[Лира]

Лирея, 5027

Лира, Алисия

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

[/align]

[Лира]

♪

 

Огромный зал. Лира ступает в свет жёлтых огней со звоном белоснежного каблучка. Сама вся белая, светлая, улыбается другим неловко, ведь все знают, что внутри неё большая, огромная драма. Но это не страшно – искривлённое разбитым зеркалом лицо вовсе не криво, а те, кому отвратительно, сюда не приходят, с ней не говорят, только стоят в углу и осуждают, бормочут, всё о своём. Не страшно. Пока другие улыбаются, встречают её с протянутыми руками, пока согласны взять её тоненькую ладонь в свои, пока... Пока всё в порядке, Лира готова продолжать.

  Звучит музыка. Все движутся в сладком танце, вальсе, лица и одежды чужие сменяются размытой пёстростью. Она в паре с кем-то ярким, тёплым, заботливым. Смотрит и не видит лица, но сжимает руку в ответ почти что с отчаянной нежностью – как мало, как мало она может выразить! Сердце стучит трепетом, благодарностью, нежностью, любовью и почтением. Уважением, признанием, всем, что может светлого она ощутить к нему. Упасть бы в ноги и обнять их – едва ли выразит все свои чувства! И потому кружится, кружится в вальсе, тонет в эмоциях, плачет светом, счастьем. Знает – все рядом, все хорошо...

— Всё в порядке? — тревога тихая, вопрос пугливый.
— Всё в порядке, — спокойно шепчет, улыбается взором больших глаз.

И дальше, дальше в танец, где, стоит только в движении особом отдалиться, удерживая партнёра лишь кончиками пальцев, как меняется свет. Музыка гибнет. И следом в глазах осуждение, презрение строгое. Слова жестокие, правильные, ложатся пощёчиной, ножом на крылья.
Их нет, больше нет белоснежных!

"И самоотверженно билась за всех
А, против ее все пешки сыграли"

     Они все, родные, улыбчивые, теперь осуждают. И стоят толпою над нею маленькой, ничтожной, снежной, смотрят скупо, с презрением глухим. И говорят, говорят о том, что нужно делать, что не важна вовсе, что не было смысла в этом балу, что пришли лишь из желания поглумиться, и все прошлые разы, горячие слова и встречи тёплые – шутка, долгая затянувшаяся шутка.

  — Хватит, прошу, помогите! — кричит, вскакивая с постели. Снова. Снова всё тот же сон, все то же страдание, мучение. Сходит на рыдания, плачет громко, протяжно. Все лицо краснеет, горит огнём, с глаз тёмные горючие слезы отчаяния и изничтожающей боли, несправедливости. Руки вцепляются в лицо, сжимают кожу пальцы, ногти ведут резко вниз. Больно. Да. Так легче. Нужно сдавить сильнее. Ещё немного.  Да. Лучше...

  Всхлипы постепенно затихают. Лира шмыгает носом. Дрожит мелко. Взгляд серых глаз блуждает по просторам комнаты. В углу на стойке прилажен черный меч. Девушка бросается к нему. Руки цепляются в лезвие с силой, дискомфорт кажется новым освобождением, поводом погрузиться в отчаяние сильнее. Вот бы взять и пронзить себя мечом прямо в грудную клетку, туда, где сердце. Чтобы чёрное острие вошло медленно, уперлась в кость, соскользнуло в сторону. Вошло в мясо и после в тот самый орган. Да.

Когда сердце остановится? Сколько должно пройти мгновений? Одно? Два?

  Лира медленно берет меч в руки плотнее и действительно направляет лезвие в грудь. Закрывает глаза. Тяжёлый выдох.

"Это такая Игра!
С клетки на клетку в отчаянном прыжке!
Это такая Игра!
Кем-то сегодня пожертвуют на доске"

  — Так больно, что не можешь даже справиться с эмоциями? — меч рассыпается в руках, облачаясь рядом черноволосую девушку с алыми глазами в темно-алых одеяниях. Она склоняется над Лирой, палец приподнимает тонкий подбородочек. Красные глаза видят заплаканную серость и тьму в слезах. — Забавный образ. Вся такая белая, невинная, дитё, не иначе, а слезы похоже на бездну зла и отчаяния — хмыкает, проводит подушечкой пальца по щеке, слизывает языком каплю. — Словно пыль далёких планет, — усмехается мягко, пока руки тянутся прижать заплаканное и напуганное существо к себе.

  — Умереть ты всегда успеешь. Но пока что я здесь для тебя, — гладит по белоснежным волосам, вдыхает запах Лиры. Трётся носом о лоб и отстраняется, предлагая сесть на кровать. — Итакс. Когда все пошло не так? — вопрос, требующий отправной точки, истока. Алисия задумчиво смотрит на беловолосую, про себя вздыхая, что та настолько сильно дрожит и до сих пор всхлипывает, что хочется ...

...не то ударить сильнее и избить до полусмерти так, чтобы вместе со слезами Лира испустила дух и перестала мучиться и мучить собою всех вокруг
...не то прижать к себе и утешить, сказать, что никто больше не тронет, что обязательно защитит.

  — ...когда я родилась? — усмехается невесело белая душа. Видно, что старается держаться. Сидит потерянно, ссутулившись, холодная. Укрыть бы одеялом! Принести чая. Поправить прядь волос. Расчесать спутанность. Позаботиться о ней. Так, как не умеет Лира заботиться сама о себе, так, как стоит ей однажды научиться, чтобы чувствовать себя лучше.
  — А если охватить время сейчас? — уточнение важное. Алисия клонит голову вбок, разглядывает страдание на фарфоровом теле.
  — Меня бросили. Снова. Отвергли, — в голосе надломленном звенит такая боль, словно у края бездны опала в предсмертной судороге; в живот воткнута последняя стрела, что вот-вот заставит органы замереть. Лира снова всхлипывает. Поток слез обнажает боль. Как же сложно говорить! Как невыносимо произносить!
  — И что ты чувствуешь? Скажи мне, — требование сухое.
  — Боль. Обиду. Непонимание. Ведь я так старалась. Так старалась стать лучше! Угодить! Делать все... Но... Но тщетно... — когтями вцепляется в себя, всматривается печально в силуэт Алисии.
  — Каждый выбирает себе близкого по духу и, как бы ты ни старалась, порой в чужие вкусы и предпочтения никак не попасть, — пожимает плечами, поправляет волосы, обнажает простую истину.
  — Я понимаю! Но если говорят сначала, что все в порядке, я верю, а потом оказывается, что нет, что терпели, — с глаз ручьём тьма, всхлипы заглушают слова, рыдания сходят на вой, — ... это так ужасно. Так не должно было быть... Нет... — сжимается в потерянный белоснежный комочек.
  — И что же ты ощутила тогда?
  — Я не поверила. Мне показалось, что так не может быть...

"Это не наша игра
С клетки на клетку в отчаянном прыжке
Это не наша игра
Кем-то сегодня пожертвуют на доске"

  — Хорошо. Расскажи мне, как должно было бы быть, чтобы все было в порядке в твоих глазах? — вопрос задумчив, взгляд в потолок словно ищет ответы, на деле же в голове мозговой штурм.
  — Я бы хотела дружить, любить, общаться вместе и навсегда со всеми, кто мне был близок... — шепчет, содрогаясь, делится фантазией робкой, неуверенной. Словно в сад хрупкий распахивает ворота, едва готовая впустить. Но делает то, боясь, что, закрывшись, позволит сорнякам прорасти все глубже и глубже. Но пусть так, пусть оно даже если все на благо ложится, то все равно каждое слово будто ножом по горлу, раной глубокой от подбородка до низа живота и глубже, глубже....
  — Как ты думаешь, почему так не происходит? — вопрос требует думать, Алисия знает, что подруга точно сможет сформулировать ответ. Лира не глупая, пусть во многих аспектах пышет наивностью и глубоким непониманием мира. Бледные пальцы с силой вцепляются в коленки, взгляд заплаканный, тяжёлый, всматривается в карие глаза.
  — Потому что люди непостоянны?.. — неуверенно звучит, сминает край ночнушки, кусает губы.
  — Укуси сильнее, — требование жёсткое.
  — Что?
  — Ты кусаешь себя. Укуси ещё раз и сильнее. И скажи, что ты чувствуешь в этом моменте.
  — М... Хорошо, — мяучит грустно, вздыхает, намеренно впивается зубами сильнее в плоть, вызывает резь, мучительную боль.
  — Что ты чувствуешь?
  — Мне больно... И вместе с тем легче. Боль позволяет переключить с ментальной на физическую. Физическую пережить легче.... Так как неважно, что болит в теле, потому что я привыкла, что что-то вечно болит. Оно заживёт... Всегда заживает...

  — Я... Сочувствую тебе, — улыбается мягкостью. — Знаешь, очень грустно знать, что тело вынуждено страдать из-за ментальных переживаний. Но я уверена, что это решаемо. Можно исправить.  Давай посмотрим, что у тебя с людьми.  Ты говорила, что люди непостоянны. И это правда. Люди не константа, не роботы. Они не могут зафиксироваться в одном состоянии и быть всегда такими, какими пришли к тебе. Они не могут не развиваться и не познавать мир, не меняться. И ты тоже меняешься. Сколько всего изменилось в тебе за год? Как думаешь, люди, принявшие тебя в свою жизнь строго со всеми твоими чертами год назад, могут ли принять тебя сейчас такую? Они принимают тебя, потому что любят, но есть некие границы, моменты, пройдя через которые в вашем развитии вы можете просто стать неинтересны друг другу или кто-то из вас односторонне потеряет интерес. И это... Нормально. Так, например, ты сама отпускала из своей жизни людей, с кем развитие было слишком медленным. И это естественно. И также нормально то, милая, что никто не идеален, и что, если даже кто-то совершенно искренне и честно говорит тебе, что любит тебя, что все в порядке и что все, родная, точно-точно в порядке, это не значит, что завтра это не переменится. Но в этом нет ничего страшного. Есть люди, которые могут быть искренне по-своему рядом, есть люди, которые в отдалении, но всегда придут на помощь. Все разные.

Но что важно: тебе не обязательно опираться на других людей, чтобы чувствовать себя нужной и любимой.

Даже получив признание одного человека, ты не можешь знать, не умрёт ли он завтра в один миг, лишив тебя поддержки. И как тогда ты будешь? Стоять с ножом у горла и молиться, лишь бы хватило сил остановить свою жизнь? Но послушай, милая, куда безопаснее и спокойнее искать поддержку внутри себя[/b], — палец медленно касается груди Лиры и ведёт выше, к подбородку.
  — Но я не знаю, не понимаю, как себя поддержать, я ведь никчёмная, неправильная, чужая... Я не знаю, как со мной общаются люди... — скулит жалобно, утирает тёмные слёзы.

"Но ты не предашь, и я не предам"

  — Посмотрим...  Низкая самооценка, коть, лечится работой над собою. Очень важно отслеживать негативные мысли. Обращать внимание на то, как ты о себе думаешь и как относишься к себе. Тебя ничто не может расстроить кроме твоих собственных мыслей. Каждое событие прежде воспринимается тобою и поддаётся анализу, только ты решаешь, как ты будешь о чём-то думать. Так, например, подвергаясь критики, ты можешь думать, что

— они правы. Раскрыли меня. Я действительно больная. Я никчёмная. Я не умею общаться с людьми. Лучше мне не приходить сюда. Лучше прятаться от людей, чтобы никто не узнал, какая я.
— о, я могу кому-то не нравиться. Это естественное явление, ибо всем не угодить. Я устраиваю себя в этой области, но я могу уточнить то, что что именно человеку не нравится, если мне это интересно. Никто не идеален, и недостатки должны быть тоже.

— И ты милая, в порядке уже сейчас. Да, конечно, есть то, что тебе не нравится и то, что ты бы хотела изменить железно и точно, но послушай...

Ты имеешь право быть. Имеешь право чувствовать. Ошибаться. И переживать.

[/b]

[Алисия]

— Скажи мне, как избавиться от зависимости, что терзает душу? Как избавиться от слабости и неизменности разговора в пустые стены? — Лира кусает пальцы, сжимает белоснежной эмалью зубов до потрясающей боли и скуления после. Карий взор смотрит с мягкостью и самодовольством. Алисия приподнимается на локтях, гладит по белоснежным волосам, вздыхает, обдумывая новую загадку.

  — А что ты ищешь в людях? Чего в тебе нет того самого особого, что ты так отчаянно стремишься отыскать в других? — голос задумчив, тих, вкрадчив, ласкает уши. Пальцы медленно тянут за волосы, натягивают до тех пор, пока Лира не зашипит, пока не дёрнется и не протянет ручки освободиться от плена. Но Алисия прижимает белую голову к постели, утыкает лицо в мягкость покрывала. Лира затихает, не сопротивляясь, только тяжело дышит тугим воздухом. Наконец её отпускают. Артефакт довольно хмыкает. Испуганная девушка потерянно жмётся к груди той, кто ещё секундой назад лишала дыхания. Обнимает. И получает объятия в ответ. Страшно. Она так испугалась...!

  — Я хочу быть услышанной. Понятой. Я хочу, чтобы к моим чувствам и проблемам отнеслись так, чтобы они были важны... Я хочу увидеть, понять, наверное, быть может, ту самую важность. Я не чувствую её  в себе, не нахожу... Но когда кто-то замечает меня... Когда кто-то слышит меня... То мне легче думать, что я действительно имею право быть, — скулит в шею, покусывает тревожно, морщит бровки, ощущая, что и сама сейчас находит ответ в мыслях.

  — Ты ищешь собственную ценность, ценность своих чувств и историй в отражениях других. Ты нуждаешься в этом, потому что сама себе не можешь дать этого, — подытоживает Алисия, нахмурившись. — Возможно, ты могла бы зайти с той самой стороны, что ты, милая, действительно важна. И твои чувства, какими бы они ни были, живые, мёртвые, громкие и тихие, важны. Тебе не нужно чужое подтверждение ужасности ситуации, чтобы плакать. Тебе не нужно понимание, внимание, ведь это внимание ты можешь дать себе сама, — палец назидательно касается кончика носа Лиры. — Ты можешь бесконечно искать, цепляться за людей, которые тебя слышат, а потом тосковать, что тебе страшно потерять их, но, возможно, начав с себя, у тебя не будет той самой горячей трепетной необходимости что-то «брать» у людей, искать помощи и поддержки там, где ты ломаешься на осколки. Ведь посмотри, Лира, ты очень сильная. У тебя происходят действительно ужасные по твоим меркам вещи, и ты каждый раз выбираешься из них вцепляясь зубами в помощь. Книги, видео, общение, советы... Где-то ты сдаёшься, конечно, этого не отнять. Где-то ты, напротив, движешься с сокрушительной скоростью – ну кто бы ещё стал так запросто устраивать мозговой штурм и извиняться тут же, когда слышишь замечание к себе вполне честное и справедливое? Ты не супер-герой, ты не можешь справиться со всем, ты не можешь всегда получать желаемого, но ты можешь просто стараться быть для самой себя. Слушать себя. Ценить. И если что-то происходит в твоей жизни, то это всё равно важно. Даже если это рвёт сердце! Даже если некому рассказать и даже если хочется кричать, — целует в макушку, гладит по плечам, подминает под себя, дарит новые поцелуи пока не слышит сдавленный смешок. Лира тихо улыбается и отводит взгляд. Алисия валится рядом, кружит магией тёмное облако.

  — Но ведь люди – социальные существа. Я рехнусь, если так всё и продолжится. У меня... Проблема, что... — садится на постели, обводит взором комнату. — Я не умею не привязываться. Это как наркотик. Если меня слушают, то я хочу приходить снова и снова и быть услышанной. Мне сложно делиться, потому что я знаю, что затем я попросту буду нуждаться в том, чтобы сливать все эти эмоции и чувства на человека. Это как бездонная плотина, в которой делается брешь с каждым рассказом. Стоит ли говорить, что я чувствую себя несчастной, когда эти люди больше не хотят меня слышать? — голос сходит на дрожь, с глаз текут слёзы. Кулачки торопливо трут глаза, Лира всхлипывает снова и снова. — Я просто хочу быть принятой. Услышанной. Хочу хоть какую-то константу, которая бы дарила мне облегчение.

  — Мы уже пришли к выводу, что люди непостоянны, — напоминание режет разум.

  — Тогда мне нужно просто научиться быть самодостаточной? — котёнком жалобным заглядывает в глаза. — Но я не могу снова и снова справляться.

  — Это правда. Но ты ведь хочешь не страдать? А сейчас ты именно это и делаешь. Поэтому научись справляться самостоятельно со своими эмоциями, чувствами, с тем, что у тебя происходит. Попробуй в момент, когда кто-то спрашивает, не надеяться, что тебя услышат, что тебе помогут. Не привязывайся. Решай свои проблемы самостоятельно. И смотри, что ты хочешь и можешь дать другим. Пока ты будешь, — берёт за руку и выгибает кисть в обратную сторону до визга боли Лиры, — нуждаться в общении, в тепле, в заботе и понимании, ты бесконечно будешь страдать. Но как только ты дашь себе это сама, — кость хрустит, сухожилие натягивается, рвётся под крик белоснежной. Ладонь повисает на предплечье, изогнутая, изуродованная. Эон в ужасе смотрит на сотворённое артефактом, заливается слезами. Удерживает другой рукой, плачет. Торопливо использует целительскую магию до тех пор, пока сухожилия, плоть не восстанавливается, пока ладонь не встаёт на правильное место, а к пальцам не приходит чувствительность.

  — Тогда ты сможешь ни от кого не зависеть. И не скулить вот так жалобно и отвратительно о своей боли, — строго чеканит Алисия, обводя взором восстановленную конечность. На пробу сжимает в пальцах, но, не получив писка боли в ответ, удовлетворённо вздыхает. — Постарайся. И не стоит закрываться от людей и бояться чем-то делиться. Прерви эту цепь, не ожидая, что тебе помогут и подарят стабильность. Только ты сама можешь её создать.

[Алисия]

***

5028, весна

♪

  Алисия тянет на себя дверь, прислушиваясь к звукам квартиры. Сегодня Лира должна быть дома. Все тихо. Подозрительно тихо. Алисия вздыхает и входит в прихожую, снимая с себя верхнюю одежду.

  — Лира? — голос звучит почти что требовательно. Затихает на надрыве, словно в артефакт выстрелили. Все очевидно. Где ещё может быть Лира сейчас? Конечно. Алисия равно усмехается. Сколько раз они через это проходили? Сколько раз ни договаривались так не делать?

  Девушка закидывает волосы назад, ступает в сторону ванной комнаты. Каждый звонкий шаг отменяет их жизнь.
  В голове тревожная мысль - умерла?
  Черт, они столько раз через это проходили, Лира не может умереть так просто.

  Когда-то попытка умереть становится последней.

  Алисия могла бы напомнить себе, что не стоит загадывать заранее, ведь Лира могла просто уйти из квартиры, могла лечь спать в ванну, но...

  Стоит только открыть дверь в комнату, как запах крови наполняет ноздри, душит. Алисия шумно выдыхает. Ее хозяйка, совершенно несчастная и совершенно слабая, привычно лежит в ванне с окровавленными руками. Глаза тут же ищут орудие - что на этот раз? Нож? Лезвие от бритвы?

  Лира слабо приоткрывает глаза и виновато улыбается, словно это детская шалость, игра. Алисия строго и осуждающе смотрит, не зная, что в этой ситуации лучше сделать.

  Утопить бы.

  Сколько раз эта сцена повторялась? Сколько раз Алисии приходилось видеть это?

  Хочется сказать, что давно пора было уже умереть. Почему артефакт должна снова и снова наблюдать это? Почему она должна быть спасателем? Снова и снова видеть эти попытки умереть, подчищать и убеждать, что так не нужно делать?
Животные и то понимают быстрее.

  Перед глазами чёрное платье, черные заколки на белых волосах. Лира виноватым щенком не смотрит в глаза. Только прижимает к себе тонкие ручки, словно они заживут сами по себе.

  Эй, стоило резать глубже. Чтобы наверняка.

  Алисия как-то от злости показала, как нужно было.
  В следующий раз Лира сделала так.

  С тех пор Алисия старалась больше не срываться.

  Как бы в моменте она не ненавидела Лиру, артефакт не могла взять на себя ответственность за то, что она не смогла спасти. Невозможно не работать спасателем, когда живёшь рядом с тем, кто в одну минуту улыбается, а затем идёт резаться, словно в голове снова и снова работает странный дикий механизм все испортить.

  Алисия вздыхает. Пальцы тянутся к шее беловолосой. Нужно считать пульс. Лира слабо ведёт головой в сторону, словно боится, что сейчас задушат. Алисия хотела бы выразить свою злость и ярость, но после стольких раз это все сошло на нет. Сейчас осталась только усталость. Красные глаза с облегчением прикрываются - все хорошо, пульс не хаотичный, мерный.

  А мы ведь хотели посмотреть сериал.

  Алисия приподнимает руку хозяйки, изучает порезы, раздвигает края раны, убеждается, что вены не повреждены. Лира со скулением тянет истерзанную конечность назад. Алисия жёстко хватает и вторую, не заботясь о том, что этого не хотят, а с бледных синеватых губ рвутся стоны и всхлипы боли.

Стоило думать раньше.
  Все в порядке.

  Алисия разворачивается и уходит.

  Лира не должна думать, что ее снова и снова будут спасать. Однажды этот цикл закончится. Рано или поздно.

  Алисия выходит в гостиную, доходит до кухни. Берет вино, вскрывает его и наливает себе полный бокал. Впору ещё закурить, но Лира слишком слаба, чтобы давиться дымом. Забавно, Алисия все ещё пытается заботиться о ней. В голове мысли строгие: нужно вызвать скорую. Нужно вызвать врачей, рассказать о том, что происходит. Объявить всем, что Лира в который раз пытается умереть. Пусть её лечат. Никто не должен лечить больного человека без образования. Алисия не подписывалась на это. Никто из друзей и близких Лиры тоже не должен быть поглощённым ее болью и отчаянием. Беловолосая подобна заразе, которая лишь омрачает жизнь каждого.

  И все же, забавно, но трудно не улыбнуться в ответ, когда молодая эон счастливо улыбается. Алисия прикрывает глаза, вспоминая, когда последний раз она слышала ее смех.

  Глоток вина делает жизнь несколько легче.

  Стоит вернуться в ванную.

  Алисия не хочет работать спасателем, но вынуждена снова и снова входить в эти рамки. Хорошо. Она всегда может уйти и оставить Лиру.

  Вместо этого садится на бортик ванны и делает глоток вина. Вздыхает. Проверяет температуру воды, опустив пальцы в красную гладь. Остыла. Спасибо, что не ледяная.

  Поднимет взгляд на Лиру - та лежит с закрытыми глазами, дремлет, словно все совершенно в порядке и не ее руки сейчас изранены порывом сделать себе больно.

  Эй, ты знала, что если делать себе больно, то можно делать больно и другим?
  Ты знала, что если это повторять снова и снова, то можно привыкнуть?
  Ты знала, что ты уже раздражаешь этим?

  — Не лежи в холодной воде, — включает кран, настраивает температуру погорячее. Лира недовольно ворочается, покрывается мурашками, скулит, но не открывает глаз. Сколько она потеряла крови?

  — Я хочу умереть, — напоминает сквозь сухие губы, словно это непонятно.

  — Не сегодня, — отпивает от бокала, принимая на себя роль спасателя. Сегодня она не вызовет скорую, не будет кричать, хотя хочется взять за волосы и оттаскать хорошенько за эту сцену. Хочется сказать, что Алисия устала видеть, что Лира не в порядке. Хочется напомнить, что из этих попыток никогда ничего не получалось.
Хочется спросить, что именно сегодня стало последней каплей. И хочется узнать, почему, почему же в голове девушки сразу так быстро и яростно работает механизм самоуничтожения.

  О чем ты думаешь, когда собираешься сделать это?..

  Алисия заложница своей глупой хозяйки. Но Алисия верит, что однажды Лире станет лучше. Бокал повисает в воздухе, разворачивается движением пальцев и выливается в ванну на живот уже не умирающей. Хоть как-то Алисия может выразить свое раздражение.

  — Расскажи мне сказку, — долетает вдруг тихая просьба, в ответ на которую хочется рассмеяться. Какая ещё сказка? Драматично хочется послушать что-то приятное, пока сознание не исчезнет? Нет уж. Алисия лишь ухмыляется.

  — Я думала, мы посмотрим сериал, — мягко отзывается, пытаясь дать понять Лире, что не сердится и что они всё ещё могут действовать согласна их плану на вечер. — Ты больше не хочешь? — ведёт рукой по кровавой воде, берет холодную руку и бесцеремонно сжимает раны. Ответом служит сип, Лира дёргается и пытается забрать руку, но Алисия, словно в отместку, сжимает... Сильнее.

  Пусть ты поймёшь, как больно мне видеть тебя такой.

  — Мне больно, — не выдерживает беловолосая, хныча и открывая глаза. Она больше не борется, дышит рвано, устало, голова запрокидывается на бортик ванны, грудная клетка тяжело поднимается и опускается.

  — Тогда зачем ты это сделала? — злость разгорается в груди с новой силой, хочется вдруг... Утопить. Алисия стискивает зубы, не отпускает руку, чувствуя, как по пальцам течет теплая кровь из раны. — Ты же можешь просто залечить себя, — голос звучит с такой болью, обидой.

  Ты же могла просто не делать этого, Лира!
  Ты могла просто позвонить мне и сказать, что тебе плохо.
  Мы же договорились делать так? Почему, почему ты не справляешься?

  А на глазах белоснежной слезы.

  — Зачем ты это сделала? Что на этот раз? — Алисия могла бы выдрать сердце только чтобы понять Лиру, понять ее причины и залатать эти дыры.

  — Я устала, Алисия, пожалуйста, — хнычет жалобно и печально, приподнимает белые бровки, словно этого должно быть достаточно, чтобы артефакт могла остановиться.

  Нет!

  Алисия отпускает руку, отбрасывает, выдыхает шумно.

  — Ты ведь сегодня утром была в порядке, — она выяснит. Ее не трогает то, что хозяйка лежит в ванне собственной крови, не трогает, что на лбу Лиры проступает испарина. Не трогает и болезненный тяжёлый внешний вид девушки. Она сама этого хотела. Сама. — Что случилось?

  — Вам всем было бы лучше без меня.
  — Дура.

  Хочется вдруг рассмеяться или заплакать. Алисия не знает, куда склонится ее стрелка компаса.

  Хочется сказать, что она ошибается.

  — Только если бы тебя изначально никто не знал, если бы только ты не сохранилась бы в памяти стольких людей. Умрёшь, и этого будет достаточно, чтобы навсегда заиметь особую тяжёлую боль от тебя. Ты не знала? Людям не все равно, и когда ты плачешь или страдаешь - тоже, — жёсткие слова дарят почти что облегчение. Хочется сказать что-то, что добьет, но в голове вдруг штиль - иногда Алисии казалось, что чем дольше Лира существует, тем хуже всем.

  — Вот бы меня изначально не существовало...
  — Тогда не было бы меня, — напоминает, поднимаясь с бортика ванны. — Давай встанем и пойдем на диван, поговорим? Хочешь роллов? — нужно уже менять локацию, нужно...

  — Я хочу умереть...

  Я знаю, и я ненавижу тебя за это!

  Алисии нужно немного, чтобы сорваться. Чтобы ощутить, как гнев с новой силой вскипает в голове, как все нутро отзывается желанием удавить источник раздражения.

  Рука тут же хватает уставшую девушку за подбородок, тянет на себя, трясет, чтобы та очнулась. Сон должен быть по расписанию, ясно?

  — Если ты умрёшь по своему желанию, я тебя уверяю, я добьюсь того, чтобы каждый, кого ты любишь, каждый, с кем ты даже уже не общаешься, пострадал от моих рук. Ты думаешь я не знаю их? Не доберусь? Ты можешь сдохнуть при мне хоть сейчас, и мне будет совершенно нормально пойти уничтожать их жизни в память о тебе. Ты обо мне подумала, а? Подумай и о них теперь, тупая ты дрянь, — рычит недовольно, злобно, скалится, отпускает тут же. Нажимает кнопку, чтобы вода начала спускаться.

  — Прости меня... — снизу жалобное, грустное.

  — Прощу, если ты залечишь свои руки и расскажешь, в чем дело, — отвечает сухо и быстро. — Я не против прямо сейчас пойти к Рэю и рассказать, что ты умираешь, а я ничего не могу с этим сделать. Как думаешь, ему понравится знать, что ты снова за старое? Ему не хватает проблем, да?
  — Не говори ему...
  — А почему я должна это терпеть одна? Этим должны заниматься психологи, психиатры, а не я! Я что-то не вижу, чтобы ты начала себя лечить, — кивает Алисия на руки, вытирая свои полотенцем. Лира с пустым взглядом медленно закрывает раны, что магией расходится по телу. — Умница.

  Ее плачущее лицо раздражает тем, что неизменно хочется пожалеть. Хочется сказать, что ладно, ничего страшного, я готова это забыть.

  Но Алисия не будет больше учить Лиру тому, что ее всегда спасут и что все будет хорошо. Не после стольких попыток.

  — Вставай, — требует, когда Лира остаётся лежать в холодной пустой ванне с излеченными руками, но с глубокой слабостью. Беловолосая не слушается, не открывает глаз.

  Я сейчас выключу свет и оставлю тебя здесь.

  — Ты испытываешь мое терпение, Лира, — строго произносит, разворачиваясь к девушке. — Я готова уйти.
Нехотя молодая эон открывает глаза, пытается приподнять тонкое тело, но потеря крови не прошла даром, поэтому даже принять сидячее положение оказалось неисполнимой задачей. Алисия шумно вздыхает.

  — Ты бы так и осталась здесь лежать, да? — заполняет тишину, пока тянет за плечи сесть. Проверяет руки, чтобы убедиться, что больше ран нет. — Снимай платье, ты полностью пропахла кровью, — в ответ недовольный сип, Лира упрямо валится набок, касается холода ванны. Ахает и скулит, покрываясь мурашками.

  Так тебе и надо.

  Но слушается, стоит только Алисии потянуть за край черной ткани.

С каких пор ты стала чаще выбирать чёрное?

  Беловолосая магией растворяет на себе одежду, обнажая себя. Алисия молча берет душ. Слышатся всхлипы.

  — Давай тебя помоем. Не нужно плакать.

[Алисия]

Я помню тебя цветущей
Но вижу теперь усталой
Не стал я тебе Сальвадором
И ты не стала мне Галой

Я помню твой смех и улыбку
Но слышу в ответ молчанье
И как мы с тобой допустили
Что лёгкость стала отчаяньем?

И мне не нужны ни звезды, ни медали
Тебе постоянно хочется в небо
Та магия, которой мы обладали
Была всего лишь таблеткой плацебо

Она смотрит на это пустое, ничего не выражающее бледное лицо, мягкие щеки, острый подбородок и пушистые белые ресницы. Смотрит как веки устало подрагивают. И взгляд серых глаз смотрит в пустоту, смотрит так пустынно и печально, словно весь мир умер ещё тогда, той зимой. Алисия знает, что мир умирал и так сотни раз. Каждый вдох для Лиры казался последним, артефакт же говорила, что ничего нового не случилось.

Хочется сказать: «ты слишком чувствительна, ты не умеешь принимать простые события жизни, в этом нет ничего страшного, что так происходит».

Хочется сказать: «невозможно быть такой все время, невозможно постоянно страдать, невозможно из каждого события делать потрясающую трагедию».

Хочется сказать: «я ненавижу тебя за то, что ты постоянно грезишь смертью, освобождением, словно меня недостаточно, ничего недостаточно, словно все это - ничто, не имеет ценности перед смертью».

Хочется сказать: «мир, черт возьми, наполнен стольким, что тебе жить и жить, наслаждаться всем вокруг».

Хочется потрясти Лиру за плечи, заставить посмотреть в алые глаза, потребовать очнуться от грёз.

Хочется напомнить, что рядом с Лирой разные люди, что она должна взять за себя ответственность, ведь она причинит другим людям вред и страдания, если снова и снова будет продолжать себя вести так.

В конце концов разве люди рядом не имеют право не спасать ее? Разве Алисия не может выбрать не страдать, не сидеть рядом, не думать о том, как расколется ее сердце, когда Лира не удержится и завершит свою жизнь?

Конечно, в голове тут же мелькает мысль о том, что каждый имеет право на смерть. Каждый может завершить свою жизнь, если считает этот выбор правильным. Но неужели в случае Лиры это правильно? Она здорова. Она встаёт с постели. У нее нет болезни. Только ментальная. Только вечное потрясающее желание сдохнуть, завязанное на ощущении общей дефектности. Но разве это и не считается болезнью? Поводом добровольно завершить свою жизнь, если жить с проблемой невыносимо. Но нельзя достоверно оценить, насколько ментально болен человек, насколько ему плохо, потому что пока он справляется, пока делает успехи в жизни, пока успешен в карьере и в своих мечтах, он ощущается тем, кто в порядке. И потому странно видеть, слышать, как такие люди, казалось бы, недавно говорившие, что все в порядке, что все хорошо, потом режут своё тело, заглушают боль алкоголем, мечтают о смерти, словно это единственный выход. Смотрят в окно многоэтажки, словно краткий полет - подобно билету на аттракционы. Но разве такие люди все равно не в порядке? Разве у них не бывает нормального настроения, выхода в плюс? У них не отсутствует конечность, Лира например, страдает эпизодами депрессии, которые сравнимы с тем, что время от времени ее тело могло бы гнить и приносить агонию от факта существования себя в жизни, но все завершалось бы даже без таблеток.

Ох, ей нужны лекарства.

Хочется взять и крикнуть, что даже Рэй, которого она так обожает, дефектный, ненормальный, конченый человек, который ей пользуется и наслаждается тем. Все ненормальные! Но это нормально. Главное ведь то, как ощущает себя человек сам по себе, как чувствует на сердце.
Хочется напомнить Лире, что она потрясающая. Что способна в любом событии разглядеть и потрясающий свет, и потрясающую тьму. Хочется сказать ей, что она невероятный мир. И что согрела собою не одно сердце. И что пусть и раздражает, бесит, но бесконечным принятием и верой в людей снова и снова заставляла задумываться о том, что этот мир не прогнил до конца.

Маленький чёртов цветочек посреди заасфальтированного шоссе.

Ты хотя бы могла выбрать, где прорастать?

Пальцы переплетаются с холодными пальцами девушки.

— Если ты можешь мечтать о смерти и восхищаться каждым существом в мире, бесконечно обожать этот мир, каждого человека любить и принимать с чуткостью и заботой, можешь и рада выслушать, то это даёт мне знание, что этот мир живёт не зря, — губы мягко касаются холодной кисти, тёплый поцелуй ложится после и на ладонь. Лира слабо улыбается, почти что из вежливости.

Раздражает.

Алисия не первый раз задумывается, что это бесконечное тупое принятие лишь компенсация непринятия собственного «я». Как будто стоит уже этому существу начать любить себя, научить себя быть сильнее, научить себя быть лучше. Принимать. Любить также сильно, как и этих людей, которые даже могут быть не знакомы, которые также могут не быть даже ее друзьями. Тяжёлый вдох. Лира приняла бы даже сейчас то, если бы она, Алисия, ударила бы ее. И от этого так поразительно мерзко.

Ты не должна позволять так поступать с собою.

Тебя никто не боится потерять, потому что ты всегда для каждого вся.

Тебя боятся, потому что знают, что могут потерять однажды среди тьмы.

Алисия мягко водит пальцами по ладони девушки.

— Скажи, что пошло не так сегодня? — Лира бессмысленно смотрит в потолок, вопрос словно звучит мимо ее ушей, но стоит только артефакту сжать бледную кисть, как ресницы пушистые слабо дёргаются.

Ты не смеешь молчать пред мною.

— Я просто захотела умереть.
— Я знаю, — перебивает. Зачем говорить очевидные факты? Ей что, витаминов не хватает? Впрочем, Лире не хватает хорошего врача, таблеток, постоянных сессий с психологом и здорового окружения. — Что именно тебя сподвигло на это сегодня? — голос звучит сталью, и в этом нет заботы. Больше нет. Хочется просто решить проблему. Устранить очередную причину.

Хочется спросить, был ли Рэй тому виной или кто-то другой.

— Я не знаю... Я просто поняла, насколько это было бы правильно и... — глаза наполняются темными слезами. Она ведь действительно испытывает боль от ощущений, что смерть кажется правильным выходом. Верным. Об этом тяжело говорить, невыносимо думать, словно в груди разрастается из живой чувствительной плоти белоснежный цветок жалости и сочувствия к себе.

— И что? — Алисия столько раз проходила через это. Эти слезы лишь капли в океане пролитых слез Лиры. Невозможно к такому не привыкнуть.

— Знаешь, мне кажется таким правильным избавить мир от себя. Словно я изначально дефектная, излишне депрессивная, и со мной общаются все, потому что я жалкая. Но им было бы легче и проще, если бы я исчезла, растворилась бы в мире, если бы меня не было бы никогда. Я не верю, что меня кто-то искренне полюбит когда-нибудь, я не верю, что в мире кто-то меня принял бы.

А я?

Алисия давит тяжёлый вздох – занятно всегда иметь место «не в счёт», и, сколько бы ни заявляй о себе, ни говори о том, что любишь, что хочешь искреннего бесконечного счастья, она, Лира, до невозможности стремиться причинить себе больший вред, словно бы в этом и есть смысл её жизни. И Алисия вынуждена принимать этот факт, мириться с ним, чтобы хоть сколько бы принять свою хозяйку. Но, судя по всему, это бесконечная игра в спасателя и жертву, где они по кругу меняются ролями, потому что ещё у порога артефакт ощутила себя... жертвой. Как забавно заточить разум в меч, чтобы он затем заботился, служил тормозом и газом в жизни, служил отчаянной вечной поддержкой.

Ты думаешь, я твоя пленница? Если бы только я не любила тебя всем своим сердцем, я бы утопила бы тебя в твоей собственной ванне за такое.

Забавно, но сейчас, смотря на эту девушку, которая совсем ни о ком словно бы не думает в моменты своих торопливых решений, Алисия принимает тот факт, что любит, пожалуй, слишком сильно, чтобы жаждать уйти, чтобы прекратить всё. Ей неважно, искусственно ли это или нет, неважно, что она буквально создана ради поддержки. И покуда у неё есть силы, покуда она снова и снова может возвращаться и сходить с ума, злиться и срываться на Лиру, а потом обнимать ту, ловить ответные объятия, то в этом хрупком нестабильном мире всё в порядке.

Потому что они не могут иначе.

Не сейчас.

— Пойми, что люди, которые «в порядке» могут быть куда более проблемными, чем ты. То, что ты такая, какая ты есть, не делает тебя хуже, — сколько раз они об этом говорили? Сколько раз обсуждали? Это бесконечный цикл. Эй, в этой голове хоть что-то остаётся? — В конце концов, у тебя есть те, кто рядом, и те, кто любит тебя и ценит, — хочется съязвить, что одной Алисии ведь мало, что недостаточно бесконечного внимания. Хочется сказать, что «устала» и уйти тут же. И в голове отсчёт – раз, два... три... Лира смотрит сквозь дремоту, она устала, она не хочет говорить.

— У меня никого нет, — треснутые губы обнажаются трагичным признанием.
Алисия крепко сжимает холодные пальцы.

Я. Я у тебя есть. Этого мало?

— Звучит так, словно чтобы «быть у тебя» — это начать вдруг соответствовать супертяжёлым рамкам, в которых вообще мало кто выдержит находиться и быть. Даже мне с тобою сложно и, как бы я ни принимала участие в твоей жизни, как бы ни была рядом, ты всё равно игнорируешь меня, хотя это я тебя мыла, тащила до постели и одела. Могла бы сказать «спасибо», — иногда Алисии кажется, что она уже больше ничего не чувствует к Лире, потому что невозможно делать настолько сильно больно своим невниманием и обесцениванием всего происходящего.

Эй, ты могла бы сходить к врачу, а не лежать в ванне!

— Наверное, это так. Мне нравится идея того, что я слишком идеализирую мир и его пороки. Я словно бы стремлюсь к бесконечному невыносимому идеалу, потому что только он меня устроит. И там, где люди берутся за руки, я снова и снова тянусь к звёздам и ко тьме. Потому что мне кажется, что раз я не достигла одного чего-то, то должна, без сомнений, выбрать иное. И мне сложно удержать себя в нейтральности. Мне сложно пойти к врачу, так как я не хочу таблеток, потому что я не хочу говорить, тратить время, ведь мне кажется, что было бы всё проще, если бы меня не стало. И тебе проще. И всем проще, — голос сходит на дрожь, хочется прикрыть руками глаза, но рука тянется вверх, словно вот-вот пальцы могли бы коснуться огней звёзд.

— Забавно, что сами люди другие тебя устраивают зачастую практически во многом, и ты способна принять очень многое, то, что даже мне кажется странным и неестественным, — невозможно не ответить, смолчать. Алисия мягко перебирает пальцы, целует руку. Сколько неразбитых сказок в голове у Лиры! Сколько она должна пройти и сколько справляться, чтобы ей стало легче и проще? — Бесконечный цикл. «Все люди потрясающие, но, чтобы стать значимым, нужно быть невероятным, а иначе – потрясающие на расстоянии». И только эти значимые люди отсутствуют или не выполняют твои негласные функции о которых не догадываются, так ты сразу же сваливаешься на самое дно, словно бы считаешь, что эти люди должны с тобой сплестись в одно целое и быть все и всегда для тебя. Жестоко, не находишь? А как же своя жизнь? — удар в самое сердце, Алисия знает, что через свет очень несложно обратить всё в отвратительную изнанку.

Лира слабо морщится, поджимает губы.

Попала, да? В самое сердце? Пойдёшь снова сделаешь с собою это?

— Мне нужно время это переделать. Мне нужно многое менять в себе и чинить, чтобы справляться с собою и не грузить тебя. Я не могу так просто сделать себе лучше – ты и так видишь, я очень многое делаю для себя, но я не идеальна, чтобы не ловить откаты и не сваливаться в свои слабости. Если бы я заранее знала, что приведёт меня к желанию взять лезвие, я бы не делала. Но это облегчение. Я балансирую на бесконечном «быть сильной» и «быть честной и эмоциональной», где моя сила – это затянуть потуже корсет и так достаточно тугой и пойти справляться, игнорируя эмоции, которые всё равно ядом по венам и просят лезвие. А честность и эмоциональность никто не в силах переварить, даже я сама не могу справиться с этим, вот и выходом также идёт всё к саморазрушению, потому что если разум горит – то проще выстрелить себе в висок. Кстати, этого я ещё не пробо...Алисия! — хотелось посмеяться и пошутить, но взгляд алых глаз наполняется злобой и яростью. Как она смеет шутить над этим, зная, что делает этим больно? — Прости. Я просто не хочу говорить о грустном.

— Позволь себе быть собою. Тебя уже любят. Тебя уже ценят. И ты имеешь право быть любою, имеешь право на эмоции ровно также, как самое ужасное чудовище может стать горячо любимо тобою. Позволь себе жить. И начни уже всю эту любовь уже в себя обращать, я устала смотреть, как ты восхищаешься чужими чувствами, эмоциями, взглядами, как ты готова обнять каждого словно маленькая счастливая белоснежная собачка, но ты не способна это сделать по отношению к себе, словно тебя нет для себя. И для меня ты тоже не можешь так сделать, потому что тебе меня недостаточно, и, если я попрошу тебя заботиться о себе, беречь себя, думать о себе в первую очередь о своём комфорте, ты этого не сделаешь, — Алисии даже больше не грустно, нет. Это простой банальный факт, простая истина. Сколько они уже через это проходили? Сколько?

— Съешь меня.

Банальная просьба, переплетённая с приказом. Красные глаза с отвращением смотрят на хозяйку. Серьёзно? Этот заплаканный виноватый взгляд, это желание самоуничтожиться из-за одного простого разговора.... Раздражает. Алисия шумно вздыхает.

— Ты можешь убить меня, уничтожить, пожалуйста, я так устала, сломай мне руку, палец, ногу, что угодно, я очень сильно устала....

Хочется ругнуться. Лира плачет, закрывает лицо руками. Взгляд алых глаз поднимает к потолку.

Ох, дайте мне терпение.

Алисия бы отдала очень многое на то, чтобы в моменты слабости и усталости беловолосая не пыталась вдруг, словно переключили тумблер, получить от кого-то порцию боли. Не трудно разгадать механизм - «если я несу кому-то боль и неприязнь, то совершенно заслуженно было бы получить ответ». Но что забавно – в какой-то период времени, а, быть может, так было и всегда, Лиру стало утешать то, что её телу больно. Словно это давало разрядку, привычное ощущение, завершённость, правильность.

Заглушить чувства чем-нибудь другим. Боль на боль.

Это звучит ужасно, может захотеться отстраниться, отдалиться, но Алисия лишь вздыхает, ощущая, что утопла в какой-то личной грязи, в чужой трагедии, в которой ей отдали не самую хорошую роль.

—  Ты сейчас делаешь вид, что ты просишь меня убить тебя, потому что я стала разбираться в твоей проблеме, — голос звучит равнодушием, но в груди что-то надламывается. Насколько вообще бездумно об этом просить? — А знаешь что... — Алисия приподнимается, решая сейчас действительно сделать то, что от неё требуется. Но по-своему. Она превращается движением магии в чёрную большую волчицу. Встаёт возвышается над удивлённым белоснежным существом.

Какая потрясающая нежность в глазах! Какое бесконечное принятие! Смеяться хочется.

Алисия скалится, рычит, лязгает у бледного лица хозяйки, вдруг срывается и игриво, совершенно не больно касается клыками носа, щеки, шеи. Щекочет порывистыми прикосновениями, играет как собака, вдруг находя эту издёвку совершенно правильным и честным решением – у неё нет настроения вредить, выпить хочется даже после увиденного, но побаловать Лиру вниманием... тоже можно. И, что забавно, беловолосая действительно смеётся, заливается смехом и слезами, пытается оттолкнуть огромную волчицу, но та лишь порыкивает дико, приваливается аккуратно сверху, не давая и шанса на побег. И лижет, облизывает лицо, слёзы, рычит, но больше уже для вида, потому что в сердце больное и тяжёлое: однажды тебе больше не будет больно и плохо. И я не буду чувствовать вкус твоих слёз.

Алисия прикусывает шею, ушко, тянет за нос, потом даже ловит клыками освободившуюся руку, чтобы придержать, сжать чуть сильнее – ладно, так и быть, держи свою боль.

Волчица поднимается, нависает над хозяйкой.

— Если хочешь умереть, то ты всё ещё помнишь моё предупреждение. Так что постарайся починить в себе и этот аспект, потому что в волчьей форме было бы забавно разодрать твоего ненаглядного, — усмехается, облизывает лицо, не обращая внимание на ужас в серых глазах. А что ты хотела?  — И, кажется, я всё ещё хочу вино и смотреть сериал, так что изволь составить мне в этом компанию, потому что сегодняшний сюжет дня мне сегодня не понравился. В следующий раз для разнообразия встреть меня цветами или какой-нибудь новой своей работой, ну.

Алисия спрыгивает с кровати, быстренько тянется к холодильнику, мордой открывает дверь. Закуски, закуски...

Не трудно имитировать деятельность, чтобы посмотреть на настроение Лиры. На удивление, эон поднимается с постели и тихонько шагает присоединиться. Обнимает за бок, приваливается, погружаясь в тёмную пушистую шерсть.

— Тёплая.

— А то! Ты порадуешь меня сегодня тем, что больше не будешь волноваться и переживать? Я очень хочу просто выпить и расслабиться под вечер, так что давай запланируем что-то такое где-то через неделю? — волчьи уши напряжённо смотрят в холодильник, а сами алые глаза прищуриваются слишком внимательно.

— Я и сама устала. Давай и правда, если мне станет плохо, я напишу тебе, чтобы ты была рядом «до» всех этих событий. А если не смогу – что ж.... Я думаю, мне нужно время это решить, но я уже не хочу вредить тебе и ломать тебе психику собою, и я не хотела бы, чтобы мои «минусы» влияли на других людей. Я знаю, что говорю неправильно, но... Давай и правда посмотрим что-то мрачное или светлое. Что ты будешь? Горячие бутеры? Хорошо, — Лира достаёт тарелки, пока Алисия, словно желая наконец заполучить себе роль для героини драмы, воинственно смотрит на то, как её хозяйка готовит всё к просмотру, а сама только лишь ходит и ничем не помогает.

Всё честно.

Наконец Лира разогревает бутерброды, усаживается на пол у дивана к огромной волчице.

— Знаешь, я не жалею о том, что ты меня спасла. И сейчас, когда я греюсь о тебя, я думаю о том, что, кажется, ещё не всё кончено. Ещё не всё потеряно. И, думаю, там, где сейчас я ещё не слишком сильна, я смогу подкрутить механизм, чтобы стало всё не настолько трагично и плохо. Все мы заслуживаем право быть. Даже я.

— В первую очередь - ты. Для себя.

[Лира]

«Ты – собака, забившаяся в клетку. К тебе тянутся руки погладить, прижать к себе и обнять, подарить ласку и тепло, но ты скалишься, ожидая, что тебя снова ударят. Ты скалишься так отчаянно и дико, что откусишь руку, стоит только подойти слишком близко. И вот ты позволяешь себя гладить, но сама – рычишь, покусываешь руку, вгрызаешься в плоть, стараешься сдержаться. И каждое поглаживание, прикосновение к коже – ожогом, раной. Ладонь медленно сводит кожу с мяса, и с каждой лаской становится всё большее – обнажаются мышцы, а кожа вместе с белой шерстью клочьями падает гнить. И всё, что ты можешь, это надеяться, что когда-нибудь привыкнешь и перестанешь чувствовать боль. И перестанешь кусаться. А кожа... Шерсть... Обнажённая сущность – оно неважно. Всё неважно».

    — Пожалуйста, прекрати меня трогать... — эти прикосновения, эти чувства, этот свет, эта забота - оно все ядом, ожогом на теле. Хочется крикнуть, что она не сможет заплатить эту цену за эту заботу, за это внимание.

    Пожалуйста, прекрати стараться для меня, я не справлюсь с тем, что ты оставишь меня, потому что я не смогу дать тебе того, что ты хочешь. Я не смогу быть в порядке. Пожалуйста, не трогай меня.

    Пожалуйста, хватит играть в спасателя.

    — Почему? — Алисия задумчиво клонит голову набок, убирает руки, моргает, прикидывая, что же сейчас не так. В последнее время Лира и правда стала холоднее с нею. Но такое и бывало раньше - может утонула в Рэе, и теперь ничто вокруг не имеет значения?

    Маленькая тварь.

    Лира забивается в угол дивана, всхлипывает жалобно и печально, хмурит бледный лоб. Словно ремнём ударили. Обожгли кипящей водой.

    — Не надо. Хватит... — сипит, словно артефакт не стоит рядом и не смотрит растерянно, не старается понять и осознать проблему, возникшую в воспалённом разуме. А Лира... Она лишь глотает слезы, умоляет весь мир не смотреть на нее, не прикасаться, не трогать так явно и не дарить внимание, которое ложится неизменно ожогом. И всполохи нежности в какой-то момент превратились в то, что нужно... Перетерпеть. Вынести. И подарки боли теперь ощущаются иначе. Так, словно каждому отвратительно ее трогать, словно каждый так и хочет заранее истерзать до конца, но никто никогда не подарит спасительную смерть.

    — Что именно? Я просто спросила тебя о том, почему ты грустишь сегодня. Это тебя ранит? — Алисия осторожно шагает вперёд, всматривается в лицо хозяйки. Нужно быть аккуратнее. Нужно быть чуткой. Нужно быстрее понять, что именно пошло не так. И быстрее решить проблему.

    Нужно сказать, что любое из чувств - нормально.

    Эй, не утирай слезы, ты имеешь право плакать.

    — Не надо... Мне больно от твоей заботы. Я боюсь. Боюсь тебя, — давится, скулит жалобно, закрывает лицо руками, словно Алисия могла сейчас ударить, вцепиться в лицо, разодрать грудь, изничтожить, а потом заставить исцелиться. Алисия делает шаг, чтобы обнять и сказать, что... — Не подходи!

    — Я что-то сделала не так? — голос звенит строгостью, руки складываются на груди. Алисия узнает. Поймёт. Ещё никогда Лира не отвергала заботу и не забивалась от нее в угол, словно в руках Алисии плеть, а не бесконечная любовь и привязанность.

    Эй, я ведь люблю тебя, что не так? Я не ругалась на тебя.

    — Мне не нравится, что ты заботишься обо мне, пожалуйста, прекрати...

    — Что, прости? — Алисия могла бы сказать, что ослышалась. Вообще-то артефакт для этого и создана. Нельзя так просто взять и передумать, нельзя вдруг лишить смысла. — Что изменилось? — нет уж, так просто не провести этот алый взгляд, так просто не низвергнуть на самое дно отрицанием сути чужой жизни. Алисия не уйдёт в меч, пока не разберётся с тем, что именно произошло. Она не замолчит без весомого аргумента.

    — Пожалуйста, ты можешь просто уйти, куда-то деться, забыть обо мне, оставить, бросить меня сейчас, чтобы, пожалуйста, никогда не давать мне этого внимания, тепла? Пожалуйста, брось меня сейчас... — ноет, скулит, хнычет совершенно жалобно. И хочется ее обнять, протянуть руки, утешить, сказать, что сделает что угодно, лишь бы оставаться рядом. Но Лира вытягивает руку, показывая, что готова вытянуть из груди Алисии меч и заковать сущность черноволосой в железяке.

    Ты...отвергаешь меня? Серьёзно?
Типа кинуть первее, чтобы я не кинула тебя?

    Хочется стукнуть.

    Алисия медленно приближается, позволяет коснуться алой кофты. Колено на диван. Нависает над белоснежным существом. Смотрит злобно. Сковывает подбородок пальцами и приподнимает. Заглядывает в заплаканные глаза.

    — Да пошла ты! — кусает в губы, выражая вдруг этим всю свою боль и отчаяние от мысли, что Лира снова отвергает, снова не принимает, хотя могла бы давно увериться в ней, поверить, перестать отталкивать. Дрожащие пальцы стискивают алую рубашку. Лира скулит.

    — Хочешь, чтобы я ушла?

    Кивок.

    — Чтобы что?
    — Чтобы ты не мучилась рядом со мной
    — И что тогда?
    — Тебе станет лучше, и ты меня не предашь, так как мы договоримся, что ты уйдёшь сейчас и прекратишь обо мне заботишься...
    — Ты дура, да?
    — Нет...
    — Тогда в чем смысл? Для чего этот контроль? Ты думаешь, что если я буду обязательно заботиться о тебе, то буду мучить себя и однажды устану, и брошу тебя? Это не так ведь. Я ведь буквально создана для тебя. Чтобы ты была в порядке.

    — Я больше не хочу этого. Я хочу позаботиться о себе сама, я хочу... Чтобы никто не пытался залезть мне в душу и что-то дать. Я хочу, чтобы никто не тратил на меня время и силы. Мне страшно. Страшно. Очень страшно. Словно даже сейчас каждое слово — это неподъёмная монета, которую я вставляю в автомат будущей цены, что буду обязана заплатить. Но я не смогу. Я не хочу. Я не готова платить. Я хочу, чтобы больше никто меня не трогал. Не пытался поддержать. Хочу, чтобы никто не отдавал мне ничего, потому что я не смогу вынести момента, когда это все вырвут с корнем из моей жизни, — скулит.

    — С чего ты взяла, что должна заплатить?
    — Так всегда бывает. Так было и будет.
    — Давай посмотрим, что мы можем сделать...
    — Нет, пожалуйста, мне очень больно от твоей заботы. Хватит. Я не вынесу. Не надо. Больше не надо.
    — Окей...

    Чужое внимание ложится на плечи кислотой. Оно сжигает мясо, пробирается до костей и изничтожает и их. Просачивается в каждый нерв и в каждую мысль, заставляя все внимание концентрировать на дикой, болезненной агонии. Словно ничего нет в мире кроме этих чувств. И она не может слышать иного, не может воззвать к себе, к гласу разума, к анализу.
И сколько бы Алисия не трясла Лиру, та безутешна - не трогай, не трогай, пожалуйста, я тебя боюсь.

    Скажи мне, когда ты надломилась? Когда ты треснула в первый раз, что не можешь сейчас привычно собраться?

    Алисия не первый раз оставляет подобный вопрос нерешённым. Не первый раз складывает руки на груди. И смотрит строго, с сочувствием на дне сознания, но сейчас - неизменно недовольно.

    Вставай, Лира, ты должна быть в порядке, потому что ты моя бесконечная работа, и ты должна быть в невыносимо строгой броне, в тугом корсете, чтобы угодить мне.

    Вставай, Лира, прекрати безутешно плакать, я оставлю тебя в покое, чтобы ты могла наслаждаться жизнью.

    — Лира, пожалуйста, перестань плакать, — Алисия осторожно склоняется на колени перед девушкой, протягивает руки, хочет ухватить ладошки, но в ответ слышится скуление и ещё больший сип.

    — Пожалуйста, уйди, оставь меня, прекрати заботиться обо мне, я устала, я не могу больше так, любое твоё слово для меня огнём, ядом, удушьем диким! — истерика даже не глушится, только усугубляется - Лира валится набок, давится воздухом, кашляет, извивается, словно и правда задыхается. И в моменте верится, что это действительно ее состояние. Алисия довела.

    Падает с дивана на пол.

    Рвота с бульканьем рвётся из рта хозяйки, руки упираются в пол. Алисия лишь собирает длинные белые волосы, чтобы желчь и остатки еды не запачкали тут все. Лире было бы не страшно упасть прямо в грязь, но артефакт любовно прижимает к себе, удерживает слабое бьющееся в истерике тело.

    — Пожалуйста, уйди, не надо, я прошу тебя, хватит, хватит, прекрати... — мольбы сходят хрипом, бульканьем, сипом слабым.
    — Я уйду, и что это будет значить?
    — Что ты такая же, как и всегда, что наконец это случилось, что ты всегда так бы сделала...
    — Но я ведь и правда уйду однажды.
    — Так уходи сейчас... — просит обречённо.

    Алисия поднимается. Становится вмиг холодно. Страшно. Ударит? Смотрит нечитаемым взглядом. Разворачивается.
    Шаги. Громкий хлопок дверью.

    Лира остаётся одна. Снова.
    Как и хотела.

    Чувство облегчения бьётся агонией в венах - так желала этого и так сильно не хотела подтверждения своего страха. От идеи оттолкнуть первее безопаснее и честнее, чем заставлять быть с собою и потом разочароваться в себе, что не удержала никого рядом. И лечь на пол и заплакать о чем-то ином кажется больше не таким неправильным.

    И потолок вдруг кажется потрясающе живым.
    Вдохнуть бы полной грудью воздух.

    Хочется причинить себе вред.

    Лира осторожно поднимается с пола. Шатается. Ванна встречает холодом. Взять бы лезвие, провести по рукам, но опустошение лишает всякого удовольствия себя наказывать - в этом нет никакого смысла.

    Алисия не вернётся. Ей нужно остыть. Лира и раньше оставалась одна. Совсем одна.
    Свернуться клубочком на дне белоснежного фарфора, закрыть глаза и уснуть.

    Чтобы больше никогда не встречаться с миром.

    Пробуждение после сна в ванне всегда болезненно. Перед глазами стоит Алисия.


    — Короче, я сходила подумала, остыла, придумала, что с этим делать, так что мы сейчас идёт есть роллы – я принесла и хрен ты мне дождёшься момента, что я уйду или перестану о тебе заботиться. Подумала бы лучше, каково мне – желать тебе помочь и слышать, что не надо, хотя ты снова и снова это требуешь, — фыркает, протягивает руку.  Улыбается, когда Лира принимает и поднимается.  — Для начала, мы поговорим с тобой о том, что...