[Нимрах]

Планета / город / дата: Исследовательский центр Дискордиума, 5029 год

Участники эпизода: Нимрах Кьелль

Эпизод является игрой в настоящем и закрыт для вступления любых других персонажей.
Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту наблюдать за тем, как эон решает эту проблему вместо меня.

[Нимрах]

Давай же. Давай.

Восстанавливаем цепочку событий. По кускам.

> Повторное подключение. Ошибка.

> Повторное подключение.

Харот. Жарко. Жарко настолько, что горячий пот ползёт по лбу к переносице, лижет виски, стекает по загривку под ворот покровного костюма. Мерцает. Мембрана повреждена. Или это не пот? Это не пот. Это кровь. Ему пробили башку? Не похоже. Где-то пульсирует, печёт, совсем рядом с ухом. Шея? Шея. Неубиваемая прыгучая сука, пятая по счёту, прокусила ему шею, вот кровь и хлещет. Волосы слиплись в уродливые бурые пакли. Повреждение глубокое, плечо не слушается, рука отказывается функционировать как следует. Сломаны ключица и верхние рёбра. Даже меч — истинное оружие, буквально продолжение его самого — кажется страшно тяжёлым. Раз в десять тяжелее обычного.

Вот оно.

Вот почему он промазывает. Теплящийся в ладони заряд из последних сил набирает мощь, алая сфера, треща электрическими всполохами, растёт в диаметре, отрывается от руки, но пролетает мимо хтоньей пасти, лопаясь бессмысленным хлопком в раскалённом воздухе. Землю сотрясает грохот, вот только бронированная зверюга срать на это хотела. Ещё один прыжок, выпад, уклонение от жалкой попытки атаковать. От попытки защититься, пока не истёк кровью с концами, если точнее. Острые клыки впиваются в руку, рвут, раздирают на куски. Нимрах стискивает челюсти. Во рту — каша. Слюна, пыль с песком, знакомый железистый привкус.

> Повторное подключение. Ошибка.

> Ошибка.

***

Так чувствует себя утопающий.

Арданатей вскидывается с хрипящим кашлем, инстинктивно тараня ногтями глотку — пытается выцарапать то, чего в той нет и быть не может, давится, куда-то отчаянно рвётся, но только цепляется пальцами за ровные края пластырей, за тонкие провода и прозрачные трубки с мутным содержимым. Замирает, с жадностью потянув носом воздух: прохлада, абсолютная стерильность. И что-то горькое, пряное. Может быть, благовоние.

Агония отпускает не сразу. Он дышит, уронив забинтованную хлеще мумии тушу на простынь. Не двигается, только смотрит в стеклянный потолок. Голограммы отражаются в том, пускают по гладкому своду волны голубых бликов, над прозрачной крышей — сумерки, хищные лапы деревьев и мшистые заросли. Нимрах морщится, пытаясь пошевелить рукой. Шевеление с горем пополам, но удаётся. Значит, ранили в правую, хреново. Помнит. А потом? Потеря сигнала и связи с реальностью, белый шум. Мозг отчаянно пытается откопать в собственных недрах недостающие пазлы, только всё бестолку — чёрный ящик не поддаётся взлому. Зубы, зубы, зубы. Он отключился? Стало быть, кто-то из отряда успешно отразил атаку, а его оттащил в безопасную зону и телепортировал. У кого хватило сил? Он хочет добавить: «...и наглости», но осекается, когда новая вспышка боли простреливает плечо. Знает ли демиург? И если знает, будет ли бранить за самонадеянный прыжок в мясорубку, так и не дождавшись подкрепления?

Датчики пищат, действуют на нервы. Нимрах с глухим рычанием приподнимается, усаживается в койке и наконец-то озирается по сторонам. Голова кружится, волосы свисают на лицо полосатой ширмой, взгляд фокусируется не сразу, но даже так хватает мгновения, чтобы безошибочно определить своё местоположение: он в штабе, на Дискордии. В лазарете. У Кьелля. Что, в общем-то, в данной ситуации даже страшнее гнева владыки, учитывая то, как он, Нимрах, облажался.

Когда по комнате проносится тихое эхо чужих шагов, арданатей непроизвольно напрягается.

— Без рукоприкладства, — откашлявшись, пытается пошутить он. Собственный голос кажется удивительно чужеродным и звучит совсем неважно.

[Кьелль]

Раздёрганный последними сутками Кьелль не сразу понимает, реальным ли был звук или прорвался из спутанного сна, заставляя поверить в желаемое. Но подъехавший робот-ассистент, оставленный за главного, хлопает его по колену одной из своих четырёх рук и как будто выражает нетерпение всем собой, даром что никаких дисплеев для отображения эмоций нет, а до слуха доносится уже рычание в качестве дополнительного подтверждения. Значит, он снова в реальности, и в реальность вернулся Нимрах. С того бы сталось подняться и выдвинуться — может стоило хоть раз воспользоваться имеющимися фиксирующими ремнями — то ли на поиски, то ли на побег, так что приходится поторопиться, наскоро протирая глаза кулаками.

Даже не пытаясь отреагировать, Кьелль подходит к планшету, первым делом поднимая верхнюю часть кровати, потому что сидеть без поддержки пока не стоило, даже если и получалось, и только потом утыкается в цифры показателей. Жив, в сознании, говорит, пусть и сомнительные шутки — хорошие признаки, но цифры были надёжнее. В общем-то, и они выглядят удовлетворительно, и, скорректировав интенсивность подачи в паре капельниц, Кьелль наконец уделяет внимание Нимраху.

Визуальный осмотр начинается прямо здесь, на расстоянии, но не заметив в положении лишней неестественности или подозрительного напряжения, он подходит ближе, склоняясь, чтобы лица были на одном уровне. Аккуратно отводит от лица Нимраха волосы, убирая за уши, встречаясь взглядом на пару мгновений, прежде чем растянуть веки пальцами, бесцеремонно направляя в глаз зацепленный со стола фонарик, повторяет то же с другим глазом. Уводит волосы ещё дальше назад, чтобы безошибочно найти место укуса, оглаживает затянувшиеся ранки и кожу вокруг пальцами, проверяет отсутствие неестественных изменений в плотности, пытается прощупать подозрительные образования, заставляет повернуть голову, осматривая под безжалостным холодным светом. Как будто не сам брал на анализы и кровь, и частички повреждённой кожи, и чудом оставшуюся в ранах слюну, и не сидел, пытаясь одновременно найти какие-то неизвестные ещё яды или вызвать реакцию.

Хотя показатели балансируют на грани удовлетворительных, с извлечением переломанного импланта лучше не тянуть, пока процесс заживления не довёл врастание импланта в плоть до критичного. Кьелль ещё вчера успел увидеть, в насколько плачевном виде находится его творение, но состояние Нимраха не оставляло и шанса на трату времени хоть куда-то, кроме него, пришлось ограничиться только изолированием особенно проблемных сломов.

— Мне нужны остроконечный и полостной скальпели, расширитель, пинцет, антисептик, перчатки, пара жгутов, тампоны с кровоостанавливающей пропиткой, зажимов побольше, потом ещё всё для зашивания, — зачем-то дождавшись отъезда андроида за всем перечисленным, Кьелль переносит стул ближе к кровати, садится было, но тут же поднимается опять, чтобы принести Нимраху воду. — Ну. Рассказывай. Почему меня срывают и в качестве причины предъявляют растерзанного тебя без сознания?

То что растерзанного настолько, что не будь они в напичканном от и до всевозможной вспомогательной техникой и препаратами лазарете, Кьелль бы просто не справился только на магии, оставляет при себе. Справился ведь, и даже, судя по всему, неплохо справился, раз подопечный уже в сознании. И заляпанные кровью полы уже отмыты, и утомительные в своей сбивчивости рассказы тех, кому повезло вернуться в собственном сознании, выслушаны, и можно больше не следить тревожно за экранами, как будто ничего критичного не происходило.

— И от твоего ответа зависит, насколько больно тебе будет при извлечении импланта. Но больно будет точно.

[Нимрах]

Холодный искусственный свет, шершавая простынь. Жажда.

Лицо Кьелля как всегда очень близко. Нимрах глядит в упор, не отводя пристального взора — рассматривает почти бестактно, фиксирует каждую деталь, терпеливо снося чужие манипуляции. Холодные пальцы в тонких медицинских перчатках скользят по коже, цепляют ощетинившийся за время отключки подбородок, вертят гудящей башкой то вправо, то влево — готовятся к плановому апгрейду очередного андроида, не иначе. И есть во всём этом что-то глубоко интимное — не столько сами прикосновения, сколько безраздельная, почти пугающая власть над его телом в этот момент.

— Полегче.

Издалека может казаться, что Кьелль не слишком силён, но Нимрах точно знает, что это не так: хватка крепкая, уверенная. Каждое движение — механически точное, будто решающий взмах скальпелем в миллиметрах от жизненно важной артерии. Нет смысла сопротивляться и бунтовать. От осмотра не отвертеться, лечения не избежать, хотя он, Нимрах, уже сейчас отодрал бы все эти бесконечные датчики, вытащил катетеры, выклянчил слоновью дозу синтетического обезболивающего и потащился бы зализывать рваные раны в штаб. В конце концов, он не тщедушный хуман, а космический, пусть и в прошлом, ящер. Квазар. Любой истинный аркхеймец, рождённый в пределах планетарной системы, позавидует неисчерпаемым возможностям его тела. Скорости регенерации — в первую очередь. Всё само заживёт, как уже заживало десятки десятков раз. Если бы только не эта штуковина под кожей...

Размышления прерывает взрезавшее места укуса жжение.

— Эй, я же сказал. Полегче, — огрызается Нимрах и инстинктивно морщится. Больше, конечно, просит, чем приказывает, под конец смягчая рычание, но звучит всё равно недовольно и глядит исподлобья покалеченной псиной, — Долго планируешь со мной возиться? Вытаскивай своё гениальное изобретение — и дело с концом.

Ответа ожидаемо не следует. Лазарет — не его территория, здесь из эмиссара с сотней солдат в подчинении он превращается в штатного пациента без права голоса. В подопытную мышь, в персональный исследовательский проект. Его мнение, сколь бы ценным оно ни было, не учитывается по умолчанию — воистину удивительное постоянство их встреч.

Глаза Кьелля, сосредоточенные и непроницаемые, гипнотизируют. Он смотрит так, будто видит изувеченного арданатея насквозь, но проявляет интерес лишь к импланту. К тому, что от того осталось после встречи с двойным рядом острых зубов. Осколки, фрагменты, изорванное розовое мясо, сетки тонких сосудов и магистрали вен. Нимрах не отслеживает, только чувствует. Кьелль нежен, но равнодушен, и именно это, как ни странно, обжигает сильнее всего. Этот холодный профессионализм и тотальное отсутствие какой-либо эмоциональной вовлечённости вызывают странное, иррациональное напряжение. Он, Нимрах, как поломанный тумблер: между послушным подчинением и хреново скрываемым желанием перевернуть металлический стол с инструментами — неосторожный щелчок хлипкого рычага.

Такая красота, такая лёгкость. Такое абсолютное безразличие. Это почти оскорбительно.

— Почему меня срывают и в качестве причины предъявляют растерзанного тебя без сознания?

— Потому что даже профессионалы иногда ошибаются, — стакан вовремя оказывается в руке, вода топит язык, освежает глотку. Гасит злость. Нимрах снова кашляет, кулаком мажа по перепачканным в запёкшейся крови губам, — Потому что я отвечал головой за своих людей. Потому что не было другого выбора, — он ненадолго замолкает, глазами встречаясь с чужими, — Погибшие. Сколько их?

Знает, что много. Если уж его так потрепало, то как сильно досталось остальным? Живы ли они — эти остальные? Что осталось от группы из пятнадцати желторотых новобранцев?

Он заочно винит себя, пусть и знает прекрасно, что к прорыву такого масштаба в полевых условиях подготовиться было практически невозможно. Группа зачистки успешно залатала червоточину в Ледяной пустыне. Все, даже штаб, согласились, что этого достаточно. Трое суток лагерь жил в привычной рутине, восстанавливая развороченный плацдарм. Ни малейшего намёка на повторный прорыв. Никто не ждал беды. Нет, не так: никто и помыслить не мог, что ситуация повторится в той же самой точке буквально через несколько дней, когда добрую половину отряда уже отправят обратно на Дискордию. Нимрах осекается. Жалкое оправдание, не умаляющее сожаления. Упустил ли он знаки, предпосылки надвигающегося бедствия, которые, быть может, ускользнули от всеобщего внимания, но не должны были ускользнуть от него?

Боль, гарантируемая Кьеллем, кажется справедливым наказанием. Неотвратимым, но недостаточно мучительным. Слишком мягким.

— Режь. Я потерплю.

Словно и не шипел несколько мгновений назад на недостаточно аккуратное касание.