[Нимерия]

Элерим | Дарси | 4956

Мельпомена | Нимерия

Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Мельпомена]

«Моя дорогая, знаешь ли ты какова на вкус боль?»

Голос у матери — скрип половиц. От него нос морщишь да жаждешь лицо в изгибе локтя скрыть. Как никогда прежде. Потому что в дурмане только скорбное лицо видишь, а на деле сознание играет злую шутку, смешивая отчаянные надежды, скрытые желания и реальность в тошнотворный коктейль, вышедший вместе с омерзительным желудочным соком в том поганом баре. По образу помехи-трещины. Разъедают. Распадаются.

Как мир перед глазами. Никакой чёткости. От боли дышать сложно. Крепкое тело отзывает жжением в рёбрах. По сухим губам кислая слюна. Во рту солоно. Тяжёлый вздох да тяжестью и хрипом. Головы не поднимает, упрямо лёжа на боку. Подозревает, что вздохом выдаёт пробуждение. Но пытается справиться с онемением. Бывает и хуже. Мысли разлетаются снопом искр, царапая нервы и оседая дрожь в связанных руках. Дёрнуть бы посильнее да ни к чему торопить. Спешка приводит лишь к проблемам. Грёбаная жизнь в спешке приводит к охренеть каким проблемам.

«Моя дорогая, знаешь ли ты каково на вкус разочарование?»

Старик Мэл курит отвратительные сигары, оседающие на мундире, стянутом с трупа очередного перешедшего дорогу хуманам искателя справедливости, горькими травами. Воршула проводит серой от грязи перчаткой по плечу, в надежде заглушить вонь хоть грязью. Хуман непроизвольный жест незамеченным не оставляет, предлагает попробовать, стряхивает пепел на только очищенные ботинки. Воршула приподнимает уголки губ и щурится, отказываясь. Старик смеётся, а у Воршулы в позвоночнике стальной стержень. Смотрит сверху вниз и удерживается от желания сжать пальцами виски. Сильнее. До хруста. Старик издевается, не боясь ответа. Потому что ничего кроме небрежного взмаха ладони. Воршула молчит. Стоит прямо. И отводит взгляд в сторону. Во рту — пепел. Горький, как стебель травы, что жевала на просторах родного доминиона, смеясь с людьми, от которых теперь только тошнит.

«Моя дорогая, знаешь ли ты каков на вкус страх?»

Вспышка. Искра. Скрежет. Хруст костей куда привычнее. Сжимает ладонью опалённое плечо. Старик Мэл сидит рядом, сцепив зубы. Худые тёмные пальцы сжимают надорванный рукав. Он давит на рану и сыплет проклятиями. Воршула смотрит непонимающе, ещё не чувствуя боли. Спину обжигает холодом, когда Мэл прижимает к полу. Даже не сопротивляется. Запрокидывает голову, ударяясь затылком. Широко раскрывает глаза да толку. То, что видит, заставляет тяжело сглотнуть. То, о чём так часто говорил отец? То, о чём не желали упоминать братья? То, над чем смеялись хуманы? В нос ударяет запах крови. Ударяет нависшего незнакомца ногой, когда Мэл падает сверху. Плечо онемело. Свободной рукой придерживает хумана, резко садясь и перекатываясь в сторону. С губ срывается хриплый вздох. Происходящее похоже на тренировки, кажущиеся теперь сладким сном, но тело не слушается. Дёргает пальцы. И Воршула всё ещё не понимает, почему пытается спрятаться за потерявшим сознанием Мэлом в руках.

«Моя дорогая, знаешь ли ты вкус... Беспомощности?»

Память — решето. Причины и следствия — грязь на подошве. Воршула знает, что нарвались сами, полезли куда не следует, возгордились десятилетними успехами. Прижимается пылающей щекой к прохладному полу, медленно открывая глаза. Силуэты размытые, едва собирающиеся в цельное цветовое пятно. В ушах звенит. Медленно моргает, стараясь не привлекать внимания. Лишнего внимания. Тяжёлый вздох. У Воршулы ледяные пальцы и жар в груди. Во рту — кислота и соль. И внутри отчаянное желание сбежать. Резкое движение. Кажется, что-то задела ногой. Грохот. Отвратительно. Пыталась сбежать пять лет как, а в итоге сгинет хрен знает где, хрен знает с кем, хрен знает за что.

[Нимерия]

— Хей, Ним. Анвар хотел тебя видеть.

  Она надувает пузырек манговой жвачки, лопает его с глухим щелчком и презрительно фыркает в лицо Тристану. Тристан — эльф-полукровка, два метра смазливой несуразности вперемешку с хромом: у каждого из банды Тигров куча усиливающих техномагических аугментаций, а в кальянах у них дымится новомодная химозная дрянь, от которой даже Людоедку нехило так вставляет.

  — Че ему надо?

  — Он не сказал.

  Хтэния закатывает глаза.

  — Ты б сходила все-таки.

  — Ой, отвали, а?

  После ожесточенных спаррингов и одиночных отработок с боксерской грушей у нее приятно ноют разогретые мышцы, а настроение... слишком хорошее, чтобы портить его кислыми рожами ее сраного босса и его не менее сраного сыночка, хтон бы их обоих побрал.

  — Лучше метнись кабанчиком, водички нам принеси.

  Датчики на шейном импланте Тристана загораются ярче, когда он слишком резко разворачивается — явно психует, но пытается себя сдержать. Людоедка хмыкает, зная, что полуэльф не посмеет дерзить в ответ: во-первых, он уже давно, хоть и безрезультатно, пытается ее добиться, а во-вторых, Нимерия может попросту проломить ему череп.

  — На.

  А шустро он. Ним ухмыляется, выплевывает жвачку в салфетку, берет в руки приятно прохладный стакан и делает жадный глоток. Оранджад чуть горчит на языке, и девушка с нескрываемым удовольствием пользуется возможностью поиздеваться:

  — Плюнул туда?

  Тристан теряется, но по нему видно, что нет — не плевал.

  — Да с чего ты взя...

  — А что, накончал? Пока дрочил на нас у Чеда за барной стойкой. Хотя, если так, то выходит, что ты скорострел и мы не зря тебя отшили.

  — Да пошла ты!

  Он выхватывает у Ним стакан, проливая половину содержимого ей на майку, задерживает взгляд на проступившей под тканью штанге в соске... А потом раздается оглушительный звон стекла.

  — Или ты к тому времени надеялся поставить себе киберчлен, м-м? — поет Людоедка ему вдогонку. — Нас такой херней не удивишь!

  Тристан перешагивает через осколки и громко хлопает дверью.

  Несколько секунд царит напряженная тишина.

  — Довела ты парня, — говорит Ихтара, мускулистая дархатская борцуха, напичканная стероидами. Ей, как и остальным, плохо удается сдержать улыбку — слишком уж весело наблюдать такие сцены почти что каждый день.

  — Даже терпила не вытерпел, — гогочут ее шестерки.

  — Че, думаешь, вернется?

  — А хер его знает.

  Пропитанная содовой майка противно липнет к груди, но Ним почти не зла. Почти.

  — Сученыш, бля. Вернётся — прибьем.
 

 
  В кабинете Анвара стоит густой туман от вейпового пара, оседающего в носу и на языке премерзким, самым блевотным на свете ментолом. Ним ненавидит ментол, просто терпеть его не может: ни в вонючках для автомобиля, ни в леденцах, ни в сигаретах, но эта дрянь превзошла все ментоловое дерьмо, что ей приходилось пробовать ранее. Чтоб он задохнулся, этот мудёнок, — беззвучно рычит Зверь, пиля Анварова ублюдка жёлтыми глазами. Аскер сидит на краю стола, губами осторожно тянет пар из вейпа и выдыхает через нос, потому что челюсть у него сломана.

  — Ты ударила моего сына.

  Анвар зол. Нет, он не рвёт и не мечет, но взгляд у него орлиный, убийственный. Ишь ты, обидели его выблядка, хтон бы его побрал.

  — О да-а.

  — И оскорбила, — продолжает Анвар, изумленно вскидывая бровь.

  — «Аскер-мелкий-хер» — это не оскорбление. Это констатация факта.

  Обладатель микропениса (судя, впрочем, исключительно по поведению, потому что ей нахрен не сдалось лезть ему в штаны) возмущенно глядит на отца, мол, врежь этой наглой суке по самое не балуй, чтобы больше не смела порочить имя твоего наследника. Тигриный босс делает один медленный выдох, отбирает у сына вейп и глубоко затягивается.

  — Не изволишь объясниться?

  — Изволим. Твой пиздюк начал выебываться и чуть не засрал нам всю операцию.

  — Выбирай выражения, когда говоришь о моем сыне.

  — А то что? Выгонишь нас? Кокнешь? Ментуре сдашь? Твои киборги, конечно, мощь, да только железо ломается, а мы — нет. Все твои планы без нас по пизде пойдут. Мы так-то тоже тебя нахуй можем послать, Анвар, забыл? Мы здесь, пока ты нам платишь, и жопу тебе лизать не обязаны. За нами очередь стоит, усёк?

  — М-м. Упиваешься собственной уникальностью? Думаешь, ты незаменима? — Анвар усмехается. — Я найду другого головореза быстрее, чем мои несовершенные киборги разорвут тебя на части.

Ним стучит кулаком по его столу и запрокидывает голову, хохоча в неудержимом порыве.

  — Они? Нас? Да что ты, бля! Слушай, Анвар, мы тебе не пиздючка мелкая, нам твои угрозы до задницы. Гони нашу долю и разойдемся.

  — За что, позволь спросить? — дархат треплет бороду — нервничает, по ходу.

  — За вчерашнее дело.

  — Ты его не закончила. Пока не выбьешь из девки максимум, даже не заикайся о деньгах.

  Вот же срань. Рыкнув, она круто разворачивается на пятках, но Анвар окликает ее напоследок:

  — Я не отпускал тебя, Нимерия. Ты должна извиниться перед моим сыном. Публично.

  — Не должна. Извиняются тогда, когда виноваты, а мы себя виноватыми не считаем. Твой Аскерчик за дело получил. И вообще, вот тебе наш совершенно бесплатный совет...

  — Я не спрашивал твоих советов, шавка.

  — ...Если хочешь в будущем передать банду своему сосунку, объясни ему, что на одних выебонах далеко не уедешь. Сегодня ты авторитет, завтра — опущенный, а силу и опыт не пропьешь. Не спеши его с таким подходом куда-то посылать, иначе ему не только от нас, но и от остальных достанется.
 

 
  Колонки кальянной орут во всю громкость, транслируя попсовую смесь восточной этники и тектоника — редкостная хрень, Ним такое говно не слушает. В уши ныряют крохотные поды, и в мозгу разливается божественная симфония техно-метал-рока. Она пересекает зал, заходит в подсобку и блокирует один из наушников на всякий случай. И не зря. За обшарпанной грязно-черной дверью, ведущей в подвал, раздается грохот и затем — усиленные эхом голоса:
 
  — Опа-на! Тим, она очухалась.

  — М-м, точняк. А Ним где?

  — Да ее там вроде как Анвар распинает. Слушай, мож мы ее это? По-быренькому... Пока Ним нет...

  — Да ты че, бля? Ним нас самих выебет, если прознает...

  — Да насри ты на нее. Она после Анварова пропиздона еще долго сюда не сунется.

  Людоедка со всей силы пинает дверь ногой, и та вылетает, катится по ступенькам винтовой лестницы с оглушительным гулом.

  — Да что ты, сука, говоришь!

  Тим машинально хватается за пистолет. Джо, стягивающий с пленной девки штаны, вздрагивает и пятится назад.

  — Э-э... и тебе привет...

  — Вам пизда, ублюдки.

  Им действительно ничего хорошего не светит, потому что Нимерия просто чертовски зла. Даже не нужно искать повод на них отыграться. Оседлав перила, она скатывается вниз, ласково улыбается, упруго отталкивается от последней ступеньки и прыгает на Джо, валя его на пол. Тормоза не работают. Ним крушит его блок, поддает в челюсть, пропускает хук слева из-за невнимательности, пытаясь уследить за пытающимся смыться Тимом, и в отместку разбивает ему губу и нос, таскает за красный ирокез, бьет затылком об пол.

  — Методы пыток здесь определяем мы, — рычит сквозь зубы, смыкая пальцы на глотке неудавшегося насильника. — А тебе, падла, было велено только стеречь!

  Тим уже у выхода, но хтэния и его ловит, удерживая магией.

  — Мы, кажется, не закончили.

  Не то чтобы Нимерии жалко заложницу — похер ей на эту девку, просто она не может отказать себе в удовольствии кого-то сладко отпинать. Она спускает Тима с лестницы и лупит обитыми металлом носками ботинок до тех пор, пока тот не отключается. С каждым ударом, каждым стоном, каждым криком — легчает. Гнев почти отпускает Людоедку, когда она ставит дверь на место и запирает ее на щеколду.

  — Вот мы с тобой и остались одни, крошка.

  Этнада валяется на полу, связанная, но Ним милосердно сажает ее на старенький, но все еще добротный электрический стул, фиксируя ремнями на плечах и животе. Это не предосторожность, это скорее элемент антуража. И, конечно, как в классических фильмах ужасов, эонка достает набор пыточных инструментов в потертом кожаном чехле — вот только здесь они отнюдь не бутафорские. Людоедке нравится использовать магию и грубую физическую силу, но для самых зрелищных экзекуций просто необходима пила для костей. Ее любимая игрушка. Никто другой не имеет права ее брать.

  — Мальчики тебя немного принарядили. Это лириумный ошейник. Очень красивый и так классно глушит магию! Ты рада? Это подарок! Скажи спасибо. А, у тебя ведь кляп, да?

  Ним катит противно дребезжащую табуретку на колесах, садится напротив, закинув ногу на ногу.

  — Поболтаем с тобой, как подружки, да? Хочешь, мы даже сделаем тебе маникюр? — игриво подмигнув этнаде, Ним щелкает у нее перед носом щипцами для вырывания ногтей. — Не хочешь? М-м, как жаль... Может, все-таки хочешь? Нет? Какая вредная девчонка!

  Плотоядно хихикнув, хтэния откладывает инструмент на столик и вынимает кляп изо рта беловолосой девки.

  — Давай посекретничаем? Ну, между нами девочками. Расскажи нам о своих дружках-пирожках. Все, что знаешь. Только не ври, иначе мы разозлимся и отрежем тебе пару пальчиков... как думаешь, у тебя вкусные пальцы? М-м?

[Мельпомена]

В ушах всё ещё звенит, но поджимает ноги, не разбирая слов. Чувствует скользящие по телу взгляды. Если подойдут ближе, оттолкнётся и с ног точно собьёт. Бывает приходится не только бегать, но и показывать то, почему дель Кратос иногда упоминают как бешеных собак. Воршуле не нравится тон, еще разливающийся по мозгам бессмысленным набором звуков. Но зубы не скалит. Не выдаёт готовности отбиваться. Замирает.

Чтобы отвлечься на шум, грохот, новый тон, куда звонче и оттого незнакомый. С голосом в глотку проникает и запах. Шумно вдыхает ртом, пытаясь сладить с удушающей вереницей ароматов от которых тошнит. Особенно от ментола. Воршула ненавидит непослушное тело, когда дёргают, точно тряпичную куклу. Напряжение не исчезает, но когда не видишь и внятно не слышишь сориентироваться сложно. Не хватает опыта. Печально, но уже нихрена не сделаешь. Тут бы выжить, а о гордости, остатки который, оказывается, где-то ещё остались, можно подумать позже.

Медленно моргает, пытаясь отвлечься от всего мира и сосредоточиться на пёстром пятне перед глазами и голосе. Женщина. Ничего приятного. Небрежное учение Старика Мэла хорошо откладывается в голове: в холоде и без того безжалостного космического простора не так страшен хтон, как женщина, добровольно ступившая на тёмный путь. Не так высокопарно, но Воршула ещё пытается сохранить в памяти годы в отчим доме как можно ярче.

Когда мир обретает сомнительную, но чёткость, Воршула слышит об ошейнике. Чуть ведёт головой в сторону, медленно моргая. И правда хрень какая-то мешается. У хуманов проблема с пленниками всегда решалась просто: прикончить, пока в отрубе. Есть много способов получить информацию, пускай некоторые быстрее и проще, но контрабандисты Мэла не ищут лёгких путей. Последний год укореняет и мысль о том, что многие из членов банды или адреналиновые маньяки, или грёбаные психопаты, которых впору сажать за решётку.

Всех их пора. И дамочку машущую грязной хренью перед лицом тоже. Воршула больше дёргается от нежелания встретиться с инструментом неизвестного происхождения и применения без медика под боком. Сосредотачивает расфокусированный взгляд сначала на бледных пальцах, потом на теле и на красивом лице, искажённом усмешкой.

Воршула уверена: общий язык они точно не найдут. Хотя бы потому, что от мельтешения перед глазами начинает тошнить. Но главная причина — Воршула вряд ли сможет удовлетворить незнакомую дамочку, от которой несёт ментолом и кровью.

- Ч...е...го? - язык распух и не слушается. Во рту сухо. И тяжелые сиплые вдохи улучшению не способствуют. Воршула отказывается от попыток держать глаза открытыми. Почти с облегчением принимает возможность сидеть, а не пытать выблевать желудок напополам с лёгкими. Кости болят и тело больше похоже на открытую гниющую рану, но терпеть можно. - К...он...кре...тнее.

Губы сухие и не поддаются, отчего свистит больше, чем внятнее говорит. Хорошо по голове прилетело. И оглушило. Память всё ещё решето. События нескольких часов (дней, может, недель?) не складываются в цельную картину. Опьянённые успехом на протяжении четырёх или пяти дел, решают сбыть не оригинальную химозную дрянь, о которой Воршула знать ничего не знает, а то, что буквально на коленке делает Колесо, полукровка с раскосыми глазами. Как Старик Мэл даёт добро на подобную хрень, даже наивной до костей Воршуле кажется абсурдной, хороший вопрос. И ответ явно не придётся по вкусу.

Как и воодушевлённый взгляд, бросаемый на пальцы, уже не спрятанные за перчатками.
- Что... т... ы... хочешь? - больно. Точно изнутри скользит острая чешуя, такая же солёная и острая, пронзающая плоть. И язык прикусывает. Бесполезный кусок мяса. - Слож...но... ду...мать...

Хотят наебать Тигров, а Воршула не желает участвовать в дерьме. Старик Мэл хлопает по плечу, усмехаясь и раскуривая старый-добрый табак, от которого морщится, но хотя не испытывает жгучего желания сломать нос. Но Колесо успевает то ли напоить, то ли накурить Светлячка и у того развязывается язык. Его тянет к девчонке одного из Тигров и хвастануть шкурой ещё не убитого хищника. Старик хмурится и кивком головы отправляет Воршулу забрать болтливого дархата от хтонь его знает какого дерьма. Не успевает. И ловит первый же удар в выставленные в блоке руки. Приятно до одури, хоть прямо сейчас на выступившие поверх когти дархата из Тигров прыгай шеей вперёд. Воршула уклоняется, дархат бьёт, а потом валится с ног благодаря Колесу. Или другому такому же отчаянному идиоту.

Сами виноваты.

Воршула пробует снова открыть глаза, уже не испытывая приступа тошноты. Чуть вскидывает голову, насколько позволяет какой-никак крепёж и желает только почесать ноющие рога. Кровь, подступившая к губам смачивает, позволяет немного прийти в себя. Гул в ушах начинает затихать. Тело пытается восстановиться. Медленнее, чем когда-либо, но пытается.

- Знаю, что некоторые дархаты вечно тянут руки к чужим сиськам, - замолкает, сглатывая тяжело и с болезненным стоном. Быть битой охуеть как не круто. - И бесят пиздец.

[Нимерия]

Хорошая девочка. Сговорчивая. Тупит немного после отключки, но это поправимо — даже если она умело делает вид, что, впрочем, почти нереально после всего, что в неё вкололи. Людоедка уже выпустила пар на своих подручных, так что ее это уже даже не бесит. Глупо ожидать, что избитая этнада в лириумном ошейнике так быстро очухается от действия транквилизаторов.

  Нимерию тянет закурить, и она достает из кармана куртки пачку дорогущих вишневых сигарет — спиздила у какого-то мажора на набережной. Клацает зажигалкой, усыпанной стразами. Зажигалка у нее тоже ворованная, с инициалами прежней хозяйки, но Ним насрать. Потому что "М.Т." можно расшифровать и как "мать твою", и как "мазафака трэш", и как "мамка Тигров". По настроению.

  — Начнем с той хрени, которую вы собирались сбыть, — она затягивается, с наслаждением прикрывая глаза, и без зазрения совести выдыхает дым в лицо этнаде. — Основное действующее вещество? Кто ее синтезирует? Где вы ее производите и храните?

  Анвар не выносит даже тени конкуренции, даже намека на нее. Тигры уже давно торгуют лакшем, синтетическим наркотиком, производимым в самых разнообразных формах: жиже для вейпа и кальяна, электронных сигаретах с фруктовыми вкусами, обезболивающих таблетках и ампулах, пищевых добавках. Формула лакша была украдена, и потому Анвар боится, что кто-то может изобрести нечто более совершенное, более мощное. Он не может дать этому случиться, он должен задушить эту заразу на корню.

  — На.

  У Людоедки нет с собой воды, но вот Тим, лежащий без сознания, всегда носит с собой фляжку коньяка с парой капель концентрированного лакша. Лакш хорош тем, что стимулирует мозговые нейроны, при этом успокаивая ощущения тела — вот почему на нем плотно сидят нетраннеры и актеры брейнданса. Ним зарывается пальцами в запутанные светлые волосы, на ходу замечая перламутрово-розовый отлив, запрокидывает голову этнадской девки и прижимает фляжку к ее губам.

  — Пей. Может, мозги на место встанут.

  Одинокая капля льется через край, стекает вниз по изящной шее, катится ниже, и эонка не может отказать себе в удовольствии проследить за ее движением. Залипнуть там, где коньяк оставил крохотное пятно на одежде.

  Некоторые дархатские придурки и впрямь вечно тянут руки к чужим сиськам, но на этот раз Ним понимает Джо и Тима. К таким сиськам грех не потянуться. И к смазливому личику: у Златоручки глаз наметан, она сама не простушка и потому в два счета определяет голубую кровь: хоть буквально, по вязи вен под белой кожей, хоть по точеным чертам, хоть по тени гордости, былой выправки во взгляде. Нельзя быть уверенной на сто процентов, может быть, ей просто кажется, — говорит Зверь. Он не хочет позволить девчонке Кайе увидеть в пленнице отражение себя, размякнуть, расчувствоваться. Сжалиться.

  — Координаты вашей базы. Вспоминай. Ты не выйдешь отсюда, пока не скажешь все, что знаешь.

  Призрак надежды, поданный мимолетно, как бы вскользь — этому Нимерия научилась у Навваду. Он хороший переговорщик, а она... она неплохо ломает челюсти.

  Как тогда Аскеру.




  ...У бармена были волшебные глаза — в жгучей черноте склер плескались разноцветные искры. Не глаза — окна в космос с видом на далекие галактики. Людоедка точно знала, что это не оптика, оптика не может так необыкновенно, маняще, чарующе сверкать. Парень рассказывал ей что-то про свою иномирную расу, про разбросанных по всему Аркхейму сородичей с мерцающей лиловой кожей и причудливыми отростками на голове, похожими на дреды... Ним лакала коктейль (может, инопланетная чувствительность к вкусам помогала ему придумывать такие охрененные сочетания?), зачарованно слушала о других планетарных системах и гадала: размножаются эти чудики так же, как все гуманоиды, или каким-нибудь энергетическим почкованием? Ответ пришел сам собой, вместе с прикосновением к прохладной фиолетовой ладони. Стремительно, по инерции, инстинктивно... Подозрительно громкая ругань на другом конце зала застала хтэнию сидящей на барной стойке и жарко целующейся с Ззартом — кажется, так его звали?

  — Вот ведь срань. Дождись меня, красавчик, иначе я оторву тебе то, что у нас называется пипиндрон.

  Она выхватила бластер, проверила заряд, но пока стрелять не стала — после прерванного поцелуя чесались кулаки начистить кому-нибудь рожу. Спрыгнув со стойки, Ним пробилась через толпу. Веселье на танцполе разом поутихло, сменившись тревожной заинтересованностью.

  Сегодня в баре были немногие из Тигров — только она, Нург, Актай со своей бабой и мелкий пиздюк Аскер, за которым им всем поручили приглядывать.

  Актай упал. Аскер плюнул под ноги тому, кто сбил его с ног.

  — Вам пиздец.

  — Ним, бери их, всех, кого сможешь, — негромко сказал ей подошедший Нург. — Анвар нам за них премию даст.

  Нифига себе.

  Нимерия отпихнула зевак слева и справа от себя и, прорвавшись в образовавшийся круг, врезала узкоглазому хрену. Она не знала, что произошло, но Нург был слишком серьезный, он бы фигни не сказал. Остальные тоже втянулись. Публика отступила назад, призывно улюлюкая, но хтэния успела заметить и испуганные взгляды: быть отпизженным Тиграми — страшная участь.