[Варгрим]

[Варгрим]

Белоснежные панели дока сияли в свете ближайшей звезды, отражая золотистые отблески так, будто вся станция была выточена из драгоценного металла. Этот блеск ослеплял, завораживал, заставлял забывать о том, что за сияющей оболочкой скрывается ржавая сердцевина, десятилетиями пропитанная халтурой и усталостью. Краска легла ровно, безупречно, и со стороны казалось, что док только что сошёл со стапелей, будто он никогда не знал ни износа, ни провалов. Словно чья-то заботливая рука решила скрыть под тонким слоем блеска все трещины, вмятины и дыры прошлого. Варгрим прекрасно помнил, как еще до покупки его настойчиво просили подождать с заключением сделки. Старые владельцы метались, надеясь вытянуть из станции последние капли выгоды или найти дурака, готового заплатить дороже. Он, как истинный дракон, на просьбы лишь лениво усмехнулся — и выдвинул свое условие. Никаких отсрочек без жеста в его пользу. Так и появился этот каприз, покрасить док в бело-золотые цвета. Его цвета.
Для кого-то со стороны это выглядело бессмысленной прихотью инвестора, играющего в роскошь. Для рабочих — очередной знак, что новые хозяева помешаны на показухе. Но для Варгрима это было далеко не пустое украшательство. Белый и золотой были его фирменной меткой, отпечатком руки, знаком, по которому всякий мог безошибочно узнать, чья власть тянется над этим местом. Его корабли, его детали, его продукция — все всегда несло на себе эти оттенки. Золото — как символ силы, богатства и памяти, белый — как щит, скрывающий слабости и создающий иллюзию чистоты. И теперь, когда звездный свет ложился на панели станции, отражаясь тысячью бликов и переливов, Варгрим чувствовал тихое удовлетворение. Он купил эту громаду за сумму, которую многие назвали бы безумием, но для него это была удачная сделка. Космический док, закованный в его цвета, теперь был продолжением его самого. Как огромный маяк в пустоте, он возвещал: Варгрим Голденблад пришёл, и это место отныне принадлежит ему.
На первый взгляд, покупка казалась удачей. Целая станция — со всеми ее доками, ремонтными ангарами и техническими секторами, пусть и изношенными временем, но все еще внушающими уважение своими размерами. Оборудование выглядело старым, кое-где скрипело и барахлило, но сама конструкция была прочной. Для дракона, привыкшего оценивать стоимость в масштабе веков и сокровищниц, такая сделка была выгодной — особенно за ту цену, которую бывшие владельцы сочли «спасением».
Вместе со станцией он получил и остаток персонала — тех, кто не решился бросить насиженное место и рискнул попробовать себя под новым началом. Остальные ушли, не оборачиваясь, и Варгрим их не держал. Рабочие люди слишком часто живут по памяти: к прежним порядкам привыкают так же крепко, как к запаху своего дома. Ломать такие привычки — занятие бесполезное, только силы потратишь. Пусть уходят, если не способны работать иначе. Он понимал это и не испытывал ни раздражения, ни обиды. Слишком давно научился видеть разницу между потерей и расчисткой пространства. Ушедшие сами выбрали для себя дорогу, а оставшиеся уже были те, с кем предстояло строить новое. И все же Варгрим смотрел на них больше как на сырой материал, с которым еще предстоит работать. Станция требовала порядка, и он собирался навести его так же методично, как наводил порядок в собственных сокровищах.
И сегодня, после заключения всех бумаг, он сидел в кабинете станции, иронично обставленном так, будто прежние владельцы, покидая это место, прошлись по нему как мародеры. Все, что имело хоть малейшую ценность, исчезло: книги, личные вещи, мелкие украшения, которые создают ощущение живого присутствия. Остались только голые тяжелые стены, массивная мебель и пара предметов, стоящих явно не к месту. Стол, словно привезенный для демонстрации «состоятельности», и кресло, слишком новое и слишком неуютное. Несколько безвкусных картин на стенах, написанных для того, чтобы прикрыть пустоту. Впрочем, Варгрим не возражал. Его волновали другие проблемы.
На столе лежали документы прошлой организации. Чересчур аккуратные, до абсурда чистые. Глянцевая бумага с едва уловимым запахом свежей типографии, идеально выверенные столбцы цифр, ровные строчки, где не нашлось места ни единой ошибке, ни помарке, ни следу человеческой руки. Все выглядело так, словно фирма до последнего дня процветала, словно ее дела шли блестяще, а продажи и производство — на подъеме. Но именно эта «совершенность» и выдавала ложь. Станции, которые процветают, не выставляют на продажу. Компании, что на подъеме, не избавляются от целых доков. И чем больше он листал эти бумаги, тем явственнее чувствовал фальшь.
Варгрим лениво перевернул страницу, золотые глаза сузились. Он провел ногтем по полю отчета, оставив тонкую царапину на идеально гладкой бумаге, и тихо усмехнулся уголком губ. Чужая ложь всегда слишком заметна для того, кто привык взвешивать золото на когтях. Слишком ровные цифры, слишком глянцевые слова. Это был не отчет — это была красивая сказка, написанная для дураков. И в этой сказке явно чего-то не хватало.
Он откинулся в кресле, растянувшись так, будто все вокруг было создано лишь для его удобства, и крутил в пальцах золотую монету. Металл звякал тихо, лениво, каждый щелчок отзывался короткой вспышкой света под лампой и тут же тек обратно в его ладонь. Золотые волосы свободно струилась по плечам, падали на грудь, ложилась на спинку кресла рекой света. В этом блеске было что-то усыпляюще-томное, но вместе с тем опасное: как в тихом течении, которое внезапно способно сорваться в стремнину. Его густой и вязкий взгляд скользил по страницам неторопливо, почти равнодушно. Но за этой ленивой поверхностью угадывалась скрытая насмешка и уверенность хищника, которому нет нужды торопиться. Легкая тень улыбки тронула губы, и от нее в воздухе будто повеяло холодом.
Станция молчала. Гул реакторов тянулся из глубин корпуса, ровный, казалось бы, успокаивающий. Но для Варгрима этот ритм звучал как фальшивая мелодия, слишком ровная, чтобы быть настоящей. За бело-золотыми панелями он слышал пустоту и хаос с которыми ему придется разбираться.

[Таска]

От чтения газеты столетней давности Таску отвлек настойчивый стук в дверь.

— Эй! Дайте посрать спокойно! — орк восседал на унитазе в не самом просторном бортовом туалете вспомогательного корабля флотилии.

Вот только дело и впрямь срочное, так что пришлось заняться им вместо того, чтобы наслаждаться жизнью. Оказалось, что на корабле аварийная ситуация, хотя, казалось бы, они совсем недавно покинули ремонтные доки. Правда, чужие, а не свои. На ходу застегивая штаны, зеленокожий капитан свернутой газетой разгоняет команду механиков, утверждающих о том, что барахлящий движок не позволит лететь дальше по своим делам, пока поломка не будет устранена.

— Ачовсмысле? А зачем мы швартовались в тот раз? Разве вы не прочистили камеру реактора после утечки? — капитан переводит взгляд на одного из главных механиков.

Гоблин пожимает плечами и отвечает:

— Почистили. А теперь снова надо чистить. Только тот док брал деньги не только за постой и насосы, так еще сказали платить за их команду очистки. Они сказали, что все ок, но теперь камера реактора готовится расплавиться к чертям хтоническим. Поначалу казалось, что все действительно ок. Но работа оказалась очень халтурная, что выяснилось только при сильных рабочих нагрузках.

— Так давайте сбросим реактор за борт! Глядишь, легче станем, гы, — ржет орк, на что гоблин лишь закатывает глаза. — Ладно-ладно, у нас же все равно насосов нет, что ты от меня хочешь? Разворачивайся и на резерве двигайся обратно в тот док. Как его? Дерьгениум?

— Ага, как-то так.

В итоге космическая баржа «Бухая», напоминающая мусоровоз, пыхтя и пукая плазмой, поплелась обратно в ближайший ремонтный док. Вообще, чудо, что корабль хоть на что-то годится, но варбанда и не такие корыта восстанавливала и пускала в оборот. С одной стороны баржа однажды развалится на болты и гайки, это неизбежно. Но с другой стороны Таска не намерен платить за халтуру, так что, если ему что-то не понравится, то оружейная палуба, в отличии от реактора, работает как часы.

— А чо так красиво? — Бладскал глядит с мостика на золотую обшивку. — Когда они перекраситься успели? Можем, захватим док, а золото соскоблим, а?

Впрочем, маловероятно, что это золото.

— А ну открывайте шлюз, а то я прижмусь к вам и взорву свой реактор! Я достаточно отбитый! — почти орет в микрофон бедному диспетчеру, пока на корпусе баржи проявляются голографические символы пиратской флотилии Громо-Ваагха. В космических морях практика поднятия черного флага на мачте не прижилась.

[Варгрим]

Сидящий за пультом диспетчер развалился в кресле так, будто это была его единственная рабочая задача на сегодня. Сигарета медленно тлела в пальцах, и он лениво выпускал клубы дыма, складывая их в кривые колечки, которые расползались под потолком и исчезали в гулкой пустоте дока. Рабочий день тянулся вязко, никакой движухи не ожидалось: вышестоящее начальство сменилось, встречи клиентов по расписанию не значились, а общее распоряжение прямых руководителей звучало почти издевательски — «хочешь, вообще не приходи». И все же он явился хотя бы на всякий случай.
Панель ожила мигающим светом, и диспетчер нехотя потянулся за кнопкой приема. В ухе сразу разорвался чей-то истеричный ор — такой мощный, что старые динамики взвыли и заскрипели, будто вот-вот развалятся на куски. Мужчина скривился, чуть отодвинул наушники, чтобы не потерять слух, и машинально протянул руку к клавише, передающей команду открытия шлюза дальше по цепочке. Встречать гостей было не его заботой, но он уже знал, что персонал, оставшийся после чистки штатов, теперь получит свою порцию хаоса прямо в лицо. Диспетчер медленно поднял взгляд и увидел как на корабле, планирующем швартоваться, появляется флаг пиратской флотилии и вспоминал, что буквально недавно они уже были здесь. Шлюз уже открывался.
— Секторный шлюз 7-12 открыт и ожидает вашего прибытия, — неуверенно произнес мужчина, пытаясь понять планируют ли они захватить док или же просто пришли снова за починкой.
Напряженный и взволнованный он побежал по коридору, ведущему к кабинету нового начальника.
Раздался стук. Диспетчер, пахнущий дешевым табаком, влетел в кабинет почти бегом, слова сбивались, а пальцы нервно теребили край папки. Варгрим не спешил его останавливать, наоборот — с ленивым равнодушием дал ему выплеснуть все в одну кучу, наблюдая, как человеческий паренек запинается о собственный язык. Лишь когда тот умолк на полуслове, Варгрим оторвался от бумаг, щелкнул монетой в пальцах и лениво произнес:
— Так... значит, орет кто-то в эфире, стучится в шлюз и угрожает взорвать полдока? — его золотые глаза прищурились, — И раньше в таких случаях шлюзы держали закрытыми. А ты после смены начальства... решил открыть?
Парень побледнел, уже готовый к выговору, но Варгрим вдруг усмехнулся, низко и почти одобрительно.
— Умница. Пусть и по глупости, но правильно. Что толку делать вид, будто нас нет дома, если гости все равно ломятся в двери?
Он поднялся, движения его были неторопливыми, будто времени впереди — вечность. Но диспетчер, сам того не понимая, почувствовал холодок: в этой ленивости было что-то от хищника, что может сорваться в прыжок в любую секунду. Кабинет находился далеко от шумного сектора. Шаги по пустым коридорам звучали слишком спокойно для того, кто спешит. Но у Варгрима была своя логика: иногда стоит не ускоряться, а появиться так, чтобы тебя не просто заметили, а запомнили. Когда они вышли на край платформы, диспетчер инстинктивно шагнул назад. Варгрим же, чуть склонив голову, почти игриво улыбнулся — и распахнул руки, будто приветствуя весь этот док.
— А, я же забыл всех предупредить, — пробормотал он себе под нос, и, не сказав больше ни слова, шагнул в пустоту.
Крик диспетчера сорвался в пустоту и отразился эхом где-то под сводами дока, пока Варгрим, раскинув руки, падал вниз, окутываясь светом. В воздухе его фигура словно расплывалась, золотое свечение обвило тело, и в этом сиянии кожа треснула мягкими всполохами — под ней проявлялись пластины чешуи, каждая из которых отражала свет, как кованая пластина. Руки разорвались на перепончатые крылья, отбрасывающие отблески на частично покрашенные белоснежные панели станции. С каждым ударом сердца Варгрим становился все массивнее, вытягивался, нарастал, пока человек исчез без остатка, уступив место огромной золотой рептилии, сверкающей так ярко, что на нее невозможно было смотреть прямо. Док словно вздрогнул от первого хлопка его крыльев. Воздух заколебался, вихрем сметая пыль, обрывки бумаги и мусора с платформ. Металл прогудел, словно отвечая, и это низкое гудение разошлось по конструкциям, усиливая каждое движение.
Варгрим, прерывая крики вдалеке сорвался драконьим ревом, протяжным, с вибрацией, что прошлась по пространству. От этого звука дрожали лампы в креплениях, звякали незакрепленные инструменты. Когда рев оборвался, тишина упала мгновенно и так густо, что любое слово могло показаться слишком громким.
Тело рептилии напротив опустилось на платформу почти бесшумно — вопреки размеру и весу, как если бы вся эта туша в десятки тонн была не тяжелее клубка тумана. Золотые глаза лениво скользнули по толпе. Это был взгляд хищника, которому нет нужды торопиться: каждая секунда принадлежала ему, и он мог позволить себе тратить ее так же неторопливо, как крутит монету пальцами.
И тогда, с легкой задержкой, уже человеческий голос прокатился из пасти чудовища — спокойный, чуть растянутый, с усталым оттенком насмешки, будто он говорил о чем-то совершенно обыденном:
— Я новый начальник этого дока. Варгрим Голденблад.
Кто-то из техников выругался шёпотом:
— Ебануться, так наш начальник дракон?
— Он нас не сожрет?.. — донеслось сбоку.
Варгрим усмехнулся, блеснув клыками, и опустил голову ближе к пиратам, чтобы голос зазвучал интимнее, будто доверительная беседа.
— Этот док теперь принадлежит компании «Альберон». Прошлая контора сгнила и развалилась. Но в знак исключения... если у вас есть проблемы — я не против их обсудить.
Золотой взгляд чуть прищурился, а тон стал мягче, становясь более озорным:
— Только не орите в микрофоны. Я вас и так прекрасно слышу.

[Таска]

Удивительно, но им открыли! Кто-то на месте Таски мог даже подумать о том, что это явная ловушка. Но думать — это не про орка, поэтому он накидывает на себя черную кожаную куртку с оторванными рукавами и вышитым белым орочьим черепом на спине. Потом берет в руку, нет, не топор, а ту самую газету со столетними новостями, и на этом готов к подвигам. Если придется кого-то бить по голове, то получить сотрясение мозга газетой будет вдвойне обиднее.

Баржа медленно швартуется внутри дока, где не так много изменений по сравнению с внешним корпусом. Внешне ты золотой, а внутри гнилой. Сам зеленокожий старается скрывать золото под неказистой внешностью, не имея большого интереса понтоваться богатством (которого нет). В доке уже собираются люди, явно взволнованные чем-то. Неужели с таким качеством услуг к ним еще никто не возвращался с претензиями?

— Я пойду один, поговорю с кем-нибудь из их начальства, — орк махнул рукой помощникам на мостике, после чего потопал к выходу, поэтому не видел ничего, что происходило позже.

А именно не видел эффектного приземления золотого дракона и его представления, потому что трясся в громыхающем лифте, ведущим на уровень с герметичным трапом в док.

— Наш капитан уже спускается к вам, — сказал старший пилот на командном мостике, даже не думая о том, чтобы орать в микрофон по примеру Таски.

А сам Бладскал зевает, ожидая открытия больших бронированных дверей между баржей и трапом, после чего широкими шагами направляется в док, где его встречают. Не хлебом и солью, но и не наставленными пушками, это уже лучше половины злачных мест Аркхейма, в которых бывает пиратский барон.

— Ух ты, демиуржья мать, ЗОЛОТОЙ ДРАКОН! — Таска удивленно смотрит на крылатое и зубастое существо, которого не видел с мостика. — Сколько в тебе росту? А каков размах крыльев? Золото чешуи настоящее?

Таска, увидав дракона, похоже, напрочь забыл, зачем спускался. Вместо этого деловито бродит вокруг величественного создания, оставляя комментарии.

— Как мощны твои лапищи! — Таска без какого-либо смущения (и разрешения) щупает переднюю лапу. — Я лоханулся с выбором оружия, ну, ничего, эта газета впитывала пот и пыль на протяжении целого века, даже драконье пламя ее теперь не возьмет!

Возможно, Таска не понял, что это не сторожевой дракон, которого выставили против орка сражаться за честь ремонтного дока и его славно-бессовестных мастеровых.

[Варгрим]

Тяжелые шаги прокатились по трапу, и Варгрим поднял голову, уловив этот низкий гул, будто сама станция отозвалась на приближение. В микрофон чей-то ровный голос сообщил, что "капитан идет вниз", и толпа вокруг дракона заметно напряглась, не отрывая глаз от освещенного проема. Варгрим чуть склонил голову, лениво щуря золотые глаза: он уже понимал, что поспешил со своим эффектным появлением, но не видел в этом какой-то ошибки. Из освещенного трапа, словно из сверкающей пасти, вышел орк. Тяжелая поступь гулко отозвалась в металле настила, будто эта походка несла на себе вес всего грубого мира, из которого рождаются представители этой расы. Вместе с шагом донесся резкий, привычный для его породы запах: смесь железа, густого соленого пота, дороги, труда и грубой силы, которому не нужны были украшения.
Встречный взгляд оказался резким, грубым, но до смешного искренним, и именно эта искренность заставила Варгрима задержать глаза на нем дольше, чем на прочих. Орк замер, уставившись на переливающуюся золотом чешую, и с его пасти сорвался крик подлинного удивления, почти восторга, так что на миг он заглушил все прочие голоса в доке.
Варгрим не узнал в нем ни старых врагов, ни союзников: лицо орка не вызывало никаких воспоминаний, не таило за собой ни долгов, ни незакрытых счетов. Но дракон, проведший часть своей жизни среди орочьего клана, слишком хорошо знал, что за внешней грубостью всегда скрывалось что-то большее, чем простая прямолинейность. И потому именно эта неуклюжая, до смешного простая искренность задела его куда сильнее, чем хищная бравада или пустая угроза: не вызвала раздражения, как могло бы быть, а, напротив, пробудила интерес, редкий и оттого особенно ценный.
Он остался недвижим, позволив орку обойти себя кругом, словно давая тому иллюзию свободы, хотя на самом деле все происходящее оставалось под его молчаливым контролем. В голосе орка, прорезавшем шум дока, слышалось неподдельное восхищение — прямое, простое, можно сказать какое-то детское — сладкое драконьему уху. Грубые пальцы протянулись вперед и коснулись золотой лапы, скользнув по гладкой чешуе, и Варгрим не отдернул лапы, не прервал прикосновения, а позволил этому простому действию жить, оставив чужое восхищение нетронутым.
Такое восхищение оказалось для него слаще всякой выверенной лести и искусной лжи: оно растянулось внутри тихим, тягучим удовлетворением, словно в сокровищницу добавили новый, по-настоящему редкий камень. Но показать это значило бы признать, а признание — роскошь, которую он не собирался дарить. Потому золотые глаза лишь чуть сузились, а улыбка, медленно расползающаяся по морде, с обнаженными клыками больше походила на жест ленивой иронии, чем на знак одобрения. Хвост вильнул с тем же притворным безразличием, хотя вся поза дракона — неторопливая, уверенная, до странного спокойная — выдавала удовольствие, которое он пытался замаскировать.
— Ну что ж, приятно наконец услышать комплимент, который не прячут за бумажками и печатями, — саркастически протянул он, прищурив глаза.
Золотая лапа вспыхнула в движении: когти блеснули, и между ними появилась монета. Одним плавным жестом Варгрим положил ее прямо на раскрытую ладонь орка, ту самую, что только что тянулась к чешуе.
— Плата за приятные слова, — лениво пояснил он, и хвост снова качнулся в довольстве.
Он выпрямился, расправив крылья так, что свет пошел рябью по белым панелям дока. Голос его прозвучал спокойно и тяжело, с прищуром, как будто он взвешивал каждое слово на вес золота:
— Я — Варгрим Голденблад. Новый начальник космического дока «Аргениум» — ему пришлось повторить свои же слова, но он не разражался, голос звучал спокойно, чуть растянуто, но в этой ленивой тяжести чувствовался вес власти, — Прошлой конторы больше нет.
Он щурился, словно взвешивая каждое слово с некой забавой и интересом рассматривая стоящего перед собой орка.