— «И зачем же ты это сделал?» — смеётся в подсознании Эреб, его голос звучит, словно на фоне ревущего пламени.
— «О, костяной мазофака-хтон решил читать мне нотации? Ты ещё приложи меня долбаной моралью о том, как не стоит вести себя с женщинами.» — добродушно рассмеялся в ответ Инфирмукс, наблюдая, как два элементаля покидают зал, а за ними шаркает лич. Он пока ещё не слишком силён, но это только пока.
— «Куда мне. У пустого черепа ведь даже мозга нет. Хотя... простите, величество, я пользуюсь вашим. А это ещё хуже. Так о чём я? Подарок в виде умертвия существа, которое разрушило всю твою жизнь... Хм, я не слишком силён в людской психологии, но едва ли подобный дар обрадует... потому я подозреваю, что у тебя иные мотивы. Эта самка очень нестабильна, эмоциональные потрясения для неё... на фоне потери связи с источником силы... примерно как припарка кастетом смертельно больному. Если ты действительно хочешь видеть её в своей свите, стоило проявить больше эмпатии... ибо рискуешь найти горстку пепла вместо будущей союзницы...» — в этом, конечно, Эреб был прав. Инфирмукс знал таких, как Шанайра, и обычно всё заканчивалось двумя путями: либо они полностью разрушали себя в собственном горе, либо «перерождались».
— «Ты же прекрасно понимаешь, зачем я это делаю. Если она не сможет измениться, трансформироваться... мутировать, называй как хочешь, её ждёт печальный конец. Жизнь женщины на Климбахе, оставшейся без защиты племени, привыкшей быть частью чего-то большего... лишившись этого, даже моё покровительство мало что изменит. Сложно спасти человека, который сам не желает спасения... ей нужно учиться быть сильной, потому что теперь Климбах будет спрашивать с неё наравне со всеми...» — Инфирмукс устало потёр переносицу. Внутри него боролись две стихии: одна — желание защитить и сберечь всех пострадавших собственной силой, даже непутёвого хтоника (который, конечно же, не изменится), вторая — понимание, что это бессмысленно. Недаром на Климбахе говорят: хочешь спасти хтоника от голода — дай ему оружие и научи им пользоваться. Всё остальное — от Лукавого.
Прощаться собрались многие, и дело было не только в многочисленных потерях древнего клана. Все пришедшие должны были разнести молву о том, как жестоко поступает Некроделла с предателями древних традиций. Сероик, словно само воплощение кары, стоял подле последней из Рода Энед и последней взрослой женщины всего их племени. Она не желала пить вина, не хотела пробовать приготовленные яства, разве что святой долг каждого — испить ритуального вина и откусить от похоронной лепёшки. Вино было на редкость вкусным, как и подобает напитку из редчайшего винограда, приготовленного собственноручно одним из побратимов Инфирмукса, а лепёшка — неизменно отвратительна: запечённая из полбяной муки вперемешку с плесневелым сыром и... всё бы ничего, если бы не кровь хтона, пропитавшая её насквозь. Инфирмуксу было всё равно: он осушил кубок и проглотил лепёшку, облизывая окровавленные пальцы, потому что лепешка лежала в кровавом рассоле.
— Некроделла будет помнить об этой утрате вечно! Я, моя свита и все владыки нашей земли никогда не забудут о той ране, что нанёс Сероик и предавший своё племя хтоник. Я клянусь собственными рогами и жизнью, что отомщу тем, кто был в сговоре с Сероиком и допустил гибель многих сотен высших элементалей! — Конечно, Инфирмукс прекрасно понимал, что Сероик был далеко не единственным виновником. Наверняка кто-то вложил ему в голову мысль о смене власти, но кто именно — Инфирмукс так и не понял. Он лишь уловил чужое влияние, скрытое слишком искусно даже для него.
— Эта трагедия не будет забыта! Сегодня мы скорбим и жжём свечи, а завтра все виновные захлебнутся собственной кровью! — Он поднял когтистую руку, сжав в кулак, и посмотрел на Шанайру. Девушка хоть и выглядела лучше, но всё ещё оставалась бледной тенью самой себя.
— Ты должна испить вина и съесть хотя бы кусочек... — Шанайра вновь услышала ласковый голос Фтэльмены за спиной, а на её плечи легли две ладони: одна мягкая и человеческая, другая — костяная. Фтэльмена была в своей истинной форме.
Она громко рассмеялась, вторя голосам остальных:
— Сегодня мы скорбим и жжём свечи, а завтра все виновные захлебнутся собственной кровью!
Ладонь мягко скользнула по плечу, губы прошептали на ухо: — Скоро церемония закончится, я приду позже — нужно контролировать твоё энергетическое ядро...

Инфирмукс почти не появлялся в Пандемониуме, оставив все дела на Фтэльмену. Та добросовестно исполняла роль заботливой сестры, словно только этого и желала всю свою жизнь. Неважно, что сие часть её наказания. Впрочем будет лукавством сказать, что она не испытывала к Шанайре сначала жалости, потом симпатии, а после — своеобразной родственной любви. Между ними действительно существовала связь Рода, и даже мстительная натура Фтэльмены, что порой делала её подобной отравленной амброзии — когда сладко пить, но больно умирать — не позволяла элементалю нарушить данное слово или навредить.
— ...процесс саморазрушения не останавливается... — произнесла одними губами. Шанайра не могла не услышать.
Она сидела в спальне своей названной сестры, только что завершив передачу чистой энергии, но с каждым днём процесс становился всё более необратимым. Если поначалу нестабильность и изжитие почти не ощущались, то теперь энергетическая сеть элементаля разрушалась, становилась рыхлой и будто бы мертвела. И дело точно не в личе, который служил преданным псом своей хозяйке и был готов ценой собственного посмертия защищать её. За это время лич окреп, стал ещё темнее, приобрёл собственную ауру. Он ничего не помнил о своём прошлом, лишь чувствовал необъятную преданность, граничащую с безумием самого ярого фанатика. Вот только объектом его фанатизма была Шанайра. Порой он бросал недовольные взгляды на Фтэльмену, если та позволяла себе вольности по отношению к его госпоже.
— Ты сильный элементаль, и стихия-олицетворение у тебя одна из самых разрушительных... — вздохнула Фтэльмена, — я вижу только один способ... тебе надо заключить магический контракт... связать себя энергетически с кем-то достаточно могущественным. Например, Инфирмуксом.
— «О, костяной мазофака-хтон решил читать мне нотации? Ты ещё приложи меня долбаной моралью о том, как не стоит вести себя с женщинами.» — добродушно рассмеялся в ответ Инфирмукс, наблюдая, как два элементаля покидают зал, а за ними шаркает лич. Он пока ещё не слишком силён, но это только пока.
— «Куда мне. У пустого черепа ведь даже мозга нет. Хотя... простите, величество, я пользуюсь вашим. А это ещё хуже. Так о чём я? Подарок в виде умертвия существа, которое разрушило всю твою жизнь... Хм, я не слишком силён в людской психологии, но едва ли подобный дар обрадует... потому я подозреваю, что у тебя иные мотивы. Эта самка очень нестабильна, эмоциональные потрясения для неё... на фоне потери связи с источником силы... примерно как припарка кастетом смертельно больному. Если ты действительно хочешь видеть её в своей свите, стоило проявить больше эмпатии... ибо рискуешь найти горстку пепла вместо будущей союзницы...» — в этом, конечно, Эреб был прав. Инфирмукс знал таких, как Шанайра, и обычно всё заканчивалось двумя путями: либо они полностью разрушали себя в собственном горе, либо «перерождались».
— «Ты же прекрасно понимаешь, зачем я это делаю. Если она не сможет измениться, трансформироваться... мутировать, называй как хочешь, её ждёт печальный конец. Жизнь женщины на Климбахе, оставшейся без защиты племени, привыкшей быть частью чего-то большего... лишившись этого, даже моё покровительство мало что изменит. Сложно спасти человека, который сам не желает спасения... ей нужно учиться быть сильной, потому что теперь Климбах будет спрашивать с неё наравне со всеми...» — Инфирмукс устало потёр переносицу. Внутри него боролись две стихии: одна — желание защитить и сберечь всех пострадавших собственной силой, даже непутёвого хтоника (который, конечно же, не изменится), вторая — понимание, что это бессмысленно. Недаром на Климбахе говорят: хочешь спасти хтоника от голода — дай ему оружие и научи им пользоваться. Всё остальное — от Лукавого.
Прощаться собрались многие, и дело было не только в многочисленных потерях древнего клана. Все пришедшие должны были разнести молву о том, как жестоко поступает Некроделла с предателями древних традиций. Сероик, словно само воплощение кары, стоял подле последней из Рода Энед и последней взрослой женщины всего их племени. Она не желала пить вина, не хотела пробовать приготовленные яства, разве что святой долг каждого — испить ритуального вина и откусить от похоронной лепёшки. Вино было на редкость вкусным, как и подобает напитку из редчайшего винограда, приготовленного собственноручно одним из побратимов Инфирмукса, а лепёшка — неизменно отвратительна: запечённая из полбяной муки вперемешку с плесневелым сыром и... всё бы ничего, если бы не кровь хтона, пропитавшая её насквозь. Инфирмуксу было всё равно: он осушил кубок и проглотил лепёшку, облизывая окровавленные пальцы, потому что лепешка лежала в кровавом рассоле.
— Некроделла будет помнить об этой утрате вечно! Я, моя свита и все владыки нашей земли никогда не забудут о той ране, что нанёс Сероик и предавший своё племя хтоник. Я клянусь собственными рогами и жизнью, что отомщу тем, кто был в сговоре с Сероиком и допустил гибель многих сотен высших элементалей! — Конечно, Инфирмукс прекрасно понимал, что Сероик был далеко не единственным виновником. Наверняка кто-то вложил ему в голову мысль о смене власти, но кто именно — Инфирмукс так и не понял. Он лишь уловил чужое влияние, скрытое слишком искусно даже для него.
— Эта трагедия не будет забыта! Сегодня мы скорбим и жжём свечи, а завтра все виновные захлебнутся собственной кровью! — Он поднял когтистую руку, сжав в кулак, и посмотрел на Шанайру. Девушка хоть и выглядела лучше, но всё ещё оставалась бледной тенью самой себя.
— Ты должна испить вина и съесть хотя бы кусочек... — Шанайра вновь услышала ласковый голос Фтэльмены за спиной, а на её плечи легли две ладони: одна мягкая и человеческая, другая — костяная. Фтэльмена была в своей истинной форме.
Она громко рассмеялась, вторя голосам остальных:
— Сегодня мы скорбим и жжём свечи, а завтра все виновные захлебнутся собственной кровью!
Ладонь мягко скользнула по плечу, губы прошептали на ухо: — Скоро церемония закончится, я приду позже — нужно контролировать твоё энергетическое ядро...

Церемония закончилась неделю назад.
Инфирмукс почти не появлялся в Пандемониуме, оставив все дела на Фтэльмену. Та добросовестно исполняла роль заботливой сестры, словно только этого и желала всю свою жизнь. Неважно, что сие часть её наказания. Впрочем будет лукавством сказать, что она не испытывала к Шанайре сначала жалости, потом симпатии, а после — своеобразной родственной любви. Между ними действительно существовала связь Рода, и даже мстительная натура Фтэльмены, что порой делала её подобной отравленной амброзии — когда сладко пить, но больно умирать — не позволяла элементалю нарушить данное слово или навредить.
— ...процесс саморазрушения не останавливается... — произнесла одними губами. Шанайра не могла не услышать.
Она сидела в спальне своей названной сестры, только что завершив передачу чистой энергии, но с каждым днём процесс становился всё более необратимым. Если поначалу нестабильность и изжитие почти не ощущались, то теперь энергетическая сеть элементаля разрушалась, становилась рыхлой и будто бы мертвела. И дело точно не в личе, который служил преданным псом своей хозяйке и был готов ценой собственного посмертия защищать её. За это время лич окреп, стал ещё темнее, приобрёл собственную ауру. Он ничего не помнил о своём прошлом, лишь чувствовал необъятную преданность, граничащую с безумием самого ярого фанатика. Вот только объектом его фанатизма была Шанайра. Порой он бросал недовольные взгляды на Фтэльмену, если та позволяла себе вольности по отношению к его госпоже.
— Ты сильный элементаль, и стихия-олицетворение у тебя одна из самых разрушительных... — вздохнула Фтэльмена, — я вижу только один способ... тебе надо заключить магический контракт... связать себя энергетически с кем-то достаточно могущественным. Например, Инфирмуксом.