком, — А ко мне можно просто Юпитер, или если будет удобно то Тери. Честно говоря, радуюсь каждый раз возможности пообщаться с кем-то вот так, неформально. За год с лишним я успел обрасти какими-то связями, но к сожалению, большая часть моих диалогов проходит в сухом официальном тоне, и это сильно напрягает.

Наблюдая за Хирокити со стороны, он, как конструктор, складывал в голове детальки ее изменившегося поведения — ожившее девичье лицо, в котором больше не было места некой спокойной серьезности, похожей на речную гладь, за которой не видно дна, и вот она — рассыпалась на эти цветные кубики, из которых сейчас получалось собрать совсем другие фигуры, более подвижные, изменчивые, иногда не подходящие друг к другу по размеру, и поэтому добавляющие в образ очаровательной неловкости. Рассматривая каждую детальку, Юпитер не упустил из виду то, что руки доктора словно иногда тянулись к нему, возможно, да и скорее всего, из чистого любопытства, которое было так хорошо знакомо ему самому. Когда интерес еще одним кубиком ненавязчиво спрятался между деталек покрупнее, а в этот момент Хирокити уже предлагала Юпитеру кофе.
— Кофе? Не откажусь, спасибо. И правда, только сейчас понял, что хочу пить, — Тери сделал осторожную попытку пробраться к одному из стеллажей, и когда попытка увенчалась успехом, он так же осторожно прислонился к нему спиной, позволяя себе немного расслабить ноги, и уже оттуда продолжил наблюдать за Хирокити, которая, судя по всему, делала попытки накрыть импровизированный стол для своего внезапного гостя.

— По части практических занятий даже немного завидую, в моей сфере возможность отдохнуть на парах представляется только если студенты пишут контрольные работы, но и то, там как порядочному преподавателю, приходится следить, чтоб они не списывали, и периодически контролировать, не обошли ли они магический блок на шпаргалки. Еще у себя на Трензаате я иногда давал им задание на моделирование векторов развития отдельных государств при таких переменных, как иная религия, иной политический строй, иной климат, в конце концов, и они могли три пары подряд дискутировать между собой, а там уже когда совсем до драк доходило, я их разнимал. Можно было еще с племенными поселениями поиграться, но они поменьше, там не так интересно получалось.

Оценив старания Хирокити и вынеся мысленный вердикт, что стол получился очень даже достойный, Юпитер продолжил:
— А каких именно зверушек вы отдаете студентам для развлечений? И...что потом делаете с ними, если не секрет? Продолжаете уже посмертные эксперименты? — и спохватившись, добавил, смутившись — Само собой, я о зверушках. Хотя, как вспомню, некоторых студентов я бы тоже препарировал, настолько они были невыносимы.
— Грёзик невероятно милый. Я бы даже посмотрел, какой именно материал был взят у каждого из образцов, но боюсь, мало что пойму, потому-что проведенного в этом мире года мне не хватило, чтоб изучить все живые организмы. А позволь..— здесь Тери слегка запнулся, понимая, что итак уже неприлично долго не решается обращаться к доктору на "ты", и пора бы уже потихоньку привыкать, — позволь спросить, а откуда вы с профессором взяли вымершего октопуса? Это, конечно, не самый важный из вопросов, но само собой в голову пришло. Или может, октопус был воссоздан протомагическим путем?

Хотелось задать неприлично много вопросов, но Юпитер не знал, насколько секретны эти данные, и сможет ли Хирокити ответить на них другому лицу, по сути, постороннему и не имеющему отношения именно к биологическим наукам, поэтому решил не перебарщивать:
— И по поводу питательной среды...она ближе к условиям, которые требовались октопусу или хо'ололи? Если этот образец выжил, то не может ли быть так, что на самом деле среда и режим, которые ему требовались, были другими? Может, результат рекомбинации дал такой эффект, и нужно проверять не на молекулярном...— тут Юпитер резко одернул себя, спохватившись, что скорее всего, в глазах доктора несет полную ахинею, — Прости, я привык мыслить категориями, работающими в моем мире, и никак не могу отделаться от этой привычки. Конечно, тебе, как автору эксперимента, видно в сто раз лучше все эти нюансы. Получается, сегодня Грёзик как раз смог выбраться на волю и успешно пережил новые для себя условия? И как с ним поступать дальше?

Ох, как же чертовски, просто невероятно сложно было унять свой словесный поток по поводу экспериментального образца, и не продолжить выспрашивать нюансы, начиная с особенностей протомагического воздействия, и как была составлена магическая вязь, и подвергалась ли она редактированию, и сам материал, и те же самые хо'ололи — могло ли быть причиной то, что они были разными, и именно это повлияло на результаты?
По словам доктора Тери уже успел сделать вывод, что для нее этот эксперимент очень важен, и точно не является одним из "проходных", да и от его внимания не укрылось секундное помрачение при взгляде на террариум, но щелчок закипевшего чайника переключил мысли в более обыденное русло, напомнив о том, что с момента весьма скудного завтрака прошло уже несколько часов.

Табурет был жестким, но Юпитер привык к подобной мебели на космическом корабле в экспедиции — при наличии дорогущего оборудования и самообучающегося бортового ИИ, дешевые кухонные гарнитуры оливкового цвета, и халтурно покрытые лаком столы и стулья смотрелись невероятно дико. Он до сих пор помнил, как истерически ржал капитан при виде этого безобразия, что-то приговаривая про мстительного куратора экспедиции, который занимался административно-хозяйственной частью корабля. Куратор остался на Танаате, а команде из девяти хаари и трех катци пришлось восемь лет терпеть разваливающуюся столовую мебель, собранную чуть ли не на коленке и не рассыпавшуюся в труху только благодаря поддерживающей магии.
Положив, наконец-таки на край стола книгу про ветеринарию и с одобрительной ухмылкой повертев в руках кружку с крольчатами, Тери закинул туда три ложки кофе, и залив все это дело кипятком, поднял взгляд на Хирокити, которая в этот момент смотрела как раз ему в глаза и улыбалась.

— Нет, что ты, мне нравятся такие вопросы. Просто есть риск, что я войду в свое привычное состояние потока, как на лекциях, и меня будет уже не заткнуть. Иногда я говорю очень много, и слабо понимаю момент, когда нужно остановиться, — даже говорить о своих слабых местах было волнительно, и на автомате он потянулся в карман брюк за портсигаром, и даже успел вытащить его, но вовремя вспомнил, что здесь точно не сможет закурить и просто положил его на стол. Закинув в рот одну печеньку и помешивая кофе, продолжил, косясь на стоматологическое зеркало в кружке доктора и еще раз отмечая перемену в ее голосе.
Как будто бы за всеми этими вопросами скрывалось что-то болезненное. Какой-то личный интерес, который внезапно нашел отклик в его рассказах, и сейчас, медленно и аккуратно происходило взаимное прощупывание почвы с разных сторон, но в одном и том же направлении.

— Раз уж прям все, что придет в голову...— Юпитер задержался на ее взгляде чуть дольше положенного, будто ища подтверждение какой-то своей мысли, но еле заметно вздохнув и снова опустив взгляд на кружку, вернулся к теме, — на самом деле, отношения, которые сложились между нашими расами,, гораздо...гораздо теснее, чем пишут в учебниках истории, да и на моих лекциях этого я тоже не рассказывал. Может, касался мимолетом, но я думаю, что мыслящее существо, умеющее генерировать в голове возможное будущее рано или поздно придет к мысли  о том, что две расы, между которыми худо бедно идет какой-то взаимодействие, рано или поздно перейдут от политических отношений, минуя один, два, три этапа, сколько будет нужно, к отношениям личным. Это к вопросу о чувствах, и тут ты права. Чувства — естественный процесс, который двигает историю, делая ее живой и придавая ей хоть какой-то смысл.
Кофе и несколько печенек определенно исправили ситуацию, и в какой-то момент Юпитер поймал себя на мысли, что ощущает себя странным образом комфортно. Ему совершенно не хотелось уходить из этого кабинета, а хотелось еще какое-то время слиться с этой атмосферой чуть ли не кухонных посиделок.

Все это время образ Хирокити в его голове, составленный из цветных деталек, неустойчиво балансировал скругленными уголками, норовя опрокинуться, но Тери раз за разом ловил его, переставлял и пытался посмотреть под другим углом. Увиденное им при результате сканирования вызывало миллиард вопросов, и он не знал, куда деть эти безымянные детальки. Все так же мысленно крутил их в лапах, соотнося с той системой координат, на которую привык смотреть что в своем мире, что в Аркхеймском, но понимания не прибавлялось. Если он все же водрузит эти детальки в сложившуюся фигуру, упадет она или станет прочнее? И можно ли оперировать тем, с
чем сталкиваешься впервые и интегрировать это в уже функционирующую конструкцию?

— Белая ворона...хотя, можно и так сказать, если рассматривать меня в контексте моей родной планеты. Жители Трензаата жутко консервативны, а моя семейка так вообще — ее ярчайшие представители. Я честно пытался быть таким же, — Юпитер шумно вздохнул, проглатывая с очередным глотком кофе воспоминания о своей семье, в которой ему так и не нашлось места, — А вот в свободные поселения Тиамута я отлично вписывался. Я думаю, что спустя несколько сотен лет вся эта планета придет к тому, что катци смогут свободно передвигаться по всей ее территории. Экспансия неизбежна в любом случае, ее начало было лишь вопросом времени. Конечно, недовольных гораздо больше, а как иначе? Сначала многие сотни лет мирным хаари лили в уши про зло во плоти с Хелиаса, а сейчас предлагают закупать у них минералы и руду и говорить спасибо. Но сейчас еще нет ожидаемой агрессии. Пока неприязнь к катци только только начали ломать об колено, я думаю, что самая сильная вспышка будет где-то лет через 30-40, по прогнозам некоторых моих знакомых.

А что касается белых плащей, — усмехнувшись, Тери снова потянулся к банке с кофе — к сожалению, их белизна буквально слепит глаза. Ох, даже не верится, что я могу так свободно об этом говорить...но вообще, что касается перемирия, у меня есть теория, что тут точно так же замешан личный интерес. Крайне личный. И это напрямую связано с первым контактом, который был установлен с катци. А также второй теорией о том, что на самом деле этот контакт вовсе не был первым. В сводобные поселения я попал случайно, буквально волей одного найденного контрабандного артефакта, и там уже познакомился с некоторыми...

Замерев с кружкой в руке, выдавая свое беспокойство только подрагивающими ушами, Юпитер пристально посмотрел Хирокити в глаза, скрываемые за бликующими стеклами очков:
— Там было невероятно много личного интереса. А сейчас...разве что обломки корабля до сих пор дрейфуют где-то в космосе, если пираты не растащили на запчасти.

Отведя взгляд, он сделал еще пару глотков, и выдохнув, снова вернулся к деталькам в голове. Мысль о них подтачивала изнутри, отвлекая от своих переживаний.
— Позволь спросить. Даже не знаю, как сформулировать, но если не спрошу, то не прощу себе. В общем... — ему было невероятно сложно оформить мысль в слова, да еще и подать их правильно, и на автомате он снова потянулся к портсигару, принявшись постукивать когтями по вишневого цвета корпусу, — Как у исследователя, некоторые вещи у меня случаются автоматически, как рефлекс, и в случае с тобой я аналогично на автомате посмотрел...кто ты. И, честно говоря, я в абсолютном замешательстве и не решусь произносить это вслух, вдруг я что-то не так понял, поэтому могу я узнать от тебя..?

[Шибито Хирокити]

– Это не восторг, это ужас, – произнесла Хирокити будничным тоном, будто говорила о погоде за окном, в ответ на замечание о студентах и о том, как они смотрели на неё.
 
Взгляд, оставив Юпитера ненадолго в покое, переметнулся к конфетам. Шибито выудила одну, кажется, «Шоколапки», кинула покрытое засахаренным шоколадом суфле в капсулу ввода для Грёзика, а сама принялась методично разглаживать яркий блестящий фантик, внимательно прислушиваясь не только к словам собеседника, но и к оттенкам его голоса, интонациям, паузам и едва уловимым запинкам. Несмотря на то, что на 95% её интерес был чисто научным: не так часто в лабораторию удаётся «заманить» кого-то разумного, кого-то, кто может быть одновременно подопытным и исследователем, на оставшиеся 5% ей было... комфортно. По-человечески тепло и умиротворённо в этом одновременно мягком и слегка колючем, как заячий мех, потоке слов. То, что он говорил, и его будто бы бархатный, едва звенящий голос ей импонировали. «Забавно... для нежити», – отметила она про себя.
 
Забавно было чувствовать, как предательски подёргиваются уголки губ в ответ на некоторые фразы и замечания, умозаключения и вопросы. Иногда она даже себе не могла ответить, где лишь изображала, а где чувствовала что-то на самом деле, но сейчас в этом не было необходимости: порой математическая неопределённость была единственно верным решением.
 
– Та-а-ак много вопросов, – наконец, протянула девушка, когда голос затих, а фантик под тонкими пальцами без малейшего намёка на маникюр стал идеально ровным. На губах играла сытая улыбка: столько интереснейшей информации, столько новых вводных данных... – Мне нравится!
 
Цепкий взгляд под очками вновь устремился к аккуратной заячьей мордочке и впился в неё крепче, чем щупальца Грёзика.
 
– Отвечу по порядку, – Шибито подпёрла одной ладонью подбородок, а на второй руке принялась поочереди распрямлять пальцы. – «Зверушек» студентам предоставляем самых разных, обычных и магических, простых и не очень, иногда опасных, но техника безопасности на занятиях, сами понимаете. А чему они научатся на обезжаленных ракоскорпионах? Вот и приходится выкручиваться, «доращивать» жала и хелицеры иллюзией, протомагией и прочими ухищрениями, зато, хм, так ощущения и опыт выходят более полноценными. Правда мои методы обучения здесь почти никто не разделяет.
 
Хирокити отогнула второй палец и продолжила:
 
– С образцами – ничего не делаем. Бесконтактно изучаем модели поведения в стрессовых ситуациях, учимся фиксировать и не подставлять уязвимые части тела, а после возвращаем в естественную среду обитания, будь то подворотни, близлежащий лес или академический террариум. Закон о защите животных и всё такое, – произнесла она с едва уловимой скукой в голосе, качая головой из стороны в сторону. – Опыты запрещены, убийства запрещены, препарирование живых студентов – увы, тоже. Если находим мертвичинку, ту уже можно тащить к себе и вскрывать, а так...
 
Третий палец.
 
– Октопус был воссоздан не протомагическим путём, а... – наклонившись, девушка подняла с пола одну из захлебнувшихся в питательной среде цикад, аккуратно удерживая её за крылышки, ничтоже сумняшеся плюхнула её на стол между собой и Юпитером и изобразила пальцем прямо в воздухе над ней маленький сигил. Невидимые начертания на мгновение окрасились абсолютной чернотой, пронизанной десятками крошечных звёзд, и насекомое – ожило, – ...некромагическим.
 
Ярко-жёлтая цикада, будто приходя в себя, вразнобой шевелила усами и подёргивала крылышками. Лапы заторможено «месили» остатки флуоресцирующей жидкости – она выглядела совершенно беспомощной. Голова с несоразмерно большими фасеточными глазами повернулась в сторону Юпитера, наклонилась вбок под прямым углом. Усики в последний раз двинулись поочерёдно вверх-вниз и застыли. Миг – и цикада слишком резво метнулась к хаари, но Шибито прямо в полёте отработанным движением перехватила её, сжала до хруста в кулаке, а после легко ссыпала остатки прямо на пол.
 
– Безмозглые создания, – с неприкрытым равнодушием констатировала девушка. – И да, некромантия в образовательных учреждениях по большей части тоже запрещена и всячески не одобряется, но у меня есть некоторые... льготы и поблажки. Ввиду особенностей моего строения. А ещё за милые глазки.
 
Шибито улыбнулась одной из самых своих очаровательных улыбок и подняла следующий по счёту палец.
 
–  Хо'ололи прекрасно обходятся без питательной среды и могут выжить даже в космосе, так что она нужна в первую очередь фенотипической структуре генетического реципиента – октопуса. Состав среды пришлось подбирать экспериментальным путём ввиду нехватки данных, так что погрешности были неизбежны. И нет, автору эксперимента далеко не всегда «виднее». Порой случайный взгляд со стороны даже некомпетентного человека может натолкнуть на совершенно неожиданные мысли и идеи. Например...
 
Глаза за очками странно блеснули и устремились к Yume-228. Девушка высвободила ладонь из-под подбородка и извлекла из нагрудного кармана халата ручку с брелоком, задумчиво помахав им из стороны в сторону
 
– Если послать к хтону проверки на молекулярном и биохимическом уровне, всю эту мудрёную аппаратуру и бесконечные цифры, расчёты, графики, то нам остаётся изучать образец in vivo и нативно, а учитывая, что он вполне себе способен выживать во внешних условиях и что ранее он в них не изучался, то...
 
Шибито прижала тупой конец ручки к губам и внезапно замолчала. Идея была, но она была пока ещё совсем неоформленной. Надо дать ей время «дозреть». Что там дальше на повестке дня?
 
– Можете курить здесь, – обронила она, мельком скользнув взглядом по портсигару. – Профессор Штайн особо не стесняется, а противопожарная система в этом кабинете уже приказала жить долго и, кажется, восстановлению не подлежит. Мне же вы не навредите. Я безусловно ценю вашу вежливость и манеры; не так часто, увы, в этой жизни попадаются настоящие кавалеры, и в иное время в ином месте я бы с удовольствием вам подыграла, изображая милую леди. Но пока можете отбросить все свои «как можно при девушке». При такой – можно. Мы здесь в первую очередь учёные, а не представители своих рас, полов и предрассудков, так что.
 
Девушка в несколько больших глотков опустошила кружку с горячим кофе, соскочила с табурета и унеслась к стеллажам с папками, что-то суматошно выискивая в бесконечных рядах бумаг и документов. Разве что, в отличие от своего наставника, все папки она так же аккуратно ставила на место, а не бросала на пол, а порой ещё и восстанавливала варварски уничтоженный профессором порядок, на ходу сортируя их по одной ей известной системе категорий.
 
– Чувства, чувства, – бормотала она отголоском на слова Юпитера о естественных процессах и истории. – Кругом одни чувства. Вам не кажется, что у людей их слишком много?
 
Вопрос был риторическим и, что называется, в воздух, себе под нос. Пластиковая собачка-брелок на конце ручки, всё ещё сжатой в руке, стучала в такт по картонным переплётам и металлическим балкам стеллажей. Выбившиеся пряди упрямо лезли в лицо, и в какой-то момент девушка, издав очень тихий, но почти звериный рык, стянула с головы резинку и принялась перезаплетать разбушевавшиеся локоны, использовав ручку в качестве палочки для волос.
 
– Не удивлюсь, – неожиданно жизнерадостно произнесла она, обращаясь к Юпитеру, как только причёску удалось обуздать, – если среди хаари и катци уже есть свои истории о трагичной любви двух молодых представителей, чьи семьи были категорически против, и эти двое не придумали ничего умнее...
 
Замолчала Шибито так же внезапно, как меняла интонации, маски и роли – казалось, это её попросту забавляло. Ни одно мыслящее и тонко чувствующее существо не воспримет такие разительные и сиюминутные перемены как нечто адекватное, и Хирокити это было прекрасно известно, но сейчас... Сейчас она вела параллельно два эксперимента.
 
«Тебе страшно? Интересно? Страшно интересно?»
 
Подхватив одну из папок в ярко-алой обложке, она вернулась с добычей к столу и умелым движением фокусника извлекла оттуда неприметную закладку – карту со знаком «VI» и двумя людьми, влюблённо глядящими друг на друга. Открыв папку в заложенном месте, доктор будто невзначай отбросила карту в сторону Юпитера и, казалось, с головой погрузилась в изучение документа перед собой.
 
– «Крайне личный» интерес – это какой? – полюбопытствовала она, не поднимая взгляда. – И ещё... просто мысли вслух. Может ли иметь место в описанном вами случае проекция ожиданий? Возможно, не сейчас, много позже. Этакое нейролингвистическое программирование, только в более общем смысле. На межличностном уровне люди постоянно транслируют друг другу собственные ожидания и подсознательно (в большинстве случаев) подстраиваются под них в ответ. Вгоняют друг друга в рамки выдуманных их мозгом шаблонов и держат в воображаемой клетке, не давая возможности сменить роль и окружение, быть просто самим собой. Потому что это «собой» строится исключительно на мнении окружающих людей. Мы ведь не можем составить объективное мнение о самих себе, не зная, как к нам относятся другие? А это отношение в свою очередь базируется на их ожиданиях.
 
Девушка пролистнула несколько страниц и принялась внимательно водить пальцем по строкам, продолжая говорить:
 
– По вашему рассказу складывается впечатление, будто хаари с самого начала ожидали, что катци – этакие антагонисты, грубые неотёсанные «инопланетяне», злое зло воплоти. И когда так думают о тебе тысячи, миллионы... сложно побороть соблазн эти ожидания оправдать, вы так не считаете? И сколько бы там ни было «крайне личных» интересов, сколь бы много ни создали свободных поселений, зерно уже посажено в благодатную почву и имеет все шансы прорасти: вполне возможно катци однажды в самом деле окажутся такими, какими белые и пушистые мамочки-зайчихи рисовали их в детских сказках своим милым малышам. Агрессорами, преступниками... опасными захватчиками. Воплощённым ночным кошмаром всех хаари. У них ведь тоже есть чу-у-увства.
 
Последнее слово она произнесла с неприкрытой издёвкой. Да, у неё, увы, они тоже были. И были причины их в себе презирать. То ощущение ничем не омрачённой свободы от собственных эмоций и чужих ожиданий, когда ты можешь быть, кем пожелаешь, творить всё, что вздумается, с абсолютно холодным рассудком, пьянило лучше любого самого высококачественного алкоголя, лучше медицинского спирта, влекло её не меньше, чем иных – деньги и власть, месть, любовь, надежда. И... порой казалось таким же недостижимым.

«В космосе дрейфуют не только обломки кораблей, не так ли, Юпитер? Но и чьих-то прошлых жизней».
 
– Ах да, ваш последний вопрос.
 
Палец замер посреди строки на фразе «труп, полученный в состоянии фрустрации». Пальцы второй руки будто непроизвольно прошлись подушечками по шее, опустились к ключице и подцепили простую серебряную цепочку с двумя крохотными подвесками. Артефакт, уловив нужную вибрацию, послушно окатил кожу пронизывающим холодом, а в следующий миг плоть с её кисти – испарилась.
 

Воротника чёрной рубашки под халатом касались голые, звеняще белые фаланги. На месте шеи остался один позвоночник, а голова, лишившись волос, обратилась изящным, инкрустированным металлическими вставками черепом, по которому на месте разукрашенных прядей стекали крохотные цветы. Нижняя челюсть приоткрылась, повторяя характерные движения рта:
 
– Кто – я?

Шибито стянула с себя очки, с тихим стуком водрузив их на стол, после подставила костяную ладонь под подбородок, давая собеседнику в полной мере насладиться перфомансом, и склонила голову набок.

– О, это очень просто. «Шибито» буквально означает «мертвец». Это моё настоящее имя, но согласитесь, новорождённых так не называют. А дальше методом простейшей дедукции довольно легко установить, что я и не рождалась. Меня... уже создали такой. Я – инугами. Верный дух издохшего пса в некоторых из миров. Высшая нежить-перевёртыш – в этом. Впрочем, здесь моё исключительное обличье, – девушка легко махнула рукой перед лицом, возвращая себе прежнюю человеческую личину, – всего лишь морок, иллюзия. Пугалка для особо вредных студентов.

Она весело ухмыльнулась, надевая очки обратно. У Юпитера было лишь три с половиной секунды, чтобы увидеть её настоящие глаза. Увидел ли? Разглядел? Ведь дело совсем не в том, какая у неё раса и откуда она родом, хоть это и предопределяет многие личностные параметры. Дело в том, кто она такая вне всех этих ярлыков и условных рамок.

И кто – он.

О, Юпитер Тома был более чем интересной и неоднозначной личностью. Исследователь, испытатель, наблюдатель. Прячущий за безупречной вежливостью и манерами такую прекрасную и ранимую нежность, чувственную робость, эмпатию, а под ней, будто следующим слоем, таится хорошо сокрытое любопытство и свойственное лишь учёным, идеально отмеренное по каплям безрассудство. «"Продолжаете уже посмертные эксперименты?" – мысленно передразнила его Хирокити. – И не страшно так заигрывать с... неживой? Ты ведь сразу почувствовал, пусть и не понял. Ты ведь забрёл в логово хищника не потому, что глуп и наивен. Ты не мнишь себя жертвой. Тебе – интересно».

Ей тоже. Потянувшись за ещё одной конфеткой, девушка неловко взмахнула рукой, выбивая из-под заячьих когтей вишнёвый портсигар, и «нечаянно» уронила его на пол. Движения отработаны до мелочей, не придраться, не доказать, что это было нарочно. Сделав соответствующее ситуации изумлённо-обеспокоенное лицо, она тихо ойкнула и немедленно потянулась за портсигаром с табуретки, уже взмахивая другой рукой.

Локоть впечатался в стекло террариума в идеально отмеренной точке. Они оба: и Шибито, и Грёзик – уже давно разглядели ту микротрещину под слоем грязи. Уязвимое место. И пока чудо генномагической инженерии, не скрывая намерений, пыталось как следует прощупать и расширить её со своей стороны, Хирокити наоборот всячески отвлекала Юпитера от образца, чтобы дать тому время.

БАМ! Стекло от удара разлетелось осколками. Всё, как и было задумано. Шибито отшатнулась от террариума на длину упершихся в столешницу рук, так и не достав портсигар, но очутившийся во второй раз на воле Yume-228 даже не думал смотреть в её сторону. Огромные, переливающиеся жидким сиреневым цветом глаза жадно уставились на хаари. Щупальца, мягко обтекая опасные осколки, собрались в тугую пружину под желейным тельцем и застыли. Как прежде возвращённая к жизни цикада, как сама Шибито, Юми – истинное порождение некромантии, а отнюдь не протомагии, как писали доктор Хирокити с профессором Штайном в официальных статьях – на подсознательном уровне тянулся к сильнейшему источнику эмоций в комнате. В своём личном классификаторе нежити воскрешённых «кандзё» – пропитанных эмоциями насекомых, и нейротропных октопусов инугами относила к особому типу зомби, тем, кого интересуют отнюдь не мозги. Аффектофаги.

Мгновение, недостаточное на осмысление ситуации и уж тем более предпринятие каких-либо рациональных действий, только если заранее не готов к подобному, и Грёзик, одним махом распрямив все щупальца, бросился прямо на Юпитера. На сей раз Шибито не стала его останавливать, пристально наблюдая, как присоски тщательно ощупывают белую шерсть на руках и шее, ползут вверх по морде к ушам и силятся соприкоснуться с ней как можно большей своей площадью. Цвет существа менялся с оглушительной скоростью: от ядовито-зелёного к мутно-жёлтому, через светло-серый к ярко-фиолетовому, и остановился, кажется, вобрав в себя все возможные оттенки, став непроглядным истинно-чёрным. Тело Yume увеличивалось прямо на глазах, пока не сравнялось по размеру с хаари. Форма тоже стала более человекоподобной, появились контуры рук и ног, шеи, плеч, головы, а на голове – треугольные уши, до боли напоминающие кошачьи. Секунда, вдох, и они тоже начали вытягиваться, всё больше походя на заячьи. Очертания чёрной морды стали почти идентичны оной у Юпитера. Вытянутые глаза – единственное пятно света на абсолютной темноте – полыхнули ярко-рыжим и... Погасли.

Обоих – Грёзика и Юпитера – резко обдало обжигающим холодом. Это Шибито опрокинула на них содержимое ближайшей бочки с жидким азотом. Образовавшийся тут же густой белый пар заполнил всю комнату и растёкся туманом меж стеллажей. Yume-228, моментально «схлопнувшийся» от мороза до прежней формы – небольшого желеобразного осьминога – беспомощно елозил щупальцами на полу и был незамедлительно пересажен в криостат. Крышка, сравнимая с непробиваемой дверью сейфа, припечатала образец сверху. Девушка увидела достаточно.

– Нижайше прошу прощения, – Шибито в самом деле низко поклонилась, сомкнув перед собой руки, едва не коснулась кончиками волос пола – её гибкости можно было только позавидовать, а после с видимым беспокойством оглядела мужчину и протянула ему руку, чтобы помочь подняться.

Взгляд, упрямо избегая прямого столкновения, как и прежде, переместился к папке с документами, которые она ранее изучала.

– Собственно, об этом я говорила, когда затронула тему стабилизации образца. Yume-228 слишком, что называется, «чувствителен» и моментально выходит из-под контроля, стоит эмоциям, которые он улавливает во внешней среде, сравняться с обычными для человека. Иными словами, чтобы образец оставался стабильным, «поедаемые» им эмоции должны быть такими же слабыми и разбавленными, как капля краски в стакане чистой воды. Как... эмоции человека психопатичного спектра, – вздох. Девушка поправила очки, подняла портсигар, возвращая его владельцу, и вернулась к столу, выудив из папки открытый лист. – Однако ваши размышления натолкнули меня на одну идею. Если мы хотим выпустить Грёзика во внешнюю среду с целью наблюдения за его поведением, но к людям его подпускать нельзя, а сама я быть кормушкой и одновременно исследователем не собираюсь, то... вот, – палец постучал по бумаге. – «Труп, полученный в состоянии фрустрации», иначе говоря, труп человека, умершего во время сильных эмоциональных переживаний (зачастую это несчастные случаи, убийства и тому подобное) – является отличным источником тех самых ослабленных, «разбавленных» эмоций. Ранее я... уже проводила эксперименты в этой сфере. Это – моя неофициальная статья. Сами понимаете, такое к публикации здесь ни за что не допустят. Но её можно использовать как отправную точку для нынешнего... – взгляд зацепился за криостат, – исследования.

Девушка потёрла пальцем щёку, словно в раздумьях, уставилась на Юпитера и смущённо улыбнулась. Во взгляде смешались наигранная вина, искренняя симпатия и детское любопытство.

– Это не вполне законно, довольно опасно и совершенно неэтично, но в качестве компенсации за, кхм, моральный ущерб я могу... предложить вам присоединиться к эксперименту. Разумеется, исключительно добровольно и под ваш полный отказ от претензий. А поскольку это первое испытание такого рода, полагаю, ошибки и «погрешности» будут неизбежны. Что скажете?

[Юпитер Тома]

"Ужас? Может ли это как-то быть связано с тем, что я успел увидеть про неё, и может ли быть, что студенты понимают её природу куда лучше, зная, что именно можно ожидать?.."

Вопросы сыпались один на другой с каждым новым словом, жестом, отсутствием прямого взгляда доктора Хирокити, как конфетки в фантиках в вазе, в которую ты запускаешь когтистую лапу, но ни одна из конфет так и не цепляется за коготь, проскальзывая между белыми меховыми пальцами.

Как будто так и задумано.

Юпитера не покидало ощущение, что перед ним как будто бы специально высыпали этот цветастый ворох всего, чтобы посмотреть, к какому фантику он потянется в первую очередь, какой из всех захочет развернуть первым.

И развернет ли?

И самое интересное, доктор Хирокити словно бы и не скрывала, что получает удовольствие от складывающейся ситуации, а количество его вопросов, которое чаще всего пугало неподготовленного слушателя, мало знакомого с Юпитером, словно бы зажгло еще больший азарт в его новой знакомой.

"Ей понравилось".

Он видит, что она смотрит на него, но очки, надетые как будто не для коррекции зрения, а именно для того, чтобы скрывать, так вот они все еще успешно маскируют ее взгляд, и эта игра в гляделки в одностороннем порядке нарушает некий внутренний баланс, создавая ощущение, что за ним наблюдают, в то время как он остается "за стеклом", пребывая в неведении.

Это тоже может быть связано с тем, что он узнал, но так и не смог до конца понять.

Уши слегка дрожат от напряжения, но он все еще может это скрывать, по крайней мере — ему кажется, что у него все еще легко это получается. Хирокити загибает пальцы, отвечая на вопросы, и он сглатывает, чтобы не перебивать, потому-что слова, готовые оформиться в новые вопросы, предательски просятся на свободу.

В голове Юпитера ваза с блестящими конфетами оживает от внутренних шевелений, и из фантиков медленно выползают маленькие ракоскорпионы, обнажая черный с красным отливом хитиновый покров, разрезают надвое шелестящую обертку и стремительно увеличиваясь в размерах, расползаются в разные стороны к ужасу местных студентов.
Картина в воображении настолько реальна, что он поднимает руку в воздухе, чтобы дотронуться до одного из, но вовремя спохватывается, и продолжает движение до уха, лишний раз приглаживая встопорщившуюся шерсть.

После того, как Хирокити сетует на ограниченность некоторых опытов в связи с их неправомерностью, в голове постепенно складывается понимание того, что же может вызывать такой ужас у студентов, и он не может удержаться от понимающего смешка, вспоминая, как Мериаль несколько раз останавливал его в те моменты, когда Юпитер с целью изучения некоторых не особо опасных мутантов из аномальных зон заходил чуть дальше обычного.
Это та его часть, которую он обычно держал в узде, и которая получала редкую и ограниченную свободу только в те моменты, когда он, погрузившись во что-то с головой, напрочь забывал о этической составляющей вопроса. Той его части было практически наплевать на этику, ведь та его часть жаждала процесс узнавания со всеми его составляющими полярностями.

При появлении мёртвой цикады на столе мысль не успела догнать саму себя, лишь смутно формируя будущий посыл, и Юпитер разве что успел продвинуться чуть ближе, отставив в сторону кружку, как в следующий момент доктор делает то, что задумано — оживляет цикаду, заставляя её шевелиться.

— Некромагия, значит... — только и успевает начать Тери, внимательно рассматривая цикаду, ставшую как будто ещё более неживой, чем до этого. Рука снова поднимается в воздух, непроизвольно, желая прикоснуться, понять природу этого явления, с которым он еще ни разу не сталкивался.

Ожившая цикада — тоже одна из деталек в этой сложной конструкции.

Ему стыдно признаться самому себе, что он, настолько очарованный этим зрелищем — упустил момент, когда цикада сорвалась с места и ринулась прямо на него, слишком быстрая, чтобы среагировать, поэтому он так и замирает, слегка расширяя глаза, и когда Хирокити хлопает в ладоши, одним движением перемалывая цикаду в прах, в его голове с треском рушится башня из цветных деталей вперемешку с конфетами в блестящей обертке.

Он поднял глаза на доктора, которая снова умудрилась выдать сразу несколько противоположных друг другу эмоций за минуту, и положив наконец руку на стол, принялся водить по столу когтями. Аккуратно, чтобы не оставить царапин.
— Она была ожившая, но все равно — не живая. Что это? Заигрывание с материей, пустой оболочкой, в которой не осталось души, если она там вообще была, или все таки вызов тем силам, которые даруют нам жизнь? Я, признаюсь честно, сам не могу оперировать таким направлением магии, и ограничиваюсь воздействием на живое. Но знаете, что касается этических соображений, то иногда я поражаюсь, насколько несправедливо некромагия оказывается в опале, в то время как протомагические исследования не вызывают ни у кого вопросов, как что-то само собой разумеющееся.

Юпитер перевёл взгляд на ее очки в очередной бессмысленной попытке заглянуть чуть дальше стёкол, и поймав в них отблеск своего отражения, продолжил:
— И это действительно интересно, почему выставляя условие на неприкосновенность после смерти, тем не менее, не идёт речи о контроле вмешательства при жизни. Я немного думал об этом, в контексте естественного хода жизни любого живого существа, и ответ, который напрашивается сам собой — это страх. Суеверный страх, насквозь пропитанный культурными установками, который вынуждает проводить черту, запрещая экспериментировать со смертью, и как любая другая сильная эмоция, затуманивающий разум настолько, что забывается избитая истина о том, что живые обычно представляют куда большую угрозу. Но конечно, это не единственная причина.

Рассуждения Хирокити наслаивались одно на другое, как будто ведя к какому-то логическому завершению, а внутренняя интуиция Юпитера маленькими колокольчиками звенела все чаще и чаще, но он сознательно игнорировал этот звон, продолжая просто держать это в уме, и ничего с этим не делая.
Он не уставал складывать в отдельный мысленный ящик обрывки ее фраз про "льготы и поблажки", не забывая про "особенности строения", на эти обрывки можно было клеить яркие красные стикеры, но даже без стикеров он точно не забыл бы об этом, и это тоже было частью той большой цветной конструкции, которая продолжала складываться в его голове, по мере того как вела разговор доктор Хирокити.

Она знает, что он тоже наблюдает за ней.

Сейчас, на протяжении этого диалога они оба изучали друг друга, но только Хирокити делала это чуть более вызывающе, добавляя в процесс некий элемент экспериментальной игры, а он же, по привычке, обрабатывал процессы в голове, выдавая себя только блеском глаз и легким дрожанием голоса.

— Ранее не изучался во внешних условиях? Закономерный вопрос — как тогда получилось, что он в них оказался? Как я успел заметить по осколкам, емкость, в которой хранился образец, словно взорвалась. Видимо, это и есть те самые погрешности, о которых Вы говорите, — словно отмерев после случая с цикадой, Юпитер принялся задавать новые вопросы про эксперимент, забыв про договоренность перейти на "ты", — образец разбил стекло? Сейчас он выглядит достаточно спокойным, но...возможно ли, что нечто спровоцировало его? Почему-то складывается впечатление, что это внешний раздражитель, побудивший его вырваться наружу, и судя по всему, это случается впервые, я прав?

Услышав внезапное разрешение курить, он сначала замялся, но подумав, кивнул, соглашаясь со словами Хирокити:
— Благодарю. Действительно, возможность поговорить с кем-то вне насаждаемых социальных установок — большая редкость, и я с радостью этой возможностью воспользуюсь, — с этими словами он аккуратно достал из портсигара сигарету цветом чуть темнее и подвинув табурет ближе к стене, облокотился об нее и с плохо скрываемым удовольствием закурил, стряхивая пепел прямо в пустую кружку, — хотя настоящим кавалером меня еще никто не называл. Если Вы так считаете, то это для меня неожиданное открытие.

Возможность курить параллельно диалогу дала Юпитеру некую внутреннюю степень свободы, благодаря которой ненавязчивое ощущение комфорта стало чуть ярче, словно в фоторедакторе добавили насыщенности. Он был благодарен даже не сколько за возможность курить, а сколько за возможность быть собой чуть больше, потому-что даже об этой его привычке знали немногие.
— Слишком много чувств, говорите? Смотря с кем сравнивать, — задумчиво протянул он, делая упор на последней фразе, наблюдая как доктор занимается неожиданной ревизией на стеллажах, параллельно борясь с непослушными волосами.
Неожиданно изданный ей звук, так походивший на животный, заставил его задержать дыхание, словно проверяя, не ослышался ли он, настолько это не вязалось с той эфемерной концепцией, которую он успел о ней составить, но она уже закончила, мгновенно переключая его внимание на свое новое заключение.

И это заключение безжалостно ударило под дых, заставляя резко выдохнуть, чуть не поперхнувшись дымом, отвести глаза, уставившись словно в пустоту, сконцентрировавшись в одной точке, не видя перед собой ничего, на несколько секунд, которых ему хватит, чтобы снова прийти в себя.

Он смотрит на Хирокити, проверяя, заметила ли она, какую реакцию вызвало ее предположение, но она в этот момент хватает одну из многочисленных папок и вытаскивает оттуда какую-то картонку, которая при ближайшем рассмотрении оказывается картой с двумя влюбленными.

"Что еще ты сможешь понять?"


— Насколько детально прослеживаемый символизм, — он проводит по карте когтем, мысленно рисуя линию ровно посередине, разделяя двух нарисованных человечков, — любовь, к слову, — это всегда про выбор. Выбор, который мы совершаем непрерывно.
Возможность что-то понять про другого — это тоже результат обоюдного выбора.

Доктор изучает найденные ею документы, параллельно рассуждая, но он чувствует, что она не перестает подмечать, и что непрерывный анализ — то, что работает у нее в фоновом режиме, так же как и у него.
Смутившись вопроса про "крайне личный интерес", Юпитер прислушался к своим ощущениям, и удостоверившись, что снова собран и спокоен, снова потянулся к портсигару, формулируя дальнейший ответ:
— Проекция ожиданий имела место быть, Вы правы, и я думаю, что она сработала в обе стороны. Как я уже сказал, у меня есть веские основания считать, что контакт между катци и хаари случился многим раньше официально заявленной даты, и скорее всего, на почве личных интересов конфликт был искусственно создан, а агрессивные намерения были транслированы в обоих направлениях. И само собой, посаженное зерно прорастет, и случился это в какой-нибудь неподходящий для хаари момент. Например, когда Тиамут окажется весь заселен катци, ничто не сможет помешать им развязать войну в масштабах одной планеты. Возможно, у них даже есть стратегия, согласно которой они прикидываются нашими друзьями и планомерно захватывают все наши планеты, — стряхивая пепел в кружку, он с некоторым сожалением понимал, что вряд ли сможет снова налить туда кофе, а значит придется либо просить новую кружку, либо идти мыть эту, прерывая диалог.
— Не подумайте, я прекрасно осознаю, что не все катци на самом деле несчастные и оклеветанные моей расой, но и хаари не такие белые и пушистые, хоть это и может выглядеть так, словно я пытаюсь очернить своих сородичей. Я стараюсь смотреть на ситуацию трезво, допуская возможность очередной войны в результате начавшейся экспансии. Стараюсь быть объективным, вне контекста собственных чувств, которые, как Вы верно заметили, действительно играют роль ограничителей. Но знаете, по личному опыту, если бы не эти ограничители, делающие меня особо пристрастным в определенных ситуациях, возможно, я бы не захотел отказываться от остальных сковывающих меня рамок. Замкнутый круг, получается. Болезненная зависимость от чувств, когда ты бежишь от одного их проявления к другому, но в итоге все это оказывается лишь обратной стороной одной медали.

Ему хотелось спросить в ответ, почему доктор сама делает такой странный акцент на чувствах, словно для нее это тоже имеет свое, особое значение, но она внезапно остановилась в своих поисках по страницам, упомянув его последний вопрос.

Сигарета тлела краснеющим огоньком в неподвижной руке Юпитера, наблюдавшем как доктор Хирокити меняется, в буквальном смысле обнажаясь до самых костей.
В кабинете стало слишком тихо, казалось — можно было услышать как падает пепел, можно было почувствовать чужое дыхание, если бы сейчас не стало понятно, что в этом помещении все это время дышал только он.

Конструкция из разноцветных кубиков в его голове трансформировалась, принимая очертания скелета, фантики из под конфет прилипали к нему нежными голубыми цветами, дополняя наконец-таки цельный образ.
Он во все глаза смотрел на торжество смерти, не скрывая смеси восхищения и шока, слегка подавшись вперед, жадно хватая взглядом каждую косточку, каждую металлическую вставку, понимая, что вряд ли еще раз это увидит.
Метнулся взглядом к чужим глазам — мертвым, в последний момент, когда Хирокити уже возвращала себе человеческий облик и надевала очки обратно. Несомненно, ей понравился произведенный эффект. И он не мог отрицать, что и ему тоже.
— Будь я живым мертвецом, тоже не отказывался бы от такого способа воздействия на студентов, — практически по слогам произнес он, откидываясь назад и снова прислоняясь к стене. Он внимательно посмотрел на Хирокити, вглядываясь в обманчиво человеческий облик, пытаясь снова разглядеть под кожей костяной каркас, и поддавшись сиюминутному порыву, снова подался вперед, одновременно нашаривая рукой портсигар:
— Но если это иллюзия, и скелет, как Вы говорите — тоже морок, то где же тогда настоящая Вы? В чем настоящая Вы? Вне призрачного тела, вне костей, ведь Ваша суть определенно не может быть в костях, значит..? — ещё более заинтересованный, чем раньше, когда ему удавалось лишь слегка нащупать суть, он хотел понять то, с чем сейчас столкнулся впервые в жизни, вот так просто, в этом заваленном документами и приборами кабинете, где пол усыпан мертвыми цикадами, в террариуме сидит результат эксперимента над хо'ололи и некромагически оживленным октопусом, а за окном, тем временем, продолжается жизнь, и сейчас, находясь в самом, казалось бы, эпицентре всех возможных форм смерти, он продолжает, — Вы показали мне свой облик, сказали, как Вы называетесь, и это внесло некоторую ясность. Но это все еще не отвечает на мой вопрос о том, кто Вы, доктор Хирокити. Точно так же как то, что я — хаари, вовсе не объясняет всю мою суть. Я, конечно же, мало осведомлён, но мне кажется, что определение "нежить" как будто бы накладывает определенные установки, и судя по тому, что я успел увидеть, Вы не вполне в них вписываетесь.
Последние слова он произнес с легкой полуулыбкой, давая понять доктору, что то немногое, что он успел узнать о ней все равно ему нравится, и нравится как раз таки еще и тем, что не поддается классификации. Все, что не поддавалось разбору и определению — притягивало его, побуждая изучать тщательнее, чем обычно, раз за разом восторгаясь уникальной неопределенностью, исключительностью, показывающей хаотичность этого мира во всем его великолепии, без разницы, в каких формах.

Со смертью в таком ее проявлении он еще не сталкивался, ведь из всех смертей, что он успел увидеть, эта была — самая живая.

Что и было продемонстрировано в следующие секунды, когда Хирокити первым неаккуратным жестом задела его портсигар, а вторым неаккуратным движением впечатала локоть в стоящий рядом террариум, от чего он моментально пошёл трещинами и в те же секунды разлетелся на осколки.
Юпитер, уже было потянувшийся к портсигару следом за Хирокити, застыл, не ожидая подвоха, и уже в следующий момент оказался опрокинут налетевшим на него Грёзиком, чьи щупальца моментально присосались к рукам, пробираясь выше по белому меху.

Юпитер нахмурился, ожидая дискомфорта, но не почувствовал боли.
В голове складывались защитные заклинания, а рука была готова материализовать защиту, но не атакуя, нет — все же он даже в таком положении помнил о важности эксперимента, но огромная черная волна вымела из головы вообще все мысли, оставив перед собой только то, что он сейчас наблюдал.

Огромная чёрная волна сейчас заполняла пространство рядом с ним, поглощая звуки, запахи и ощущения, оставляя за собой только холодное космическое ничто.
Экспериментальный образец сначала переливался всеми цветами радуги, а после, став непроницаемо черного цвета, начал принимать болезненно знакомые очертания, заставляя усомниться в реальности происходящего, заставляя искать в формирующихся очертаниях знакомые зеленые глаза, искать — и не находить, задерживая дыхание, не моргая.

Внутри подсознания, в самом конце темного коридора, освещаемого одной тусклой лампочкой открывается дверь в самую темную комнату, в которой стоит старый шкаф с наглухо забитыми деревяшками дверцами. Свечение из под заколоченных створок начинает светиться зеленым светом, и у Юпитера до боли схватывает дыхание в очередном, самом сильном приступе, и в этот раз он даже не надеется, что переживет его, принимая возможность наблюдать хотя бы отголосок того, что так долго старался спрятать в самой темноте.

Резкий обжигающий холод заставил глубоко вдохнуть, возвращая в сознание, и Юпитер пришел в себя, наблюдая как экспериментальный образец съеживается до привычных размеров.
Удостоверившись, что он все еще находится в том самом кабинете Академии, Тери старается контролировать холодное дыхание, наблюдая как азот расползается по полу, добираясь до стеллажей.

Интересно, сможет ли он списать очередную паническую атаку, вызванную посттравматическим расстройством реакцией на внезапное нападение Yume-228?

Сидя на полу, Юпитер все еще безучастно наблюдал, как Хирокити с будничным видом перемещает образец в криостат и закрывает крышкой, как бы показывая, что в этот раз то он точно не вырвется.
Доктор извиняется и протягивает руку, чтобы помочь подняться, и он знает, что нужно что-то сказать, но слова застревают в горле, потому-что в этот момент он заново учится дышать, и между словами и действием выбирает все-таки действие.
Схватившись за девичью руку, на удивление крепкую и прохладную, он поднимается и перемещается обратно на табуретку, словно на спасательный плот в море азотного тумана, который постепенно растворяется в воздухе.

Так же молча он принимает из ее рук портсигар, закуривает, отмечая, что пальцы не дрожат, и он все еще может сохранять внешнюю видимость спокойствия.
И так же молча он выслушивает рассуждение доктора об особенностях посмертных экспериментов с эмоциями.
Молча принимает факт того, что скорее всего случившееся было частью эксперимента, неважно — запланированного или нет.

Хирокити смотрит на него, улыбаясь, с долей вины и любопытства, предлагая участие в эксперименте и ожидая его решения. Юпитер все еще помнит ее мертвые глаза, но не может отделаться от мысли о том, что не злится на нее, хотя у него есть все на то основания.
Это не то, за что нужно злиться, когда имеешь дело со смертью.
Она всего лишь увидела ту мертвую часть, что неизменно следует за Юпитером, тенью прячась в его сердце. Интуиция его не подвела, и он не жалеет, что не послушал ее, зная, что что-то должно случиться. Вспыхнувшие эмоции работали как топливо, и даже если бы он знал заранее, что чудо некромагического эксперимента атакует его — он бы не ушел из этого кабинета.

Он делает еще пару затяжек, и наконец, чувствуя, что снова может говорить, отвечает:
— Не законно, опасно, и не этично...примерно так выглядит добрая часть моей работы на Дискордиуме. А что касается предложения принять участие, так я уже начал в нем участвовать, не так ли? И после того, что мы оба увидели, мой отказ будет величайшей глупостью.
Окончательно придя в себя, он тушит сигарету о донышко кружки, поправляет галстук и встает. Слегка наклоняет голову, смотря из под всегда как будто бы нахмуренных бровей, что вместе с вежливой полуулыбкой вызывает необычный контраст.
— С удовольствием приму дальнейшее участие в Вашем эксперименте. Принимая во внимание возможные погрешности, я отказываюсь от дальнейших претензий.

"Даже если они будут обоснованы".

Тусклая лампочка в коридоре подсознания взрывается и гаснет в тот момент, когда Юпитер представляет, какие формы сможет принять Yume-228 при взаимодействии с "трупом, полученным в состоянии фрустрации".

[Шибито Хирокити]

«С удовольствием».
 
С щелчком – воображаемым, но каким же сладкозвучным! – схлопывается импровизированная ловушка, челюсти монстра, который много больше его, её, этой комнаты, который давно вышел за пределы любого из миров. И имя ему – человечность. Обратная сторона людского безумия. Шибито обрадованно прикусывает нижнюю губу, не в силах сдержать восторг, не пытаясь больше скрыть истовое ликование.
 
Она не охотилась за белым пушистым кроликом, она ловила на живца – на них обоих – то самое чудовище. И оно пришло.
 
– Хирокити?
 
Моргнув, девушка осоловело уставилась на дверь, в которой со скрежетом проворачивался ключ. «Ксо». Разнос профессором всея ректората сегодня выдался необычайно краткосрочным и скоропостижным. Замок продолжал надрывно подвывать, убеждённый, что его никто не запирал, пока Шибито хаотично соображала, что делать с Юпитером. Бардак вокруг Штайн даже не заметит, а вот посторонних в своём мрачном логове пожилой мужчина страх как не любил. Взгляд выцепил непроницаемые шторы у окна, настолько плотные, что, задёрнув их, можно было ненароком сменить время суток.

«Есть!»

Как и всегда: ни секунды на раздумья. Шибито делала это значительно быстрее – в этом они с Райтом были неуловимо похожи. Говорят, когда разум не застилают ненужные эмоции, мышление становится необычайно кристальным и ускоренным. Юпитер – он точно однажды проклянёт этот день и её в частности за перманентное самоуправство – оказался в считанные секунды схвачен за лапу поперёк запястья маленькими, но цепкими пальчиками. Разум мимолётом отметил, как смешно щекочет ладонь его шерсть. А затем девушка уверенно дёрнула хаари на себя, ощутив на щеке сбитое очередной внезапностью дыхание, вздёрнула вверх уголок губ, словно в замедленной съёмке провожая «жертву» краем глаза, и ловко развернулась на месте, толкнув Юпитера спиной вперёд в те самые шторы.

– Обратная сторона медали что обратная сторона луны, – прошептала девушка, наваливаясь своим обманчиво тщедушным тельцем на мужчину, силой прижимая его к стене. Одна рука по-прежнему держит чужое запястье в оковах, вторая упёрлась в грудь, ощущая рефлекторно зачастившее сердцебиение. Собственные карие глаза за прозрачными стёклами отражаются в больших и бездонных оранжевых. Интересно, какое отражение видит он? Страх, любопытство, заинтригованность? Всё разом? Щека касается чужой щеки, когда она прижимается к нему следом, тянется губами к основанию уха – как удобно, что они одного роста – как только замок, взвизгнув последний раз, изволит открыться. – Столь же недостижима, сколь и притягательна, не так ли?

«В чём настоящая я? Что может представлять собой нежить? Неужели ты не чувствуешь холодок старательно изображаемого дыхания, запах и тепло обогретой кожи, реакцию собственного тела? Суть – не только в костях, она...»

– Хирокити, ты здесь? Я нашёл по дороге твой телефон. У тебя всё в порядке?

Игривую улыбку кривит ироничная усмешка. И в этом вся она. Так гениально, до последнего жеста и буквы спланировать свой спектакль, и так по-дурацки облажаться, посеяв где-то в коридоре мобильный. Профессор пока не видит их в плотных складках матовых занавесей, и Шибито ловит последние секунды, прикрывая – больше показательно, нежели по-настоящему – Юпитеру ладонью рот. Шёпот становится едва различимым:

– Не можешь бороться – возглавь. Не в силах выстоять против одержимости собственными и чужими чувствами – так окунись в них с головой. Запомни эти ощущения. И... ради всего несвятого и нашего неначатого эксперимента, помолчи пока. Я сама со всем разберусь.

Рывком она отстранилась от хаари, изящным разворотом высвободилась из штор и щёлкнула оконной ручкой, привлекая к себе внимание Штайна.

– Профессор?

– О, Хирокити! Ты курила? – пробормотал он, отмахиваясь от остатков сигаретного дыма, на который обратил внимание только сейчас. – Я думал, ты уже ушла. Пятьдесят шесть секунд пытался открыть эту дурацкую дверь, а она не заперта, представляешь? Так что там с...

– Yume-228? Эксперимент прошёл по плану, профессор. Отклонений от норм не выявлено. Образец повторно криостатирован. Все результаты в таблицах у вас на столе.

– А, хорошо, я потом готовый отчёт посмотрю, – рассеянно отмахнулся мужчина, не глядя на девушку, которая будто по мановению волшебной палочки из яркой актрисы, коей предстала перед Юпитером, обратилась бесстрастным роботом. Даже в голосовом помощнике было больше жизни и эмоциональности, чем в ней сейчас. Впрочем, профессору не привыкать. – Никаких эксцессов?

Под подошвой внушительного чёрного ботинка хрустнули осколки стекла и останки насекомых. Почти прозрачные серые глаза под раскидистыми поседевшими бровями требовательно впились в ассистентку. Шибито ответила немигающим взглядом, чинно сложив перед собой руки. Юпитеру с его места должно быть отлично видно её аккуратный профиль и в почти неуловимой дерзости на миллиметр вздёрнутый подбородок.

Из студентов мало кто был способен выдержать пытливое разглядывание Штайна, когда кажется, что МРТ и то способно дать меньше информации, чем он там себе просканировал. Однако недаром девушка провела со вздорным деятелем науки бок о бок уже хтон знает сколько времени: на работе она знала все его сильные стороны и слабые места, знала, как страшен профессор в гневе по поводу опозданий и покушения на его личную обитель посторонними и как в своей дотошности к секундам и стыкам гранитных плит в коридоре может быть на диво невнимателен к тому, что находится у него прямо под носом.

– Нет, сэр. Никаких.

– Что ж...

Хирокити незаметно усмехнулась плохо скрытому разочарованию в его голосе.

– В таком случае, приберись здесь и... Ах да, секретарь мельком оговорился, что сегодня в нашем блоке должна была проходить лекция приглашённого лектора с Дискордия.

– Всё верно. Мы познакомились на обеде, – девушка премило улыбнулась, на миг искажая строго прилизанный образ – будто внезапные складки на шёлковой ткани. Голова игриво склонилась набок. – Он та-а-ак интересно рассказывал о когтистых кошечках, которые обижают белых и пушистых зайчиков, и невероятно коварных зайчиках, которые провоцируют бедных кошечек; об их чистой и непорочной любви и трагическом её окончании...

– Какие кошечки? Какие зайчики? – часто заморгал профессор и перевёл взгляд на наручные часы, услышав ключевое слово «обед». – Понятия не имею, о чём ты. В любом случае, тебе полезно расширять свой круг знакомств, а то сидишь тут как принцесса в башне.

– А миру полезно узнать о наших разработках, – легко рассмеялась Шибито, пряча, словно в шторах, в смехе иронию, и, воспользовавшись моментом, незаметно закатила глаза. Профессор изменит себе, если не попытается донести до широких научных кругов свои идеи, пусть даже чужими руками и ртом. – Я помню, сэр.

– Умная девочка, – благосклонно кивнул ей пожилой мужчина. – Так. Полагаю, если я выйду через двадцать три секунды, то ещё успею захватить две последние паровые булочки в инженерной столовой. Завтра в девять ноль-ноль жду у себя на почте черновой отчёт о сегодняшнем эксперименте. Ректорат согласился обдумать наше прошение, если мы будем регулярно актуализировать информацию о ходе разработок в официальном паблике Академии. Отнесись к этому ответственно!

– Всенепременно, профессор.

«Чтоб им провалиться с этими их пабликами. Где я три публикации в неделю возьму? Что за вздор!» – бормоча себе под нос, Штайн с грохотом захлопнувшейся двери покинул кабинет. Хирокити моргнула ему вслед, взяла со стола оставленный наставником телефон с пушистым пучеглазым брелоком и кивнула не глядя прячущемуся за шторой Юпитеру.

Взгляд девушки оказался прикован к экрану с пиксельными циферками. Крематор её побери, за своими «экспериментами» она совсем  запамятовала о времени, о пицце с Аки и о данном обещании не опаздывать. Лицо вмиг лишилось всех своих сценических масок и ярких фантиков эмоций, а сама Шибито сейчас больше всего напоминала маленькую девочку, которая потерялась в огромном торговом центре. Чужой мир, чужие люди, чужая самой себе. Что она вообще здесь забыла?..

Глаза, словно став ещё больше, невидяще уставились на хаари. Секундное помутнение, и вот по лицу вновь расползается та самая улыбка, при взгляде на которую первокурсники в сердцах уверовали, что им попался самый добрый и понимающий преподаватель в мире.

 – Ещё раз искренне прошу прощения за... – она неопределённо махнула рукой в пространстве, обводя кистью кабинет, и задорно склонила голову набок, качнув подвеской на конце вставленной в пучок волос ручки, – за то, что сами сочтёте возможным простить. Полагаю, вы уже понимаете, что мне не стыдно, но и целенаправленно вам вредить у меня не было намерений. Вы мне нравитесь, Юпитер. А посему, если ваши планы касаемо возможного участия в моём маленьком опыте не переменились, не соизволите ли быть так любезны и сопроводить даму? Сегодня, в 00:40, у чёрного входа с южной стороны главного корпуса. Сопроводить в морг, разумеется. Сейчас же, полагаю, мне нужно идти, – Хирокити вытащила из кармана ключи от кабинета и выразительно провернула их на пальце. – И вам, вероятно, тоже. Подготовьтесь, выспитесь по возможности. Смею предположить, что от скорости реакции будет зависеть не только ход ночного эксперимента, но и... ваша целостность? В каком-то смысле.

Девушка поправила очки, кинув последний взгляд на экран телефона, перед тем как убрать его в халат, сдвинула ногой часть осколков, расчищая тропинку к двери, подцепила носком кеды мёртвую цикаду и произнесла задумчиво, глядя на неё:

– На все неотвеченные и ещё не заданные (я вижу, что они у вас имеются) вопросы дам ответы позднее. Детали испытания объясню на месте. С собой возьмите фонарик – самый обычный. В условиях препарируемой психики магия нам не помощник, поэтому нужно что-то, на что можно положиться вне эмоций, зашкаливающих по шкале ментальных сотрясений. Даже если я сумею гарантировать, что образец к вам больше не притронется, страх смерти, господин Тома, недаром столь велик и суеверен. Однако ваши слова о том, что живые представляют куда бóльшую угрозу... в общем, запомните их.

[Юпитер Тома]

Если бы он собрался парой минут раньше, то он бы успел выйти, и этого не случилось бы. Ни скрежета ключа в замочной скважине, ни голоса за дверью, явно принадлежавшего тому самому профессору Штайну, появление которого, судя по реакции Хирокити, было неожиданным.
И конечно же, не случилось бы ситуации, в которой он, прижимаемый к стене хрупкими только на вид девичьими руками позволяет быть столь дерзко спрятанным за непроницаемыми шторами.

Не в силах справиться со своим сбившимся дыханием, он чувствует, как сердце пропускает удары, и вот он весь словно сливается с чужими прикосновениями, разом становясь глухим к фоновым звукам, к дневному свету, к своим мыслям, слыша только чужой шепот около уха — слишком близко, чувствуя, как двигается каждая шерстинка от произносимых ею слов.
Кажется — каждое из этих ощущений можно увидеть, замедлить, перемотать и снова посмотреть, предварительно увеличив под микроскопом.

То, что она никак не могла знать — это его реакцию на прикосновения, из-за которой он старался лишний раз ни до кого не дотрагиваться, и, собственно, не позволял никому себя трогать. Впечатление от каждого прикосновения множилось в геометрической прогрессии, накладываясь фигурой на фон, оставаясь ярким, незавершенным гештальтом, где-то на грани легкой болезненности от невозможности перекрыть его чем-то сверх.
Заставляя замереть, не в силах пошевелиться, и превратившись в одну сплошную границу контакта, раз за разом проживать каждое легкое касание, усиленное в тысячи раз до тех пор, пока оно не прекратится.

Ощущения никогда не делились на приятные и неприятные, они просто были, каждое из них, проникая глубоко под кожу, добираясь до нервных окончаний и пронзая их словно электрическим током, вызывая практически одинаковую реакцию в любых своих проявлениях.

Он заметил в себе этот дефект практически сразу же после попадания на Аркхейм, даже с неким отчаянием обнаружив, что любое чужое прикосновение ощущается так, будто громкость выкрутили на максимум — а когда оно на максимуме, в целом, без разницы, что тебе говорят, это так громко, что у тебя нет сил пытаться разобрать слова, и все, о чем ты можешь просить это

"тише, пожалуйста".

Возможно, это можно было исправить. Возможно, это лечилось. Он не спешил с этим разбираться, постоянно забывая, и в некоторой степени даже преисполняясь в своем тактильном одиночестве.
Но так в его границы еще никогда не врывались.
Он напряженно всматривается в ее глаза за стеклами очков, видя в них бездну, огромную, затягивающую бездну, и чувствуя, как его затягивает все дальше, собирается с силами, и цепляясь когтями за стену, оставляет на ней глубокие борозды, силясь хоть как-то соприкоснуться с реальностью.
Громкость выкручена на максимум, падение в бездну сопровождается громким шепотом Хирокити, полным азарта и предвкушения чего-то грядущего, и сквозь ставший плотным и глухим воздух слышится чужой голос, окликающий его новую знакомую.
Он не собирался ничего говорить, сосредоточившись на бездне и на стене под когтистой рукой, но она все равно закрывает ему рот маленькой ладошкой и практически приказывает молчать, и в тот момент, когда она резко отстраняется, границы контакта снова становятся осязаемыми и четкими, словно фокусируясь обратно, и будучи спрятанный за шторой он позволяет себе безшумно выдохнуть, едва ли не снова осев на пол.
"Однажды это все сведет меня в могилу", — резкое откровение к самому себе наваливается своей усталостью, и он, так же тихо отряхивая ладонь от кусочков побелки и штукатурки, наблюдает за Хирокити, которая, словно по щелчку, переключает одну социальную маску за другую, и Юпитер, окончательно теряется в своих попытках понять, есть ли у воплощения смерти душа, и если да, то её ли он видел сквозь очки, или это та самая обратная сторона, связанная с этой стороной красной нитью, ведущей из сердца — а живого или мёртвого, какая, к чертям, разница.

Параллельно он пытается вернуться туда, на границу контакта, и вспомнить, чем же именно ощущаемая громкость чувств отличалась от того, с чем он взаимодействовал ранее, за все то недолгое время на Аркхейме.
Было в этой гамме что-то иное, не диссонанс, но новые ноты, переворачивающие всю картину другим углом, и в попытке представить то, запечатленное, Юпитер даже склонил голову набок, но мысль была потеряна в тот момент, когда Хирокити отпустила его руку, убрала свою ладонь с его лица, и восстановить это ощущение, конечно же, можно было только таким же способом.

Тем временем, сейчас перед вошедшим профессором разница между выдаваемыми во внешний мир эмоциями от доктора Хирокити была колоссальной, и мысленно сравнивая это с тем же самым звуком, но сведенным до минимума, Юпитер, облокотившись на стену и пропуская между пальцами шершавую и толстую портьерную ткань, размышлял о том, является ли его усталость результатом такого тесного контакта с высшей нежитью — до сих пор было странно думать о Хирокити именно в таком контексте.
Даже сейчас, зная правду, он не до конца осознавая смысла этой правды, видя в Хирокити гораздо больше оттенков, чем, как ему казалось, должно быть у неживого создания.

Профессор Штайн, тем временем, оказывается человеком, на первый взгляд придирчивым, а на второй — куда более рассеяным, и игнорирующим прямо таки кричащие опознавательные признаки того, что в его святая святых какое-то время находился чужак. На этих мыслях Юпитеру пришлось одернуть себя, напоминая о том, что профессор мог оказаться не так прост, и вот сейчас, в эту секунду он может догадаться, раскрыв их с Хирокити игру в прятки.
В какой-то момент Юпитер подумал, что она специально проверяет, смогут ли ее слова выдернуть Штайна из его собственных мыслей, заведя разговор о кошечках и зайчиках — на этом моменте Тери слегка закатил глаза, поняв, что этот выпад предназначался одновременно им обоим, и профессору и Юпитеру, но в итоге Штайн оказался восхитительно безучастен к образовавшейся на гладком полотне эмоций шершавости в тоне Хирокити, и выдав ей несколько рабочих указаний, наконец-то вышел из кабинета.

Выждав еще несколько секунд, прислушиваясь к отсутствию шума за дверью, Юпитер проследил за кивком Хирокити и отдернул штору, полный решительности сейчас уж точно уйти, но решимость его была сбита слегка потеряным видом доктора, которая, казалось бы, с головой ушла в свои мысли, напрочь забыв о его присутствии.
Всего пара оставшихся мгновений для того, чтобы запечатлеть в памяти отсутствие всяческих масок на ее лице, оказались достаточными, чтобы вызвать некую, совершенно новую волну эмоций, но внешне нашедшую свое отражение лишь в приподнятых бровях.
— Мне сейчас сложно определить степень Вашей искренности, но на всякий случай я скажу. Извиняться ради соблюдения формальностей не стоит, прошу Вас. В следующий раз произносите слова извинений только если и правда чувствуете потребность это сделать, а не необходимость, — он постарался сказать это мягко, показывая, что не настроен агрессивно даже после всего того, что произошло. Подумав, что вовсе не обязательно высказывать вслух все свои впечатления от сметенных доктором напрочь личных границ, Юпитер решил расценить это как продолжение эксперимента, припоминая самому же себе свои слова об отказе от претензий, — Я же не отказываюсь от своих слов, и разумеется, подойду в назначенное время.

Усталость, тем временем, сдавливала виски все больнее, и Юпитер, понимая, что ему и правда нужно отдохнуть как можно скорее, решил не задерживать ни Хирокити ни себя.
— До встречи, доктор Хирокити, — слегка поклонившись, он открывает дверь и тихо выскальзывает из кабинета, выбирая в качестве спуска на первый этаж первую ближайшую лестницу.

Больше всего Юпитер боялся, что не сможет уснуть, и вернется к зданию Академии еще более разбитым, окончательно проваливая смысл того, что будет происходить дальше, но видимо случившегося было слишком много для одного хаари со всей его сверхчувствительностью, и придя в арендованную квартиру, он завалился спать до самого вечера, очнувшись только в одиннадцать вечера. Ужин он провел, параллельно рассказывая Мериалю по видеозвонку о последних событиях, принесших в его жизнь ворох эмоциональных потрясений.
Мериалю, почему-то, вся эта история безумно понравилась, и находя некоторое очарование в предстоящих полевых исследованиях, он настоятельно просил делиться с ним как можно большими подробностями.
— Ты излишне романтизируешь взаимодействие с мертвыми, — буркнул Тери, доедая бутерброды и приступая к купленному заранее шоколадному торту, — Но если я не выйду на связь в следующие сутки, то знай — меня, скорее всего, тоже можно будет изучать как опытный образец, погибший при неосторожном контакте с трупами.
К черному входу Академии Юпитер подошел первым, по крайней мере Хирокити нигде не наблюдалось, и воспользовавшись возможностью закурить, вытащил портсигар.
Одетый в черный костюм, что вполне соответствовало ситуации, он, тем не менее, не нашел, что еще с собой взять помимо небольшого фонарика, купленного в ближайшем магазине.
"Если понадобится, просто буду лупить трупы всем, что попадется под руку" — с такими мыслями он пытался слегка снизить градус медленно растущего напряжения.
Огонек сигареты был единственным источником света, и оглядывая ту темную часть Академии, которая была видна с этого ракурса, Тери вспомнил, как еще на Трензаате хотел пробраться в свой университет среди ночи, чтобы стащить оттуда во временное пользование несколько книг из архива.
Сейчас дело было еще более опасным и непредсказуемым, и запоздало, будучи укутанным ночным отсутствием света одеялом, Юпитер подумал, что в какие-то моменты стал действовать слишком опрометчиво и не рационально, словно не страшась последствий.

И правда, как можно бояться последствий, если твоя жизнь поделилась на "до" и "после", обнажая перед твоим взглядом всю незначительность твоей жизни перед лицом торжествующей в бескрайнем космосе смерти?

[Шибито Хирокити]

Белые уши скрылись за дверью, только их и видели. Шестнадцатый пропущенный от брата сброшен в беззвучный режим. Взгляд упёрся в дверь и на долгие минуты затерялся в пространстве. Как кошка, уставившаяся в стену.

– Кажется, у тебя появился серьёзный конкурент, – задумчиво произнесла Шибито, постукивая ногтями по крышке криостата, где сидел замороженный Грёзик. – Он интересен. О, он безусловно и невыносимо – до зуда на кончиках пальцев – интересен, но не только как... образец.

Таких «образцов» у неё была полная академия, экспериментируй – не хочу. Особенно с тех пор, как её допустили к ведению практических занятий, где за закрытыми дверями (в рамках закона, разумеется, но тот, кто не ленится их прочесть, всегда найдёт лазейку) с ними можно творить всё, что душе угодно. Даже тем, у кого души нет по определению. Недаром в иных мирах таких, как она, называют бездушными... Нежити.

«Нежити приходят в мир из мира далекого и дикого, лесного, от которого люди отказались и теперь лишь тоскуют по его свободе и силе. В лесу нежити подчинены вечному круговороту жизни и не имеют индивидуального сознания. Лишь приходя в мир людей со своей миссией, они просыпаются и ощущают жизнь. Потому нежити стремятся как можно дольше оставаться с людьми. У них есть поверье, что среди людей может найтись тот, чья любовь сотворит чудо и сделает нежить живым человеком.

...Нежити – лишь слуги всеобщей закономерности. Их роль – определить, жить человеку или умереть».

Мятая, слегка пожелтевшая книжная страница, вложенная меж идеальных, чисто белых и аккуратно набранных листов статьи о трупах, как ещё одна причудливая закладка наподобие той карты. Но в данном случае карта нужна иная. А лучше даже не карта.

– Скальпель, – бормочет взволнованным фанатичным шёпотом. – Я нашла скальпель. Скальпель, которым можно вскрыть самое себя.

И не сводит глаз с двери.

К южной стороне корпуса неторопливо рысила белая собака породы акита-ину. Приблизившись к хаари, она склонила голову набок – на ошейнике зазвенели знакомые брелоки-подвески: пушистик с телефона и пластиковая собачка с ручки – взмахнула пушистым хвостом, развернулась и побежала в противоположную от Академии сторону. Разумеется, внутри самого престижного образовательного учреждения империи, где-то в пропитанных формалином комнатах тоже имелись подходящие материалы, трупы в цельном и разобранном виде в качестве учебного пособия, но их было безбожно мало, и выжимать там уже было в общем-то нечего.

Тёмными неосвещёнными переулками – именно по этой причине Хирокити выбрала такое место встречи – они продвигались вдоль теневой части Ториса, где за помпезными белокаменными стенами и сверкающими шпилями крылось всё то, чему по роду и характеру положено скрываться. Крылись те, о чьём исчезновении никто не вспомнит а равно не узнает. И мятыми обёртками, мокрыми картонками, кусками заградительной ленты под лапами путались обрывки прошлых жизней. Когда-то и она была одной из.

Собака остановилась у высокой сплошной стены, которую вишенкой на торте венчала колючая проволока. Старательно принюхавшись и поведя ушами, она мазнула беглым взглядом по своему спутнику, сбросила со спины рюкзак, который до сих пор скрывали чары невидимости, и прямо на чужих глазах, ни капли не смущаясь, начала превращаться в уже знакомую Юпитеру и – совершенно нагую – девушку.

– Расовые издержки, – очаровательно улыбнулось юное, цветущее на вид создание, оперативно вынимая из рюкзака одежду и тут же натягивая её на себя. Краем глаза она продолжала внимательно следить за окружающей обстановкой и реакцией коллеги, но к последнему он уже мог бы привыкнуть. – Собакой пробираться в такие места надёжней, никто внимания не обратит. Плюс отличные нюх и слух. Именно поэтому нам по пути никто не встретился.

Она поправила ошейник, сжавшийся до аккуратного чокера, и одёрнула складки своего нового облачения: чёрный кожаный топ, короткая пышная юбка кроваво-алого цвета и рваные гольфы по колено. Венчали наряд два ребячливых высоких хвостика, наполовину обесцвеченная чёлка и кроссовки на трёхсантиметровой платформе. Очки на сей раз заменили цветные линзы – глаза казались обманчиво голубыми.

– Вы не местный, вам терять нечего, – опережая вопросы, проговорила девушка и принялась копаться в рюкзаке, присев на корточки, надевая на руки браслеты и цепи. – Если поймают на взломе с ограблением трупов на эмоции, отделаетесь штрафом и лёгким испугом. А мне до пенсии припоминать будут. Пусть уж лучше примут за легкомысленную студентку в погоне за острыми ощущениями.

На асфальт опустился небольшой термоконтейнер, в котором вместе с хладоэлементами ютился ещё не пришедший в себя после заморозки Грёзик и два водяных пистолета. «Оружие» очевидно было прямиком из детского магазина, характерной яркой жёлто-красно-зелёной расцветки, с наспех нарисованными рунами холода на резервуаре для жидкости. Один пистолет Шибито вручила Юпитеру со словами: «Жидкий азот. В случае угрозы стрелять по цели на поражение», другой воткнула себе за пояс юбки.

– Минутка экскурсии, – означила она, убирая контейнер обратно и закидывая на плечи рюкзак. Тонкая женская ручка изящным жестом обвела окрестности. – По правую сторону – вон там, на отдалении, откуда светят прожекторы – вы можете увидеть исправительную колонию. Прямо перед нами, за стеной – психоневрологический диспансер. За нами туберкулёзное отделение. Ну а нам налево. В морг. Как вы уже могли догадаться, образцы из ближайших мест туда поступают весьма и весьма презанятные. И... ах да, чуть не забыла.

Девушка вытащила из бокового кармана рюкзака термос и протянула своему спутнику.

– Ромашка. Для успокоения. Там ничего такого, не переживайте, помимо ромашки ещё немного лёгких седативных трав и не более. Для надёжности, учитывая особенности нашего, хм, эксперимента. Я предпочитаю обходиться без магии, ну или по минимуму, во время проведения полевых испытаний с заранее неизвестным результатом, поскольку телэргия может вносить серьёзные погрешности и даже обернуться против нас самих, когда сила, управляющая ей, выходит из-под контроля. А она выйдет, – добавила девушка много тише. – Это я вам и без расчётов гарантирую.

Не угроза, просто констатация. Как чудовищный всплеск адреналина при прыжке с тарзанки с самого высокого в мире здания – подобное было неизбежно.

Ключи от морга у неё, разумеется, имелись.

Открыв несколько дверей и беспрепятственно (в самом деле, кому нужно стеречь мертвецов?) пройдя пустыми коридорами, Хирокити указала на два соседствующих помещения, меж которых ютился небольшой кабинет.

– Здесь свежак. Справа отделение патологоанатомической экспертизы – трупы, полученные в результате ненасильственной смерти, слева – судебно-медицинской, криминал. Посередине картотека, общая. Моргу, кажется, лет столько же, сколько экспонатам палеонтологического музея, а сотрудникам – и того больше, все данные до сих пор хранят в бумажном виде. Придётся покопаться. По четыре холодильные установки на отделение, по пятнадцать мест в каждой, итого на нас двоих сто двадцать покойников при условии, что все места заняты. Но с этим обычно проблем нет.

Мило улыбнувшись, девушка прокрутила на пальце связку ключей, отперла кабинет и первой вошла в него, подсвечивая книжные шкафы с рядами папок фонариком. Юпитера она потянула за собой за рукав, ухватив за самый край, чтобы не коснуться ненароком.

– В качестве отправной точки и этакой «контрольной группы» предлагаю найти самые «безопасные» на эмоции образцы. Одного-двух будет достаточно, – в процессе объяснений Шибито не переставала улыбаться и нежно щебетать, будто по инерции играя образ очаровательной школьницы, однако тон её в разрез с образом был сугубо деловым, а движения и взгляд максимально прицельными и отточенными. – Сперва я подумывала о какой-нибудь старушке – божьем одуванчике, ушедшей своей смертью, но кто знает, какие там могли скопиться скелеты в шкафах за столько-то лет очень вероятно наполненной жизни. Поэтому результативней будет взять ребёнка, чем младше – тем лучше. Младенцы и вовсе не осознают происходящее, но они здесь попадаются крайне редко. Дети, разумеется, «своей смертью» не умирают, и это тоже накладывает отпечаток, однако есть шанс наткнуться на тяжело больного и уже смирившегося или скончавшегося внезапно – так, что даже понять ничего не успел. Подойдёт смерть во сне.

Девушка скользнула аккуратно подстриженным ногтем по цветастым корешкам и сбросила рюкзак в ближайший угол. Голос на какую-то секунду или две как будто стал мечтательным, почти мурчал:

– Самоубийц, маньяков и прочие случаи, которые покажутся вам до крайности любопытными – а я не сомневаюсь в вашем вкусе, откладывайте в сторону. Их мы рассмотрим в обязательном порядке, но – после. Времени у нас шесть часов, так что можем не спешить. Свет не включайте – будет видно с улицы. Посидим в уютном полумраке фонарей, попьём ромашку в окружении мертвецов... – Хирокити легко опустилась в офисное кресло, провернулась на нём вокруг себя и ослепительно улыбнулась, демонстрируя белые зубки: – Р-романтика!

Глубокий вдох спёртого подмороженного воздуха, наполненного специфическими сладковатыми ароматами. Пристальный немигающий взгляд на хаари, в его бездонные рыжие глаза – в омут, в котором совершенно точно кто-то водится и кого так хотелось, желалось извлечь наружу. И азартный молчаливый поиск загоревшейся после встречи с ней искры, так легкомысленно (или наоборот обдуманно?) обещанного им «с удовольствием».

– Так... какие у вас были ко мне вопросы?

[Юпитер Тома]

Акита-ину с пушистым хвостом белым облаком подплыла к Юпитеру, и теперь белоснежного цвета, словно испускающего слабое сияние, в сгустившейся тьме Ториса стало чуть больше.
Без слов поняв, что от него требуется — стоило только взглянуть на брелоки на ошейнике, чтобы определить, кто перед ним и уловить знакомую ауру, Юпитер молча последовал за своим проводником в мир мертвых, закуривая на ходу второй раз, и огонек сигареты отличал его от тех путников, которые садились в лодку к Харону.

Хоть сейчас Торис оказался окутан таким же леденящим мраком, как и Стикс, путешествие в компании молчаливого лодочника всегда совершалось в непроглядной темноте.

А еще — у Юпитера не было с собой монеты, но было отчетливое понимание, что свою цену он еще заплатит.

Контрасты играли новыми гранями — от костяной наготы Хирокити, представшей перед ним в те минуты в кабинете, до поразительной иллюзии непосредственности и некой девочковой наивности, и сейчас — казалось бы, концентрат нежности в виде совсем не вызывающей страх собачки необычной породы среди незнакомых Юпитеру улиц Ториса, очертания которых смутно проглядывали сквозь ночную пелену, словно не хотя, чтобы их разглядели до конца.

Ему было не привыкать слоняться по темным переулкам — часть его жизни прошла таким образом, что чаще всего ему приходилось передвигаться именно такими способами. Но то были знакомые переулки, в которых точно знаешь, куда свернуть, чтобы не выдать свои белые уши, так заметные в темноте. То была привычная темнота, определяющей глубиной которой являлся ты сам.

Темнота Ториса в компании Хирокити — иного рода, более пугающая, но имеющая свою глубину, накрадывающуюся на твою, создавая эффект моментального погружения в нечто.

Контрасты, между тем, казалось бы, имели совершенные и четкие границы, и затягиваясь глубже, Тери думал о том, что будет, если эти границы перемешать — во что может трансформироваться смерть?

А смерть, тем временем, будучи все еще прикрытой личиной акита-ину, остановилась около забора с колючей проволокой, и принюхавшись — никак убедившись, что место то самое, скинула со спины рюкзак, который до сих пор не был виден, и начала трансформироваться.

— Понимаю, — "расовые издержки, значит?", и Юпитер, скользнув быстрым взглядом по телу Хирокити, и отмечая, насколько интересно выглядит человеческое тело — гладкое и без шерсти, отворачивается в сторону, так вовремя докурив и испытав необходимость выбросить окурок. Он знает, что правила приличия диктуют необходимость отвернуться в таких случаях.

А еще он знает, что ее слова, обнажающие куда большее, интересуют его гораздо сильнее.

И все же, повернувшись, он не смог сдержаться, и его брови поползли куда-то вверх, выражая искреннее удивление.
— Я так понимаю, это какой-то особый дресс-код для морга у легкомысленных студенток? Крайне любопытно, — и оглядывая браслеты на тонких запястьях, добавил с усмешкой, — И я бы не сказал, что прям таки нечего терять. Все же я рассчитываю еще не раз получить приглашение от Академии побыть лектором. Вряд ли столь тесные контакты с трупами положительно скажутся на моей репутации. Но это то, о чем я подумал заранее, и как видите, все равно пришел.

Прийти то пришел, да вот только Хирокити крупными яркими мазками по ночной черноте наносила новые переменные, и сейчас, принимая из ее рук разноцветный водяной пистолет с азотом, он был уже не настолько уверен, что в случае обнаружения охраной или еще какими органами правопорядка, отделается только лишь штрафом.

Некто, похожий на антропоморфного зайца, с детским пистолетом около морга в сопровождении пестро разодетой девушки-подростка. Звучит как сноска под новостным заголовком в разделе происшествий на первой полосе. Представленная в голове нелепость, сопровождаемая тихой усмешкой, услужливо вытащила из памяти обрывки воспоминаний, когда Тери в период активного студенчества первый раз совершил свою вылазку в один из условно закрытых городов на Тиамуте, чтобы найти обладателя одного из случайно оказавшихся у него артефактов. Он тогда был в маске, имитирующей уши катци, а свои родные торчащие белые приходилось прятать под капюшоном. Мало того, что в маске, так еще и в рюкзаке были расфасованы амулеты-побрякушки, которые как ни заматывай, все равно где-то хоть раз да звякнули.

Обладателя артефакта, к слову, он тогда нашел, и это стало переломным моментом в его жизни, потому-что находка повлекла за собой череду судьбоносных знакомств, после которых он уже не мог всецело принадлежать душой только лишь своей планете.

Хирокити, тем временем, словно опытный экскурсовод, рассказала о всех местных достопримечательностях, которые, прекрасно соседствуя друг с другом, создавали некий идеальный квадрат со всепоглощающей тьмой, окунаться в которую не пришло бы в голову ни одному осторожному существу с развитым инстинктом самосохранения.
— Что же за субъекты находятся в психоневрологическом диспансере, раз их приходится огораживать от мира столь высокой стеной да еще и с проволокой? Безопасность практически как в колонии напротив, — поразмыслил он вслух, прикидывая, куда бы тоже приткнуть пистолет, как это сделала Хирокити, но повертев его в руках, просто сунул подмышку, надеясь, что будет достаточно осторожным и не заморозит сам себя.

Принятый из ее рук термос пришлось оставить просто в руках. И в мыслях не имея желания сомневаться в словах доктора, или как либо подшучивать, он кивнул:
— По поводу ромашки я не переживаю. Более того, думаю, что это хорошая идея, пусть даже я и не представляю до конца, с чем мы столкнемся, — невысказанными словами в воздухе осталось напоминание о том, сколько эмоций он испытал от прикосновения Грёзика, — Скажу даже больше. Я уверен, что Вы не стали бы меня усыплять, — он старался в этот момент не смотреть на Хирокити, пока она открывала двери морга, одну за другой, и сосредотачиваясь на скрежете дверных замков, переходя практически на шепот  — так, чтобы можно было подумать, что он это говорит сам себе, — Вам ведь интереснее наблюдать за мной, когда я в сознании.

А мне гораздо удобнее наблюдать за Вами, когда Ваш взгляд обращен на меня.
Рекурсивный взгляд внутрь, туда — где "я" может смешаться с "мы".

И включив небольшой фонарик, он, словно огоньком эха, подсвечивал все те участки, на которые указывала Хирокити, идя по коридору.
— Не имею ничего против бумажных документов, хоть это и жутко устарело. В этом есть некое очарование старины, — он последовал вслед за доктором, ведомый ее рукой, с благодарностью — которая уйдет в молоко, принимая тот факт, что сейчас Хирокити решила избежать прямого контакта.

Нарочно ли? Или это было не-сделано интуитивно?

Знать бы, что она почувствовала.

[/i]

— Бумажный архив, это, по сути, тоже что-то почти мертвое, еще чуть-чуть и ветошь, грозящаяся разлететься в пыль, — задумчиво протянул он, потянувшись рукой к одному из закрытых книжных шкафов с четким намерением его открыть, — Бумага разлетается в пыль точно так же, как от трупа остается один лишь пепел после кремации. Это место можно сравнить с Чистилищем или Междумирьем, только для физической оболочки. А пламени крематория без разницы, что сжигать.

— "Безопасные" могут быть интересны в качестве своеобразных точек отсчета, — он слушал Хирокити, одновременно досадуя, что выбрал именно закрытый шкаф, а не одну из тех полок, около которых только что находилась доктор, — Как Вы уже верно сказали, младенцы не осознают ни жизнь ни смерть, и все, что они должны почувствовать — иную форму существования и последующее небытие. У старушек же наоборот, они прекрасно осознают, что должны умереть, и чаще всего — готовятся к свиданию со смертью со всей тщательностью. Поэтому, пусть вне контекста их изучение может быть несколько скучным, но...— он повернулся корпусом к доктору и одновременно попытался бесшумно открыть дверцу шкафа.

Старое дерево, обрамляющее стекло, сквозь которое видны очертания книг на полках, предательски скрипит в подслушивающей разговоры тишине, и Юпитер морщится, старается шуметь меньше, но дерево отзывается на каждый шорох, и чем плавнее совершается движение, тем истеричнее скрипят петли. Он замирает на минуту, чтобы продолжить ответ:
— Маньяки и самоубийцы не будут столь интересны без отправных точек — на начале и конце отрезка, для того чтобы сравнивать, как меняется интенсивность переживаний и страх осознавания, а также принятия или непринятия смерти. В моем представлении могло бы получиться что-то вроде математического графика функции, где экстремум может представлять особый интерес...но жизнь сложнее математики, и я буду приятно удивлен, если полученные результаты в корне будут не соответствовать моим ожиданиям, — он наклоняет голову и улыбается, а фонари с улицы освещают только одну половину его лица, оставляя другую часть в затемнении.

Не отдавая себе отчет и сверяясь с ощущениями на уровне древних инстинктов, он так до конца сам и не понял, а от того даже и подумать бы не мог яркой, честной мыслью, что ему, казалось, бы, такому ослепительно белоснежному существу, наиболее комфортно будет именно
в темноте.

Он, наконец-то, аккуратно достает одну из книг, и смахивая пыль с корешка, светит фонариком на название и прочитав про себя тиснение букв на еле различимом во мраке синем цвете старой бумаги, тихими шагами подходит к столу, за которым расположилась Хирокити, и положив книгу на столешницу, водружает рядом термос.
При упоминании  "романтики" его рука соскальзывает с крышки термоса,  и он, совершая небольшое усилие, откручивает ее со второй попытки. Это снова напоминает об обманчивой хрупкости доктора, которая сейчас улыбалась так, словно они пришли на киносеанс, а не в морг.

В оглушающей темноте холодного помещения, пропитанного старостью, пылью и сладковатыми отголосками миллионов умерших душ — как бумажных так и нет, невероятно громко слышится, как Юпитер наливает травяную смесь в большую крышку от термоса, стараясь не промахнуться в полутьме, но глаза, к счастью, и правда уже привыкли, и даже можно выключить фонарик.
Делает несколько больших глотков, словно не желая терять лишнее время — именно чаепитий для него на сегодня достаточно, и он чувствует желание что-то делать чуть ли не до искр из пальцев.
— Вопросы, говорите? — он пристально смотрит на Хирокити, и поставив крышку на стол, подходит ближе к креслу, на котором сидит живое воплощение смерти, опирается одной рукой на столешницу, слегка царапая поверхность когтями — когда он волнуется, это происходит неосознанно, и быстрым движением другой руки разворачивает книгу на столе, двигает ближе к девушке, и зачитывает название вслух:

— Философский трактат. Жизнь как ретроспектива смерти. Сравнение гуманистического и экзистенциального подходов в проблематике.

После этого он выпрямляется, и делая вдох, аккуратно подбирает слова. Момент. Импульс.

— Вопросы? Да, у Вы правы, у меня их достаточно, и на какие-то из них я получу ответ, даже не озвучивая их вслух, — он смотрит ей в глаза ответным немигающим взглядом, ведет когтистой рукой по столешнице к краю, оставляя еле заметные полосы и когда рука соскальзывает, он протягивает ее в приглашающем жесте.

Это вопрос, для формулировки которого ему потребовался тяжелый, вязкий сон в течение этого дня. Сон, полный беспокойного забытия, поиска и узнавания. Фрагментарный, дробящийся на рваные раны, которые невозможно было заштопать в отсутствие медицинских ниток.
Молчаливый вопрос, ответом на который будет служить россыпь болезненных ощущений.

Ты сама обнажила эти раны, но не дала возможности вскрыть их до конца и пустить кровь. Тебе придется исправить это, доктор Хирокити, возможно, даже не узнав об этом.

Помня о рекурсивном взгляде, он не до конца уверен, что эхо некоторых эмоций принадлежит именно ему, а не ей.

Отзвук эха. Отпечаток отражения.
Идеальная, замкнутая на себе система в окружении мертвецов.

И ему нужно знать, что испытывали живые существа в момент неожиданной, неотвратимой смерти.

[/i]

— Давайте совершим небольшое путешествие в прошлое, — голос его становится глуше, словно воспоминания давят на голосовые связки, — Я надеюсь, что эта возможность компенсирует мне с лихвой несколько моих, скажем так, взаимоисключающих друг друга желаний.

[Шибито Хирокити]

«Медицинские нитки – нам ни к чему.
Мы вскроем все раны. Мы вскроем – тьму».

Взгляд невидимой змеёй скользит вслед за движениями когтистых пальцев, огибая острые углы холодных поверхностей. Тело напряжено. Губа закушена слегка выдающимся клыком в предвкушении. «Очарование старины? Пыль и пепел? Пламени крематория? Да вы романтик, мсье. Поэтизировать смерть в её уродстве не менее безрассудно и смело, чем дважды остаться со мной наедине в закрытой комнате без свидетелей. Одним трупом меньше, одним больше... Ну кто, в самом деле, заметит? Кто».

Он бы заметил. Она видит это: в отблесках плещущихся адским пламенем глаз – о, она знала особенно едкий привкус его искр, разъедающих не тело – хуже, самые глубины естества и смысла; в делано отрешённом виде, будто не здесь, не сейчас, никогда, но воздух звенит всякий раз, когда ледяные острия их взглядов пересекаются. «Играешь, играешь, играешь со мной». Хочется хохотать гиеной: сто двадцать покойников, как по щелчку, и он попался, пойман, пропал. И хочется – поддастся, припасть на передние лапы, призывно махнуть хвостом и кинуться вслед брошенной игрушке так ретиво, чтобы язык развевался, и свистело в ушах. Ещё ни у кого не хватило совершенного в своей продуманности сумасбродства заигрывать с ней – такой.

«Как глубоко ты рискнёшь копнуть. Как глубока – моя собственная бездна?»

Она смотрит – на протянутую руку. Смотрит издевательски долго, находя усладу отмщения даже в такой мелочи: «Помучайся, как мучаешь меня». Улыбается всё шире. Глядит исподлобья, словно собрат-волк перед атакой. И – вкладывает тонкие пальцы в раскрытую ладонь невероятно бережно и мягко, почти неощутимо, нарочно задевая самые кончики шерстинок.

– Вы не могли найти более подходящего момента, чтобы проявить всё своё джентльменское очарование.

Поднимается подобно надвигающимся с горизонта тучам – нечеловечески плавно и неспешно. Каждое движение идеально отточено, отмерено. Каждый вдох – один сантиметр сближения. Пусть суматошные псы считают секунды, она знает истинную цену своему времени. Цену, которую платит каждую ночь, чтобы ещё на день оттянуть то, что её коллега так поэтично назвал «останется лишь пепел».

– Это не сарказм. Я в восхищении.

Завершающий штрих портрета – опущенное в иллюзорной покорности лицо, растворившаяся миражом улыбка и кроткий взмах длинными ресницами. Ни следа от былой неловкости, дурашливости и мультяшной прелести. Пусть так. В эту ночь, в этот миг она – леди.

Очередная маска? Роль? Глубинное устремление? «Скажешь, где настоящая я? Мне и самой до смерти любопытно». Ловит взгляд и, душа в зародыше непривычное чувство неловкости, поворачивает голову, открывая взору окольцованную чокером шею, тянется свободной рукой за телефоном. Без брелока он выглядит даже более обнажённым, чем она – без одежды.

– Пригласите даму на танец, – голос тихий и вместе с тем пугающий в своей звенящей отчётливости. – И это не вопрос.

Ноготки коротко стучат по экрану и оставляют гаджет на краю стола. Негромкая мелодия из динамиков подхватывает последние отзвуки её слов. Шаг. Шаг. Вдох. Повисшая было безжизненной тряпицей вдоль тела рука точно выверенным броском вцепляется в рукав, который ранее сама же так аккуратно увлекала за собой. Пальцы стискивают незащищённое браслетами запястье, смыкаются кольцом наручников и целенаправленно ведут к её талии. Одновременно деликатно опирается на предложенную ей прежде длань второй рукой, нарочно изображая женственную слабость. «О, я и в самом деле слаба!»

Выдох. Отпустить запястье. Скользнуть вдоль разветвления сосудов и оттолкнуться на выступах костяшек. Вновь притронуться к рукаву – уже много выше. Пройтись цепочкой «следов» вдоль плеча и элегантно опереться на него тоже. Ах, как не хватает перчаток выше локтя, жемчужного ожерелья и платья в пол! Шаг. Шаг. Вдох. Запах в такой близости дурманит. Для существа о двух ногах у неё слишком чувствительное обоняние. Слишком... ранимое. «Слаба – тобой». Выдох.

Их передвижения в замкнутом пространстве скупы и осторожны, будто на школьной дискотеке. Тихи – будто за дверью спят родители. «Не шуми. Они слышат. Они очень... очень любят подслушивать». Она ведёт, позволяя себя вести.

Вдох.

Случайный (ни за что!) и неловкий (ни в коем разе) шаг назад задевает рюкзак. Платформа цепляет защёлку на термоконтейнере. «Смотри на меня. Не смей отвлекаться. Ни на миг. Ни на секунду. Ни на...» Шаг. Шаг. Выдох. С судорожным вдохом ловит пронизывающее до первобытных мурашек ощущение касания холодных щупалец. Вверх по голени, вдоль обратной стороны колена... Когда некроморф присасывается к её голой спине под вызывающей одеждой, она нарочно не сдерживает улыбки.

«Начнём».

Закрывает глаза. На вдохе комнату волной оглушительной тишины захлёстывает мрак. В таком чрезвычайно тяжело, пусть и можно – а оттого мучительно больно – дышать. Мгновение. Другое. Пальцы вцепляются в ладонь и плечо всё так же отчётливо. И густую тьму, наконец, пронизывают ярко-рыжие искры отражением вспыхнувших глаз напротив – она чувствует его взгляд даже на своей мёртвой коже. Крошечные огоньки разлетаются острозаточенными иглами, оставляя длинными нитями сверкающий след, и за её спиной ткут узор.

Люди. Нет. То, что когда-то было ими. Изувеченные тела. Человеческое месиво. Разорванные глотки, вскрытые черепа и грудные клетки, вспоротые животы и развешанные серпантином кишки. Мужчины и женщины. Отцы и матери. Возлюбленные и – неживые.

«Смотри. Смотри. Не отворачивайся. Не смей. Это всё – я. Это моих рук дело. Моих когтей и зубов».

Чуть ведёт головой в сторону, не открывая глаз. Молчаливо указывает подбородком на самый тёмный угол комнаты, где мрак клубится, как нечто намного более живое и ощутимое, чем любой из живущих, многократного свивается змеёй в воронку и изрыгает самое себя. Там, под ним, прячется ребёнок. Напуганный до безумия мальчишка с оторванной рукой и ногой, с выжранным глазом и раздробленной челюстью. Багровый поток мерно заливает живот, в крови тонут колени – одно из уже не принадлежит ему.

Шибито – улыбается, почти в точности копируя гримасу боли. Шепчет, как проклятая:

– Я оставила, оставила, оставила его. Сохранила его бесценную жизнь. Зачем? Зачем! Чтобы что?! Я обрекла его...

Сумбурное словоизлияние прерывает внезапный перелив телефонного уведомления. Тьма надрывается, трещит по швам и ниспадает на пол тлеющими лохмотьями, оставляя вместо жутких образов ничтожные горстки пепла. Мгновенно придя в себя, девушка резко выхватила пистолет и выстрелила себе в голову.

Бледно-бирюзовое, слегка подмороженное азотом тельце неуклюже шлёпнулось в подставленные ладони, наконец-то выпустившие из плена предыдущую жертву. Не говоря ни слова, Хирокити убрала Yume-228 обратно в термоконтейнер, вернулась в два шага к столу и отрешённо уставилась на экран телефона.

Ну конечно. Кто бы ещё стал в такое время писать.

«Кити».

«Кити».

«Кити».

«Детка, ты только погляди! Листал прошлогодние фотки и наткнулся на это чудо. Вспомнил, что ты любишь чёрно-белое всё, ну и вот. Скажи же милый?»

Под фото чёрно-белого кота на фоне ярко-красной куртки («Хм? У него такой точно не было») и объявления о пропаже этого самого кота в чёрной когтистой лапе «Прямо как ты» звучит настолько громко и невысказано, что кажется, будто это не его мысли, а её. Хотя кто знает. Да и какая, к хтонам, разница, если эта псина пишет ей исключительно по пьяни и имеет уникальную в своём роде абилку на следующее утро начисто всё забывать.

«Удалить для всех?»

Да.

Нет.

Удалит чуть позже.

У неё вся ночь впереди. Котик и впрямь миленький. Так и бросив телефон на столе открытой концовкой, девушка развернулась к хаари спиной, обхватила себя за плечи – вдох-выдох, чтобы склеить все раскуроченные её монстрами осколки обратно – и схватила первое попавшееся досье.

– Джекпот! – неуместно радостно провозгласила она, бегло пролистав страницы. Голос подрагивает перетянутыми проводами, ну и пусть. Она придёт в норму даже быстрее, чем её детище Грёзик. – Вы недоумевали из-за колючей проволоки. О, поверьте, это меньшая из необходимых мер! Что если, скажем, в одной из тех уютных, обитых войлоком комнаток ютится какая-нибудь... хтонь?

Смотрит в пол-оборота, затем разворачивается всем телом, поправляя стекающую на ключицу, выбившуюся из левого хвоста прядь. Лицо возвращает себе прежнюю лукавость, отсвечивая задорным блеском голубых линз, тон становится всё более бархатистым.

– Или самый что ни на есть настоящий, предположим, хтоник? И у этого хтоника, представьте себе, диссоциация личности! Разве не забавно? По мне, так вполне. Одна из личностей – добрый инфантильный паренёк, который в жизни мухи не обидит. Ну а вторая... чудовище? Монстр? Хотя что в данном случае считать монстром, хм. Но оставим философские изыскания на потом, сейчас нас больше интересует причина смерти. А умер он, на минуточку, вполне себе мирно и покойно – задохнулся во сне. Помогли? Сам помог себе? Мы можем это выяснить. А вот какая из его личностей нам выпадет – девственно чистый «контрольный образец» или, скажем так, нечто иное – будет как игра в рулетку. Ту самую рулетку.

«Что же ты молчишь, мой милый?
Твой ход».

[Юпитер Тома]

Если бы у него были острые клыки — он бы укусил,
но это девственно беззубая смелость перед наготой смертельного очарования, в капкан которого он угодил.

Он смотрит, как улыбка расползается по ее лицу, начав смазывать выражение девчачьего дурашества — словно в фоторедакторе кто-то провел большой кистью и стер первый слой изображения, а закушенная губа оголяет клык так же, как оголяется слой второй, тот, про который его предупреждал Мериаль в сегодняшнем разговоре по телефону, так наивно предполагая,

будто он до сих пор не понял.

Его рука замирает в воздухе, будучи протянутой для нее, и Хирокити смотрит на нее так, что он практически может ощутить, как с этой руки по локоть сползает кожа, оголяя мышцы, беззащитные и дрожащие от напряжения нервы, сплетения сосудов и вен.
На очередном вдохе — полном безумного напряжения, мелькает мысль, что если она таки не возьмет эту руку, ему ничего и не останется, как самолично разорвать свою кисть, оголив ее до самых костей.

Это будет просто еще один способ. Когда он согласился поучаствовать в ее эксперименте, он добровольно подписал не только отказ от претензий, но и отказ от владения собой в полной мере.

А вот кто будет управлять — доктор Хирокити или нечто иное, это было написано в негласном договоре столь мелким и замысловатым шрифтом, что прочитать было невозможно. Оставалось только угадывать и идти

наощупь. Ступая на мягких лапах, аккуратно подбираясь к краю самой глубокой в его понимании бездны, приподнимаясь на носочках и заглядывая в бесконечное, откуда в любой момент может выскочить свора адских гончих и выжечь горящей зубастой пастью нутро души, оставив за собой лишь пепелище.

Who's in the shadows? Who's ready to play?

[/i]
Он чувствует, слышит разгоряченное дыхание за спиной, подталкивающее его, приглашающее поучаствовать в бесконечном падении.

Are we the hunters? Or are we the prey?

[/i]
Хирокити улыбается ему так широко и довольно, что у него невольно пробегает холодок по коже, но вытянутая вперед рука слишком горячая и открытая, чтобы можно было отступать.

There's no surrender, and there's no escape.

[/i]
"Безумец, безумец, безумец" — вторит он себе, усмехаясь в ответ на ее слова про джентльменство, его сердце долбит так громко, что кажется, будто оно сейчас раскурочит в мясо внутренности за грудной клеткой и выскочит наружу через сломанные ребра.

Are we the hunters? Or are we the prey?

[/i]
Прикосновение девичьей руки — пусть и неживой, пронзает тысячей игл все его наспех выстроенные за остаток дня опоры, стена — почти такая же, за которую он хватался в ее кабинете, но уже ментальная, крошится и рассыпается, а он, будучи абсолютно готовым, лишь приподнимает брови, прислушивается к своим ощущениям.
А они восхитительно болезненны, и он восхищается этой болью, к которой пришел сам, сознательно, ничуть не меньше, чем грациозностью той, которая заставила желать этого снова.

Сердце стучит все громче, и она — приближаясь, наверняка слышит его стук, ведь так звучит набат. На ее слова о танце он делает судорожный вдох и сердечный ритм сбивается. Когда она поворачивает голову, оголяя шею, защищенную лишь забавно-вызывающим украшением, так и наталкивающем на мысль об ошейниках, он не может отвести сосредоточенного взгляда и сглатывает, чтобы не сделать ничего безрассудного, хотя в текущей ситуации сложно представить что-то более.

...и он принимает приглашение и падает в бездну.

Звуки музыки оставляют на поглощающей тишине первый хирургический надрез, и когда доктор Хирокити цепко хватает его за рукав и они делают первые шаги в танце, он не может игнорировать ее жесты, и обхватывая ее за талию, прижимает к себе ближе, ловя каждый чужой вдох, смешанный со своим, помноженным на острые, как клинки, ощущения, и говорит тише — голосом ровным, но ставшим уже на октаву ниже:
— В первую очередь, я проявляю не джентльменское очарование, — выпускает острые когти, которые касаются оголенной части талии под кожаным топом, слегка сжимает, не настолько, чтобы причинить боль — но так, чтобы удержать, дать понять, что он держит и делает это нарочно, — Я проявляю то, что внутри Вас. И оно мне отзывается. А знаете, почему?

This is a wild game of survival.

[/i]

Хирокити задаёт темп в танце и поддается его — Юпитера, движениям, и они оба знают, что в этом танце нет ведущих и ведомых — каждый из них думает, что контролирует ситуацию, но на самом деле ими обоими движет более могущественная сила, передвигающая их сейчас сквозь полумрак кабинета, заваленного ветошью чужих жизней, дотрагиваясь обжигающе холодными пальцами до каждого из них. Заставляя дышать и двигаться в унисон.

Do you feel safe?
Out in the light

[/i]

Словно подчиняясь чужому велению, как внешне скупая на эмоции белая пешка, он прочерчивает когтистым пальцем линию вверх по ее позвоночнику — немного выше дозволенного, в тот момент когда она двигается рукой выше к его плечу. Отзеркаливает шаги на сближение и позволяет себе чуть больше, чем она.
— Знаете, доктор Хирокити, у добычи нет клыков, но есть хитрость, благодаря которой они заманивают охотящегося на нее хищника в ловушку, и притворной слабостью своей удерживают много крепче и надежнее, чем если бы... — усталая сухость слога, за которой отлично видно лишь из приличия спрятанное, и то — на самом виду, желание быть пойманным.

"Кто я? О, среди старых страниц, испещренных датами и именами, среди сотен чужих историй, больных, трагичных и бессмысленных, я чувствую себя максимально естественно, доктор."

Так кто же мы оба?

Перебирая в своей ладони хрупкие на первый взгляд пальчики — прикасается последовательно к подушечкам каждого из, начиная с указательного и заканчивая мизинцем, ведет последовательный счет, пока они двигаются в танце, меряя еле слышными шагами пространство — и даже если бы им пришлось танцевать на битом стекле, эти движения оставались бы так же скупы и строги. Но если бы сейчас к их телам присосался некроморф, то пыльная брошенность морга разлетелась бы от последовавшего за этим взрыва.

Or is this the place
Where monsters hide?

[/i]

Юпитер скользит взглядом, прикосновением и дыханием по бледной коже и думает о том, что эти эмоции, их личные эмоции, их собственные, дремлющие демоны могут разорвать их до того, как они начнут считать своих покойников — как овечек перед сном.

Ее одежда слишком откровенна для научного работника, пусть даже это научный работник под прикрытием, и Юпитеру хочется сбросить эту маску, все маски одновременно, чтобы когти скользили по костям, оставляя борозды и на них.

Хочется запечатлеть прикосновения.

— Но прикрытие слишком откровенно, его как будто и нет, — и Юпитер, оказываясь в своем дыхании слишком близко к ее лицу, произносит полушепотом, путаясь, где заканчиваются его мысли, а где начинаются слова, — Может ли оно оказаться как раз таки тем, чем кажется?..

Он смотрит в ее глаза, чувствуя не то просьбу, не то приказ смотреть не отрываясь, и он не отрывается, даже когда ритм их танца слегка сбивается и Хирокити делает то, что должна. Снова выпускает Грёзика, но на этот раз он выбирает жертвой не его, вовсе нет.
Предусмотрительно успев убрать руку с ее талии он перемещает ее на плечо девушки, снова касаясь кожи такой нежной, насколько контрастно это с тем, что ему предстояло увидеть, и Юпитер выжидающе смотрит в глаза Хирокити, до того, как она успевает их закрыть, и выдыхая, констатирует очевидное:
— В этот раз Вы намеренно заинтересовали его собой. Внутри смерти — гораздо больше, чем можно подумать, раз он так живо откликнутся.

"Тебе важно, чтобы я смотрел. Я смотрю. Нет, не так. Я вижу", —он не отводит взгляд, когда мрак за спиной Хирокити начинает сплетаться в кружевное месиво из мертвых людей, обреченных и отчаянных, цепляющихся за жизнь так же, как некроморф цепляется сейчас за ее спину, как доктор хваталась за рукав Юпитера, и как Юпитер — за осыпающуюся стену в кабинете.

Как он сейчас продолжает крепко и уверенно держать за руку виновную в смерти тех, кто бился в агонии за этой маленькой девичьей фигуркой. Музыка успевает закончиться, и под немые вопли призрачных жертв инугами он, собирая рассыпанные осколки своих эмоций, спрашивает, переходя на "ты", но особо не рассчитывая на ответ:
— Ты жалеешь о том, что убила их? Хотя нет, не так. Вряд ли ты будешь жалеть именно об убийствах как таковых, ведь это часть твоей природы. Скорее так — ты жалеешь о том, что ты такая, какая есть?
И ещё тише добавляет:
— Что тебе приходится убивать чтобы...чтобы что?

Финальным аккордом импровизированного театра теней становится зрелище в виде искалеченного до нечеловеческого вида ребёнка, и переводя взгляд с него на Хирокити, он все же застывает в ужасе. Очередная маска — а она ли? — растягивает ее лицо в приступе безумия, и в ее шепоте столько отчаяния и боли, сколько, казалось бы, не может вместить одно хрупкое воплощение смерти.

Чтобы что?
Ребенок уже мертв, и его не спасти.
А её..?

Вопросы продолжают наносить уже не порезы — рваные раны в образовавшейся после завершения песни тишине, и Юпитер, трясет Хирокити за плечи в попытке привести в чувство, но уведомление на телефоне справляется лучше него, и она, резко очнувшись, приходит в себя и самолично выстреливает игрушечным пистолетом с жидким азотом.
Юпитер отпускает руки и резко делает шаг назад, понимая, что за рамками искусственно созданной ими ситуации он не имеет права ее касаться.

Танец оканчивается сумбурно, а вместо взаимных поклонов и слов благодарности — ощущение скомканности и недосказанности, что было парадоксально при том, что перед ним только что буквально вывернули душу наизнанку.

Юпитер прислушивается к своим ощущениям, пока доктор рассматривает в телефоне пришедшее ей сообщение — не задумываясь о том, кто мог писать ей среди ночи и кому она готова была отвечать незамедлительно. Ответила она или нет — он смотреть не стал, намеренно отвернувшись и достав портсигар.
Бегло осмотрев потолки на предмет пожарной сигнализации и обнаружив таки один датчик в углу, быстро мазнул по нему оранжевой вспышкой, временно деактивируя, а после со спасительным облегчением закурил.

Повернулся уже на восклицание Хирокити, со смешанными чувствами отмечая на ее лице привычное выражение смешливости и озорства. Так странно было видеть это после всего того, что случилось, но подавив вздох сожаления, Юпитер жестко обрубил сам себя — "Это рано или поздно случилось бы".

И вторая мысль, в которой досады гораздо больше — "Не успел".

Пока она радостно — пожалуй, он мог бы даже назвать это наигранной радостью, рассказывает про досье хтоника с раздвоением личности, он проходит к окну, и открывает старое деревянное окно, которое, видимо из-за того, что последний раз его открывали хтон знает когда, по-началу не хотело поддаваться, и Юпитеру пришлось дернуть на себя столь резко, что оно с протяжным скрипом чуть не вывалилось из проема. На созданный им шум хаари виновато поднял брови, поняв, что если они и хотели остаться незамеченными и бесшумными, то сейчас этот скрип был слышен даже на улице.
С улицы потянуло ночной прохладой, и Юпитер, оперевшись на подоконник около окна, внимательно посмотрел на Хирокити, и затянувшись, выпустил в окно облачко дыма, медля с ответом так же, как она тянула время, глядя на его протянутую руку.

Но сейчас им двигало вовсе не желание поиграть.

— Диссоциация личности феномен безусловно интересный, — протягивает он спокойным голосом, — Но хтоник конкретно в эту минуту для меня, пока что, второстепенно значим.

Не докурив до конца, высовывается в окно и тушит сигарету прямо о наружный металлический откос подоконника, отталкивается от окна и подходит к девушке ближе:
— Помните, я говорил Вам про ловушку, которую расставляет жертва? Так вот, я не закончил, — он остановился рядом с Хирокити, на расстоянии меньше чем полметра — смотрит на нее, опираясь одной рукой прямо на досье того хтоника, — Не смотря на то, что хищник и жертва словно две стороны одной медали, при общем на двоих желании поймать, цели у них все-таки различаются.

Волнение накатывает как тошнота, при воспоминании о растерзанных и мертвых, "трофеях" инугами, а рука, которой он опирается на стол, внезапно быстро немеет, но он, будучи не в силах двинуться — ведь сам себя пригвоздил к чужому взгляду, продолжает:
— Если у хищника целью является подчинение и контроль, — а быть сожранным тоже про подчинение, то у жертвы по отношению к хищнику — полностью противоположная.

Постукивает пальцами по досье, возвращая чувствительность, и в этот момент, кажется, весь кабинет обращается в слух, и сотни мертвых душ, заключенных в бумаге, жадно впитывают в свои истлевающие страницы то, что он произносит.

— Полностью противоположная цель — освобождение.

"И теперь ответьте мне, доктор Хирокити,
Вы поймали меня, чтобы сожрать, или?.."

[Шибито Хирокити]

Секунда тянулась за секундой подобно стекающим по обнажённым клыкам нитям тёмно-алой жидкости. Ты не видел, не видел, не видел. За маской очаровательного, такого эмоционального – напуганного? упоённого? захлёбывающегося вожделением?.. – лица череп без кожи, неприкрытые мягкими нежными губами отвратительные зубы. Кровь. Кровь отнюдь не на руках. Ты ничего не понял?

Девушка вгляделась в полыхнувшие осенним пожаром глаза напротив с деланным спокойствием, с невидимым ознобом неприкрытой одеждой, взбудораженной чужими касаниями кожей.

– Ты жалеешь...?

– Жалость чужеродна смерти,

– сквозит злой насмешкой в уголках губ, отталкивает равнодушием операционного стола, на котором любое тело – всего лишь тело; живое ли, мёртвое – всё может быть вскрыто, изучено и сшито лигатурным швом, что рот у покойника.

«Вот бы зашить рот тебе себе».

Её трясёт – на кончиках пальцев. Страх? Предвкушение? Снова мимо. Тело хищника, изготовившегося к прыжку. Дрожь напряжённых, стянутых в тугую пружину мышц. Инстинктивная реакция, когда жертва, казалось бы, застыла прямо перед твоим носом, такая наивная, безрассудная, беззащитная. Беззащитная ли?

Аккуратная белоснежная мордашка очутилась так близко, что Хирокити может разглядеть каждую шерстинку поверх розоватого носа. Взгляд напряжённо перебегает с одного глаза на другой, каждым движением вздымая в мёртвой душе всполохи давно отбушевавшего пожара. Обдающий спину сквозняк из открытой форточки лижет крошечные волоски на коже, и девушка всё столь же изнуряюще молчаливо, мучительно медленно тянется рукой к волосам, стягивая с хвостов дурашливые резинки, рассыпает по плечам вспенившийся белой прядью водопад, что прямо на глазах, повинуясь щепотке магии, становится ядовито-фиолетовой. Улыбается. Улыбается томно, лукаво, смешливо. Маскирует улыбкой возбуждение, как локонами – обнажённую ранее шею. Его взгляд, его дрогнувшее горло, каждое прикосновение – она помнила всё. Она припомнит всё. Но позже.

– Жалеешь ли ты о съеденной сегодня конфете?

Мёртвая девушка откидывается назад так фривольно, опуская плечи, выставляя на исключительное обозрение острые ключицы, маленькую, едва прикрытую топом грудь, совершенно плоский живот, будто они на пляже, разглядывает хаари из-под полуопущенных век, слегка наклонив голову, точно зная – не уйдёт, не отстранится, даже взгляд отвести не сумеет. Если и есть сила опасней и надёжнее страха, то это – человеческая глупость. Безрассудство. Самонадеянность. «Тебе гордость не позволит. Ведь ты сам начал эту игру. Сам... насадился на крючок, чтобы... Чтобы поймать – меня?». От тихо звякнувшего металлической застёжкой чокера, когда она наклоняет голову на другой бок, тянется невидимый, но хорошо ощутимый – только им двоим – поводок.

О, она отлично видит, как он играет ей, играет – сам роль жертвы так мастерски, что невозможно оторваться. Ни на миг. Невозможно самой отвести взгляд. Хоть на секунду расслабиться. И ей это нравится – адски. Помнится, «ад» по описаниям Коннора – это то, через что они оба прошли. Что несут в себе семью замками запечатанным, могильной землёй трёхметровым слоем присыпанным по сей день. И что эти рыжие глаза так легко и играючи только что вскрыли в ней.

– Употреблять пищу – совершенно нормально в природе живых, как в природе инугами, очевидно – убивать людей. Ваши философские, и осмелюсь заметить, ни разу не отвлечённые размышления о сущности отношений «хищник-жертва» звучат весьма любопытно, – скользит почти ощутимым взглядом по его упёршейся в досье руке, – ...и убедительно. Пойманный «на живца» охотник? Ну чем не сюжет детской сказки, где хитрый заяц обвёл зубастую кровожадную тварь вокруг пальца!

Издевается? Блефует? Возможно. Но больше всего – извлекает своё законное удовольствие из каждого произнесённого здесь и сейчас слова. Из каждого сиюминутного ощущения. Из собственных мурашек по коже – и дело совсем не в открытом окне. Из его взгляда и позы – отчаянно оттягивая момент, когда натянутый до предела поводок придётся ослабить. Иначе порвётся. Никто не выдержит такого напряжения. Никто... из живых.

– Жалеет ли хищник о съеденной жертве? Тогда это очень недолго живущий хищник. Его съедят или другие, быть может, даже сородичи, или собственные кошмары. Люди мы или звери, живые или мёртвые, для всех справедлив лишь один закон: убивай или будешь убит. И если жертва была сожрана – это лишь её проблема.  Её вина. Её оплошность. Именно поэтому в природе в экосистеме «хищник-жертва» так актуальна коэволюция: когда оба постоянно растут и совершенствуются во взаимоотношениях друг с другом, стараются превзойти, переиграть друг друга... И чем сильнее и смышлённей оба, тем быстрее они эволюционируют и опасней становятся. Как и... – ухмыляется уже открыто, сверкая темнотой глаз, – мы. Не так ли...

«Юпитер» – одними губами. На выдохе.

– Давай продолжим.

Рывок. Вперёд. И она прижимается к нему всем телом. Что так нагло выставляла напоказ секунду назад. Дышит ему в шею. Прикрывает глаза, ощущая грудью его сердечный ритм. И улыбается – почти умиротворённо.

– Не убегай, – шепчет, чуть приподняв лицо, чтобы донеслось до его длинных ушей. – Я не кусаюсь. – Абсолютная ложь, в одном законченном миге – здесь и сейчас, с ним – ставшая не менее абсолютной правдой. – Не причиню тебе вреда... не в этот час. Просто дай насладиться.

Позволить себе слабость. Ей так нравится – их игра. До сих пор она играла лишь с равными себе – такими же безжалостными и свирепыми тварями. Такими же отбитыми, в глубинах своего отчаяния уже не ведающими страха. Или с теми, кого ломала, даже не успев осознать. Его страх... такой живой, дышащий, бьющийся – настоящий. Как и он сам. И в то же время совершенно недостижимый. Добыча, которую ей не поймать. Да и надо ли? Быть победителем в этой игре означает быть проигравшим. Сломает, сожрёт, сведёт с ума его – останется ни с чем. Нет, всё чего она хочет... жаждет – это упиваться каждым мигом. Утонуть в настоящем. Забыться, как в не берущем её алкоголе, забыть – о кошмарах, что словно опарыши заживо сжирают её, забыть – о том человеке в телефоне за спиной.

Позволить себе слабость. Использовать другого. Пока он сам – позволяет использовать его.

«...прикрытие слишком откровенно, его как будто и нет».

Ты прав.

«Может ли оно оказаться как раз таки тем, чем кажется?..»

Чертовски прав.

«Внутри смерти — гораздо больше, чем можно подумать».

Насколько хорошо ты видишь меня?

«Что тебе приходится убивать чтобы...чтобы что?»

Мне нравится убивать. Я жалею, что не добила – его.

«...хтоник конкретно в эту минуту для меня, пока что, второстепенно значим».

Как и для меня. Но кто на первом месте? Ты?.. Или я?

«Полностью противоположная цель — освобождение».

Так освободи...

меня.

Скользит пальцами, крадётся ноготочками вдоль его руки от самых пальцев на досье, по внутренней чувствительной стороне запястья, локтя, предплечья, повторяя с некоторой задержкой то же и на второй. Как скоро он осознает? Отстранится? Перестал ли действовать ромашковый чай? Как быстро его чувство самосохранения разорвёт внезапно возникшую и кажущуюся неразрывной связь?

Или... продолжит игру?

«Мы можем станцевать – ещё».

«Я могу показать тебе других демонов».

«Или ты мне – своих».

«Мы можем поставить на уши весь морг».

«Что ты предпримешь дальше?»

«Твой ход»