[Волхайм]

[Асседия]

Мелкая козявка - лучшее, что с ним случалось, по заверению отца, даже несмотря на все шалости, что происходят стабильно каждый день. С тех пор, как малышка стала главным членом капитанской команды, ее чувство важности возросло, а каждодневные переполохи становились все страшнее. Ну кто ей откажет? Тетя Нора? Или ворчливый дедуля? Или тем более отец? Никто. Только пожурят и все вернется на круги своя.

Девчонка была достаточно смышлёной для своих лет и даже немного, пусть совсем чуть-чуть, самую каплю, понимала (по ее мнению) чертежи старшего брата, где не преминула обязательно нарисовать солнышко или дракона.

Но даже безоблачные радостные будни омарачаются малоприятными случайностями. Так случилось, что по какой-то непредвиденной на пути причине, ее летающий любимый дом не вошел в нужную небесную колею правильно, и мелюзга, что не успела спрятаться внутри, спустя секунды оказалась на земле. В снегу. Как это произошло - неокрепшему уму не дано понять, и что произошло - тоже. Единственное, что ей понятно - то, что лежать не следует, иначе промокнет, и почти даже не ушиблась, а руки и ноги целые. Наверное драконья щетинка смягчила падение.

В нежном возрасте редко кому удается понимать законы физики и аномальных плоскостей и зон, которые ведут свою собственную жизнь, а другим приходится подстраиваться. У крохи не получилось.

И вот теперь на ее долю выпало большое самостоятельное приключение... Страшное. Нет, её вовсе не пугают местные монстры и жители. Страшно, что она вновь останется одна. Страшно, что там, дома, все вздохнут с облегчением. Страшно снова остаться в одиночестве.
И этот страх она понимала даже лучше многих взрослых, что имеют достаточный жизненный опыт.

Поразмыслив еще немного о неприятной ситуации и пожалев себя, и даже всплакнув, Асседия пошлепала себя по щекам за слабость, и поднялась, стряхивая с одежды снег, и воинственно сопя, втянула прозрачные сопельки.
- Теплый дом и семья размягчили тебя, Асси, - сказала сама себе Асседия. - Соберись! Вот я сейчас пойду и найду помощь, и позвоню папе в порт!!! И вообще... Вообще, он меня не оставит никогда... - воинственный пыл поутих, уступив место вновь подкатившим слезам. Бвло достаточно представить как это - идти по снегу, не понятно где находиться, слушать недовольство и отказы местных жителей... И тут же становилось не до бахвальства.

Но выбора у девчонки и не было. Один раз она уже выжила. Выжила, чтобы смотреть на корабли и мечтать оказаться там, в вышине... Справится и второй. Только теперь у нее есть семья, к которой нужно вернуться! А значит нечего сидеть и распускать нюни! В приюте за это треснули бы деревянным метром или заперли бы в чулане. А она не в чулане и метра тут нет.

Собрав остатки самообладания, девчушка утерла покрасневшие и влажные глаза и нос, огляделась и направилась туда, куда как ей показалось правильно.

[Волхайм]

Ледяная пустыня Харота встретила безмолвным, пронизывающим холодом. Воздух был густым и тяжелым, наполненным мельчайшими кристаллами инея, медленно оседающими на каждую поверхность. Бескрайние просторы утопали в плотной, почти осязаемой белизне, где небеса сливались с землей в едином мареве бледного света. Редкие остроконечные пики черных скал прорывались сквозь снежный покров, словно надгробия забытого мира. Тишина стояла абсолютная, нарушаемая лишь редкими порывами ветра, который гнал по земле поземку, взметая облака сверкающей пыли. В этом царстве льда и камня даже время казалось замерзшим, замедлившим свой бег до едва заметного биения.

Генри восседал на массивном темном булыжнике, одиноком и угловатом, как будто выброшенным сюда древним ледником. Его поза казалась неподвижной и задумчивой: он опирался обеими руками, облаченными в плотные перчатки, на набалдашник своей трости, а сверху, на сомкнутых кистях, покоился его подбородок. Длинный черный плащ, чернее межзвездной пустоты, ниспадал тяжелыми складками, скрывая очертания его тела. Капюшон накинут на голову, отбрасывая глубокую тень на маску, чья зеркальная белизна отражала лишь блеклое, безрадостное небо.

Он сидел так долго, с таким каменным спокойствием, что снег, не встречая сопротивления, начал укутывать его фигуру. На широких плечах плаща легла рыхлая белая шапка, такая же шапка формировалась и на макушке капюшона, делая его похожим на ледяной монолит, часть безмолвного пейзажа. Он стал элементом этой пустоши, ее стражем и пленником одновременно, его неподвижность была столь полной, что казалось, он врос в этот камень.

Взгляд, пара ярких совиных глаз, пылающих холодным янтарем из-под тени капюшона, метнулся вниз, к основанию булыжника. Там, вмурованная в глыбу прозрачного, как стекло, льда, находилась искаженная фигура человека. Ледяное изваяние запечатлело его в момент бега, лицо обезображено гримасой ужаса и паники. Это один из воров, за которыми он охотился, чей побег был столь же стремительным, сколь и бессмысленным в этой ледяной пустоши. Теперь беглец нашел свой временный саркофаг, его тело сковала вечная мерзлота Харота. Генри изучал его без малейшей тени эмоций, его взгляд холоден и аналитичен, как скальпель. Этот недотепа, чья авантюра закончилась столь плачевно, оказался пустым сосудом. Взять с него абсолютно нечего, кроме информации, запертой в его перепуганном сознании.

Медленным, почти церемонным движением Генри опустил трость, вонзив ее острие в снег рядом с собой. Он склонился над ледяной глыбой, его тень удлинилась и накрыла замерзшую фигуру. Из-под складок плаща появилась рука в перчатке. Он провел пальцами по поверхности льда, не растапливая его, а лишь очищая от тонкой корочки инея, чтобы лучше видеть лицо пленника. Глаза замерзшего широко раскрыты, полные немого ужаса.

—Ты можешь меня слышать,..—прозвучал голос Генри. Он тих, лишен тональности и резонировал в мертвой тишине пустыни с неестественной четкостью, словно звучал не снаружи, а внутри черепа.—Твое тепловое излучение стабильно, жизненные показатели на минимуме, но сознание активно...Кинестетическая криозаморозка...Примитивный, но эффективный метод консервации...

Его пальцы постучали по льду прямо напротив застывших глаз беглеца. Жест лишен угрозы, скорее методичен, как стук ученого по стеклу лабораторного сосуда.

—Реактивы, которые ты и твои сообщники похитили, находятся под моей юрисдикцией...Их текущее местоположение – единственная информация, представляющая для меня интерес...Ты предоставишь ее...Взамен я нарушу эту кристаллическую решетку и освобожу тебя...Твое выживание после этого – переменная, которую я не гарантирую, но шанс будет...Это оптимальное предложение в твоей текущей ситуации...Согласен?..

Он не повышал голос, не угрожал. Его слова были сухим изложением фактов, холодным расчетом. Он ждал, янтарный взгляд прикован к глазам во льду, выискивая в них малейший признак понимания, согласия или страха – любого сигнала, который можно было бы использовать. Вокруг царила все та же ледяная тишь, и только ветер, словно насмехаясь, завывал где-то вдали, срывая с вершин скал новые облака снежной пыли.

Вне зависимости от того, удалось ли вытянуть из этого ненадежного источника ВСЕ необходимые сведения или же нет, Генри медленно поднялся со своего каменного седалища. Движение его было плавным и лишенным суеты, как будто пробуждался от долгой медитации древний механизм. Снежные шапки, успевшие нарасти на его плечах и капюшоне, осыпались тяжелыми хлопьями, бесшумно уходя в рыхлый покров под ногами. Он отряхнул плащ, смахнув с перчаток остатки инея, и его высокая, угловатая фигура вновь обрела динамику, нарушив застывшую гармонию ледяной пустоши.

Повернувшись к ледяному изваянию, он бросил в сторону замерзшего вора короткую, почти небрежную фразу. Голос его прозвучал глухо, без эмоций, как скрип ветки под тяжестью снега:—...ладно... давай, не мерзни...

Слова повисли в морозном воздухе, лишенные как насмешки, так и сочувствия. Они стали констатацией факта — простым прощанием с тем, кто уже перестал быть полезным инструментом. Не дожидаясь и не ожидая ответа, Генри развернулся и сделал несколько шагов, оставляя за спиной ледяную гробницу с её пленником. Снег похрустывал под подошвами его ботинок, каждый отпечаток становился точным, глубоким следом на девственной белизне.

Он направился к массивной скале, что возвышалась подобная черному стражу на краю этой равнины, и, обогнув её, вышел к кромке леса. Здесь пейзаж менялся: бескрайняя белизна уступала место частоколу древних хвойных исполинов, их ветви тяжело прогибались под толстыми шапками снега. Воздух был гуще, пах смолой и остывшей древесиной. И именно здесь, в арочном проеме между двумя заснеженными елями, его взгляд — холодный, неумолимый, ярко-янтарный — встретился с другим.

На опушке, по колено в сугробе, стояла Асседия.

[Асседия]

Детское внимание и мышление разительно отличается от взрослого, и неважно, кто взрослый - человек, дракон, элементаль или кто еще. Асседия если и обратила внимание на то, что хвойные исполины здесь больше, чем обычно, может, и обратила внимание, что ее выкинуло куда-то в горы, то восхищаться красотой и мощностью природной красоты не бвло времени для столь занятой особы. 

Драконье чутье на грани восприятия уловило, что где-то недалеко кто-то есть, но неокрепший ум ещё не успел это обработать. К тому же, прямо сейчас она смело придиралась сквозь сугробы в надежде выйти хоть на какую-то тропинку, потому что ну это просто невозможно!!! Так что если бы она кого и заметила прямо сейчас, то только при встрече или явном шуме, поскольку собственное дыхание, точнее пыхтение, и пульсация в ушах заглушали весь мир. 

Так и случилось. В первую секунду Асседия подумала, что ей показалось, во вторую - несколько раз отводила взгляд, чтобы убедиться, что ей не показалось. Казалось, это были долгие две секунды. Позади с хвойной лапищи под тяжестью собственного веса упал снег. Легкие снежинки слегка припорошили голову девушки, тщательно укутанную в теплую шапку и шарф. В другой обстановке она обязательно бы попробовала поймать каждую, поставив себе условие и рекорд. Сейчас же Асседия стояла в напряжении, словно маленький зверек, почуявший опасность. Она была недвижима, упор на обе ноги, чешуйки на округлом лице ощетинились, брови двинуты к переносице - все говорило о том, что она готова и драться, и убегать. Себя в обиду не даст. 

И тем не менее, голос разума внутри подсказывал, что, может, как и говорил отец, не каждый встречный - злой монстр? И может быть, это даже хорошо, что этот кто-то повстречался ей так скоро?

Гнет словжившейся ситуации, когда вновь приходится выживать, и внутренних сомнений стремительно стал невыносим, и девчонка сдалась первой, нарушив тишину, которая в самом деле длилась не дольше нескольких секунд: 
- Эй, вы кто?! Не подходите, я буду драться! Скоро мои родители придут!!! Вам будет плохо!!! - Асседия говорила громко, уверенно, но этого было недостаточно для настоящего взрослого, который наверняка понял, что это попросту защита вместо нападения. Если у ребёнка рядом родители, то он явно не будет кричать об этом, а сразу позовет их или убежит к ним. Так что девчонка выдала себя с головой. Но ей не привыкать. 

[Волхайм]

Ледяная пустыня Харота являлась местом, где реальность искажалась под давлением аномальных зон, а законы физики порой напоминали капризный шепот ветра, меняющий направление без видимой причины. Этот мир полон чудес и необъяснимых явлений: пространственные разрывы, мерцающие как марево над раскаленным песком, хроно-вихри, затягивавшие в себя время, и тихие, почти незаметные глазу зоны, где сама материя переставала подчиняться привычным правилам.

Судьба ведь была не линейным путем, а хаотичным узлом случайностей, где каждое решение, каждый шаг мог привести к неожиданным последствиям. Генри давно привык к таким капризам реальности. Он видел рождение аномалий и их гибель, наблюдал, как цивилизации возносятся к славе и погружаются в небытие. Но даже его, чье существование сплетено из непредсказуемых событий, не могло оставить равнодушным одно неожиданное явление — одинокий ребенок, затерянный в заснеженной лесной чаще.

Тишина, царившая вокруг, оказалась нарушена лишь хрустом снега под его ботинками и редкими порывами ветра, срывавшего с вершин елей тяжелые шапки снега. Воздух, напоенный запахом хвои и остывшей древесины, казался густым и почти осязаемым. Архиватор медленно продвигался вперед, его взгляд, холодный и аналитичный, скользил по заснеженным стволам, отмечая малейшие движения в этом застывшем царстве. Но что-то было не так. Его пси-сканирование, даже на базовом уровне, не выявило ни единого живого существа в радиусе нескольких километров, за исключением замерзшего вора, чье сознание уже угасло в ледяном плену. Эта аномалия заставила его насторожиться. И тогда, в арочном проеме между двумя елями, он увидел ее — маленькую фигурку, по колено утопающую в сугробе. Девочка. Совершенно одна.

В отличие от драконов, чьи появление всегда сопровождались яростью и мощью, Генри оставался воплощением ледяного спокойствия. Его движение замедлилось, он перенес вес на трость, ощущая под пальцами шероховатую поверхность набалдашника. Резкая остановка заставила снег, успевший осесть на его плечах и капюшоне, осыпаться тяжелыми хлопьями, бесшумно исчезая в рыхлой белизне под ногами. Его плащ, чернее межзвездной пустоты, колыхнулся, складки ткани замерли в воздухе, не желая подчиняться ветру. Из-под тени капюшона пара ярко-янтарных глаз, пылающих холодным огнем, устремилась на неожиданную собеседницу. Взгляд лишен эмоций, но при этом неумолимо внимателен, словно сканер, фиксирующий каждую деталь.

Он видел, как снег медленно оседал на ее теплой шапке и шарфе, как ее щеки покраснели от холода, а глаза, широко раскрытые, отражали смесь страха и решимости. Ее поза говорила о готовности к бегству или борьбе — упор на обе ноги, ощетинившиеся чешуйки на округлом лице, брови, сдвинутые к переносице. Но за этой детской воинственностью сквозила неуверенность, словно у зверька, выбравшегося из норы и впервые столкнувшегося с незнакомой угрозой. Он заметил, как ее взгляд метнулся в сторону, пытаясь оценить обстановку, и как пальцы сжались в кулаки, будто готовые к удару. Все это он воспринимал как данные, которые нужно обработать и проанализировать. Ее одиночество здесь, в этом гиблом месте, было такой же аномалией, как и те, что он изучал годами.

Тишина, длившаяся всего несколько секунд, показалась вечностью. Даже ветер стих, затаив дыхание, и лишь далекий скрип ветвей нарушал безмолвие. Затем девочка нарушила его, ее голос прозвучал громко, но с дрожью, которую она пыталась скрыть за показной уверенностью. Ее слова повисли в морозном воздухе, лишенные реальной угрозы, но полные отчаянной надежды на защиту. Генри не ответил сразу. Он продолжал стоять неподвижно, его тень, удлиненная и темная, легла на снег между ними, разделяя их миры.

Несмотря на воинственные выкрики и угрозы, что повисли в морозном воздухе тонкой дрожащей струной, Архиватор оставался невозмутимым, ледяной монолит посреди снежной пустыни. Его сознание, вечно анализирующее и раскладывающее реальность на составляющие, мгновенно отсекло эмоциональный фон сообщения, оставив лишь сухое ядро фактов. Угроза была пустой, лишенной тактической ценности — классическая защитная реакция запуганного существа, пытающегося казаться больше и опаснее, чем оно есть на самом деле. Вся эта картина — развернутые плечики, сжатые кулачки, дрожь в голосе, маскируемая под уверенность, — оказалась столь же прозрачна, как и лед, сковавший того неудачливого вора. Он видел не врага, а аномалию, живую, дышащую загадку, внезапно возникшую на его пути.

Из-под сковывающей маски, холодной и безжизненной, вырвался звук, который сложно назвать полноценным вздохом. Скорее, это был короткий, едва уловимый выдох, заставивший на мгновение завихриться мельчайшие кристаллы инея в воздухе перед металлической поверхностью. В этом звуке не было ни раздражения, ни усталости, ни сочувствия. То констатация — легкое удивление перед очередной нелогичностью бытия, перед этим странным, иррациональным вихрем, что ворвался в выверенный и упорядоченный ход его мыслей. Его янтарный взгляд, неотрывный и тяжелый, продолжал изучать девочку, фиксируя мельчайшие детали: как снежинки тают на теплой шерсти ее шарфа, как вздрагивают ее ресницы, как напряжены мышцы.

Наконец, голос нарушил тишину. Он прозвучал негромко, ровно, без каких-либо интонационных всплесков, и от этого каждое слово обретало странную, почти металлическую весомость. Звук резонировал в застывшем воздухе, исходя не извне, а рождаясь прямо в сознании собеседника.

—Я ведь даже ничего не сделал,..—произнес он, и слова его повисли в морозной дымке, —...так почему же мне должно стать плохо?..—Вопрос был задан с холодным, почти клиническим любопытством. В нем не было ни вызова, ни насмешки. Это был запрос на данные, попытка понять внутреннюю логику этого маленького, испуганного существа. Он не сделал ни шага вперед, не изменил позы, оставаясь той же бездвижной, заснеженной фигурой с тростью в руке.—...я очень уж сомневаюсь, что кроме нас тут кто-то есть, малютка...

[Асседия]

В отличие от визави по воинственной крохе можно было прочитать все эмоции и намерения. Ее нрав придавал ей сходство с маленьким, но гордым зверьком, как если бы она была куницей - небольшая, но страшная. Только она не куница, а растущая ящерица, которая еще не вошла в возраст обладания двумя формами. 

- Это если сделаете!!! - выпалила Асседия сразу, не думая. Готов ответ на все. - Это я про вас!!! Я если что, я умею драться!! - повторила девчонка, напуская на себя еще больше устрашения, точь-в-точь лесная пушнина, чье оружие и есть - напугать и сбежать. Нет, драться-то она умела, конечно, и царапаться, и кусаться тоже, но против взрослого человека это будет скорее всего ничто, и в этом она была убеждена - в ее прошлой жизни часто бывали осечки. 

Асседия не двигалась, разговаривая на расстоянии, и это часть ее простого плана: в крайнем случае, она сможет взобраться на дерево, но нужно будет снять ботинки, которые, к слову, она не зашнуровала, будучи на корабле. Без обуви - лучше.

 Сейчас она выжидала, напряженная словно пружина. Малейшее действие и она не заставит себя ждать. Если бы не внутренние сомнения и тоненький голосок разума - «а что, если это взаправду неплохой человек..? В конце концов, он пока что единственный, кого она встретила в глуши, здесь холодно, и куда идти неясно, и неясно, помогут ли ей. Неясно, поможет ли и этот человек, но, может, предложить сделку? Как отец на работе...» В маленькой голове происходили тяжелые мыслительные процессы, отчего девчонка становилась все смурнее, и внешний облик становился сообразным её тяжелым думам: чешуйки ощерились, молочные клыки проступили явственнее, розовые ноготочки сменились мягкими коготками, а хвост - будь он неладен! - и вовсе выдавал тревогу неконтролируемыми движениями, вспарывая сугроб позади. 

Определиться сложно, еще сложнее не ошибиться и постоять за себя, когда даже не чувствуешь земли под ногами в чужом месте. 

- ...вы плохой? - вот так просто и непосредственно спросила девчонка, когда внутреннее напряжение стало невыносимым, а хвост уже не поддавался контролю и буянил позади. 

[Волхайм]

Вопрос Асседии — прямой, наивный и до предела откровенный — не застал Генри врасплох. ознание мгновенно обработало его как очередной набор данных: защитная реакция, попытка оценить угрозу, проявление базового инстинкта самосохранения. Вместо ответа он совершил небольшое, почти незаметное движение — сместил трость, вонзив ее острие в снег чуть дальше от себя, и перенес центр тяжести, отдаляясь от девочки на сантиметр, но создавая тем самым незримый барьер.

То не жест отторжения, а скорее методичное соблюдение дистанции, инстинктивное сохранение личного пространства, он давал ей понять, что не собирается вторгаться в ее зону комфорта. Его плащ, чернее космической пустоты, колыхнулся, складки тяжелой ткани замерли в воздухе, не подчиняясь ветру.

Голос прозвучал ровно, без единой ноты эмоций, холодно и четко, как скрип льда под тяжестью шагов. Слова рождались не столько в гортани, сколько где-то в глубине его сознания, резонируя в застывшем воздухе с неестественной ясностью.—...я не вписываюсь в концепцию вселенского зла...—произнес он, зеркальная маска, отражающая блеклое небо, оставалась неподвижной.—...но и сказать, что не существует людей, которые назвали бы меня плохим — не смогу...—В его тоне сквозила не отстраненность, а констатация факта, сухое перечисление данных.—...это слишком расплывчатое понятие, если ты хочешь знать, враг ли я тебе...то ответом станет — нет...

После этих слов он медленно, почти церемонно, повернулся к ней всем корпусом, высокая, угловатая фигура вновь замерла, будто ледяной монолит, вросший в снег. Его взгляд, пара ярко-янтарных глаз, пылающих холодным огнем из-под тени капюшона, устремился на Асседию с пристальным, неумолимым вниманием.

Он внимал каждому ее жесту, каждому микродвижению, сканируя ее на предмет скрытых угроз или, что более вероятно, ключей к разгадке ее сущности. Он видел, как она старается держаться уверенно, расправляя плечи и сжимая кулаки, но за этой детской воинственностью сквозила неуверенность, присущая зверьку, впервые столкнувшемуся с незнакомой угрозой. Ее лицо, округлое и покрытое мелкими чешуйками, оказалось живой картой эмоций — на нем сменялись страх, решимость, сомнение и любопытство.

В отличие от него, чье выражение скрывала безжизненная маска, она казалась открытой книгой, каждую страницу которой он читал с холодным интересом. Архиватор отмечал, как ее брови сдвигались к переносице в попытке казаться суровее, как молочные клыки проступали сквозь губы, а ноготки сменялись когтями. Даже ее хвост, беспокойно взметавший снег позади, красноречивее любых слов — он выдавал внутреннюю тревогу, неподконтрольную попыткам самообладания.

Ветер срывал с вершин елей тяжелые шапки снега, рассыпая их серебристой пылью в ледяном воздухе. Медленные завихрения снежинок танцевали между двумя фигурами, застывшими в этом безмолвном диалоге. Генри наблюдал, как на лице девочки сменяются тени сомнений и детской решимости, читая сложную, но предельно откровенную рукопись. Его собственное безмолвие было не паузой, но инструментом измерения — безжалостным зеркалом, в котором маленькое существо видело все свои страхи и надежды.

Наконец, его голос нарушил тишину ещё раз, ровный и лишенный интонаций, словно скрип льда под давлением.—...Как существо твоего роста и, предположительно, опыта оказалось в зоне с индексом аномальности выше семи?.. —Он сделал небольшую паузу, давая словам осесть в морозном воздухе.—...И что ты намерена предпринять?..—Пока фразы обретали звуковую форму, его тело совершило несколько точных движений. Перенеся вес на трость, он развернулся на каблуке левого ботинка, описывая плавную дугу на заснеженной поверхности. Правую ногу он резко приставил к опорной, и это отточенное движение подняло в воздух облако снежной взвеси. Кристаллы инея закружились вокруг его сапог мерцающим ореолом, на мгновение скрывая нижнюю часть фигуры в туманной дымке. Жест выглядел как начало ухода, но последующая неподвижность опровергала это впечатление — он замер, сохраняя дистанцию, но демонстрируя готовность к продолжению контакта.

Затем произошло нечто, что противоречило базовым инстинктам самосохранения любого разумного существа. Генри медленно развернулся к девочке спиной, его длинный плащ колыхнулся тяжелой тканью, поглощая отблески тусклого света. Для случайного наблюдателя это могло показаться актом безрассудства или полного доверия, но в контексте его природы то являлось тактическим расчетом.

Его поза, прямая и незыблемая, напоминала стражу на древнем бастионе — каждый мускул, каждая складка одежды содержали потенциал мгновенного ответа на любую угрозу. Он не видел ее теперь глазами, но все естество продолжало сканировать пространство: он отслеживал малейшие изменения в отзвуке ее дыхания, улавливал колебания воздуха от движений ее хвоста, анализировал акустические особенности ее голоса. В этой позиции он подобен хищнику, знающему, что настоящая опасность редко приходит спереди, и демонстрирующему презрение к условностям поведения. И в целом ему не было дела до того, что станется с драконом, останься она здесь, верно ведь?..не все так просто...

[Асседия]

Асседия ровным счетом мало что поняла из слов визави - идекс амомалисти, вселенское зло... Эти понятия далеки от опыта и сознания юного существа. Для нее все просто - злой или нет.

Конечно, доверять первым встречным нисколько нельзя, но и агрессии в свой адрес малышка не чувствовала. Внутреннее напряжение чуть попустило, ее поза изменилась и стала чуть расслабленней, а глубокая хмурая морщинка воина между бровей разгладилась. Чешуйки на лице улеглись на место, явив оппоненту снова округлое личико. Достаточно было услышать, что это не враг.

Хвост продолжал наводить беспорядок позади, будто бы и не принадлежал ей вовсе. Девчонка медленно чуть подалась корпусом вперёд. Со стороны это выглядело так, будто она выглядывается в незнакомца, но на деле она тихо втягивала носом воздух, силясь опознать опасность. Знакомых опасных запахов не чувствовала, как и незнакомых. Запахи природы ее не пугали, даже если к ним примешивались запахи животных. После сканирования местности нюхательным аппаратом так же медленно вернулась в прежнее положение. Воинственность во взгляде сменилась любопытством.

- Чево... - пробормотала девчонка. - Вы что, заучка? Какие-то сложные слова говорите... Я так тоже могу, ну и что вы хвастаетесь?.. Что вы тут делали делаете? Вы что, охраняете лес? Или вы тут живёте? - стоило страху притупиться, Асседия вновь стала собой и вывалила на незнакомца массу вопросов, нелогичных, простых и непосредственных, а затем ее озарило осознание, что непременно отразилось на лице... Догадка была страшной и неприятной, и так отзывалась ей самой, что та невольно понизила голос, озвучив мысль:
- Или... Вы бездомный?..

[Волхайм]

Генри не услышал внятного ответа на свои вопросы, лишь детский лепет и поток бессвязных догадок. Зеркальная маска, холодным диском отражающая хмурое небо и черные пихты, оставалась неподвижной, но изнутри послышался почти беззвучный щелчок смыкающихся механизмов. Совиные глаза за маской прищурились, янтарный огонь в узких прорезях сузился до двух раскаленных точек. Это движение было едва заметно внешне, лишь тень под капюшоном сгустилась, стала глубже. Молчание затягивалось, становясь тяжелее свежевыпавшего снега. Казалось, сама ледяная пустыня затаила дыхание в ожидании чего-то, что так и не последовало.

Он медленно, с почти церемониальной неторопливостью, развернулся и сделал шаг, затем другой, двинувшись в сторону, противоположную той, где стояла девочка. Снег похрустывал под каблуками с обманчиво мягким звуком, каждый след ложился четко и глубоко, будто выжигая клеймо на девственной белизне. Его высокая, углубленная в плащ фигура казалась плывущей, а не идущей, настолько плавными были движения. Достигнув ближайшего исполинского ствола, черневшего, как обугленный костяк, он остановился, прислонившись к нему спиной. Трость в его руке с легким нажимом погрузилась в снежную подушку у корней, будто пускала якорь в этом море льда.

—Как же грубо отвечать вопросом на вопрос, юная леди...— его голос донесся от ствола дерева, негромкий и ровный, лишенный упрека, но полный холодной констатации. Он висел в морозном воздухе, не рассеиваясь, словно миллионы кристалликов инея.

Несмотря на демонстративный уход, его внимание, острое и безжалостное, как скальпель, оставалось приковано к маленькой фигурке на опушке. Он не смотрел на нее прямо, но всё его существо настроено на её присутствие. Слух, превосходящий человеческий, улавливал каждое шуршание её одежды, каждый прерывистый вздох, превращавшийся в облачко пара. Обоняние, тонкое и аналитичное, отделяло запах её страха — терпкий и острый — от нейтральных ароматов хвои и снега. Он видел её краем зрения: замершую, растерянную, с хвостом, беспокойно взметавшим снежную пыль. Бросить разумное существо, пусть и столь юное и нелепое, на погибель в этом белом аду было бы нерационально. Это противоречило базовой логике сохранения ресурсов, в том числе и интеллектуальных. Её смерть от холода, голода или лап местной фауны была бы не просто бессмысленной, но и отчасти дурной работой, пятном на безупречной ткани его собственного прагматизма.

—Бездомный, да?..—в его голосе прозвучала едва уловимая, сухая как треск льда, усмешка. Отчасти. Малютка была права лишь отчасти. Он сделал паузу, давая словам просочиться в её сознание.—Говоришь по собственному опыту?..—Рыбак рыбака видит издалека, так ведь они говорят?

Архиватор замер на мгновение, его янтарный взгляд скользнул по кромке леса, выхватывая каждую деталь: наклон ветвей под тяжестью снега, глубину сугробов, малейшее движение в зимней чаще. Этот беглый, но тотальный анализ занял не больше пары секунд. Затем он развернулся с выверенной резкостью, какой отличаются строевые приемы. Движение лишено суеты, но исполнено скрытой энергии, будто пружина, наконец-то отпущенная после долгого сжатия.

Его шаги, широкие и мерные, стали поглощать пространство между ними. Он не шел — он наступал, и каждый шаг отдавался в застывшем воздухе глухим, властным стуком. Снег уступал под его каблуками с податливым хрустом, а длинный плащ стлался по снежной целине черной, безжизненной рекой. Расстояние таяло с пугающей скоростью, и вот уже его высокая, угловатая фигура возвышалась над ней, отбрасывая длинную тень, которая накрыла ее с головой. Он остановился на почтительной дистанции — ровно в полутора метрах, на грани личного пространства, соблюдая формальную вежливость, но всем своим видом демонстрируя непререкаемое превосходство.—...к твоему сведению, я здесь занимаюсь важными делами...потому у меня нет столько времени на милые разговоры с кем бы то ни было...—Он накренился с едва уловимым хрустом костей, который, если попадет в чье-то поле восприятия, покажется до жути неестественным.—...поэтому предлагаю как можно скорее вытащить тебя отсюда и передать...твоей семье...ведь я сомневаюсь, что они где-то здесь...

И тут же ее обоняние, куда более острое, чем у любого человека, уловило бы странный, неожиданный аромат. Он исходил не от его плаща, не от белоснежных, колышущихся волос, а будто источался самой его сущностью, холодной кожей под маской. Это был запах хвои, раздавленной под снегом, и диких лесных ягод, чуть горьковатых, припорошенных инеем. Пахло одиночеством заснеженного леса, древними камнями и тишиной, длящейся веками. Этот хвойно-ягодный шлейф, такой живой и почти съедобный, вступал в разительный диссонанс с его ледяным, бездушным обликом, создавая смутную, тревожную загадку.

Ветер, до этого дремавший в лапах елей, внезапно проснулся и рванул с новой силой, сорвав с ближайшей ветви тяжелую шапку снега. Она рухнула в сугроб с глухим шумом, и на несколько секунд воздух наполнился серебристой пылью, закружившейся в причудливом танце между двумя одинокими фигурами в бескрайней ледяной пустыне. Генри оставался неподвижным, его плащ не колыхнулся, поглощая порыв ветра своей бездонной чернотой. Он был похож на древний менгир, вросший в землю, страж пустоши, наблюдающий за всем со стороны, но при этом неотделимый от этого гиблого пейзажа. И в этой отстраненности сквозила не угроза, а странная, почти абстрактная готовность ждать, пока буря в маленьком сердце на опушке не утихнет сама собой.

[Асседия]

Если бы она хоть что-то поняла из сложных слов незнакомца, она обязательно бы ответила по существу. Но она не понимает. Но и не отвечать - невежливо, поэтому ответила как сумела. В конце концов, ее вопросы тоже очень важные! 

Суть, сущность, естество - все эти понятия были не применимы к визави, и было затруднительно определить, что он такое. У любых других встречных-поперечных Асседия ощущала запах сущности, тела, страха, волнения - всего, и могла определить, кто перед ней безошибочно - бездомный, купец или собака, но здесь - невозможно. Так пахнет воздух, когда ее дом покидает наземный порт, так пахнет на палубе после прыжка между планетами - так, как пахнет пространство, как не может пахнуть там, где есть жизнь. В догадках она убеждалась: обычные люди, даже супер-наемники так не двигаются. А вот одежда должна двигаться. Это она тоже знает. 

Вопрос о собственном опыте вызвал неконтролируемое слюноотделение. Волнение вновь заставило ее суетится, и в особенности - хвост. Асседия шумно сглотнула. И нет, ей не стыдно за прошлое. Дело в том, что она не совсем глупая, и ей не стоило ничего догадаться, что, возможно, этот незнакомец умеет... Читать мысли? И поэтому он прочитал ее прошлое и все узнал. Так и есть. 

Но к ее счастью агрессии она не ощущала. Речь звучало спокойно, даже слишком, что придавало ей уверенности - если это не враг, то значит он очень уверен в своих силах перед кем то ни было. Разве что девчонка сомневалась, что получится так просто передать ее семье. Ее семья где-то там, далеко, и даже не знает, где она есть... Как в этом огромном мире отыскать ее? 

Глухой звук позади вырвал воинственную кроху из размышлений. Асседия подпрыгнула на месте, словно кошка, и развернулась спиной к визави, приняв удобное положение - упор на обе ноги полусогнутые ноги. Миловидный лик в мгновение как и прежде потерял округлость - ощетинился чешуйками по всему телу, словно по картинке ее существа прошла рябь. Буйный доселе хвост погрузился в снег в качестве дополнительной опоры. Узкие щелки глаз вглядывались в пространство между деревьями, ноздри пытались уловить запах опасности, сердце стучало в ушах. Шум = опасность. Но никого не было. В воздухе все еще витала снежная взвесь. Ни следа.