[Арх]

Алькор / Элизий / 4257

Фортуна, Арх

Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Арх]

Удерживать во время сна вокруг себя нить часов, порядок лет и миров могло казаться обыденным умением. А затем, справляясь с ними, продирать спросонья глаза, осознавая в этот момент точку в пространстве — тот самый пункт во вселенной, который вы занимаете вместе со временем, протекшим до момента пробуждения, хоть они могут перепутаться и порядок их может быть нарушен.

Причины этого оказываются по обыкновению просты: будь то пара часов бессонницы, сон в неудобной позе или вовсе в неподходящих местах.

Однако в отношении Архонта, Демиурга Власти, такие причины, к его глубочайшему сожалению, не могли бы быть применимы. Всего несколько мгновений назад он возводил скалы, высекал долины и зажигал звезды, но внезапно миры сошли с орбит, сплетаясь в клубок, а его самого, как ничтожную песчинку, пронесло сквозь время и пространство навстречу свету, заполнившему своими яркими лучами всю окружающую его пустоту.

В тот самый миг его веки натужно приподнялись — недостаточно, чтобы полностью обнажить сероватый зрачок, но достаточно, чтобы заставить демиурга щуриться от неприятного излучения каких-то неведомых ему источников света.

И хотя осознание, где он находится и кто он такой, до сих пор не пришло к Арху, простое чувство существования, теплящееся в каждом живом существе и робко подсказывающее, что есть реальность, а что — несуществующий фантом, брезжило где-то внутри его телесной оболочки, укутанной не только в пышные перины, но и в белые бинты, покрывавшие всё тело и даже лицо в некоторых местах.

Стоит отметить, что бинты казались ему чем-то из ряда вон выходящим и необъяснимым, не говоря уже о рисунке окружающей обстановки, который он смог запечатлеть мутным взором тусклых серых глаз, насколько позволяло положение его тела и головы. Пока что сил, чтобы оторвать своё тело от кровати, вовсе не ощущалось. Напротив, всё его естество испытывало необъяснимое давление, словно чья-то незримая и огромная длань вдавливала его в мягкий матрас, заставляя чуть ли не проваливаться до самого пола.

Пробежав взглядом наспех еще раз, он успел запечатлеть следующее: судя по распластавшемуся телу, кровать, на которой он лежал, была немалых размеров, ибо сама телесная оболочка Архонта была довольно массивной, хоть и исхудавшей до такой степени, что производила впечатление иссохшей мумии.

Слева от кровати его взгляд зацепился на невиданные им прежде магические зеркала, которые отражали не его собственное изображение, а какие-то замысловатые линии. Провода и датчики, тянувшиеся от этих приборов, Арх поначалу попытался сорвать со своего тела, но, услышав резкий писк, оставил свои попытки, устрашившись и посчитав это действие небезопасным.

Длинный дубовый стол и приставленные к нему стулья вопросов у демиурга не вызвали, потому что эта мебель была ему знакома, а вот диванчики, расставленные по периметру, он принял за мини-кроватки в восточном стиле. Только вот он не понял, отчего размеры у них были столь малы и кому же они предназначались.

Но дольше всего его внимание было приковано к люминесцентным лампам, освещавшим просторное помещение. Он несколько минут силился понять, что же это такое и почему оно излучает такой яркий свет, но поспешно сдался, списав объяснение у себя в голове на какое-то магическое ноу-хау.

Собравшись наконец с мыслями, Арх, вложив все оставшиеся силы и уперевшись ладонями в белую наволочку, тяжело выдохнул и с колоссальным усилием оторвал туловище от кровати. Медленно приподнимаясь, он ощутил нестерпимую боль и явственное ощущение, словно кисти треснули напополам.

Он хотел было выругаться, но язык подвел его, и вместо этого из уст вырвался только глухой стон. У демиурга складывалось впечатление, что окружающий мир высасывает из него последние остатки сил. Его внешнее состояние полностью соответствовало тому, что он чувствовал: будто разваливаясь на куски, он нащупал на лице множественные шрамы, бережно заштопанные медицинскими нитями, которые в любой момент могли раскрыться, разорвав тонкий слой кожи и обнажив скулы. В этих местах он чувствовал легкое жжение, которое ощущалось и на других частях тела, особенно на руках, где кожа медленно отслаивалась и опадала хлопьями, подобно пеплу, на пышное одеяло.

Молча всматриваясь в тлевшие рубцы на запястье, он поначалу не заметил, что, несмотря на его ужасающее состояние, в этом мироощущении не хватало одного очень знакомого и надоедливого чувства, сопровождавшего его с того самого момента, когда он впервые увидел мир своими глазами. Дикий, необузданный голод, который подстегивал его раньше, как гончая гоняет испуганного оленя по лесу, заставляя охотиться на своих собратьев, поглощать, убивать, — пропал.

Осознание свободы от довлевшего над ним инстинкта нарисовало на его осунувшемся лице едва заметную улыбку, которая, впрочем, длилась недолго. Едва дрожавшие уголки губ сомкнулись, и прежде пустой взгляд, сконцентрированный на израненной руке, метнулся в сторону металлической пластины в стене. Его привлек непривычный треск шарниров и гулкий звук отворившейся двери.

Как бы он ни старался разглядеть видневшуюся в проеме фигуру, глаза все еще не могли перебороть свет магических ламп в помещении, от которого он пытался прикрыться левой ладонью, попутно сдувая ниспадавшие на лицо жиденькие локоны темных волос.

— Кто здесь? — едва слышимо вырвалось у него из уст. — Где я?

[Фортуна]

— Странные у тебя глаза. Ты же знаешь, что можешь изменить их?
— Да но... Нео они нравятся.

Глаза были первым, что удалось бы разглядеть в мерцании ламп. Жёлтые, кольчатые, отчего всё ещё «монстровидные». Они горели сегодня особенно ярко. Туна волновалась. А излишние эмоции всегда влияли на оттенок этих глаз. Как тогда, так и сейчас.

«Фигура» замерла в дверном проёме. Она уже видела Архонта, когда он спал, но всё равно не доверяла ни зрению, ни ощущениям. Сложно поверить в возвращение того, кого более двух тысячелетий ты считала сгинувшим в недрах чужого голода.

Да и разве был это тот Архонт? В воспоминаниях Фортуны, которая в те времена глядела на друга Неона с затаённым благовеянием, Власть всецело соответствовал своему величественному олицетворению.

А что же сейчас?

Туна с трудом узнавала его. Даже не так. Не ощущай она до дрожи знакомой энергии, никогда бы не поверила своим глазам. Но теомагия ведь не врёт.

Или ей просто хотелось в это верить?

На секунду стало страшно всё-таки ошибиться.

И всё же она сделала шаг на встречу.

Стук каблука. Шелест длинной юбки. Туна была в чёрном платье, которое подсознательно выбрала, хотя оно выглядело как... траурное. Казалось бы, событие диаметрально-противоположное, но нет. Ей ведь сегодня вновь придется похоронить Неона. Когда она скажет его другу, что тот давно мёртв. Более того придется сказать, кто именно его поглотил.

Мёртв. Поглощен. Да. Пожалуй, именно это пугало больше всего. Страх осуждения. Собственное душащее раскаяние. Боязнь потерять того, кто только вернулся.

Хотя почему это для неё вообще так важно?

Они не были взаимно близки в прошлом.

Проклятье.

Чувства и мысли спутались в тугой клубок, который сдавливал что-то внутри своими рваными переплетениями. И распутывать их попросту не было времени. Нужно надеть одну из масок, чтобы не выдать волнения, и объясниться.

Наконец, Туна дошла до кровати, возле которой тут же появился стул. В едва уловимый больничный запах ворвался сладковатый аромат клубники. Богиня медленно села.

— Арх, я Фортуна, сестра Неона, ты помнишь меня?

Её теплая ладонь вдруг скользнула к его перебинтованной руке. В этом жесте нежность граничила с наглостью, но всё же она взяла его за руку. Хотелось ощутить материальность этого призрака прошлого. Однако вместе с этим по её пальцам к нему начала перетекать энергия. Бодрящая, а в таком состоянии почти пьянящая. С её помощью Туна хотела пробудить воспоминания о себе, если те всё-таки дремали на дне сознания Арха. Ну а также... оправдать свою излишнюю тактильность. 

Однако было в переплетении этой самой энергии что-то необычное, до боли знакомое, что-то... непосредственно от Неона, поглощение которого оставило отпечаток на сестре. Впрочем, разве можно уловить что-то столь незримое? Власть ведь едва ли знал Туну слишком близко, чтобы изучить её собственную энергию. Зачастую она была лишь «приложением» к Неону, которое он бережно оберегал. Возможно, в том числе, и от самого Архонта.

— Мы с Нео думали, что ты мёртв...

Несмотря на внутреннее волнение, Фортуна всё же говорила спокойно. Её губы тронула улыбка, которая рвалась наружу от радости ошибки. Кусочек прошлого, ниточка, которая тянулась к брату, была Туне сейчас так нужна и дорога, что она готова была кинуться на шею к Архонту с объятиями, но не смела этого делать.

— Думали, что ты был поглощен каким-то другим демиургом во времена Дикой охоты. Но сейчас ты вновь в Аркхейме. На Алькоре. В моём ордене, – Туна вдруг перешла на шепот и опустила взгляд на ладонь, невольно сжимая руку Аркха чуть сильнее. – Прошло... почти четыре тысячелетия с момента, как ты пропал.

Богиня смолкла. Её энергия всё перетекала в тело Власти, давая ему возможность осознать, что девушка, ранее прятавшая за спиной Неона, сама умудрилась обрести могущество.

Вероятно, Архонт мог запомнить Туну живой, улыбчивой и даже шебутной, но зачастую нервной в его присутствии. Сейчас с виду она держалась куда спокойнее, могла показать более зрелой, даже равнодушной, если бы не одно «но». Поступавшая к нему энергия шла как-то рвано и выдавала волнение. Если быть точной, сила перетекала волнообразно, быстро, скачками... ровно под стук сердца Туны, которое невольно ускорилось, когда она прикоснулась к потерянному кусочку прошлого.

Фортуна вдруг нахмурилась. Она только сейчас заметила, что контролирует свои эмоции, но вот эта нить передачи энергии ускользнула от её внимания. Богиня не выдернула руку сразу, хотя очень хотелось, ведь кожу зажгло навязчивое осознание, что она ведет себя глупо.

Тем не менее, Туна выдохнула, подняла спокойный взгляд на Арха, и только после медленно убрала руку. Выпрямилась, расправила плечи и всем немым видом показала, что она ждёт его расспросов. 

[Арх]

Тщедушный и разбитый, ослепленный светом нескольких софитов или, быть может, лучами величия, незримо отброшенными, но столь живо осязаемыми, что хватило бы лишь мимолетного касания, чтобы почувствовать глубокую пропасть, воцарившуюся меж ними и их силами, Арх все же смел с немым укором смотреть в сторону этой загадочной фигуры, не спешившей ему отвечать. Изнуренное неведомой тяжестью окружающего мира тело не поспевало за полетом мысли. Демиург почувствовал, что от столь резвого движения у него закружилась голова, и лишь усилие, более присущее смертным на грани погибели, нежели восставшим из пепла богам, удерживало его сознание и не позволяло вновь провалиться в столь сладкое, в глубине души вожделенное беспамятство.

Она шагнула навстречу, сохраняя угрюмое молчание; его левая рука в ответ бессильно, словно тонкая плеть, упала на кровать. Арх ощутил, как глаза постепенно начали привыкать к освещению, отчего он, пусть и не сразу, перестал щуриться, хмуро рассматривая приближавшуюся к нему в черных одеяниях гостью. Доселе отринутая мысль, что преследовавшая его сотни лет фантасмагория закончилась, снова предательски лезла в голову, нашептывая шипящей змеей воспаленному разуму, будто эта сцена, так отчетливо походившая на панихиду, не способна быть реальной.

Привлекательная незнакомка наконец подошла, робко присаживаясь подле Архонта на сотворенный ею же стул. Ее бархатный голос и очень знакомый ему аромат развеяли тишину и уныние, заполнявшие больничную палату.

"Фортуна... Неон... Я помню эти имена," — пронеслось у него в голове. Бесцеремонную попытку обратиться к памяти его разум с остервенением пресек, вторя задумавшемуся демиургу, острой, как заточенный кинжал, головной болью.

Он знал ее, пусть и не столь хорошо, как и ее самоназванного брата. И последние воспоминания, сохранившиеся у Архонта, о Неоне были отнюдь нелестными. Они, накатами пенных волн, разбивавшихся о скалы, с каждым мгновением надоедливо будили дремавшую внутри "Власти" ярость. Ту самую праведную ярость, которую испытывает всякий муж по отношению к предателям и изменникам, ибо таковым для него виделся Неон — его лучший друг со времен сотворения мира и до того самого рокового момента, когда Архонт на пороге смерти умудрился избежать поглощения, но стать жертвой, вероятно, гораздо более суровой участи — быть плененным в мире иллюзий, где каждый день чувствуешь, что тебя рвут на части неведомые звери, в то время как Творец с ехидной ухмылкой приходит всякий раз, собирая по кусочкам, исцеляя раны и наполняя жизнью, прежде чем отправить вновь на следующий круг.

День за днем, месяц за месяцем, год за годом.

В этой выжженной пустыне, разоренной огнем и усыпанной золой и пеплом, где даже воздух пропитан ядом, на фоне медленно угасающей звезды, почти утратившей свое сияние и истекавшей в предсмертной агонии единственным кроваво-красным лучом, где такое понятие как надежда — всего лишь злая шутка, он провел почти четыре сотни лет, сражаясь с ужасающими тварями, погибая, будучи растерзанным этими хищными созданиями и перерождаясь вновь, чтобы снова умереть.


Вот в какой пейзаж осыпалась зыбучим песком комната, оставив нетронутыми лишь самих демиургов и утварь, на которой они сидели. Именно эту картину Арх нарисовал рыжеволосой богине, когда та снисходительно передала ему часть сил через мягкое касание теплой руки, которую Архонт бесцеремонно схватил, лишь стоило ей попытаться ее отвести.

"Стало быть, четыре тысячи лет прошло..."

Гнев, грозившийся извергнуться подобно вулкану, клокотал в нем с момента упоминания Неона, но Архонт тщательно скрывал свои эмоции. Он прикрыл лицо рукой, пальцами впиваясь в скулы, и прикусил губу.

— Как видишь, есть участь гораздо хуже смерти даже для нас, демиургов, — он молвил тихо, полушепотом, не поднимая глаз на Туну и отпуская ее руку. — Прости, я еще не до конца пришел в себя. Спасибо тебе, — убирая руку от лица, он медленно повернул голову в сторону сидевшей рядом девушки, устало улыбаясь.

Ее прежняя непоколебимость и напускная отчужденность не смогли убедить Архонта. Все это время канал, сотканный простым тактильным контактом, бушевал необъяснимыми обрывистыми всполохами, поэтому, сколько бы она ни силилась всем своим внешним видом продемонстрировать хладнокровие, провести Арха ей не удалось. Гулко откашлявшись, он повернулся к ней корпусом, отрываясь от кровати и вставая на ноги, пошатываясь как старый дуб на ветру, срывая с себя все те бережно подключенные датчики и ненароком опрокидывая капельницу неловким движением.

Пройдясь вдоль комнаты, он резко развернулся к ней, будто вспомнил важную мысль:

— Четыре тысячи лет говоришь?.. Хм... — на минуту изобразив задумчивость, он продолжил с той же энергией: — А где Нео? Я отчетливо почувствовал его энергию в тебе.

Он быстро подошел к Туне, возложив руки на ее плечи и пристально всматриваясь в ее пылавшие кольчатые глаза, пытаясь проглотить тот ком ненависти, застрявший у него в горле при произнесении имени ее братца, но ни на йоту не давая этого понять сидевшей перед ним девушке. Не дожидаясь ее ответа, он поспешил добавить:

— Знаешь, это может прозвучать глупо, но ты так повзрослела, — его левая рука скользнула к ее щеке, по-отечески погладив. — Расскажи мне все. Расскажи мне про Нео, расскажи, что я пропустил за эти минувшие тысячелетия, расскажи мне про свой орден... А что это такое, орден, кстати?

Он не отрывал взгляда. Возбуждение, вызванное неприкрытым любопытством, заставило сверкать его зрачки тем же золотым оттенком, что отливался и в ее глазах. Архонт почувствовал, как благодаря донорству Фортуны силы к нему возвращаются. Пусть и ничтожные крупицы от былой мощи, но он хотя бы перестал разлагаться наяву.

[Фортуна]

Пальцы Архонта сильнее впиваются в кожу, и эта настойчивость разливает приятный бальзам внутри взволнованной женской души. Его жест кажется первым ответом. Он жив. Он помнит её. Он именно тот, кого она знала.

Туна выдыхает. Но лишь на мгновение.

Уже через секунду она ощущает, как воздух, который вдруг становится необходим даже богу, обжигает до смертельной сухости в горле. Как тело начинает болеть в едином спазме. А взгляд уже не может сконцентрироваться на фигуре Архонта, и вместо этого вновь и вновь мечется к картинам ужаса, что простираются вокруг. 

В это мгновение уже она цепляется за ладонь Арха столь сильно, что ногти впиваются в кожу. Словно боится упустить его ещё раз и одновременно ищет защиты. Даже не осознаёт, что делает.

Наконец, стоящий в ушах гул паники замещает его тихий голос. Туна вновь смотрит на Арха, пока картины его заточения исчезают. Зрачок подрагивает, как и рука, которая всё ещё его держит. Во взгляде смешиваются ужас и безграничное сочувствие. А главное страшный вопрос: «а смог ли ты сохранить себя после четырёх тысяч лет этого кошмара?»

— Как?.. – она спрашивает и замолкает. Опускает взгляд. Отпускает руку. Ладонь смиренно ложится на чёрную юбку, всё ещё едва подрагивая. Туна теряется в сомнении, не зная, что спросить первым.

Как он попал туда?

Как вытерпел так долго?

Как... как выбрался?

Решает просто последить ещё немного. Смотрит за его движениями с осторожностью и внимательностью. Как родственник за смертельно больным, который ещё не верит в его диагноз и надеется на лучшее.

Вопрос о Неоне выбивает последний воздух из легких. Однако Фортуна молчит, и лишь прячет взгляд. Она пока не готова похоронить брата ещё раз, теперь перед его лучшим другом. Богиня и сейчас наивно верит, что Архонт считает его именно таковым. Да и с чего бы ей не верить?..

Туна старается держаться спокойно. Носить маски за четыре тысячелетия – самое искусное мастерство, которому она обучилась. Потому её лицо выдает лишь тоскливое смирение. Впрочем, именно с таким зачастую сообщают о чужой смерти. 

Пока богиня молчит, Арх сам подходит, кладет руки на плечи, заставляет её поднять взгляд. Стеклянное хладнокровие в кольчатых глазах разбивается, и в свете янтаря отражается нечто куда более тёплое, нежное, даже блаженное. Его живость и возможность здраво рассуждать окончательно дают Туне прийти к выводу, что Арх не утратил рассудок в тех горящих, кровавых песках.

Друг... впрочем, чужой друг, который был ей лишь надуманно знаком и от того важен, гладит по щеке, задаёт очередной вопрос, а Туна невольно проваливается в воспоминания.

Рассказать всё? В том числе о Нео? С чего бы начать?

Присутствие Арха рядом позволяет окунуться в безмятежность прошлого. Пожалуй, самое счастливое время долгой божественной жизни. Сейчас Нео мёртв, и единственным живым символом тех времен теперь является именно Архонт. Вероятно, лишь он остался всё тем же. Ведь даже «та Фортуна» уже давно умерла...

...да и существовала ли?

Туна вдруг улыбается ему. Широко, искренне. Но, пожалуй, Арх ещё никогда не мог видеть столько боли в её кольчатых глазах, которые когда-то горели вечно безмятежным, ребяческим огнём. И всё же она старается улыбаться как прежде.

Её ладонь поднимается, и она кладет её поверх его руки, плотнее прижимая к своей щеке, дабы сохранить ощущение этого момента на коже и не потерять контакта, ведь...

— Мы до последнего думали, что ты вернешься. Почти не сомневались в этом, – шепчет, глаза блестят ярче, и теперь уже Туна даёт Архонту стать невольным свидетелем картины прошлого. Такой лживой, но в которую она столь искренне верит по сей день.

Звездная ночь. Знакомые виды Алькора. На этом месте они могли бывать и втроем, потому что Фортуне оно всегда нравилось. Треск костра наполнял пространство вокруг. И лишь чувство беспокойства, тягучее и почти материальное, утяжеляло легкость ночной атмосферы. Оно витало в воздухе и давило на плечи.

Светлая магия Неона оберегала костёр, возле которого он замер неподвижной фигурой, в то время как Туна стояла чуть поодаль. В её ладонях то и дело загорался магически сотканный светлячок. Она размахивалась и со всей присущей ей тогда живостью и старательностью метала его вверх. Подхватываемый потоками магии, сгусток света отправлялся выше, чтобы загореться новой звездой. Лишь на одну ночь, конечно же. Времена, когда она участвовала в сотворении космических материй остались далеко в прошлом.

— Снова это делаешь? – ночную тишину прервал голос Неона, когда он поднял взгляд к небу.

Рыжевласая обернулась и лишь тоскливо кивнула брату. После чего в её ладонях разгорелась новая звезда.

— Вдруг он просто не может найти нас, – её голос прозвучал печально-взволнованно. Очередной размах, бросок, и ещё один огонёк нашёл своё место в ночном послании.

— Едва ли, – со вздохом ответил Нео, всё ещё смотря в небо на старания сестры. – Почему в этот раз ты пишешь только о себе?

— Ты... словно бы и не волнуешься за него, – кажется, она впервые высказала вслух немой укор, который терзал подсознание уже очень давно. Однако непривычная дерзить брату, Туна даже не обернулась в этот момент. Лишь метнула новую звезду.

— Это совсем не так, – в голосе Нео появилось искреннее негодование... вернее, богине тогда оно показалось искренним. Он подошёл ближе, равняясь с сестрой. – Я просто уверен в Архонте. Не думаю, что с ним случилось что-то ужасное. Ты зря переживаешь. Наверное он... нашёл нечто интересное и слишком занят?

Его рука легла на плечи, приобнимая сестру. Фортуна взглянула на Нео с явным беспокойством, но всё же кивнула, разминая в ладошке очередную магическую материю. Эта простая мысль, что Архонт жив, просто нашёл «свой путь», где им нет места, будет виться в голове Фортуны ровно до тех пор, пока и сам Нео не умрёт. Ну а пока...

— Наверное, ты прав. В конце концов, Архонт слишком силен, чтобы погибнуть, верно?

— Да, – Нео отвечал с тёплой улыбкой, в которой лишь Арх, что стал немым зрителем, мог рассмотреть всю глубину лжи и ядовитого лицемерия.

Фортуна грустно улыбнулась.

— Последняя. После можем пойти спать, – с этими словами она размахнулась, из-за чего вырвалась из объятий брата, и отправила в надпись на небе ещё одну звезду. И пусть никто об этом не сказал, но в воздухе витало простое осознание: нечто подобное демиург делала каждую ночь...

...до тех пор, пока не умер и Неон.

Туна вновь вспоминает вопрос о брате и спешно отстраняется от Арха. Встаёт со стула, отходит, вновь надевает маску холодного спокойствия, чтобы стоически произнести:

— Я не повзрослела. Я теперь просто другая. Впрочем, можно называть это как угодно. Неважно. Однако я искренне рада, что ты вернулся. Я, правда, ждала... но уже давно не надеялась.

Демиург выходит на центр комнаты. Хмуро осматривается с хозяйской деловитостью. После чего все стены, пол и потолок обволокивает тьма. Кровать, стол, шкаф и прочая мебель тонут в черноте, будто в топком болоте. В центре, возле демиурга, формируется два тёмных кресла, в одно из которых она и опускается трагической фигурой.

— Ты пропустил так много, – задумчиво произносит Туна, поднимая кольчатые глаза, отчего тьма на стене перед ней разгорается буйством красок. Те начинают перетекать на всё пространство вокруг, как если бы эти двое оказались в окружении множества проекторов.

Теперь то там, то тут демонстрируются разные события. Картины демиургов, ощутивших, как меняется мир после затяжной охоты. Образы разных орденов. Первое появление хтонических тварей, что прорвались сквозь тонкую оболочку Аркхейма. Изменившийся технологичный Циркон, который стал оплотом хуманов.

— Даже не знаю, с чего начать, – Туна звучит так, словно ей придется комментировать неинтересный фильм, который она смотрела уже очень много раз. – Дикая охота, так был назван период, в который демиурги пожирали друг друга, закончился в начале двухтысячных годов. Из-за истребления, которое мы сами себе обеспечили, мир потерял равновесие, и защитная оболочка Аркхейма истончилась. Ты пока это, возможно, не ощущаешь, но мир высасывает из оставшихся в живых демиургов большое количество сил, чтобы продолжать существовать в стабильности. Нас осталось порядка тысячи. И дабы вернуть забранную часть сил, мы начали создавать ордена – собирать возле себя смертных, которые подпитывают наш источник в обмен на различные блага.

Пока Туна говорит, возле двигающихся картин появляется рыжеватый огонёк, который с её повествованием летает от одной части комнаты к другой, дабы указывать на иллюстрацию событий, о которых рассказывает богиня.

Вопрос о Неоне так и остаётся не тронут...

[Арх]

Если его прикосновение изначально было несколько робким, несмотря на холодность и мраморную бледность руки, и по-весеннему нежным, но в то же время по-мальчишески стеснительным, ненавязчивым, со стороны видневшимся в какой-то степени даже по-будничному дежурным, неуклюже утешительным, с каждым мгновением оно приобретало ту самую нарастающую тактильную уверенность, достигнувшую своего апогея, стоило ей возложить свою ладонь поверх.

Архонт намеренно не сводил взгляда с мерцающих тусклым огоньком, очевидной, выразительной печали кольчатых глаз, поджимая губы, трепетно следуя её примеру, сохраняя, заполонившую гнетущей пеленой помещение, тишину. Он с присущим, замурованному в тысячелетнем плену, терпением позволил Фортуне собраться с силами. Её сдавленный шепот — сокровенной исповеди приглашение прикоснуться к обнажённым нервам, воочию лицезреть, что же было на той стороне, — он покорно принимает, скривив уголки губ в горькой улыбке, не отрываясь от неё, не придавая значения тому, как окружающая их реальность радужным комом мигом рухнула в Тартар.

— Вот, стало быть, как ты решила, — падающей звездой на иссиня-черном атласе, раскинувшемся бесконечно высоко над демиургами, пролетело у него на устах, когда богиня Удачи, легкой кисточкой ментальной магии, покоряясь его стилю, нарисовала архаичную картину воспоминаний давно ушедших дней.

Он повернул голову в сторону пульсирующего тепла, виновником которого были отнюдь не истончаемые оранжевыми лепестками языки пламени небольшого костра, а скорее, недоступные взору простых смертных, потоки светлой магии, до боли знакомой и оттого столь ненавистной. Ладонь Архонта непроизвольно выскользнула из переплетения пальцев Фортуны, его воспалённый взор осколком стрелы впился в фигуру Неона, стоявшего подле костра.

И пусть жар на деле являлся лишь миражом наяву, но силуэт предателя всколыхнул неловким дуновением кузнечных мехов горн затихшего, казалось бы, раздражения. Он невольно вскинул правую руку в сторону Неона, когда тот заговорил о своей вере в Архонта.

Глаза Арха судорожно метались с Туны, путеводной звездочкой рисовавшей на небе огнями Эльма путь заплутавшему демиургу, в наивности своей доверившейся словам мерзавца, сторонившегося её этим вечером, на возвышавшегося над костром Нео, без зазрения совести лгавшего сестре о судьбе их общего друга.

Металлический привкус крови вдруг коснулся нёба. Он разжал прокушенные губы, с которых следом вереницей крупных капель потек алый ручеек. Помнится, в прошлый раз, все было многим хуже. Его рука непроизвольно скользнула к груди, тщетной попыткой силясь заткнуть лишь ему видимую зияющую дыру в груди. Арх на миг ощутил ту самую бесконечную пустоту внутри, сердце вынули, и рану даже не удосужились зашить. Тут-то рожденный воспоминаниями Фортуны мир закрутился бесконечной катушкой.

На что "Власть" необъяснимым желанием зачерпнуть с собой кусочек её памяти попытался ухватиться за шиворот Неона, однако сумасбродно остался стоять посреди комнаты со сжатой в кулак рукой, покуда её слова отрезвляющим ударом молота не выбили его из состояния неврастенического анабиоза. Арх поднял замыленный взгляд на неё, отрешенно кивнул.

— Я тоже рад тебя видеть. Все эти долгие годы я искал путь назад, и, черт возьми, то было долгое путешествие... — он выдавливает из себя настолько теплую улыбку, насколько это возможно в его состоянии. Делает сознательную паузу, всматривается в её волшебные глаза. — Домой.

Архонт нарочито делает ударение на последнем слове, добиваясь безмолвного одобрения. Он с интересом наблюдает за её отчасти суетливыми передвижениями, оставаясь на месте. Размытые черной кляксой, топкой вязью стены его совершенно не смущают. Пожалуй, коль скоро их трогательное воссоединение стало бы достоянием какой-нибудь известной академии:
Проходим по одному, не толпимся на пороге. Внимание, ученики! На сим примере Вы можете наблюдать высший пилотаж в трансформации пространства!

Он подошел к Фортуне, останавливаясь подле и предвкушая предстоящую вводную лекцию, наблюдая картинки упущенных им событий в первом ряду, периодически задавая наводящие вопросы и даже умудряясь порой блеснуть остроумием, стараясь добиться, пусть и мимолетной, улыбки на её лице.

От него не ускользает оставленный нетронутым вопрос о Неоне, но Архонт не стремится залезть ей под кожу сейчас, умышленно оставляя эту, прежде всего неприятную для него, тему на потом. Как бы ему не хотелось сорваться, сейчас — не время. Воистину, сердце делает передышки при подъеме на высоты добрых чувств, но на крутом уклоне злобных задерживается редко, и обуздать сиюминутную прихоть позволяет лишь выдержка...

283 года спустя...

За плотной стеной пасмурных туч даже Архея не видно. Хотя вотчина последователей госпожи Удачи располагалась на полуострове, столь яростных штормов местные жители здесь не видывали давно, и потому, прежде заполненные пестрыми толпами уличных музыкантов, фокусников и бродячих трупп разношерстных актеров наряду со скопищами зевак и туристов, улицы довольно быстро опустели. Шторм разбушевался с такой силой, что единственным способом перемещения на парящие островки сего замечательного города остались нашумевшие телепортационные круги. И пока весь честной люд скрывался в тавернах, где-то подкосившихся домишках, всячески избегая сунуть нос наружу, по безлюдным улицам прогулочным шагом прохаживалась долговязая фигура в темных одеяниях, чуть-ли не сливаясь со стихией, словно он и есть тот самый нечаянный вестник бури. Незадачливый путник то и дело придерживал рукой шляпу, дабы её не сорвало порывом разбушевавшегося ветра и не обнажило его бледный, несколько болезненный вид.

Раскаты грома — его музыка. Всполохи молний — софиты. Опустевшая площадь — сцена. Одно лишь скверно: он не актер. И город этот для него лишь шапито.

Мужчина свернул с главной площади, казалось бы, продолжая свою прогулку, как ни в чем не бывало, но на деле с каждым шагом его силуэт расплывался в пространстве, мерцая то тут, то там, пока он наконец и вовсе не исчез с улиц главного города, на деле попросту перенесясь наверх, туда в бескрайнюю пасмурную пядь, в которой, где-то посреди сумрачных туч, сокрылся вожделенный островок-пристанище для штаб-квартиры ордена. Бездомный бог чурался телепортационных кругов, порталов и прочих диковинных средств перемещения, несмотря на сладкие посулы о безопасном использовании. В конце-концов ему хватало и собственных сил. Оказавшись у порога основного здания, исполин воровато осмотрелся по сторонам и открыл дверь, без всяческого спроса вторгаясь внутрь.

— Добрейшего вечерочка! Решил я, значит, заглянуть к вам на досуге, мои дорогие фортуниты, — чуть ли не пропел бледнолицый, снимая шляпу и отряхиваясь. Наглость, спросите Вы? Безусловная и нескрываемая!
Он прошел мимо ресепшена, не преминув игриво подмигнуть молоденькой дархатке за стойкой, на что та зарделась цветом спелого томата, потупив взгляд на мгновение.

— С возвращением, Архонт. Любите же шастать по ночам, как маньяк какой-то! — пробубнила она и поспешила добавить. — Вам повезло, госпожа сегодня у себя. Правда, она сейчас с магистром Эдгаром.

— Дядя Арх! Дядя Арх! Где ты был? — ни с того, ни с сего из-за стойки раздался теплый детский голосок. Сначала показались маленькие витые рожки, а уж затем вытянутое веснушчатое личико. Девочка стремительно, непредсказуемым мячиком, выкатилась из-за стойки и подбежала к демиургу, вцепившись в полы, насквозь промокшего, плаща-крылатки своими маленькими, короткими пальчиками. Арх поддался столь трогательному зрелищу и флегматично улыбнулся. Стягивая перчатку, оголяя узловатые пальцы, он потрепал её по головке, а после вовсе расщедрился на фокус, вытягивая из шляпы конфетку, которой угостил непоседливую помощницу.

— Ну как же? Работал, золотце моё, — откупившись от милой особы, он бросил несколько небрежный взгляд на старшую дархатку. — Доложи обо мне госпоже Туне, пожалуйста. Я буду в баре, подожду, пока она освободится.

"Власть" зашёл в открывшийся лифт и отправился на верхние этажи, в лаунж-зону.

— М-м-м, первой будет малышка Веста, да начнется счет потерь... — демиург самозабвенно закатил глаза, удвлетворенно ухмыляясь недавней встрече. Крылось ли в этом что-нибудь особенное? Отравленная конфетка разве что. С чего бы ему так поступать с фортунитами, с невинным ребенком? Исключительно лишь прихоть. Желание причинить боль ее хозяйке, а девочка — так, разменная монета. Впрочем, магия отравляет медленно, размеренно, годами.

Нежные "души" сочны, но тем не менее аппетитно хрустят на языке.

Поднявшись до верхних этажей, он, не спеша и словно бы нарочно оставляя за собой протяженный мокрый след, дошел до пустого бара, скользнув внутрь. Устроившись на облюбованном им прежде месте, у окна, он кивнул раболепно подбежавшему бармену, оставившему сигару и стаканчик виски на столе. Арх с нескрываемым удовольствием отпил виски, меж делом доставая из своего артефакта тонкую книжицу в потрепанном кожаном переплёте, раскрывая её и наспех пробегаясь глазами по последним записям.

За минувшие несколько сотен лет он без устали путешествовал, суля исполнение самого вожделенного всякому, кто был согласен заключить с демиургом контракт и де-юре стать его последователем. В отличие от Фортуны, до становления собственного ордена ему не было дела. Напротив, все хлопоты, связанные с маркетинговой кампанией по привлечению наивных послушников в роли пятого колеса, тяжким бременем ложились на шею "Власти". Паства доставляет хлопоты, но законы бытия обязывают.

— Хм-хм-хм... Завтра приступим к митигации рисков, — сухо прошептал себе под нос, памятуя, что хоть он и восстановил часть своих былых сил, но этого всё равно было мало.

Да и потом, разве их когда-либо было достаточно?

Неотступной плетью в былые времена его подстегивало сокровенное желание быть выше, сильнее, могущественнее. Что-то изменилось? Пожалуй, средства достижения целей.

Стоило бы отметить, что Туна, с тех пор как он вернулся к жизни, оказывала ему всяческую поддержку во всём и позволила проживать на территории штаба, пусть демиург не был членом её ордена. Он не мог стать им в принципе, хоть и предпочел бы сию безответственную долю даже несмотря на свое эго размером с дворцовую площадь.

Щелчком пальцев воспламеняя сигару, он закурил, отложив книгу в сторону и направив задумчивый взор на рассвирепевшую за окном стихию. Его упоительный дзен прервал послышавшийся в коридоре стук каблуков, на который Архонт рефлекторно обернулся, поймав взглядом резко распахнувшиеся двери и застывшую в проеме рыжеволосую богиню с заплаканными глазами и растекшейся, подобно устью чернильной реки, тушью.

— Туна? Что случилось? — он непроизвольно подскочил, решив на секунду, что его маленькая "шалость" с помощницей администратора всплыла наружу.

[Фортуна]

I'm Miss Fortune, Miss So Soon
I'm like a bottle of pain
Miss Matter, you had her
Now she's going away
I'm Miss Used, Miss cunt-strewed
I don't need to be saved
Miss Slighted, high-minded
I'm stuck in the rain

P.S: песню не нужно слушать под данный пост, она скорее... олицетворяет всю начинающуюся эпопею ментального слома.
Возможно, её и вовсе стоит прослушать уже после прочтения.

Безысходность скребётся под ребрами длинными грязными когтями. Мерзотное чувство, которое способно даже Бога превратить в нервного ребенка, которому только и остаётся повторять: «но я же... я... не специально». Повторять и всхлипывать, потому что сжавшиеся легкие кричат в агонии, чётко обозначая: «Следующий вдох станет началом слезной истерики. Чувствуешь ком в горле? Он обязательно тебя задушит». Но даже сейчас Туна не может позволить себе расплакаться. Поэтому она просто не дышит. Тихо затаивается в гостевом кресле загнанным в ловушку фатума зверем, плотно вжимаясь в спинку и наблюдая за ситуацией исподлобья.

Зато в повисшей напряженной тишине ночи, отлично слышно, как гневно дышит Эдгар, пытаясь успокоиться. Дархат уже с пару минут стоит к ней спиной, широким хватом опираясь ладонями о подоконник.

Столь озлобленным Фортуна не видела магистра ни разу за четыре тысячи лет.

Очередной тяжкий вдох сопровождается хрустом древесины под мужскими пальцами, что неприятно царапает слух. Туна невольно морщится и нарушает тишину первая:

— Блять, да хватит, – срывается нервная фраза с уст демиурга, когда она окончательно тонет в этом чёрном океане молчаливого осуждения. – Лучше наори на меня, но не молчи.

— Я жду от тебя хоть чего-то, – кажется, что Эдгар всматривается куда-то вдаль, но на деле через отражение на оконной поверхности он наблюдает за своим демиургом. – Хоть какого-то оправдания, Туна.

— Но я уже всё сказала...

Отводит взгляд, сама не понимая, что делает это растерянно и стыдливо. Одновременно нервно обхватывает ладонью руку, плотнее прижимая к запястьям ткань чёрной рубашки. Словно ею можно стереть все последствия последних ночей.

— Я ведь уже извинилась, – пытается не выдавать эмоций, а всё же голос подрагивает и звучит тише.

На задворках сознания играет бунтующая симфония божественного эгоизма, где в нотных перипетиях так и режутся слова: «я твой демиург», «почему ты так говоришь со мной», «я ведь могу просто исчезнуть». Однако тело богини сегодня неподвластно этой кантате эгоцентризма. Каждый жест пропитывается дерганным сожалением, даже если она сама этого не хочет.

И тут тишину нарушает гневный рёв:

— Извинилась?! – Эд разворачивается, обжигая её осуждающим взглядом. – Ты думаешь, это очередная ситуация, где ты скажешь, как тебе жаль, и всё будет как прежде?!

Он дергает ладонью, и перед Фортуной на стол со звоном падает ящик, чернота которого схожа с могильной. Демиург вздрагивает и пока не решается заглянуть, лишь продолжает смотреть на Эдгара взглядом загнанного зверя. 

— Посмотри, – дархат движением одной руки хватается и переворачивает ящик. На стол дождём смерти высыпаются серебряные и медные монеты. Их так много, что они начинают падать на пол, заставляя демиурга поджать ноги, чтобы случайно не наступить на один из знаков её ордена. Но них всё ещё видна запекшаяся кровь. 

— Пожалуйста, – Эд откидывает ящик в сторону, и тот с хрустом ломается, но никто уже не обращает на это внимания. – Можешь забрать какие-то из монет в свою книжечку-кладбище, пока я, блять, организовываю настоящие похороны твоих последователей. Ах, или, прости, – он болезненно-нервно усмехается, а голос надламывается в горьком потоке иронии. – Кажется, среди тысячи погибших не было твоих любимцев, перед которыми ты обычно распыляешься в эгоистичном желании стать чуть ли не центром вселенной, потому что тебе так нужно, чтобы тебя любили.

— Эд, ты перегибаешь, – мямлит в смятении богиня, ведь впервые видит вечно хладнокровного дархата таким.

— Перегибаю? – его лицо вновь перекашивает гримаса непонимания. – Туна, я... – не может найти слов, проводя дрожащей ладонью по губам, – Туна, я заставлю тебя после похорон отдать каждую монету скорбящим матерям, чтобы ты лично объяснилась перед ними, почему в столь важный момент, когда только ты могла помочь, когда ТЕБЕ, БЛЯТЬ, МОЛИЛИСЬ эти люди, когда я пытался связаться с тобой всеми возможными способами, ты... так и не пришла. Так и не пришла, потому что в очередной раз ловила трип. Ты... – дархат запинается, а после не кричит, а скорее гневно шипит: – ...ты видела малышку Бетти на входе? Знаешь, почему она сейчас в ночи здесь, а не дома? Потому что её отец вчера умер там, а ей до сих пор не могут сказать.

Несмотря на божественную сущность, Фортуна продолжает ощущать себя провинившимся ребенком, который впервые увидел истинно злого родителя. Будь они в другой ситуации, она бы и сама перешла в нападение, обязательно придумав себе тысячу оправданий, но сегодня не тот случай.

Взгляд растерянно мечется по испачканным монетам.

Подавлять ком в горле становится всё сложнее.

— Мне жаль, но... я... уже не могу ничего исправить. Чего же ты от меня ждёшь? Скажи, и я постараюсь...

Эд неожиданно подаётся вперед, наклоняясь и ставя локти на стол так, что монеты со звоном подскакивают. Туна же инстинктивно пытается вжаться сильнее в спинку кресла, будто хочет сбежать, но не получается, и магистр быстро перехватывает её ладонь, сжимая в своих. На секунду может показаться, что он замирает перед ней в молящемся жесте, но в итоге стискивает женскую руку между ладонями так сильно, что слышится хруст костей.

Фортуна морщится, не в силах скрывать ещё и физическую боль. Эд ослабляет хватку. Это от эмоций. Он всё равно не хотел вредить ей. Хотя не так. Сейчас очень хотел, но никогда бы не стал.

— Туна, – почти шепчет, будто их разговор перешел в сакральную молитву, – я служу тебе четыре тысячи лет. Я всё это время  терплю твой поистине ужасный характер. Пока прочие последователи живут с верой, какая их богиня прекрасная, добрая и милосердная, я прекрасно понимаю, что ты та ещё сука. Однако я всегда тешу себя мыслью, что когда дело касается истинно важных вещей в ордене, ты становишься настоящим демиургом, а не его эгоистичным подобием.

— Эд, – перебивает, потому что от этих слов становится мерзко. Хочет отвести ладонь, но дархат сжимает её сильнее, не давая дернуться.

— Я не закончил. Дослушай, пожалуйста, – подавляемая злость и нервозность в его голосе всё ещё пугают. – Мы же оба понимаем, в чём корень проблемы. Знаем, что этот орден ты создала не для себя, и духовно своим его даже не считаешь.

— Это не так. Я искренне люблю моих последователей и скорблю вместе с тобой...

— Ох, Туна, – Эд нервно усмехается, а после вдруг прикасается к зажатой ладони губами. Однако этот жест кажется скорее издевательски-надрывным, нежели искренним. Он продолжает говорить, и теперь богиня ощущает его слова физически, чувствуя, как губы царапают кожу в движении. – Ты постоянно говоришь, как любишь фортунитов, оставив все сложности на меня. И нет, я не осуждаю тебя за то, что ты не разбираешься с бюрократическими глупостями. Совсем нет. Просто...

Эд вдруг замолкает, отводя взгляд в сторону. Отрывается от божественной ладони, но продолжает удерживать её в руках. Поджимает губы, о чём-то раздумывая, словно решается произнести следующие слова и... всё-таки говорит их неожиданно будничным тоном:

— Я понимаю, ты убила Неона и до сих пор смертельно сожалеешь об этом...

Дархат впервые говорит на эту тему с ней в подобном ключе. Кольчатые глаза широко распахиваются в испуге. Как если бы кто-то потянулся к кровоточащей ране, чтобы со зверством разбередить её ещё больше.

— ... а ещё мы оба понимаем, что орден – это такая большая заплатка на твоей совести. И я знаю, что ты временами разочаровываешься, ведь залатала душевную дыру большим и хорошим делом, собрала аж восемь миллионов человек, чтобы они продолжали жить с идеологией Нео на устах, а боль-то никуда не уходит. И я понимаю, зачем тебе наркотики, и что именно ты пытаешься найти в хтоновых трипах, но...

— Эд, пожалуйста, – её голос откровенно слезно подрагивает. Магистр с сожалением выдыхает, но всё же продолжает говорить, смотря точно в монстровидные глаза и не давая демиургу отвести взгляда.

— ... но орден – это не лекарство, которое ты можешь выкинуть, потому что оно тебе никак не помогает. Ты взяла на себя эту ответственность, и я всего лишь требую от тебя немного соответствовать. Я и так облегчаю твою ношу как могу, потому что понимаю, что иначе никак. И, честное слово, ко мне лично ты можешь относиться как угодно, мы знаем, что я всё равно останусь рядом с тобой, но... но если ты ещё раз так подведешь всех тех людей, которые верят в тебя куда более слепо...

Он замолчал, наблюдая, как ожесточается женское лицо под его взглядом.

— То что? – тихо, почти холодно спросила богиня, сдерживая теперь любые эмоции, чтобы не дать прорваться слезной реке сожалений.

— То даже я отвернусь от тебя, Туна.

Слова с вселенской тяжестью, но всё же срываются с губ дархата горьким шепотом, словно если бы он не произнес их, то подавился бы этой печатью ядовитых звуков и больше не смог бы и дальше быть тем, кем он являлся для неё. Эд и сам не верит, что сказал ей нечто подобное. Это та мертвецкая точка невозврата, после которой, как не оправдывайся, а слова никогда не забудутся и продолжат царапать сердце все оставшиеся тысячелетия. 

Тут уже нет смысла ни кричать, ни плакать. Фортуна тупит взгляд, а Эдгар, наконец, отпускает её руку. Ладонь безвольно опадает на колени, а после ползет ниже, обхватывая какую-то сумку, которая всё это время стояла рядом на полу.

— Я поняла тебя, – единственное, что она находит для ответа.

Если бы всё сказанное было вложено в пощечину, от боли Туна никогда бы не решилась подставить вторую щеку.

Демиург тихо поднимается с кресла, на ватных ногах направляясь к выходу. Эдгар же истощенно оседает в своё кресло.

— Туна...

— Что? – она останавливается, но не оборачивается. Пожалуй, надеется услышать слова «я погорячился» или любое другое извинение, но магистр устало произносит лишь:

— Похороны послезавтра. Не пропадай, пожалуйста.

— Конечно.

Дверь кабинета закрывается, но тёмный образ богини исчезает из коридора за секунду до хлопка...

Фортуна появляется недалеко от входа в главный штаб. Дождь беспромедлительно обволакивает её своими холодными объятиями. Волосы, одежда, забранная чёрная сумка, – всё моментально мокнет. Туна же поднимает лицо навстречу каплям и до боли давится нервным, горьким смешком от того, насколько опостыло банальная метафора приходит ей на ум, когда выступившие слезы получается спрятать в ливне. И вот уже через секунду с очередным рваным, громким грохотаньем природы она начинает рыдать, давая себе возможность полноценно показать эмоции и надрывно закричать, лишь когда гром оглушительно вторит ей, пряча эту слабость. Ведь она обещала Неону не плакать. А значит, больше не имеет на это права. Нужно быть счастливой... вот только никак, блять, не получается.

Туна сгибается, пытаясь унять всю ту сдавленную боль, которая сгрызает её изнутри. Пытается сжаться, желая просто не существовать в эту конкретную секунду.

В руках появляется сигарета, которую обволакивает невидимое защитное поле, чтобы та не намокла. Дрожащими руками демиург умудряется закурить, когда вдруг...

— Госпожа Фортуна, госпожа Фортуна! – знакомый детский голосок окончательно выбивает из колеи, но демиург моментально надевает маску. Та прилипает к лицу с обжигающей болью.

Шлёпая ножками по мокрым ступенькам, к ней подбегает рогатая малышка, которая тут же накрывает мокнущего демиурга зонтиком. Одна из её щечек выпирает, ведь девочка в спешке доела остаток конфеты.

— Вы что-то тут ищите? – спрашивает малышка, бегая взглядом перед богиней, которая ранее согнулась в болезненном надрыве. Только из-за такого положения демиурга Бетти и может дотянуться, чтобы укрыть её зонтом.

— Нет, я... – Фортуна едва дергает пальцами и сигарета исчезает. Она выпрямляется, аккуратно перехватывая у девочки зонтик, чтобы укрыть под ним их обеих. – Ничего...

На румяном лице Бетти вдруг появляется широкая, хитрая улыбка. Она смотрит на богиню с подозрительным прищуром.

— Да ладно, я уже большая, вы могли бы не убирать сигарету.

Демиург усмехается, но получается слишком нервно. Ещё секунда, и попросту разрыдалась бы, но давит в себе этот ком горечи.

— Ну да, и правда, – женская ладонь ложится на голову и с заботой приглаживает волосы. Словно вспоминая о чём-то после этого жеста, Бетти распахивает глазки и звонко спрашивает:

— Ой, а дядя Арх уже нашёл вас?

— Архонт?

— Да, он пришёл не так давно, и сказал, что будет ждать вас в баре.

Фортуна тяжко вздыхает. Как не вовремя... впрочем...

— Ой, а у вас тут кровь, – в голосе девочки появляется нотка испуга, когда она указывает пальчиком на капли, что стекают на землю. – А, нет, это из сумки. Что у вас там?

Туна теряется. Ей так много приходится сейчас прятать, что она не может придумать оправдание перед ребенком. Это ли не край? Впрочем, смотреть на Бетти, которая потеряла отца, но пока просто не знает об этом, ещё более жутко, чем рыдать здесь в одиночестве.

Смышленая девочка делает работу за неё:

— А-а-а, это, наверное, еда для того злобного лиса, который вам служит? – девочка кривит носик. – Мне папа рассказывал о нём после путешествия с вами. Он говорил, что вы добывали какую-то важную вещь на Сабаоте. Кстати, сейчас он снова там же. Опять ушёл на задание. Ещё вчера должен был вернуться, но...

— Бетти, – не выдержав, перебивает Туна, но малышка не в обиде, лишь любопытно хлопает большими глазками.

— Да?

— Где, говоришь, ждёт меня Арх?

— В баре! – весело улыбается.

— Тогда пойдём обратно.

Фортуна заботливо берет девочку за руку и вновь направляется в штаб. Разве что мысленно обращается к тому самому «злобному лису»:

— Моэ, забери всю эту душевную дрянь, пока я не попрошу вернуть мне её обратно.

Они поднимаются по мокрым ступенькам, и глаза демиурга постепенно тускнут, когда лис послушно активирует одну из своих способностей.

Образ, который Архонт видит, когда плачущая Фортуна врывается в бар вдруг... раскалывается и рассыпается осколками, как если бы то было лишь мутное зазеркалье. Демиург открывает глаза и лицезреет перед собой совсем иную картину. Арх словно уснул и проснулся в другом месте. Бар превратился в тёмную гостиную незнакомого дома. Под ним теперь мягкий чёрный диван, а единственным источником света является разожженный напротив камин. На небольшом столике из черного дерева лежит всё та же потрепанная книжка, а в пепельнице дотлевает окурок сигареты, словно он не так уж давно её закурил.

И лишь одежда вся уже сухая. Шляпа покоится на всё том же столике. Плащ можно заметить на вешалке где-то в углу. Даже сапоги, что оставляли ранее мокрый след, были заботливо сняты. Правда непонятно, было то проявлением заботы к самому демиургу или к тёмному пушистому ковролину.

Но главное – возле камина, стоя к нему спиной, копошится сама Фортуна. Нет на ней ни каблуков, ни вычурного наряда, который Архонт видел в своём сне. Она выглядит по-домашнему. В чёрные штаны заправлена такого же цвета рубашка, рукава которой закатаны по локоть. Но ногах же лишь тёмные носочки, которые сейчас не касаются земли, ведь Туна устойчиво парит в воздухе, как если бы стояла на невидимой лестнице. 

Богиня активно вешает что-то на стену, всё пытаясь расположить «нечто» как можно ровнее. Как раз в эту секунду она оборачивается и смотрит на Архонта с удивлением. И даже с какой-то... повседневной, теплой простотой.

Как если бы ничего необычного не произошло. 

Как если бы он не то что изначально уснул в этом самом доме, но и вовсе прожил здесь с ней уже не одно тысячелетие в их совместном привычном мрачном уюте.

И как если бы с ней сегодня совсем ничего не случилось... разве что вечно горящие янтарной желтизной глаза стали всего лишь медово-карими, а кольчатый рисунок и вовсе исчез.

В её губах зажата сигарета, а руки заняты, поэтому через секунду недокуренная исчезает и оказывается всё в той же пепельнице на столе. Туна окидывает Арха внимательным взглядом, после чего пожимает плечами и возвращается к своему делу.

— Ничего не случилось, о чём ты? – говорит так, будто вопрос из сна всё же был ею услышан. А может, Архонт произнес его уже вслух? Да и вообще, как он, демиург, которому не нужен сон, мог уснуть? Столько вопросов, на которые, возможно, не стоит искать ответы.

— Я просто переместила тебя. Знаю, знаю, у тебя свои мысли на счёт телепортации, но ведь ты даже не проснулся. Получается, я была очень аккуратной, – продолжает рассуждать, крутя то ли картину, то ли нечто схожее. – Хотя не понимаю, как ты умудрился уснуть в баре. Но, видимо, заказанная выпивка оказалась слишком крепкой.

Глядит на него через плечо с хитрой улыбкой. Симулирует. Но очень артистично. На деле она едва ли может сейчас чувствовать хоть что-то. Все эмоции забрал Моэ, и Туна лишь на логических обоснованиях надевает ту или иную маску.

— Пусть будет так, – окидывает взглядом предмет своих стараний и, наконец, опускается на пол.

Теперь Архонт может увидеть единственное светлое пятно, которое выделяется в сплетении тёмных цветов этой комнаты. Над камином висит чистое крыло взрослого этнарха с ангельски-белоснежным оперением. И лишь вырванный шмат мяса делает эту картину поистине... ужасной.

Вдруг тепло уютного дома смазывается подробностями. Как картина, которая поначалу нравится тебе приятной простотой сюжета, а затем ты начинаешь различать мелкие детали, и они моментально превращают полотно в кошмар психопата.

В руках Туны появляется белый платок, которым она принимается вытирать окровавленные ладони. Те испачкались при прикосновении к выдранному участку кожи. Она делает это так повседневно-непосредственно, словно измазалась в вишне, когда запекала ягодный пирог.

В мыслях наверняка может всплыть один из последних разговоров, где Фортуна рассказывает, что играется с каким-то этнархом, и всё желает заставить его сделать что-нибудь «эдакое». Чтобы это сполна приласкало её божественно-женское эго.

Если взгляд и дальше начинает блуждать по тёмному пространству, то обязательно натыкается на висящую в стороне большую картину. Портрет самой Туны, очень удачный, стоит заметить, за одним исключением – он явно написан кровью. Чужой ли? Или самого художника? Кто же теперь знает...

То тут, то там в интерьер вписаны самые различные, иногда странные, но важные демиургу вещи. Целый стеллаж с какими-то украшениями. Явно не простыми побрякушками. Материальное давно перестало заботить Туну. То были чьи-то фамильные, важные вещи, возможно, даже артефакты. Те, что отдают обычно лишь избранной и исключительно любимой. Не зная, что эта «исключительная» отправит подарок на полку к множеству подобных.

Тёмная гостиная, что обманула своим светлым уютом, является на деле своего рода... музеем женской жестокости и исключительного эгоизма, в котором Фортуна утопила ни одну смертную душу. И право, крыло этнарха, которое он сам оторвал в наркотическом трипе после её просьбы доказать, как сильно она ему дорога, – это пока что венец её коллекции.

Вот только... зачем Архонт здесь?

Это место, которое Туна не показывает никому, ведь в этой комнате раскрывается самая ужасная сторона её сущности. Будто она  раскрывает дверцу в собственную душу.  И весь приятный облик доброй богини рушится.

Был ли вообще кто-то до Архонта в этом доме? Как знать. Но вот они здесь. Почему-то именно сегодня Фортуна решила, что брат едва ли посмотрит на неё с отвращением, если она покажет нечто подобное.

А самое ироничное, что если посмотреть в окно, которое находится где-то слева от демиургов, можно увидеть... звездное небо и вечно горящий костёр у оврага. Это то самое место, которое богиня показывала Арху в воспоминаниях, когда он вернулся. Изменилось лишь то, что всё положительное осталось там, за дверью, в прошлом. Будто отдельный мир, на который можно только посмотреть через окно, но выйти и погреться к тому костру уже не предоставляется возможным.

— Хоть дождь закончился, – говорит Туна, и из её рук исчезает окровавленный платок. Возможно, если бы был в Аркхейме аналог ада, этот платок каждое утро подавался бы Фортуне в знак напоминания. Ах, нет, то наказание оказалось бы глупым. Ведь женщина, что удушила платком своё дитя, раскаивалась. Фортуне же будет глубоко наплевать, даже когда она узнает, что этнарх разбился насмерть, потому что не смог взлететь в час нужды.

И тем не менее, Туна вдруг смотрит на Арха и улыбается с нотками располагающей, заигрывающей лучезарности. Словно искренне считает, что всё это не оттолкнет брата от неё. Не этого брата. А тот, другой... он ведь давно мёртв. Даже если костёр и горит за злополучным окном.

— Виски? – буднично спрашивает, направляется к домашнему бару, что представляет из себя крупный настенный стеллаж с бутылками и стаканами. Берет парочку одной рукой, отчего те звонко «дзынькают», окончательно отгоняя сонный полумрак и олицетворяя истинность происходящего.

— Как ты? Как идут дела с орденом? – продолжает незамысловатую беседу, даже если Арх пока не отвечает ей. Всеми своими действиями так и наигрывает единую мелодию: «ничего особенного не произошло».

Фортуна разливает виски по стаканам, в тех появляются кубики льда, после чего демиург подходит, садится на противоположную часть дивана и протягивает Архонту стакан. На её губах всё та же улыбка. Притворная. Абсолютно неискренняя. Но очень уж натуральная.

Я предлагаю в данной ситуации обратиться к концептуальным умениям и бросить D20 на артистизм для Туны и эмпатию Архонта. Дабы понимать, насколько быстро и правильно он разгадает, что с Фортуной сильно что-то не так. Ибо я думаю, это первый раз, когда она при нём демонстирует блок эмоций, который даёт ей Моэ.
Впрочем, это обсуждаемо, можем отыгрывать исключительно литературно.
Однако куб:
 12 из 20

[Арх]

Мгновение. Помещение накрывается незримой дланью, застилающей плотной вуалью, тишины. А после следует громкий и выразительный хруст. С каждой секундой он мерно нарастает, пока, наконец, пространство, испещрённое бесцветными трещинами, вдруг не разлетается, подстать хрустальной вазе, с жалобным стоном осколков, бьющихся оземь. Столь же неожиданно, сколь и бескомпромиссно. Мир погружается в своё естественное состояние — беспросветную тьму, бережно пеленавшую бегавшие из стороны в сторону, в безмолвной тревоге, глаза демиурга.

Тщедушно отринутая, давно забытая мысль в очередной раз предательски лезет в голову, растлевая всё ещё не укрепившийся после нескольких сотен лет скитаний разум, в то время как вкус реальности тлеет на языке, а кулаки сжимаются в бессильном остервенении. И вот внезапно пред его очами бескрайнюю темноту разгоняет спасительный, крохотный луч света.

Пустая комната, тусклое освещение единственной лампочки, стены увешаны зеркалами, и только Арх, замеревший мраморной статуей в центре, лицезрит себя повсюду в отражениях. Везде он сам не свой, такой разный: где-то проступает яростная гримаса, в другом зеркале, напротив, — блаженная улыбка; ехидная усмешка чередуется со скучающей отчуждённостью; поджатые разочарованием губы сменяются нахмуренными бровями в гнетущем молчании. Театр одного актёра, примерявшего день ото дня всё то многообразие лиц и форм эмоций, но, по всей видимости, окончательно утратившего суть.

"Власть" тщетно силится прогнать прочь неотступно следовавший за ним страх самоопределения, вновь раствориться в сладких волнах обмана. Как же всё-таки быть честным, но избежать "душевных" увечий? Остаться в живых и улизнуть от ужасающей вечности? Демиург озирается по сторонам с опаской, всматривается в каждый свой лик, крутит головой, жмурится. Лениво протягивает руку к одному из зеркал, словно хочет ощутить холодную гладь поверхности, впитать в себя первое попавшееся чувство, но на деле он старательно ищет, в конце концов, останавливаясь на единственно верном отражении, проводя пальцем по затвердевшему в гримасе ярости лику. Сердце заводится набатом, кончики пальцев резонируют лёгким покалыванием. Он закрывает глаза и...

Просыпается, вскакивая с резким выдохом, сопровождаемым глухим, свистящим хрипом из грудной клетки. На лбу проступает лёгкая испарина, но Архонта не заботят надоедливые капли. Откашливаясь в кулак, он осматривается вокруг, постепенно приспосабливаясь к полумраку, заполненному приятной теплотой пылавших в камине поленьев. Грезы или очередная фата-моргана? Растерянный, воспалённый взгляд прикован к единственной фигуре в комнате: Фортуна мелькает перед глазами, докучает своей суетливостью и совершенно никакого внимания не обращает на "проснувшегося" соплеменника.

— Что произошло? — вдруг вырывается из его уст. Архонт не сводит взгляда с занятой своим делом богини. Он терпеливо дожидается её; всматривается в медовые зрачки с удивлением.

Внешняя мишура, даже при самой убедительной игре Фортуны, его не покупает. В сердце закрадываются сомнения — чересчур фальшивым видится всё окружение, и она... Она всё усердствует в безуспешных потугах убедить его в достоверности надетой на лицо маски. Архонт молча наблюдает за ней, пропускает жалкие оправдания мимо ушей. Всматривается в белесое пятно на стене. Казалось бы, безрезультатно, но... картина вокруг медленно начинает проясняться. Притуплённые органы чувств возвращаются к жизни. Контуры становятся чётче, звуки ярче.

"Отравила меня, значит, погань," — промелькнуло у Арха в голове.

Он оторвал взор от стоявшей напротив богини, невзначай метнул его на стену, и губы дрогнули. Он опешил от препарированного белоснежного крыла. Опустил взгляд с запятнанных алым перьев на девушку, дежурно вытиравшую замаравшиеся в чужой крови руки.

"Безумная сука... Вы определённо друг друга стоите с Неоном. Ну ничего, отныне век твой недолог."

"Власть" искренне проникся омерзением к представшему его взору рисунку. Однако презрение к своей благодетельнице трусливо затихло под раскатами клокотавшей в нём злобы. Он сдерживался из последних сил, старательно платил ей той же монетой — скрывал всю ту глубину божественного гнева. Ведь именно слепую, первобытную ярость он выбрал тогда, в комнате с зеркалами.

Дрогнувшие минутой ранее губы натужно изогнулись в улыбке. Он мельком оценил и прочие трофеи, красовавшиеся по соседству с крылом. Забавно, сколь много смертных подарили свои сердца на заклание её тщеславия. Даже несколько завидно, ведь нет ничего сложнее и выше, чем самая обычная любовь к ближнему. Особенно для тех, кто оставил "души" в холодном доке на стапеле.

А она не понимает. Не хочет прислушаться, попробовать разгадать его мотивы. Добросердечно улыбается ему, предлагает выпить. Не дожидаясь согласия, протягивает стакан. Архонт же вторит ей такой же натянутой, пустой улыбкой, добровольно присоединяясь к её спектаклю. Щурясь, силится оценить, насколько же плохи дела, но к его глубочайшему разочарованию не преуспевает. Эмпатия, умение касаться сокровенного, вглядываясь в глаза, его подводит. Быть может, она что-то сделала? Подобно отсечённому грубым взмахом ножа крылу, вырезала своё сердце и спрятала в сундуке? Или, быть может, какая-то магия?

Арх демонстративно игнорирует её вопрос, размеренными шагами подходя к окну и наслаждаясь безмятежными воспоминаниями, воссозданными одиноким костром средь океана зелёной травы. Жаль, что очередная фальшивка.

— У меня всё в порядке. Своим чередом. Ты же знаешь, мне наплевать на послушников. Мы были богами когда-то, а сейчас вынуждены лебезить перед смертными, чтобы они поделились крупицей своих сил. Иногда я не понимаю, почему мы всё-таки выжили, — с недоверием заглядывая в бронзовую жидкость в стакане, он всё же рискнул и сделал глоток.

— А как у тебя дела? Я смотрю, развлекаешься. Видел бы тебя Нео, удивился бы, насколько сестрёнка повзрослела, — хотел бы он рассмеяться, да только вот при упоминании предателя пальцы непроизвольным стремлением сжаться в кулак сдавили стеклянные стенки стакана, пуская вереницу трещин с гулким хрустом.

— Я чувствую неладное, Туна. Что случилось с тобой? Что случилось со мной? Зачем я здесь? — резко разворачиваясь и опуская стакан на первую попавшуюся под руку поверхность, Архонт в несколько широких шагов оказался прямо перед ней, наклонившись и вперившись в неё холодным взглядом серых глаз.

— Неужели ты... — осекшись на начале фразы, он, перебрав пальцами в воздухе, простёр свою длань к её лицу, словно ухватываясь за незримую маску, облепившую кожу, и резким движением потянул на себя в попытке сорвать этот воображаемый барьер.

Итак. Мое любимое.

Кубик на эмпатию

Бросок кубика с 20 гранями
Результат: 15

Кубик на менталочку, чтобы распечатать эмоции Фортуны

Ментальная магия
Результат: Отлично (37)

[Фортуна]

Когда делаешь что-то важное, но столь пугающее, невольно начинаешь продумывать варианты развития событий. Представлять и прощупывать. Пытаешься в голове собрать карточный домик будущего, и понять, каким он будет.

Эмоции Фортуны выключены. Растворены где-то на задворках чужого, паразитического сознания. Однако мысли остаются с ней.

И вот она вешает это проклятое крыло, слышит позади дыхание Архонта, когда тот спит и... думает, представляет, пытается визуализировать.

Что будет, когда он проснётся?

Что он скажет, увидев эту абсурдную композицию, сотканную ощутимыми материями, но в основе состоящую из её внутренней тьмы?

Как отреагирует?

Много вариантов, много исходов.

Решение принести выпить принимается ею заранее. Вопрос, который она задаст, тоже подбирается быстро. И дальше всё, казалось бы, идёт по сценарию. По одному из них, по крайней мере.

И вроде бы поначалу всё хорошо. Он отходит к окну, начинает рассказывать, как у него дела, и Фортуна кивает сама себе. Да-да. Что-то такое она и предвидела. Всё идёт складно. Чувство контроля ситуации греет темноту «души». Потому что актёру нужно идеально ощущать и понимать сцену, чтобы успешно выступать на ней.

Архонт говорит, и Туна уже подбирает слова, чтобы ответить. На языке вертятся её банальные реплики, которые он мог слышать раньше в подобных обсуждениях: «не понимаю я твоего отношения к людям», «я вижу ситуацию с орденом совершенно иначе». Вот только она мнется, никак не может их сказать. Даже хмурится, потому что рот вяжет изнутри столь откровенной фальшью на фоне трагедии.

И тут... всё ломается.

Как жаль.

Как жаль, что карточный домик надуманных фраз рушится. 

Как жаль, что она рядом не с тем существом, действия и слова которого может идеально предсказывать.

Как жаль, что придуманная ею картинка треснула. Разлетелась, столкнувшись с одной лишь фразой:

— Видел бы тебя Нео, удивился бы, насколько сестрёнка повзрослела.

Слыша эти слова, Фортуна теряется. Она всё ещё сидит на диване, но уводит взгляд от Архонта в сторону, к камину. Рука сильнее сжимает стакан с выпивкой. Демиург мнётся, не знает, куда себя деть.

Теперь она уже не слышит, что там Арх говорит дальше. Ей некомфортно. Душно. Мерзко. Гадко. Но всё это внешне похоже на легкую растерянность, не более. Она ведь сполна не чувствует.

А вот если бы эмоции были при ней, если бы не висело магического блока на всём том, что её душило... она бы моментально развелась. Да. Определенно.

Как хорошо, что артефактный замок накрепко сдерживает всё это.

Но вот Архонт подходит. Она смотрит на него. Смотрит странно, будто не может сконцентрироваться и глядит куда-то сквозь. До слуха всё-таки доносятся вопросы: что случилось? Зачем я здесь?

Туна даже собирается что-то ответить, но Арх вдруг тянется к ней. Тогда она смолкает на полуслове. Поначалу чуть наклоняется к нему, будто доверяет и хочет ощутить тепло его кожи. Наверняка это один из тех вариантов развития событий, который она себе придумала. Вернуться на рельсы фатума было бы сейчас очень кстати, но...

Он вдруг сдергивает её маску. Ментальными нитями пронизывает сознание, опутывая Моэ и заставляя его сдаться, смолкнуть и вернуть Фортуне всё то, от чего она бежала и пряталась.

Жуткая боль и удушающая горечь вливаются в её сознание шумным потоком. Кольчатые глаза расширяются почти что в испуге. Она смотрит на Архонта в эту секунду как на самого ужасного из предателей.

— Что ты... – сбивается, набирает больше воздуха, словно захлебывается, – ... зачем?!

Спокойствие, умиротворение, уютность. Всё то, что она источала ранее, исчезает. Перед ним сейчас сидит существо, которое олицетворяет один сплошной комок обнаженных нервов. Это становится ясно в первые же секунды. Слышно, как её ногти царапают обивку дивана, потому что кулак сжимается. Видно, как она вздрагивает всем телом и не знает, куда деть взгляд. 

— Не надо, – бросает раздраженно, встает и теперь уже сама уходит, отталкивая его плечом.

Непонятно, что именно «не надо», ведь уже всё сделано.

Туна подходит всё к тому же окну, словно эти двое просто меняются местами при рокировке на шахматной доске. Правда данная перестановка фигур не даёт никому из них ни малейшего чувства защищенности. Уж точно не Фортуне...

Она ставит свой стакан с виски на подоконник. Рука подрагивает. Это не страх, а истеричная нервозность.

— Моэ, – обращается мысленно к паразиту, словно ребенок, который не знает, что ему делать, и растерянно тянется к родителю.

Лис не отвечает. Туна понимает, что остаётся наедине со своими чувствами, эмоциями, переживаниями. Наедине с ними и... Архонтом. Которого она зачем-то сюда привела. Дура.

Надо что-то делать. Надо как-то сдерживать себя. Но она отлично понимает, что не получится. Потому решает просто пустить всё это в иную плоскость. Оборачивается, смотрит на него и вдруг... злится. Во взгляде читается осуждение. Колкое, очень личное, будто он сильно обидел её.

Но чем?

Развеяв заклинание?

Нет, это глупости.

Дело в другом.

— Я... – начинает говорить, но срывается. Звучит расстроенной скрипкой. Дергается, смотрит в сторону. Сдерживает слезы. И это невыносимо сложно. Но нужно. По ней видно, что она хочет и может вот-вот разрыдаться, но вместо этого красивое женское лицо вдруг искажает истерическая улыбка. Настолько широкая, что уголки губ побаливают.

— Я думала... – ещё одна попытка, а слова снова застревают в горле.

Всё ещё сдерживается. Проглатывает боль. Потому что в эти секунды в голове снова и снова звучит тихий голос умирающего Неона, который шепчет: «ты только обещай, что больше не будешь вот так плакать».

Эти слова плотно смешаны со вкусом крови, которой отдавала его энергия, пожираемая ею. Туна сглатывает слюну и ощущает вновь этот ужасный вкус на языке. А тем временем в голове опять отражаются слова Архонта: "Видел бы тебя Нео...".

И она вдруг смеется. Нервно. Сдавленно истерически. Прикладывает ладонь к груди, будто хочет физически затолкнуть всю ту сочащуюся из неё тьму и боль обратно внутрь. Давит на ребра, пока пальцы не белеют.

А огонь от костра на фоне вдруг... разгорается. Языки пламени бушуют, как если бы они вторили всей этой странной сцене и иррациональным чувствам. В какой-то момент огонь становится столь сильным, что уже не видно неба, травы и прочего. И Туна стоит на фоне одного сплошного пламени. И пусть оно где-то там, за окном, а вид такой, будто демиург и сама скоро сгорит в этом костре.

Она и сгорает.

Просто изнутри.

В костре осуждения, жар которого хотела с кем-то разделить, но... не вышло.

В помещение становится ясно. Её лицо видно ещё лучше. А она всё не плачет. Всё ещё истерически улыбается. И сказать ничего не может.

Тянется вдруг к стакану, что стоит на подоконнике. Пытается сделать глоток, едва проглатывает терпкую дрянь. Но та не приглушает вкус чужой смерти на языке, ведь физически он и не существует вовсе.

Вдруг стакан в руке лопается. На крупные такие осколки, которые врезаются в руку и моментально окрашиваются кровью. И вот тут она выдыхает, сжимает кулак, заставляя стекло вонзиться ещё глубже, и пока отвлекается на физическую боль, наконец, быстро сдавленно, горько говорит:

— Я думала, что ты поймёшь всё это, – обводит взглядом комнату, голос подрагивает. – Поэтому мы здесь. Я... я думала, что могу открыть тебе это всё и показать, какая я на самом деле. Я не знаю, почему сегодня...

Ох, прекрасно знала. Ведь именно её тёмная гнилая сущность убила всех тех последователей, о которых говорил Эдгар. И ей так нужно, чтобы хоть кто-то принял это и сказал, что всё в порядке. Что не такая уж она и ужасная. Что ни в чем невиновата, и никому не должна.

Давится, горько усмехается, продолжает:

— ... я почему-то решила, что ты не осудишь, – говорит тише, чем прошлые слова, а потом вдруг истерически взрывается, широко улыбаясь до оскала: – а ты не нашёл ничего лучше, чем упомянуть о Неоне! Уж поверь, я каждый день думаю о том, что бы он сказал, увидев это.

Вот оно. Вот за это злится. Придумала сама себе иллюзию своего сокровенного признания, а теперь недовольна, ведь всё пошло не по плану.

— А знаешь что? Забудь, – говорит и всё продолжает истерично улыбаться, тяжко дыша и нервозно усмехаясь. – Давай лучше сделаем вид, что этого не было. И я продолжу играть добродушную богиню с легким налетом божественного эгоизма и перед тобой тоже. Одним больше, одним меньше. Какая разница?

Пожимает плечами. Смеется. Тем самым глухим смехом, где один шаг до душащих слез. Взмахивает руками, отчего капли крови летят на стену, но ей словно уже всё равно. Эти царапины настолько ничего не значат в сравнении с той кровоточащей дырой, что разрастается у неё внутри.

И вдруг её взгляд невольно падает на подвешенное крыло. И, кажется, что она успокаивается. Пропадает улыбка и боль безумия из взгляда. Словно в это мгновение Туна понимает, что устроила истерику из-за всего одной неправильно брошенной фразы, которая в её состоянии нервозного осуждения себя стала спусковым крючком перед громким выстрелом.

Богиня... хотя стоп, её в эту секунду богиней-то назвать сложно. Она кажется самой смертной из смертных. Побитой собакой, которую «ударили»-то одной единственной фразой. Ребенком, который почему-то сдерживает слезы. Простой женщиной, которой плохо до истерии.

Туна.

Да, просто Туна.

Она выдыхает. Тяжко так. Давится воздухом. Тупит взгляд в пол, жмурится, встряхивает головой, а затем отворачивается. Беспомощно ёжится, словно холодно. Обнимает себя руками, отчего пачкает кровью рубашку.

На фоне горит пожар, на который она теперь смотрит. Он всё не подходит к дому. И непонятно, существует ли огонь где-то кроме её «души». Быть может, это всего лишь трансляция и иллюзия.

— Уходи, Архонт, – выдавливает из себя, наконец. Почти шепчет. Спокойно, тихо, уставше. Больше не кричит, не смеется. Будто выдохлась.