[Хина]

You feel the tide rising
I bet you know darling
It lives inside and leaves behind a horrifying biting
Oh, you can run, darling
Away from you, hiding
It will be searching for you
It'll still be searching for you

Винсент & Лира

Эпизод является альтернативной игрой и закрыт для вступления любых других персонажей.

[винсент]

В аудитории душно: май выдался самым жарким за последние несколько лет, и помещение тонуло, захлебывалось в нещадных солнечных лучах, жадно заливавших все пространство. Аккуратно складывая в папку одну за другой работы студентов, которые он заставил написать их в конце семинара с целью закрепления материала, который они мусолили несколько занятий подряд, Винсент думает о том, что его скверное настроение мог бы исправить разве что внезапный дождь, но на небе – ни облачка. Воротник накрахмаленной рубашки натирает шею неприятно, и ощущение отзывается зудом. Наверняка останется красными полосами на чувствительной бледной коже.

Проклятье.

Он сортирует работы в алфавитном порядке, пробегается скучающим взглядом по содержанию вскользь: сухое изложение фактов, бездумное, без понимания причин и следствий. Вызубренная информация без критического взгляда на вещи. Винсент знает: студенты считают его дисциплину бесполезной, практически инвалидной. Кому, в действительности, сдалась история древних цивилизаций? Уж точно не молодежи, живущей одним днем, совершающей опрометчивые поступки без оглядки, под действием глупых эмоций. И пусть он знает, что история – это цикл, повторяющийся раз за разом с самого начала времен, взбалмошным студентам, не хлебнувшим еще горечи жизни, нет дела до последствий. Небезразлично разве что расположение молодого профессора с томным взглядом: именно поэтому работы девушек всегда такие идеально, до тошноты вылизанные. Параграфы, вызубренные от корки до корки и извергнутые на многострадальные листы.

Он добирается до работы Лиры и узнает ее не по имени в углу листа, не по почерку, который успел научиться распознавать безошибочно за пару семестров, а по творческому подходу, неуместному, казалось бы, в работе, которая будет оцениваться. Крупные абзацы разделены между собой скетчевыми зарисовками: центурион с тяжелым взглядом знает, что поведет отряд на смерть, но все равно готовится отдать роковой приказ. В нижнем правом углу – конец копья. Узорчатые разделители, точно перед ним не работа студента, а макет страницы коллекционного книжного издания. Губы Винса трогает усмешка. Он задерживает взгляд на странице, проводит кончиками пальцев по рисункам. Представляет, как изящная девичья рука, сжимающая карандаш, выводила каждую из линий, почти слышит скрип грифеля по листу. Смаргивает, прогоняя мимолетное наваждение, и, наконец, отправляет и эту работу в общую папку.

Винсент собирает все бумаги в кожаный портфель, машинально поправляет галстук и покидает аудиторию. У него есть пара часов перерыва на обед и, возможно, прогулку по территории кампуса, если предпочтет размять ноги, а не зарываться с головой в книги. Нестерпимо хочется чашку черного кофе, благо университет сотрудничает с сетью премиальных кофеен и купить приемлемого качества напиток можно в стенах учебного заведения. Тратить свободное время на дорогу до любимого кафе в пропитанном запахом пота в столь жаркий час общественном транспорте ему не хочется.

***

Его кофе давно остыл, так что надежды различить дескрипторы индонезийского зерна во вкусе напитка уже не остается. Читать не получается, хотя книга раскрыта уже добрых пятнадцать минут, и все эти минуты Винсент проводит в тщетных попытках собрать свое внимание в кучу: голова болит от жары и шума университетского кафетерия. Наличие исправных кондиционеров здесь стянуло, кажется, добрую половину учащихся в помещение, лишая его не только покоя, но и статуса оазиса в пустыне. Даже инновационная система контроля температур, которую начали внедрять с текущего семестра, резонно принявшись за дело с самого посещаемого помещения во всем здании, не способна справиться с пульсацией жизни кучи разгоряченных студенческих тел.

Он прикрывает глаза, пытаясь дышать глубоко и медленно и проклиная май за аномальные температуры. Мысли в своем хаотичном беге почему-то возвращаются к хмурому центуриону с морщиной, залегшей меж сведенных бровей: мужчине кажется, что картинка оживает, поворачивая к нему свою голову и внезапно произносит голосом одного из его студентов: «...говорят, опять рыдает в туалете. Кровь из носа льет. Лира милашка, этого у нее не отнять, но от ее странностей мне иногда крипово становится».

Наваждение пропадает: Винс скашивает взгляд, навострив слух, но студент не говорит больше ни слова. Образ в голове странным совпадением накладывается на выхваченную цепким слухом фразу, и, будь он суеверным, пришлось решить бы, что все это неспроста. Но это бред, разумеется. Он – человек науки своего рода, пусть и не прославившийся на этом поприще так, как его отец, чей вклад определил вектор развития медицины на многие годы вперед. То, что в народе зовется магией, вмешательством незримых сил, он называет лишь попыткой скрасить за счет мистики вялотекущую человеческую жизнь.

Это не магия: он действительно знает, как магия выглядит на самом деле. Девушка с волосами цвета молока и чертов центурион не имеют с ней ничего общего, пусть и есть что-то таинственно-пленительное в каждой новой живой линии, возникающей на прежде безжизненном листе, стоит ей только начать рисовать.

Его уверенности суждено надломиться через какие-нибудь десять минут.

***

Винсент натыкается на нее в коридоре и хмыкает: вот теперь-то лимит Лиры Мирлесс на эти сутки точно израсходован. Девушка врезается в профессора, точно героиня тошнотворного ромкома, и он, как истинный джентльмен, удерживает ее за плечи, заставляя вернуть утраченное при столкновении чувство равновесия. Кидает вежливое, но нарочито безэмоциональное:

- Будьте осторожны, - и чуть дольше положенного задерживает ладони на теплых худых плечах. Оценивает состояние да внешний вид: у нее, кажется, все еще кровит нос: выходит, услышанная ненароком сплетня оказывается не просто сплетней. Винсент достает из нагрудного кармана носовой платок с вышитыми на нем инициалами, подарок матери, и протягивает его Лире, выглядящей отчего-то совсем несчастно и жалко. – Возьмите, у Вас кровь. Я бы посоветовал наведаться в медпункт, если она никак не останавливается.

У девушки дрожат руки, едва ли может себе помочь сама. Не придумав ничего умнее, но чувствуя, что преподавательский долг обязывает позаботиться о студентке, Винсент достает бутылку питьевой воды из портфеля, смачивает краешек платка и тянет руку, чтобы стереть остатки крови из-под аккуратного носа. Чувствует, хоть и не озирается по сторонам, как на них начинают коситься любопытные учащиеся.

Лира отдергивается то ли в испуге, то ли по иной причине, непонятной мужчине, едва ткань касается ее лица. Винс растерянно хмыкает и прячет платок обратно в карман, не желая навязывать помощь человеку, не желающему ее принять (тем не менее, становится чуточку досадно: перед тем, как ткань исчезает в кармане, он цепляет взглядом кровяное пятнышко, оставленное, выходит, зазря). Добавляет напоследок:

- Я видел Вашу работу. Центурион получился... изумительно. По его глазам я вижу, что Вам удалось прочувствовать дух событий той эпохи. Приятно знать, что некоторые студенты все еще способны быть вовлеченными, - девушка кажется слишком напуганной, чтобы отвечать ему, и Винсенту видится дурным тоном и дальше смущать ее, уязвленную вниманием со стороны преподавателя. – До встречи, мисс Мирлесс.

***

Квартира встречает его приятной прохладой и светом ночных огней, приветливо мерцающих за панорамным стеклом: Винсент стоит у окна добрых десять минут, задумчиво уставившись на ночной город, прежде чем включить свет (для позднего вечера он предпочитает мягкий желтый). Пространство, озаренное светом торшера, тут же предстает во всей своей хаотичной красе. Кажется, Винсент не убирался здесь почти неделю, загнанный делами, и плоды усердной работы теперь дают знать о себе кипами бумаг и книг в самых неожиданных местах да ворохом одежды, которой давно пора в стирку.

Он заваривает дрип-пакет с Руандой, не настроенный на здоровый ночной сон, и начинает разгребать мало-помалу завалы, отправляя вещи на положенные места. Разводить бардак вообще-то совсем не в стиле Винса, поэтому ночная уборка обещает быть полезной для ментального здоровья того, у кого даже бокалы в серванте стоят на идеально ровном расстоянии друг от друга. Загружая рубашки в барабан стиральной машины, он вспоминает про испачканный носовой платок и спешит закинуть его следом, но так и замирает с куском нежной ткани в руке.

Его сердце, вне сомнений, пропускает удар. Винсент забывает даже дышать и втягивает воздух носом жадно лишь когда в груди начинает печь. Он прокручивает в голове сцену в университетском коридоре раз за разом, почти покадрово вспоминает, как поднес платок к девичьему лицу, как Лира дернулась, точно обоженная. На влажной ткани осталось небольшое досадное пятнышко крови.

На сухой ткани в его ладони пятнышка нет.

Это не может быть правдой. Должно быть, он застирал платок в ближайшем туалете и просто забыл об этом.
(Винсент отчетливо помнит, что не делал ничего подобного)
Ему просто стоит поспать, и все обязательно встанет на свои места. Он не может начать думать об этом снова: не опять, не сейчас, когда почти что смирился с тем, кем стал. Это неправильно, это не приведет ни к чему хорошему.
(Это его сожрет)

Голову Винса пронзает резкая боль, и он оседает на пол, чувствуя, что прикоснулся только что к чему-то, после чего не сможет проснуться тем человеком, которого так долго и упорно из себя строил.

Мужчина закрывает глаза, глубоко дышит. Голова перестает болеть. И тогда...

И тогда он вспоминает.

Ему снится, что он стал деревом, многолетним платаном с раскидистой кроной. Он видит, как тянутся все выше к солнцу его ветви, как прячутся глубоко корни и стонет вымученно отдавшая все, что могла дать, почва. Солнце ласкает его сочные листья. Это ощущается, как позабытое прикосновение матери к волосам.
 
Огонь охватывает крону. Он просыпается.
 
Мальчишка приподнимается на локтях, открывает глаза и тут же жмурится от яркого белого света. Здесь не бывает иного освещения. Стены палаты, кафель коридоров, форма персонала сливаются в единую череду белых пятен разной текстуры. Ему до зуда раздражения под кожей хочется добавить зелени этому безжизненному пространству.
 
Он может, стоит только пожелать. Будет больно, разумеется, и отец будет злиться, но ничто не кажется страшнее, чем провести еще хотя бы час в безжизненности этих стен.
 
- Вы проснулись! - молодая медсестра с вечно восторженными интонациями в тонком голосе открывает дверь палаты, пуская в его маленький мир полифонию шагов и голосов. Где-то далеко что-то с дребезгом разбивается. Медсестра приближается, проверяет показатели мониторов. - Вы крепко спали сегодня. И сердечные показатели стабильные. Ваш отец будет доволен. Вот, выпейте.
 
Он принимает стакан с шипучей зеленоватой жидкостью из рук улыбающейся медработницы и выпивает залпом. Отец говорит, что это витамины, и мальчика это устраивает. На витаминах он чувствует себя лучше, чище. От витаминов пустеет в голове.
 
Они почти отбивают естественное, как жажда, желание колдовать.
 
Его ведут по оживленному коридору к отцу: необходимо сделать несколько базовых тестов, проверить, в первую очередь, сердце и легкие. Убедиться, что не стало хуже, что с прошлой проверки запрет на магию не был нарушен. Мальчик попадает в привычный кабинет, готовый с обреченно скучающим видом делать все, что будет приказано. Там он и видит ее впервые.
 
Девочка, на вид его ровесница, тонкая и такая же белоснежная, как и все вокруг, сидит на кушетке, свесив вниз босые ноги. Волосы белым золотом спадают на плечи. Пушистые, точно снегом припорошенные ресницы вздрагивают, когда дверь открывается, и незнакомка, до этого, видимо, закрывшая глаза в попытке среди собственных мыслей укрыться от всего, что окружает ее в реальности, распахивает их. Чуть-чуть поворачивает голову и встречается с ним взглядом.
 
Его почему-то пугает бледно-серая радужка и надломленность в ее глазах. Губы девочки приподнимаются в улыбке вымученно.
 
- Винсент! - отец, обычно мрачнее тучи, едва ли не подлетает к нему и сжимает в крепких объятиях. Ему думается: прошло, кажется, бесконечное количество дней с тех пор, когда он вот так, по-родительски тепло, прижимал его к себе. - Позволишь познакомить тебя кое с кем? Это Лира, мой мальчик. Она - наш дар свыше. Теперь я смогу тебя спасти.
 
Винсент вздрагивает от этих слов и, не веря собственным ушам, поднимает голову, чтобы посмотреть отцу в лицо. Тот улыбается искренне и обнадеженно, и от честной демонстрации веры слезы выступают у мальчика на глазах.
 
Скоро все закончится.

Все и правда закончилось: он помнит счастливое лицо отца, когда он очнулся утром после того, как всё случилось. Помнит, как вечером они пошли в кафе, и ему позволили есть все, что он только захочет. Позже, сидя на мягком диване, они смотрели фильм про супергероев в домашнем кинотеатре, укутавшись в пледы, и отец много улыбался. Винс не смог выдавить из себя ни одной искренней улыбки в тот день, потому что тесты показали, что боль и губительные последствия от магии исчезли. Также, как исчезла и сама магия.

Он знал, что дело было в Лире. Что-то в ее жилах, в ее крови, в самом ее генетическом коде, наверное, стало ключом к его спасению. Он не хотел такого спасения: в тот день вместе с магией, с чистым творчеством, некогда ему доступным, выдрали кусок его личности. Со временем, разумеется, пришлось смириться. Лиру он больше не видел, и детские идеи о том, что, отыскав ее, он мог бы обратить процесс вспять и переиграть все иным образом (так, как они и запланировали с ней когда-то), рассеялись. Надо было как-то жить дальше. И он жил до того самого дня, как увидел кровь, чудесным образом исчезнувшую с платка. Такое же свойство было у крови той девочки из далекого, полузабытого прошлого, которое почти утратило связь с тем человеком, которым он являлся теперь.

С куском ткани на ладони он стоит посреди комнаты, и надежда вернуть то, что отобрали у него давным-давно, снова робко поднимает голову. Надежда отзывается теплом в грудной клетке, оплетает его, вязкая, липкая.

Той ночью ему снятся полевые цветы, расцветающие у него на ладонях.

***

Это становится наваждением. Сверхидеей, засевшей в его голове. Винсент ловит себя на том, что думает о Лире, стоя у раковины с зубной щеткой в зубах, или жуя пресноватый сендвич в вузовском кафетерии, или постукивая нервно ручкой по столу, пока студенты пишут самостоятельную работу в последние двадцать минут пары. Его мозг, охваченный борьбой двух противоречащих друг другу позиций, захлебывается в мыслях и вариациях дальнейших действий. Голова начинает болеть почти постоянно, и даже его вид, кажется, становится болезненным.
На совещании преподавателей отмечают его отстраненность, и когда вместо привычной, выдрессированной нулевой реакции Винс чувствует зуд раздражения, он понимает, что мысли должны обрести форму. Так или иначе.

Он обдумывает детали: надо каким-то образом заманить Лиру в загородный дом, туда, где у отца в подвальном помещении расположена домашняя лаборатория. Там он смог бы попытаться разгадать тайну сокрытых в девушке сил. Много знаний о человеческом организме он почерпнул от отца, другая же часть осталась в голове, когда он получал первое образование, думая продолжить семейное дело, пока не отказался от этой мысли в попытках отпустить ситуацию и жить дальше. Он даже смог забыть ее имя. Общаясь со студенткой со снежно-белыми волосами, он даже не вспомнил обо всем. И даже ее имя в бесконечных отчетах и ведомостях не стало ни разу переключателем, открывающим дверь в воспоминания.

Когда план действий уже намечен, остается лишь один вопрос, существенно влияющий на ход действий. Она помнит его? Она пыталась его найти? Она жалеет, что не сдержала обещание, данное ему когда-то, держа его за руку, или произошедшее было столь незначительно, их связь была столь незначительна, что она предпочла перечеркнуть все и не тревожилась о нем ни дня?

Наверное, второе, решает Винсент. Иначе и быть не могло: если два человека отчаянно ищут друг друга, не может случиться так, что ни одно событие не сведет их вновь. Вероятно, девушка трусливо пряталась с того самого дня, решив, что так ей будет проще. И, коль дело обстоит так, не должно оставаться ни одной причины повернуть назад. Он не будет жалеть ее, не пожалеет и средств на пути к цели. Он вновь станет собой, с ее помощью или без.

И все-таки... Все-таки он должен оставить ей шанс на неравнодушие. Тогда, возможно, он сможет ее простить, и тогда они пройдут через это вместе.

Наступает третья пятница мая, когда Винсент четко решает для себя, что пора приступать к воплощению задуманного. Он просит Лиру задержаться после лекции, мол, нужно задать пару вопросов по прошлой самостоятельной работе. У него до-идиотски дружат руки, когда она робко приближается к преподавательскому столу. Оставаться невозмутимым ему стоит больших усилий: хочется то ли взорваться праведным гневом, то ли отчаянно, в слепой надежде схватить ее за плечи и трясти, трясти, трясти, пока в глазах не промелькнет тень узнавания.

Она переступает с ноги на ногу, озадаченная молчанием и пристальным учительским взглядом. Винс спешит эту неловкость скомкать и выбросить: давит из себя добродушный смех, бросает, что под конец рабочей недели всегда становится рассеянным и выпадает из мыслей. И, наконец, закидывает удочку:

- На самом деле я хотел поговорить с Вами не о самостоятельной. Вы, кажется, осведомлены, что я занимаюсь фотографией, - он старается звучать небрежно. Улыбаться так, будто предложение, которое он делает, является одолжением с его стороны. - Нужно быть слепым, чтобы не отменить Вашу необыкновенную внешность. И для меня, как для творца, видится возмутительным упустить свой шанс запечатлеть такую магию, - он лукаво, в своей обыкновенной манере, улыбается, замечая вспыхнувший на Лириных щеках румянец, и добавляет: - Только не подумайте, ради всего святого, что я с Вами флиртую! Я предлагаю Вам бартер, как творец творцу. Я хотел бы пофотографировать Вас в саду нашего загородного дома. В белом платье среди цветов. А Вы, в свою очередь, могли бы извлечь из этого выгоду как художник. Неподалеку от особняка находится озеро, вид изумительный. Да и цветы, посаженные моей матерью, достаточно хороши, чтобы заполнить страницы Ваших скетчбуков.

Лира заливается краской: румянец выступает пятнами на ее бледных фарфоровых щеках. Это выглядит скорее болезненно, чем мило, но Винсенту видится в этом особая, не менее притягательная красота. Бледная кожа и покрасневшие щеки, точно у чахоточного, точно у без пяти минут покойницы. Как будто она не смущается, а знает в самом деле, что за мысли засели в его голове.

Ее голос дрожит, когда она дает свое робкое согласие. Винсент впервые дает свой личный номер телефона кому-то в университете. Протягивая лист с аккуратно выведенным набором цифр девушке, он добавляет:

- Тогда завтра я заеду за Вами, все верно? Жду адрес сообщением сегодня вечером, не позднее, чтобы я смог рассчитать время, исходя из того, как далеко мы живем друг от друга, - Винс улыбается ей обворожительно, кивает на прощание. Однако, едва она собирается развернуться и поспешно, немного нервно двинуться к выходу из аудитории, добавляет: - Надеюсь, Вам нравятся вьюнки? Они обнимают нашу старую белую арку в саду. Я бы сделал под ней несколько кадров.

Винсент пристально наблюдает за девушкой, понимая, что намек его неочевиден. Тем не менее, укол злости в груди оказывается сильнее, чем он ожидал, когда Лира ничуть не меняется в лице. Ни намека на узнавание.

Они сидят в игровой, и это кажется Винсу абсурдным. Кажется, они давно уже не дети: пусть в поведении Лиры и прослеживается что-то наивное, по-детски доверительное, от нее так и сквозит смутной тяжкой горестью. А Винс, кажется, совсем забыл, что значит просто быть подростком, променяв дворовые игры в баскетбол на череду осмотров и проб, которые, кажется, никогда не прекратятся.
 
В особенно скверные дни ему думается, что он раньше испустит последний вздох, чем вновь увидит, как небо, расставшись с утонувшим за горизонтом солнцем, подернется дымкой и выкрасится в розовый цвет. Такой же оттенок у сладкой ваты в парке аттракционов. Такой же оттенок у пушистых варежек, в которых прятала морозным утром руки мама. У такого неба цвет детства и дома. Он не чувствует себя ребенком. Он не помнит, что значит чувствовать себя дома.
 
Винсент меланхолично листает энциклопедию с яркими картинками, явно рассчитанную на ребят помладше, когда Лира решает заговорить с ним. Они почти не общаются, поэтому робкий нежный голос заставляет мальчика вздрогнуть.
 
- Доктор рассказал мне, что ты тоже особенный, - он не любит это слово и чуть хмурит брови. То, что с ним происходит, хочется скорее обозвать проклятием. Тем, что любишь и ненавидишь одновременно. - Он сказал, это причиняет тебе боль. Если позволишь, если только разрешишь мне попробовать, я могу попытаться  ее забрать. Я больше всего на свете хочу увидеть чудесную магию, о которой он говорил.
 
Он не верит, конечно, что может что-то получиться, но в глазах девочки резко разгорается надежда и что-то золотое, что-то светлое. И почему-то он не может от этого отмахнуться. Спрашивает:
 
- Что нужно сделать?
 
Она опускает прежде поджатые ноги на пол и босиком, неуверенно, пугливым зверьком делает к нему несколько шагов. Протягивает миниатюрные ладони к мальчишеским запястьям. Пальцы у Лиры приятно прохладные: от прикосновения странный зуд рвущейся наружу силы отпускает. Винсент выдыхает и смотрит в упор на девочку, ожидая слов и действий. Она только призывно кивает, мол, колдуй.
 
И он колдует. Зажмурившись, готовится к прошивающей до локтя боли, к тому, как эта же боль отзовется уколами сотен игл в мозгу и грудной клетке. Представляет, как вечером согнется в кашле над раковиной, и нечто вязкое, черное, как нефть, вырвется из его легких. Он думает: к черту. Ведь делал так, вопреки боли, неоднократно, чувствуя, что в этом словно добрая половина его сути.
 
Что-то теплится в его обращенных к потолку ладонях, колет неосязаемо почти, как искры от бенгальского огня, если поднести к нему руку. Винсент чувствует, что магия струится из него, и открывает глаза. Из правой ладони, золотыми всполохами магических корней исчертив кожу, вверх тянется нежно-голубой цветок, а пальцы левой пускают побеги вьюнка по руке Лиры до острого локтя. Белые соцветия распускаются вдоль ее предплечья, а все, что мальчик чувствует - жар в грудной клетке, приятный и правильный.
 
Его испуганное сердце, зачастившее в предвкушении боли, выравнивает темп. Лира смотрит на магические цветы, и в ее глазах стоят слезы. От ладоней девочки по его рукам струится белой дымкой магический свет. Он замечает это только теперь, и когда она отпускает его руки, а цветы отделяются от ладоней, больше не являясь продолжением его самого, он смеется.
 
- Это невероятно. Это так прекрасно, Винсент!
 
Он впечатывается в нее всем телом, обхватывает плечи и жмет к себе в порыве светлых чувств. Впервые обнимает девочку и знает, что это самая удивительная девочка на свете. И соглашается, улыбаясь самой искренней из своих улыбок. Слова никак не хотят сбиваться в кучу, хоть и хочется много-много всего сказать. Но он выдает только сильное, уверенное, лучистое:
 
- Спасибо.

Утром туманно. Воздух тяжелый и прохладный, но сквозь окружающую вязкость все же упорно пробивается золото солнца. Винсенту кажется, что каждый луч точно стрелой прорывает вездесущую мутно-усталую завесу. Может, именно поэтому, несмотря на волнение, мало-помалу дышать ему становится проще.

Он включает какой-то теплый инди-рок в машине, уносящей их за черту города. От музыки веет летом, она трогает чувством трепета в груди. Такая музыка почему-то физически ощущается искрящейся радостью да надеждой. Это все равно что сыграть эмоции, бурлящие в душе мужчины, но окрасить их в более радужные тона. В его голове все более минорно, что ли.

Винс пытается разговорить Лиру, засыпает ее каверзными вопросами, надеясь хотя бы в одном из ответов уцепиться за несостыковку (я много болел в детстве и большую часть подростковья провел в больнице. Слышали про моего отца? Именно он спас мне жизнь). Углядеть дыру в сюжете, пока она рассказывает о подростковье (да, подросток на больничной койке - грустное зрелище. А какими были Ваши школьные годы?). Потянуть за торчащие неаккуратно слова-нити, чтобы все сшитое полотно из лжи разорвать. И то ли у Лиры речь заготовлена для таких случаев, то ли она и впрямь не помнит об их совместном прошлом, но вывести ее на чистую воду не получается.

Это раздражает. Ладони Винса, сжимающие руль, заметно потеют.

Он открывает дверь авто по-джентльменски. На Лире невесомое платье, еще чуть-чуть - и полупрозрачное, но, кажется, именно на ней такие платья выглядят невиннее самых целомудренных нарядов. Он протягивает девушке руку, предлагая помощь, и машинально усмехается, когда она, зардевшись, что-то отвечает смущенно и выбирается без его поддержки.

Дом перестраивался совсем недавно и стал прекрасным примером симбиоза внушительного запаса денег и стремления к минимализму: два этажа, просторные комнаты, три ванных (одна из них - совмещенная с сауной), цветовая монотонность натуральных фактур (под светлым паркетом мать Винса похоронила немало нервных клеток, павших в борьбе за лучший материал), высокая технологическая оснащенность, много света от панорамных окон в столовой, выходящих на сад. В столовую они и направляются первым делом. Лира взволнованно ждет указаний на стуле со стаканом воды в миниатюрных ладонях, пока Винсент водится с фотооборудованием. Он почти начинает получать удовольствие от собственного затянувшегося спектакля.

В саду они действительно делают несколько снимков, но вскоре мужчина тактично отмечает, что Лира, вероятно, замерзла. Он специально выбрал раннее время для съемок: обосновав подъем ни свет ни заря красивыми снимками на рассвете, на деле он действительно рассчитывал, что девушке станет зябко. Так он сможет угостить ее чаем. Чудо-чай сделает их перемещение в подвал более плавным и менее волнительным для обоих.

Он приносит ей плед, чувствуя, как до тошноты неприятна ему эта вынужденная забота. Вопросы, бесконечные вопросы роятся в голове, пока он заваривает чай, стоя к ней спиной. Пока рассказывает забавные истории из университета, попутно аккуратно выливая жидкость из крошечного пузырька в чашку девушки перед тем, как поставить ее на поднос к печенью и заварнику и переместить на стол.

- Угощайтесь. Температура чая должна быть оптимальной, - он улыбается, быстро подтягивая безвредную чашку себе до того, как Лира успевает побороть привычное смущение и притронуться к угощению. - Так как, Вы говорите, жизнь связала Вас с рисованием?

Белокурая девушка бормочет что-то ненужное, пустое, искреннее. Винсент не вслушивается, помешивает ложкой медленно остывающий чай и базово улыбается. Скашивает взгляд на часы. Еще рано.

Она кажется более расслабленной, чем в машине и, тем более, чем в объективе фотоаппарата. Тем не менее, ее зажатость не помешала сделать чудесные снимки. Интересно, может, получится, сделать другие, не менее искусные, когда она наконец-то уснет? Винсент не извращенец, разумеется, просто... Что может быть честнее и естественнее полной беспомощности? Тем более когда речь идет о таком лживом человеке, как эта девчонка.

- Лира, мне уже давно интересен ряд вещей о тебе, - спустя пару минут он решает, что смысла притворяться уже нет. Мужчина встает, делая вид, что просто относит кружку в раковину, на деле же стремится оказаться ближе в момент, когда она отключится и обмякнет. Хотя голос его звучит по-прежнему доброжелательно, во взгляде Лиры мелькает тревожное непонимание: он впервые обратился к ней на "ты". - Например, кто ты такая. Или вот еще: зачем ты всем врешь, что тебе едва больше двадцати лет?

Она пару раз моргает с усилием, пытаясь, видимо, отогнать сонливость, и поднимает на него взгляд. И наконец-то теряется в своих мыслях сильнее, чем терялся в последнее время Винсент. Мямлит:

- Я не понимаю, о чем Вы...

- Хватит! - он рявкает. Хватает ее за плечи. Встряхивает, видя, что сознание медленно начинает покидать ее. Испуг разгорается в девичьих глазах, и Винсенту, вопреки всему, что он знает о себе, это нравится. До мурашек нравится. - Я помню тебя подростком, не младше меня. Я помню твои пугающие глаза. И эти руки. Это не руки обычного человека, правда? - он до боли, вероятно, сжимает ее запястье, но она уже его не слышит. Когда он подхватывает ее на руки, ему мерещится слеза, скатившаяся по ее щеке (должно быть, просто показалось).

***

Отцовский подвал до перестройки дома нравился ему куда больше: в обшарпанных стенах, грудах бесхозных бумаг и потрепанном оборудовании был свой шарм. Теперь здесь слишком чисто, слишком светло. Слишком напоминает исследовательский центр, в котором он провел столько времени, как зверь в клетке.

Откинувшись на спинку стула, Винс изучает наметки для дипломной работы одного из студентов лингвистического факультета на тему древних языков и исторического контекста, влиявшего на изменения, которые они претерпевали. Бледное тело девушки, до жути безжизненное, покоится на кушетке перед ним. Он смотрит на время: скоро должна очнуться.

Откладывает бумаги в сторону, чтобы затянуть потуже кожаные ремни на ее запястьях и  лодыжках в качестве меры предосторожности. Запирает понадежнее дверь. Проходится по комнате туда-обратно. Кажется, от волнения у него ноет все тело, но осознание по-прежнему не приходит, что ли. Либо он вовсе психопат, раз усыпить и обездвижить хрупкую девушку - плевая задачка для его психики. Ничего особенного. Никаких проблем в этом нет.

Винсент подходит к ней и всматривается в лицо: знакомое, некогда почти родное лицо человека, который уверял, что все будет хорошо. Она обещала, что они сбегут, обещала хранить вместе с ним тот дар, с которым он жил с рождения. Она солгала. Мужская ладонь ложится на хрупкую шею уверено. У него чешутся пальцы от желания надавить посильнее. Лишить ее кислорода, как некогда она лишила его чего-то не менее ценного. Или, что тоже вариант, приподнять и с силой вдавить обратно в кушетку (Винс думает, что со стеной это сработало бы лучше, и поражается жестокости новых мыслей).

Ресницы девушки вздрагивают, но он не убирает руку. Интересно, каково это - проснуться в полной беспомощности? Проснуться в отчаянии. Проснуться, зная, что твое доверие предали.

Он знает. Ему известен ответ.

- Очнулась! - он едва ли не хохочет в притворной радости. Улыбается, но больше не играет, и улыбка получается жуткой. В глазах - сплошной лед. - Как ты себя чувствуешь? Наверное, голова кружится? - Винс хмыкает и убирает ладонь. Издевательски светит в глаза медицинским фонариком, который достает из кармана. - Так, зрачки на свет реагируют, пульс нормальный... Хотя мне, в общем-то, плевать.

Взгляд Лиры непонимающе впивается в его лицо, потом соскальзывает хаотично. Пробегается по комнате, нащупывает камеру, возвращается обратно. Винсент смеется.

- Какая ты сообразительная! Как думаешь, чем мы с тобой сейчас займемся? - он издевательски нежно гладит ее щеку, наклоняется к уху, почти прикасаясь к нему губами. Произносит: - Не бойся, я не буду ничего с тебя снимать. И тебя снимать не стану. По крайней мере, пока, - и отстраняется. Хмыкнув, с разочарованным выдохом хлопает ее по коленке, как похлопывают друга по плечу: - Жаль, что у меня настроения нет устраивать угадайку, поэтому я скажу сам: мы поиграем с тобой во врача и пациента. Думаю, тебе непривычно быть в роли второго? - проницательно предполагает он. - Но для начала мы поговорим, ладно? Думаю, ты понимаешь, что лучше быть честной в сложившихся обстоятельствах.

Он возвращается на стул. Откидывается назад вальяжно, закидывает ногу на ногу.

- Итак, больше десяти лет назад ты оказалась в медицинском центре как объект засекреченных исследований. Ты была еще очень юна, ты была ребенком. Там ты познакомилась с мальчиком, - он выжидает, возможно, для напускной драматичности. Кажется, ему легче вести диалог, когда он чуть-чуть, слегка совсем уводит это в комедию. - Ты помнишь? Помнишь, как его звали?

Ответь, наконец: ты помнишь меня?

[Лира]

Лира поднимает взгляд на своё заплаканное и испуганное отражение в зеркале. Руки, упёршиеся по обе стороны от раковины, дрожат. Страшно. В голове сотни мыслей. Самая яркая вопит – «соберись, перестань плакать, прекрати сходить с ума». Но девушка не может. Она видит пред собою несчастную молодую студентку с длинными белыми волосами, зачёсанными назад. На голове несколько тёмных заколок, не позволяющих прядям спадать вниз. Белые ресницы обрамлены чёрной тушью – Лира пыталась скрыть свой странный, больной альбинизм, пыталась быть как все. Но никакая тушь не смогла прекратить многочисленные насмешки и издёвки от однокурсниц, решивших вдруг, что такая инородная студентка не должна иметь право на спокойную учёбу.

Вытирает окровавленный нос. Больше ничего не течёт.
 
Это нервное.

Нервный смешок рвётся с губ девушки. Ментальная боль, почти как физическая, разрастается в груди, поглощая сердце и лёгкие, вынуждая снова и снова чувствовать подбирающуюся паническую атаку. В рюкзаке таблетки. Нужно выпить, чтобы случайно магией не разбить зеркало. И чтобы никакие неприятели вдруг не упали без чувств, не понимающие, откуда у них так яростно заболела голова. Никто не должен знать, что Лира необычная не только лишь внешностью. Никто.

Лира смотрит на камеру, приютившуюся в углу стильной туалетной комнаты. Она следит, смотрит... Вполне очевидно, что каждый шаг, каждая мелочь, намекающая на особые силы девушки, будут освещены и доложены всем и каждому. Студентка ёжится. Включает кран, вытирает ледяной водой лицо. Снова смотрит на себя. Тушь тьмой стекает по лицу, напоминая девушке о цвете слёз. Чтобы из глаз не шли тёмные, нужно всегда держать себя в руках и магией менять цвет на прозрачный. Чтобы никто никогда ничего не понял.

Слышится усталый вздох. Девушка разворачивается и идёт в кабинку, чтобы опустить крышку и сесть. Платком вытирает мокрое лицо, запихивает его обратно в рюкзак. Задерживает взгляд на учебниках, ноутбуке, скетчбуке и пенале. Лишь бы эти девушки не смогли добраться! Губы сжимаются в узкую полоску. Девушка ёжится. Выход из туалета подобен добровольному пути на плаху. Телефон тоскливо говорит, что до следующей пары осталось минут десять. Лира перезащёлкивает заколку. Выходит к раковинам снова. Проверяет, вычистила ли тушь. Наносит заново. Лицо становится неестественно серьёзным. Взгляд снова косится на камеру. Лира закидывает рюкзак на плечо и выходит в шумный коридор.

Каждый день как персональный ад. Каждый день – сплошное мучение. Но девушке недвусмысленно намекнули «они», что за любое отклонение от обычной человеческой деятельности может случиться нечто нехорошее.

Лира слишком хорошо помнит свои истоки. Корни. Слишком явно знает цену такой жизни. Это – лучшее, что могло с ней случиться, потому что иначе... Жить бы и гнить в лабораториях, где её, как мышь белоснежную, превратят в объект для исследований. Заставят снова и снова проходить тесты и скучать по той жизни, которую успела вкусить. Даже если эта жизнь всё ещё казалась адом.

Но есть одно светлое событие.
Одна крохотная дверь. Один незнакомый человек. Одно имя.
И сотня внутренних мурашек.

Лира застывает напротив аудитории, зная, что как только начнётся пара, то Винсент, преподаватель истории древних цивилизаций, погрузит всех слушателей в океан прекрасной и интересной информации. Девушка смотрит на часы и посматривает в коридор – не идёт ли он? Или уже сам сидит в аудитории?

На часах ровно двенадцать.

Чужие смешки уже не так сильно ранят. Девушка втекает в аудиторию вместе с толпой, садится на третью парту от его стола...
И смотрит глубоко влюблёнными глазами.

Она, на самом деле, боится слишком сильно. Сделать что-то не так. Не понравиться. Не найти нужные слова. Забыть ответ или выглядеть слишком некрасивой. Лире прекрасно известно, что она могла бы быть иной, но всё, что может – быть затравленной испуганной девушкой, которая не способна сделать первый шаг.

Да и какой?

Солнечные лучи игриво проникают в аудиторию. Ложатся тёплыми котами на парты, на стол преподавателя. Гладят тёмные волосы Винсента. Он что-то пишет, пока все студенты решают тест. Лира же занесла карандаш над ответом и так и зависла, не сумев отвлечься от невероятно красивого образа. Этот мужчина... Казалось, купался в лучах света, был источником странного притягивающего сияния. Черты лица были столь изящны, что любой фотограф мог бы мечтать отдать деньги за такую модель для фотосессий. Лира спрашивала себя много раз: почему он работает здесь? Каким образом весь мир не заметил его, не дал шанс проявить себя лучше? Он мог бы быть звездой. Он мог бы иметь сотни фанаток. Но вместо этого читает лекции. Позволяет рисовать себя украдкой. Девушка смущённо набрасывает на стикере Винсента. Очерчивает тень. Штрихует. Прячет в пенал очередную зарисовку. Сколько он уже ведёт этот курс? Лира успела изрисовать десятки листов.

Мужчина двигается, поднимая взгляд на аудиторию. Студенты утыкаются в тест. И влюблённая девушка прячется в пятнадцати вопросах, тонет в желании получить высшую оценку и получить одобрительный взгляд. Когда карандаш очерчивает последний вариант, выбирая «с», он переносится к самому началу листа, чтобы оставить несколько исторических зарисовок. Подарить Винсенту небольшую улыбку и, если так можно сказать, фантазию, которую он, как и обычно, примет без осуждения. Лира благодарна за это. Потому что никакой другой преподаватель не поймёт её лучше.

Очевидно, что ей нечего здесь ловить. Винсент никогда не посмотрит на девушку и не скажет, что ответно влюблён. Да и где и Лира, а где он? Это смешно. Поэтому только лишь и остаётся смотреть и восхищаться. Чувствовать себя живой, настоящей рядом с ним.

Время выходит. И, сдавая работу, девушка опускает взгляд, боясь глупо улыбнуться, если увидит его глаза. Краткое касание пальцев. Лира ахает. Странно пикает. Дёргается. В шуме толпы не слышно. Можно выдохнуть. Суетливо торопится в коридор, пугаясь дико стучащего сердца. С носа стекает горячая капля. Дышать. Губы сжимаются до боли. В голове резь. Туалет. Срочно нужен туалет... Кровь огнивом касается губ, оставляя липкость на коже.

Каждый перерыв, казалось, требовал нахождения беловолосой студентки в кафельном убежище. Она вновь моет руки ледяной водой. Мёрзнет. Высмаркивает («пусть она будет красной, пожалуйста!») кровь, салфеткой вытирает нос. Нащупывает в рюкзаке блистер. Закидывает несколько белых округлых таблеток в рот, игнорируя правила приёма – по одной три раза в день. Горькие, они растворяются на языке, вынуждая задрожать. Безликие, как и она сама. Нет, Лира слишком в тревоге. Кровь стекает по губам вновь. Нужно отвлечься. Успокоиться. С таблетками легче. Это прикосновение... Тепло его холодных рук... Такие странные ощущения. Пальцы тянутся повторить то касание, ощутить заново. Снова. Закрыть глаза. Вспомнить тот самый образ. Эту недоступность. Красоту. Эстетику преподавателя. Его краткий дар. Интересно, ощутил ли он что-то в ответ? Или же это было просто... обыденное?

Вымывает начисто лицо, не позволив крови стечь на одежду. Утирает шею и подбородок от алых следов.

Она наслаждалась кровью.

Конечно, в этом нет ничего такого. Лира знает, что всё придумала. Она снова смотрит в зеркало. Покрасневший нос лишь остаточно напоминает о слабости тела. Что ж. Ничего страшного. Смеющиеся голоса настигают слишком внезапно. Открывается туалетная дверь. Лира торопливо поправляет одежду и выбегает прочь, слыша лишь болезненное от тех, кого она хотела бы считать подругами:

 — О, опять эта крыса тут забилась, всю раковину уже заляпала, когда же она уже пропадёт...

Она не оборачивается. Больше нет.

***

Она снова плачет. И снова дрожит в туалете. Проклинает себя и суть истерзанного существа. Подготовленные предметы кажутся ничем, когда тело буквально не может подняться от очередной панической атаки. Лира себя упрямо спрашивает: что не так? Но не может найти ответа, потому что уверена однозначно и точно: всё хорошо. Всё в порядке. Она не нуждается в друзьях. Кто-то с ней общается. У неё есть жильё и место, где спать. Её дразнят, но не прям сильно – никто не рвёт одежду, никто не бросается в неё вещами. Только смеются, хохочут, но и это заслуженно вполне. Мало кто одевается так, как она. Никто не носит чёрно-белые одежды и не стремится выложить фото в социальную сеть в антуражном кремовом платье. Лира делает много второсортных фото: она уверена, что они того не стоят, но...  Она любуется ими тайно, даже когда читается комментарии однокурсников о том, что она только и может, что захламлять собою мир. Они все думают, что она красится, что специально доводит тело до худобы и до образа альбиноски с серыми глазами. Потому что не бывает такого в природе. И Лира поддерживает эту теорию, упрямо рассказывая, что красит волосы, ресницы и брови, а также пьёт таблетки для поддержания белого цвета. Они верят. Верят и дразнят, потому что она не такая как все. Асоциальна, неуместна. Чуть что – ей сразу плохо, не выдерживает грубого слова, постоянно бежит плакаться в туалет, выглядит извечно затравленной и несчастной, ставит невольно своим видом вину. Но заботу и внимание она отторгает, одёргивается, пугается. Дикий зверь, неспособный ни ощутить тепло, ни выдержать обычное общение.

Лира знает. Она всё про себя знает. Это очевидно, что ей плохо, что она как-то не так себя ведёт и бесит своим присутствием. Ей бы к врачу, в терапию, лечить голову, себя, своё слабое тело. Но нет. Тошно пропускать пару. Сейчас бы была контрольная, но светловолосая не пришла, хотя знала этот предмет весьма достойно. Девушка даже могла бы прийти после пар, объясниться, взять дополнительную работу, но она только лишь и может, что плакать дальше, не представляя, что будет говорить. Она содрогается всем телом. Знает, что преподаватель её любит, что ценит её труд и радуется, когда она приходит, но Лира отчаянно боится его и постоянно порывается сбежать, уйти, потому что кажется, что он вот-вот начнёт на неё кричать. Лира сжимает губы, нехотя поднимается с холодного кафельного пола на ноги. Дрожит, всхлипывает. Утирает нос, высмаркиваясь в красный от крови платок.  Снова... Снова и снова кровь хочет вытечь из девушки, даруя вместе с этим дикую головную боль. Но студентка относится к этому буднично. Вновь проводит по кончику носа, смотрит в зеркало. Опухшая, дикая, заплаканная, она выглядит ужасно. Ладно. Лира решает, что ей необходимо всё же преодолеть себя и добраться до аудитории, чтобы вымолить у мужчины прощения. К счастью, Лира пропускает пару не самого важного человека в её жизни, который её даже и не знал.

Она собирается и выбегает в коридор. Ступает быстро, не обращая внимание ни на кого. С носа вновь течёт, и Лира чувствует, что её вот-вот настигнет приступ. Однако девушка лишь утирает закровивший непослушно нос. Врезается. Ахает. Чуть не теряет равновесие, но чьи-то крепкие руки удерживают. Тепло. Оно обжигает. Студентка поднимает взгляд. Винсент. Он смотрит на неё. Сердце заходится в отчаянном стуке. Просьба быть осторожнее пролетает мимо девушки.

— Что? Ах, да... — бессвязно выдыхает, ощутив вдруг, что горячая влага обжигает губы. Лира ахает. Винсент заботливо протягивает платок. — Спасибо, простите! — пищит, пытаясь сдержать вихрь чувств и говорить адекватно и внятно, а не трепетать от переизбытка эмоций. Она даже не в силах удержать платок, пальцы трясутся как у напуганной зверушки. Моргает растерянно, замечая, что попросту стоит и не принимает добрый жест.  Тогда Винсент, как и следует придуманному образу Лирой, смачивает салфетку и вытирает кровь. Аккуратно. Осторожно. Так, словно касается хрусталя, что разобьётся от любого неаккуратного касания.  Хлопает глазами, содрогается всем телом, испугавшись сильнее. Она вздрагивает, разбуженная прикосновением, торопливо отскакивает, словно осознав, где именно находится. Да. Такая как она, не смеет привлекать внимание этого светлого и прекрасного мужчины.

Он говорит про Центурион, рисунок, пробившийся из глубины души девушки. Она едва может сформулировать и объяснить, что просто хотела изобразить особую трагедию и историю и что это вовсе не стоит внимания. Лира даже всплёскивает руками, ахает и краснеет, ненавидя себя за то, что не может ничего объяснить, а паническая атака диким зверем подступает ближе и ловит в тиски. Поэтому для студентки оказывается благословением, когда мужчина прощается с ней, видимо поняв, что она и правда не в силах что-то вымолвить. И Лира, ощутив омерзение к себе, что не смогла воспользоваться шансом нормально поговорить с дорогими сердцу человеком, кивает и торопится прочь, перепуганная, казалось, ещё сильнее. Пока она пересекает длинные коридоры, то чувствует слезы на щеках, обиду на саму себя и отчаянную боль.

«Теперь профессор решит, что я совсем ненормальная», — горько заключает, выбегая из корпуса здания. Это осознание режет сердце, и Лира, смотря на приезжающие машины, думает, что ей не впервой чувствовать себя настолько плохо. И освежающий ветер, ласкающий волосы, словно смеётся над ней беззаботностью. В сердце девушки все умерло, но жизнь упрямо продолжала идти дальше.

***

Можно с таким же чувством идти на плаху, с каким настроением девушка идёт к преподавательскому столу, когда Винсент просит ее задержаться. Она чувствует себя смущённой, боясь, что он слышит ее мысли и может, без сомнений, понять, насколько она неуважительно и трепетно к нему относится. Если бы он сказал встать на колени и целовать ноги, то Лире оставалось только бы спросить, нужно ли мыть ее грязный рот. Она растерянно подходит к столу, удивлённо моргает. Старается не смотреть. Чужой пристальный взгляд выбивает душу. Страх ошибки топором занёсся над головой. Лира плохо написала самостоятельную? Сделала что-то не так? Опять увлеклась рисованием? Что она сотворила такого?

Может быть, попросит больше не рисовать?

Лира переступает с ноги на ноги. Хочется начать извиняться. Или плакать.

Невольно сердце пробивает ужас - вдруг преподаватель узнал, что она тайно рисует его? Хранит в общежитии в чемоданчике под постелью его портреты? Кто-то рассказал? Выдал ее? Нет, Лира... Лира не готова к этому кошмару!

Он смеётся, и девушке хотелось бы смочь также, но она вся заледенела от ужаса.  Винсент объясняет, что стал рассеянным, а затем дарит странное предложение, которое кажется шуткой или иной:

— Что? — растерянно переспрашивает, на мгновение решив, что это все сон. Пальцы даже сжимают кожу, стискивают, но боль не даёт проснуться. Лира красивая? Он хочет сфотографировать ее? Лира краснеет. Разговор медленно залезает под кожу изломанными кривыми ножами, и там, где могло бы быть счастье, прячется тихий ужас и страх, что профессор Винсент перепутал ее с кем-то иным и что Лира не должна стоять здесь, в лучах внимания такого важного и умелого человека. Ему бы фотографировать опытную модель, кого-то, кто мог бы показать всю красоту своего тела и сразу занять правильную позу.  И все же для Лиры нет возможности отказаться. Для неё это большая честь, что мужчина заметил, что хотел бы поделиться красивыми видами. Между строк обозначив, что ему это важно. Она не может найти повода отказаться. Нет. Не после того, как он сказал, что ему это важно. А чужая ценность — это многое. Это святое. Как личный алтарь. И Лира справедливо решает, что самое грустное, что могло бы быть - совершить вероломный отказ. Профессор ей же доверился!

Пальцы не слушаются. Словно чужие. Сердце почти сходит на паническую атаку, грудь болит от странного удушья, но девушка всего лишь краснеет и избито соглашается. Она почти не замечает, как губы произносят слова. Кажется, что она отдельно от всего мира.

— Да, хорошо. Я была бы рада... — ломко роняет слова, умирающие в тишине аудитории.

Она хочет даже уйти, ничего не узнав нового, но Винсент останавливает, уточняет детали, требует написать ему вечером, сообщить адрес. Лира несчастно смотрит на бумажку с его личным номером. Она никогда не общалась столько с важными для нее людьми и тем более за один разговор не заходила настолько далеко.

Белое платье... Лире придётся выбрать лучшее или взять несколько, чтобы Винсент не разочаровался в ней. Он все еще держится вежливо, несмотря на блеющие ответы и растерянность в глазах студентки. Девушка кивает и нервно сыпет согласиями:

— Да, конечно, мне очень нравятся... — даже не думает, о чем именно они говорят, и, стоит только разговору подойти к концу, она разворачивается и торопится уйти. И тут же жалеет, что не задержалась подольше и не смогла расслабиться в общении, ведь... Наверное, он ждал от нее диалога?  Ждал хвалебных слов в адрес его работ? Лира бы сказала многое, если бы могла нормально дышать.

Торопливо покидает аудиторию. После окончания всех пар приходит в общежитие. Достаёт беленький телефон и ищет онлайн галерею профессора, чтобы снова убедиться, что он создаёт невероятные кадры, которых она, если честно, не достойна. Лира кусает пальцы: почему среди всех людей он выбрал именно ее? Что она сделала? Что скажут другие, если увидят эти фото? Будут ли смеяться, что профессор сделал эти фото из жалости, чтобы поддержать ее? Замечает ли он, насколько она неумелая и неловкая? Хочет ли отобразить это в работах? Лира шипит, замечая кровь на пальце. Слизывает солёные капли с раны.
Она постарается. Даже если это жестокая шутка. Но, возможно, студентка смогла бы подружиться с профессором? С объектом вздыханий?

***

Лира встаёт рано. Не красится, боясь, что косметика будет неуместна. Надевает белое платье, держащиеся на плечах. Смотрит в зеркало: не слишком ли откровенно? В отражении бледная девушка, похожая на странную белую куклу, лишённую красок. Только цвет тела кто-то забыл отмыть, стереть последние намёки на жизнь. Лира поворачивается боком, приподнимает руку и чуть выгибается, чтобы увидеть, какой могла бы быть в объективе фотоаппарата Винсента. Пальцы невесомо ведут по плечу, касаются шеи, губ... Интересно, он стал бы просить ее замирать в этих позах?

Девушка укладывает два других платья в чемодан. Там уже лежит скетчбук, аква кисть, краски, карандаши. Все, чтобы запечатлеть красоту дома Винсента. Возможно, она наберётся храбрости и подарит портрет? Нервная улыбка касается обкусанных губ. Лира выходит на улицу. Машет приветливо мужчине, чувствуя себя самой лучшей на свете.

Она счастлива.
Рядом с ним.

В машине музыка греет сердце. Мелкие мурашки холода почти не тревожат, да и Лира вряд ли бы попросила что-то, чтобы согреться. Разговор тревожит сотни бабочек в животе. Все кажется таким... Правильным. Идеальным. Словно девушка могла бы всю жизнь ехать вместе с Винсентом и разговаривать о разном. Он начитан, умён.  Ей откровенно жалко мальчика, которым раньше был этот великолепный человек. Когда-то он тяжело болел, и теперь, будучи взрослым, может ловить полные боли и понимания серые глаза.

— Я тоже в детстве болела. Не счесть исследований и капельниц, которые мне пришлось пережить. Но я не страдала, я была привычна. И лишь чудо позволяет мне жить сейчас практически полной жизнью, — произносит чуть бессвязно, боясь думать о прошлом.

О постоянном принуждении, о насилии, о заключении в лаборатории.

Она сбежала, ушла. Теперь больше никто не должен о ней знать.
Необходимо сделать все, чтобы так и оставалось.

Лира кратко рассказывает о школе: может казаться, она не хочет говорить или боится, и девушке действительно нечего отметить ничего важного. Она все больше реагирует на слова Винсента, поддерживает его, интересуется новыми подробностями, но... Девушка умирает и мрачнеет, стоит только начать говорить о ней.

Он открывает дверь. Лире слишком неловко, поэтому она путается, булькает бессвязную благодарность, выходит из машины сама, не принимая руку. Краснеет сильнее, смущённая вниманием. Сердце стучит в ушах.

Дом Винсента огромный. Лира никогда не видела таких особняков.

Просторная кухня открывает кажется слишком большой и красивой. Лира осторожно садится на стул, принимает стакан воды, с улыбкой наблюдает, как Винсент настраивает оборудование. В невероятно красивом саду, украшенном множеством цветов, они делают несколько красивых снимков. Девушка уверена – в руках мужчины любая могла бы смотреться идеально, и нет смысла сомневаться, что фото даже безобразного человека будет наполнено эстетикой и чувством. Она замерзает слишком быстро. Конечно же, молчит о холоде. Но Винсент заботлив – замечая, что модель стала слишком сильно дрожать, отводит домой и предлагает чай. Поначалу Лира отказывается, но он, проявив немного настойчивости, вынуждает принять напиток. Девушке приятно. Она так много всех слушалась и выполняла чужие указания, что любое небольшое принуждение кажется чем-то родным и обманчиво безопасным. Под пледом тепло и уютно. Наблюдать за профессором в домашней обстановке очень приятно. Он кажется тут совсем другим, более расслабленным, менее пафосным, но всё таким же чертовски привлекательным. Лира невольно думает, что было бы и правда очень красиво, если бы они, такие разные, начали бы встречаться. Но, конечно же, это глупость.

Лира обжигается, когда протягивает руки к чашке. Ахает, но всё же осторожно тянет чай к себе и греет ручки над ним.

— Благодарю, — чуть более расслабленно произносит, тем не менее, не беря никаких угощений. Стесняется, боится. Забота кажется неуместной – её бы выгнать, прогнать отсюда. Как она могла портить снимки своей дрожью? Стоило выбрать более тёплую одежду!
   
    — Я просто всегда хотела рисовать, и вот... я забывалась в этих образах, потому что в них мне уютно и безопасно. Нет боли, — бормочет, утыкаясь носом в чашку. Не смотрит на Винсента, переживая, что он недоволен её не выглаженными ответами, что хочет большего. А Лира только и может, что пытаться собрать каждое слово воедино, словно все они расползались в голове от одного взгляда профессора. Лира отпивает чай. Вкусный, сладкий, с нотками ягод и трав. Девушка мягко улыбается, ощутив, что ей становится немного легче. Забавно, даже немного хочется спать. Некоторое время они пьют чай молча. Серые глаза наполняются усталостью. Студентка стискивает губы. Да уж, переволновалась настолько, что от тепла потянуло в сон. Как и всегда! Винсента встаёт, относит свою чашку. Обращается вдруг к гостье на «ты», избавившись от формальности. Лира округляет глаза, испугавшись тона и смены настроения. Хлопает ресницами растерянно.

    — Я не понимаю, о чём Вы... — потерявшись в мире, бормочет. Голос звучит совсем слабо, жалко. Говорить тяжело. Глаза закрываются, кухня медленно темнеет, теряет очертания. Винсент фурией бросается к ней. Вцепляется в худые плечи. Беспощадно встряхивает. Лиру ведёт в сторону, она обмякает, затрепетав в ужасе, в сковывающей тело усталости. Слова бухают в голову, исчезают в водах сонливости. Запястье обжигает боль. Девушка обмякает, теряет себя окончательно, всё ещё не веря, что Винсент так может поступить.

    Это недоразумение.
   
   

***

    Лира открывает глаза. Тяжело сглатывает под давлением тёплой руки. Светлый потолок пугает, слепит глаза. Девушка промаргивается, медленно окунаясь в отчаянный ужас. Она сводит усталый взгляд на Винсента, раскрывает рот, чтобы попросить о помощи. Головная боль срезает просьбу. Голос Винсента наполнен радостью, светом, победой. Он смотрит с ядом, но улыбается, счастливый. Лира пытается пошевелиться и подняться, но не может. Лодыжки и кисти крепко привязаны к кушетке. Девушка с ужасом вздрагивает. Голова и правда кружится. Профессор светит фонариком в глаза, вынуждая крепко зажмуриться. Лира потерянно смотрит на мужчину, промаргивается, пытаясь избавиться от слепящих пятен фонаря. Взгляд падает на комнату, натыкается на тоскливую камеру в углу. Снова.

    — Что происходит? — сипит, и ладонь пауком опускается на лицо. Гладит. Винсент наклоняется к уху, шепчет. Мурашки окутывают шею. Лира ведёт головой в сторону. Заплаканный взгляд умоляет о спасении. Нет, этого всего не может быть! Не может оно вот так происходить! Мужчина хлопает по коленке, садится на стул, откидывается. Пленница тихо дёргает путы, но затем обмякает. Смотрит в яркий слепящий потолок, затем ведёт взгляд в сторону. Боится смотреть на похитителя. — Пожалуйста, я никому не скажу, — сопит, содрогаясь всем телом.

    Но он требует диалога. Ему нужно знать. И Лира мучительно пытается дать ответ, но стоит только Винсенту обронить про исследовательский центр, как девушка застывает. Всё сознание замирает. Серые глаза удивлённо смотрят на мужчину. Затем наполняются новой порцией ужаса. Мальчик?.. О ком речь? Лира хаотично проносится по остаткам памяти, кошмарных воспоминаний, но другие дети отзываются только лишь странным пятном. Не воспринимаются личностями, ощущаются осколками истории, которую давно нужно было выбросить. Девушка содрогается. Он спрашивает его имя. Лира непонимающе смотрит на Винсента.

    — Откуда Вы знаете?.. Я... Я... Я не сделала ничего плохого, я вела обычный образ жизни, я не использовала магию во вред! — лопочет потерянно, боясь, что, если признается о том, что не помнит имя, то Винсент её убьёт. — Пожалуйста, я не хочу делать Вам больно, прошу, найдите таблетки в моём чемоданчике, мне нужно их выпить... — всхлипывает, ощущая на губах солоноватый привкус. Снова кровь. Лира слизывает каплю. — Пожалуйста, я никому не скажу. Я уйду, я больше не приду в ВУЗ, я исчезну. Пожалуйста, не надо... Мне страшно, — плачет, кашляя и трясясь всем телом. Пытается сразу выторговать себе свободу, веря, что есть шанс, что Винсент отпустит, поняв, что Лира ничего не может и с неё нечего взять.

    Иначе... Девушка не может быть уверена, что эта магия не повлияет на него негативно.

     — Я не смогу контролировать себя... Не смогу... Я боюсь... Я не хочу вредить... Простите меня... Я не знаю, что сделала...