- Добро пожаловать на Аркхейм. Войдите или зарегистрируйтесь.
Автор Хина
- 17-10-2024, 18:35:53Если слушать одну и ту же композицию на повторе в течение нескольких дней, то, пожалуй, эмоций от очередного прослушивания будет не больше, чем от глотка воды, сделанного не из чувства жажды, а по привычке. Просто чтобы поддержать водный баланс в организме. Именно об этом думает Хина, глядя на фигуру в нелепом фраке, склонившуюся над роялем из красного дерева. Пальцы пожилого мужчины торопливо, но с небрежностью профессионала касаются поочередно клавиш из слоновой кости, извлекая протяжные, напоминающие стон звуки из старого инструмента. Хина любит живую музыку, а пуще клавишных любит разве что скрипку, но сейчас, наблюдая за выступлением, она почти не слышит рояль, не слышит и жужжание гостей, этих назойливых насекомых, ползающих ленно от одного бархатом обитого кресла к другому и поглощающих неустанно закуски, подготовленные старательно личным поваром семьи Инарико и его искусной командой.
Весь этот вечер – очередной глоток воды. И Хина, очевидно, не хочет пить.
Зато мать молодой кицунэ, кажется, не напьется, даже если впитает в себя не стакан-другой, но целое море светских сплетен. Девушка всегда находит ее в толпе за считанные секунды: безукоризненная, блистательная, статная, она походит скорее на старшую сестру Хины, нежели на мать. Хочется закатить глаза, наблюдая, как она улыбается обворожительно очередному мужчине, бессовестно флиртует, сверкая глазами. Ни для кого не секрет, что брак четы Инарико держится уже многие годы лишь на искаженном подобии глубокой дружеской привязанности (сильнее, разумеется, на взаимной выгоде обоих супругов), и Хина готова все свое наследство поставить на то, что это целиком и полностью заслуга ее матери, а не чутких ушей и проницательных зевак. Любой другой мужчина на месте ее отца не стал бы терпеть подобное унижение и пресек бы слухи на корню, да только вот в их семье с давних пор царит матриархат. Поэтому матушка может делать все, что ее лисьей душонке угодно, не забывая при этом напоминать своему чаду, что от нее подобных выходок не потерпит. «Я работала достаточно, чтобы спустя годы сделать глоток-другой терпкой свободы. А чего добилась ты, чтобы заявлять, что заслужила право выбора?»
Хочется сказать, что она бы с радостью попыталась чего-то добиться, если бы ей позволили, но эти разговоры всегда заканчиваются одинаково. Какой смысл говорить о вероятности, о своем возможном потенциале, если все, что ты делаешь всю свою жизнь – это говоришь, говоришь, говоришь снова и снова, но никогда не действуешь («Даже не смей заикнуться о том, что ты – бездарность, потому что я не разрешаю тебе выражаться!»). И своим положением ты обязана лишь собственной крови. А своей успешной карьерой – матери («Тебе напомнить еще раз, что это я, а не ты сама, тебя создала?»).
За мыслями приходит тревога, и с ней вместе часть ощущений обостряется. Свет мерцающих огней, эта эфемерная золотая дымка, пронизывающая всё вокруг, какофония запахов и звучащих словно из отдаления голосов, - всё это некогда казалось Хине атрибутикой прекрасной сказки, частью которой хотелось однажды стать. Это же заставляет ее сердце биться чаще сегодня, но не от счастья, не от восторга той, что осознает: детская мечта сбылась. Этот пульс бьется в висках, он тянет прочь, дальше, и от разжигаемого им чувства (а, может, от голода, что тоже вполне вероятно) крутит живот. Хина жалеет, что держит бокал с игристым в руке, когда понимает, что у нее от странного волнения вспотели ладони.
Она делает глоток. В напитке цвета розового золота уже почти не осталось пузырьков, но он все еще приятен. Сбалансированные кислотность и сладость, цветы в аромате и яркие фруктовые ноты, раскрывающиеся во вкусе. Если бы следовать нормам приличия не было необходимости, Хина осушила бы бутыль такого в одно лицо. Меньшим количеством все равно нервы не успокоишь, спасибо генетически обусловленному метаболизму.
Размышляя над тем, как волшебно было бы опьянеть от вина и выкинуть что-нибудь эдакое, за что на утро будет стыдно и по причине чего она будет непременно наказана, Хина ловит на себе взгляд. Не первый и не последний за вечер, но внимание отчего-то обращает.
Золотые волосы, открытый взгляд, отсутствующая напрочь скованность движений: мужчина чувствует себя рыбой в светских водах (но Хина, узнав его тут же, отмечает про себя, что, наверное, этому красавцу что в высшем обществе, что в трущобах – всё комфортно). Она засматривается на него ответно, вскидывает горделиво подбородок, салютует даже полупустым бокалом. Из всех сливок общества Май Солариус – последний, подле кого мать Хины хотела бы ее видеть. Заставив заранее ознакомиться девушку со списком ожидаемых гостей, она давала комментарии по каждому из представленных в нем имен. Граф получил оценку сугубо негативную:
«Хоть он и аристократ, но ведет себя зачастую недостойно. Водится с кем попало, и я слышала, что на руку он не чист. К тому же, Май Солариус невероятно очарователен, а от таких красивых мужчин не жди ничего хорошего. Если он заговорит с тобой, будь любезной и кроткой, но не позволяй его идеям вскружить тебе голову. Я бы не звала его, но сама понимаешь, дурной тон. Да и многие достойные девушки твоего возраста наверняка с большей охотой почтят нас своим присутствием, если пройдет слух, что Май посетит наше маленькое мероприятие».
Под «достойными девушками» она омела в виду таких же, как Хина, дочерей богатых родителей. Молодая кицунэ зачастую завидовала им, начиная еще со школьных лет: далеко не во всех семьях схожего достатка отношения между детьми и родителями были холодными, как ночь в полярной зоне.
Эта мысль заставляет Хину осушить свой бокал и вверить его дальнейшую судьбу молодому человеку с серебряным подносом.
Она смотрит на Мая Солариуса снова, зная, что он теперь не замечает ее и навряд ли заметит снова (разве что из уважения к хозяйке вечера, но навряд ли его волнуют такие вещи). Изучает внимательно, наблюдает за изящными движениями: они так идеальны, словно мужчине и не приходилось никогда учиться нормам этикета и оттачивать манеры. У него получается быть блистательным просто так, совершенно естественно. От этой мысли Хине становится тошно и обидно: она думает, что было бы куда проще родиться красивым мужчиной, а не условно красивой девушкой. Наблюдение за графом будоражит в ней что-то темное, хищное: было бы так славно, так сладко поглотить его, заместить, слиться с сущностью кого-то настолько идеального. Наконец-то посмотреть на себя в зеркало ранним утром и улыбнуться: потому что золотые волосы растрепаны идеально. Улыбка идеальна. И любая одежда из гардероба просто идеально подчеркнет достоинства фигуры.
В корсете вмиг становится тесно. Хина вспоминает зачем-то абсолютно некстати последние фотографии, предварительно, до ретуши, ей отправленные. Вспоминает, как мама долго смотрела на эти снимки вместе с ней, перед тем как выдать: «Неплохо, но, думаю, им придется поработать с твоими бедрами перед тем как эти фото увидят свет. Ты случайно не злоупотребляла сладким в последний месяц?» Воспоминания об этом моменте и о других, крайне похожих, клубятся ядовитым дымом в ее хорошенькой голове. Ей нужно... Отойти? Умыться?
Сбежать.
И она бежит так, как на это способна: с максимальной аккуратностью, ровной и медленной походкой, никого не задевая, покидает зал, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж, где находится ее комната. Эмоции кроют ее неожиданно сильно, в груди давит тоскливо, щиплет глаза от подступающих слез. Хина чувствует себя слабачкой, хотя рационально понимает, что, наверное, просто устала (неделя у нее была тяжелая), и срыв застал ее в самый неподходящий момент. Ничего необычного, но стоило, конечно потерпеть. Она не гость, у нее нет привилегии покинуть особняк, прикрыв аккуратно за собой дверь. Здесь ее место, законное, принудительное.
- Черт, - шепчет, едва уловив чутким слухом голоса за углом. Они не приближаются, тревожат воздух звуком где-то в метрах семи. Как раз на пути к спасительным дверям комнаты. Кицунэ разворачивается на каблуках, отмечает дрожащим сознанием, что ноги неприятно ноют от усталости и, ускорившись, уже почти летит по коридору, ладонями сминая ткань темного платья в цвет запекшейся крови. Считает про себя секунды до момента, когда рванет: сейчас, вот-вот, дайте еще пару секунд!..
Она оседает на пол у окна, настежь раскрытого на проветривание, похоже. Сползает буквально по стене, упирается рыжим затылком в угол низкого подоконника. С губ срывается тонкий всхлип. Хина зажимает рот ладонями тут же, давит изо всех сил, желая запечатать любой звук в себе намертво, но перед глазами неумолимо мутнеет из-за соленой влаги, воздух интенсивно, порывисто, шумно вырывается из носа. Кажется, ее трясет сильнее, чем при лихорадке прошлой зимой, когда она словила инфекцию и полмесяца пролежала в постели.
«Какое же я ничтожество».
Хина отнимает руки ото рта лишь чтобы запустить их в волосы, спутать, сжать, натянуть в эмоциональном порыве почти что больно, и новый всхлип, громкий, отчаянный, снова нарушает тишину. А за ним – еще один, второй, третий, снова и снова, пока по щекам льются горячие слезы. Кицунэ рыдает, то держась за голову, то закрывая ладонями лицо, то заламывая собственные изящные пальцы. В груди становится нестерпимо больно, дыхание сходит на хрип. Она пытается успокоиться, дышать носом, а не хватать, как рыба, жадно воздух ртом, рывками вталкивая его в легкие и новым приступом его оттуда же выбивая.
Она уже не сможет вернуться к гостям: косметика безвозвратно размазана, волосы в совершенно неподобающем виде. Тишина и полумрак коридора равнодушны к девичьим слезам. Хина хочет, чтобы кто-то пришел и спас ее почти так же сильно, как и боится, что ее увидят в таком состоянии. Она слишком нестабильна, слишком расклеена, чтобы скрыть непрезентабельную реальность за красивой магией иллюзий.
Весь этот вечер – очередной глоток воды. И Хина, очевидно, не хочет пить.
Зато мать молодой кицунэ, кажется, не напьется, даже если впитает в себя не стакан-другой, но целое море светских сплетен. Девушка всегда находит ее в толпе за считанные секунды: безукоризненная, блистательная, статная, она походит скорее на старшую сестру Хины, нежели на мать. Хочется закатить глаза, наблюдая, как она улыбается обворожительно очередному мужчине, бессовестно флиртует, сверкая глазами. Ни для кого не секрет, что брак четы Инарико держится уже многие годы лишь на искаженном подобии глубокой дружеской привязанности (сильнее, разумеется, на взаимной выгоде обоих супругов), и Хина готова все свое наследство поставить на то, что это целиком и полностью заслуга ее матери, а не чутких ушей и проницательных зевак. Любой другой мужчина на месте ее отца не стал бы терпеть подобное унижение и пресек бы слухи на корню, да только вот в их семье с давних пор царит матриархат. Поэтому матушка может делать все, что ее лисьей душонке угодно, не забывая при этом напоминать своему чаду, что от нее подобных выходок не потерпит. «Я работала достаточно, чтобы спустя годы сделать глоток-другой терпкой свободы. А чего добилась ты, чтобы заявлять, что заслужила право выбора?»
Хочется сказать, что она бы с радостью попыталась чего-то добиться, если бы ей позволили, но эти разговоры всегда заканчиваются одинаково. Какой смысл говорить о вероятности, о своем возможном потенциале, если все, что ты делаешь всю свою жизнь – это говоришь, говоришь, говоришь снова и снова, но никогда не действуешь («Даже не смей заикнуться о том, что ты – бездарность, потому что я не разрешаю тебе выражаться!»). И своим положением ты обязана лишь собственной крови. А своей успешной карьерой – матери («Тебе напомнить еще раз, что это я, а не ты сама, тебя создала?»).
За мыслями приходит тревога, и с ней вместе часть ощущений обостряется. Свет мерцающих огней, эта эфемерная золотая дымка, пронизывающая всё вокруг, какофония запахов и звучащих словно из отдаления голосов, - всё это некогда казалось Хине атрибутикой прекрасной сказки, частью которой хотелось однажды стать. Это же заставляет ее сердце биться чаще сегодня, но не от счастья, не от восторга той, что осознает: детская мечта сбылась. Этот пульс бьется в висках, он тянет прочь, дальше, и от разжигаемого им чувства (а, может, от голода, что тоже вполне вероятно) крутит живот. Хина жалеет, что держит бокал с игристым в руке, когда понимает, что у нее от странного волнения вспотели ладони.
Она делает глоток. В напитке цвета розового золота уже почти не осталось пузырьков, но он все еще приятен. Сбалансированные кислотность и сладость, цветы в аромате и яркие фруктовые ноты, раскрывающиеся во вкусе. Если бы следовать нормам приличия не было необходимости, Хина осушила бы бутыль такого в одно лицо. Меньшим количеством все равно нервы не успокоишь, спасибо генетически обусловленному метаболизму.
Размышляя над тем, как волшебно было бы опьянеть от вина и выкинуть что-нибудь эдакое, за что на утро будет стыдно и по причине чего она будет непременно наказана, Хина ловит на себе взгляд. Не первый и не последний за вечер, но внимание отчего-то обращает.
Золотые волосы, открытый взгляд, отсутствующая напрочь скованность движений: мужчина чувствует себя рыбой в светских водах (но Хина, узнав его тут же, отмечает про себя, что, наверное, этому красавцу что в высшем обществе, что в трущобах – всё комфортно). Она засматривается на него ответно, вскидывает горделиво подбородок, салютует даже полупустым бокалом. Из всех сливок общества Май Солариус – последний, подле кого мать Хины хотела бы ее видеть. Заставив заранее ознакомиться девушку со списком ожидаемых гостей, она давала комментарии по каждому из представленных в нем имен. Граф получил оценку сугубо негативную:
«Хоть он и аристократ, но ведет себя зачастую недостойно. Водится с кем попало, и я слышала, что на руку он не чист. К тому же, Май Солариус невероятно очарователен, а от таких красивых мужчин не жди ничего хорошего. Если он заговорит с тобой, будь любезной и кроткой, но не позволяй его идеям вскружить тебе голову. Я бы не звала его, но сама понимаешь, дурной тон. Да и многие достойные девушки твоего возраста наверняка с большей охотой почтят нас своим присутствием, если пройдет слух, что Май посетит наше маленькое мероприятие».
Под «достойными девушками» она омела в виду таких же, как Хина, дочерей богатых родителей. Молодая кицунэ зачастую завидовала им, начиная еще со школьных лет: далеко не во всех семьях схожего достатка отношения между детьми и родителями были холодными, как ночь в полярной зоне.
Эта мысль заставляет Хину осушить свой бокал и вверить его дальнейшую судьбу молодому человеку с серебряным подносом.
Она смотрит на Мая Солариуса снова, зная, что он теперь не замечает ее и навряд ли заметит снова (разве что из уважения к хозяйке вечера, но навряд ли его волнуют такие вещи). Изучает внимательно, наблюдает за изящными движениями: они так идеальны, словно мужчине и не приходилось никогда учиться нормам этикета и оттачивать манеры. У него получается быть блистательным просто так, совершенно естественно. От этой мысли Хине становится тошно и обидно: она думает, что было бы куда проще родиться красивым мужчиной, а не условно красивой девушкой. Наблюдение за графом будоражит в ней что-то темное, хищное: было бы так славно, так сладко поглотить его, заместить, слиться с сущностью кого-то настолько идеального. Наконец-то посмотреть на себя в зеркало ранним утром и улыбнуться: потому что золотые волосы растрепаны идеально. Улыбка идеальна. И любая одежда из гардероба просто идеально подчеркнет достоинства фигуры.
В корсете вмиг становится тесно. Хина вспоминает зачем-то абсолютно некстати последние фотографии, предварительно, до ретуши, ей отправленные. Вспоминает, как мама долго смотрела на эти снимки вместе с ней, перед тем как выдать: «Неплохо, но, думаю, им придется поработать с твоими бедрами перед тем как эти фото увидят свет. Ты случайно не злоупотребляла сладким в последний месяц?» Воспоминания об этом моменте и о других, крайне похожих, клубятся ядовитым дымом в ее хорошенькой голове. Ей нужно... Отойти? Умыться?
Сбежать.
И она бежит так, как на это способна: с максимальной аккуратностью, ровной и медленной походкой, никого не задевая, покидает зал, направляется к лестнице, ведущей на второй этаж, где находится ее комната. Эмоции кроют ее неожиданно сильно, в груди давит тоскливо, щиплет глаза от подступающих слез. Хина чувствует себя слабачкой, хотя рационально понимает, что, наверное, просто устала (неделя у нее была тяжелая), и срыв застал ее в самый неподходящий момент. Ничего необычного, но стоило, конечно потерпеть. Она не гость, у нее нет привилегии покинуть особняк, прикрыв аккуратно за собой дверь. Здесь ее место, законное, принудительное.
- Черт, - шепчет, едва уловив чутким слухом голоса за углом. Они не приближаются, тревожат воздух звуком где-то в метрах семи. Как раз на пути к спасительным дверям комнаты. Кицунэ разворачивается на каблуках, отмечает дрожащим сознанием, что ноги неприятно ноют от усталости и, ускорившись, уже почти летит по коридору, ладонями сминая ткань темного платья в цвет запекшейся крови. Считает про себя секунды до момента, когда рванет: сейчас, вот-вот, дайте еще пару секунд!..
Она оседает на пол у окна, настежь раскрытого на проветривание, похоже. Сползает буквально по стене, упирается рыжим затылком в угол низкого подоконника. С губ срывается тонкий всхлип. Хина зажимает рот ладонями тут же, давит изо всех сил, желая запечатать любой звук в себе намертво, но перед глазами неумолимо мутнеет из-за соленой влаги, воздух интенсивно, порывисто, шумно вырывается из носа. Кажется, ее трясет сильнее, чем при лихорадке прошлой зимой, когда она словила инфекцию и полмесяца пролежала в постели.
«Какое же я ничтожество».
Хина отнимает руки ото рта лишь чтобы запустить их в волосы, спутать, сжать, натянуть в эмоциональном порыве почти что больно, и новый всхлип, громкий, отчаянный, снова нарушает тишину. А за ним – еще один, второй, третий, снова и снова, пока по щекам льются горячие слезы. Кицунэ рыдает, то держась за голову, то закрывая ладонями лицо, то заламывая собственные изящные пальцы. В груди становится нестерпимо больно, дыхание сходит на хрип. Она пытается успокоиться, дышать носом, а не хватать, как рыба, жадно воздух ртом, рывками вталкивая его в легкие и новым приступом его оттуда же выбивая.
Она уже не сможет вернуться к гостям: косметика безвозвратно размазана, волосы в совершенно неподобающем виде. Тишина и полумрак коридора равнодушны к девичьим слезам. Хина хочет, чтобы кто-то пришел и спас ее почти так же сильно, как и боится, что ее увидят в таком состоянии. Она слишком нестабильна, слишком расклеена, чтобы скрыть непрезентабельную реальность за красивой магией иллюзий.
Автор Хина
- 17-10-2024, 16:00:41
|
|
Эпизод является игрой в настоящем времени и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.
Лучший пост от Моль
Научи меня умирать. Мучительным изломом губ, сохранивших твой запах, тяжестью ладони вдоль позвоночника и бледностью кожи с багряным росчерком синяков и ссадин; загнанным зверем в клетке и с сердцем...
