[Симбер Ресинджер]

Предыдущая часть: Сказ про гнев и надлом

[Айне]

Пламя Некроделлы согревало.

Объятая магией древнего источника Айне была все равно что замерзший скиталец, тянущий к костру закоченевшие пальцы. Энергия лилась в паутину сквозь выбитую в камне печать, придавая сил и ложного ощущения всемогущества. Узоры антрацифий, то немногое, что роднило древнюю хтэнию с обитателями Лиреи, вспыхнули. Лицо озарила блаженная улыбка.

Абсолютное наслаждение, к которому рано или поздно пристрастится каждый владыка. Айне слишком хорошо помнила времена, когда Шатрукс неоспоримо принадлежал одной ей. Если не непривычная чуждость Некроделлы, отчетливо пробивавшаяся сквозь поток энергии, она могла бы и не удержаться от искушения взять больше, чем владыка мог отдать.

Опьяненная источником, Айне услышала голос Фтэльмены прежде, чем до нее донесся стук каблуков по камню и сладкий запах духов. Одернув себя, хтэния перевела взгляд на элементаля. Учтивые слова, прозвучавшие следом, звучали для нее подобно похоронным речам.

Потому что глаза Фтэльмены смотрели с прежней жесткостью. Не так, как когда первая сподвижница владыки вплетала ленты в непослушные черные волосы. Не так, как когда она смеялась перезвоном колокольчиков, прикрыв губы изящной ладонью.

Инфирмукс был самым важным, но не единственным, кого Айне лишилась.

— Оставим прежние обиды, Фтэльмена, — примирительно предложила хтэния до того, как ее побратим объявил о начале праздника. В ее, Девы Клинка и Тирана Шатрукс, честь.

Айне смотрела на Инфирмукса с непониманием, пока Фтэльмена быстро удалялась на своих каблуках. Когда его ладонь коснулась скулы хтэнии, та, машинально, накрыла ее своей собственной ладонь, ощупывая ноготь указательного пальца.

То же черное костяное полотно, из которого были созданы изогнутые рога и сужающийся к концу хвост. За время их разлуки Айне почти забыла его текстуру, и теперь с удивлением обнаружила схожесть их с Инфирмуксом метаморфоз. Несмотря на то, что Эреб напоминал змеевидного дракона, а Сатуайхе — многоножку, их носители были схожи, как могли бы быть сестра и брат.

Хтэния взяла его за протянутую руку до того, как до нее дошел смысл сказанного побратимом. Ее удивление сменилось горьким осознанием.

— Не помнишь? — Айне сжала пальцы Инфирмукса так, будто пыталась силой протащить его сквозь тяжкий груз своих воспоминаний. — Иначе быть не могло. Разделение проклятье обмануло, от безумия избавив, да только не наполнить снова памяти колодец. Ты видишь, Инфирмукс, наш последний день, наш последний век?

Стоило ли разрушать идиллию, которой три часа назад было место только в ее грезах?

Во вторую сотню своих климбахских лет Айне часто задавалась похожим вопросом. Достигнувшая некоторого воинского мастерства, она могла бы служить владыке или капитану вольного отряда в обмен на кров, развлечения и пищу, тогда как охота за заслуживающими казни не вела ни к чему, кроме обретения новых врагов.  И всякий раз хтэния приходила к выводу, что именно торжество несправедливости было причиной ее вендетты.

Инфирмуксом она дорожила не меньше. И потому не могла милосердно придаваться иллюзиям, его или своими собственными.

— Да, сила моя прежней не чета. Прежде чем завоеванное вернуть, следует укрепить источник, тело, волю. И многое — столь многое! — обдумать, — проговорила Айне, освобождая ладонь хтоника, лежавшую на ее щеке. Перед тем, как ответить на его вопрос, она плавно развернулась, будто собиралась закружить владыку в танце. — Кто я? О чем вопрошаешь, Инфирмукс! Не знаешь точно, от чего нет у меня имени хтонического. Я Айне, твой побратим, клинка дева, Адатахесова убийца. Позволишь если, стану, как было прежде, кинжалом в руках твоих, воеводой-ликвидатором, нет — давних битв орудием. Но не трофеем, что в залах пиршественных выставляют. Иначе Айне мне не быть.

Вместо того, чтобы повернуться вокруг собственной оси, хтэния резко подалась вперед, оказываясь лицом к лицу с Инфирмуксом. Закинув руку тому на плечо, она настойчиво потянула побратима на себя, приглашая столкнуться лоб ко лбу, рог к рогу.

— Коснись памяти моей, чтобы празднество грядущее не отравлять.

Теплый камень Пандемониума сменился сырым мрамором безымянного храма. Крохотный остров море Аламос когда-то принадлежал Уроборсу и помимо рунных колонн мог похвастаться удачным расположением: он находился между источниками Некроделлы и Шатрукс, владыки которых когда-то были побратимами.

Айне смотрела на Инфирмукса сверху вниз несмотря на то, что все еще сильно уступала ему в росте. Привычка владык, судий и тех, кто вынужден отстаивать свою правду: сегодня Тиран Шатрукс играла все роли разом. Руки ее были скрещены на груди, пальцы плели магическую сеть над разбитым алтарем. Над противоположным концом должен был работать Инфирмукс.

— ... исполнил свой долг. Едва блюстителей завидев, отступники в глушь, а там по Люциф вверх до самого моря, где Некроделлы граница. А как отозваны будут мне присягнувшие — ведомо тебе, сколько из них смерть нашли в чаще? — вернутся в деревни. Где будет им ужин званный, припасов полные тюки и мечей наточенных гора. А дальше запад воспылает крамолой. Ведь братья наши элементали свободу выгрызают у Тирана.

Структура, призванная исцелить разум Инфирмукса, напитывалась магической энергией. Светящаяся паутина пентаграмм ощущалась напряженной до предела. Занятые ее преобразованием, Айне с Инфирмуксом напоминали скорее не союзников, а соперников по перетягиванию каната.

— Выжечь дотла — что еще командиру оставалось? Блюстители дозором долгим ожесточены, отступников семьи без боя не сдадут. Не будь резни, пришло бы восстание, за ним — голод. С тех пор, как с Адатахесом заклейменных сняли кандалы, Шатрукс закупает больше пищи, чем вырастить способен. Тысячи невинных, говоришь? Пусть так. Честь моя не стоит гибели миллионов.

От ее слов разит усталостью и холодом. Когда-то их споры были жарче, сперва шутливые, как у двух молодых хтоников, воображающих себя владыками, затем — почти доходящие до смертоубийства. С каждым десятилетием Инфирмукс и Айне медленно, но неизменно отдалялись друг от друга. Их духовная связь превратилась из чуда в тяжелую цепь.

Столь же прочным должно получиться заклятье, которое оградит владыку Некроделлы от его хтона. Но в холоде не разожжешь горна и не скуешь цепи, поэтому его хватило всего на шестьсот семьдесят два года.

[Инфирмукс]

Осознание её пролилось горечью в невесомом касании и разящем взгляде. Айне всегда смотрела так, будто её зрачки острее и смертоноснее собственных клинков.

— Нет, ты ошибаешься, Айне. Я-хтоник помню всё, что я-человек осмелился забыть. Если что-то скрыто от меня... значит, я сознательно стер себе память, — для менталиста его уровня провернуть подобное не составляло труда, тем более, он делал это не впервые. Проживая одну сотню лет за лет за другой и обладая даром управлять собственной памятью, сложно не поддаться соблазну стереть некоторые моменты, чтобы собственные ошибки и чувство вины не травили душу, погружая её всё дальше в бездну. Но... Инфирмукс знал, что отчасти виноват. Поэтому терзания сердца особенно жестоки на фоне обострившегося безумия. Он так часто травил себя наркотическим ядом, что со временем утратил всякий контроль.

— Я знаю, где это случилось и при каких обстоятельствах, однако детали той истории стерты, но я всё ещё понимаю контекст... — Инфирмукс помнил храм Уробороса и то, что потерял ЕЁ там, под магической печатью, которую так и не смог расшифровать. Никто не смог.

Позволяя ей покружиться, будто в танце, он притянул хтэнию ближе, переплетая их пальцы и прикрыл глаза, когда их лбы соприкоснулись, а рога соединились в глухом «стук». Тепло разлилось по костяному венцу рогов, обрамляющему его голову, проникая прямо в мозг и разливаясь жаром по шее и груди.

— Трофеем? — он странно усмехнулся, приоткрыв один глаз и зафиксировав взгляд на таком же кроваво-красном океане Айне.

— С каких это пор Дева, Смерть Несущая, боится стать чьим-то трофеем? — улыбка на лице Инфирмукса подёрнулась лукавством и легкой чертовщинкой, — тем более моим? Разве этот Владыка хоть раз дал повод усомниться в себе? — Инфирмукс, называя себя владыкой, никогда не использовал «я», что напрямую проистекало из его нежелания походить хоть в чём-то на Уробороса, а потому он с радостью отказался бы от всех титулов, используя слово «этот», будто бы растождествляя себя с самодержцем Некроделлы.

— Хоть раз этот Владыка неволил своего алоокого побратима или тешил чувство собственной важности ликом твоим? Все трофеи, которые я когда-либо желал, уже принадлежат мне. И ты знаешь их имена, — она знала... Авазитонес — мёртвых тел косу. Инфирмукс никогда не обманывал себя идеалистическими воззрениями. Он понимал, что его желание происходило из жажды отмщения, нарциссизма и... больной психики, стремящейся трофеить атрибуты своих самых смертоносных и опасных врагов. Забрать себе череп Уробороса — было одним из таких актов присвоения.

— Айне, я никогда не желал, чтобы ты была лишь лезвием в моих руках. Я легко смогу добыть себе любое оружие. А даже если нет, мне не нужен клинок, чтобы убить. Я потерял не кинжал, я потерял побратима. Ту, за кого я мог бы не задумываясь рискнуть жизнью... я не просто достиг дна, я пробил его и очутился в Бездне. Ты ведь знаешь из личного опыта, как это больно. Мои самые ужасные ошибки... и поступки, которыми я никогда не гордился, увы, проистекали не из ярости или безумия, а из страха. Если ты хочешь остаться, просто останься. В любой роли, которую сама для себя изберёшь. Климбах вновь обрёл своего Тирана, и неважно, что я думаю об этом. Важно лишь то, что думаешь ты. Если противостояние между нами разгорится вновь, то это будет славная битва. Однако она не может закончиться твоей смертью.

Он прикрыл глаза, на несколько секунд замолчав, и тихо добавил, — я готов увидеть, пусть и знаю, что примерно меня ждёт.

«Парные» воспоминания — одни из самых интересных, потому что в них ты можешь увидеть себя со стороны в смешении восприятий: одновременно видишь сцену и глазами смотрящего, и собственными глазами.

— Уже и забыл, что выгляжу так, словно меня давно хорошенько не били... — горько усмехнулся Инфирмукс, рассматривая своё перекошенное яростью лицо с горящими алым огнём глазами.

— ...судя по зрачкам, моё сознание слегка подёрнуто... ядом... — в этом не было ничего достойного и благородного, хотя принятие Айне сглаживало этот образ, который самому Инфирмуксу казался отвратительным.

Он перевёл взгляд на Айне, которая возвышалась на противоположном конце постамента — взведённой струной, тонкой и гибкой, способной разить исполинов и обрушивать на города великие бедствия... и всё равно он чувствовал то фундаментальное принятие и любовь, что так похожи на кровную, но гораздо сильнее. Именно она не давала им всерьёз перебивать друг друга.

— Ты себя вообще слышишь!? Твой Воевода учинил резню на границе, Айне, — пальцы Инфирмукса в воспоминании подрагивали. Он пытался распечатать запакованный в рунный кокон сигил, но почему-то у них не получалось... лишь спустя несколько суток Инфирмукс понял почему.

— ... ты можешь править Шатрукс как посчитаешь нужным. Но если дело касается твоего выживания или Некроделлы, я не могу остаться в стороне. Решение твоего воеводы могло привести к бунту и гражданской войне единого народа, который живёт по эту и по ту сторону границы. Кто-то из них пожелал бы помочь повстанцам. Но если ты думаешь, что я взвешиваю твою жизнь против их жизней, ты ошибаешься. Я в ярости, Айне, потому что ты не посоветовалась со мной! Вместе мы бы решили, как следует поступить! Что за дерьмо я тебя спрашиваю!? — лицо исказилось, а белки глаз почернели.

Инфирмуксу из настоящего было невыносимо смотреть.

— ... я приказал зачистить это дерьмо. Не хватало мне ещё бунтующих племён на фоне творящегося бардака с отступниками из ксенос-армады. Ты думаешь, они не воспользовались бы ситуацией!? Да через месяц здесь бы всё полыхало, и десятки тысяч жизней, Айне, легли бы под жернова войны... снова!

Инфирмукс из настоящего подходит ближе, и воспоминание замедляется. Он смотрит на свиток, написанный рукой Уробороса, и поворачивается к Айне из настоящего.

— ...знаешь, почему у меня не получилось тебя распечатать? Кажется, я говорил... или нет... не помню уже... многие высшие печати Уробороса, которые изучал я, наши побратимы, а также отступники и культисты, они написаны... — тут он немного задумался, видимо подбирая слова, — ты когда-нибудь видела тексты шизофреников? Там похожая рунная вязь, которая, видимо, была написана в тёмные, так сказать, для разума времена. В них практически ничего нельзя разобрать... На расшифровку одной у меня могло уйти несколько десятков лет, но эту... я так и не смог понять. Сколько ни пытался. Она — порождение больного ума, и страшно то, что она сработала. Я понял только одно: каким-то странным образом печать походила на сигилум, но... гораздо, гораздо мощнее и опаснее, и будто бы... будто бы она должна была что-то изменить в запечатываемом существе.

Я слегка исказил это воспоминание специально, чтобы... суметь оправиться. Я корил себя за несдержанность и за то, что упустил момент, когда печать сработала и поглотила тебя. Не будь я тогда отравлен ядом, моя реакция оказалась бы куда быстрее. А после... я не горжусь тем, что было после.