Аркхейм

Живое существо имеет одну отвратительную особенность, оно может приспособиться практически ко всему. Сначала новаторски, а потом как прописную истину говорили, что то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Не факт что прямо уж и сильнее. Порой покладистее, иногда спокойнее. Мы привыкаем к тому, что нас окружает, и подстраиваемся под текущие обстоятельства, стараясь как минимум выжить, а как максимум сохранить психику и разум. Ребенок, родители которого выпивают, дерутся и не имеют ни крошки съестного в холодильнике, начинает, вырастая, считать, что так и должно быть, что это нормально, правильно и обычно. Собака, ночующая в холодном подвале, не мечтает о пушистых перинах своих домашних собратьев, потому что если бы мечтала и понимала, как сильно еë жизнь отличается от жизней других представителей еë вида, свихнулась бы. Окружение сильно влияет на личное восприятие мира, часто существо способно мечтать лишь о том, что ему более-менее доступно. Так пропитый алкоголик не станет грезить особняком на рублëвке, его высшая планка - это найти денег на очередную порцию выпивки и поспать в тепле. Мечтая о несбыточном можно потерять сон и аппетит.
Триста двадцать второй никогда не надеялся сбежать из лаборатории, он даже и не знал, что можно куда-то сбежать. Пëс лишь радовался, когда Сафон не делал ему слишком больно и когда удавалось урвать кусочек мяса посвежее. Сейчас же что-то изменилось, и случилось это довольно резко. Триста двадцать второму нравился лес, ему нравился Бздашек и более всего пса приводил в восторг их разговор. Ему вдруг ужасно захотелось пойти с кентавром на охоту, попробовать мясо с этим непонятным хлебом. Пёс никогда не видел это необычное место, которое Бздашек назвал "лес". Лес предстал для пса переливами всех оттенков зелëного, колыханиями, шумами, щекочушим кожу свежим терпко пахнущим травой и листьями воздухом. Какое ëмкое слово и какое обилие всего нового, интересного, странного, страшного. От этого перехватывало дыхание и замирало сердце.
- Я не видел зайца, - честно признался триста двадцать второй, - я бы хотел увидеть, как всё будет белое. Это странно, там, где я живу, всё вокруг всегда одного цвета. Серого? Кажется, серого, - пёс на секунду задумался, потому что осознал, что никогда особо не приглядывался к окружающим его цветам.
- Мои братья, они..... – триста двадцать второй запнулся на полуслове, его зрачки резко расширились от страха. Он вспомнил про взрыв, от нахлынувших эмоций и впечатлений пёс совершенно забыл причину, по которой в принципе оказался тут. Лаборатория! Там что-то случилось! Что-то взорвалось? Кто-то мог пострадать? Триста двадцать второй резко метнулся куда-то вбок, желая сию же секунду вернуться обратно в лабораторию, узнать, что же там произошло, но так же быстро остановился и вернулся обратно, сообразив, что не знает, как в этом «лесу» ориентироваться. Пёс не знал дороги и вряд ли бы смог её отыскать.
- Ты же знаешь эти места? Где-то тут в лесу есть лаборрраторррия, - от паники триста двадцать второй опять начал тянуть рычащие звуки, - я живу там, там что-то взоррррвалось, Сафон мог постррррадать.
Пёс понимал, что надо как-то объяснить Бздашеку, кто такой Сафон, побольше рассказать о случившемся, может, кентавр что-то знает или что-то слышал. Может, он согласится помочь. Пёс даже представить не мог, что будет, если с Сафоном что-то случилось. Надо вернуться, сейчас же, немедленно! Сергич был для триста двадцать второго единственным разумным существом, рядом с которым пёс взрослел, Сафон кормил пса, говорил, триста двадцать второй учился, наблюдая за исследователем.
Ужасный страх сковал триста двадцать второго, он вдруг осознал, что потерял всё, что у него было, всё, к чему он привык. Пёс не любил свою грязную клетку, он с трудом терпел орущих «братьев», он был постоянно голоден, замерзал, дрался, истекал кровью. Но Сафон был разумным, таким же, как и триста двадцать второй, учёный смотрел разумно, нет, не как Бздашек, не как на равного, но почти также. Учёный был частью мира пса с самого рождения, возможно, Сергич был даже частью души триста двадцать второго. Пёс отчаянно страшился потерять Сафона, с ним он бы потерял себя – забитый полуразумный генетический эксперимент, проводящий месяцы и годы своей жизни на полу холодной железной клетки.

Триста двадцать второй с некоторым страхом наблюдал за тем, как спасённое существо поднимается на ноги, теперь получалось, что пёс всё ещё смотрел на кентавра снизу вверх, только угол взгляда немного опустился. Однако человеческое лицо незнакомца улыбалось, и триста двадцать второй тоже обнажил зубы, на автомате копируя выражение. У пса не получалось сообразить, как себя вести и что делать, он машинально взял в лапы предложенный хлеб и опустил на него потерянный взгляд. Триста двадцать второй не знал, что такое «хлеб», но по контексту несложно было догадаться, что что-то съедобное. Кентавр смотрел на пса выжидающе, а триста двадцать второй прошаренным в борьбе за выживание в обители Сафона нутром чувствовал, что следует попробовать угощение. Что пёс и не преминул сделать. Лакомство оказалось довольно безвкусным и очень рассыпчатым, но немного усмирило бунтовавший от голода желудок.
Незнакомец представился Бздашеком, чем вогнал триста двадцать второго в ещё больший ступор. Пёс знал, что такое имя, имя, например, было у Сафона, оно выделяло учёного на фоне безличных плодов генетических экспериментов. Но вот у пса-то имени никогда не было, как не было и причины задумываться о его существовании. Триста двадцать второй пришёл в смятение, снова попадая в водоворот самоопределения. Вопросы, ответы на которые обычно находят в раннем детстве, захлестнули пса.
Кто я? Есть ли у меня имя?
Триста двадцать второй обвёл окружающие их с кентавром деревья непонимающим взглядом, словно увидел всё вокруг в первый раз.
Почему у меня нет имени?
Пёс встряхнулся, пытаясь как-то справиться с нахлынувшими на него эмоциями, и обвивающий тощую шею ошейник дёрнулся вместе с хозяином, словно ненавязчиво напоминая о своём существовании. Триста двадцать второй скосил глаза на чёрную полоску кожи. Он носил ошейник сколько себя помнил, все «братья» имели такие украшения, разнились только цифры. Пёс неплохо умел считать, он часами, днями и даже месяцами наблюдал за Сафоном, который любил записывать свои вычисления на огромной доске, которая размещалась прямо в лаборатории. И пёс знал своё число. И если Сергича отличало имя, то триста двадцать второго от «братьев» отличало именно это число. И сейчас, в эту самую секунду, взбудораженный невинными словами Бздашека, пёс вдруг почувствовал в себе индивидуальность.
- Триста двадцать два! –  гордо сказал пёс, - меня зовут триста двадцать два.
Триста двадцать второму почему-то начало хотеться говорить с Бзадшеком, пёс чувствовал в этом диалоге отдачу, он был не сторонним наблюдателем, не бездумным зверем, мнение которого никогда не примут в расчёт, он был объектом, к которому обращались и от которого ждали осмысленного ответа. И триста двадцать второй с удивлением обнаружил, что это очень приятно.
- Я люблю мясо, - радостно рассказал о себе пёс. Он, кажется, совершенно забыл, что ещё минуту назад боялся всего вокруг и Бздашека в первую очередь.
- Я всегда ел мясо, но не ел хлеб, хлеб тоже хороший, спасибо, Бздашек. А ты любишь хлеб? – триста двадцать второй теперь был готов говорить о чём угодно, пригубив вкус общения, пёс хотел ещё и ещё.
- После братьев мне не всегда оставалось мясо, но я ел его часто. А ты живёшь тут? Я не знаю, что такое охота, ты мог бы мне объяснить? А тут всегда всё зелёное? Мне понравилось тут. Тут всё пахнет иначе.
Помимо разговора, триста двадцать второму ещё понравилось улыбаться, и он скалил острые клыки, радостно разглядывая кентавра.

Мыслительный процесс животного довольно сильно отличается от мыслительного процесса человека, это как-то связанно с высшей нервной деятельностью, корой больших полушарий мозга и прочими малоосознаваемыми вещами, которые издревле перекапывали всякие философы, психологи и другие хуманы, не обзаведшиеся конкретной профессией.
Триста двадцать второй думал скорее как человек. Довольно бестолковый человек с мизерным словарным запасом. Пёс знал только те слова, которые часто повторял Сафон и значение которых у триста двадцать второго получилось расшифровать и запомнить. Остальные неизведанные предметы и явления пёс при внутренних диалогах с самим собой обозначал не иначе как «это». Или «то», в зависимости от удалённости вещи от обзывающего её тела.
Когда кентавр подал голос, триста двадцать второй невольно прижал к голове уши и тихо зарычал, незнакомец звучал совсем не так, как Сафон, это несколько озадачило пса. Кентавр смотрел на триста двадцать второго, обращался лично к нему, как будто принял пса за равного? Такого же? Почему? Триста двадцать второй никогда не причислял себя к хуманам, не размышлял о своём возможном сходстве с Сафоном, у пса не было для этого ни причины, ни времени, он больше был озабочен тем, чтобы его не разорвали на небольшие чёрно-белые клочки или не забрали из клетки навсегда, чтобы потом никогда не вернуть обратно.
Сейчас же триста двадцать второй вдруг неожиданно как для себя, так, наверно, и для надевшегося на помощь кентавра попался в мучительные сети самоопределения. Пёс не был подкован в принятии быстрых осмысленных решений, он хорошо умел поесть, когда дают, и поспать, когда для этого представляется счастливая возможность. Но помочь кому-то? Как это сделать? Стоит ли это делать? От непривычного обилия мыслей у триста двадцать второго начала болеть голова. Он тихо заскулил и поднялся на задние лапы, совершенно позабыв обо всяких опасностях, ужасных жуках и вредоносной полыни. Сконцентрированное мышление перебило все животные инстинкты.
Внутренне колеблясь, триста двадцать второй огляделся, напрочь проигнорировав еду. Какая тут пирамида маслоу, если ты начал подозревать, что внутри тебя живёт вполне себе разумное существо? Возможно, даже личность. Лихо, правда? На самом деле, триста двадцать второй не был глуп, просто терминально необразован. Однако задатки он имел перспективные.
- Хорррррошо, - прорычал пёс, растягивая звуки, словно пробуя слово на вкус. В лаборатории он пытался пару раз заговорить с «братьями», но это не возымело никакого значительного эффекта.
На земле под головой кентавра были разбросаны странные, но явно острые предметы, а верёвка, зацепившая охотника, выглядела вполне себе перерезаемой. Триста двадцать второй каким-то образом сумел сложить два и два и, приложив некоторые усилия, посжимав и поразжимав пальцы, проверив и перепроверив различные таблицы, диаграммы и графики, получил четыре.
Пёс осторожно подхватил одну из стрел, хотя, конечно, он и не догадывался, что это именно стрела и для чего она предназначена, проследил взглядом за верёвкой и подошёл к ветвям куста, из глубины которого торчала предательская ловушка. Немного подумав, пёс принялся перепиливать верёвку в том месте, где к ней ему было легче всего подобраться. Коварная захватчица кентавров поддалась далеко не сразу, она боролась за свою добычу яростно и, всё же порвавшись, хорошенько хлестанула пса по носу. Кентавр грохнулся на землю, и триста двадцать второй повернулся к нему. Шерсть на спине пса топорщилась, выдавая страх, но триста двадцать второй смотрел на незнакомца довольно спокойно.
Запоздало поглядев на свою лапу, триста двадцать второй протянул кентавру стрелу, которую всё ещё сжимал.
- Дерррржи.

Лес, ломоть территории которого отхватила лаборатория Сафона Сергича, был в меру живописен, расслабляюще приятен глазу и умиротворительно однообразен. Деревья равномерно покачивали ветвями, постепенно меняя изумрудные летние сарафаны на красновато-жёлтые осенние куртки. Жуки копошились, занимая травинки и листья, чтобы урвать угасающее тепло осеннего солнца, где-то шуршала бледно-рыжая белка, выискивая потерянные запасы орехов или роя яму для нового запаса, чтобы потом потерять и его.
Ни на что из этого, конечно же, не мог обратить внимание триста двадцать второй, который в ужасе, захлёбываясь собственными сдавленными вздохами, нёсся вперёд, не разбирая дороги. Начав бежать после взрыва в лаборатории, он так ни разу и не остановился, пёс бессмысленно петлял между деревьями, оставлял клоки черно-белой шерсти на колючках ежевики, цеплялся лапами за выступающие корни, катился кубарем пару метров, вскакивал и бежал дальше.
Окончательно выдохся триста двадцать второй минут через сорок, его горло саднило от частого поверхностного дыхания, где-то под рёбрами внутренности сводило спазмом, и болела, кажется, каждая мышца, даже те, о существовании которых пёс раньше и не догадывался. В итоге триста двадцать второй просто рухнул в траву около одного из коричневых стволов высокого дерева и то ли заснул, то ли просто потерял сознание от перегрузки.
Очнувшись, пёс не сразу смог понять, где он находится, что происходит и почему это происходит. Чувствительный собачий нос щекотали запахи, тусклые тени которых он улавливал в лаборатории, принюхиваясь к Сафону, когда тот после временного отсутствия заходил к своим подопечным. Глаза резали непривычные цвета, кожу холодил ветер и невесомо колола трава.
Триста двадцать второй явственно чувствовал подступающую панику, его начал бить озноб, картинка вокруг не совпадала ни с чем из того, что псу приходилось видеть раньше. Он ничего не понимал, страх беспощадно кусал пса прямо в солнечное сплетение, триста двадцать второй вдруг отчаянно захотел обратно в свою клетку к привычному голосу Сафона и завыванию «братьев».
Аккуратно и боязливо попятившись, пёс зарылся поглубже в высокую траву и замер. Трудно точно сказать, сколько времени он так просидел, триста двадцать второй то проваливался в беспокойный сон, то рывком возвращался в реальность. Пёс даже немного осмелел и улёгся поудобнее, но в какой-то момент понял, что очень сильно хочет пить. Надо было вылезать из своей травяной норы и искать воду, иначе всё могло закончиться прямо тут – печально и летально.
Триста двадцать второй повёл носом и чихнул, заставив самого себя вздрогнуть и сжаться. Собрав волю в лапу, пёс встал и сделал несколько неуверенных шагов. Кажется, после взрыва в лаборатории успело пройти несколько дней, потому что триста двадцать второго сразу же придавило слабостью, пёс понял, что чувствует не только жажду, но и голод. Ещё раз принюхавшись, что, честно говоря, не принесло никакой пользы, триста двадцать второй побрёл вперёд, надеясь неизвестно на что. Но не умирать же в кусту под деревом как псина. Хотя погодите-ка...
Всё вокруг было зелено, жёлто, ярко, небезопасно, запахи кружили голову, триста двадцать второй, испугавшись, отшатнулся от вылезшего из-под листа большого чёрно-рыжего жука, потом еле спасся от ветки, а потом не на жизнь, а на смерть подрался с полынью. Выплюнув горькие остатки поверженного врага, пёс хотел было продолжить путь, но громкий треск заставил его по-собачьи взвизгнуть и прижаться к земле.
Что-то случилось, триста двадцать второй навострил большие треугольные уши, кто-то живой копошился за деревьями. И он явно был несколько больше жука. Сафон? Пёс, припав на лапах, прокрался к источнику непонятных звуков и осторожно выглянул из-за кустов. Там происходило нечто странное, впрочем, к странностям за последнее время триста двадцать второй уже привык. Точнее смирился с их неизбежностью. На дереве вниз головой висел...кто-то? Его верхняя часть чем-то напоминала Сафона, по поводу нижней пёс ничего не мог прокомментировать, он ни разу  в жизни не видел лошадей. Однако триста двадцать второй точно понял, что существо застряло и пытается выбраться. Значит, оно не опасно? А если помочь ему спастись, то станет опасно? Непонятно. Впрочем, ничего другого, хоть сколько-нибудь похожего на Сафона, триста двадцать второй тут нигде не видел, а именно Сергич обычно кормил и поил пса.
Подумав ещё с минуту, триста двадцать второй показался из-за кустов и тихо гавкнул, привлекая внимание существа единственным известным ему и зарекомендовавшим себя действенным способом и остановился на безопасном расстоянии, надеясь быстро оценить возможную враждебность.

Цитата: "Бздашек"почему у меня с телефона отображается нормальная картинка в теме, а с компа другая?)

просто ламповая атмосфера эпизода аж на превьюшку вылезла
я вроде поправил

Климбах / густой лес в окрестностях Рутения / осень 5025

Бздашек Триста двадцать второй

Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

"+"

Код Выделить Развернуть

<div class="lz"><a href="https://arkhaim.su/index.php?topic=1671.0" class="ank">Триста двадцать второй</a><lz><center>Челопёс (на 50% человек, на 50% собака и на 50% блохи), хороший мальчик</center></lz></div>

1. Имя и фамилия персонажа
Триста двадцать второй. Выбравшись из лаборатории начал представляться Трис.

2. Раса и год рождения
Неудачный результат генетического эксперимента. Совмещает в себе ДНК человека и собаки. Родился примерно в 5023 году, сейчас ему 2 года. Выглядит на 16-18 лет, если судить по человеческим меркам. Продолжительность жизни как у среднестатистической собаки: 15-20 лет.

3. Место проживания, род занятий и состоятельность
Климбах. Где-то в лесах недалеко от Рутения. Обеспечен выцветшим ошейником с номером 322.

4. Цвет магической энергии и ориентация
Серый

5. Биография
Сафону Сергичу было всего 35 лет, когда он начал заниматься генетическими экспериментами, он стремился к тому, чтобы вывести расу сверхсуществ, сочетающих в себе лучшие качества людей и сильные стороны животных. Сафон быстро понял, что обыватели не способны понять его план и великую цель и переместил свои изыскания в закрытую, практически тайную, лабораторию, скрывающуюся в глубине лесов недалеко от Рутения. Для всех непричастных это было просто здание, где Сафон изучал лесные породы, иначе всё обстояло для обитателей или, скорее, заключённых этой страшной тюрьмы.
Сергич не знал жалости, когда дело качалось генетики, он был упрям в достижении свой цели и равнодушен к страданиям живых существ. Его авторитет в научной сфере развязывал руки, а цепкий, блестящий и холодный ум не давал смириться с неудачами, изрыгая всё новые способы создания совершенных с его точки зрения существ.
В этих леденящих стенах, впитавших безысходный ужас своих подопечных, и родился триста двадцать второй. Он не помнил своего детства, не знал, существовали ли у него мать или отец, за свою недолгую жизнь он видел лишь грязный пол своей клетки, чёрные толстые прутья, за которые ему не было дороги, и «братьев», рьяно вгрызавшихся в глотки друг другу за кусок подгнившего мяса.
Триста двадцать второй оказался на удивление талантлив в умении не отсвечивать, это, вероятно, и спасало столь долгое время его жизнь. «Братья», с возрастом проявлявшие хоть какие-то зачатки человеческого интеллекта, быстро изымались и больше их триста двадцать второй никогда не видел. Поэтому свои возможности он тщательно скрывал, подстраиваясь под обстановку и привлекая как можно меньше внимания учёного. Пёс одинаково хорошо понимал, кто его кормит и кто может забрать его из грязной, гадкой, но привычной клетки и больше никогда не вернуть обратно.
Триста двадцать второй терпел осмотры и тесты Сафона безропотно, преданно заглядывал в безжизненно синие глаза учёного, считая того то ли хозяином, то ли богом. Пёс понимал человеческую речь, но никогда не выказывал этого понимания, когда к нему обращался Сергич. Что-то звериное, инстинктивное страшилось учёного, что-то человеческое тянулось к Сафону, как к единственному существу, имеющему схожий разум. «Братья» не были похожи на Сергича, от них триста двадцать второму приходилось оборонять кусок пола, где он спал, особенно агрессивных пёс убивал, других держал в страхе и отдалении, чтобы иметь возможность урвать час отдыха или кусок еды.
Сафон часто рассуждал вслух, находясь в лаборатории, и триста двадцать второй вслушивался в голос учёного, учился понимать речь, запоминал слова. Пёс осознавал далеко не всё, что говорил Сафон, но ему нравился спокойный голос учёного намного больше, чем рычание и завывания «братьев».
В один из череды одинаковых не наполненных событиями дней триста двадцать второй тихо лежал, пересаженный в отдельную клетку для еженедельных тестов. Пёс знал, что будет очень больно, но не метался в своей импровизированной тюрьме, сберегая силы. Сафон был занят с «братом», триста двадцать второй не смотрел на них, хотя они находились практически перед его носом, пёс просто слушал, как быстро в подавляемом ужасе бьётся его сердце и старался ни о чём не думать.
Кажется, был какой-то взрыв, оглушительный, страшный, лаборатория содрогнулась, клетка с ничего не понимающим триста двадцать вторым внутри упала на пол, дверца, не выдержав, распахнулась, и пёс, не помня себя от ужаса, побежал. Он никогда не мечтал о том, чтобы выбраться из лаборатории, потому что просто не знал, что за её стенами что-то есть. Но в суматохе и хаосе никто не заметил один генетический эксперимент, который совершенно случайно, практически чудом покинул лабораторию и углубился в лес.

6. Образ
Триста двадцать второй имеет рост примерно 170 сантиметров, если он встанет на задние лапы, ходить прямо он может, но не часто это практикует, его задние ноги больше похожи на собачьи, у него есть скакательный сустав, длинные плюсневые кости и нет сводов стопы. Передние лапы похожи на человеческие руки, есть противопоставленный большой палец, но заканчиваются пальцы подушечками и острыми когтями. У триста двадцать второго есть хвост, настолько же длинный, насколько и облезлый. Уши большие и треугольные. Сам пёс покрыт клокастой черно-белой шерстью, более короткой на лице, груди, животе и лапах, более длинной на спине, затылке и хвосте. Глаза жёлтые, губы и нос походи на человеческие, клыки острые. Триста двадцать второй очень худой, его тело покрыто множеством шрамов и царапин, из-за чего шерсть торчит несимметричыми клоками, мех не растёт на местах заживших травм.
Шею украшает потёртый чёрный ошейник с белыми цифрами 322. Скорее всего, это просто его порядковый номер, но сам пёс относится к ошейнику как к единственной вещи, которая, во-первых, принадлежит ему, а, во-вторых, отличает его от других. Такое своеобразное, пусть самое незначительное, но всё таки подтверждение его индивидуальности.

7. УМИ, умения и артефакты
Уровень магического источника [УМИ] — I

Опытный:
Безоружный бой

Концептуальные умения:
Погоня за хвостом
Человеческая речь
Бытность хорошим мальчиком
Рычание и лай

8. Связь с игроком
телеграм @rozadura

9. Галерея