[Юпитер Тома]

Дискордия / осень 5027

Лира Мирлесс и Юпитер Тома

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

[Юпитер Тома]

— Да я сам не ожидал, что в период отпусков некому будет подхватить эту работу, — Мериаль виновато развел руками, всем своим видом показывая, что как бы он ни старался, но лишнюю пару рук он точно не найдет, —  Да и вспомни, ты же сам говорил, что лучше пусть большая часть сотрудников отдохнет сейчас, чтобы выйти к осени, ближе к плановым заказам. Ну я и распустил половину отдыхать. Кто-то на Процион умотал, часть на Лирею — к родственникам... — он закатил глаза, вспоминая, какими планами успели похвастаться все его подчиненные, — Я даже немного им завидую.
Юпитер озадаченно потрогал ухо, будучи погруженным в глубокую задумчивость, и еле уловил сказанное своим начальником. Сами по себе чужие отпуска не волновали молодого хаари, а вот необходимость разобрать один из небольших архивов с артефактами, до которого уже давно не доходили руки — очень даже. Совсем скоро нужно будет подготавливать квартальный отчет, а они как приняли месяц назад всю эту целительную мелочевку одним скопом, так она и лежит не разобранная. Артефакты были исправными сами по себе, но все они проходили ряд определенных модификаций и дополнительных настроек, которыми как раз и занимался Исследовательский Корпус.

К подобным провалам в организации Юпитер относился довольно снисходительно — его начальник был одним из самых замечательных людей, которых он знал, и подобные недочеты с лихвой перекрывались множеством других заслуг, но в такие моменты приходилось брать все в свои руки и наводить порядки самостоятельно. Все же, халатное отношение к невовремя разобранной поставке артефактов могло аукнуться — такое уже случалось, и Юпитеру пришлось потратить немало времени на то, чтобы разобраться с последствиями.

В этот раз ему хотелось использовать спокойные рабочие дни с пользой, чтобы потом Мериаль же и не хватался за голову, когда с него потребуют абсолютно не готовые к проверке документы.
Достав смартфон, Юпитер начал в прежней задумчивости листать список контактов, прикидывая, сможет ли он кого-то столь оперативно завербовать на не самую интересную работу в Корпусе. Кого-то спокойного, вдумчивого и усидчивого, кто не пошлет к чертям все в первые же полчаса, как это, например, уже случилось один раз, когда он попросил Таури разобраться с документами, и, собственно, после этого они договорились не лезть в работу друг друга.
Цепкий взгляд оранжевых глаз наткнулся на знакомое имя, отозвавшееся вспышкой теплого света в груди и вызвавшее улыбку на лице хаари. Конечно же, он сразу вспомнил трогательный взгляд беловолосой красавицы, и даже представил, как она может обрадоваться, когда он приведет ее в какую-нибудь уютную кофейню на Дискордии.

— Мериаль, а ты сможешь мне быстро оформить временный пропуск для одной моей хорошей знакомой? — в его голосе все еще были слышны некоторые сомнения, ведь он обещал Лире вернуться в Парк с развлечениями, а архив никак не входил в число подобных развлечений, но у него была робкая надежда, что россыпь самых разных артефактов, используемых преимущественно в целительстве и медицине сможет ее заинтересовать, и если ей что-то понравится, он может даже что-то подарить ей, списав на личные нужды Корпуса, — Если, конечно, она согласится, на что я хотел бы надеяться.

Мериаль не имел ничего против временного пропуска для Лиры, тем более что Юпитер рассказывал ему о беловолосой девушке, которую однажды выручил из беды и помог ей пережить травмирующее событие.
После того случая работа загрузила его с головой, но он держал в памяти свое обещание вновь встретиться с девушкой в неформальной обстановке и возможно, совершить с ней небольшую поездку по достопримечательностям какого-нибудь крупного города, в котором они оба еще не были. Он — в силу своего иномирного происхождения, она — в силу тягот своей прошлой жизни, которую он хотел бы помочь ей если не забыть, то пережить и найти силы двигаться дальше.

Когда его начальник вышел из просторного светлого кабинета, доверху заваленного всем на свете — от инструментов до документов, Юпитер крутанулся в офисном кресле и посмотрел в окно, где на ближайшую неделю обещали солнечную и ясную осеннюю погоду. Самый расцвет золотой осени, горячего кофе на вынос и вдумчивого любования на слегка подмерзающие пруды в парках и философские разговоры на скамейках в скверах.
"Опять же, перед тем, как затеряться среди стеллажей архива, можно будет и правда выпить кофе и прогуляться по местной набережной." — на разбор артефактов есть еще около недели, так что торопиться было особо некуда, работа от Юпитера никуда не убежит, тем более, что кроме него поручить это было особо некому, ведь как уже выяснилось, часть сотрудников была в плановых отпусках перед более важной работой, а еще часть небольшим составом поехали на трехдневную конференцию на Процион.
Еще один взгляд в окно — и вот Юпитер уже сосредоточено набирает сообщение на экране, стуча тонкими белыми пальцами с предусмотрительно спрятанными когтями.

Добрый день, милая Лира.

Как ты себя чувствуешь? С нашей последней встречи прошло не так много времени, и я не знаю, уместно ли будет предлагать встречу так скоро — едва прошел месяц, но мне кажется, что пока погода не сменилась на более промозглую и холода не стерли золото и бронзу осенней листвы, надо использовать эту возможность. По крайней мере, мне бы хотелось тебя порадовать приятными впечатлениями в этот сезон. Думаю, он как нельзя лучше для этих впечатлений создан.
Помимо прогулки по улицам Дискордии мне бы хотелось предложить тебе помочь мне с работой, если это тебя не затруднит. Работа не сильно сложная, больше даже монотонная, если можно сказать — нужно разобрать скромную партию целительных артефактов. Насколько я помню, ты хорошо знакома с целительной магией, и может тебе будет интересно взглянуть на что-то подобное.

Большая часть моих коллег сейчас в отпусках, и я договорился с начальником — он сможет оформить временный пропуск для тебя, если ты согласишься. Заодно я устрою тебе небольшую экскурсию по своей работе. По крайней мере, по открытым отделам.
Если мое предложение будет для тебя сильно утомительно, я, конечно же, пойму, и тогда оставлю в силе только вариант с небольшой прогулкой. Я мог бы встретить тебя около стационарного портала на главной площади Дискордии.

Юпитер.

[Лира]

Она не написала ему.
  Ни в тот же день.
  Ни в следующие дни.

  Она не написала ему. Не смогла добавить в контакты, словно это было бы признанием тяжёлым, что нечто глубокое, чувственное случилось, произошло и отложилось в памяти. Добавить в контакты – признать, что она ждёт и надеется, что он, Юпитер, напишет ей. Добавить... — это отметить, дать понять самой себе, что она, растроганная ярким днём, хотела бы больше никогда не потеряться.

  Возможно, Лира боялась отказа. Боялась написать и понять, что Юпитеру что-то не понравилось, что ему не до неё и что она совершенно не важна. Возможно, ей не хотелось писать первой, навязываться, обязывать Тери что-то отвечать, мучиться с нею. Ведь Лира слишком хорошо знает, насколько она может быть неудобной и тяжёлой, той, кто будет докучать. Поэтому беловолосая не делает первый шаг, хотя отчего-то почти каждый день вспоминает о том особенном дне, когда казалось, что между ними было нечто особое, важное, глубокое. Быть может, она слишком цеплялась. Быть может, в Тери действительно крылось нечто особенное. Девушка старается не думать.

  Погода вносит свои коррективы в уклад жизни. Постепенно становится всё холоднее, деревья меняют свой цвет, платья в гардеробе всё плотнее и плотнее, тренировки с Учителем усерднее. Лира старается не думать о Тери, но в самые трудные моменты, в самые болезненные она вспоминает его интонации, слова, и с ними становится немногим, но легче. Тихой светлой тенью Юпитер Тери словно следовал за Лирой, придавал уверенности и сил справиться. Возможно, благодаря ему она не так сильно грустила, когда случались неудачи.

  Тем не менее, шли дни, и постепенно беловолосая смирилась с тем, что новой встречи, вероятнее всего, не будет. Для себя она решила, что ради таких моментов, дней и стоит жить. И что это всё не зря, если такое взаимодействие может происходить с нею. Ведь правда, да?

  Рухает на постель после тяжёлого приключения. Ноги болят. Белоснежным облачком лежит на мягких покрывалах и с тоской зарывается в подушку. Но тут вдруг пиликает уведомление на телефоне. Лира вздрагивает и тянет ручки к маленькому экрану. Ввод пароля. Просмотр сообщения через скрытое приложение. Имя отправителя? Юпитер Тома. Внутри всё холодеет. Девушка открывает письмо. Читает. Пищит следом в подушку, чувствуя, как внутри всё горит и кричит от радости и восторга. Бьёт ножками в постель, затем тут же пишет ответ, сообщающий о том, что она очень рада сообщению, скучала и что будет рада увидеться и помочь. Только нужно знать время и место.

  Лира собирается слишком быстро. Пожалуй, она даже бежит счастливая вприпрыжку к порталу, чтобы затем, едва ли помня весь пройдённый путь, выпорхнуть белоснежной птицей со светло-коричневым пальто поверх белого платье чуть ниже колен и коричневыми светлыми высокими сапожками. И только завидев Юпитера Тому, Лира, забывшись облаком света несётся навстречу и бросается с восторженным писком в крепкие счастливые объятия. Она игнорирует всё вокруг, но прижимается тесно-тесно к мужчине, вдыхает его запах, сипит в плечо.

  — Я так боялась, что мы больше никогда не увидимся! Я думала, что слишком неправильная для тебя! Но... я так рада... — восторженно мяучит, обнимает теснее, крепче, но едва ли причиняет этим дискомфорт. — Я... Я... Я очень рада тебя видеть, Тери... Мне кажется, прошла целая вечность и... и... — девушка утыкается лбом в плечо мужчины, — я правда буду очень-очень рада хоть немногим помочь тебе. Ты очень многое для меня сделал... Я была бы рада дать тебе хоть что-то в ответ. Правда-правда...!

[Юпитер Тома]

Поначалу Юпитер хотел предложить Лире встретиться у Центрального терминала рядом с площадью недалеко от Исследовательского Корпуса, но вовремя прикинул в уме, какая реакция будет у нее на чересчур оживленные улицы, которым не видно края, на широкий проспект, где в одну только сторону дороги по шесть полос для транспорта, и это не считая выделенной полосы для аиркаров, которая проходит буквально рядом.
Это он — Юпитер, спокойно себя чувствует при любом скоплении народа, умело лавируя даже между очень плотным потоком и ловко выискивая свободные места. Шум толпы, чужие, наслаивающиеся друг на друга разговоры, неосторожные прикосновения к одежде — все это ему нисколько не мешало, вообще не нарушая его внутреннего равновесия. Главное, чтоб за руки не хватали, а остальное не важно.

Конечно, он не мог представить себе момент, в котором Лира испытывает неудобства, согласившись на встречу с ним, а это значило то, что нужно было придумывать другой вариант, и им оказался второй терминал, находящийся ближе к спальному району и общежитиям корпораций. Большая часть проживающих там работали здесь же, на Дискордии, поэтому терминал не пользовался популярностью, ну и плюс сразу же около него проходила красивая небольшая аллея с несколькими кафетериями на первых этажах зданий — не иначе как удачный маркетинговый ход, рассчитанный на многочисленных служащих, которые вряд ли смогут ранним утром пробежать мимо распространяющегося по улице кофейного аромата из открытых окон.

Он дожидается беловолосую у самого входа, проверяя напоследок рабочие и личные мессенджеры, заранее уведомляя тех, кто может его потерять о том, что сегодняшний день у него будет занят, и ему не хотелось бы отвлекаться. Едва он успевает убрать смартфон в карман светлого пальто, как сразу замечает белоснежное облачко, радостно спешащее к нему навстречу. Улыбка сама собой появляется на губах, и он ловит ее в свои объятия, позволяя и себе и ей подольше в них задержаться.
Отстраняется, держа ее за плечи, осматривает ее красивый осенний наряд, и не удержавшись, снова улыбается:
— Я тоже очень рад тебя видеть, дорогая Лира. И еще больше рад тому, что с тобой все в порядке и ты выглядишь куда более счастливой и бодрой по сравнению с предыдущей нашей встречей. Это значит, что тебя, как минимум, никто не обижает, а князь продолжает заботиться о тебе, — он приобнимает ее за плечо и ведет в сторону аллеи, — Даже не думай допускать мысли о том, что ты можешь быть неправильной. Я согласен принимать все части твоего "Я", какими бы они ни были.

Вспоминая их прошлые разговоры и то, как они расстались, добавляет сразу же:
— Честно говоря, я тоже переживал, что мы можем больше не увидеться. Мне оказалось так сложно вырваться из рабочих дел — я так привык работать на грани трудоголизма, что потребовалось усилие, чтобы себя остановить. Мне все хотелось устроить тебе какое-нибудь небольшое путешествие, чтобы показать что-то необычное, но не сильно утомлять длительными поездками и перелетами.

На узенькой но длинной аллее с плотно засаженной чередой деревьев, уже успевших сменить цвет листвы на все оттенки оранжевого с медным, и сбросивших часть своего оперения на асфальт, превратив его в пестрое покрывало, было на радость малолюдно — большая часть темных кованых скамеек с сиденьями из светлого дерева пустовала, хотя погода была до того теплая и безветренная, что можно было, наверное, гулять не один час, не боясь простудиться.

— Нам повезло, что в будний день все Дискордия работает, а поэтому у нас есть возможность полюбоваться на некоторые части ее улиц в относительной пустынности, — Юпитер заводит Лиру ко входу в аллею и слегка притормаживает, позволяя ей взяться за его руку, чтобы идти было удобнее, — Ну и что до нашей встречи, то мне даже немного неудобно, что приходится тебя просить о чем-то таком, ведь я и правда рассчитывал, что наш совместный день не будет как-то связан с работой. Поэтому я постараюсь занять тебя ею не так сильно, а перед этим мы можем зайти в одну из кофеен за кофе и чем-нибудь вкусным, — тут он опомнился, что за своими разговорами не уточнил главного, — Ты, кстати, голодная? Вдруг одного кофе с пирожными будет недостаточно? На всякий случай, в Исследовательском Корпусе тоже есть столовая, но сама понимаешь, атмосфера там совсем другая, хотя готовят не менее вкусно.

Пока Юпитер и Лира ступают по хрустящим оранжевым листьям, он думает о том, понравится ли ей Дискордия, ведь она отличается от Лиреи — совсем другой колорит и атмосфера, улицы могут быть более путанными и широкими, но в них тоже есть свое очарование, которое сейчас так удачно может быть подсвечено всеми красками осенней листвы.
— Ну и самое главное, милая Лира, как ты проводила дни все это время? — он старается спрашивать ровным голосом, но так трудно, оказывается, сдержать рвущееся беспокойство за хрупкую беловолосую девушку, с которой их все это время разделяло столь большое расстояние, — Как ты себя чувствовала?

Он благоразумно не стал выпытывать у нее, почему она не писала ему первой, прекрасно понимая, что скорее всего, она бы и не написала, даже не смотря на то, сколько проникновенных разговоров между ними было до этого. Он прекрасно знал, как боязнь быть отвергнутым заставляет молчать и не делать первый шаг, и от того испытывал сейчас неподдельное чувство вины, что написал ей сам только сейчас — в конце-концов, мог ведь просто, между делом, спросить как дела и поинтересоваться, не нужна ли ей помощь... Но рутина рабочих дней и правда слишком быстро съела практически месяц его жизни, заставив опомниться только сейчас, когда осень уже полноправно вступила в свои владения.

Понимая, тем временем, что не сможет вместить в этот день всю свою невысказанную заботу о Лире, он, тем не менее, рассчитывал, что успеет за это время дать хотя бы ее частичку.

[Лира]

Она даже не замечает, что суетливо бормочет разные слова, путается в звуках, фразах. Хочет водопадом эмоций выразить каждое чувство, каждый миг, всё, что горит, трепещет внутри. Лире кажется, что она не сможет, не успеет сказать сейчас, и потому торопится, пусть это дарит лишь россыпь спутанных фраз.

  Запах Юпитера заставляет всё тело радостно подрагивать, сжимать ручками объятия плотнее, но это прикосновение всё равно переполнено робостью и нежеланием заключать в тиски, нежеланием не дать позволить отстраниться, если только сочтёт Лиру неуместной или какой-то не такой, неправильной. Вдруг ему не понравится её платье? Или сапоги? Или, быть может, она слишком порывиста? А вдруг, вдруг это даже не её друг, тот, кто так глубоко запал в душу? Лишь похожий, очень похожий незнакомец?

  И вот они отстраняются. Лира с облегчением выдыхает – это всё же Юпитер, тот, по кому она так скучала и тот, кто после той встречи занял особое место в её сердце. Грудная клетка торопливо и глубоко вздымается, щёки горят алым, девушка отражает улыбку и заглядывает в карие глаза. Лапы держат за плечи, и это прикосновение могло бы быть лишним, но девушка понимает чётко и ясно, что отныне доверяет белоснежному существу гораздо больше. И что она не видит в его прикосновениях, в его жестах ничего лишнего, пугающего. Напротив, хочется даже, чтобы Тери не отпускал, не уходил. Улыбка сияет на бледном лице, когда серые глаза замечают, что мужчина с удовольствием рассматривает платье.

  Лира, кажется, готова залиться красным от смущения. С губ срывается сдавленный писк, когда Юпитер говорит о том, что рад её видеть. Он даже, как понимает беловолосая, доволен тем, что она в порядке, что выглядит лучше и что о ней заботятся. Девушка застенчиво улыбается, опускает взгляд в пол, слушая, как бешено рвётся из груди сердце. Это... приятно. Очень. И невероятно тепло. Рука мягко приобнимает Лиру, Тери прижимает к себе абсолютно ненавязчиво, и спутница воробушком жмётся ближе, ступает беззаботно туда, куда поведёт её друг.

  Странно, но для девушки Юпитер уже правда стал ей другом. Есть такие особые люди, существа, которые своим теплом, сутью западают настолько, что невольно их невозможно забыть. Они как золотой свет, луч солнца среди тьмы. Что-то нежное, родное, что-то, что всегда особенно грустно терять и отчего-то правильно отпускать в их личный путь. И для Лиры Тери стал именно таким другом. Он мог бы пропасть, исчезнуть, и даже если в груди бы разрослись бы глубокие обиды, девушка бы не смогла бы не простить всё вмиг, как только увидела бы его. И сейчас, ступая рядом, беловолосая чувствует, что до глубины души счастлива быть рядом с Юпитером и счастлива от самой мысли о том, что он существует в этом мире.

  Кажется, что его трагичная судьба в итоге легла даром на мир Аркхейма, потому что там, где ступает Тери, всегда кому-то становится легче и лучше, Лира уверена. Невозможно быть таким, хранящим в себе свет, и не дарить его всем окружающим, невозможно не заставлять невольно собою сиять других. Отчего-то хочется даже заплакать от эмоций, упасть в ноги Юпитеру и поблагодарить совершенно искренне за то, что он есть. За то, что вот такой тёплый, живой, заботливый и искренний. За то, что ведёт её куда-то. Лире думается, что она будет благодарна даже тому, что они просто увиделись, и она даже не будет так сильно грустить, зная, что это может быть последней встречей, ведь Юпитер... Для девушки честь и самый настоящий подарок провести с ним, запавшим в душу существом, время.

  — Спасибо тебе, — шепчет растроганно, чувствуя, что сейчас пред ними целый мир. Она не знает, говорит ли собеседник правду, не знает, примет ли он действительно её любой, но... Даже если нет. Даже если будет потом больно... То это не страшно. Потому что сейчас... сейчас слишком хорошо рядом.

  И пока он роняет слова, пока его голос звучит ровно, уверенно, девушка смотрит себе под ноги, рассматривает пёстрые листья и грустно, тоскливо улыбается, вспоминая, как вечерами она проверяла новые сообщения и, не находя их, понимала, что не нужна. Быть может, это не так. Сейчас Лира готова смириться с любой истиной, с любыми правилами мира, лишь бы подольше задержаться вместе.

  — Спасибо... Я была удивлена, что мы всё же встретились, — растерянно шепчет потерянной птицей, невольно обнажая тяжёлые мысли и свои страхи. Личико вдруг напрягается, выглядит потерянным, и девушка поднимает взгляд на Юпитера, чтобы объясниться: — Я привыкла, что если мне что-то очень сильно важно, то зачастую оно не так сильно важно другим. Поэтому я... боялась, что тут будет снова также, — признаётся и отводит взгляд, мысленно ругая себя за то, что вечно забывает, что у каждого человека своя важность в чём-то и каждый по-своему проявляет. Так, например, Юпитер нашёл место в своём плотном графике для неё, а Лира едва ли может оценить в полной мере этот поступок без страха подвоха или издёвки, пусть и с другом ей до невероятного комфортно. — Я рада, что мы увиделись. Я... сейчас чувствую себя счастливой с тобой, — шепчет совершенно искренне, честно, признаётся в сокровенном. Все чувства маленькой Лиры на ладони белёсой Тери.

  — Надеюсь, ты не переутомляешься и бережёшь себя, отдыхаешь... — бормочет, всматриваясь в глаза спутника, пока оба шагают по красивой аллее, пестрящей разноцветными красками осени. Запах дурманит душу, заставляет мысленно растворяться в листьях, в светлой погоде, в шелесте природы. Лира с теплом жмётся к Юпитеру, рассматривая листья на деревьях и под ногами. — Здесь так красиво...!

  Девушка неуверенно сжимает пальцы друга, улыбается тихонько в смущении, что они вот так идут вместе.

  — Нет, ничего страшного, я понимаю, — тут же щебечет птицей, когда речь касается дел на работе Тери. Лире в радость помочь и почувствовать себя хоть немногим полезной, поэтому девушка не видит ничего плохого в рабочей нагрузке, только лишь надеется, что она сможет вернуться домой не за полночь и что ничего плохого не случится... — Нет, я ничего не ела сегодня, я не голодна, — признаётся беловолосая, не изменяя себе в сложных отношениях с едой. Она не особо задумывается о том, что это что-то неправильное, и живот даже не сводит голодом. — Поэтому, если хочешь, если ты голоден, можем зайти, я попью просто водички, — размеренно мяучит, надеясь, что тут вода не стоит слишком много. Конечно, накопления у девушки есть, но она вряд ли готова отдавать очень много за стаканчик воды.

  — Я... — теряется, не сразу находится с ответом, но хмурится после, пытаясь припомнить, как же проводила последнее время. — Несмотря на то, что иногда я всё же... веду себя не очень корректно, — перед глазами призраками воспоминания о отчаянных слезах и кошмарах, мучительные события, истерики и слёзы. — Я всё же тренируюсь с Князем, стараюсь впитывать все знания и обучаться новому. Время от времени я путешествую, стараюсь видеться с различными людьми и стараюсь не слишком бояться мира. Хотя, если честно, — взгляд мрачнеет, — я понимаю, что мне уже не отмыться от прошлого и от своего разума. Но всё в порядке, — вымученно улыбается, старается быть сильной, выдыхает полной грудью боль. Хочется быть искренней. — А ты? Что даёт тебе твой трудоголизм? — заглядывает любопытным щенком в глаза, клонит голову набок, хмурится белыми бровками, тянет губы в тихой улыбке.

[Юпитер Тома]

Юпитер слушает, как Лира теряется в словах, роняет фразы — опадающие осенние листья разных оттенков, нежные и беспокойные в своем падении, и беловолосая как будто вся боится опасть вместе с этими листьями-фразами, но хаари крепко и уверенно держит ее за плечи, чувствуя, что не обязательно сыпать словами в ответ — достаточно просто оставаться в эти минуты той значимой опорой, за которую можно ухватиться в любой момент своего падения.

Он не торопит ее, понимая, что скорее всего, ей потребуется время на то, чтобы убедиться, насколько все в порядке именно сейчас — когда они снова увиделись спустя какое-то время, и он сдерживается, чтобы не провести ненароком тонкими пальцами по белоснежным Лириным волосам, опасаясь, что это может лишь добавить смущения сейчас, когда их встреча только состоялась.

Несмотря на то, что до этого они провели вместе суммарно всего один день, этого дня — насыщенного и долгого, хватило для того, чтобы Юпитер на автомате начал замечать любые, даже самые незначительные изменения в беловолосой девушке, а сейчас, когда он отстранился и посмотрел на нее, то увидел, что этих изменений, маленьких — как первый снег после затяжной осени, было предостаточно, и вполне вероятно, что даже сама Лира не замечала, как они тоненьким слоем, но уже припорошили многолетнюю тоску в ее душе.

Ему было радостно видеть и привычное в Лире — румянец на щеках, выразительные серые глаза и маленькие девичьи ладошки, готовые, как ему кажется, ухватиться за его руки, чтобы следовать рядом — доверительно и как ни странно, уверенно.

И она следует — вместе с ним, а слова ее звучат даже громче осенних хрустящих листьев, и пока Лира делится своими переживаниями, он украдкой наблюдает за ней, и думает о том, как же красиво смотрится белое на золотом.
— Я понимаю, — отвечает осторожно, в тот момент когда они немного притормаживают, — Сила привычки задумана, в основе своей, чтобы облегчать жизнь, но зачастую все оказывается ровно наоборот, и привычка, пуская в твоей душе корни, медленно отравляет ее.

Говоря это, Юпитер нашаривает в кармане портсигар, вспоминая о привычках — уже своих, и вытаскивая сигарету, поджигает ее щелчком пальцев и закуривает на ходу:
— У меня, как видишь, тоже есть что-то, что никак меня не отпускает. Я извиняюсь за табак, но вишневый не должен сильно пахнуть, да и я постараюсь сильно не дымить, — добавляет немного виноватым тоном,стараясь выдыхать дым в другую сторону, — Возможно, это покажется странным, что я сравниваю нечто настолько несопоставимое друг с другом, но тут есть некоторая связь. Это может быть немного грустно признавать, особенно когда это прорастает в тебе самом, но не думала ли ты о том, что привычки, пусть даже и тяжелые, не приносящие долгосрочного облегчения и скорее разрушающие тебя...не казалось ли тебе, что они приносят тебе удовольствие?

Закуривая при Лире, он вспоминает, как не решался доставлять неудобства уже ей табачным дымом, но сейчас ему, почему-то, хватает всего пары секунд на то, чтобы решиться.
Если уж он готов принимать ее любой — со всеми мрачными тайнами и отчаянным мраком в душе, то неужели милая Лира не примет его самого — вот с таким недостатком?

Еще одна затяжка, и он задумчиво улыбается, бросая слегка обеспокоенный взгляд на свою спутницу:
— Надеюсь, мои вопросы не сильно тяжелые для тебя, — пытаясь скрыть волнение за спокойной улыбкой, тем не менее, он продолжает, — Видишь, как сильно на меня влияет моя работа. Желание исследовать и постигать суть вещей не оставляет меня даже в таких разговорах. Поэтому... — он едва сжимает ее ладошку в своей руке, как будто бы лишний раз убеждаясь, что даже после этих его странных вопросов она все еще рядом, — Я тоже очень рад, что мы увиделись. Для меня было важно знать, что ты в порядке, и более того — не просто узнавать об этом из сообщения в телефоне, а видеть вот так, вживую.

Снова замедляет шаг и внимательно смотрит на Лиру, словно ища какое-то подтверждение в ее полном смущения взгляде.

— Я тоже счастлив.

Слова о счастье девушки вторят падению листьев вокруг, и Юпитер почему-то думает о том, что зима на Дискордии — белая и сияющая, обязательно должна быть теплой.А он сам — уже не таким холодным, постепенно словно оттаивая в мире, который буквально несколько лет назад оказался для него таким непривычным и чужим.

Как можно считать чужим мир, в котором рядом с тобой, восторженно сжимая твою ладонь в искреннем сердечном жесте, по-детски радостно восторгаются осеннему теплу?
А зима...ну что зима, она наступит, как и всегда наступала — по привычке, но позже.

— Работа, чаще всего, приносит мне исключительно положительные эмоции, поэтому мне сложно от нее устать, — тихо усмехается, докуривая и ища взглядом урну, — Но не переживай. Когда я только начинал работать в Корпусе, то чувствовал себя некомфортно, если мне надо было куда-то отлучиться. Сейчас прошло уже достаточно времени, чтобы я не ощущал себя новичком, и позволял себе отдыхать именно тогда, когда мне это нужно, потому-что, признаюсь, какого-то строгого рабочего графика у нас нет. Те, кто хотят и могут — работают буквально каждый день, представляешь?

Юпитер думает о том, что когда они придут к нему на работу, он как раз может познакомить Лиру с теми своими коллегами, которые не разъехались по командировкам и отпускам:
— Но конечно, я не буду нагружать тебя сверх меры. Это не очень сложная, но важная работа, и мне радостно от того, что я наконец-то нашел хотя бы такой повод увидеться с тобой, — он выбрасывает докуренную сигарету в урну и вздыхает, снова чувствуя легкий укол запоздалой вины за то, что не написал раньше, — Хотя конечно, это следовало сделать раньше, а не тянуть так долго.
Небольшой порыв ветра подхватывает вишневый дым, смешивая его с сладковатыми ароматами кофе и выпечки, и Юпитер направляет Лиру в сторону одной из таких кофеен, раздумывая о том, насколько он может позволить себе немного покомандовать, испытывая непреодолимое желание накормить Лиру вкусными пирожными:
— Ну какая водичка, милая Лира? — не может сдержать добродушной усмешки, — Эта аллея на Дискордии просто создана для того, чтобы гурманы и любители сладостей выстраивались по утрам в очередь за очередным кулинарным шедевром. Так что тут, уж извини, но я никак не смогу провести тебя мимо, оставив голодной, поэтому мы идем вон в то кафе.

Настроение, еще с утра будучи не до конца оформленным во что-то определенное, сейчас находится чуть ли не на пике, когда он понимает, что сейчас они встретились вот так — не потому, что нужно кого-то спасать или решать проблемы, а просто потому-что захотели.
Возможность выдохнуть, побыть просто Юпитером и Лирой — затеряться среди толпы и блеска золота и меди, улыбаться не потому-что развеял в пыль очередного хтона, а потому-что сморозил нелепую шутку или ощутил неловкость,

почувствовал что угодно — простое и понятное.

Пока он ведет ее по аллее в сторону источников аромата, в словах Лиры снова звучат красной тревожной нитью все ее мрачные мысли, медленно съедающие ее изнутри, и Юпитер не может отделаться от ощущения, что сейчас эта ее тревога передается и ему — узнав девушку гораздо лучше он понимает, что сейчас беспокоится за нее даже больше, чем в день их первой встречи.
Задерживает дыхание, чтобы подавить в себе тяжелый вздох и перебирает в своее белой руке хрупкие Лирины пальчики:
— Почему ты думаешь, что ведешь себя некорректно? — склоняя голову набок, он всматривается внимательно в Лирины глаза, ища там ответы — снова ли она чувствует себя неуместной, боится ли она снова хоть как-то проявлять свои настоящие желания?

Слова про тренировки с князем и довольно насыщенную жизнь девушки немного успокаивают его, и он, все же не в силах сдержать обеспокоенный вздох, трогается с места и переводит Лиру через дорогу:
— Я понимаю тебя, Лира. И конечно, я знаю, что так просто и быстро облегчение от тяжкой ноши, которую мы несем в себе годами, никогда не наступает, и нужно потратить много времени на то, чтобы стало хотя бы немного легче. Но знаешь, я вижу в тебе изменения. Возможно, они могут показаться тебе совсем незначительными, и когда ты вспоминаешь о тьме в своем сердце, может подуматься, что их и вовсе нет, но... — он сопровождает свои слова полуулыбкой, и голос его звучит плавно и размеренно, успокаивая и утешая, — Казалось бы, всего какой-то месяц, но ты уже поменялась, милая Лира. И мне невероятно радостно видеть эти изменения.

Подойдя совсем близко к прозрачным дверям небольшой кофейни с узорчатой вывеской и несколькими стоящими под крытой верандой столиками, он удовлетворенно кивает собственному выбору, отмечая, что народу практически нет, а значит Лира не должно испытывать сильного дискомфорта, он пропускает девушку вперед — внутрь небольшого помещения, в котором разноцветными всполохами смешиваются самые разные ароматы — кофейные, ванильные и миндальные, а приветливая женщина-бариста оживляется нечастым гостям в этот день и кивает, произнося слова приветствия.

— Я очень хочу тебя угостить, — кивая бариста в ответ, он подводит ее к одной из витрин с выложенными сдобными булочками, пончиками и пирожными, и добавляет чуть тише, параллельно изучая на стене большую доску где расписан весь перечень напитков — от кофе, как классического так и с различными сиропами, и заканчивая ягодным чаем и лимонадами, — У меня это один из немногих способов разделить с кем-то свои эмоции, поэтому надеюсь, ты не откажешь мне в таком пустяке. И конечно, не торопись, выбирай все, что хочешь.

Прислушиваясь к негромкой спокойной джазовой музыке, он скользит взглядом по витринам и добавляет:
— Потом можем либо прогуляться дальше, в сторону пруда, либо посидеть здесь на веранде, заодно обменяемся впечатлениями. Ты мне расскажешь про свои новые знакомства — если, конечно, захочешь, а я поделюсь своими — про работу.

Солнце заглядывает в большие окна кофейни, играя на белоснежных волосах Лиры, и Юпитер не может скрыть спокойной улыбки при мысли о том, что эта маленькая стеснительная девушка выглядит как аккуратное украшение цветущей осенними красками Дискордии.

[Лира]

Лира тихо и счастливо украдкой улыбается, желая не то скрыть яркую эмоцию, не то не показаться Юпитеру чрезмерно эмоциональной, не такой, как нужно. Он держит её так крепко, уверенно словно даже если она сейчас оступится, ноги подогнуться, крепкие сильные руки удержат рядом, не позволят рухнуть в пёстрый листопад дорог.

  Они идут под музыку парка, под неспешные вздохи пёстрых деревьев, под шум далёких машин, под всполохи переговоров различных людей. Лира не без искреннего интереса просматривает на тех, кто также прогуливается по парку - все такие разные, другие, совершенно не похожие друг на друга. В этом есть своя особая сила, суть, нечто прекрасное, то, что наполняет мир смыслом и жизнью. Даже сердце отчего-то бьётся умиротворённое, быстрее. Хочется выразить все чувства, мысли, поделиться с Юпитером, показать ему новый угол обзора, а, быть может, осознать, что он так и видит, так и смотрит!

  — Да, — кивает беловолосая, поправляя прядку волос, посматривает с улыбкой скромной в карие глаза. Они говорят о привычках, и Лире есть что сказать — чтобы справляться с трудностями жизни ей приходится много читать и изучать и, пусть её информация была порой слишком бытовая или поверхностная, что-то помогало держаться. — Привычки как способ борьбы со стрессом, но, когда человек увлекается привычками, когда они прорастают слишком глубоко, то они действительно губят, — вторит мыслям Тери, пытаясь припомнить то, как с ними же бороться - у неё ведь целый ворох таких привычек! — Знаешь, иногда привычки, мне кажется, похожи на неотстирываемое пятно.  Но я понимаю, что они, привычки, по сути своей просто способ борьбы со стрессом, отчего необходимо убрать этот стресс, то есть, проработать реакцию на стрессовое событие, чтобы оно таковым не стало или же заменить привычку на нечто более безопасное, если она разрушает, — выпаливает девушка с видом, словно ей неловко говорить об этом, но она не может содержаться, чтобы не поделиться мнением.  Быть может, Юпитеру было бы интересно? Она роняет виноватую улыбку, поджимает губы, но, тем не менее, в глазах настоящая, неизгладимая искренность.

  Он закуривает. Лира мягко улыбается, гадая, о чем же это красивое и заботливое существо сейчас думает. Он волнуется пред нею? Щёчки девушки краснеют - если да, то они оба переживают. Это по-своему мило и тепло, и Лира, намеренно вдыхая полной грудью воздух и отголоски запах дыма, спокойно шагает рядом, стараясь не думать ни о чем, что могло бы сейчас встревожить сильнее обычного.

  — Все в порядке, — принимающее мяучит девушка, посматривая с любопытством на то, как Юпитер курит. Гадает тихонько, когда начал мужчина заниматься подобным и что стало причиной, источником этой привычки. Интерес, простое любопытство, а после - стресс и тяжёлые события жизни?  Лире хочется узнать больше, понять Тери, погрузиться в его мир, увидеть все его глазами. Чтобы осознать, как можно жить. Чтобы сказать по-настоящему и искренне о том, что он прекрасен в своей сути. Что она счастлива с ним и счастлива знать, что в мире он существует таковым. — Да. Мои привычки как выученный механизм, моя зона комфорта, то, что позволяет мне успокоиться, затихнуть. Конечно, они плохи, — кивает, закусывает губу и на мгновение перестаёт дышать, словно бы теряясь в том, может ли сказать, пояснить лучше. — Но, тем не менее, они позволяют боли, переживаниями и стрессу уйти. Хотя я знаю, что это неправильно, — испытывая тихое удовольствие от мысли, что Юпитер ее понимает и что они могут обменяться каждый такими наблюдениями, девушка тихонько поглядывает себе под ноги, рассматривая платье.

  — Не тяжёлые вовсе! — мяучит торопливо, хлопает глазками так, словно удивлена вопросом, ведь Лира специалист в этих делах - едва ли нет большей комфортной темы, чем поговорить о душах каждого и затронуть нотки печали, травм? Постараться принять каждую и утешить её, сказать, что даже самая тёмная, забившаяся в угол часть может быть принята?  Как же важно беловолосой дать понять, что всё в порядке, утешить, показать, что даже то, что люди стесняются, боятся, воспринимают в себе как то само грязное пятно... Может быть... нормальным. Может быть естественным и кем-то принятым. И кем-то поддержанным, если нужно в исправлении. — На самом деле мне... нравится говорить о подобном. Я знаю, я странная, — тараторит собственное убеждение, чтобы следом высказать мысль. — Но это то, что мне важно и нужно, — шелестит одухотворённо, сжимая в ответ ладонь Юпитера, заглядывает ему в глаза, пытаясь передать все свои чувства – и то, что она не уйдёт ни в коем случае, что бы ни случилось, и то, что она действительно постарается, и то, что несмотря на то, что они волнуются, каждый о своём, она уверена, всё будет в порядке.

«А что, если мы сейчас в своей ипостаси, и я... в порядке? Вот такие, как есть? Что, если всё, что происходит в наших душах – в порядке?»

  Тихая мысль, осознание ложатся на тонкие плечи беловолосой, облегчение накатывает волной – если только на мгновение представить, посмотреть на себя такую с иной стороны, представить, что всё и правда в ней... обычное, естественное, то... так легче.

  — Я понимаю тебя, Юпитер, — кивает девушка, полностью разделяя интерес собеседника. — Мне тоже очень интересна суть вещей и то, как оно работает. Чтобы справляться с собой, мне приходится постигать очень многое и стараться над тем, чтобы... быть в порядке, — поясняет, воспринимая чужое любопытство как нечто тёплое и важное, дорогое ей. В конце концов в мире разве много людей, которые способны вот так заглянуть в чужую душу и разглядеть в ней нечто светлое?
Лира смущённо улыбается, теряется от слов друга, но с искренним признанием и благодарностью смотрит в его глаза, сглатывает волнение.

  — Я буду в порядке, — отвечает мягкостью и двумя ручками сжимает его ладонь, чтобы показать, что она сделает всё возможное в этом, несмотря на то, что жизнь и собственный взгляд на неё вынуждает порой желать обратного. Но разве смеет Лира вот так исчезать, позволять себе не справляться? Конечно, смеет. Но не хочет. Не сейчас. Не сегодня. Ведь будут те, кто останутся грустить по ней, беловолосой растрёпе, что так горит чужими сердцами и кто так отчаянно старается просто жить.

  Её тонкие ручки дрожат, когда Юпитер говорит, что тоже счастлив. Лира мягко хихикает от радости, восторга, что они здесь на одной волне, что, кажется, оба рады этой встрече?

  Ветер мягко тревожат деревья, срывают алые и бардовые листья. Те кружат, как заворожённые, вертятся в танце особом. И летят, опадают на землю, на асфальт красивым, невероятно ярким ковром. Ветер захватывает и волосы девушки, щекочет, опаляя запахом осени – вкусами влаги, далёкой выпечки, листьев, мягкой земли. Было в этом вкусе нечто особое, и Лира вдыхает воздух полной грудью, вбирая в себя жизнь.

  — Это невероятно, — выдыхает тихонько. Вслушивается в речь Юпитера, ловит каждое слово, пока серый взор наслаждается представленным листопадом. Ах, зафиксировать вечность бы! — Это так здорово звучит, — кивает девушка, поглядывая на собеседника. — Должно быть, ты очень многое сделал, чтобы оказалось так. Не каждому удаётся найти такую работу, которая бы грела и позволяла ею наслаждаться, — мяучит, представляя и свою возможную работу, которая бы также приносила бы ей удовольствие. Было бы ли это связано со стабильным рисованием? Или, быть может, с чем-то иным? — Поразительные люди. И как они не устают? Но да, если им нравится, то работа это и есть отдых... — размышляет, вторя словам собеседника и укладывая их в своей голове так, чтобы запомнить и смотреть на жизнь под таким углом.

  — Спасибо, — искренне благодарит девушка, — очень надеюсь, что я справлюсь, — воинственно пыхтит, стараясь не думать о том, чего может стоит ей ошибка. Сигарета наконец падает в урну, беловолосая лишь улыбается мягкостью и пониманием в ответ на слова. — Всё хорошо, я понимаю: дела, разные приключения, порой просто нет времени или сил. Но это здорово, что мы встретились с тобой вот так, здорово, что ты мне написал. Я благодарна тебе за это, — в лёгком реверансе приседает Лира, не то в шутку, не то совершенно по-настоящему желая добавить в их прогулку больше изысканности. — Я ведь и сама не писала – я боюсь и не люблю навязываться, потому что я всё ещё не умею справляться с отвержением, которое мне видится во всём, — признаётся беловолосая, ощущая, как сердце торопливо и беспокойно забилось в груди.
Запах еды кружит голову, Лира сглатывает слюну, но помнит о своём желании не тратить чужие и свои деньги, а потому решает не посещать такие места без нужды. Но, если того хочет Юпитер, то девушка готова. Она смущённо и немногим беспокойно улыбается в ответ на его эмоцию, сжимает его ладонь сильнее, понимая, что сейчас, кажется, ей придётся преодолеть себя и посетить наполненное людьми место, чтобы здорово провести время с другом.

  — Хорошо! — ухает Лира, собирая все свои силы, чтобы не испытывать страха о том, что будет много людей и что что-то пойдёт не так.

  «Я справлюсь, что бы ни случилось, и я не буду неудачницей или странной, если сделаю что-то не так. Все мы странные и нормальные в своей сути», — мысленно проговаривает беловолосая, направляясь вместе с Юпитером в сторону кафе.

  Вопрос заставляет задуматься. Кажется, они уже об этом говорили когда-то, верно? Лира улыбается слабо, когда Юпитер перебирает её пальцы, касается, трогает – отчего-то в груди появляется дикое желание обнять, поблагодарить за то, что он спрашивает, что ему не всё равно.

  — Потому что я... так привыкла? Мне сложно не казаться больной или странной среди всех остальных, — выдыхая тяжесть, произносит, избегая отчего-то его взгляда, словно вместе со словами обнажается и страх быть не принятой. — Но я понимаю, что я надумываю, что я просто плохо отношусь к себе. Я стараюсь так не думать, но мне... даётся сложно, — голос срывается. Глубокий вдох. Они переходят через дорогу, и Лира обдумывает всё то, что было ею сказано. Старается вдруг шагать увереннее, не отставать, но улыбается и немногим расслабляется, когда Юпитер обнажает то, что понимает её. Он замечает, что ей лучше, что на изменилась. Должно быть, поиск собственного пути и здравомыслия отложили след на состоянии девушки, должно быть, она и правда слишком многое сделала за то время, что они не виделись.

  — Я рада, что они заметны, я стараюсь, — мяучит тихо, нежно, чувствуя внутри себя такую гордость, что невольно хочется рассмеяться или вдруг побежать, лишь бы выпустить эти яркие эмоции.

  Юпитер пропускает Лиру вперёд. Девушка оглядывает помещение, что едва ли наполнено людьми. Выдыхая с облегчением, беловолосая проходит вперёд, но оборачивается, чтобы убедиться, что друг рядом и что всё в порядке. Вместе они проходят к бариста. Беловолосая потерянным птенцом бессознательно жмётся к боку спутника, рассматривает с интересом прилавок, жалея, что никогда не сможет зарисовать эту красоту.

  — Здравствуйте, — пугливо мяучит она бариста, затем посматривает с неловкой улыбкой на Юпитера, — я была бы очень рада, — кивает девушка, сглатывая страх и беспокойство. Вдох. Выдох.

  «Даже если что-то пойдёт не так, всё будет в порядке», — убеждает себя.

  Она посматривает на прилавок, всматривается в множество красивых пирожных, кажется, хочет съесть почти каждое!

  — А какое тебе больше нравится? Что ты будешь? — смотрит на Юпитера, спасая себя от выбора. Затем серый взгляд цепляется за пирожные, реснички белые и пушистые подрагивают. — Знаешь, я не уверена, что могу выбрать так сходу, — принимает волевое решение поделиться чувствами. — Но мне нравится вот это пирожное с орешками и безе, а также вот то, простое, которое просто ореховое и кофейное, мягкое...  Какое мне стоит взять? Я не могу решить, — пыхтит, суетливо прижимаясь к Юпитеру, пока взвешивает свои желания. — А чай... Я бы взяла ягодный... С сиропом кленовым в чай! — суетливо выпаливает, краснея щёчками.

  — Хорошо, — соглашается торопливо на предложение потом ещё немного провести время вместе. — Я бы хотела, если позволит время, поговорить на веранде и затем прогуляться... Если ты не против, — мяучит, пока взгляд изучает витрину вновь – может быть взять что-то другое, иное? — Тут не так страшно, как я думала, — украдкой шепчет на ухо спутнику, чуть улыбается смешинкой, отстраняется. — И тут очень красиво. Спасибо тебе, — звучит нежностью особой.

  И сияет светом, смотрит взволнованно и смущённо, сердце стучит быстро-быстро, щурится едва-едва от лучей солнца, блестит, выдыхает.  И следом вопрос:

  — Как ты себя чувствуешь? — и спрашивает, кажется, даже не об обыденном, а о чём-то глубоком, ином. Верит, что Юпитер поймёт, ведь, кажется, они действительно в чём-то схожи и способны мыслить иначе, немногим вдаваясь в подробности, немногим копаясь, немногим познавая себя и других лучше.

СООБЩЕНИЕ ОТ АДМИНИСТРАЦИИ

Кристаллы до этого поста включительно были начислены.

[Юпитер Тома]

Осенние листья хрустят под ногами, и Юпитер, ведя Лиру под руку, поглядывает на нее искоса, стараясь не пропустить ни одной ее улыбки, ни одного взгляда — будь то взгляд счастливый или же наоборот — обеспокоенный, и бережно сохраняет их в своей памяти, как те фотографии из парка в Лирее, когда они встретились первый раз, которые остаются на его телефоне и в распечатанном виде в бумажнике.

"Надо будет сфотографироваться и сегодня. Интересно, сохранились ли у Лиры те кадры?" — думает он, представляя, какой красивой получится Лира в своем светленьком пальто на фоне распускающихся осенних пятен, и сам не может сдержать улыбки. Второй день, который они проводят вместе, только начался, и он ловит себя на мысли, что его желание посетить с Лирой как можно больше прекрасных мест на Аркхейме становится все более весомым и ощутимым, и если в первый раз это было предложением спонтанным и под властью эмоций, что, конечно же, не уменьшало значимости самого предложения, то сейчас это была столь четко оформленная цель, отказаться от которой не представлялось возможным.

Ее волосы переливаются серебристым в свете теплого и разве что чуть чуть по-осеннему сердитого Архея, который как будто бы всего лишь из приличия и уважения к времени года не греет в полную силу, и Юпитер благосклонен к особенности этого тепла, понимая, что колесо года должно крутиться, иначе все живое замрет, остановив все свои процессы, а этого никак нельзя допустить.
Ведь изменения, которые происходят в них двоих это тоже результат вращения колеса, которое может быть с одной стороны неумолимо к тем, кто не поспевает за событиями что в собственной голове, что вокруг, но одновременно и дарует самое великое благо — благо внутреннего роста над собой.

А когда Лира поправляет прядку волос, он едва удерживается, чтобы не повторить своими тонкими белыми пальцами этот жест, но не решается нарушить чужую красоту, зато почему-то вспоминает о многочисленных украшениях своего начальника, который не стесняется обилия колец и подвесок, и думает о том, позволит ли Лира украсить её волосы каким-нибудь украшением?
Надо будет посмотреть в интернете, есть ли здесь недалеко какие-то ювелирные магазины...

...хотя вряд ли даже самой невероятной красоты и мерцания заколка в переливах драгоценных камней и нежности металла сможет хоть на мгновение конкурировать с глубиной и насыщенностью сияния Лириных серых глаз, в которых можно увидеть, как многоцветие лиственных красок фейерверком смешивается с густым серебром и застывает в неприкосновенной вечности, и отзвуком этого фейерверка раздаётся на губах несмелая улыбка.

— Мне нравится твоё сравнение с неотстирываемым пятном. И самое интересное, что пятен этих может становиться все больше, и в какой-то момент однотонная ткань становится уже полностью пятнистой, а мы просто делаем вид, что она такой была изначально, — Юпитеру близки рассуждения своей спутницы, и то, как тонко она чувствует подобные нюансы, и он думает о том, что говорить о чем-то подобном с ней даже в каком-то смысле легко, как будто настраиваешься на одну волну, и она плавно несет тебя по течению — пусть, неравномерному, где-то быстрому и стремительному, где-то осторожному и нерешительному, огибая каждый камушек, но это не то, что кажется чуждым, а поэтому хочется понимать и отвечать на каждую эмоцию, в отражении которой можно увидеть самого себя, — И пятнистая одежда эта становится настолько комфортной и привычной, что в какой-то момент за этой пятнистостью перестаешь замечать себя настоящего. Где я сам, а где просто наслоение одной привычки на другую? Так хочется не потеряться среди этого всего. И не потерять — что-то важное и кого-то важного. Наверное, это и есть то самое разрушение. Как видишь, моя плохая привычка тоже губительна в какой-то степени, и мне приходится иногда подлечивать свои легкие, чтобы оставаться в норме. И это одна из тех привычек, что является уже моим неотстирываемым пятном, хоть и не таким большим, на самом деле, по сравнению с остальными.

И после этого он снова смотрит на Лиру, слегка прищуриваясь и легонько сжимая ее ладошку, пропуская сквозь уже своих ресниц тепло её эмоций, радости и сомнения, робость и отвагу, и продолжая выстраивать у себя в голове как по кирпичикам фундамент того, что может служить опорой в этом хаотично меняющемся мире.
— Мне хочется, чтобы ты была в порядке, дорогая Лира, — говорит размеренно и плавно, и листва под ногами ботинок хрустит в определенном ритме их совместных шагов, — Но я понимаю, что это моё желание может быть больше даже нас с тобой, и выходить за рамки наших возможностей, что одежда с этими пятнами привычек может быть не по размеру, и вокруг так много всего — разного, непривычного и местами отталкивающего, и глаза разбегаются в полной растерянности, что нужно выбрать что-то, что будет компенсировать твою потребность в этих привычках, и так сразу, с ходу подобное может не найтись.

Он делает еще одну затяжку, выдыхая вишневый дым в сторону, и ягодно-табачный аромат смешивается с множеством запахов на сегодняшней неторопливой аллее. Юпитер внимательно смотрит на Лиру, не решаясь лишний раз спросить, насколько сильно ей дискомфортен табачный дым, но смесь эмоций на ее лице дает ему понять, что она, скорее всего, смущена не меньше чем он, и это заставляет спрятать его очередную улыбку — уже свою за очередной затяжкой, и продолжить говорить, ведя девушку по парку, неторопливо — чтобы она успела рассмотреть невысокие красивые домики и витрины разнообразных магазинов на первых этажах:
— Но если ты находишь в себе силы ежедневно справляться со своим внутренним мраком, хотя бы держать его под контролем, хотя бы так — в концентрических кругах этих расплывающихся привычек и установок, то я — тем более готов помогать тебе. Даже если это будет значить просто находиться рядом. Казалось бы, такая малость...

Сам же немного смущается своих слов и высматривает ответную реакцию — готова ли она принимать от него помощь и поддержку и дальше? Что для нее значит его нахождение рядом? Поэтому он кивает в ответ на ее рассуждения про работу и делится своими мыслями:

— Эта работа и правда очень важна для меня, но в такие моменты самое главное не упустить то, что находится за ней, — он не хочет, чтобы Лира сейчас оправдывалась за то, что не писала первая, поэтому старается увести ее подальше от таких мыслей, — Как видишь, даже за тем, что приносит такое удовольствие, можно потеряться и забыть о данных обещаниях. Очень важно соблюдать баланс, даже если это баланс относится к чему-то, что радует и является смыслом жить. Я понимаю, почему ты не писала, и это абсолютно естественная реакция с твоей стороны. Но я надеюсь, что после моих слов тебе немного легче, и ты понимаешь, что у меня и в мыслях не было отвергать тебя, скорее я просто с трудом нашел баланс. Но если вдруг тебя гложат еще какие-то сомнения или переживания, то я буду благодарен, если ты со мной поделишься. Я понимаю, что не смогу излечить все полностью — для этого нужно больше времени, равно как и на искоренение губительных привычек, но может чуть позже, когда мы выберем что-нибудь в кафе и посидим около него на улице, то мы сможем обсудить что-то, что тебя беспокоит.

И уже на подходе к кафе он выслушивает Лирины переживания про то, что она может отличаться от других не в лучшую сторону, и думает о том, насколько же хрупка может быть ее восприимчивость к миру, к себе, и зависеть буквально от слишком порывистого ветра или неосторожного взгляда или слова, из-за которых чувства Лиры рассыпаются звенящими осколками, раня по большей части ее саму, нежели других.
Юпитер надеется, что своими словами хотя бы немного обеззаразил эти раны, которые нет-нет да периодически напоминают о себе ноющей болью.

— Может быть так страшно от чего-то отвыкать, верно? — он мягко улыбается в ответ на Лирины переживания, припоминая, что в прошлый раз подобный разговор был гораздо более сложным и мрачным, а сейчас как будто бы какая-то часть мрака рассеялась, — И это не должно быть легко, поэтому тебе ни в коем случае нельзя себя винить, и думать, что эти твои привычки и установки совсем уж плохи. Сейчас они — часть тебя, а ты, по моему мнению, прекрасна со всеми своими привычками и странностями, и каждое твое старание, даже самое маленькое, которое кажется тебе незначительным — это шажок, и я знаю, каким может быть сложным даже он. В этом мире, да и не только в этом, очень много странных и больных, просто каждый болен по своему, и тут самое главное — встретить кого-то, кто понимал бы конкретно тебя со всеми твоими состояниями.

Когда Лира произносит, что старается, Юпитер кивает, зная, чего стоят подобные старания. Это всегда нелегко, больно и сложно. Он знает, что Лире больно, что тяжесть с ее сердца так и не спадает окончательно тяжелой черной вуалью, и сейчас девушке приходится прикладывать не меньшие усилия, чтобы видеть больше света сквозь эту вуаль, и усилия эти так же тяжелы, как тогда, когда она обращалась внутрь своего мрака, своей собственной бездны, чтобы найти какие-то ответы там, и отдельных усилий стоит то, чтобы вообще постараться сместить фокус на светлую сторону.

Когда они заходят в кафе, Юпитер старается держаться рядом, понимая, что на чужом планетоиде, даже не в одном из Лирейских городов его спутнице может быть немного боязливо, и сердце его не может не радоваться, одновременно пропуская удары и замирая, когда он наблюдает, как Лира, пусть и слегка пугливо и робко, но озвучивает свои пожелания, и даже если и боится, то все равно, любопытство и интерес перед новым берут верх, и она сама над какой-то своей частью берет верх, и ему очень хочется закрепить этот маленький Лирин успех, и хаари не может не улыбаться. Ему кажется, что целый мир сейчас сосредоточен на таком простом и скромном Лирином выборе пирожных.

Юпитер наблюдает за Лирой, продолжая легонько касаться ее плеча, и думает о том, что сейчас — вот именно сейчас он невероятно восхищается ею.

А затем взглядом цепляется поочередно то за пирожные с орешками и безе, то за шоколадные, а затем замечает ягодные, и сдается вслед за Лирой, шутливо усмехаясь:
— Ох, и правда, так много всего! Признаться честно, я и сам не ожидал такого разнообразия. Но я думаю, что мы можем схитрить и попробовать сразу несколько, как думаешь? — он смотрит сначала на Лиру а затем на женщину за прилавком, и та смеется доброжелательно:
— Они все очень вкусные! Для прекрасной дамы я могу посоветовать еще вот те с розовым кремом и кусочками шоколада, с чаем с кленовым сиропом должно понравиться. Могу упаковать вам по две штучки каждого, чтобы вы распробовали все, что приглянулось.

— Тогда заверните нам, пожалуйста, все что перечислила моя дорогая спутница, плюс парочку ягодных, чай с кленовым сиропом и мне латте, тоже с сиропом, ягодным. если можно, — Юпитер кивает и обращается уже к Лире, — Сейчас тогда немного посидим на свежем воздухе, а когда начнем замерзать, пойдем гулять дальше.
Тихо смеется в ответ на ее шепот, спокойно но немного смущенно приглаживает свое ухо и не может нарадоваться, насколько же хорошей идеей было вообще все это, и в в ответ на ее особое "Спасибо" снова касается ее плеча, приобнимая, и отстраняется — жесты все так же иногда красноречивее слов, и он боится своим озвученным вслух ответом спугнуть тишину момента, пока они оба стоят в ожидании заказа, и на какой-то момент Юпитеру даже кажется, что время приостановилось, чтобы дать насладиться этим моментом.

Когда бариста ставит на стойку в двойном подстаканнике обжигающие и ароматные чай для Лиры и кофе для него, Юпитер расплачивается за заказ, стараясь сделать это быстро, чтобы не смущать Лиру озвучиванием цен и прочими деталями — ему вообще не хочется, чтобы она об этом задумывалась, и наблюдая, как женщина-бариста складывает пирожные в прозрачные коробочки, а затем упаковывает в общий крафт-пакет, добавляет в задумчивости, почему-то желая озвучить эти свои размышления вслух, параллельно перебирая тонкими пальцами склад пластиковых карточек и визиток в бумажнике, вспоминая, как однажды Мериаль — его начальник, всучил ему визитку одного ювелирного магазина на Дискордии. Найти бы ее сейчас.

— Я старался выбрать нам такой маршрут, чтобы было не очень людно, и так как сейчас середина рабочего дня, то еще никто не торопится забежать после тяжелого трудового дня за порцией спасительных сладостей, да и на улице, как видишь, относительно спокойно, — взгляд цепляется за искомую визитку, и Юпитер, удовлетворенный поисками убирает бумажник в карман и принимает из рук бариста объемный бумажный пакет с полным набором всех возможных пирожных, — Мне кажется, отсутствие толпы хорошо еще и тем, что мы можем лучше рассмотреть окружающую нас красоту. Так как я постоянно занят работой, то сейчас, честно говоря, буду любоваться пестрой осенней Дискордией вместе с тобой — почти что как в первый раз. Так что...пойдем?

Они выходят на улицу, Юпитер придерживает дверь и снова пропускает девушку вперед, немного в сторону небольшой деревянной веранды, и мягко направляет Лиру к столику в углу, думая, что народу хоть и немного, но если они будут говорить, то ему и самому хотелось бы чуть большего уединения. Поэтому сначала он, предварительно уложив на стол упаковку с пирожными и подставку с двумя горячими стаканчиками,  отодвигает невысокий деревянный стульчик для Лиры, приглашая её сесть, а затем сам размещается напротив, и получается так, что Лира сидит спиной к входу и остальным столикам, имея возможность видеть неторопливо проходящих чуть неподалеку людей и наблюдать за множеством маленьких круглых лампочек, и искусственных желтых и оранжевых листьев, украшающих края веранды, и наверняка невероятно красиво выглядящих в зажженном виде в вечернее время.

Юпитер же сидит лицом ко входу, и неторопливо и даже с некоторым внутренним согласием и правильностью данной расстановки отмечает, что таким образом подсознательно настраивает себя на то, чтобы именно он первый замечал какие-то изменения в обстановке, и первый на них реагировал, предоставляя возможность своей спутнице ни о чем не беспокоиться и полагаться в случае чего на него.

Разворачивая пирожные, каждое из которых упаковано в отдельную пластиковую коробочку, он двигает их на середину стола и достает из подстаканника Лирин ягодный чай с кленовым сиропом, и осторожно трогая стаканчик рукой, протягивает:
— Только аккуратно, он еще совсем горячий. А пирожные можно начинать кушать, посмотрим, какое окажется вкуснее, — и мягко улыбаясь, он возвращается к вопросу, который девушка задала последним, — А то, что я чувствую..? Ох. — он понимает, что вопрос этот гораздо глубже, чем уровень ощущений поверхностных, и ему требуется несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями, и как будто бы перенестись в некое пространство вне времени и пространства, чтобы взглянуть на события словно над ними, охватив взглядом гораздо большее, нежели чем если бы они просто смотрели прямо:

— Я не устаю замечать, как в чем-то подсознательном мы с тобой очень похожи, даже несмотря на то, что мы из совершенно разных миров. И в этом я чувствую удивительную предопределенность. Помнится мне, я еще в первую нашу встречу об этом подумал, что ведь любая встреча — что бы она в себе не несла, какие эмоции б не приносила, она не случайна. Значит, нужно было, чтобы мы оба прошли через все то, что нас ломало, чтобы в итоге вот так..— руки его вцепляются в мягкие пирожные и замирают, а взгляд как будто обращен и на Лиру, и на то бесконечное и волшебное внутри ее души — в своей красоте и в своей бездонной тьме, порожденной личными же демонами, сплетаемое друг с другом и необъятное в чужих попытках понять проще, потому-что является чем-то вне понимаемых категорий, и сейчас Юпитеру кажется что они с ней оба — вне каких либо категорий, потому-что на самом деле оба сплетены из вот такого многомерного и одновременно жуткого и прекрасного. Оттого их и притянуло, — ...чтобы вот так оказаться рядом. Ничего не случается просто так, каким бы оно не было жестоким или наоборот — восхитительным. Извини, — он надкусывает и откладывает пирожное, которое и правда оказывается вкусным, и берется за стаканчик кофе. Юпитер не хочет напугать Лиру своими словами, и если это будет ее тяготить, то он переведет разговор на более позитивную тему. Он ищет взгляд своей спутницы, наклоняет голову и спрашивает:


— А что чувствуешь ты?..

[Лира]

Лира некстати вспоминает, как много ей пришлось приложить усилий, чтобы вернуть себе хоть немного стабильности. Вспоминая прошлое, беловолосая отмечает, что в детстве она была чуть более спокойной, выносливой и здравомыслящей. Родители очень многое вкладывали в неё. Но едва ли можно вспомнить, как сильно ей было сложно с ними: были и конфликты, ссоры и споры, обиды и горькие недопонимания. Была ли она уже тогда странной? Или же всё изменилось в тот переломный момент, когда семья...разрушилась?

   Сейчас же, шаркая ножкой по красному бардовому листочку, девушка ловит осознание, что её настроение держится лишь на том, что с утра нужно было положить на язык две горькие таблетки. Что и было сделано, ведь Лира знала, что встреча должна пройти хорошо. И сейчас, ловя себя в ощущении некой лёгкости, сдержанности, беловолосая надеется, что это состояние сохранится и до конца дня, позволив ей подарить Юпитеру самые тёплые и приятные воспоминания о ней.

    Ступает размеренно рядом, заглядывает в глаза, отчего-то ловя в себе железную уверенность в том, что всё будет в порядке.

   

Она справится.

    Слушает Юпитера с неприкрытым интересом и любопытством. Представляет, что белое платье, пестрящее тёмными грязными пятнами, становится серым, погружается в омут тьмы, ветшает и портится только лишь потому, что теперь отныне его никто более не захочет носить.  Лира вздыхает с неприкрытой грустью. Она слабо улыбается собеседнику, чувствуя себя связанной незримой красной нитью с Тери. Они на удивление хорошо понимают друг друга, дополняют в словах, словно каждая фраза звучит продолжением другой, сходит на ритм песни, прекрасной композиции о чувствах, душах и о той глубине, которая так сильно их беспокоит. И греет в особой тоске.

    — Знаешь, я всё ещё верю, что каждую «одежду» можно постирать или спасти магией, — шепчет с придыханием, представляя, как ту изничтоженную часть гардероба с удовольствием отстирывают. Гладят. Руками или сверхспособностями – то неважно. — И если платье действительно можно... поправить, то я верю, что мы... как люди, существа со сложной психикой, мы заслуживаем того, чтобы стараться избавиться от этих... привычек, если они нам мешают. Если они кажутся нам пятном. В ином же случае мы же чистим зубы каждый день? — пожимает плечиками и невинно улыбается. Кивает Юпитеру в его мыслях, клонит голову набок. — Но если смотреть с той стороны, что мы все состоим из привычек, вредных и нет, что, конечно же, является неоспоримой истиной, как бы это ни звучало, я думаю, что... — девушка заминается, хмурится, стараясь структурировать мысли. В голове внезапно становится пусто, но всего лишь несколько ударов сердца, и Лира находится с тем, что сказать. — А что если... Если представить совершенно искренне и честно, что мы, — тянет ручку к груди Юпитера, робко указывая пальчиком на место, где, как она верила, находится душа. Отстраняется, желая не напрягать вторжением в личное пространство. Поправляет светлое платье, кутается плотнее в пальто, забирая побольше воздуха в грудь. Дрожит от переизбытка эмоций осиновым листочком на ветру. Она хочет передать все свои светлые эмоции, все силы. Надеется, что её взгляды, быть может, будут интересны или даже позволят мужчине по-новому взглянуть на мир. Всего лишь на мгновение. Всего лишь посмотреть через светлый осколок стекла жизни Лиры на окружающие просторы. — Что, если мы вот такие, с привычками, с непонятками и спутанностями в сознании – и есть настоящие? Что, если вот такая я, — очерчивает себя ладонями, затем ручкой взмахивает у Тери, указывая на образ, — и вот такой ты – вот те самые, которые мы и есть? Поддавшиеся привычкам где-то, а где-то, как ты когда-то, — краснеет, теряется в словах и замолкает, но выдыхает торопливо, боясь сказать лишнего, — спасающие незнакомок из лап чудовища? Разве это... не прекрасно? Это не есть то самое, что делает нас всех прекрасными в своих слабостях и в сильных сторонах? И когда мы что-то теряем... Всё зависит от нас, отыщем или мы что-то новое или найдём силы вернуть то самое старое, ценное и горячо любимое нами, — выдыхает Лира, ощущая, как сильно в груди стучит сердце и как дико горят щёки смущением. Руки трясутся от страха, от одухотворённости от ощущения, что всё сказанное – это каждый драгоценный кусочек её души, который она доверчиво вверяет этому миру.

    — Что у тебя с лёгкими? — замедляется, с тревогой ища в карих глазах Юпитера ответ. Стоит ли ей беспокоиться? Нужно ли искать помощи, спрашивать у Князя, чтобы тот помог?

    — Знаешь, — она ступает с осторожностью, тщательно подбирает слова, боясь сказать лишнее, разрушить чужие взгляды. Но едва ли друг так хрупок, чтобы изменить вмиг убеждения, утонуть в хрупкости чужих слов. Лира молчит некоторое время, набираясь побольше сил, чтобы выразить себя. — Я уверена, что мы постараемся быть в порядке, но мы действительно не можем знать, что может принести нам мир, — дрожа всем телом, делится наблюдениями, взгляд подёрнут отрешённостью. — Поэтому мы можем всегда идти с ногу с ним и стараться просто быть в порядке. Не падать. А если и падать, то подниматься, не позволяя себе утонуть и отказаться от протянутой руки после... И привычки... Я уверена... Замена, что-то, что могло бы стать спасением... Или найти бы нечто, что могло бы избавить от необходимости пользоваться ими.
   
    Девушка сжато выдыхает и тихонько кивает, смущаясь от слов Юпитера. Его предложение помощи кажется столь драгоценным, что едва ли Лира могла бы однажды принять без страха не потерять её в порывах тьмы души.

    — Это не малость! Это очень-очень многое! — шепчет торопливо, стараясь не смотреть на спутника, но решаясь признаться тоном голоса и поведением, что его внимание действительно очень многое значит для неё.  Дышит жарче, торопливее, смущается, сглатывает, заглядывает в глаза красная. Улыбается, замечая, что отражение смущения демонстративно сияет на личике. — А что там... за работой? — уточняет после, желая узнать, о чём именно говорит Юпитер. Это о иной жизни или о глубоком смысле, что кроется за выполнением своей деятельности?   

    Лира затихает, когда речь касается сообщений и отсутствия связи. Девушка поджимает губы и сглатывает, осознавая, что это для неё больная, опасная тема, которая мучительно давит на сердце.

    — Хорошо, давай обсудим это потом, — торопливо пыхтит, желая, чтобы в разговоре более они не касались этой темы. Не сейчас. Ногти вжимаются в кожу на ладонях – нужно отвлечься.
   
    Невозможно держать себя в руках, когда Юпитер настолько по-доброму говорит с ней, общается столь тепло, хвалит, затрагивает то, как она старается, насколько это значимо. Лира неуверенно кивает, чувствуя себя вмиг самозванкой, которая едва ли могла бы подходить этим описаниям. Но она знает, что, стоит ей только обернуться или спросить об этом, то собеседник укажет, что говорит это о ней, и что он не придумывает, не льстит, а совершенно искренне верит в это. Беловолосая выдыхает.

    — Правда? — робко уточняет на всякий случай, потерянным котёнком заглядывает в глаза, словно согласие Юпитера могло бы навсегда уверить её в том, что всё действительно так, как он говорит.

   

Она ему верит.

    В кафе всё кажется гораздо проще, чем думалось Лире изначальным. Неожиданно для беловолосой мужчина предлагает несколько вариантов, и девушка, изумлённо ахнув, прикрывает ладонями ротик, не веря в то, что так можно.

    — Ты уверен? — уточняет. Затихает, как только женщина за прилавком вступает в разговор. Жмётся потерянно к другу, боясь подумать, сколько это будет всё стоить.  Девушка тихонько кивает Юпитеру, соглашаясь с его вариантом совместного времяпрепровождения. — Спасибо тебе, — звучит вновь.

    Она с тихой тревогой ждёт заказ. Радуется как ребёнок, когда они отходят от бариста. Слушает объяснения столь внимательно, что, попроси её кто повторить, Лира бы воспроизвела бы каждое слово друга точь-в-точь.

    — Ты очень заботлив и добр ко мне, — она клонится в лёгком реверансе, ловя в себе глубокое ощущение изысканности. Весь мир отчего-то кажется вдруг настолько наполненным ярким светом и жизнью, что невольно хочется быть ещё более красивой и живой, иной. Она порывается помочь, но стопорится, когда мужчина уверенно принимает большой пакет со всеми вкусностями. — Пойдём, — кивает, ступает вперёд, обдумывая услышанное. Хмурит белоснежные бровки и приближается к столику в углу. Послушно усаживается воробушком на отодвинутый стульчик, благодарит мерно. Тревога медленно наполняет сердце, но Лира знает, что нужно просто отвлечься и переждать. Она рассматривает красивое, уютное окружение веранды, улыбается с теплом, жалея, что у неё нет с собою скетчбука, чтобы зарисовать. Наблюдает с нежностью, как Юпитер раскладывает и раскрывает пирожные, достаёт чай и протягивает. Девушка тихо принимает, вновь мяукая благодарность. Обжигается и ставит на стол, магией залечивая пальцы, что прижались к столу.

    — Хорошо, — кивает нараспев, чувствуя, что ей было бы сложно начать кушать до того, как кареглазый сам не начнёт это делать. Беловолосая мучительно старается выбрать взглядом то, с чего стоит начать. Этот выбор кажется настолько важным и необходимым, что невольно хочется прокрутить рулетку и отдаться на волю случая. Она слушает Юпитера тщательно, кажется, даже анализирует каждое сказанное им слово, пытается построить в голове логические цепочки, понять, осознать. Его слова не кажутся сложными, но она жаждет понять его лучше. Капнуть глубже.

    Когда Юпитер берёт пирожное, Лира тихо шепчет мягкое: — приятного аппетита.

    Она хочет позаботиться о нём. Развеять его тихую тревогу, что чувствуется где-то между строк. Или она придумывает? Девушка не знает, но смотрит внимательно, пронзительно. Как-то по-взрослому, по-особому.  Он может быть любимы. Привлекательным, говорящим красивые, тёплые и дурманящие голову слова. Но внутри всегда будет храниться нечто особое, то, что их... связывает тьмой и светом. Ей думается, что ему важно знать, что всё предопределено, завязано на судьбе, на том, что оно всё должно так случиться. Лира кивает, ощущая, что впадает в иное настроение. Ей хочется понять.

    — Всё в порядке, — доверительно шепчет, улыбается собеседнику с теплом и прикрывает глаза, облокачивая руку на кулачок. Волосы белоснежной вуалью спускаются по спине, по рукам и плечам до сиденья стула.  — ... Значит, это всё не зря? — пытается угадать мысль Юпитера, предположить, понять его лучше. — Я рада слышать искренность. Она дороже всего для меня. Мне не тяжело от таких слов, если вдруг ты переживаешь об этом – я живу ими, дышу. И в моей голове происходит многое куча тяжелее и страшнее, но это не значит, что я воспротивлюсь чужим словам или не захочу понять кого-то, тебя, — ручка по столу вперёд, ладонь раскрывается подобно протянутой руке помощи или жажде ощутить тепло. Кто знает? Лира и сама не понимает. — Мои же чувства просты: я, без сомнений, переживаю и волнуюсь. Всё же это в моём характере, и это так просто не исправить, хотя мне до удивительного тепло быть здесь и иметь честь видеть такие потрясающе вкусные пирожные. Это всё так чудесно пахнет... — тянет девушка одухотворённо. — Мне было бы страшно потерять тебя, но я не могу объяснить так просто, что я имею в виду, но я знаю, что никто не обязан быть со мной рядом, — голос теряется, дрожит, хочется заплакать отчего-то вдруг. Лира сглатывает и опускает носик в чай, убеждаясь, что пока что он ещё горячий. Поэтому она откусывает лакомство, похожее на пирожное Юпитера. Дрожит суетливо. Греет ручки о чай, хотя не замёрзла. Эмоции. Смотрит ровно в ответ, обнажая свои чувства, страхи, попытки держаться, быть в порядке. — Я переживаю, что не всё может получиться гладко с работой, но я буду стараться и хотела бы, чтобы всё было хорошо. Мне нравится с тобой общаться. Но я боюсь тебя разочаровать, и мне одновременно хочется, чтобы это случилось скорее. Ты мне кажется сейчас поразительно близким, словно ты меня понимаешь настолько явно и сильно, что это, не иначе, магия. Хотя это жизнь. И я рада, что ты есть в моей жизни и благодарна, что ты в ней вот так задерживаешься. Мне это ценно.

[Юпитер Тома]

Тепло чужой ладошки смешивается с его теплом и отдается чуть глубже и дальше — туда, в область грудной клетки, и мысли Юпитера обволакиваются этим теплом, и он раз за разом возвращается мыслям к тому, чего стоит Лире каждый раз дарить это тепло, несмотря ни на что, до сих пор продолжать открываться этому миру и людям, смотреть столь смело — а это именно великая смелость, ибо что бы не говорила сама беловолосая, подобное качество у многих, — даже проживших даже поболее этой хрупкой девушки, — и то не находилось.
И от того ученому хотелось еще больше быть и являться для Лиры той опорой, тем нерушимым фундаментом, на который она могла бы опираться в случае бурь и ненастий — как внешних так и внутренних, неким маяком, на который можно будет ориентироваться сквозь непроницаемую тяжелую ночь и ледяную грозу, — и при этом видеть в Лире то нежное внутреннее сияние, которое станет маяком уже для него самого, и на которое он сможет смотреть не прикрывая глаз от слепящего света, не боясь обжечься и поранить то свое сокрытое, что на этот маяк так живо хочет откликнуться.

И оно и правда откликается — слова Лиры про то, что испачканную одежду можно почистить с помощью магии вызывают у него мягкую одобрительную усмешку, — И правда, магия очень часто оказывается просто незаменимой, и где-то даже спасительной. Забавно, что я не подумал об этом, представляешь? Это все потому, — добавляет он со смехом, — Что настолько к этой магии привык, особенно когда речь заходит о исследованиях в этой области. Магические науки рассматриваются как объект для изучения, но я частенько забываю, что можно применять ее по отношению к себе, или в быту...

Затем он замирает в своих словах, мягко глядит на Лиру, и склоняет голову на бок, выслушивая ее рассуждения. Понимает, что она нервничает, когда обнажает свои эмоции, и ей может быть очень трудно раз за разом вот так открываться, поэтому он ни в коем случае ее не торопит, давая столько времени, сколько нужно, и когда она тянет ручку к его груди, а он с ней солидарен полностью, ведь по его мнению разумные существа обладают душой, или чем-то, что можно назвать душой, может, что-то метафизическое? Но оно точно есть! Поэтому он кладет свою ладонь поверх миниатюрной Лириной ручки, невесомым но уверенным прикосновением, надеясь, что жестом этим скажет много больше, чем словами, но добавляет осторожно и вдумчиво, — Ты невероятно права, милая Лира. Каждое живое, думающее и чувствующее существо можно сравнить, наверное, с мерцающим минералом. И он переливается разными гранями, и если с одной стороны он может сверкать на солнце, то другая его грань все равно останется в тени. Мы с тобой, да и не только мы — слишком объемны и многомерны, поэтому подсвечивая солнцем одну нашу сторону личности, другую мы оставляем для лунного света или вовсе для непроглядной ночи, — чувствует ее смущение, и кажется, что даже сам смущается, но стойко удерживает маленькую ладошку под своей, плавно убирая со своей груди и оставляя держать на весу, чтобы затем обхватить ладонью своей второй, — Можно сказать, что это физический закон, потому-что мы не можем обратиться к свету всеми своими сторонами. Но ты невероятно верно заметила, что мы такие и есть, и от этого мы прекрасны.

В воздухе шорохом осенних листьев и едва уловимым дуновением ветра долетает и вовсе невесомое и отчаянно смущенное "Особенно — ты".

И Юпитер держит ее руку, как самую большую драгоценность в мире, спустя некоторое время отпуская, с некоторой неохотой, чтобы продолжить движение, но с осознанием того, что такие моменты, бесконечно прекрасные — еще и потому прекрасны, что сменяются один за другим, побуждая запечатлевать их в памяти особенно остро, выделяя им свое место в памяти.

На вопрос Лиры про состояние его легких хаари слегка растерянно и обеспокоено проводит по своему уху, — той рукой что держит сигарету, и вишневый дым вьется вокруг его ушей и въедается в шерсть, — да и наверное весь он уже частично состоит из этого дыма, и пахнет вишней, табаком, пирожными из кондитерских и предрассветными солнечными лучами, и еще возможно немного — чем-то лабораторным со своей работы. Этот же запах проникает в чувствительный нос, и Юпитер немного тянет с ответом, внезапно представляя, чем может пахнуть сама Лира.
— Предгрозовые облака, ландыши и колокольчики, чистые полотенца и ваниль в базовых нотах. Возможно, жасмин и черная смородина?.. — он протягивает в задумчивости, продолжая водить рукой в воздухе около уха, а затем понимает, что произнес это вслух, ойкает и слегка смущенно переводит взгляд на Лиру, догадываясь. что возможно озадачил ее этим набором слов, — Я почему-то случайно подумал, что так часто курю вишневый табак, что могу с ним ассоциироваться, а затем мои мысли увели меня в сторону того, какие ароматы могут быть свойственны тебе. И мне подумалось, что это могла бы быть смесь озоновых и легких цветочных ароматов, возможно с сладковатым оттенком, — он все еще немного смущен, от того пальцы его путаются в пальцах Лиры, перебирая их немного нервно, но он улыбается и продолжает, — У меня ассоциации с цветами, распускающимися после дождя. Та самая нежная красота, приходящая после бури. Так и ты раскрываешься, Лира.

— Извини, что тяну с ответом...Мне так не хочется пугать тебя историями о состоянии своего здоровья, милая Лира, — он все равно старается докурить чуть быстрее, чем обычно, разрываясь между желанием утолить никотиновый голод и при этом не доставить своей спутнице еще больший дискомфорт. Он и без этого благодарен ей за то, что она принимает подобные его несовершенства, которые многим могут быть не по нраву, — Но как существо маложивущее, я все равно немного уступаю в выносливости могущественным расам, проживающим здесь, разве что перед хуманами у меня есть преимущество в этом. Но моим легким приходится несладко, и вот уже который раз я не без помощи целителей Исследовательского Корпуса успешно избавляюсь от метастаз, — последние слова говорит тихо, смотрит взволнованно на Лиру, и в этот момент ему даже волнительнее, чем за себя, потому-что с одной стороны ему хочется быть откровенно честным перед ней, но при этом все внутри замирает от одной только мысли, что он может напугать ее, заставит переживать и дрожать столь хрупкое нежное сердце, — Пожалуйста, не переживай об этом так сильно. Магия Аркхейма поистине уникальна, и в своем мире мне пришлось бы очень тяжело. Здесь же я могу продолжать свое существование много дольше...

Отводит немного глаза в сторону, потому-что понимает, что совсем скоро будет вынужден сообщить еще кое-что, по причине чего его существование в этом мире будет более продолжительным, но оставляет эту новость на потом. Чужой резкий голос в голове раздается протяжным смешком, напоминая о себе, но Юпитер резко обрывает его, переключаясь обратно на прохладу осеннего воздуха, цветастые пятна редких прохожих и белое облачко рядом с ним, которое отважно пытается найти в этом мире что-то стоящее, что-то, что может придать сил и желания двигаться дальше, вставая — каждый раз, как бы больно не было:
— Иногда и правда, хочется отказаться от протянутой руки, и даже, знаешь, не потому, что боишься быть обузой или боишься навредить тому, кто готов тебе помочь, — Юпитер, размеренно шагая, снова легонько приобнимает Лиру за плечи, ограждая от проходящих мимо людей, чтобы в процессе рассуждений она не наткнулась на них, случайно задумавшись, а он они-то не смотрят почти по сторонам, еще упаси Архей снесут маленькую хрупкую фигурку, — А отказываешься потому как раз, что не знаешь, что еще приготовил мир? Вдруг дальше будет еще хуже? Где найти силы перед этой неизвестностью? — он замечает отрешенность в ее взгляде, и осторожно добавляет, стараясь снова увести и свои и Лирины мысли в более светлую сторону, — И уверенность в том, что дальше будет только хуже, по сути, точно так же сродни привычкам. И возможно, один единственный раз не отказавшись от протянутой руки, мы и можем найти ту самую опору, с которой нам не страшно будет смотреть в будущее? И эта опора будет тем самым монолитом, незыблемой величиной среди туманного океана неопределенности.

Когда заканчивает с фразой, то даже выдыхает, чувствуя, что подобное может быть актуально и для него в том числе. Есть в его жизни вещи и существа, словно раскачивающие лодку спокойствия в этом океане, а есть существа-маяки, на пронзительно ласковый свет которых ты плывешь, и бросая интеллигентно-заинтересованный взгляд на свою взволнованную переизбытком эмоций спутницу, в голове словно острыми коготками перебирает свои ощущения от того, что беловолосая для него как раз таки и является источником того света. Но вовсе не поэтому он хочет ей помочь, не из эгоистичных намерений, поэтому и предлагает свою скромную помощь, желая сделать все от него возможное, чтобы внутренний свет этот никогда не угасал, пробивался сквозь тьму, и грел как сам себя, так и других — и Юпитеру кажется, что ее свет и правда может согреть многих, пусть Лира и не подозревает об этом.

В самой глубокой и непроглядной тьме обычно скрывается самая чистая и ослепительная белизна.

И когда Лира стремится, торопится сказать ему, что это для нее значит очень многое, он заглядывается, любуется на ее смущенное личико, улыбается ответно:
— Я рад, если это так и есть, — и боится спугнуть это хрупкое смущение, ласковое признание такой большой многогранной души, тянущейся к нему, — А за работой скрывается, наверное, моя безграничная любовь к миру, который оказался так добр ко мне, и позволил обрести здесь второй дом. Я думаю, что в ответ на это добро могу открывать в этом мире новое — ведь он настолько огромен и разнообразен. Взаимодействовать с этим миром, чтобы показать ответную благодарность, потому-что я и правда благодарен, искренне, — ведь столько обстоятельств сложилось в пользу того, что я сейчас делаю, да и в целом в пользу того, что я вообще жив. Как ученый, я могу выражать свои чувства через свою работу. Открывая и созидая новое и полезное, по мере возможности, — и когда он добавляет следом про сообщения и связь, не может не заметить, как среди Лириных эмоций проявляется неуверенность. Такая, когда чувства тяжелые схватывают и тянут на дно, и Юпитер спохватывается, понимая, что даже если им и говорить об этом сегодня, то не сейчас, а возможно, в обстановке более подходящей, заранее к разговору подготовившись, и поэтому уводит разговор дальше, — Я думаю, что твоя мягкость и чуткость по отношению к людям тоже могут являться своеобразной формой взаимодействия с миром, как думаешь?

И затем, будучи уже недалеко от того кафе, куда они направляются, когда Лира робко уточняет у него про привычки, о которых он еще раз делится своими мыслями, он кивает и проводит ладонью легонько по ее плечу, чтобы показать жестом, — вложить некую толику заботы и внимания к ее взглядам и чувствам, дать понять, что он с ней солидарен в ее ощущениях, что он их понимает  и разделяет, и в дальнейшем тоже хочет понимать и разделять.
Но при этом ему очень важно, чтобы сама Лира рядом с ним становилась более уверена в своих чувствах и желаниях, и поэтому когда, будучи уже в самом кафе, она несмело уточняет, правда ли можно выбрать несколько пирожных, он кивая, добавляет:
— Так мы сможем попробовать все и понять, что нам понравилось больше. И в следующий раз когда мы захотим что-то попробовать, то нам с тобой будет уже легче ориентироваться во всем этом многообразии, не правда ли это было бы здорово? — тем самым показывает ей, что в дальнейшем ей будет легче выбрать, и она не будет, возможно, корить себя за то, что не может определиться, и быть может даже и чувствовать себя будет лучше, полнее и цельнее, зная, что у нее уже есть определенный вкус даже в таких мелочах, как сладости.

Забирая упаковку с пирожными и стаканчики, Юпитер не может скрыть довольной улыбки, и когда Лира делает реверанс, он делает поклон в ответ, слегка щурится от скользящих по глазам — и своим и ее, солнечных лучей, и чувствует странный порыв, желание того, чтобы вот прямо сейчас здесь, в этом пустом кафетерии включилась музыка, и они бы станцевали прямо на веранде, возможно какой-нибудь вальс?
С мыслями о том, что Лире определенно пошло бы танцевать вальс, он провожает ее на веранду, чтобы расположиться и открыв упаковку с пирожными, начать неспешный разговор.

Хаари склоняет голову в ответном "Приятного аппетита, дорогая Лира", осторожно, словно немного пряча свою наблюдательность, наблюдает, не станет ли бояться она кушать, не сильно ли оробеет от того, что он снова ее угощает, и когда они сидят вот так за столиком, будучи единственными посетителями кафе на этой веранде, Юпитеру кажется, что время останавливается, и затем, скользя взглядом по хрупкой девичьей ручке, подпирающей щечку, он чувствует себя невероятно спокойно и умиротворенно, если не считать скребущегося в голове голоса, про который он только собирается ей рассказать, но который, к счастью, не таит в себе на самом деле опасности.
— Это все однозначно не зря, и я думаю, что если бы передо мной много лет назад стоял выбор, как поступить, я бы все равно поступал так как и прежде, чтобы все события сложились именно так, как сложились, и привели меня к встрече с тобой, — он аккуратно откладывает в сторону наивкуснейшее ореховое пирожное и так же аккуратно скользит ладонью по гладкой деревянной столешнице навстречу объятию Лириной ладошки, цепляясь за ее пальцы и крепко, но нежно обхватывая их, — Мне тоже очень страшно потерять тебя, и это какой-то запоздалый страх, как будто до этого я был безумно отважен, а сейчас, когда все успокоилось и мы можем вот так спокойно поговорить, на меня этот страх накатывает какой-то странной волной, не постепенно а резко, и я пытаюсь все это пережить в себе, переосмыслить, напоминая себе, что ты в порядке и тебе ничего не угрожает. И ты тоже не обязана быть со мной рядом, — он кивает в ответ на ее слова, сосредоточенно и серьезно, — Поэтому мне может быть сложно думать о том, что в какой-то нужный момент меня не окажется рядом. Хотя я уверен, что рядом обязательно окажется кто-то другой, чтобы помочь, — тут он чуть сжимает ее ладошку, вздыхает, — Твой свет привлекает нужных людей, дорогая Лира.

Затем он убирает свои руки, но лишь затем, чтоб вернуться к напитку и попробовать еще пирожных, предлагая Лире же попробовать одно из ягодных, — оно выглядит так, что его даже жалко есть, настолько воздушное, малинового цвета!
— Я могу понять твои переживания с работой, — он делает маленький глоток, — Как будто бы ты уже знаешь, что все пойдет так, как ты предсказала, и хочется не оттягивать этот тяжелый момент, а поскорее пережить его, ведь он точно-точно произойдет, да? Мне очень хочется тебя успокоить, потому-что ты точно не разочаруешь меня, ни в помощи с работой, ни в остальном. Я видел тебя в минуты твоей слабости, и успел услышать и увидеть достаточно твоих эмоций и чувств, и готов принимать тебя со всеми этими твоими гранями личности, — он делает небольшую паузу, словно что-то прикидывая, а затем предлагает, — Давай с помощью в работе мы начнем очень осторожно, и если вдруг тебе покажется, что что-то представляет для тебя сложность, ты мне сразу об этом скажешь? Я постараюсь тебе все-все объяснить, чтобы было понятно. Ну и даже если не что-то будет сложным, это не страшно, потому-что ты ведь не сотрудник Исследовательского Корпуса, и ты имеешь полное право на то, чтобы у тебя что-то не получилось, и от этого факта ты не станешь хуже, поверь мне. Ведь у меня тоже есть множество вещей, в которых я ну вот совсем не разбираюсь! — тут он даже позволяет себе немного рассмеяться, — И ты знаешь, этих вещей огромное количество, и кому-то я могу показаться полным неумехой, вот так вот.

— Ах, и еще, — отпивая еще немного из стаканчика, он начинает крутить на одном из пальцев аккуратное мужское кольцо из черного металла с крупным оранжевым камнем, уже долгое время игнорируя навязчивый внутренний голос в своей голове, — интересно, заметила ли его спутница это кольцо? Ведь в прошлый раз его не было, да и обычно из аксессуаров Юпитер предпочитает, разве что, наручные часы, — Мне бы хотелось кое с кем тебя познакомить, если можно так выразиться. Я немного переживаю относительно того, как ты отреагируешь, но считаю важным и честным показать тебе некоторые изменения, произошедшие в моей жизни за тот короткий период, что мы не виделись. И наверное я не просто переживаю...а мне немного боязно.

Оранжевый камень загорается резкой вспышкой, и кольцо с пальца Юпитера начинает стелиться по его рукам клубами черного тумана, периодически вспыхивая оранжевыми искрами. Юпитер терпеливо ожидает, переводя взгляд с материализующегося кольца на свою беловолосую спутницу, отслеживая ее реакцию, и надеясь, что происходящее ее не напугает.
Туман, тем временем плавно приобретает форму антропоморфного зайца, или если посмотреть внимательнее, то окажется, что его раса — такая же, как и Юпитера, его владельца, ведь представший перед этими двумя высокий, около 180 сантиметров ростом, подтянутый и стройный хаари с черной шерстью, оранжевыми глазами и вкраплениями белой шерсти около носа — ничто иное, как воплощенный разумный артефакт ученого.

— Пожалуйста, не бойся его. Он не причинит тебе никакого вреда, так как полностью подчиняется моим приказам, хоть и может действовать самостоятельно, и характером обладает отличным от меня. Когда он находится в моей голове, то совершенно не дает мне покоя своими комментариями и разговорами, и я могу его понять, что ему скучно. Он только воплотился, и обладая всеми теми знаниями что и я, порой оказывается еще более жаден до новых, поэтому надолго в форме кольца я его не оставляю, — Юпитер комментирует происходящее откровенно извиняющимся тоном, и ему правда очень неудобно, что приходится нарушать их уединение вот такой странной компанией, но голос в голове и правда почти что сводит с ума своим присутствием, ведь ученый все еще не привык к тому, что сейчас он, по сути, всегда не один, а в сопровождении своего артефакта, и артефакт этот, следует признать, характером обладает весьма и весьма сложным.

Высокий черный хаари в белой рубашке и темных брюках делает полушутливый поклон, оскаливается в приветливой ухмылке, и когда Юпитер открывает было рот чтобы представить его, жестом показывает ему молчать, — мол, я все сделаю сам, мой дорогой хозяин. Рука артефакта скользит к одному из пирожных, которое откусил и оставил Юпитер, и цепляя маленький кусочек, черный хаари лакомится им и улыбается еще шире и довольнее, а затем, наконец, начинает говорить:
— Меня зовут Нигредо, дорогая Лира, — и голос у него более жесткий и хриплый, чем у Юпитера, а в голосе слышатся стальные нотки, и это тем странно, потому-что даже при всей своей жесткости голос удивительно вкрадчив и тягуч, как будто металл плавится прямо в холодном своем состоянии. Ни о какой Юпитеровой мягкости и нежности и речи нет, и контраст и правда слишком очевиден, — До чего же я рад воочию увидеть ту, кто немало занимает мысли моего дражайшего господина! —  кланяется низко, резко выпрямляясь и заглядывая в Лирины глаза в ожидании реакции.
— Нигредо, не пугай мою спутницу, иначе я верну тебя обратно в кольцо и поставлю псионический блок на твои разговоры, — Юпитер бормочет несколько растеряно и устало, потому-что за то недолгое время уже привык к подобным выступлениям своего артефакта, хотя по первости его, конечно, крайне удивляло то, что он оказался столь везучим на воплощение со столь сложным характером, — Милая Лира, меньше всего мне хочется, чтобы это тебя сейчас напрягало. Но...возможно это тоже проявление моей честности и доверия по отношению к тебе? — голос его становится несколько грустным, потому-что он живо представляет себе сейчас, как Лира отшатывается от него и Нигредо, передумывая проводить с ним время в дальнейшем, — Поэтому я пойму и приму любую твою реакцию.

Еще Юпитер думает о том, что возможно Лира и правда успела заметить до этого его напряжение и тревогу, и сейчас, наверное, она может понять, с чем была связана эта тревога.
— Каждый раз, когда кажется, что чужая тьма понятна и узнаваема, всегда может обнаружиться новая ее грань, новая глубина, — произносит он тихо и несколько грустно, — И ты оказываешься связан неразрывно с этой глубиной, потому-что она является частью тебя, и как бы ты не старался ее спрятать, в итоге все оказывается ровно наоборот. Это существо стало проявлением всей моей тьмы, для кого-то опасной и пугающей, а для кого-то наоборот, способной стать спасением. Возможно, иначе и быть не могло, поэтому в какой-то степени я обречен теперь находиться в воплощенной компании того темного, что скрывал в себе, — он смотрит на Нигредо, успевшего подтащить один из стульев с соседнего стола и разместиться вальяжно между ним и Лирой, закинув локоть на спинку этого стула и сев очень по-деловому, закинув одну ногу на другую. Нигредо перехватывает его взгляд и хищно цокнув языком, продолжает:

— Воплощение артефакта, о прекрасная спутница моего хозяина, вещь дюже забавная, потому-что частенько непредсказуемо срабатывает. Например, боишься ты мотыльков? Представила, как они ползают по твоей коже, летят прямо в лицо, и крылья у них такие большие, цветные, и... — на этом моменте Юпитер резко пинает ножку стула, на котором сидит Нигредо, и тот замолкая, поднимает руки — с длинными чернющими когтями, в извинительном жесте, и продолжает уже без нагнетения обстановки, — И вот артефакт твой вполне может воплотиться в форму того, что либо представляет для тебя твой страх, либо в форму того, что ты усиленно пытаешься в себе скрыть или подавить. Своеобразная полярность, ахах!

И черный хаари громко смеется довольный, наслаждаясь обстановкой, и тем что его наконец-таки выпустили на волю, — Вы, конечно, можете относиться ко мне с подозрением, мисс, и у Вас есть все на то основания, потому-что я существо для Вас абсолютно новое и незнакомое, но, — он выдерживает театральную паузу и глаза его сияют глубоким оранжевым огнем, жадным и в какой-то степени даже агрессивным, а голос звучит еще более хрипло и глухо, и он наклоняется к Лире ближе, сверкая этими своими округленными глазищами и улыбаясь в полубезумном агрессивном оскале, который столь контрастирует с тем, что он произносит дальше, — Но в моменты, когда недоверие и может даже страх по отношению ко мне будет зашкаливать, вспоминайте факт того, что я всего лишь артефакт, и не могу перечить воле своего хозяина, и связан я с ним абсолютно и неразрывно, — еще одна пауза, в момент которой Юпитер интуитивно понимает, о чем умалчивает Нигредо — "Связан неразрывно, но ни о чем не жалею, ибо привязанность моя беспрекословна и подобна служению", — но он никогда об этом не скажет вслух, поэтому добавляет следующее:

— В такие моменты помните о том, что я — воплощение не только тьмы, но и страхов Юпитера, один из которых — не суметь защитить Вас.

[Лира]

Ей кажется мгновением, что она говорит что-то невпопад и совершенно не так. Кажется, словно не доносит своей мысли, что немного путается. Но Юпитер благосклонно подхватывает робкую мысль, соглашается с нею так просто и обыденно, словно и действительно нет в словах беловолосой ничего, что было бы не таким. А, возможно, всё так и есть, и нет тут никаких причин к тревогам? И новая тема, легко созданная светлым существом, подхватывает тяжесть волнений девушки и уносит в бесконечные просторы неба. Он смеётся, улыбается ярко, по-доброму. И Лира, в иной ситуации бы расстроившись и подумав, без сомнений, что это из-за её слов, озаряет улыбкой в ответ. Она кивает с усердием, набирает в грудь побольше воздуха, чтобы ухватиться скорее за темку и сказать новые важные мысли.

    — Я думаю... Что магией мы можем залечить многие наши психологические и ментальные проблемы... Но я понимаю, — торопится объяснить, сформулировать, перед глазами – образы белоснежных всполохов магии и разум, обрывки фраз, утверждений, тьмы душевной, — что любая ошибка стоит слишком дорого. И потому, даже если стереть магией прошлое, можно однажды обнаружить, как оно в кошмарах приходит обратно, — вглядывается в себя, вспоминая, как хотела забыть особые моменты своей истории. Но, к сожалению, они то явными, то туманными обрывками с нею. — И потому наша психика настолько не изучена, настолько непонятна. Хотя я верю, что и пятна, и привычки можно стереть и ею, это всё равно не панацея... И это по-своему грустно. Но я знаю, что если снова и снова работать над собою и стараться... То однажды получится. Я бы очень хотела, — заглядывает торопливо в глаза, ахает и отводит взор, словно увидела настолько глубокое и потрясающее принятие, что невозможно даже поверить в существование подобного.

    Не нужно много слов, мгновений жизни, чтобы сердце беловолосой сбилось с намеченного пути. Вот его мягкая, тёплая ладонь опускается на маленькую ручку, обнимает теплом. Его слова, фраза «милая Лира» обнажают мурашки на теле миниатюрной девушки. Как много в этих словах? Они словно тёплое одеяло, что укрыло бы от всех невзгод. Фраза, что обозначает «всё в порядке между нами, я о тебе позабочусь». Она фантазирует, быть может? Придумывает смысл особый? Но даже если так, односторонне, то сейчас, пока серые глаза всматриваются в выражение лица Юпитера, пока он говорит... Она понимает, что расслабляется. Чувствует себя спокойно и словно бы правильно, когда слышит его обращения к ней, когда ловит его взгляд. И пока звучит голос друга, беловолосая так явственно и ярко представляет тот самый минерал, где он крутится на красивой тарелочке. И каждый поворот к солнцу неизменно обозначает тень в определённых местах. И это неизбежно. И под светом луны, и под тьмой... Некоторые части будут или никому не видны, или показываться лишь в эти самые периоды для тех, кто рискнёт на ощупь соприкоснуться с этой гранью.

    Захочет ли Юпитер однажды познакомиться с её тьмой?

   

Нет, Лира не позволит...

    Она хочет убрать ручку, но Тери не позволяет, удерживает, только потом берёт пальцы в обе свои ладони, отдаляет от груди. Девушка позволяет делать всё, что он хочет, потому что знает прекрасно, что за этим не будет крыться ничего дурного. Кожа чувствует чужое тепло. Мягкая улыбка покоится на дрожащих губах.  

    — Да... — ей только и остаётся, что согласиться с неизгладимой истиной. Ей кажется, она словно что-то слышит, но ведомая взором за порывом ветра, не осознаёт, что это действительно было сказано, а не её самое сокровенное в этот миг восхитительное желание. Она бы хотела... Хотела, чтобы каждый из них задержался в мире друг друга настолько надолго, насколько возможно. И, быть может, однажды Лира могла бы вдруг понять, что сможет в ответ дать что-то настолько же ценное, как то, что сейчас ей даёт Юпитер? Заботу, тепло, внимание. Это настолько сокровенно важно, что если бы от переизбытка чувств у неё отнялись бы ноги, то девушка бы даже не удивилась.

    Когда друг слышит её тревожный вопрос, отзывается беспокойством, ведёт по белоснежному длинному уху, то Лира даже с долей лукавства хитро смотрит в карие глаза, хмурит бровки, вот-вот с губ сорвётся «признавайся!» Она вдыхает полной грудью запах табака, старается не кашлять, но впитывает в осознании уверенность, что, возможно, было бы здорово угостить Юпитера чем-то вишнёвым. Если бы позволяли рамки приличия, то носик девушки бы, без сомнения, пожелал бы унюхать каждую нотку запаха Тери. Она понимает, что он тянет время, но не торопит, пусть всё и ухает куда-то в груди вниз. Если бы Лира только могла, она бы ускорила его ответ, пережила бы скорее эти переживания, но вместо этого она лишь улыбается. Но когда спутник начинает говорить, он задумывается о её запахе. О том, как она пахнет. Он ойкает, задумавшись. Девушка с пониманием усмехается, с нежностью и теплом встречает чужой взгляд – каждое его смущение будет принято и понято, она не осудит.

    Невообразимо приятно слышать о собственном запахе. Лира, как и подобает, вновь краснеет, отводит взор. Хочется тут же вдруг поправить волосы, что-то сделать, как-то отвлечься. Вдыхает полной грудью воздух.

    «Вишня».

    — Я постараюсь купить такие интересные духи, — отвечает совершенно тихо, бормочет едва-едва, гадая, насколько же вкусно должны пахнуть эти небольшие колбочки с душистой водой. Она чувствует, как он перебирает её пальцы в смущении, и невольно хочется, чтобы это прикосновение, эта ласка действительно не кончалась. Она могла бы отдать эти руки ему, чтобы вечно чувствовать этот потрясающий покой и уют. Даже несмотря на то, что сейчас решается нечто тревожное и страшное. Лира знает, что ответ Юпитера может быть наполнен болью и печалью, и потому она даже не знает, как реагировать на эти тёплые слова. Она, кажется, даже не теряет красного цвета с щёк.

    — Мне кажется, я утону в твоих словах, но я не против совершенно, — мотает головой с улыбкой, шепчет доверительно, чувственно. В ответ касается своими пальчиками чужих, гладит, пытается подарить толику покоя. — Мне в мире никто больше не говорил таких потрясающих слов, — шепчет, хочет ответить тем же, но сразу же в напряжении немом ловит чужой взор.

    — Я не испугаюсь, — торопливо добавляет едва слышно. Вдруг это секрет? И смотрит в глаза вдруг так уверенно и сильно, словно если он скажет, что случилось самое худшее, то девушка сделает очень многое, чтобы это исправить. Она, возможно, была бы готова свернуть горы и стать в сотни раз сильнее, лишь бы разделить с Юпитером его проблему. Но пока он не даёт ответа. И она смотрит, как он закуривает дальше, и она дышит, сливается с ним в этом аромате, вынуждает лёгкие наполняться вишнёвым запахом, хочет вдруг даже пропитаться и сама вот этим самым ароматом, лишь бы дать понять другу, что он не один. И что он может не бояться её ранить правдой.

    Поэтому его ответ она слушает настолько внимательно, насколько только позволяет слух. Последнее слово она встречает тяжёлыми слезами. Но лицо не меняется в эмоции. Она сжимает губы, зная, что обязана быть сильной. На губах соль дорожек слёз. Видит тревогу в чужих красивых глазах. Улыбается криво, вымученно, повторяет себе чёткое «всё хорошо». Многократно. Чтобы это помогло.

   

— ...Все умирают?
   — Все мы когда-нибудь там будем....

    —  Метастазы.. — эхом звенит на губах.  Он просит не волноваться. И Лира покорно кивает, утирает слёзы, смахивает с лица. Сжимает губы, держится, сглатывает. — Получается, они снова и снова появляются...? Но их удаляют, и всё в порядке? — спрашивает потерянным котёнком, заглядывает в глаза. Смотрит с долей требовательности, решительности, словно посмей Юпитер утаить хоть кусочек правды, она тут же топнет ножкой и скорчит самое печальное лицо в ответ, лишь бы он рассказал всё сейчас, позволив ей принять его историю и проблемы. — Если ты так говоришь... Но... Если я могу быть чем-то полезной... Дай знать... Я могу... исцелять... Может быть... Ты смог бы жить ещё дольше, если бы хотел... — потерянно мяучит, приобнимает себя за плечики. Гадает – это от сигарет? От чего так? Или так было изначально? И если да, не повезло ли ему в действительности, что он оказался вот так вот в мире Акхейма? — Пообещай мне тогда быть в порядке, — полушутливо бормочет, улыбается печально, выдыхает тяжело. И следом порывом с теплом и тревогой в сердце обнимает Юпитера так крепко и сильно, словно разжать руки – значит навсегда его и потерять. Она жмётся к нему воробушком, всхлипывает, трётся щёчкой, не пускает даже через несколько ударов сердца. И отлипает только тогда, когда понимает, что надышалась им, наполнилась, что теперь поняла. И смотрит на Тери, берёт суетливо его руки в свои, сжимает крепенько, дрожит пугливо.

    — Я благодарна тебе за то, что ты мне рассказал. Знаю, я излишне переживаю, прости за слёзы, но знай, пожалуйста, что мне это невероятно дорого. Спасибо, что говоришь об этом, не печалься, пожалуйста, что я вот такая...— оправдывается суетливо, хочет даже подтянуть к себе его руки, но не смеет, только лишь вздыхает тяжело. — Если хочешь, я не буду спрашивать об этом, если тебе некомфортно. Но знай, пожалуйста, что я... хотела бы и правда знать... что с тобой и у тебя происходит... — бормочет, наконец отпуская пальцы Юпитера, позволяет ему самому выбрать, с чем делиться или нет. — Меня всегда трогает чужие подобные... вещи... Поэтому я не могу так просто... Не плакать или не чувствовать боль за тебя. Но если бы я выбирала, то я бы хотела снова и снова чувствовать, если бы это позволило бы мне узнавать тебя лучше, — признаётся Лира, утирая пальчиком носик.

    Он приобнимает её за плечи, помогает уклониться от спешащих прохожих. Получает в ответ благодарный кивок. Он размышляет вслух, пока Лира отчаянно формулирует в голове ответ и создаёт новую картину мира. Она бы очень хотела бы, уверена, нечто приятное своему чудесному другу. Девушка кивает, когда Юпитер подходит в размышлениях как раз к тому самому ответу, который и она сама хотела сказать.

    — Ты прав. Иногда та самая протянутая рука даёт незаменимую опору и силу, и получается, что лучше и правда принять помощь, чтобы выстоять вместе перед грядущими испытаниями. Кто знает, быть может и правда... чья-то тёплая и нежная ладонь будет помощью в самом тяжёлом жизненном испытании? Мне, — заглядывает в глаза внимательно и серьёзно, — очень многие люди помогали в жизни «до». И это были весьма неожиданные спутники, которые, если так подумать, если бы я не была бы в отчаянном состоянии, никогда бы не приняла руку помощи. Но знаешь, я и тогда боялась принимать, но в те моменты порой меня даже и не спрашивали, — с теплом вспоминает девушка о моментах, когда она в грязи принимала чью-то жёсткую и грубую руку или лапу, шла за ними и обретала покой и уют, пока не приходилось двигаться дальше.

    Осторожно смахивает с плеча Юпитера влажный листик, прилетевший с лёгким листопадом.

    Они затрагивают тему работы. И Лира с безграничным теплом вслушивается в слова друга, в то, насколько он благодарен миру, как много готов для него делать. Не в этом ли и есть тот самый свет, чувство, которое может зажигать и вдохновлять других? Ох, если бы только девушка и сама могла бы себе когда-нибудь позволить вот так пропитаться глубокими, чистыми эмоциями по отношению к своей деятельности. Беловолосая дрожит от переизбытка эмоций, сбивается в дыхании, но смотрит с такой глубокой, чувственной признательностью, словно эти слова, рассказ о работе дали возможность посмотреть на мир с новой стороны. Иной.

    И он утешает, когда замечает неуверенность на бледном личике. Говорит о чуткости, вынуждает снова по-настоящему, совсем естественно, смутиться. Так искренне, тепло, что невольно хочется куда-то выплеснуть эти эмоции, это торопливо бьющееся сердце.

    — Возможно, это так... — тянет неуверенно, теряется в словах отчего-то, ведь никогда не считала ни себя, ни взаимодействие с миром вот таким...  Лире всегда хотелось быть такой, она копировала чужое поведение, заботливость и внимательность, но никогда прежде не задумывалась, что в её натуре уже сейчас горит та самая нежность, чуткость...

    Если бы Юпитер только знал, каким его видит беловолосая эон! Если бы только понимал, насколько много значат для неё его слова, фразы, прикосновения. Разговор о пирожных ложится утешением, облегчением. И Лире не верится, совершенно не верится, что можно было сделать вот так – взять несколько, чтобы понять, что нравится. И прийти сюда потом. Вместе. И эти слова, отметка, что они ещё попробуют, что совершат этот заход друг с другом, окрыляют настолько, что беловолосая лишь смущённо, со счастливой улыбкой кивает торопливо и суетливо, не может унять плещущееся в глазах особое ощущение.

    — Знаешь, я никогда не думала о том, что так можно сделать... И... Я обязательно однажды хочу угостить и тебя, Тери... — смущается, булькает словами, а после тонет в лучах солнца, светится белизной, сходит на чувственный полушутливый реверанс.

    На веранде воздух кажется мягче. Он приятнее. Пахнет листьями, свежестью, выпечкой... Так вкусно! Лира вбирает в себя поглубже воздух, выдыхает счастливая. Красиво. Уютно. И всполохи тревоги не так сильно сжимают грудь и горло, как могло бы быть раньше. Беловолосая не отводит взора от Юпитера, готовая в ответ на его внимания отдать, кажется, все свои силы, которые у неё только есть, на то, чтобы сделать ему приятно. Комфортно. Тепло.

    Ведь он спас ей однажды жизнь, а сейчас заботится так, словно она для него самое близкое существо. И он снова, снова словами касается её сердца, сути, вынуждает орган суетливо забиться быстрее. Лира ахает, хочет даже вдруг убрать ладошку, спрятаться, но Юпитер знает, чувствует, что ей нужно – чтобы её не отпускали, не позволяли забиться в уголок. Поэтому его пальцы переплетаются с её в чувственном прикосновении, в заботе неизгладимой, твёрдой. И этот жест – подтверждение его слов, подтверждение той бесконечной доброты, которой он готов её одарить.

    — Но я хочу быть с тобой рядом, — накуксившись, будто дитё, сразу же бормочет в ответ Лира, словно Тери, отрицая то, что она должна быть с ним рядом, отрицает её натуру. И она знает, что это не так, но не может вдруг объяснить то самое, что, если он только скажет, попросит – она пойдёт за ним, сделает если не всё, то очень многое для него! И если... Если он позволит, разрешит...

   

Она бы хотела быть рядом...

    — Я постараюсь беречь себя, — отводит взгляд, вспоминая, как много раз попадала в опасные ситуации и как много вредила себе, делала намеренно хуже. А как манила её... смерть? Нет, Лира знает, что нельзя, знает, что необходимо стать лучше, заботиться о себе. Стараться быть лучше. Если Юпитер узнает, что с ней порой происходит, насколько много боли будет в его выражении лица? Нет, тревожная эон не посмеет этого допустить! Она не скажет... Не расскажет...  И в то же время она представляет, с каким бы отчаянием мечтала бы в одиночестве о том, чтобы поделиться историями прошлого и получить самые крепкие и глубокие объятия. Жалость? Отвращение? Всё, что он ей даст, она выпьет до дна. Понимает уже сейчас. Ей больно слышать, что в нужный момент его может не оказаться рядом, но она понимает: они не могут всё время вот так видеться, не могут вдруг узнать, если что-то с кем-то случиться. И будет правильным, если кто-то сможет протянуть руку помощи в тот самый миг. Она не говорит о том, что хотела бы и правда, чтобы он был бы рядом. И это было бы не требование, но чуткое, сокровенное признание. Такое, которое вынуждает пальцы дрожать под покровом уверенного и вместе с тем отчасти в ответ беспокойного тепла. Ей хочется усмехнуться, что порой столь яркий в его глазах свет привлекает и хищников.

    Ладонь без его прикосновения почему-то ощущается до глубины холодной. Лира тоже пробует пирожное, следует примеру – всё так вкусно и прекрасно, что невольно хочется скорее проглотить. Она знает, что не отнимут, но всё ещё ведома прошлым – вдруг что-то случится? Он говорит, что не она не разочарует. Зубы с силой вцепляются в пирожное, следом девушка тянется к чаю – он кажется настолько сладким и вкусным, что одного глотка достаточно, чтобы перехотеть есть.

    — Я боюсь, что это не всё... — виновато отвечает, отводит взор, словно... словно он видел лишь малую часть, словно стоит только приподнять подол светлого платья повыше, то окажется, что из-под него выползет такая тьма, которая захватит их всех с головой, утопит... Нет. Лира будет себя контролировать, держаться.  Поэтому она с удовольствием кивает на компромисс, надеясь, что Юпитер не будет слишком сильно на неё отвлекаться и тратить попусту время. Лира смеётся тоже, кивает головой, стирает крошку с уголка губ. Задумывается.

    — Знаешь, ты прав. Было бы здорово не допустить ошибку, но было бы вполне естественным её сделать, — делится осознанием. — Но всё же я постараюсь не допускать подобного и, пожалуй, я бы действительно не хотела причинять тебе дискомфорта, — мяучит с тоской беловолосая. Она не смотрит в карие глаза, не ищет серостью глаз белизну шерсти. Но как только Юпитер словно бы вспоминает о чём-то, то поднимает взор. И замечает наконец, что он вертит на пальце потрясающе тёмное кольцо. С кем-то познакомить? Лира вертит головой, ожидая, что кто-то подойдёт. Но никого нет. Тревога захватывает шею, становится немного трудно дышать. Но как только она слышит про чужие волнения, то успокаивается.

    Нужно быть сильной.

    — Я готова, — уверенно произносит она. Настолько твёрдо, что если бы сейчас бы рухнул мир, она уверена, удержалась бы на последней тростиночке и подтянула бы за собою Юпитера. Не дышит, не вбирает в себя воздух, только смотрит прямо, ощущая, что шагает в ледяную прорубь, в раскалённую лаву. Страшно. Ей до ужаса страшно. Но в серости глаз горит дикая, невероятная уверенность. Что что бы ни случилось, она справится. Даже если будет очень больно и плохо. Хотя кажется, что в груди что-то непозволительно ёкает, дёргается, готовое разбиться хрупкой вазой на сотни осколков. Она бы забилась бы в угол, под стол, если бы рядом не было бы Юпитера, для которого нужно быть сильной.

    Когда кольцо вспыхивает, ей приходится держаться. Страх захватывает с головой. На её лице – тихий ужас и строгость к себе. Ни вдоха, ни выдоха. Очертания дыма напоминают зайца, кажется, такого же, как и Тери. Только существо выше. Чёрное. Угольное. Лира неотрывно смотрит. Она осознает, что это разумный артефакт. Сглатывает. Округлыми от ужаса глазами смотрит потерянно на друга – что он скажет? Как реагировать? Её лицо, такое чистое, наполненное страхом, готовностью бежать по первому выстрелу, кажется обнажением первородных чувств.

    Она криво улыбается, старается перевести взор на чай – нужно отвлечься. Вдох. Выдох. Она горит страхом. Испугом. Жалобным котёнком. Сжимает губы. Краснеет, когда понимает, что всё это время артефакт был с ними. Слышал её. Её чувства. Видел ли её смущения? Осознавал ли её желания? В глазах появляются слёзы. Не обиды, а стыда.

    Артефакт шутливо клонится, улыбается оскалом страшным. Лира с готовностью смотрит в ясные, яркое оранжевые глаза.  Сглатывает ужас. Смотрит в пустоту – выучила, что нельзя смотреть с осознанностью. Тёмный заяц взмахом руки останавливает Юпитера, желавшего что-то сказать. Девушка стискивает зубы.  Ловит взглядом, как существо откусывает десерт. Лира задумывается – чувствует ли вкус? Смотрит с искренним детским любопытством, словно и не горела страхом пару мгновений назад.

    — Вкусно? — не подумав, мяучит с долей заботы и искреннего интереса.

    Он представляется. Кожа покрывается мурашками в один миг от звучания голоса. От фразы «дорогая Лира» хочется закрыть руками лицо. Интонации пробирают до костей. Сводят с ума. Кажется, словно Нигредо говорит где-то в её голове. Кажется, словно его зубы с лёгкостью впились бы в её шею... Нет. Она смотрит на тьму с долей оскорблённости и стыда, смотрит так, словно он гость, который не смог соблюсти все нормы приличия. И смотрит с такой потрясающей выученной кротостью, что даже, кажется, не вдохнёт в лёгкие воздух, пока не поймёт, что всё безопасно. Глаза наполнены слезами, красные, влажные, горят. Нигредо говорит, что Лира немало занимает мысли Юпитера. Голова тут же поворачивается увидеть, действительно ли это так. И снова поворачивается, чтобы столкнуться совсем рядом со оранжевым взором. Он может видеть страх, холод, отстранённость – смесь всего, что испытывала она тогда в прошлом, в плену.

    — Но тогда будет одиноко... — с тоской отвечает на предупреждение Юпитера, утирает слезу, что огнивом стекает по щеке. — Всё в порядке. Мне нужно время, — выдыхает, поддерживающе улыбается, но больше всего на свете мечтает о том, чтобы Тери встал, обнял её крепко-крепко и позволит остаться в этом тепле столько, пока она не почувствует опору под ногами вновь. Если бы сейчас под нею сломался бы стул, то Лира поняла бы. Она не замечает, как её трясёт. Всё тело. Всё нутро. Она кивает потерянно на его слова. Вбирает в себя глубже воздух. Слушает Юпитера. Расслабляется под тембром голоса.  Кивает с пониманием. Хочет протянуть ручку вновь, но не смеет под внимательным взором Нигредо. Смотрит на него украдкой – всё ли будет в порядке? Нужно скорее принять. Тот же свободно усаживается на подтасканный стул, Лира покорно придвигает ему своё пирожное почти что механически.

    Нигредо голосом, сладким, тягучим и рокочущим материализует в фантазиях беловолосой ужас из мотыльков. Она, застыв, чувствует, как по коже и правда ползают мотыльки, как измучивают они её, не дают двигаться. Но вдруг резкий звук, она моргает. Артефакт взмахивает руками, объясняет истины.

    — Тогда Вы мне расскажете, какая тьма сокрыта в Вас, с позволения Юпитера? — спрашивает, торопливо моргает. Сглатывает, ощущая, как тяжело бьётся сердце тревогой. Переводит взор на друга. Затем снова на Нигредо. Он склоняется к ней с долей агрессии, с хищничеством. Лира прищуривается со всей строгостью, выпрямляется, задерживает дыхание. На лице маска принятия, кротости, жёсткости. Она бы приняла даже то, если бы сейчас этот артефакт сошёл бы с ума и набросился бы на неё. Даже если бы...  Нет. Беловолосая кивает в ответ. Нигредо не знает, что она выдерживала «там». И он сможет удивиться, если узнает, в каких низинах бродило её тело и душа.

    — Кажется, мы можем ещё посоревноваться в том, у кого тьма больше, — мертвенно мяучит, вздыхает, пододвигает Нигредо и свой чай. — Он сладкий, не хотите попробовать? —  с почтением спрашивает, затем наконец переводит взор на Юпитера. Она ожидает увидеть на его лице беспокойство, тревогу за неё, и она понимает прекрасно, насколько ужасно и потерянно выглядит сейчас. Она не знает, как попросить объятий, тепла, поддержки. Разрыдалась бы в них, несомненно. Отпустила бы себя. — В таком случае, я верю, что Юпитер знает, что не потеряет меня по моей воле, — звучит бесцветно. Это её защита. Это её способ борьбы с неизвестностью. — Всё в порядке, — вздыхает, сжимает пальцы рук в кулак перед собой. Закусывает губу. — Я не самый... способный к принятию так сразу многих вещей, и было бы странно считать, что я не напугана, но... Это всё из-за того, что я такая. Поэтому, пожалуйста, не переживай о том, что я сейчас такая... Я... — теряется в словах, путается в мыслях. Смотрит на Нигредо. Она должна быть сильной. Должна быть смелой.

♪

    — Возможно ты знаешь, что у меня не самое «правильное» прошлое. И я не самый хороший человек. Мне грустно знать, что я не могу сейчас быть сильнее. И... — в глазах всё ещё влага, но губы тянутся в нежной, тёплой улыбке, потому что она представляет, что Юпитер её крепко-крепко обнимает, — мне бы очень сильно хотелось бы твоих объятий и... выплакать все эмоции. Но... — голос срывается. — Это не будет значить, что я не приму тебя или не хочу и дальше быть тут. Мне просто нужно поплакать. И, если ты захочешь однажды вдруг узнать, я поделюсь с тобой и своей тьмой, но только если ты пообещаешь постараться, если вдруг оставить меня из-за этого, то сделать это не сразу... Знаешь, мне... — шепчет, ощущая, как слёзы стекают горячими льдинками, сама же улыбается, смотрит на друга, тронутая тем, что он делится таким важным и сокровенным. Переживает.

    — Мне как-то по-особенному ценно то, что ты показываешь мне Нигредо, даёшь с ним познакомиться, — и она, веря в то, что всё может пойти не так, что может лишиться конечности, с дружелюбием и отчаянием тянет руку чёрному существу со светлыми вкраплениями у носа. Тянется не то коснуться лица, этого света, не то просто узнать, что он захочет с ней сделать. Она – тот самый мотылёк, который может беззастенчиво ползти по его лицу и, пронизанный страхом, ждать того самого момента погибели. Ей кажется, она не испугается, даже если Нигредо захочет оскалиться и испугать её, то в ответ получит лишь бесстрашие и огонь в её глазах. Она в прошлом столько терпела и выносила, что сейчас, когда в целях самозащиты большинство чувств отключены, девушка уверена, сможет впечатлить бесстрашием и страхом, которые будут неизменно сочетаться на её бледном лице. Но она знает одно – стоит только Юпитеру коснуться её души, стоит ей понять, что сейчас достаточно безопасно, то она снова зарыдает, забьётся птицей, суетливостью, оживёт той самой Лирой, засыпет всех их вопросами, тревогой, громкими словами. Но пока что... с губ срывается тихое, мягкое:

    — Вы красивы, — искренний комплимент звучит с глубокой почтительностью и уважением к Нигредо, который, она предполагает, и жаждет того самого признания. И, возможно, белоснежная не уверена, но догадывается, ему не очень нравится то, что она затихла, скрыла чувства. А если раскроет их – будет ли он её цеплять, смогут ли подружиться? Ох, ему придётся узнать, что однажды он может увидеть пред собою маленькую, клыкастую белоснежную лисичку, которая, доведённая до определённой эмоции, может не побояться ни оскала, ни взгляд.... вцепится в ответ на угрозу, на издёвку, на шутку... Лира знает. Она знает себя и знает, что постарается не пугать Юпитера, постарается не вредить ему. И сейчас она с тоской ведёт пальчиком по краю стола, вздыхает, смотрит изучающе на Нигредо, улыбается ему с пониманием и теплом.

    — В моём мече, Иерихоне, есть жизнь. И эта личность создана, чтобы защищать меня и быть мне опорой. Но я не часто её беру с собою, ибо знаю, что должна справляться сама. И я справляюсь, — делится тихонько, по очереди заглядывая в чужие глаза. — Но это не моя тьма. Свою тьму я ношу с собой.

[Юпитер Тома]

Каждая нежная улыбка Лиры, ее робкий взгляд в его сторону, украшенный смущением и осторожным желанием вручить в его белые пальцы еще один маленький кусочек своей хрупкой души встречаются Юпитером ласковым принятием и готовностью оберегать каждый этот кусочек, и кажется ему отчего-то, что далеко не каждому Лира вот так готова была вручить то ценное, что она хранит в своем сердце.

Юпитер вспоминает о том, что на Аркхейме столкнулся с тем, что здесь нет такого понятия как "душа", но глядя на то, с каким трепетом беловолосая, вверяет ему свои несмелые, но такие глубокие в своей сути откровения, он не может отделаться от мысли, что может быть, она просто есть не у всех?

А может Лира, как и он, существо из иного мира?

И он внезапно решается посмотреть на нее аккуратно, но вот с этим новым знанием, и когда Лира столь отважно рассуждает про кошмары, страхи и привычки, он видит в ней сказочную иномирянку, принцессу, что до этого была заточена в башне, оберегаемая драконом — своими внутренними страхами и ограничениями, но сейчас можно заметить, как в этих хрупких тонких ручках подобно распускающемуся цветку зарождается и раскрывается невероятная в своей глубине и пронзительности сила не убить этого дракона — а приручить его.

И сейчас, ведомая импульсом пока-что еще тихим и несмелым, но уже отчетливо проступившим сквозь кирпичную кладку сдерживающих ее башенных стен, она движением кротким, но полным небывалой доселе решимости именно это и делает, делясь сокровенно с Юпитером своими мыслями — приручает всех своих монстров.

Многомерное, пестрое уличное беспокойство вокруг стихает, прислушиваясь к Лириным словам, и Юпитер, обдумывая сказанное ею, катая ее фразы на языке как таблетки, отвечает не менее осторожно, но без страха произнести лишнее, оттолкнуть:

— Иногда нам хочется думать, что ни одну ошибку нельзя исправить, верно? — воздух вокруг звенит тревожным пониманием, и Юпитер думает о том, что возможно Лира, также как и он, очень часто боится ошибиться настолько сильно, что эта ошибка ей прощена не будет, — Кажется, что одно маленькое действие может повлечь за собой череду фатальностей, которые навалятся на нас, и мы утонем в их мрачной неизбежности, ведь так? — и он вздыхает, с некоторой тяжестью, но рука его тянется к Лире, чтобы прикоснуться, движением едва уловимым, но способным выразить в себе попытку забрать часть переживаний, разделить вместе с ним.

Желание легким прикосновением донести особое "Я готов принять тебя со всеми твоими ошибками, со мною ты можешь не бояться ошибиться".

— Я бы очень хотел помочь тебе разобраться в себе, — слова срываются на шепот, когда он касается своей рукой маленькой Лириной ладошки, и прислушивается и к своим ощущениям, и ловит эмоции своей спутницы, ища в них отклика на свои слова, пытаясь увидеть, а захочет ли она с ним разделять эти переживания, не оттолкнет ли, не закроется ли от него, если он будет говорить о вещах столь сложных и тяжелых?

Но она не закрывается, смотрит с ответным теплом, он ощущает как ее ладонь расслабляется, и он с облегчением отмечает эту толику доверия, излучаемую в его адрес — она ему доверяет, и это знание хочется навсегда запечатлеть в своем сердце. Поэтому и про свои легкие отвечает не сразу, смещает фокус внимания на ароматы, потому-что ему не хочется беспокоить Лиру лишний раз именно в такой светлый и размеренный в своих теплых чувствах день, но видя искреннее беспокойство на ее личике, с одобрительной нежной усмешкой реагируя на то, как она хмурится и смотрит в ожидании лукаво, и правда готовая принять любую правду, даже самую тяжелую, он понимает вдруг, что ей и правда очень важно, услышать о проблемах Юпитера со здоровьем, и более того, он и сам хочет поделиться, рассказать, разделить свои переживания, сделав это по возможности аккуратно, не нагрузив излишне.

И когда заглядывает в Лирины глаза с тревогой, то все также боится напугать, хоть она и уверяет его твердо, что не испугается, и еще больше он боится признаться и ей и самому себе, насколько сильно сдавливает в грудной клетке, когда Лира произносит слово "метастазы", задает робкие вопросы о том, появляются ли они снова,и Юпитер сглатывает немного нервно, разрываемый между желанием сказать правду, потому-что Лира заслуживает правды, он ведь хочет быть с ней честным до конца, и одновременно склоняется в сторону того, чтобы успокоить, обнадежить, внушить уверенность, что местные целители отменно справляются со своей работой и Лире не о чем переживать, и никому из его немногочисленных близких вообще не о чем переживать, но ее слова о том, что она может ему помогать, излечивать, когда это нужно как будто и правда ложатся целебным бальзамом, и он притягивает ее к себе, добавляя аккуратно, чтобы не нагрузить правдой о своих болезнях сверх меры, — Метастазы и правда появляются раз за разом, и пока не получается убрать их так, чтоб они не возвращались, не прорастали в мои легкие снова. Но медицина Аркхейма гораздо более прогрессивна, чем медицина моего прошлого мира, и я не сомневаюсь, что однажды в помощи врачей необходимости не будет, — и когда Лира пытается свести часть тревог в шутку, жмется к нему, и он дарит ей эту благодарную заботу и тепло, обнимая, чувствует поддержку, безусловное принятие в том, когда она берет его руки в свои и так искренне и честно благодарит за доверие, и он кивает ей в ответ, — Ты не должна извиняться за свои чувства, милая Лира, и я могу понять тебя в твоем желании почувствовать и прожить это, потому-что я на твоем месте хотел бы сделать тоже самое. Мне бы точно также было не все равно, и какими бы суровыми не были бы признания, я бы предпочел знать о них, нежели оставаться в счастливом неведении, — и когда Лира отпускает его руки, он подхватывает одну из них, притягивая к себе и оставляя на маленькой ладошке едва уловимый поцелуй благодарности, — Спасибо тебе за то, что ты такая, как будто бы полностью состоящая из таких глубоких и светлых эмоций, и из желания подарить эти эмоции, окутать ими.

И затем уже обнимает ее снова, продолжая направлять в сторону кафе, и отмечая, как верно она понимает сказанные им слова о помощи, интерпретирует и примеряет на собственный опыт, который, судя по сквозящей в голосе серьезности, пусть и отдающей теплом, был сложным и где-то даже болезненным.
— Ты невероятно права. И возможно, в чем я почти что уверен, в большинстве случаев протянутая тебе рука точно также нуждалась в ответной помощи, и если тебе казалось, что это ты бы не смогла выстоять в одиночку, то скорее всего, твой случайный спутник аналогично не справился бы без тебя. Представь только, скольким людям ты помогла, став им вот такой чуткой опорой? Сама того не осознавая, в состоянии тяжелом, но своею протянутой рукой, своей просьбой о помощи автоматически спасая в ответ.
И он прикрывает глаза в улыбке, когда Лира смахивает в его плеча листик — движение рефлекторное, и он видит в этом заботу, которую даже не нужно направлять и контролировать ее владельцу, и он чувствует ответное желание, порыв — и ему в такие моменты совершенно не хочется этот порыв сдерживать, и если этой заботе и нежности требуется найти выход, то значит так тому и быть, и неважно, будь это просто мимолетный жест, вот такой — простой и понятный, или же нечто более чувственное, направленное на желание окружить теплом и согреть в самых своих мрачных волнениях.

И предстоящей им совместной работы это желание позаботиться тоже касается, и когда они уже располагаются на веранде за столиком, Юпитер размышляет о том, что ему хочется одновременно и познакомить свою прекрасную спутницу с тем миром, который он сам наблюдает практически ежедневно, вовлечь, включить, позволить быть частью чего-то большего, и одновременно не растворить в этом мире, дать возможность Лире самой выбирать, в чем ей растворяться или нет а когда разговор перетекает в другое русло, и когда она бормочет ему, словно несмело, но осознавая свое желание полностью, что хочет быть рядом с ним, он отвечает так же, даже чуть тише, — Это взаимно, милая Лира, —  и обдумывает параллельно, как бы можно было сделать так, чтобы Лира была с ним чаще? И добавляет аккуратно, высказывая робкое предложение, — Быть может, если тебе понравится в Корпусе, то я бы мог договориться о том, чтобы ты осталась там работать, хотя бы на полставки, и смогла бы переехать от князя?

И замолкает, вздохнув, потому-что неуверен в том, как воспримет Лира такую его идею, ведь она еще даже не познакомилась с его коллегами, не побывала на его работе. Может ей и вовсе не понравится? Может ей будет некомфортно? Поэтому, обезоруживающе разведя руками, он добавляет, уточняет важное:
— Но это все, конечно же, просто мысль вслух, и только тебе принимать решение. Я же в любом твоем выборе готов тебя поддержать.

А в голове его уже более отчетливо скрежещет хриплый низкий голос, призывая выпустить его, наконец. И Юпитер знает, что от того, как себя поведет обладатель этого голоса, и как на него отреагирует Лира — зависят все их дальнейшие планы.

И когда она наблюдает первую реакцию Лиры на появление Нигредо, то успевает пожалеть миллион раз о том, что вообще выпустил из своего кольца это хаотичное порождение мрака и тьмы, созданное, как будто бы, исключительно для того, чтобы проникать в чьи-то хрупкие души холодными своими черными тонкими острыми когтями, и не разрывать стремительно, о нет — поначалу царапать изнутри мягко, но властно, сбивая с толку и обезоруживая своею вкрадчивой улыбкой, которая является такой лишь на первый, невооруженный взгляд, но стоит присмотреться получше, шире распахнуть свой взор, и улыбка превращается в хищный оскал, а бездонный оранжевый взгляд топит в вяжущем мареве из собственных обнаженных страхов, — и все это Юпитер добровольно и осознанно выпускает наружу, прямо рядом со своей драгоценной спутницей, понимая, что знакомство это более чем неизбежно, и с величайшей тоской признавая, что так нужно.

Может ли кто-то представить себе воочию момент, когда тьма, сокрытая в тебе, нежно укрываемая от чужих глаз, тщательно упакованная в самые дальние шкафы и ящики, запечатанная надежнее чем банковская ячейка в сейфе, — воплотится и обретет форму?

Форму, которую больше не спрячешь, и которая будет острым металлическим скрипом отдаваться у тебя в голове, если ты не пустишь это на волю.

И Юпитер выпускает, с ужасом обмирая, с ватными руками наблюдая, как Нигредо сметает перед собой чужие личные границы, пробует соленым языком на вкус ужас Лиры, черно-оранжевыми всполохами окутывает такое светлое и безмятежное пространство вокруг себя, жадно впитывает каждое слово беловолосой, как губка поглощая ее неуверенность, разве что готовые выступить из глаз слезы не слизывает, хотя с него бы сталось подобное, и белый хаари наблюдает — со смесью дрожи и отчаяния на еще больший ужас в глазах Лиры, на то, как она пытается собраться с силами, но как будто бы вся рассыпается под цепким пытливым взглядом Нигредо, и единственная причина, почему Юпитер никак этому не препятствует, и только лишь с неким внутренним опустошением комментирует вызывающее поведение своего артефакта, — и опустошением как раз таки и от того, что Нигредо сейчас отделен от него, — это то, что ему нужно чтобы Лира поняла.

И Лира и правда пытается понять, борется — отчаянно, смотрит взглядом н евыражающим ничего, кроме сокрытой в нем пустоты, и даже осмеливается спросить у артефакта про вкус пирожного, и в эти моменты Юпитера самого, наверное, штормит похлеще Лиры, и продолжает штормить, когда артефакт, слизывая с пирожного крем, с выражением крайней удовлетворенности, щедро приправленной контрастирующим с ней разочарованием выдает деловито:
— Безумно, безу-умно вкусно! Но я знаю, — приглушает он хриплый голос, — Что есть вещи и повкуснее.

Взгляд Юпитера перемещается с Нигредо на Лиру, которая словно бы осознает, что появление Нигредо здесь одновременно и лишнее, и во взгляде ее читается тихое, робкое недовольство и оскорбленность его появлением, и Юпитер благосклонно принимает в ней эти чувства, извиняется, что ей приходится это терпеть:
— Мне так жаль, что приходится показывать его тебе, дорогая Лира. Но если бы я не выпустил его сейчас, он бы выклевал мне голову изнутри, в такие моменты он невероятно, отчаянно невыносим. Прости меня.. — и когда девушка поворачивается к нему, чтобы удостовериться, действительно ли она ему так важна, он согласно кивает в ответ, готовый подтверждать это снова и снова, пока Лира не почувствует себя снова в безопасности.

И когда она снова поворачивается к артефакту, обращается к нему, не боится, и даже предлагает чай, что Юпитер расценивает как сложносочиненную гамму чувств из отвращения, любопытства, страха и трепета, то у ученого зарождается робкая надежда на то, что возможно Лира сможет принять это обезображенное, но внезапно по своему красивое существо, и надежда эта прячет под собой и еще одну мысль — мысль о том, что возможно в ответ на напористость Нигредо она не побоится высвободить и свою тьму, про которую Юпитер только догадывается, но так и не удостаивается до сих пор возможности увидеть.

Втайне Юпитер понимает, что Лира оберегает его самого ничуть не меньше, чем он ее. И после всех их разговоров он знает, но не может увидеть, что же там за тьма в самой Лире, что она также прячет внутри себя что-то, возможно, не менее злое и отчаянное.

Иначе их двоих бы не притянуло друг к другу.

Что-то, что Юпитер готов увидеть, готов принять и понять, но он достаточно успел узнать Лиру, чтобы с тоской осознавать факт того, что она ему показывать это свое внутреннее больное до самого глубокого своего дна не готова.

И Юпитер знает, что он сам — не сможет раскрыть это в полной мере, но с этим отлично справится Нигредо.

— Во мне нет сокрытой тьмы, до-ро-гая Лира, — Нигредо передразнивает хозяина, облизывается и театрально шепчет с издевкой, потому-что он знает, что именно так называет ее Юпитер, и он может, он читает в ее взгляде, что подобное обращение к ней невероятно ценно для нее, и тянет свою когтистую руку, отряхивая крошки от пирожного, к белым Лириным волосам, чтобы потрепать в шутливом жесте, — Я и есть тьма Юпитера, но действительно ли ты готова ее увидеть?

И кажется что и он, и Юпитер, сидящий рядом, задерживают дыхание, и Юпитер отслеживает Лирину реакцию, видя, как она присобирается, но старается — наверное, исключительно ради него, в попытке принять происходящее и выдержать это испытание с достоинством, и когда она говорит ненавязчиво о том, что она с его артефактом еще может посоревноваться, то Тери даже позволяет себе чуть выдохнуть, обманчиво расслабиться, подумав о том, что возможно они оба выйдут из этой ситуации без потерь и обойдутся малой кровью, и Лиры сможет, справится, после всех тех многих важных для них обоих разговоров она пусть и не сразу, но примет эту жуткую, отвратительную его часть.

И в этих своих мыслях Юпитер пропускает момент, когда Нигредо облизывается первый раз, как будто бы почуял нечто очень соблазнительное. Нечто, что ему еще немного, и будет совсем невтерпеж попробовать.
— С удовольствием попробую, — коротким смешком он соглашается на предложение Лиры и цепляется за ее стаканчик с чаем, и никто кроме него еще не понимает, что он вовсе не чай имеет ввиду, но у артефакта поразительная способность маскироваться до определенного момента в своих намерениях, и поэтому он на пару минут и правда сбавляет свой напор, чтобы сделать пару глотков сладкого напитка, довольно выдохнуть и констатировать с усмешкой, — А Вы умеете выбирать угощенья, чудесная спутница моего хозяина.

Лира закусывает губу, и сжимает руки, и Юпитер зеркально отражает ее жесты, и подается немного вперед, готовый вскочить с места и обнять Лиру, ограждая от чужого жадного взгляда, краем глаза замечая, как Нигредо притворно успокаивающим жестом показывает ему, что все в порядке.

Юпитер не верит, но влияние Нигредо сейчас слишком велико, своею властью он заполняет всю веранду, и воздух вокруг кажется сотканным из черно-оранжевых искр.

Своей тьме верить нельзя, но власть ее состоит в том, что верить до дрожи болезненно и отчаянно хочется.

— О, прекрасная мисс, благодарю за комплимент, Вы тоже чудо как милы,— скалится артефакт в благодарной усмешке, не вставая с места делая полушутливый поклон, — Смею предположить, что Ваша сказочная белоснежная, невинная красота не раз становились объектом не только для чужих восторженных вздохов, но и для жестов, не менее восторженных и менее невинных?

Воздух вокруг как будто бы накаляется и становится жестче, и в ответ на тихую Лирину улыбку, полную глубокого понимания и искреннего интереса, некую сдержанную тоску и попытку унять собственный испуг, попробовать проговорить вслух собственное беспокойство относительно открывшейся перед ней тьмы, поделиться желанием едва ли не полностью обратиться в слезы и ощутить поддержку даже несмотря на разворачивающуюся перед ней скалящуюся бездну, принять вот это жуткое и иррациональное перед ней ради своего друга — черное существо в ответ распаляется еще больше, потому-что ему мало этой тишины, ему хочется громкого, больного, хлесткого и живого, и он едва сдерживает вздох разочарования, но когда Лира рассказывает про свой меч, во второй раз роняя фразу про свою тьму, он удовлетворенно цокает языком, расценивая это не иначе как

приглашением посмотреть.

Затем качает ногой, закинутой на другую ногу, картинно и очень вальяжно закатывает рукава своей до скрипа чистой, белоснежной рубашки, словно оттягивая, предвкушая момент, тянет почти что мурлыча, пока Юпитер заостряет взгляд на этом жесте, смотрит следом на реакцию Лиры, которая и правда словно пытается спрятаться, закрыться в непроницаемый, безэмоциональный кокон:
— Вашу тьму, значит? До чего же невероятно и о-очень интригующе звучит, — и он правда неспеша, смакуя это предвкушение чужого мрака, облизывается с придыханием, — Я уверен, что у тебя очень вкусная тьма.

И на этом моменте он таки соскакивает с места, подлетает к Лире, хватая ее за тонкие руки, и выдыхает приторной сладостью пирожного и отпробованного чая прямо в шею, и торопится ненасытной тенью выпытать и вытащить острыми своими зубами наружу правду, которая для него самого оказывается сокрытой не так глубоко, как для Юпитера, и ему, черному хаари, нужно всего лишь сковырнуть ее когтем, чтобы подобно сукровице, полилось то грязное и постыдное, и он шепчет еле слышно, надеясь, что хозяин не разберет всех слов:
— Признайся, моя драгоценная Лира, ты выглядишь столь прекрасной и чистой душою, но я же вижу загнанность твоего взгляда, я знаю, что этот взгляд означает, ибо так жертвы смотрят на своих мучителей, на тех, кто дарил свою любовь и ласку слишком неистово, заполняя собою, заполняя грязью, так покажи же мне, покажи, покажи...

Последние свои слова произносит сбивчивым, жаждущим голосом, как будто бы готов и сам довести себя до исступления этой жаждой грязи и боли, и ему хочется посмотреть, потому-что он любит смотреть, ведь он сам соткан из боли и отчаяния, он сам — вся эта грязь и боль, порождение страхов Юпитера, порождение его множащихся друг на друга посттравматических синдромов, скелетов в шкафу, тянущихся еще из того мира, который он оставил, порождение его неправильных поступков, самобичевания и наслаждения от самобичевания, стыда за свои слова и поступки, наслаивающегося самого на себя и инвертированного в жажду показать самое нелицеприятное и обнажить это в других.

Все то, что старательно с детства скрывалось сначала от строгих родительских глаз, не допускающих и возможности ошибаться и поступать иначе, то, что туго перевязывалось жгутами самоконтроля до побелевших и онемевших сквозь шерсть костяшек пальцев, в гневе сжимающихся в ответ на собственную неспособность пойти поперек собственной же вышколенной правильности.

Вежливости. Педантичности. Аккуратности.

Все то, что приносило мучительную боль, заставляя в частые темные ночи, до крови закусывая пальцы, давиться сигаретным дымом и болезненно шипеть на любые попытки помочь, скрючиваясь на кровати в очередном паническом приступе и  заходиться в немом крике в подушку, пытаясь выреветь и вырвать из себя весь этот ад, отравляющим результатом последних прожитых десяти лет заполняющий легкие.

Нигредо мажет бешеным, слепым от жажды взглядом по глазам Лиры, так, что она может увидеть всю его суть, понять, почему он такой, и длится это все не больше нескольких секунд, прежде чем Юпитер, словно очнувшись от какого-то забытия, резко дернув головой и отгоняя всполохи черно-оранжевой, густой магии, сможет разглядеть, насколько опасна сложившаяся ситуация и наконец среагировать.

— Замолкни! — он в приступе накатившей лавиной ярости соскакивает с места, предупреждая любую Лирину реакцию на слова артефакта, роняя свой стул, отталкивая Нигредо и заслоняет собой Лиру, притягивая ее к себе, понимая, что допустил подобное прямо при нем, не проконтролировал, не уследил, обнимает со всей нежностью и силой, и уже его шепот — полный мягкости и ласки, заполоняет собой всю мертвенную создавшуюся тишину пространства, и руки его трясутся в страхе за то, что Нигредо успел наговорить Лире, и он бормочет ей успокаивающе в ее пахнущие хрупкостью осенних листьев и прозрачных нежных цветов волосы, словно обволакивая заботой, возвращая ее в безопасный мир:
— Прости меня, прости, дорогая Лира, я не должен был, я не имел права знакомить тебя с ним, это все было огромной ошибкой, как я вообще мог подумать, что рядом с тобой он будет вести себя нормально?..

А внутри все захлебывается осознанием того что — нет.

Должен был познакомить.
Должен был показать.

Лира должна была узнать, что такое — тьма Юпитера.

Юпитер понимает, что Нигредо бы не причинил боли, он бы не сделал ничего сверх того, что уже сделал, и если бы ситуация того потребовала, то он бы рискнул своей артефактной жизнью, если можно ее таковой назвать, лишь бы Лира осталась в безопасности, и все это он ей и озвучил в самом начале знакомства.

— Это моя цена, дорогая Лира, — Юпитер на пару мгновений разрывает объятия, чтобы придвинуть к себе тот стул, на котором сидел Нигредо, чтобы сесть поближе и снова зарыться носом в ароматную белоснежность Лириных волос, мягко водя руками по хрупким девичьм плечам, стараясь выразить в каждом прикосновении безусловную безопасность, которую он готов ей обеспечить, и ту ценность, которую девушка представляет для него, — Цена за то, чтобы быть тем, кем я являюсь. Нигредо просто не мог не получиться при создании моего артефакта. Он не мог бы быть другим, потому-что вот этого всего...слишком много. Я бы назвал это побочным эффектом от того, что ты...так ценишь во мне, — и он не удерживаясь, заглядывает ей в глаза, скрывая дрожь в голосе, потому-что более всего на свете он сейчас боится обнаружить в ее взгляде неприятие, и при этом понимает, что он это неприятие более чем заслужил, поэтому из голоса его как будто бы уходят все эмоции, а может быть их просто не видно из-за густоты его печали, невыраженного сожаления от того, что все получается именно так, и по-другому и быть не может, — От того, кем я являюсь. Как осадок на дне чашки, темный угол в освещенной комнате, черные блики в глазах когда долго смотришь на свет.

— Он должен был Вам показать, дорогая Лира, — голос Нигредо неподалеку сохраняет всю ту же металлическую певучесть, но в нем уже не слышно прежней жажды погрузиться в бездонное грязное марево чужого сокрытого ото всех океана боли, и сейчас черный хаари спокоен и отстранен, хотя губы его сохраняют легкий полуоскал, некую предготовность сорваться в прежнее озверение, — Вы должны были увидеть меня такого, как бы невыносимо, безумно больно и страшно Вам не было, как бы сильно не наполнялось Ваше маленькое сердечко беспросветным ужасом, Вы должны были понять мою суть. Суть, которую отрицает в себе Юпитер, подавляет, заковывает в тяжелейшие кандалы с самого своего детства, и суть эта воплотилась во мне.

Юпитер замолкает, позволяя Нигредо взять ответственность за эти слова на себя, и сейчас он знает, что артефакт его не скажет ничего лишнего, и Нигредо говорит — открыто, не шепотом, не скрывая часть слов от своего хозяина, потому-что сейчас хозяин позволяет как никогда. И пока белый хаари ласковыми прикосновениями по плечам и волосам снова пытается вселить в свою дорогую спутницу хоть каплю прежней уверенности в нем, показать, что тьма его хоть и больна и остра, холодна и жестока, но к ней — не опасна, черный хаари в этот момент продолжает говорить, измеряя шагами деревянный, скрипучий настил веранды:
— Если Вы и правда хотите, желаете полностью довериться Юпитеру, Вам нужно научиться доверять не только его светлой, любящей Вас до дрожи части, а тут Вы можете не сомневаться, ибо он любит Вас, — на этом моменте Нигредо все-таки оскаливается шире, а Юпитер как-то отчаянно грустно и смущенно выдыхает Лире в волосы, чуть сжимая ее плечики, потому-что явно не так он себе это представлял, — И суть эта светлая, так ценная Вам не изменится, не омрачится, и сияние чужой души, тянущейся к Вам в искреннем желании согреть и окружить заботой не померкнет. Но... — артефакт останавливается на середине веранды, и с силой надавливает на одну из податливых, немного усталых от времени деревяшек, заставляя ее скрипнуть громче и протяжнее, — Вам нужно научиться доверять и темной части Юпитера, доверять этой тьме, не бояться вверять ей свою жизнь, как бы парадоксально это ни звучало, потому-что она, то бишь я сам, это и правда... — он подается ближе, и Юпитер автоматически стремится как будто бы оградить Лиру от влияния артефакта, и хоть и знает, что Нигредо проявил все, что должно было, и сейчас определенно не несет словесной угрозы, но артефакт не подходит ближе, просто проверяет деревяшки на скрип одну за другой, подбираясь мягкими шагами чуть ближе, но сохраняя допустимую дистанцию, — Цена, которую платит Юпитер каждый день, много-много лет, чтобы оставаться тем, кем Вы его знаете. И если Вы рискнете, переступите через свой ужас, а может и не переступите, а распахнете свои внутренние границы и выпустите этот ужас навстречу, то будьте уверены..

Ладони Юпитера снова заходятся дрожью, но затем крепко и уверенно сжимают Лирины плечики, притягивая к себе, и он выдыхает как будто бы с бесконечным облегчением от того, что это — самое страшное, что могла увидеть Лира, и это позади, она теперь увидела и знает, а значит он более от нее ничего не скрывает. И он произносит синхронно, его мягкий, теплый голос, полный светлой грусти и одновременно непоколебимой уверенности сливается с тягучим шипастым голосом Нигредо, и когда они говорят, становится трудно различить их звучание по-отдельности:

— Эта тьма будет нерушимою стеной стоять на твоей стороне, перед тобой, готовая перегрызть горло каждому, кто посмеет тебя обидеть.

[Лира]

Лира кивает, внимательно всматриваясь в черты лица Юпитера, в его выразительные серьёзные глаза, когда он роняет свой вопрос, обнажает нотки тревожности, беспокойства. Она едва заметно улыбается. Им эти темы каждому по-своему тяжелы, тревожны и волнительны. Но они продолжают говорить друг с другом, делиться важным, сокровенным, тем, что переламывает сердце, затрагивает суть и течёт по их венам, разбавляет кровь знаниями, переживаниями, вынуждает подрагивать кончиками пальцев. И в словах чувственных, живых, горит огонь признаний, понимания. Они во многом схожи, во многом чужды. Но если поставить их пред друг другом, то некой частью собственной сути, искажений, пересечений света и тьмы, они действительно во многом были бы схожи. По-своему, каждый на свой лад, но нечто общее, большое и важное, без сомнения, отразилось бы в сознании другого. Как отражения зеркала. И это так странно: Лира всё ещё не верит тому, что видит схожесть в них, не осознаёт до конца, что Юпитер может её понимать и может быть не таким далёким от её, казалось бы, незначительных переживаний. И всё же... Он поддерживает каждую её мысль. Их размышления сплетаются в единое целое, кружат в особом вальсе. Девушка едва может скрыть чувство наслаждения и удовлетворения разговором, пусть с каждой новой темой они касались чего-то всё более тёмного и мрачного, глубинного и волнительного.

  — Д-да, — голос звенит полным согласием, взор ловит тяжёлый вздох. Прикосновение Юпитера донельзя приятно и чутко, оно греет душу. Лира робко, неуверенно улыбается в ответ. Он... красивый. Каждое его касание дарит каскад робких мурашек. Тонкие пальчики мягко сжимают ладонь друга в ответ. — С-спасибо! — чирикает смущённым воробушком, подрагивает в переживаниях тонких. И улыбается. Тепло, по-особенному уютно, смотрит серым взором с абсолютным безусловным доверием в этот миг. Она бы доверила ему свою жизнь. Снова.

  Слушая о метастазах, девушка ощущает, как на глазах появляется влажное тепло – слёзы подступают болью, но Лира смахивает пальчиком, старается улыбаться и верить в то, что Юпитер обязательно будет в порядке.

  — Тогда я буду следить за тобою, — мягко ворчит беловолосая, стараясь не позволять себе сильно плакать — вдруг Тери пожалеет о том, что рассказал ей? — Пусть они хорошо стараются, — надув губки, произносит тихонько. Поправляет длинные белые локоны. И выдыхает тяжесть, отмечая про себя, что она теперь будет чуть более внимательной ко здоровью белошёрстного.

  Объятия с Юпитером кажутся самыми тёплыми и уютными, самыми... Пронизанными любовью и добротой. Кажется, словно Лира совершенно не заслуживает их, но она тут же одёргивает себя, напоминая, что раз это происходит, то она, без сомнения, не зря получает эту доброту и внимание. Тронутая словами Тери, девушка слабо усмехается, улыбается довольно и счастливо. Глазки сияют светом.

  Ахает, когда Юпитер дарит лёгкий, невесомый поцелуй её ладони. Прикосновение к коже ощущается настолько значимым, что сердце сбивается с ритма, а сама Лира попросту перестаёт дышать, снова и снова проживая тёплое касание губ. Её потряхивает так, будто она пережила нечто столь невероятное, что хочется тут же спрятать смущённое личико в своих ладонях. И вместе с тем хочется больше всего на свете снова и снова проживать этот момент, вынуждающий что-то в груди согреться потрясающим теплом. Закружить бабочками. Он благодарит её. Благодарит за свет. За эмоции. За желание окружить всем теплом и вниманием. Лира смотрит с толикой мягкого, бархатного удивления, но клонит голову набок, расслабляется, веря вдруг совершенно внезапно в то, что она действительно может вот так просто состоять из светлых эмоций и вызывать такие глубокие чувства. Она правда вот так может согревать собою? Пред глазами всё снова и снова тот самый глубокий и тёплый момент, когда Юпитер подарил тихий поцелуй. Как бы он отреагировал, позволив ли Лира со своей стороны подобную вольность? Принял бы? Ох, если бы он только знал, как многое для неё значит этот жест...!

  Она всё ещё думает об этом даже тогда, когда разговор мягкой вуалью касается другой темы. Беловолосая всё ещё вспоминает его прикосновение, когда смотрит в карие глаза, когда слушает столь внимательно и жадно, что не могла бы пропустить ни единого звука. Неожиданно для себя девушка осознаёт, что Тери, как ни странно, прав, и его взгляд, знание, очень хорошо легли бы на её жизненный уклад. Белые бровки хмурятся, обдумывая свой ответ. Действительно – иногда может быть такое, что кому-то было очень важным помочь ей, протянуть руку помощи и получить хотя бы малость в ответ? Да и сама Лира, спасая всех и каждого, до кого могла дотянуться её хрупкая ручка, обретала в этом своё собственное избавление от мучений. Забывалась в помощи, в чувстве успокоения от ощущения собственной полезности, значимости для чужой жизни.

     — Может быть... Я не задумывалась об этом, но сейчас мне кажется, что я могла бы действительно быть не только обузой помогающим, но и поводом для чужой небольшой радости, облегчения от спасения...? — она спрашивает робко, старается размышлять вслух и находить в этом истину. — Но ты прав, когда я кому-то помогаю и могу быть полезной, то я чувствую себя лучше и ощущаю, что, без сомнений, я счастлива оттого, что кому-то стало лучше. Но я никогда не думала, что это может работать и в мою сторону, — замечает беловолосая, чувствуя, как дрожит голос и как тяжело приходится осознавать, что все моменты, где она чувствовала себя ничтожной и никчёмной из-за необходимости принять чью-то помощь, были, возможно, не настолько плохи и ужасны. — Ты...когда ты меня спас от чудовища, ты... получил нечто положительное? — сердце заходится в бешеном ритме, в серых глазах надежда и страх.

    Она ловит внутри себя дикий трепет, когда чувствует, что её желание быть рядом взаимно. Она не успевает подумать о том, что, возможно, её могут просто обманывать, что что-то может быть не чисто. И она даже вдруг решает поговорить о своём волнении совершенно точно и честно, но прежде, чем открывает рот, чтобы проронить важные слова, Юпитер спрашивает о работе, предлагает переезд от Князя. Девушка даже застывает в удивлении, смотрит с долей недоверия, словно ей послышалась очень хорошая сказка.

    — Я бы очень хотела переехать от Князя, потому что я понимаю, что мне хочется иметь своё место и свой личный уголочек, в котором я могла бы чувствовать себя в безопасности. Князь, конечно, меня защищает, но мне хочется быть более самостоятельной. Он платит мне за работу по дому и... Не обделяет вниманием, но я также зарабатываю рисованием и иными делами, которые требуют моих навыков, — поясняет девушка, ожидая, что, возможно, Юпитер скажет своё мнение и поможет ей принять решение. — Я уже стараюсь не так часто жить в его поместье, потому что мне кажется, что я его мучаю собою... Но я... я была бы рада попробовать себя в Корпусе, если ты позволишь, — неуверенно мяучит, тут же суетливо складывая пальчики в замочек. — Я... Если бы ты мне помог бы, то мне было бы проще принять это предложение, Юпитер, — опустив взгляд, отвечает, переживая, что ей придётся во многом познакомиться со многими новыми устоями и правилами жизни. Это страшно. И если ей удастся на кого-то опереться, то... То было бы легче.

    Она держится.
  Держится ради Юпитера.

  Видит в его глазах ужас и волнение, замечает дрожь, что стыдливо, нехотя пронизывает его тело. Лире думается, что если бы он только мог, если бы это было в его власти, то он бы держался непоколебимой доброжелательной и светлой стеной. Но он доверяет ей свои эмоции. Он честен пред нею. Сейчас они оба словно обнажены пред другом. Как бы ни желали сдержаться или быть сильными, на лицах горят яркие, дикие эмоции. Сердце бешено стучит в хрупкой груди. Кажется, словно Нигредо, если только пожелает приблизить своё угольное ухо к её груди, то, без сомнений, услышит, как поёт самый важный орган о дичайшем страхе в его честь.

  Артефакт, словно так и надо, пробует пирожное, облизывает губы длинным, хищным языком. Его взгляд переполнен удовлетворением, истинным наслаждением. Словно тот факт, что пирожное было отдано ему, такое вкусное, приятное, делало его в сотни раз лучше. Словно дар. Краткий акт поклонения истинной тьме. И всё же он разочарован. Что не дают большее? Лира пытается понять. Хочет. Он хвалит еду, вынуждая покорно и учтиво, выученной привычкой улыбаться. И следом голос звучит тише, хрипит, изламывая белоснежную душу кратким недовольством.

  «Ешь то, что дают», — она знает, что нельзя раскрывать тогда рот, нельзя показывать, что она может быть в такие моменты дерзкой. Но взгляд всего на мгновение наполняется ехидством, бесстрашием. А что она может ещё? Привыкшая с такими существами быть тихой, трусливой, она вымещает истинные эмоции в краткие замечания, в моменты, когда может позволить себе укусить в ответ хотя бы так.

  Приподнимает ручку, желая не то вдруг защититься от извинений Юпитера, ведь это её бой, не то просто успокоить тем, что она, отрешённая и дикая, справляется. И справляется лучше, чем могла бы в иной раз. Лучше, чем если бы была бы одна, без желания быть сильной до самого конца ради дорогого белоснежного друга.

  — Всё в порядке. Ты ведь хотел, чтобы я это увидела?.. — голос дрожит, хрупок, звенит хрусталём, но всё же Юпитер мог бы понять по её взгляду, что Лира, как бы сложно ни было, не сдастся. — Я не хотела, чтобы ты его сдерживал, всё в порядке, — бормочет и куксится, опускает голову вниз, но лишь потому, что всё ещё не может привыкнуть к ауре Нигредо, не может его понять и выстроить линию поведения. Она бы хотела научить контактировать с ним, дать понять Юпитеру, что всё хорошо. Что она сильнее, гораздо сильнее, чем кажется сейчас. Она даже не так сильно хочет провалиться сквозь землю! И уже гадает, как будет стараться поладить с черногривым.

  Но артефакт издевается. И этого достаточно, чтобы беловолосая не сдержалась, не сумела закрыть рот прежде, чем мысли пройдут фильтр слов.

  — Получается, это всё, что Вы можете показать? — спрашивает с безукоризненной невинностью, улыбается в ответ на то, как сладко и вальяжно Нигредо облизывается. Она всё ещё слышит эти ехидные нотки, всё ещё готова в ответ на покушение на одно из самых дорогих для неё вещей, сделать так, чтобы он понял – она не будет молчать, она ответит. Пусть слабее. Пусть её слова будут ничтожны. Пусть это даже то, чего он добивается – но она скажет своё слово. И взгляд, наполненный любопытством, не то притворный, не то искренний, встречается с оранжевыми огнями, не боясь, заглядывает в них. Когтистая лапа треплет белоснежные волосы, вопрос требует ответа. Тонкая рука тянется коснуться чужой, привнести ему своё прикосновение. Лире приходилось быть под кем-то куда более мрачным и грозным, испытывать куда большие страдания и мучения. Что ей этот разговор?

  Да, страшно. Да, тревожно. Да, не хочется ошибиться. Но она прекрасно понимает, насколько это важно для самого Тери. Смотрит на него украдкой. Он в порядке? Да.

  — Да, — звучит ответ без единого раздумья. Она смотрит на Юпитера теперь напрямую, спрашивает безмолвно о том, доволен ли он её реакцией, не переживает ли, готов ли открыть большее? И сама вся переполнена ужасом, чувством, словно за каждый неправильны вздох может случиться что-то ужасное, нехорошее, мучительное настолько, что было бы правильным тут же умереть. Но если Нигредо – часть Тери, вытесненные чувства, эмоции, элементы поведения, переросшие в отдельную личность, в могущественный артефакт... Смеет ли Лира ужасаться, не любить и эту часть? Может ли она быть в ужасе от чёрного огромного существа, чей взор и оскал так явственно говорили о том, что могли бы съесть её, жалкую, и не подавиться вовсе?

  Может ли она думать, что это – отвратительно? Нет. Беловолосой даже кажется, что, если бы Юпитер показал бы ей огромного, с целый город, монстра, то всё равно она бы попыталась бы принять.

  Но нужно время. Время привыкнуть к чему-то новому. Время осознать происходящее. Выстроить линию поведения. Невольно она с ужасом думает – что будет, если не пройдёт проверку? Но старается. Старается особенно, когда пытается быть дружелюбной, и в этом горит неизменная искренность. Она старается, когда улыбается, наблюдая, как Нигредо отпивает её чай. Не жалко. Он хвалит её выбор, Лира чуть криво в благодарности улыбается и кивает едва-едва. Дрожит.

  Всё ещё неспокойно. Хочется куда-то деться. Но нужно держаться. Странно – с Юпитером было бы правильно расслабиться и довериться, но как раз из желания не видеть на его лице переживания о ней, из желания позаботиться о его спокойствии, девушка отчаянно, словно цепляется за тонкую нить, держит себя в тугом корсете. Она чувствует, что это всё проверка. Но не намеренная, а та, благодаря которой все поймут, способна ли она действительно понять Юпитера, быть с ним рядом и составить ему компанию в жизни. Если покажет себя недостаточно хорошо – что ощутит Тери, осознав с тоской, что его тьму Лира банально не сможет принять? Что она почувствовала бы сама, если бы её вот так просто отвергли?

  — Спасибо, — отвечает тихо-тихо. Она видит, как Нигредо жестом чёрном руки останавливает своего хозяина, как не позволяет ему что-то сказать.

  Артефакт с лёгкостью и учтивостью принимает комплимент, хвалит в ответ, кланяется. Лира с лёгкостью принимает подобную игру – чуть склоняется в ответ. Но следующие слова намеренно бьют в самое сердце – он считывает её как белый лист, видит её суть, натуру, историю, прошлое. Каждый надлом. В словах не звучит прямое нападение, но акценты говорят о многом, ножом ведут по горлу. Он добивается того, чтобы тьма сгустилась над девушкой, погрузила её дикий, отрешённый взгляд в прошлое – как отчаянно её хвалили, как вынуждали, заставляли делать всякие ужасные вещи, которые приходилось считать нормальными. И даже сейчас она не может сказать, что страдала в тех условиях – когда приходила и сама, просила... Она видит, видит руки различных мучителей, ощущает боль, страдания, свой ужас и своё истинное искреннее поклонение, воспалённый разум, вынуждающий слизывать остатки внимания с пола и...

  Она всё ещё старается улыбаться.

  Не сразу замечает, что Нигредо закатывает рукава безукоризненно белой рубашки. Не сразу замечает, что ему нравится... нравится видеть этот судорожный трепет, замечать, как она опускается в прошлое, как тонет в нём, хотя мечтала некогда стереть свою историю с лица этого мира.

  И когда Лира старается успокоиться, когда пытается утешиться, говорить о себе, о своих чувствах, о своей тьме... Нигредо лишь несокрушимо подначивает, тянет губы в оскале, смакует всполохи ужаса на её лице, облизывается жадно. Казалось, если бы только они не были бы здесь, он бы познал Лиру от начала и до самого конца, вкусил каждый её страх, насладился бы её жалобными трепетаниями, оплёл бы пальцами как кукловод, вынудив играть и звучать под его желания. И он отпустил бы только тогда, когда надоест... Эон знает.

  Но ему не нужно особое место, чтобы нарушить границы.

  Он подлетает к ней, хрупкой и маленькой, что ниже его столь значительно, что он мог бы сломать её одним прикосновением. Лира, испуганная, вскрикивает. Он хватает за тонкие руки, стискивает властно, цепко, вдыхает в бледную шею, в волосы, опаляет горячим дыханием, запахом сладкого чая и пирожного. Он вбирает в себя её запах, её вкус. Кажется, словно одно его решение, желание, и клыки могли бы вонзиться в плоть, умертвить. Все тело податливо, выучено расслабляется, чтобы проявить дикую, всепоглощающую... покорность. Покорность куклы, игрушки, вещи, которая готовая просто принять, отдаться под жаждой чужих желаниях. Её взгляд пустеет, переполненный ужасом. Он выплёскивается апатией, отрешённостью. И она, едва слыша вкрадчивый, мучительный голос Нигредо, едва понимая его из-за сбитого дыхания, из-за торопливого дикого сердца, безукоризненно внимает шёпоту, надламываясь с каждой секундой всё сильнее и сильнее. Она видит прошлое, те самые образы...

Руки, что тянулись к ней, чтобы подтащить к себе за ноги...
И после она приходила сама.
Чужой оскал, который значил победу над своей жертвой
И затем она ждала этой битвы вновь с нетерпением.
Полновесный удар, ломающий рёбра.
И затем она наслаждалась полученным бессилием, болью и покоем.

[/font]
  Нигредо смотрит на неё бешеным, диким взглядом, почти что требуя, дозволяя, чтобы она увидела его суть. Его натуру, сущность. Лира тонет, плавится в чужой агонии, в чужих страхах, в эмоциях дикий, рваных. Она видит причины боли, отчаяние, панические атаки, крики. Яд, пронизывающий тело от кончиков волос до кончиков ногтей. Она видит всё страдание, всю тьму, личный ад Юпитера, его... всё вытесненное, всё отныне чуждое, но неизменно близкое. И тогда по её глазам текут чёрные слёзы, течёт сожаление и боль, что Юпитер всё это испытывал, что ему приходилось с этим справляться, терпеть мучения. Сердце сжимается тяжёлым сочувствием.

  Она всё ещё в прострации, когда слышит голос Тери, его рявканье. Он в одно мгновение оказывается рядом, отталкивает Нигредо, прижимает беловолосую к себе, бормочет успокаивающие слова, вдыхает в светлые волосы, словно старается убедиться, что она не сломалась, не разбилась под его же мраком. Лира словно бы просыпается, тянет ручки к нему в ответ, обнимает, выплакивает вдруг весь скопившийся ужас и все тяжёлые эмоции, что оплели сознание.

  — Всё в порядке, — всхлипывает в чужое плечо, гладит ручками в попытка утешить в ответ, хотя чувствует, что сейчас из-за собственной ментальной слабости вынуждена поддаться телу и плакать и дальше, выплёскивать саму же себя, всё невысказанное. До тех пор, пока не опустошит себя, пока не сможет прийти в норму. — Ты должен был... Иначе как бы я поняла? Как бы я... — всхлипывает, на мгновение заплаканным взглядом смотрит в карие глаза, снова льнёт к чужой груди, шепчет сумбурно, торопливо, вдыхает родной запах. — Мне так грустно и больно, что тебе было так плохо, мне так... мне так... хочется... хочется... — булькает словами, теряется, не может произнести самого главного, словно все слова теряются в слезах.

  Он объясняет, разрывая объятия. Двигает к ней стул. Обнимает вновь, зарывается тёплым влажным носом в её макушку, гладит с нежностью и теплом по плечам, растворяя в заботе и уюте. И Лира, потерянная, обнимает в ответ, льнёт доверительно и печально.

  — Я ценю в тебе всё. И Нигредо, каким бы он ни был, — торопливо шепчет. — Пусть я испугалась, пусть боюсь сейчас, но мне нужно просто время разобраться с собой, но... это не то, что было бы мне страшным или отталкивающим от тебя... — и она смотрит серыми покрасневшими глазами, улыбается едва-едва, но всё ещё всхлипывает и дрожит отголосками истерики. Внезапно осознаёт с новой силой, насколько же Юпитеру важно увидеть, понять, что она может принять, что хочет. И что её суть, пусть и дрогнула, никогда не захочет оставить Тери, не захочет сказать ему, что что-то не принимает. В его глазах горит жгучая печаль, боль за то, что напугал. И Лире хочется провести рукой по его щеке, и она в действительности тянется к нему дрожащей ладошкой, касается щеки, проводит мягко, нежно, улыбается едва заметно. Его шерсть такая мягкая. Это осознание кажется ярким лучом света.

  Голос Нигредо звучит вкрадчиво, вливается в её уши. Лира вновь жмётся к Юпитеру, обнимает его тесно-тесно, выражая безусловную поддержку, выражая всё внимание и признательность за то, что он сделал это. Артефакт поясняет. Рокочет на свой лал. Девушка слишком явственно ощущает, как в груди сердце бьётся столь мучительно и тяжело, что если бы она могла бы дать себе волю, то её стошнило бы ужасом от переживания за Тери, за то, что ему сейчас приходится быть таковым, отделиться на свет и тьму. Лира всхлипывает, всё ещё дрожит судорогой. Шмыгает носом. Тонет под мягкой лаской.

  — Я научусь, обязательно научусь, — скулит она в плечо друга, зарывается носом в его одежду, в его запах. Ищет утешения в знакомом тепле. И слушает, зажмурившись, голос Нигредо. Мрачный, отсекающий каждый удар сердца. Лира бьётся, разбивается под чужим звучанием, но лишь затем, чтобы собраться дуновением магии вновь, чтобы обрести силу и позволить себе принять всё происходящее.

  Нигредо бьёт вновь словами – на сей раз он обнажает правду о Юпитере, о том, что он её любит. Лира вздрагивает, покрывается мучительными мурашками, но чувствует, как её сжимают в объятиях чуть сильнее, как вдыхают её запах полевых цветов и далёких звёзд. Она тихонько трётся носом в ответ.

  Скрип половиц режет, изничтожает слух. Но девушка лишь хмурится и чуть скулит, стискивает зубы, решая как можно скорее принять, понять истину. Услышать всё то, что хочет сказать артефакт. Он предусмотрительно не подходит близко. Он не нарушает границ, хотя лишний шаг – и Юпитер настораживается, не желая, чтобы Нигредо вновь пугал. Но ему это и не нужно – он только проверяет половицы на слабость, ищет уязвимость почти что играючи. Руки Тери дрожат вместе с новыми чужими хищными фразами. Но он крепче обнимает свою Лиру, и та трепетно и торопливо отвечает тем же – пододвигается ближе, сливаясь с ним почти в единое целое. И жмётся тесно-тесно, обнимает, выдыхает теплом в шею, желая раз и навсегда объяснить, что её не сможет оттолкнуть подобное.

  Их голоса сплетаются воедино, кожа покрывается мурашками. И в молчании тревожном, гулком, в котором сердце юной эон бьётся столь громко, что слышит, кажется, весь мир, Лира медленно отстраняется от Юпитера, берёт его за руки и заглядывает в глаза. Ей не нужно быть сильной, потому что она сейчас кажется себе таковой. Её взгляд внимательный, наполненный серьёзностью и глубокой осознанностью, очерчивает черты лица Тери. Губы трогаются в нежной, мягкой улыбке. Лира поворачивает голову и к Нигредо, улыбается робостью и толикой страха, но всё ещё держится.

  — Для начала, — всё ещё всхлипывая, старается говорить, — я бы хотела, чтобы ты знал – я очень благодарна тебе за то, что ты мне показал. Подобное, конечно, испугало меня своей внезапностью и неожиданностью, — голосок тонкий-тонкий, торопливый, — но это не значит, что я не смогу привыкнуть и не смогу это принять. Напротив. В моей жизни было слишком много мрака, чтобы не относиться к этому как к родному. И... — она мягко гладит ладони Юпитера, ощущая, что просто обязана передать ему своё тепло. — Честно говоря, я не думаю, что есть что-то, что могло бы меня напугать и из-за этого отстранить от тебя, Тери, — его имя она шепчет нежностью, словно самое любимое, дорогое слово. — Я... Мне грустно знать, что тебе пришлось так много страдать, что пришлось вытеснить все эти тёмные, «неправильные» чувства куда-то в сторону, что это переродилось в артефакт. Но если это тебе помогло, если благодаря этому стало легче, то я считаю, что всё сделано правильно.

  Лира тянет на себя его руки и зарывается в них бледным личиком, трётся носом, вдыхая запах. Касается с признанием, с пониманием, с тихим поклонением.

  — Не могу выразить все свои чувства восхищения тобою и твоим Нигредо. Не могу передать, кажется, и крупицы сочувствия, потому что мне не хватает слов, но я хочу, чтобы ты знал – насколько же мне грустно и больно знать, что у тебя такая история, такая тьма. Но... это в порядке. Так и должно быть, ведь иначе это был бы не ты. Но... Если бы только я могла бы как-то тебя поддержать, быть полезной, то я бы хотела, — мяучит грустно, удерживая его руки у себя на щеках, выдыхает теплом и волнением. В эмоции яркой закрывает глаза, возвращает тот поцелуй, опуская его на белые ладони, целует тихо, трепетно, плачет чёрными слезами, всхлипывает, но ластится к теплу кожи, дарит поцелуй за поцелуем, умирая снова и снова от осознания чужой боли. Как же хотелось бы её забрать всю себе! Голос шепчет в пальцы: — Как бы я хотела вернуться в прошлое и облегчить твоё прошлое хоть немного. Как бы я хотела бы забрать всю боль, хотела бы что-то сделать для тебя, хотела бы, чтобы оно не было столь ужасно и мучительно, Тери... Ох, сколько тебе пришлось вынести, мне так грустно, так печально, так страшно... Ты такой невероятный, такой сильный... Поразительный... Я... Хотела бы никогда никому не позволить снова причинять тебе боль, — и наконец она отпускает Тери, краснеет, смущённая собственным порывом. — Я... ничего не имею против Нигредо и тьмы. Я не считаю, что это что-то страшное и ужасное в том плане, что я хотела бы сейчас уйти или сбежать. Это страшно по своей сути страданиями, но не страшно, настолько, чтобы вдруг отстраниться от тебя, — мягко объясняет, посматривает на стол и, задумавшись, берёт ещё пирожное. В горло кусок не лезет от нервов и переживаний, но дрожащие руки всё ещё хотят что-то сделать. Неуверенно протягивает другу. — Всё ведь хорошо? — моргает с лёгким беспокойством, а затем суетливо поворачивается к Нигредо. — Я... буду рада, если Вы тоже присоединитесь к нам, Нигредо, — пыхтит и чуть надувается воробушком, готовая к тому, что артефакт вновь стал бы говорить тяжёлые вещи и нарушать её личное пространство, хватать. Но... Даже если так и будет, то Лира готова. Она... Она ещё точно покажет ему, что не так-то и проста.

  Руки тянутся поправить волосы, разгладить платье. Стаканчик чая оказывает отпит под внимательным взором серых глаз на Нигредо – захочет пошутить, что-то сказать?

  Листопад несокрушимо раскрывает свои объятия – словно и не было тяжёлого разговора, словно ничего не произошло и не случилось. И не плакала вовсе недавно. Лира утирает остатки тёмных слёз c щёк, движением магии вынуждает исчезнуть и мрак с плеча Юпитера. Такое... иногда с ней было. В последнее время всё чаще и чаще... слёзы обнажались мраком. Листья, ведомые лёгким ветром, мерно опускаются на веранду, проходятся по столику, наполняют запахом осени. Лира тихонько улыбается и подхватывает один. Протягивает Юпитеру.

  — Обещаю, что пока ты не будешь против моего общества, я буду пытаться быть рядом. Что бы ни случилось. Даже если испугаюсь. Даже если не сразу смогу с чем-то примириться. Я снова и снова буду желать твоего общества и твоего внимания, — она вкладывает в его руку алый лист и заглядывает в глаза. — Только не оставляй меня, пожалуйста.

Дрожит.

[Юпитер Тома]

Шутливое ворчание Лиры по поводу того, что она будет за ним следить — заставляет тепло усмехнуться, кивнув, дав понять — он абсолютно не против, потому-что для него это вовсе не попытка контроля, а скорее проявление заботы, и даже более того, подобные слова радуют еще и потому, что это значит, что Лира будет с ним рядом — а иначе как она будет за ним приглядывать?
— Они очень стараются! Замечательные врачи, я тебя могу заверить. И если это успокоит еще чуть больше, то я проверялся не только на Дискордии, и чтобы услышать второе мнение, обращался в одну из клиник на Проционе — знакомые коллеги порекомендовали там отличного врача, — добавляет он, считая необходимым дать еще немного пояснений.

Ему нравится, отзывается в сердце то, как Лира проявляет свое беспокойство о нем — хмурится, как будто насупленно немного, словно готовая и вправду отправляться ругать врачей, если вдруг что-то пойдет не так, и от этого сильнее хочется увлечь ее своими объятиями, именно жестами, а не словами продемонстрировать благодарность именно за то, что она сейчас с ним проявляет такие свои чувства, и сияет — буквально белым теплым светом на всю Дискордию, и когда он и прижимает ее к себе в объятиях, ощущая, как замерло дыхание их обоих, словно бы время и правда остановилось, чтобы прислушаться как отстукивают их взволнованные сердца трогательный в своем аккуратном друг к другу доверии ритм, а затем дарит ей совершенно невесомый, на грани тишайшей хрупкости поцелуй, прикосновение к ладони почти что вопрошающее — а можно ли? — то не может не заметить, как будто Лира — его Лира, и как же хочется думать именно вот так, — сначала вся несмело проявляется удивленным котенком, дрожит, словно не веря, и Юпитер уже и сам едва скрывает свою настороженную неуверенность в том, не поспешил ли он с подобными жестами, но следующая же ее эмоция, в которой не находится места волнению успокаивает и его самого, и он улыбается слегка растерянно, но ладошку ее задерживает в своей руке еще на пару мгновений, сохраняя тепло ее кожи на своих пальцах, и лишь затем бережно отпускает — так, чтобы дать понять, что Лира если захочет, прикосновение будет не последним.

И вообще все это может быть не последним, если только она захочет — это их вторая встреча, проходящая в совершенно других обстоятельствах, и делясь с беловолосой своими впечатлениями, своим опытом — всем тем, что не рассказывал, не успел рассказать, тем, на что не хватило того дня, который они провели вместе тогда, месяц назад, — он не может внутренне не замирать от мысли о том, что его слова могут не встретить в ее лице поддержки, понимания, принятия, и хоть он и знает, что само собой, мнения могут разниться, они могут даже поспорить и это будет хорошо, это может даже придаст диалогу живости, но как же страшно — очень страшно разочаровать ее собой сейчас.

Когда он рассуждает о спасении, о том, как может работать механизм помощи у Лиры, он ощущает, что может этим разговором пересечь допустимые границы, и поэтому нет-нет да посматривает ответным взглядом в заинтересованные серые глаза, которые не выражают никакого отторжения, и он вздыхает облегченно, голос его звучит более уверенно, и он кивает, когда Лира, вовлеченная в диалог, принимается рассуждать в ответ:
— Этот мир, да и не только этот, все миры имеют дурную привычку обнажать свою жестокость и холодность к одиночкам, и конечно, находятся еще многие и многие, кто готов помогать, готов жертвовать, идти навстречу, — неосознанно он вспоминает свой мир, где справляться с определенными проблемами поодиночке казалось попросту невозможным, и только лишь когда он нашел тех, кто готов был запрыгнуть с ним в одну лодку, а после так и буквально — в космический корабль, — лишь тогда он почувствовал, что угрозы своего же родного мира ему не так страшны, как раз таки еще и потому, что те, кто был рядом с ним, искренне желали быть рядом и защищать в ответ, — Но мир, любой из каждых, действительно огромен, и это такое невероятное ощущение, дорогая Лира, что ты в этом мире не одна именно в своем желании помогать и протягивать руку, и ты действительно не одна в этой своей радости от того, что сделала чью-то жизнь чуть безопаснее и светлее. Смотри! — и он на мгновение останавливается, поворачивается к ней, делая пару шагов спиною вперед, и раскидывая руки, показывает на то, что их окружает, и голосом спокойным, уверенным демонстрирует, — Этот мир натурально светится. Он яркий и живой, и он такой как раз благодаря тому, что в нем есть такие прекрасные существа, как ты, Лира. И даже если конкретно твоя протянутая рука служит поводом для радости небольшой, — он снова встает рядом с ней и идет уже нормально, — Представь, если таких небольших радостей много, даже в контексте одной твоей жизни? Это я к тому, что даже если тебе кажется, что в какой-то момент ты сделала совсем немного, воспринимай это как нарастающий итог всех твоих хороших дел, всех тех моментов, когда твоя протянутая рука служила маяком в мире, который только благодаря таким как ты — сияет.

И он вздыхает улыбаясь, усмехаясь самому себе задумчиво, понимая, как его немного унесло в другую, более философскую сторону, — Ох, что-то я мыслями постарался слишком многое охватить, прошу прощения. Но я понимаю твои сомнения, потому-что и правда представлять зеркальное отношение окружающих к себе гораздо, гораздо сложнее, а может статься и так, что об этом даже не думаешь. Но если рассудить, а почему нет? Нет ни одного аргумента против, разве что, кроме наших иррациональных установок, которые подобны рифам, о которые так и норовят разбиться корабли, если не видят свет маяка.

— Ты, Лира, — он тонким белым пальцем аккуратно ведет в сторону центра ее груди, — И корабль, и маяк.

Затем он убирает руку, закладывая ее в карман своего пальто, и смотрит на Лиру, слегка наклонив голову и приподняв брови с заботливым интересом. Ее вопрос, волнение хорошо понятны и знакомы ему, и он старается в голос вложить как можно больше успокаивающих нот:
— Однозначно, такое работает и в твою сторону. Потому-что когда я спас тебя тогда, я определенно почувствовал нечто положительное. Это было не сразу настигшее меня осознание, признаюсь, потому-что первоочередно я думал только о том, как оказать тебе первую помощь и выбраться с того леса, а потом решал вопрос с твоим лечением. Но когда я почти провалился в сон, там, в палате вместе с тобой, то уже чувствовал прорастающий во мне луч света от того, что ты осталась жива, — воспоминания о проведенном вместе дне накрывают приятной волной, и еще на какое-то мгновение он возвращается в то утро, которое они провели в кафе за разговором, — И в полную силу это ощутилось мною тогда, когда мы провели вместе следующее утро.

Переживание, страх в серых глазах, смотрящих с такой надеждой хочется отдельно обнять и свести на нет, поэтому договаривая, он снова вытаскивает руки из карманов и легонько приобнимает Лиру, выдыхая ей куда-то в белоснежную пелену волос:
— А сейчас , даже несмотря на то, что мне уже не надо тебя спать, это положительное никуда не девается. И я уверен, что с какими-то новыми знакомыми, которые появились в твоей жизни, если ты снова с ними встретишься, то они будут считать так же, как и я.

Ему кажется важным показать, дать понять, что Лира может быть важна не только ему — хотя он понимает, что его чувства к Лире определенно особые, и понимание это укалывает легкой ревностью ко всем тем, кто занимал, возможно, место в сердце Лиры и про кого он не мог знать, и он осаживает сам себя за это странное чувство, неуместное к ситуации, в которой они видятся буквально второй раз, — но и многим другим, потому-что если обдумывать слова девушки, то можно прийти к выводу, что даже когда она оказывается в ситуациях катастрофических, тяжелых и отчаянных, она все равно стремится сама дать хоть кусочек света и тепла, и тех, кому она этот свет жертвовала, наверняка очень много.

"Из нее получился бы хороший целитель," — представляет про себя Юпитер, потому-что на такую бескорыстную заботу способны как раз таки люди подобного ремесла, и мысль эта задерживается в его голове, а затем методично складывается на мысленную полочку с остальными случайными, но несомненно важными фактами о Лире. Ему почему-то кажется, что он к этой мысли обязательно еще вернется в скором времени. И эта же мысль в том числе и подстегивает его осторожно ступить на какую-то новую для него тропу, двигая разговор в сторону возможного Лириного переезда от князя. Отчего-то это предложение кажется ему, пусть и немного торопливым, но...обоснованным?

Он видит удивление на ее личике, замешательство, и спешит развеять ее подозрения, если таковые имеются, — а они, конечно, имеются, потому-что возможно все и правда предлагается очень внезапно и быстро, — и он уже готовится поднять руки в предупреждающем жесте, обозначить, что ни в коем случае не торопит ее, что это просто промелькнувшая мысль, которая, вероятно, найдет отклик, но это словно бы и не требуется, так как девушка отвечает ему сосредоточенно и серьезно, кажется, и правда заинтересованная предложением.

— Мне кажется, переезд от князя будет логичным этапом в твоей жизни, дорогая Лира, — отвечает он чуть дрогнувшим голосом, потому-что ведь выбрать она может переезд куда угодно, и ее дальнейший путь может в будущем вообще не пересекаться с его жизнью, и он, готовый поддержать любые ее начинания, с готовностью подхватывает ее, стараясь погасить неуверенность, поддержать, — Уверен, ты вовсе не мучаешь князя, и он даже в мыслях не думает прогонять тебя или раздражаться от твоего присутствия, но что-то мне подсказывает, что он может быть искренне рад твоим стремлениям двигаться дальше самостоятельно, ведь это будет указывать скорее на то, что из тебя получилась достойная ученица, не так ли? Как думаешь, ведь каждый учитель считает наилучшим результатом момент, когда ученик становится самостоятельным, демонстрируя плоды своих знаний? — и прикинув что-то у себя в голове, он проводит рукой по Лириному плечу, улыбается, кивает согласно, — И так как князь тоже связан с Орденом Хаоса, то как будто бы твоя работа в Корпусе будет вполне обоснована? И так удачно, что мы сегодня туда заглянем. И...если тебе там понравится, — он слегка спешит объяснить, чтобы Лира не пугалась перспектив, не думала, что если что, то ее будут заставлять, — И если тебе там правда понравится, если ты почувствуешь, что хотела бы проводить там больше времени, и тут тебе надо будет и правда ориентироваться и на свои ощущения, а не только на то, есть ли там я или нет — все-таки я бываю там не совсем каждый день, потому-что у меня проходят еще лекции в Университетах на Лирее, — в том числе и на то, насколько в безопасности ты себя там ощущаешь. Но могу заверить, — поднимая брови, он мягко усмехается, — Что помимо меня там будет кому за тобой приглядеть в случае чего, ну и я, само собой, обо всем позабочусь, чтобы ты чувствовала себя комфортно. Так что давай оставим этот вариант на рассмотрение, и уже непосредственно в самом Корпусе, после того как я все покажу и расскажу тебе, ты сможешь примерно сориентироваться в своих ощущениях.

Добавляет, смотря внимательно и участливо, — Ну и конечно, я готов помогать тебе не только в самом начале. Я уверен, что твоих навыков будет достаточно, чтобы себя проявить, а я, в свою очередь, постараюсь поспособствовать этому.

Юпитеру хочется как-то свести к минимуму переживания Лиры, ее волнения и страхи, укрыть от мира своими руками, заслонить, закрыть, чтобы ничто не тревожило ее, и это касается и жизни, и будущей работы, если все сложится. Подобно хрупкому цветку в эпицентре непогоды, ему видится Лира, нуждающаяся в том, чтобы окружить заботой и светом, чтобы уже ее внутренний свет проявил себя в полную силу — всего-то надо нужно чуть больше импульса, чтобы невероятная сила, спрятанная в корнях этого хрупкого цветка, наконец себя проявила.

И возможно, это его бессознательное желание того, чтоб Лира себя проявила, обнажила величие корней, спрятанных глубоко в земле, и украшенных хрупкостью — вовсе не обманчивой, но драгоценной, настоящей, — как раз таки и воплотилось в рокочущем в его голове Нигредо, который начал сводить его с ума почти сразу же, как Юпитер встретил Лиру около терминала, и все то время, пока они беззаботно общались, делились сокровенным и важным, он наседал в его голове, царапал и хохотал в предвкушении, подначивал и уговаривал, пускал свои корни — темные, с грязно-оранжеывми всполохами, обжигающие, подавляющие волю, заставляющие

выпустить его,
отпустить его,
спустить его с поводка.

И Юпитер оказался абсолютно беспомощен перед своей же тьмой, абсолютно не понимая, управляет ли он ею, или она диктует ему свою волю.

И хоть в какой-то момент Лира и говорит ему, что все в порядке, что она справится, и он и сам сейчас, наблюдая пристально, как ему ошибочно кажется, за вальяжно раскинувшемся на стуле Нигредо, думает что и правда, это не та глубина, которая может быть по-настоящему опасна, и возможно его артефакт и не сможет копнуть так глубоко — для блага ли, или наоборот?

Юпитеру кажется, что между Лирой и Нигредо с самого начала устанавливается странная, иррациональная, неестественная связь, которую они оба ощущают, и каждым своим жестом и словом стараются эту связь проверить на осязаемость — не показалось ли, не померещилось ли? Мотая головой в каком-то забытьи, белый хаари прищуривается, запуская руку в карман пальто и выуживая портсигар, доставая сигарету но так и не закуривая — собственные движения кажутся замедленными, пока он следит за тем, как Лира рассыпается звонки хрусталем под жадным, голодным взглядом черного хаари, под металлической ржавой тяжестью его слов, как она сама покрывается это черной ржавчиной, ржавая крошка смешивается с хрустальной и Юпитер перестает понимать, где в этих осколках, по которой сейчас эти двое ступают — где среди этого страх Лиры а где она сама, которая, принимая этот свой страх всецело и сливаясь с ним, обнажая свой ужас от происходящего представления перед ней, поворачивается к нему с взглядом вопросительным, уточняющим.

Юпитеру кажется, что Лира готова принять Нигредо даже в большей степени, нежели он сам, и артефакт, улавливая в этот момент его настроение, поворачивается к нему буквально в пол оборота, облизывая клыки и слегка закатывая глаза, смахивает крошки от пирожного со рта.

Он даже не может представить, о чем сейчас думает Лира, потому-что все ее мысли и чувства словно становятся опутанными вязкими черными магическими нитями, которыми Нигредо так ненавязчиво ее оплетает, и сквозь эти нити в беловолосой как будто бы начинает проступать, просвечивать нечто...что он не мог до этого в ней разглядеть.

...в сознании стирается момент, когда Нигредо подрывается с места и подлетая к Лире, начинает что-то шептать — что это? защитная реакция на собственное же бессознательное, прорвавшееся наружу и стремящееся причинить боль близкому существу? — и сквозь темную, плотную и густую вату Юпитер лишь спустя мгновения различает остервенелый, приторный грязный шепот своего артефакта, понимая, что неизбежное случилось, и Лира сейчас один на один с тем, кого ни в коем случае нельзя было выпускать на волю, поэтому когда он сам срывается с места, чтобы оттолкнуть свой же артефакт, парадоксально — то ли нападающий, то ли защищающий в этот момент, да вот только кого?

Прижать к себе, обнять, шептать в волосы успокаивающие слова, срываться на дрожащий шепот, пытаться объясниться так, чтобы Лира поняла, чтобы смогла простить его, потому-что иначе и правда было нельзя — как еще можно показать близкому человеку чудовище, спрятанное в тебе? Чудовище, которое ты не рискуешь спускать с поводка, потому-что своей неуемной жаждой познания и готовностью защищать, — очень извращенной готовностью защищать, — этот же артефакт способен сломать и растоптать, и все для того, чтобы это, возможно, не сделал кто-то другой.

В сознании слишком поздно всплывают образы, которые как будто бы передаются ему от Нигредо — в тот момент, пока он сам находился в прострации, обездвиженный собственной же волей, — отчаянным своим же шагом, — который как раз свои черные когтистые, словно масляные нефтяные пальцы погружал в самую сердцевину унизительных и болезненных воспоминаний Лиры, чтобы ухватиться покрепче за чужую сломленную покорность, потянуть с силой, выдрать с корнями и с хрустом и чавканьем откусить, оставляя после своих зубов кровавые ошметки — больно, грязно, страшно, и настолько вкусно, что каждую пережитую эмоцию хочется жадно слизать языком с обнаженных вспоротых ран.

Юпитера передергивает от нахлынувших ощущений своего же артефакта, тошнота подкатывает к горлу, руки стремятся устало упасть с чужих хрупких плеч, и пока Лира успокаивает его, уверяя в том, что все и правда в порядке, внутри него все захлебывается надрывным криком о том, что все чертовски не в порядке, — они оба сходят с ума, и артефакт способствует этому, как же, как же так? Он должен был защищать, оберегать, а что в итоге?

— Я не знал, как показать по другому, правда не знал, и это исключительно моя вина, мое упущение, — бормочет он растерянно, прижимая к себе белоснежную, хрупкую и всхлипывающую Лиру, и одновременно сам мысленно себя пытается собрать по кусочкам, будучи раздробленным самой ужасной частью самого же себя, — Только не переживай за меня, прошу тебя, потому-что я привык к тому, что ты успела увидеть, это часть меня, и она всегда была со мной, просто я не решался показывать это тебе... — сглатывает, добавляя тише, и словами своими вызывая такой же тихий, ржавым эхом прозвучавший смешок Нигредо, — Так же, как и ты боялась оттолкнуть меня тем, что скрываешь сама. Прости..

Пододвигая стул и садясь ближе, снова притягивает к себе, гладит по волосам, выслушивая сумбурный поток слов, понимает, что сейчас Лира пытается одновременно и разобраться в себе, и понять Юпитера, и принять Нигредо, и показать артефакту, что даже несмотря на весь тот ужас, которым он успел насладиться, она не боится его по-настоящему, и когда Лира обращается следующими словами и к нему в том числе, артефакт выпрямляет спину и весь словно еще немного вытягивается, хищно улыбается, но сейчас он больше похож на хищника сытого, не собирающегося нападать, а лишь показывающего лишний раз, что даже несмотря на то, что сейчас он почти-что урчит от удовольствия — клыки его все также остры и способны раздирать на части снова и снова...но черная тень делает шаг назад, с легким кивком, шутливым поклоном, шепчет, глядя в серые заплаканные глаза:

— Каким бы я ни был, значит? — облизываясь, прикусывает губу, в задумчивой демонстративном жесте приглаживает шерсть на ушах, жестом почти Юпитеровским, но более вычурным, властным, и власть эта отражается в его ярко-оранжевых глазах, — Поразительная жажда отвратительного, я буквально восхищен, — произносит он с некоторой ленцой, принявшись рассматривать коготь на своей руке, — Видимо, от того, что в своей жизни Вы видели только отвратительное, и настолько прикипели к нему сердцем, что сейчас и сами жадно стремитесь насытиться им, верно? — снисходит до холодного шепота, игнорируя осуждающий взгляд Юпитера,  — Да Вы такая же как и я — Вас больше насыщает густая, липкая тьма нежели очищающий мягкий свет, и признаюсь это...звучит скучно? — вздыхает, картинно скрывая зевок, — Мне бы хотелось увидеть больше полутонов этой грязи, и если я хорошенько постараюсь, то возможно еще увижу их...а пока...

— Перестань паясничать, Нигредо, ты уже и без того сделал больше, чем хотел, — голосом теплым, но не менее властным обрубает его Юпитер, и обращается к Лире, дарит ободряющие прикосновения, пока она ищет его тепла, зарывается носом в его пальто и обещает, что научится принимать его темную суть, и Юпитер ласково отвечает ей о том, что он верит ей. Он знает — чувствует, что так оно и будет, и вовсе не потому-что у Лиры не выбора, а наоборот — она сейчас в этом своем выборе исключительно свободна, и делает этот выбор в пользу Юпитера с полным осознанием оного.

— Не торопись говорить, моя милая Лира, — он ответным жестом гладит ее ладони, радуется ее прикосновениям, держится прямо и старается сделать так, чтобы в этих ответных жестах было больше уверенности, ведь он хочет быть для Лиры нерушимой опорой, той самой, о которой он говорил, — Я все еще безмерно виноват перед тобою, даже если ты сейчас убеждаешь меня, что благодарна за это, и я понимаю, что это и правда благодарность — и ты не представляешь, что я испытываю от твоих слов, — и он позволяет Лире взять его за руки и потянуть на себя, расслабляется, чувствуя, что стремится к ответной нежности и ответной заботе, и старается насладиться искренне этим ощущением, — Прошлое остается в прошлом, но иногда оно напоминает о себе вот так... — он косится на Нигредо, который в этот момент снова скрипит деревянной дощечкой с некоторым вызовом, но без какого-либо напора, словно просто напоминая о своем не самом приятном существовании, и выдыхает, шумно и с самой нежной из своих улыбок, когда Лира возвращает ему поцелуй.

— Моя любимая Лира, — голос срывается, и он не убирает рук, потому-что сейчас, в этот момент принятия и его темной стороны хочет быть тем, кто максимально открыт навстречу, тем, кто доверился полностью, и он доверяет, и он открывается, — Я все выдержу, даже если придется пережить что-то подобное снова. Я очень силен, и возможно в этом есть нечто грустное и пронзительное, но силен как раз благодаря налипшей на меня и просочившейся вовнутрь тьме, и я бесконечно признателен тебе за твои слова, хоть мне и трудно взглянуть на пережитое мною под таким углом, чтобы восхищаться этим также как и ты, — прокашливается, скрывая хрипотцу в голосе, вспоминая мгновенно, какие вещи вынуждали его творить обстоятельства, и сколько мрачных тайн накопилось у него за последние десять долгих лет, начиная с последнего года перед отбытием в экспедицию, ту, которая служила по факту бегством, но тут же от этих воспоминаний отмахивается, потому-что сейчас перед ним находится самое светлое существо, которое хочется бесконечно обогревать, — Ты тоже поразительная. Возможно, ты даже гораздо сильнее меня, просто еще и правда не знаешь об этом. И я не жду от тебя чего-то такого, за что ты бы считала себя полезной — мне достаточно того, что ты просто есть и с тобой все в порядке. Для меня невероятное счастье быть рядом с тобой, и быть тем, кому ты позволяешь быть рядом с собой. Вот так близко, — он напоследок сжимает ее ладони, прежде чем она отпускает их в смущении.

— Нигредо был всегда, — изрекает он задумчиво, переводя взгляд на пирожные, на которые обращает внимание Лира, и ощущает следом за ней, что тоже хочет чем-то занять свои руки во время разговора, как-то немного отвлечься и снизить градус напряжения, — Просто сейчас он стал более явным, и обрел свой характер, с которым, как видишь, справиться очень даже непросто. Но я принимаю это, и мои отношения с Нигредо гораздо сложнее и многограннее, чем может показаться на первый взгляд, и мне очень важно слышать от тебя то, что увиденное не побуждает тебя немедленно сбежать от меня. По сути — от нас с ним. Спасибо тебе, — выдыхает облегченно, как будто с плеч свалилась целая груда камней, и тихо улыбается, принимая из ладошек Лиры очередное пирожное. Они и правда восхитительны здесь, — Все хорошо, милая Лира. У нас все хорошо сейчас, и дальше будет точно так же — потому-что мы оба будем ради этого стараться, ведь так?

Пока все то время Юпитер слушает такие взрослые, такие серьезные рассуждения Лиры, выдыхает на ее словах о том, что Нигредо не ужасен, и пока девушка говорит, он косится сам на свой артефакт, который, сложив руки на груди, заинтересованно приподнимает бровь в ответ на его молчаливый взгляд, и в голове у Юпитера успевает прозвучать железным, ржавым и едким "Ты слышишь? Мною восхища-аются, мой дражайший хозяин, а ты отчего-то не ценишь меня, не це-нишь...", и Нигредо смеется, сначала только в голове у Юпитера, а затем переходит на захлебывающийся смех вслух,
 
и он смеется,

смеется,

[/i]

смеется

[/i]

надрывно, будучи в полнейшем восторге от происходящего, от случившегося, ему до дрожи в черных когтистых пальцах, безумно, безумно хорошо, и смех почти переходит в протяжный, довольный рык, — так хищник терзает свою добычу, когда она уже мертва.

И она действительно мертва — недосказанность между Лирой и Юпитером, и Нигредо смотрит на них двоих — на то, как Лира поправляет волосы и платье, как Юпитер аккуратными легкими жестами стремится помочь ей привести себя в порядок, и откашливаясь от удушающего смеха, артефакт скрежещет довольно, скалится, проводит руками по своему лицу, смотрит из под пальцев, и голос его звучит не то в их головах, не то действительно разносится прямо по светлой, уютной веранде неестественным, чужеродным эхом:
— Я всего лишь сделал то, что должен был сделать, о моя оч-чаровательная спутница, и признаюсь, мне абсолютно неинтересно слышать твое отчаянное лепетание и эти ваши сюсюканья между собой, поэтому с позволения моего обожаемого хозяина я бы предпочел удалиться на дневную дрему и избавить себя от Вашего общества, — и несмотря на свою внешнюю напыщенность и властные жесты, ему и правда приходится бросить вопросительный взгляд на Юпитера, и только когда тот кивает, — абсолютное, молчаливое понимание друг друга даже без слов,  — позволяет себе неторопливо начать растворяться мерцающей тенью, подтягиваясь дымкой в сторону Юпитера, аккуратно огибая саму Лиру и избегая этой дымкой прикосновения к ней, чтобы через несколько мгновений застыть холодным блестящим кольцом на белом пальце.

Все вокруг словно оживает, просыпается от темного кошмара, и можно даже обратить внимание на проходящих мимо людей, которых до этого не было видно и слышно — как будто появление артефакта отпугивало всех своей темной аурой.

И Юпитеру кажется, что здесь — на этой веранде и делать больше нечего, тем более что на их голоса реагирует кассир, периодически посматривая на них из окна, и пусть вид у нее пока нисколько не осуждающий, а больше заинтересованный, ученому все равно некомфортно от осознания того, что если они продолжат этот диалог на троих, то рискуют привлечь еще больше непрошеного внимания. Хочется уйти отсюда, и все еще хочется защитить и спрятать Лиру, хотя ей не то что даже ничего не угрожает — ей, по сути, ничего и не угрожало.

Потому-что самую большую опасность, как и Юпитер, она скрывает для себя в самой же себе.

И это то знание, которое молчаливой темной дымчатой вуалью оседает на их ресницах и волосах, остатками черно-оранжевых магических нитей, похожих на паутину.

Воздух, словно вспоротый до этого до самой мрачной сути, сейчас в этом месте кажется непригодным для дыхания, и Юпитер делает пару рваных вдохов, смотрит на Лиру, которая в этот момент, словно приняв для себя самое важное в жизни решение, утирает неестественные темные слезы и стирает магией остатки мрака, чтобы затем улыбнуться, — святой Архей, сколько любви и нежности в этой улыбке, в которой хочется раствориться и растворить следом все печали и тяжести с сердца, — поймать пролетающий осенний лист и протянуть Юпитеру.

— Я никогда тебя не оставлю, — и хаари бережно подхватывает этот красный лист, протянутый ему дрожащей тоненькой девичьей ручкой, и в этот момент на его пальце сверкает оранжевым тяжелым камнем его артефактное кольцо, — Это я могу пообещать тебе в ответ. Никогда не оставлять, заботиться всегда — отдавая столько сил на это, сколько будет необходимо, чтобы ты была в порядке, и даже он впредь не сможет до тебя дотянуться.

"Если, конечно, ты сама ему это не позволишь", — железным отзвуком падает внутри темноты его разума искра мысли, но Нигредо молчит, прислушивается.

Соглашается довольно и зло — там, внутри, в голове Юпитера он почти не гримасничает, и похож больше на черную хаотичную тень, движимую инстинктами, ищущую такое же зло и ненависть как и он сам, и открывающую свою пасть только тогда, когда ему скажут "фас".

— Наверное, нам потребуется время, чтобы все осмыслить и пережить, поэтому я готов принять любые твои страхи и сомнения, и относительно меня и...относительно нашего будущего. И точно также как ты готова принять все самое темное во мне — мне бы хотелось сказать, что аналогично я не побоюсь и не отвергну то, что ты решишь доверить мне, — продолжает тихо и задумчиво, поправляя воротник рубашки, ощущая, что слегка перенервничал, — Я думаю, что тот факт, что мы есть друг у друга уже сейчас — делает нас невероятно сильными, еще сильнее чем в прошлом. Наверное мы с тобой из тех, кто может в полной уверенности опираться на собственную тьму и на тьму друг друга.
Замолкает, протягивает свою ладонь и касается щеки девушки, на которой еще недавно застывали разводы темных слез и проводит пальцами осторожно по коже, вглядываясь в бесконечность в серых глазах, и слегка прикрывает свои глаза, допуская ревностную, несвойственную для него мысль о том, что сейчас эта бесконечность — только для него.

— Как насчет того, чтобы двигаться в сторону Исследовательского Корпуса? — Юпитер аккуратно отпускает Лиру и встает со стула, проверяя собственную способность двигаться дальше, как-то недоверчиво смотрит на остатки напитков в их стаканчиках, на почти нетронутые пирожные, и вздохнув — почти так же устало, как до этого вздыхал Нигредо, принимается аккуратно их заворачивать обратно, чтобы затем упаковать обратно в пакет, а стаканчики, немного подумав, выбросить в мусорное ведро, — Я куплю нам новые напитки, если ты захочешь, — и кивком указывая на заинтересованный взгляд продавца в кафе, добавляет, — Думаю, мы привлекли ненужное внимание, и не то чтобы меня это сильно волновало, но чувствую, что это место как будто бы исчерпало себя, — он не забывает снова спрятать в карман портсигар, который так и не использовался во время разговора, — Возможно, нам нужно немного пройтись и продышаться, сменить обстановку? — голос его звучит еще немного глухо, и он понимает, что продышаться нужно и ему в том числе.

И если Лира согласится, он аккуратно подхватит ее под руку и за талию, и поведет в сторону от кафе, ближе к просторной площади, за которой виднелись длинные ряды почти белоснежных зданий Исследовательского Корпуса.

— Если будешь чувствовать себя плохо, пожалуйста, скажи мне сразу.