[Моль]

Хэйинь / 4945-5025 гг

Моль, Изерли

Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту игру без системы боя.

Прийти в мир и быстренько рассыпаться на десятки осколков о его небрежность, угловатость и беспечность, чтобы вторую половину пути собирать все эти осколки и включать когда-то исключенное.
Возможно, это самая короткая инструкция к невидимой глазу игре - игре во внутреннюю монополию длинною в жизнь.

[Цанбай гоу]

Предисловие.

Важно удерживать ритм: на каждый третий шаг – глоток воздуха, на два – отдача. Остальное делает тело: корпус едва подаётся вперёд, плечи расслаблены и взгляд направлен прямо. Он давно знает, как незаметно и быстро пройти по этим узким улочкам, не задевая мусор, как шагнуть через ржавые трубы и раздробленные временем камни, как вписаться в эту жизнь, не оставляя следов. И ему кажется, что он движется быстрее ветра. Быстрее голода.
Это такая игра: если бежать очень быстро, то крики людей и тревожный визг хлыста останутся позади. Рубашка мокнет от пота, неприятно приникает к спине и раздувается позади пузырём, а волосы липнут ко лбу и вискам, мешаются – но всё это не имеет значения, ведь если бежать ещё быстрее, то он победит. Каждое мгновение — не шаг, а целая веха, которая отодвигает всё ненужное, лишнее, как ветер сдувает пыль с дорог. Он почти не чувствует тяжести тела, в голове только чёткий, ритмичный стук сердца.

Сегодня важное «соревнование», и в этот день не может быть промаха: на старте их двое, и вечер пожирает окружающее прохладной тьмой так, что кроме нескольких каменных глыб впереди ничего не видно, но, если бежать достаточно быстро, ноги сами безошибочно проведут его через каждый поворот. Он вдыхает глубоко, ощущая, как воздух стягивает грудь и кружит голову, и первым срывается с места.
Она где-то там, в сумерках, и он не может позволить себе задержаться, не может не успеть. Шаги звучат, как удары молота по камню, а частое дыхание сушит губы, становясь всё более тяжёлым с каждым метром. Но если бежать ещё немного быстрее, то он победит.

Новое «завтра» уже на горизонте, а «сегодня» такое же, как и «вчера». Полутонная туша какого-то зверя ещё тёплая, его работа – разобрать её молча, без злобы и жалости. Нож – продолжение руки, острый, как команда. Рядом кто-то спорит, кто-то перешёптывается, сплёвывает и хохочет – привычная какофония жизни, под аккомпанемент которой он работает, но всё это не имеет значения: мир перестраивается под новые правила, меняется столь же стремительно, как испещряются морщинами лица людей. И если жить достаточно тихо, никто не вспомнит, что он умеет летать. Что был кем-то. Что внутри – пустота, сжатая до точки. Если потерпеть ещё немного – он выиграет.

Иногда она заходит. Ворчит. Кидает опасливые взгляды. Девчонка с руками, пахнущими мятой и пылью, и глазами, которые ни разу не отвернулись. Когда он целует её, внутри будто что-то неуловимо смещается, тревожно, как если бы камень сдвинулся в фундаменте, но вместо разрушения приходит странное облегчение. Она доверчиво жмётся к нему и улыбается, и в эти мгновения он осознаёт, что если продолжать бежать, не останавливаясь, то будущее расставание навсегда останется позади. Он делает глубокий вдох и в очередной раз сбегает, не прощаясь, ведь если приложить чуть больше усилий и обогнать этот страх – он победит.

Босые ступни утопают в мягкой земле и проскальзывают по лужам, не сбивая темпа.
Это такая игра, которую он придумал ещё в детстве: если бежать очень быстро, то все проблемы останутся позади. Работа с запахом крови и сырого мяса, въевшимся в кожу, чужие требования, слёзы и забота Мин, просроченные долги и непрочитанные записки с дрожащими словами – всё это рано или поздно отстанет.

[Мин]

Глава 1.

Мин было около пяти, когда она впервые оказалась в опасной близости от вольера. Мать взяла её с собой не из прихоти, а потому что малютку в тот день попросту не с кем было оставить: старшая сестра слегла с горячкой и все силы пожилых родственников, бабушки с дедушкой, уходили на то, чтобы сбивать жар, поить её отварами и менять простыни. Отец, по обыкновению, исчезал ещё до пробуждения семейства – то ли снова устроился на смену в подземном рынке, где вечно пахло рыбной гнилью, углём и чужими бедами, то ли просто ускользал на весь день, чтобы не слышать хрипов больной дочери и не встречаться взглядом с уставшей женой. Его отсутствие никто особенно не обсуждал, в доме и без этого хватало шума, хлопот и запаха горьких трав, кипящих на плите. Соседка, старуха с нижнего этажа, обычно присматривала за младшей, но сегодня она не открыла дверь – «сама не на ногах», как сказала сквозь щель.
Мать была одной из служанок, которых кинули на уборку вольеров, почти на самое дно служебной иерархии замка с картинки. Туда осмеливались идти только те, у кого не было иного выхода – никаких пособий, отпускных, больничных и даже малейшей страховки, а болезнь старшего ребёнка, как бы тяжело она ни протекала, не считалась уважительной причиной для прогула. Страх и безнадёга всегда были спутниками этой дыры.
Мин была закутана в старенький шерстяной платок, тощая, с упрямо поднятым подбородком, хотя глаза слезились от пыльного, душного воздуха. Её посадили на расшатанный табурет у входа в служебные помещения и велели сидеть тихо, не мешаться, не дёргаться и никуда не уходить. И первое время девочка молчала, тихо поигрывая с бахромой на рукаве, и наблюдала за тем, как мать, пригнувшись, чистит кормушку, из которой доносился неприятно приторный запах крови, берёт вёдра и направляется к источнику за водой. Стоит ли говорить о том, что любопытство ребёнка оказывается сильнее страха перед неведомым? Дети не умеют сидеть тихо, особенно, когда за толстой решёткой, отлитой с напускной декоративностью, виднеется нечто большое и интересное, дышащее в глубине вольера не как человек и не как зверь – глубоко, с отголосками одновременных жара и холода. Мин осторожно поднялась на ноги и двинулась ближе, внимательно вглядываясь в пространство между металлическими прутьями, она не понимала, кто или что там, знала только, что это «опасно» и что «туда нельзя», что мать всегда возвращается оттуда молчаливая, с напряжённым и резко постаревшим лицом. Но именно поэтому и тянуло. Потому что тайна.
Существо, сотканное из теней вольера, не смотрело на неё прямо, но каждый мускул в его теле говорил о внимании, даже издали оно казалось не просто опасным, а чужим, даже чуждым, будто не из этого мира. Как из снов или страшных сказок, которыми пугали деревенские мальчишки. Но она не испугалась. Не сразу. Сперва это было лишь чувство, будто сердцу в груди стало тесно, как если кто-то невидимый сжал его в кулаке и забыл разжать. Тень тяжело шевельнулась, и только тогда она поняла, что смотрит не просто в темноту, а на существо в ней.

[Моль]

Погребённый под густой тенью стены, он лежал на холодном каменном полу, словно часть древней кладки, неразрывно связанной с безмолвной вечностью этого места, и клубящаяся в углах тьма укутывала его тяжёлым покрывалом. Грязь въелась в чешую, скрывая её природную белизну, и обволакивала тело тусклым серо-бурым налётом, подобным пеплу, что оседает после пожара. И в этом сумраке, где время текло смолисто медленно, он казался не столько живым существом, сколько каменным изваянием, хранящим в себе память о предках и минувших эпохах.

За решёткой гудел беспокойный мир: лязг металла, обрывки голосов и торопливый топот сливались в беспорядочную какофонию, доносящуюся приглушённым гулом со стороны улицы – всё это звучало как отголоски чужой жизни, не имеющей к дракону ни малейшего отношения. Он давно научился отсеивать посторонние звуки, чутко вычленяя из этого хаоса лишь то, что пробуждало инстинкты: осторожный шёпот шагов, запах крови и визгливый тон хлыста.

Но сегодня в этом привычном ритме проступило нечто иное – шорох, незначительный и лёгкий, словно ветер, который мягко трогает свитую в углу паутину. Непривычный запах захватил сознание лёгкой тревогой, не острый и металлический аромат страха и крови, а тёплый, живой, чужеродный – запах летних трав и разогретой на солнце древесной коры. Тонкий, почти неуловимый шёпот перемен. Приоткрыв глаза, он видит, как у края решётки застыла миниатюрная фигурка, утонувшая в мягком, шерстяном платке, из-под которого торчат круглые щёки и кончик носа. Её взгляд, ясный и неподвижный, был устремлён вперёд, на дремлющего зверя, на него, и в глубине её зрачков, дрожащих от изумления, не было ни тени страха, лишь искры детского любопытства и непорочная наивность, свойственная тем, кто ещё не познал суровых истин мира. Ни дрожи в коленях, ни отступающего шага. Только тепло дыхания, рассеивающееся в прохладе помещения и широко распахнутые глаза, неотрывно следящие за ним.

Пальцы ребёнка крепко сжались на металлических прутьях, хрупкие и упрямые, и даже тусклый свет, пробивающийся узкой полосой от выхода, казалось, притих рядом с ней, подчёркивая её неподдельное внимание. Обычно, будь то взрослые или дети, все без исключения – кричали, пятясь в ужасе, плакали, отдёргивали руки. Но не она. Девочка стояла, смотрела на него и... улыбалась, неуклюже и восторженно, словно встретила не монстра, а кого-то сказочного, со страниц добрых книг. И, возможно, именно в этот момент он впервые по-настоящему понял, что мир за пределами вольера – не только резкий, оглушающий болью шум, в нём был кто-то ещё. Кто-то, кто смотрел на него иначе, не как тварь.

Он неуверенно поднялся на ноги, будто каждое движение отзывалось дрожащим эхом где-то в глубине истончённого тела, костлявые лапы с серыми, заляпанными грязью когтями царапнули по каменному полу, оставляя в пыли едва различимые следы. Подошёл ближе, медленно, не желая напугать, но и не совсем понимая, зачем вообще движется. Решётка между ними оставалась несокрушимой преградой, но расстояние резко сократилось, и воздух между ними сгустился. Мин не дрогнула и не отступила ни на шаг. Только её глаза, огромные, влажные и полные света, чуть расширились, отражая его приближение. Её дыхание было слышно теперь чётче: короткие вдохи, как у птенца, который впервые столкнулся с ветром или услышал мир за пределами гнезда.

[Мин]

Мать вернулась быстрее, чем отголоски лёгких шагов девочки у вольера растворились в прохладе помещения, будто невидимая нить в её груди беспокойно натянулась, улавливая мгновение, когда привычная тишина дрогнула растревоженным в клетке зверем. Она застыла на пороге, вылавливая взглядом тонкую фигуру дочери, и смертельно побледнела от страха, тут же кинувшись вперёд:
- Мин! – Крик сорвался почти беззвучным хрипом, оцарапав горло горячим дыханием. – Отойди!
Сердце бессильно дёрнулось, словно кто-то крепко сжал его рукой. Девочка почти коснулась пальцами массивной морды дракона, и, не обращая внимания на испуганную мать, что-то весело щебетала между металлическими прутьями – она стояла всё так же, одной рукой обхватив решётку, а вторую вытянув перед собой ладонью вверх, как если бы знакомилась в настороженным дворовым псом.
Мать вцепилась в плечи Мин и отдёрнула её с такой силой, что шерстяной платой соскользнул с плеч девочки и упал на пол возле вольера. Лёгкая, почти невесомая фигурка пошатнулась и подалась назад, но ни вскрика, ни слез не последовало, она растерянно повернулась. В её подрагивающих от удивления зрачках читалось недоумение и, казалось, всё ещё отражался он – не чудовище, не зверь, а существо, сотканное из грёз и сказок.
- Он не злой, - улыбчиво прошептала Мин. – Он просто смо...
-  Тссс! – Крепко прижимая девочку к себе, женщина будто пыталась заслонить её от пристального взгляда монстра в вольере. В голосе звенел страх, вязкий, наполненный невысказанными историями, о которых ребёнку ещё нельзя знать. Руки её дрожали. – Сюда нельзя, слышишь?! Это... не зверёк и не игрушка, Мин. – Она не смотрела на него, боялась и волокла дочь к выходу.
Мин вскинула подбородок и, спотыкаясь, посмотрела на мать долго и упрямо, с какой-то детской серьёзностью, которую взрослые всегда недооценивают.
- Он просто смотрел!.. Он... живой, мама. По-настоящему... - Голос её был тихий, почти обиженный, не от непослушания, а от удивления, что ей не верят, что этот момент хотят забрать, вырвать, как лишнюю страницу из книги.
Женщина сжала зубы, лицо её было бледным, напряжённым, как у человека, увидевшего кошмар наяву. Она не нашлась, что ответить, страх жил в ней глубже слов. Она крепче сжала плечи дочери, пытаясь одновременно защитить и удержать, как будто девочка могла раствориться в воздухе и снова вернуться туда, к вольеру, где дышал опасностью белый силуэт. Мин же торопливо и сбивчиво переставляла ноги, не от усталости, а от того, что силком тянули прочь, не давая повернуть голову обратно. Но она всё равно оглянулась. Несколько раз. Быстро, украдкой. В темноте вольер уже терял очертания, и всё же она чувствовала, как дракон всё ещё смотрит ей вслед — не взглядом зверя, а человека.