[Кэрри]

Сабаот / Катар / Лето 2020

Хель, Кэрри

Эпизод является игрой в  прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

Нагретые прутья допотопной железной клетки жгут голую кожу, глотку царапает жар. Запахи, от которых раньше рвало, стали привычны. Желанная свобода близка, но лишь при одном условии — выжить, став приманкой в ловле на живца. В противном случае, придется согласиться с тем, что быть сожранным живьем участь хуже рабства.

[Кэрри]

- Аааа, мой любимый мясник, добро пожаловать!
Работорговец в расшитой серебряной нитью чалме, край которой, при необходимости закрывающий лицо, был свободно откинут на плечо, бодро засеменил ножками к очередному клиенту, приглашенному во внутренний двор. Видных клиентов обычно звали в специальные помещения, остальные довольствовались тем, что на витрине. Внутренний двор предназначался лишь для работников. Вон, парочка как раз сидела за столиком у фонтана, потягивая коктейли из трубочек и травя какую-то смешную байку. И даже маленькие зонтики у них в стаканах были. Ну прямо пляжный бар.
В окружении расставленных по периметру архаичных железных клеток, нагревшихся под палящим солнцем до того, что на голой коже оставляли ожоги, быстро превращающиеся в зудящие алые полосы рубцов. Зачарований на старом металле было немало - никто не даст рабу ни сбежать, ни сдохнуть. Охрана и хозяин заглянули во дворик только после полудня, когда резные стены укрыли его прохладной тенью. В клетках легче не стало. Большинство из них пустовало, но гость, кутавшийся к светлую хламиду, сразу уверенно прошел к той, что была ближе всего к фонтану. Так, чтоб изредка долетали брызги, но было невозможно дотянуться рукой. Как и все остальные она была высотой в пол человеческого роста, чтоб раб не мог выпрямиться. Спокойно сидеть, впрочем, тоже - охрана не забывала пользоваться своими крюками на палках.
Опустилась на корточки, слишком близко к решетке. Закутанная в пропыленную ткань женщина, лицо прикрыто, глаза яркие, цепкие и совсем недобрые, скользят по телу и ошейнику с браслетами. Первый - функциональный, дорогой, блокирует и магию и природные метаморфозы, с системой отслеживания. Кандалы по рукам и ногам скорее для психологического воздействия - широкие, чтоб не резать плоть при сопротивлении, но тяжелые, греются и мешают. Не взломает только ленивый, кстати.
- Болезный он у тебя какой-то. После мозгоправа? - рука в перчатке тянется к поясу, снимая с неё фляжку.
- Нет, мой вторую неделю на виселице догнивает. Но тебе в самый раз подойдет - одноразовый, и кормить совсем не нужно. - судя по тому как торговец не пытался набивать цену, участь раба была предрешена.
- Это, возможно, последний раз когда тебе как рабу дают право выбора. - Кэрри протянула пленнику флягу. Речь текла неторопливо.- Ты можешь остаться здесь, пока тебя не перекрутят во что-то полезное и не продадут. Или ты можешь пойти со мной, и попытаться выжить став приманкой на охоте. Не справишься - будешь сожран живьем. Справишься - получишь долю и отправку к цивилизации. Попытаешься сбежать...
Пыльная тряпка, защищавшая от надуваемого с крыш домов песка, падает на плечо. Улыбка широкая, такая чтоб были видны не только передние, человеческие зубы, но и дальние два ряда пилообразных. Чешуя на висках в тени кажется почти черной.
-... сожру сама.
На самом деле это место было ей хорошо знакомо. Даже расположение вплавленных в пол клеток не поменялось. Приходилось бывать и с одной стороны клетки и с другой. Вот эта - у фонтана, самая мерзкая. До сих пор помниться, как под полуденным зноем, в исступлении, пыталась дотянуться рукой хоть до краешка, хотя бы коснуться воды, хотя бы намочить пальцы, приложить к растрескавшимся губам. Как вокруг плеча и на груди кожа раскраснелась и потом слезала хлопьями. Лучшее местечко, чтоб сделать раба послушным, не прилагая для этого усилий.

[icon]https://i.imgur.com/UpugoL4.png[/icon]

[Хель]

У заключения привкус крови из растрескавшихся губ, только и кровь эта, подсохшая, уже не смачивает горло. То и дело уставшее тело заваливается в сторону — то от слабости, то стремясь избежать очередного крюка под ребра, но тогда плечо задевает раскалившийся под солнцем, под безжалостным зноем металлический прут решетки... становится только хуже.

Хель не боец — он и сам это знает, но все равно, каждый раз протягивая пальцы сквозь решетку, силясь дотянуться хоть до капли воды из так близко звенящего фонтана, чувствует себя не просто слабаком — умалишенным. В голове звенит от постоянного напряжения, от ввинчивающейся в затылок жары. И ошейник, и широкие кандалы на руках и ногах под солнцем нагреваются, обжигают — и кажется, будто еще немного, и проклятое солнце попросту испепелит. Лучше бы испепелило — медленная прожарка в тесной клетке похожа на пытку, а не на казнь.

Силы оставляют, и хтоник держится на одном упрямстве, только.. и из него ресурс неважный. Хотелось бы, как в историях про героев и отважных воинов, терпеть молча, сидеть прямо, не шипя то и дело сквозь зубы, когда в тело снова вонзается боль. Не такая уж и значительная — пленника не калечат, но сводящая с ума в своей методичности. Ломающая не тело — волю и разум.

Хель вынужден признать: он почти разбит. Кусает губы, прячет лицо за завесой волос. Несмотря на то, что браслеты достаточно широки, чтобы не ранить, все равно стирает кожу запястий до кровавых ссадин. И продолжает тянуться пальцами к шее, перехваченной широким ошейником, искать у нижнего края его застарелый рубец неподживающей раны. Знакомый. Почти родной шрам — в сравнении со всем остальным.

То и дело мерещится, как кожа рук под узорами иссиня-черных чернил искажается трещинами. Мерещится: вот-вот нахлынет предательская слабость, с кашлем и потерей сознания. Всего лишь мерещится — но первая трещина, будто скол на фарфоре, протягивается от уголка губ до подбородка.

Когда Хель слышит шаркающие шаги, он почти уверен: это тоже мерещится. Но голову он все равно поднимает. У незнакомки отдохнувший вид, женскую фигуру скрадывает пыльная ткань накидки — достаточно свободная, чтобы укрыть от жары. Хель подавляет предательское желание умолять о свободе. Это... слишком. Однажды он умолял о смерти, о жизни же — не опустится.

Чужое предложение заставляет хрипло вздохнуть, глаза ростовщика расширяются от первобытного и ни с чем не сравнимого ужаса: иллюзия выбора безжалостна, как клетка, поставленная в недосягаемости от звенящего фонтана. Хочется застонать, сдаться... невыносимо, почти невозможно заставить себя соображать.

- Подавишься, - выдыхает хтоник едва слышно в ответ на многообещающую угрозу. И на миг прикрывает глаза. Тело ноет от усталости и напряжения, болит каждой выпирающей под кожей костью. Но Хель почти сразу жалеет о сказанном — страшно, вдруг и этот иллюзорный выбор исчезнет.

И страшно — остаться в клетке. Провести в ней мучительные часы... не дни, потмоу что Хель чувствует, что запас сил кончится куда раньше, и тогда он сам не знает, что может произойти. Но страшно — среди узоров чернил на его теле угадают очертания давно поставленной печати, распознают в тщедушном и шатающемся без опоры трости теле хтоника. Ошибку природы. И старый, как собственная память, страх ввинчивается под ребра — закончить грудой мяса на столе в подпольной лаборатории. Или все же лишиться разума и превратиться в монстра, подобного тому, что когда-то стер до нуля личность человека.

Но... страшно и вновь стать целью охоты. Сколько бы ни прошло лет, Хель еще помнит: боль тех самых первых дней впервые осознавшего себя монстра, лес и грохот погони, смех и улюлюканье, словно он — не живое существо, а лишь диковинный зверь, которого ждет не смерть — травля.

Разум последним усилием цепляется за чужие слова. Сожран живьем — за ним будут охотиться не люди. Хищники? Или... он возвращается взглядом к оскалу женской улыбки. Дархаты. Он слышал, что некоторые из них, даже эволюционировав до людей, предпочитали парное мясо. И все же... перспектива стать чьей-то пищей пугает меньше, чем воспоминания о пронзившем плечо копье, о свете фонарей, рассекающих ночной лес. Или даже о спасительном мраке паучьего логова, в которое заползаешь, ища хоть какое-то убежище.

- Согласен, - выдыхает хтоник и опускает голову. У отчаяния привкус железа на языке. Целый мучительный миг хтоник уверен: его ждет смерть, а потом он чувствует знакомый скрежет невидимых когтей под ребрами. В глубине души... он тоже чудовище. Убить его вряд ли будет просто.

[Кэрри]

От рабской попытки огрызнуться хищная улыбка становится только шире. Навевает воспоминания о том, как сама дерзила в этой же клетке, только тогда ещё были силы на выражения покрепче. Тогда пришлось поплатиться несколькими ударами головой об решетку, пока в глазах не потемнело, а рот не наполнился кровью из разбитого носа и прокушенного языка. Работорговец рядом нервно переступает с ноги на ногу. Опасается за товар? Вряд ли, скорее за то, что сделка пройдет не так хорошо, как могла бы. Довольный клиент покупает и аксессуары для нового клиента. Обозлившийся - платит лишь за кусок мяса.
Раб прикрывает глаза, но это не помогает. Страхом воняет так, что спрятать его не выйдет. Особенно от того, кто слишком хорошо понимает его положение, пусть и не способен на сочувствие. Кожа такая бледная, что на опущенных веках видны ниточки венок, путающихся в тенях под глазами. Росчерк словно лопнувшей, или, вернее сказать, треснувшей кожи от уголка губ. Выглядит скверно и вызывает желание не то зашить, прямо на месте, пока не начал расползаться от каждого слова шире, не то наоборот, подцепить когтем противоположный уголок рта, прорезать симметричную дорожку. Нетронутая фляга возвращается на пояс. Женщина молчит, только опирается одной рукой в каменную плитку, чуть подается в сторону, проходясь взглядом по худым ребрам.
Согласился. Куда ему деваться. Все и всегда цепляются за призрачную надежду на хоть какие-то изменения. Сначала выйти из клетки и спрятаться от выжигающего изнутри жара. Простой первый шаг перед тем как найти способ избавиться от браслетов и ошейника. А вот с этим обычно начинаются проблемы. После тесной клетушки где ты ничего не решаешь, нежданная иллюзорная свобода или ошарашивает, или сносит крышу.
Охотница встает, медленно обходя клетку по кругу. Взгляд блуждает по антрацифии, задерживается на шрамах и отметке. Садится на край фонтана, чувствуя как ткань напитывается влагой, стягивает и бросает на пол капюшон. Мелкие брызги на волосах и шее приятно охлаждают и бодрят. Нужно позволить и новому напарничку это испытать.
- Выпускайте.
Один из охранников, залпом допивает свой коктейль, закидывает в рот маленькую клубничку. Второй повинуясь взгляду работорговца скрывается во внутренних помещениях. Первый подходит ближе, опираясь на свой посох-крюк, поддевает кончиком замок, заставляя тот вспыхнуть. Скрип открывающейся клетки приковывает взгляды полудесятка других рабов. Они бы может и звали, и умоляли, но... Просто страшно.
Тут же, не дав рабу опомниться, охранник поддевает кольцо на его ошейнике крюком, рывком выволакивая на волю, почти подвешивая - чтоб касаться земли нужно стоять на цыпочках.
- Давай сюда. - женщина протягивает левую руку, с легкостью перехватывая копье.
И стряхивает хтоника с него как рыбешку с гарпуна, тут же кладя искусственную руку на затылок, перегибает через край фонтана. Приникает всем телом, вдавливая и не давая возможности даже рыпнуться - куда уж измученному рабу тягаться с сытым и отдохнувшим дархатом? Окунает лицом в воду, глубоко, ударяя носом о самое дно, и держит. С таким выражением лица, с каким уставшая мать ждет когда ребенок наконец-то заткнется, полу всерьез раздумывая о том, чтоб придушить его подушкой.
Работорговец вымученно улыбается, охранник смотрит на него с немым вопросом. Обычно им стоило бы вмешаться. Обычно.
- Вещи его все остались?
- Ну, кое-что конечно могло и потеряться, но скоро уже принесут, вместе с ключом. - заискивающая улыбочка получается слишком натянутой.
Кэрри отвлекается от разговора, чтоб вытащить своё приобретение из воды, позволяя вдохнуть, но всё так же держа руку на затылке.
- Этому фонтану вообще-то...
- Больше двухста лет, лучше тебя знаю. Потерпишь.
Окунает второй раз, но теперь держит недолго, даже... нежнее. Слишком тяжело неживой рукой прочувствовать хрупкие кости - не хватало только их сломать. Снова рывком вытаскивает и отпускает, кидает копье обратно охраннику. Остается сидеть рядом. Намокшие рукава оплетают руки, одежду хоть выжимай.
- Чтобы быть сильным мальчиком тебе нужно за ближайшие пару дней много пить, хорошо кушать, много двигаться и хорошо отдыхать. Надеюсь на следующие этапы ты не будешь огрызаться, как на дружеское предложение воды, и мне не придется действовать силой, как сейчас. Мы с тобой теперь просто обязаны стать хорошими друзяшками.
Издевки в голосе хоть отбавляй, но суть верна. Пара дней пути и хтон знает сколько времени охоты. Сблизят так, что и представить себе сложно. Буквально придется жрать из одного котла и срать под одним кустом. Мысли о традиционном ночном побеге вызывают возбуждение, заставляя оживиться. Интересно, каким окажется этот раб? Сообразительным? Доверчивым? Мертвым в первый же день? Так интересно, что хочется подпрыгивать на месте от нетерпения.
Второй охранник приносит вещи и ключ, настроенный на ошейник.
- Одевайся.

[icon]https://i.imgur.com/UpugoL4.png[/icon]

[Хель]

Клетка открывается — с премерзким скрипом несмазываемых петель, с предчувствием угрозы лишь надвигающейся. Хель против воли на миг съеживается, отодвигаясь от дарованной свободы — но в следующий его выволакивают за ошейник, словно нашкодившего щенка. Контраст оглушительный: пьяная свобода во взгляде выкупившей хищницы не стыкуется с миром вокруг, с рабами в клетках, с жаром полыхающего в зените солнца. Собственное тело — неправильное, непослушное, опасно изгибается, с трудом удерживаясь на цыпочках, стопы подгибаются, словно ломающиеся палки.

Хель задыхается, хватает ртом воздух, оглядывается с безумием контуженного в висок, но не успевает привыкнуть, когда его стряхивают с крюка, чуть ли не сбрасывают вместе с ошейником в подставленные руки. У дархатки они сильные, уверенные — как у того, кто давно в ладу со своим телом и знает, как выжать из него все и как после вознаградить за труды. Эти руки напоминают другие, знакомые раньше — в движениях чудится нечто неумолимое, почти палаческое. Пророчество тела, ожидающего подвоха, сбывается, когда хтоника силой окунают в фонтан.

Вода, к которой так стремился и о которой мечтал, мгновенно становится пыткой. Хель — не боец, но все равно стыдно, потому что он руки подводят, подводит тело, собственные легкие и горло. Вода заливается в нос, обжигающей прохладой смывает подсохшую коросту с губ и изнутри ноздрей, спустя миг заливается в легкие, душит горло.

Хель напрягает руки, цепляясь за бортик фонтана, силится выбраться, тело вопит о нежелании смерти, хотя разум знает: это еще не смерть, даже не угроза. Еще один шаг, чтобы сломать, убить всякую волю к борьбе. Сам не знает — работает или нет. Но скрежещет пальцами, срывая ногти. Не слышит разговора, не думает о будущем. Все, что сейчас мнится значимым — сделать вдох настоящего воздуха.

- Этому фонтану...

Вдох. Пьянящий настолько, что глаза намокают. Горло сжимается судорогами, легкие горят, исторгая кашель. Влага стекает по лицу, по повисшим нитями волосам, скатывается на шею, затекает под ошейник, чтобы дорожками пересечь после грудную клетку. Облегчения это до странности не приносит — рот полнится привкусом железа и отчаяния. Хтоник распахивает рот, чтобы сказать... сам не знает — разразиться проклятием или поблагодарить, или молиться о быстрой смерти?

Но слова не успевают сорваться с губ — его окунают снова, держат крепко, умело. Он бы так точно не смог. Теперь пытка длится меньше, и, освободившись, Хель забывает, что вообще открывал рот. Он валится мешком костей на землю возле фонтана, цепляется за бортик побелевшими от напряжения пальцами, оставляя блеклую полоску крови из-под вывернутых ногтей. Кашляет, выплевывая воду, тряся волосами, даже не глядя на свою спасительницу-мучительницу-владелицу. Последнее слово горчит на языке и обжигает горло не хуже проглатываемой воды.

Болезненным рывком пальцы срываются к собственной шее, скребут по ошейнику, цепляются за него, выкручивая — бестолку. Хель беззвучно шипит сквозь стиснутые зубы прежде, чем поднять голову — подарить дархатке еще один взгляд серых бесцветных глаз. Хтоник ожидает увидеть в незнакомке презрение и издевку, удовольствие от столь легкого унижения, извращенную радость от чужих страданий. Вместо них находит что-то другое: на него смотрят спокойно, почти ласково, как на щенка, чья участь безразлична. На щенка, которого бросят большим злым собакам на травлю — глядишь, выживет, может, нет, но какая разница?

Чужие глаза — сокровищница пережитых тайн, свершившихся приключений. Хель автоматически цепляется за детали в чужом лице, хотя осмыслить их он сможет только позднее, когда не будет гореть огнем воспаленное горло, когда зачатки судорог не замрут в подреберье. Тонкая нить трещины удлиняется, раскалывается, сбегая по подбородку ниже — до самого кадыка, чтобы там разбить рисунок начинающейся антрацифии. Неправильная трещина, такая же, как сам хтоник — не похожая на лопнувшую поврежденную кожу, не сочащаяся сукровицей. А как будто бы скол в посуде, и кожа вокруг нее кажется чуть рыхлее, если приглядеться. Хель приглядываться не позволяет, но и на слова женщины не реагирует — будто не слышит.

Он быстро натягивает принесенную одежду, которая, кажется, пахнет по-родному — книжной пылью и полынной горечью. Или это ему лишь кажется. Влезает в брюки, надевает жилет, привычно путается в шнуровке дрожащими пальцами. Все его вещи на месте — кроме трости, но о ней можно не волноваться, артефакт не потеряется навсегда. В карманы брюк отправляются плетеные браслеты и одинокая перчатка с полупальцами — рукам не достает ловкости и свободы, чтобы водрузить их на место. В последнюю очередь хтоник прячется в броню потрепанного плаща — такого же неправильного, как он сам. За высоким воротником можно спрятать не только ошейник, но даже дрожащий от слабости рот с уродливой трещиной. Только руки, вопреки рассудку, ненавидящему прикосновения, остаются полностью на виду — от плеч до кистей с багрянцем свежей крови на тонких пальцах.

Хель выпрямляется, насколько позволяет рост, насколько позволяет дрожащее и уставшее тело. Не хватает привычной опоры трости под пальцами — хтоник кусает щеку изнутри, зная, что споткнется на первом же шаге. Но пока держится — и смотрит запуганным злым волчонком.

- Что дальше? - выдыхает он едва слышно, но достаточно, чтобы услышала дархатка, - снимешь это? - задирает голову, демонстрируя ошейник так, словно тот — не рабская цацка, а ювелирное украшение. Только руки выдают — дрожат и срываются к шее, находят под кромкой ошейника старый любимый шрам, цепляются за поджившую корочку, чтобы ее содрать.

[Кэрри]

Женщина чуть щурится, отмечая как брак на свежем товаре становится всё явнее. Мелкая трещина ползет ниже, взгляд следом за ней. Всё ещё хочется потрогать её подушечкой пальца, вдавить в трещину коготь - из чистого любопытства, разумеется, крови и насилия пока достаточно. А то ещё рассыпется полностью. Но вместо этого просто наблюдает за неловкими движениями, подмечая, что они уже неплохи для того, кто просидел хтон знает сколько времени в отстойнике. Ничего не говорит, не тычет пальцем, не топает ножкой, бросаясь с обвинениями на торговца. Её и пускают в зону не для покупателей именно потому что она сама была с этой изнанки, и продают со скидкой именно то, что с большим шансом ушло бы в мясницкую, чем на ретушь. Пока мужчина одевается, Кэрри перекидывается с торговцем ещё несколькими фразами. Артефакт - ключ отправляется за ворот. Пусть это и не видно глазу со стороны, но вплавляется под кожу, обрастает поверх чешуей. Деньги упали на счет ещё до прибытия в город. Когда привыкаешь покупать вырезку в одном и том же месте, можно позволить себе предоплату.
Капюшон с шарфом снова закрывают всю голову, оставляя видимыми лишь глаза. Почему-то в наморднике всегда становится спокойнее, и дело тут не в шансе, что мордашку опознает какой-нибудь ретивый охотник за головами. Если задуматься, скрываться за такими дешевыми атрибутами приходится слишком редко. Разве не смешно, когда ретивые мальчишки только что бросавшиеся угрозами, торопятся натянуть маски прежде чем воплотить их в жизнь? Когда вломившаяся в магазинчик шпана ссытся звать друг друга даже по стритнеймам и тратит честно наворованное у мамки на одноразовую голо-маску? Ну, пока придется притворяться кем-то из такой мелочи.
На вопрос женщина качает головой, и делает приглашающий жест рукой в сторону выхода. Один из охранников молча идет следом.
- Браслеты сниму за городом. Ошейник только когда закончим.
Выходят они так же не через главный торговый зал, из узкого дворика сразу в шумную толпу. Рабские торговые ряды мешались со скотными. Разумный товар с очаровательными питомцами и тягловой силой. Скованные одной цепью, откормленные хуманы покорно ожидали своей участи, рядом с прекрасно выдрессированными на охоту за двуногой дичью псами. По одну сторону рядов, в подвешенной клетке, плакала маленькая хрупкая этнада, едва ли разменявшая дюжину лет. По другую - сияющие ярким пламенем жар птицы, оживленно перекрикивающиеся в ожидании приближающегося вечера.
- В данной обстановке твои браслеты и ошейник - показатель статуса и защита. Чужого раба захотят трогать только самые дерзкие и тупые. Сюда. - охотница лавировала среди рядов со спокойной уверенностью, точно зная, куда идти, но не торопилась и приглядывала за своей собственностью. - Сначала пожрешь и купим тебе еды и безделушек в дорогу, чтоб не сдох по пути.
Открытая закусочная под тряпичным навесом ещё не была забита людьми. До смены дневных и ночных торгов было ещё порядочно времени. Участвовавшие в первых ещё не закончили, во вторых - ещё даже не проснулись. Умопомрачительно пахло свежим тестом для лепешек, жирной бараниной и пряностями. К вкусным запахам почти не примешивался кислый пота, и терпкий табака, зато от скотного ряда ощутимо тянуло навозом. Ну, не заведение высшего класса, конечно. Зато над огнем на вертеле крутился барашек, а не тот, кто утром ещё мог сидеть с Хелем в соседней клетке.
За одним из столов расположился подвыпивший наемник, старательно что-то диктующий рабу - писарю. За другим - такая большая и шумная компания, что за спинами было даже не рассмотреть, дархаты там в нарды играют или проходит местный турнир по зонку.
- Обожрешься и наблюешь - убирать будешь сам. Садись и выбирай. - охотница плюхнулась на свободное место, тут же вытянув ноги под столом и подозвав мальчишку - подавальщика. Он, в отличие от притихших у стойки музыканток, был вольным. - Надеюсь после поения ты понял, что я с тобой сделаю, если ты и есть самостоятельно не сможешь.
Пальцы сцеплены в замок. Указательный тычет в сторону ошейника хтоника.
- Твой галстук ещё старой школы. Без промывки мозгов, без взрывного шоу если ты отойдешь от меня на лишний метр. Да, с неприятными последствиями. Ты почувствуешь. Без неоспоримых приказов - тут можешь станцевать от радости. Но блокирует даже твой вкусненький УМИ, и, что самое главное, ещё и скрывает его от посторонних глаз. Хочешь ещё что-то знать?
Наверняка придется разжевывать многое. Не сразу, постепенно. Сейчас, выпущенный из клетки зверек наверняка захочет утолить основные инстинкты, а потом забиться куда-то где темно и тихо и уснуть. Измученное тело цепляется за всё что только сможет - ощущения на коже, запахи, звуки. Всё, что перестало существовать в пределах клетки. А разум, чьи границы резко расширились, мечется, не способный осознать такой большой и необъятный мир. По крайней мере, сама Кэрри, покинув клетку и нажравшись до тошноты, забилась в темный угол, свернувшись жалким хнычущим комочком, который может и хотел бы рвать и метать, но мог только трястись от слабости, злости и бессилия.
Но перед ней и не зверенок. Не совсем.

[icon]https://i.imgur.com/UpugoL4.png[/icon]