Аркхейм

Тонкий гул магии, неуловимый для человеческого слуха, пронизывал воздух, словно невидимая вибрация, пульсирующая сквозь каждую молекулу – ощущение напоминающее прикосновение, мягкое, но настойчивое, как шелест ветра или шёпот далёкого моря. Моль чувствовал его кожей, покрытой тонкой вязью чешуек, будто каждая клетка его тела реагировала на магический резонанс: в затылке звонко тюкал стеклянный молоточек и мысли свились в плотный клубок, который вдруг распустился сложными перламутровыми узорами. С каждым вдохом гул становился сильнее, ближе, словно приглашая прислушаться не столько ушами, сколько внутренним чутьём, и этот звук был подобен невидимой нити, тянущей его вглубь скрытого от глаз знания. Лес был полон жизни: тяжёлые сучья деревьев поскрипывали от движения птиц, где-то в траве тихо шуршали мелкие зверьки и насекомые, не уступающие им в размерах, а в воздухе висел тяжёлый запах листвы и влажной земли. Но сквозь эту уже привычную симфонию природы пробивалось нечто тревожное, и он ощущал это на уровне инстинктов – едва заметное напряжение, сквозившее между стволами, и которое нельзя было увидеть или услышать, оно заполняло пространство вокруг, словно нечто незримое поджидало всего в нескольких шагах.
Вытянув шею, дракон проворно развернулся как раз в тот момент, когда под челюстью ужалило болью, и взбил воздух, поднимая двумя парами крыльев грязное облако листьев вокруг себя. Сердце колотилось с бешеной скоростью, а дыхание сбилось, когда грудь наполнил рёв, горячей волной царапнувший по глотке. Мир вокруг постепенно начал тускнеть, растворяясь в серой дымке беспамятства, и всё, что казалось важным и значимым вдруг утратило свою чёткость, отступая на задний план. Очертания деревьев, колючих зарослей и даже собственного тела размывались, теряя весомость и смысл, а ощущение пространства стало зыбким, когда тьма распахнула свою пасть и Моль повалился на землю.
Надо же, как быстро и как смешно.
Последняя мысль ужалила дрожью, а перед мутнеющим взглядом, в тени кустов замаячил острый взгляд, любопытный и голодный.

---

Охота – это всегда убийство, и каждому такому преднамеренному акту насилия предшествует подготовительный церемониал. Этот ритуал становится важной частью всего процесса, вбирая в себя тщательное планирование, выбор времени и подготовку оружия. Но Она всегда действовала контринтуитивно и импровизировала на местности, не боясь выходить за пределы привычного, хаотично и непредсказуемо: вместо того, чтобы с осторожностью выстраивать свои действия, она позволяла инстинктам брать верх. Её охота напоминала танец – не холодной расчётливостью, а полным страсти, живым чувством.
Она заметила его первой. С завороженным любопытством следила за тем, как человек обрастает мышцами и чешуёй, постепенно обретая более массивную и величественную форму. Под вставшей дыбом шерстью ощущала невесомую дрожь и волну горячего восторга и трепета, пробежавшего вдоль позвоночника, и каждая клетка её тела откликнулась на этот импульс, подстёгивая подступиться ближе. Неожиданный прилив энергии наполнил смелостью, и она распахнула ему объятия, пропуская сквозь себя вибрации магии. Короткий шаг вперёд, неслышимый под рёвом вскинувшегося зверя, и тонкая фигура метнулась из тени в тень, практически растворяясь в ней за раскидистым папоротником в плену кусачего куста. Зелёные глаза пристально следят за тем, как дракон валится на землю, а язык коротко мажет по сухим от волнения губам.
Вдали глухо рокочут раскаты ушедшего ливня, или это так глухо бьётся сердце? Сквозь грузные ветви пробивается слабый утренний свет, вылизывая массивную фигуру дракона бликами и полутенями. Свет играет на его чешуе, заставляя щуриться на яркий ореол, который пульсирует вокруг спящего существа: его дыхание успокаивается, веки едва подрагивают, а грудь размеренно вздымается. Всё идёт своим чередом.
Дракон остаётся недвижим, даже когда тень опасливо перебирается ещё ближе и затихает, но её безмолвная неподвижность казалась не знаком бездействия, а напряжённым ожиданием, и в этом замершем мгновении было больше тревоги, чем спокойствия. Тень прислушивается, готовая в любой момент выхватить из-за пояса кинжал. Воздух густеет и накаляется, заперевшись в лёгких, но эта пауза – всего лишь прелюдия к чему-то большему, пока скрытая угроза обволакивает пространство.
- Дракон спит? – Шепчет на выдохе и её голос теряется в шелесте листвы. – Пампам идёт к дракону. – Узкие пальцы, покрытые шёлком шерсти сжимаются на рукояти кинжала. – Пампам голодна. Пампам отрежет совсем немного. Пусть дракон не двигается. – Причитает себе под нос, одними губами, и быстро перебирает лапами, рванув к умиротворённо валяющейся туше. Почти неуловимая за ним, останавливается и вновь прислушивается, дёрнув ухом.

Пампам

  Гроза застала снайпера ещё в прерии. То, что можно было принять за долгожданное избавление для жителей сухой и изможденной земли, на деле оказалось лишь очередным испытанием. Тяжелые капли казались жирными из-за собранных в них атмосферных отложений. Падая на окаменевшую от сухости почву, они долго не могли впитаться и скапливались в темные дрожащие комки, под ливнем быстро растущие в размерах. Очень скоро сапоги начали увязать в этой странной, гадкой тянучке, что была не в состоянии освежить природу и лишь баламутила залежалую пыль.
  Настоящим спасением оказался лес. Мгновение назад ливень в своей силе не позволял даже поднять голову и вот вдруг – убежище. Скинув с головы капюшон специальной накидки, мужчина с облегчением встряхнулся, пригладил волосы и осмотрелся. Переводя здесь дух, невольно набиваешь легкие смолистой затхлостью и быстро согреваешься. Опушка напоминала рукав теплого пальто. Гроза и злые раскаты грома остались снаружи, а впереди — зловещее спокойствие. Ветер лишь слегка потрепывал полы гидрофобного плаща, задувая со спины.
«Надо же, как повезло»
  В самом деле. Ещё немного и след добычи безвозвратно бы затерялся в этой отвратной непогоде. Но вот он. В очередном отблеске молнии, упавшем на искуроченную корнями поляну, виднеется едва заметная полоса из человеческих отпечатков. Босая нога, легкая поступь. Сухая многолетняя подстилка из игольчатой шелухи служит прекрасным полотном для бдительного следопыта. Так называемый Дракон, видно, ни разу за это время так и не сошел со своей тропы. Либо слишком беспечен, либо уверен в своих силах. Только время покажет.
  Однако, за временем в этой местности следить было непросто. Густые кроны, с трудом пропускающие через себя дождевые капли, были слишком густыми и для света — будь то вспышки молний или космические светила. Трудно было сказать, наступило ли утро, или глаза со временем просто привыкли к дремучему мраку, лишь слегка освещенному загадочной, люминесцирующей пыльцой. Если бы не наручные часы с загруженной в них картой, снайпер бы решил, что застрял в лимбе однообразия и безвременности, не смотря на то, что прошло всего часов шесть или семь. Помимо сухих цифр на экране об относительной кратковременности похода говорили и почти не оскудевшие запасы еды с водой. Ел Вакула всего раз, перекусывая сухим пайком без запаха прямо на ходу. Воду экономил и ни разу ещё не останавливался на ночлег. Только пару раз позволил отдохнуть ногам, когда подворачивалась удобная для короткой посиделки коряга.
  Настоящее утро наступило поздно. Ему предшествовала неожиданная серенада далекой твари, чей голос напоминал среднее между пением петуха и криком зайца. Вскоре к нему присоединился стрекот певучих то ли птиц, то ли насекомых, живущих где-то высоко, в кронах. Кроны между тем в этой местности поредели и теперь, когда дождь ещё не перестал, но тучи немного разошлись, к лесному дну наконец впервые пробился скупой свет полуденного солнца.

  Всё это время невидимая тропа, избранная Молью, вела сквозь деревья под горку. Едва заметный угол можно было если не увидеть глазами, то ощутить в напряженных мышцах ног. Чем дальше идешь, тем ближе ты к и без того низко висящему небу. Исхудавшие после проливного ночного дождя облака всё ещё жали на голову своим непривычным для этих местностей весом. Они сочились сквозь белесые ветки и нагоняли редкий утренний туман. Влаги было так много, что вскоре она поползла и по земле. Где-то там, ещё выше на холме, начало размывать почву. Дождевая вода, долго копившаяся в кратерах и расщелинах голой верхушки, вдруг вышла из берегов и ручьями потекла вниз, делая густо сплетенные корни деревьев мокрыми, а почву - скользкой.
  Лес ожил, наполнившись шумом беспокойных «птиц» и шумящих ручьев. Но Белый дракон, восставший посреди душного тумана, мог услышать, что почти вся суета проходит мимо него. Под новообразовавшимися крыльями мокнет земля, но это не сравнится с потопом, бушевавшим где-то в стороне, на востоке. Или на юге? Лес пожирает звуки, выворачивая их наизнанку, потому так сразу и не скажешь. Но поблизости тоже слышны сторонние, новые шевеления. Над возвысившейся к кронам пернатой головой тихо заиграли деревянные черепки, подвешенные кем-то на тонкой веревке — остатки поврежденной ловушки. Если внимательно присмотреться, можно было тут и там, ближе к корням, разглядеть ещё действующие, почти незаметные растяжки. Моль уже видел такие раньше, но не в этой области. Похоже, рядом орудовали охотники «Короеды».
  Вакула тоже обнаружил чужое присутствие. Внезапно, словно из ниоткуда, перед ним выбегает пара тарпедовидных жуков. Крупные, примерно метр в длину и красные, как вареные раки, двигались они быстро и практически бесшумно. Убегая мимо человека, один из них вдруг сбивает растяжку и тут же протыкается гарпуном, пригвоздившим его к сухой коре ближайшего дерева. Это зрелище заставляет слегка утомленный разум мигом обостриться. Прекратив движение вперёд, снайпер на время приникает пониже к земле и кустарнику, начав зорко осматриваться, подобно припугнутому коту. Теперь и он видит хаотичную паутину ловушек, пронизывающую лес.
  Очень скоро не нужен будет и аппарат прослушки, чтобы понять — мастера этих ловушек располагались не так уж далеко. По мере осторожного продвижения, звуки становились всё отчетливее: далекие грозные человеческие голоса тонули в эхе, перемежаясь скрежетом раненых насекомых и шумом новорожденной лесной реки.
  И всё же... Дракон проходил здесь недавно. Судя по направлению следов, он сумел миновать эпицентр маленькой войны. Полоса его едва заметного присутствия уходила дальше в чащу. Туда, где не так мокро, где нет голосов и... Где между деревьев вдруг прокатился грузный треск, схожий с треском сухих веток, и гулкий стук о землю. Среди бледных и закрученных стволов вдруг показался такой же бледный горб и расправляемые крылья выросшего словно на пустом месте существа.
«Моль»
  Покрепче ухватив винтовку, снайпер снова приникает к земле, прячась в тени зарослей.
«Слишком близко»
  Этого трудно было избежать. Не было никакого удовольствия сталкиваться с подобными тварями в «благородном» бою с глазу на глаз. Крепко держась за свое оружие и спешно размышляя, охотник остро следит за размытым силуэтом, перекатывающимся в редком тумане.
«И всё-таки это дракон»
  Естественный первый инстинкт довольно быстро замещается подступающим к груди азартом. «Белый. Крылатый. По описанию подходит. И он меня не заметил.»
  Снова улыбка. Соблазн поддаться машинальности был очень велик. Но нельзя. Они здесь были не одни.
«Ты – маленький дракон. Но вряд ли я смогу убить тебя с первой попытки» — размышляет Вакула, медленно наставляя свое оружие, — «Туман и деревья практически не оставляют мне шанса сделать чистый выстрел, а времени у нас не так уж много»
  Шумы лесной войны, пускай и далекой, не дают охотнику покоя. Если что-то пойдет не так, его охоте могут помешать.
«Разрывной снаряд был бы сильнее, но он повредит тушу и привлечет слишком много внимания»
  Оставалось только одно. Намного более скучный и безопасный вариант. Тот, к которому склонялся и сам заказчик. Тихо вздохнув, снайпер достает из внутреннего кармана куртки колбу с серебристой жидкостью. Дротик. Мощный, с толстой иглой. «Если хорошо попасть, свалит и хтона» — пересказывал слова рекламщика заказчик. Вряд ли это правда, но сейчас все надежды о чистой работе возлагались целиком на эту вещицу.
  Поместив дротик в самоподстраивающийся разъем RATT, снайпер приник к прицелу и, с замершим дыханием высмотрев в тумане драконью шею... выстрелил.
(Результат)

Исчезновение привычного порядка несёт в себе особую, тревожную прелесть - почти бесценное ощущение свободы, когда откидываешься на жизнь, как на мирную воду, и позволяешь ей затопить скопившееся внутри напряжение. Нежно касаешься того, на что ранее не обращал внимание за борьбой, интригами и прочими атрибутами утомительных побед, не умеющих напитать ничем, кроме гордыни и тщеславия. Оставляя их позади, начинаешь видеть не хаос, а возможности – огромное пространство для роста, для поиска себя в обновлённой реальности, когда свобода становится не только избавлением, но и готовностью принимать перемены как неизбежный и естественный процесс.
Моль искренне любил это место, принимая его обнажённую непредсказуемость за данность, с распростёртыми объятиями и внутренним трепетом, отпускал себя, переставая делать ставки на контроль и попытки всё предусмотреть. И постепенно тревога уступала место любопытству, а желание управлять – желанию переживать и проживать.
Лес жил своей жизнью, неспешной, далёкой от городской суеты, и осторожно дотягивался до самого нежного внутри, усмиряя усталость. Кроны над головой переплетались, образуя плотный купол, сквозь который едва пробивались редкие лучи света, а вместе с тесным вакуумом льнущих друг к другу деревьев приходила подвижная тишина – тишина, которая оставляет след самых ясных мыслей. Грудь наполнял кисейный, вязкий воздух, напитанный влагой и терпкой сладостью сырой земли, окутывал и вынуждал дышать глубже, размеренно - настолько плотный, что казалось, его можно потрогать рукой и ощутить сопротивление, как если бы касался воды. Под босыми ногами путались толстые, болезненно изогнутые корни, врастая в перегной из опавших листьев. Словно живые, они тянулись из-под земли, обвивая и сжимая себя в тесных узлах, настолько крепких и непроходимых, что дракону приходилось искать обходные пути или карабкаться на них, рискуя свернуть себе шею.
Время в этом месте как будто переставало существовать – не было ни дней, ни ночей, будто сама природа замедляла ход своих часов.  Начавшийся ливень за стенами деревьев ощущался слабой влагой, пробивающейся между крон редкими каплями, а свет и тьма сплетались в бесконечном танце, роняя причудливые тени на землю. Каждая минута, проведённая в этой глухой чаще, ощущалась как мгновение и целая жизнь одновременно. Углубляясь в лес, Моль ощущал, как его собственное дыхание синхронизируется с ритмом леса, становясь частью его бесконечного цикла и пищевой цепочки. Чувствовал, как сердце принимает новые правила и начинает биться в унисон с окружающими звуками: шорохом листвы, треском сучьев, далёким рёвом зверей и пением птиц. И этот взаимный обмен становился для него почти сакральным опытом, когда из позиции наблюдателя неспешно переходишь в активное участие сложной экосистемы.
Через какое-то время, по ощущениям прошло не меньше суток, Гоу набрёл на густые заросли колючего кустарника под стволом иссохшего дерева: тонкие жгуты ветвей путались, образовывая своеобразное укрытие - негостеприимную нору, чей вход был обрамлён тонкими, искривлёнными стеблями, а внутри царила бархатная тьма. Идеальное место для сна. Закинув рюкзак в темноту, он расправил плечи и принялся мягко массировать их пальцами, разминая затёкшие мышцы. Затем, вдохнув глубже, вскинул голову вверх, к скрытому листвой небу: оно оказалось ниже, чем он предполагал, многоцветное, живое. Проблески света, пробивающиеся сквозь тяжёлые ветви, создавали калейдоскоп красок, и какое-то время Моль стоял неподвижно, прислушиваясь к окружающему, впитывая его в себя.
- М-хм... - утвердительно помычал самому себе и мазнул взглядом по ближайшему стволу дерева, с полуулыбкой наблюдая за возившемся по нему семейству жуков. Протянув руку, перехватил пальцами самого мясистого из них, положил на язык панцирем, чтобы не чувствовать трепыхания ножек, и лениво задвигал челюстью, щурясь куда-то в темноту. За первым последовал ещё один, не успевший скрыться, после чего парень взялся за полы своей рубашки потянул вверх, избавляясь от неё и от штанов, которые также неопрятно скомкал и затолкал в рюкзак.
Бледное и тонкое тело вырисовывалось в темноте мягким силуэтом, бесстыдное в своей откровенности, оно словно напоминало о хрупкости и уязвимости человека, от угловатого изгиба шеи до изящной линии запястья. Моль чувствовал, как по венам разливается невесомая вибрация, вынуждая сердце биться чаще, как по коже лизнуло пламенем и дрожью подкосило колени. Дыхание участилось, подгоняемое волнением и трепетом, а мир вокруг замер и затих в тонком, нарастающем гуле. Пальцы, комкающие землю и сухую листву, разжались и с глухим хрустом ломающихся суставов начали удлиняться, сменяясь когтистыми лапами. Кожа на спине лопнула и разошлась, выталкивая наружу длинные и влажные крылья, и меняла свою текстуру, покрываясь тонкими перламутровыми чешуйками. Напитанные трансформацией перемены длились не дольше мгновения, но казались вечностью: мышцы бугрились и наполнялись силой, лицо вытягивалось в морду зверя, меняя черты и структуру черепа, а в золотистых глазах пробуждалась первобытная дикость.

  «Тебе не придется связываться со своими. Я сам выдам тебе снаряжение. Ничего слишком дорогого, но всё равно постарайся не просрать почем зря.»

  В руке оказывается небольшой коробок, выуженный из походной сумки. Внутри коробка́ — набор замысловатых устройств. Одно из них — вычурный наушник — сразу отправляется в ухо. Другое — то, что покрупнее — вытягивает под собой три ножки и устанавливается на песчаник. Сверившись с прицелом и аккуратно покрутив настраивающие регуляторы, снайпер вдруг слышит в своем ухе звук, источником которого служит наблюдаемая зона в километре от него. Сначала это пение какой-то гадкоголосой птицы. Потом звон посуды и стук двери. Потом, когда область сужается... голоса.
— Сколько тебя не будет в этот раз? Месяц? Два?
  Голоса, слегка искаженные механическими помехами, звучат разборчиво. Медленно убрав от устройства руки, незваный третий участник беседы снова берет в руки бинокль, дабы приукрасить звук визуальной картинкой.
  Через окна было практически ничего не разглядеть. С тех пор, как болтливая сердобольная старуха отворила заслонку, только она одна и мелькала временами на виду. Она, напольная плитка и края пары кувшинов. Тот, с кем она говорила, оставался вне поля зрения. Скрывался где-то там, в тени мрачного на вид помещения вплоть до самого конца беседы. Впрочем, это больше походило на монолог. На долгие односторонние причитания сиделки, временами разбавляемые треском сдираемой с мяса шкуры и лаконичными ответами неизвестного, к которому старуха обращалась.
— Месяц, два... — беззвучно шевелятся губы мужчины. — Не человек...
  «Неужели ты и есть тот самый жуткий дракон? Отчего же тогда эта бабуля так сильно о тебе трясется?».
  Опасность обещали многие. Но что вообще есть опасность в понимании простого человека — практически насекомого под подошвами великих рас мира сего — пускай даже живущего на такой неприветливой планете, как багряный карлик Хейинь? В душу закралось прохладное подозрение напрасно теряемого времени. Возможно, уличные слухи окажутся пустым трепом. Возможно, это был ложный след. Мальчишка всегда мог оказаться обычным выродком с дурной репутацией, не имеющим к драконьему роду никакого отношения. Проклятым дитём с причудами, которому нечего противопоставить ужасным чудовищам из пустынь, о которых предупреждала старуха.
«Придется понаблюдать за тобой ещё» — думает снайпер, когда в объектив его бинокля наконец попадает необычайно белокурая макушка, а потом и не менее бледное лицо наблюдаемого объекта. Зрелище, невольно вызвавшее на губах тень хитроватой улыбки.

  К вечеру тучи, пригнанные с севера, уже нависали над Кёнгом. Тягостная масса заволокла багряное небо, почти целиком утопив в себе закатное солнце и погрузив город в ранние сумерки. Поднявшийся буйный ветер поднимал столбы пыли, хлопая оставленными без присмотра калитками и вздымая к небесам мелкий уличный мусор. Скоро пойдет дождь. Впервые за этот месяц.
  Там, куда ветер ещё не пригнало, странные маленькие чешуйчатокрылые птицы бесшумно носились низко над землей, вылавливая в спертом воздухе дуреющих перед бурей пустынных блошек. В тени древних развалин, мимо которых змеилась тонкая тропа, сновали горбатые тени с мерцающими глазками — безобидные, бродячие крысопсы, выжидающие погоды около своих нор. Первые тяжелые капли стали падать на тропу, когда Моль ушел по ней уже далеко за пределы городских окраин. Тогда, когда на тот же путь только-только ступил его преследователь. Коротко взглянув на отпечаток босой ноги на утоптанной почве, снайпер поднял глаза к тяжелому небу. Приключение обещало быть долгим. Накинув на голову капюшон, он двинулся в путь.

  Густой лес в ночи напоминал колоссальную гору белесых червей, вырывающихся из черноты уродливыми очертаниями при каждом новом всполохе молнии. Шершавые стволы, закрученные спиралями и узлами, верхами уходили в колючие и шумящие под проливным дождем кроны, а толстыми основаниями взбуривали рыжую почву, с течением столетий ставшую уже слишком тесной для них. Тропа, долго стелившаяся по размокшей равнине, на опушке резко поднималась вверх, тут же теряясь в густой паутине выступающих из-под лесного настила древесных корней. Ливень, водяными шторами покрывающий пустошь, остался позади. Здесь, в необыкновенно густом лесу, влага оседает неохотно. Казалось, что здесь даже не было ветра. Воздух был подобен киселю, веками настаивающему в себе аромат мертвой коры, сырого песка и едкой смолы. Гроза всё ещё бушевала где-то там, наверху. Но здесь белого дракона поджидал только гнетущий вакуум.

- Сколько тебя не будет в этот раз? Месяц? Два? – Тяжёлый взгляд старухи останавливается на молодом «человеке», который сидит возле подвешенной туши и сцеживает с неё кровь в алюминиевую миску. Он забавляется тем, что шире разводит пальцами вспоротую плоть, затем подаётся вперёд и по-звериному тянет носом, сохраняя в уголках рта тень привычной улыбки. – Сам-то понимаешь, куда идёшь? Один, да на ночь глядя. Ты хоть глянь какая погода – вон, небо низко, а со станции шепчутся, что ливень ждать и всю дорогу размоет, что тогда делать будешь? Ноги застудишь, потом неделю кашлять будешь! – Мин скрестила иссохшие руки на груди и нахмурилась. – И что это ты надел? Это же никуда не годится! – Её скрипучее ворчание заполняет пространство жизнью и ощутимой тревогой. - Темень такая, что ни зги не видать, а он прётся в тонкой рубашке и без шапки. Где те ботинки, которые я принесла в прошлый раз? Вечно ходишь как дикарь, босой и растрёпанный, - она на мгновение замолкает, затем выплёвывает что-то долгое и неразборчивое и пробирается к столу с оставленным на нём рюкзаком. Прихрамывает на одну ногу и свободной рукой держится за поясницу, вокруг которой обёрнут шерстяной платок несмотря на стоящую в помещении и на улице духоту. Моль провожает её мимолётным взглядом и возвращается к своему занятию, где каждая капля крови и взмах ножа были подобны маятнику, отмеряющему секунды жизни и смерти – лезвие касается шкуры животного и лёгким движением проникает в неё, скользит ровно и уверенно, оставляя за собой тонкую линию разреза, из которого проглядывает слой жира.
- Твой ножичек в тех местах, как детская игрушка. Эти твари тебя за версту учуют, и даже услышать не успеешь, как подкрадутся. Моргнёшь, - а уже когти в глотке. И что мне делать? Торчать здесь до первого инфаркта?.. Вонь такая, что невозможно, - артритные пальцы Мин толкают оконную створку, чтобы дать свежему воздуху вторгнуться в лавку. – Вечно один, как бродячий пёс. Кто тебе поможет, если случится что?
- Я не человек, и сильнее чем кажусь. – Тихий шёпот лезвия, отделяющий кожу от плоти, и столь же мирный, почти медитативный тон мясника.
- И что? – Тот самый вопрос, который непременно ставит в тупик и вызывает вздох раздражения. Взгляд старухи, будто исподтишка, как у хищной птицы, следит за каждым движением Моли. – На любого зверя найдётся свой охотник, тебе ли этого не знать.
Когда-то мать Мин прислуживала в вольере, который был колыбелью дракона, поэтому помнил её ещё ребёнком: тяжёлые длинные волосы, собранные в причудливую причёску, миниатюрная и цветущая любопытством. Её кожа, теперь иссохшая и покрытая вязью морщин, когда-то сияла нежным светом, гладкая, как утренняя роса на листьях. Девочка была преисполнена жизнью и лёгкостью, но время шло и накладывало свой отпечаток. Руки с пигментной россыпью на тонкой коже, дрожащие старостью и обветренные, способны были на нежность и дарили её битому зверю в клетке. Уже подросшим подростком её неприкрытый интерес перерос в нечто сакральное, и она стала первой женщиной, которая показала ему другую жизнь, чувственную и наполненную удовольствием. В последние годы Моль с сожалением наблюдал за тем, как Мин постепенно угасает, так и не обзаведясь семьёй, а также выслушивал её бесконечное ворчание, понимая, что больше его никуда не направить.
- Просто пообещай не умереть и кормить Крысу, пока меня не будет. – Подвешенная туша медленно обнажается по мере того, как скользит нож. – Товар там, где обычно. – Он продолжает работу, рассекая сухожилия и обнажая суставы, лезвие движется плавно и разделяет мёртвого зверя на части, кусок за куском, почти в ритуальной методичности процесса. – Я возьму с собой запасную одежду, не переживай, - Гоу выпрямился и вытер нож о фартук, поворачиваясь к старухе:
– Всё будет хорошо, - улыбнулся он. Никто не знал, чем завершится его вылазка и будет ли всё действительно хорошо, но слова звучали так уверенно, что на мгновение Мин захотелось в это поверить - слова, которые не успокаивали, а скорее напоминали о том, как мало они знали о будущем.


На окраине города, в непроглядной темноте, куда не достигал свет тесных улиц, вырисовывалось необычной формы строение, напоминающее старый храм или руины потерянной цивилизации. Гоу добрался туда к полуночи, скрипнул решётчатыми воротами и поднялся на несколько ступенек по лестнице, оказываясь на горячем сквозняке между полуразваленными колоннами. Под босыми ногами тепло перешёптывался песок, обволакивая ступни ощущением зыбкости под ногами, а сквозь редкие трещины в земле пробивалась усохшая растительность.
Старое строение, когда-то величественное и гордое, теперь стояло в полном запустении, поглощённое временем и жестокой природой этого места: зияющая пустота выбитых окон и раскрошившихся стен обнажает внутреннюю кладку, которая столь же стремительно разрушалась; груды осыпавшегося камня покоились там, где некогда возвышались массивные колонны и арки, превращая дом в огромный скелет, чьи кости разбросаны по земле. Перекрученные и заржавевшие оконные рамы торчали сломанными рёбрами, а через дыры в кровле беспрепятственно проникал лунный свет. Там, где когда-то звучали голоса, теперь царила мертвенная тишина, нарушаемая лишь шорохом незваного гостя.
По старой привычке Гоу приходил сюда перед каждой долгой вылазкой, словно напоминая самому себе, где его место. Разрушенный до неузнаваемости, дом оставался для него важным, связующим звеном между прошлым и настоящим. И, стоя на пороге развалин, он ощущал зыбкие границы между тем, кем он был и кем стал.
Чуть дальше, в нескольких километрах от руин, тёмной и зловещей массой высился лес, чья густая тень, словно живое существо, стелилась вдоль горизонта. Позади дома виднелась вытоптанная тропа - её узкая полоса змеилась в ночь, петляя среди камней и колючих кустарников, и вела к границе леса. Именно по ней Гоу и направился, почти автоматически выбрав знакомый маршрут.

«У меня есть для тебя одно дело. Распространяться лишний раз не стоит. Но ты и сам знаешь, как это обычно работает. Плачу хорошо. Но если надумаешь брать напарника, будешь делить долю со своей части. Когда-нибудь бывал на Хэйинь? Тебе там понравится. Язык сломаешь с их местным наречием, но кухня у них отменная»
  Действительно, то ещё местечко. Забитая дыра, в которую даже торговые суда ходят неохотно. Лишь одна особо пронырливая мелкая компания, временами отправляющая в сторону красного планетоида корыто одно-другое, всё-таки согласилась подобрать на борт небольшую группу попутчиков. Впрочем, жалась явно для проформы. Свободные места в грузовом отсеке очевидно использовались не первый раз, уже обустроенные скромными удобствами и обитые следами многолетней эксплуатации. Сами попутчики тоже не казались новичками в этом деле. Рожи кирпичом, кивали где надо, знали куда присесть и откуда достать газировку взамен на пару ржавых монет. Очаровательная публика. Деловая. И трафик у них налажен.
  Хэйинь поздоровался с гостями легким порывом колючего песчаного ветра, напоминающим сухой поцелуй старухи. Душный вихрь поднялся по металлическому помосту и взмыл вместе с машинными выхлопами в алеющее небо, не несущее на себе и намека на облака. На голову давило духотой жаркого дня и бедного на кислород воздуха, что едва ли был свежее затхлой кабины космического перелетчика. Скалисто-песчаный пейзаж волнами и столбами стелился до самого горизонта, уходя холмистыми складками в неприятную багряную дымку бушующей на севере бури. Если присмотреться, в пещерных впадинах и в их тени за облаками пыли постепенно проступали очертания крошечных и невзрачных жилищ. Их камуфляж выдавали в основном провода, идущие от разбитых вышек в самые глубины подземных тоннелей. Так и выглядела местная космическая станция - как остов некогда перспективного поселения, на останках которого, подобно грибному налёту, в очередной попытке воскресить какую-то культуру нарастали новые поколения паршивых хибар. Если бы не пара нужных наводок, можно было легко прямо здесь и сгинуть, затерявшись среди скал и руин, в тщетной попытке найти хоть одного сговорчивого жителя.
  Спустя час. Нанятый внедорожный транспорт уже быстро несет своих немногочисленных пассажиров через пустыню. В капсуловидной машине было всего два крошечных круглых окошка – очевидно, в этой части планеты смотреть не на что – а сидеть людям приходилось впритык, подобно загнанным баранам. К моменту, когда машина прибывает к месту назначения, у всех пассажиров глаза едва держатся в орбитах, а с одежды сходит седьмой пот.
  Местом назначения был Кёнг. Она же Яма. Почему Яма? Потому что город располагался в очень особой местности. Когда-то это текстурное пятно на карте планеты представляло собой живописный кратер, питающий местную жизнь из оазиса. Это был один из самых крупных и процветающих городов в округе. Ныне же город тонет - очень медленно, но уверено - десятилетиями постепенно погружаясь в рыжие иссохшие пески. Современный Кёнг не более, чем техногенный паразит, какими являлись и все прочие поселки на мили вокруг. Большая часть настоящего города уже давно истлела, уйдя под землю и оставив снаружи лишь несколько верхушек руин, служащих угрюмыми памятниками прекрасному прошлому. Новые дома всё чаще пристраиваются ближе к скалам, в недрах пещер которых ещё можно раздобыть питьевой воды, и всё дальше от центра аномальной  медлительной трясины.
  Пропитавшись пылью и закинувшись местной стряпней – на удивление действительно неплохой – гость города пребывал на этапе поиска. Он здесь не турист и глаза ищут совсем не памятные достопримечательности.
«Дрейк Альбино. Довольно редкий и таинственный зверь драконьего рода» — так Вакула услышал от своего заказчика. Кое-что очень похожее он позже услышал и от случайного трепла в забегаловке. «Белый дракон. Он живет в мясницкой лавке» — легко признался мужик в тряпье после того, как его угостили парой бутылок местной медовухи. «Живет там. И работает. Бледный, как пещерная блоха или... или моль. Хлипкий на вид, но... Опасный, сука». Странно. До этого момента местные совсем не отличались сговорчивостью. Возможно, так называемый Белый Дракон просто не вписывался в норму? Не является настоящей частью коммуны и потому не достоин святейшего закона о «своих не сдаем?» Об этом трепач уже не рассказал, потому как отключился в пьяном полуденном сне. Остальные гости только неуверенно кивали на уточняющие вопросы, но вступать в открытый разговор отказывались даже за угощение.
  Мясницкая лавка располагалась на самом краю поселения. Скверная постройка совсем не бросалась в глаза на фоне остального района, если не считать говорящей вывески и едкого душка, несомого с подветренной стороны. Вакула прошел мимо лишь раз, скрывая голову и лицо за защитной тканью, после чего уже не возвращался. Теперь, при свете дня, он был занят тем, что рисовал для себя маршруты и варианты. Здесь в округе так много скал и полузаброшенных построек. Утесы, большие камни, провода, крыши и заросшие сухим бурьяном пещеры. Идеальная среда для работы. Одно из гнезд было выбрано здесь, на высокой скале с выдолбленными прямо в ней примитивными квартирами, обитыми снаружи металлическими листами. В одной из таких выбоин снайпер и засел, заимев хороший обзор как на мясницкую лавку, так и на добрую часть города. Расстояние до лавки – километр. Обзор с бинокля хороший. Времени было полно, торопиться некуда. Можно было дать ногам отдохнуть и понаблюдать за целью, что показалась уже на следующее утро, отправляясь по своим делам.

Научи меня умирать. Мучительным изломом губ, сохранивших твой запах, тяжестью ладони вдоль позвоночника и бледностью кожи с багряным росчерком синяков и ссадин; загнанным зверем в клетке и с сердцем, в испуге отсчитывающим этажи - обнажать зубы, но лизать протянутую руку, собирать губами крошки того внимания, от которого всё внутри наизнанку; сидеть в заспанном доме до первых вспышек слепящего пламени за окном; срываться и бежать - бежать, но всегда возвращаться.

Порой судьба расставляет фигуры в интересные позиции: пешки, стоящие на четвереньках с задранной вверх пятой точкой и приоткрытым в нетерпении ртом, ферзи в боевой стойке с копьём наперевес и короли, берущие от жизни всё легко и беспрепятственно, потому что рождены с серебряной ложкой во рту. В сущности, для неё игра всего лишь предлог для того, чтобы перед финальным выстрелом в упор позволить взглянуть себе в глаза – мнимое противостояние незримому и бессмертному существу, или бег по замкнутому кругу с надеждой, что именно у этой сказки будет счастливый конец.
Ноно появился в дверях ровно в шесть тридцать. Его маленькую, почти детскую голову пересекала тряпка, скрученная поперёк глаза повязкой, а грязные лохмотья окутывали щуплое тело складками, плотным слоем скрывая его сутулую фигуру: поношенные штаны с растянутыми коленками и давно потерявшая свежесть рубашка. Волосы редкими клочьями покрывали череп, придавая ему ещё более жалкий и изнеможденный вид. Он остановился в дверях тенью, неуместной и незваной, замешкался, будто на мгновение засомневавшись в своих действиях, и воровато пробежался взглядом по комнате. Испещрённое морщинами лицо гостя выражало одновременно вызов и насторожённость, а единственный глаз сверлил пространство, выискивая угрозу в тесном помещении – в его молчаливой дерзости чувствовалась тревога и понимание жизни, которая приучила его к постоянной крысиной возне в трущобах. Не дожидаясь приглашения, он сделал пару неспешных шагов вперёд, шаркая истоптанными ботинками по полу, и остановился возле стола. Свет тусклой лампы под потолком вскользь осветил его лицо: землисто-серая кожа, глубокая тень под глазом и слабый, но настойчивый блеск чего-то, что можно было принять за отчаяние или решимость.
Едва рассвело, но в помещении уже стояла удушливая жара с едва уловимым зловонием мёртвой плоти. Внутри этих стен шла своя жизнь, подспудная и бесшумная, но весьма бурная: причудливая игра теней на стенах и едва различимый, но зловещий скрежет крюков под потолком, на которых мерно покачиваются освежёванные туши зверей; шорохи, исходящие из тёмных углов, где тьма кажется ожившим источником кошмаров и скользит по полу, словно кто-то незримый движется по затёртым временем плитам. Воображение рисует в голове напряжённые картины, а слух улавливает глубокое и ритмичное дыхание, будто кто-то или что-то дремлет во чреве этого душного пространства. Все чувства обостряются, а инстинкты истошно призывают бежать.
За прилавком возвышается мясник, чьё присутствие, на первый взгляд, не вписывается в это место: бледный и тонкий, как приведение, волосы собраны в низкий хвост на затылке, белая рубашка с закатанными рукавами, которая смотрится неуместно в обители крови и плоти, и небрежно накинутый поверх фартук. Отстранённый, лишённый эмоций взгляд неотрывно следит за движениями гостя, и сквозь эту пустоту, подобно притаившемуся перед прыжком зверю, неощутимо пробивается хищническая тяжесть. На фоне его безмолвного присутствия слышна глухая вибрация морозильной камеры, которая доносится откуда-то из глубин помещения, а приоткрытая дверь, едва различимая за спиной, словно разинутая пасть, поджидающая свою добычу.
Так, сразу же, впервые переступив порог лавки, Ноно усвоил, что любой гость в этом месте не может говорить ровным голосом: или шептать, чтобы не услышали живые тени в углах, или кричать, преодолевая толщу стен и разлитую в воздухе тревогу. Он выбирал молчать. Зажатый в трясущемся кулаке конверт перекочевал на прилавок под бдительным взглядом мясника, мужичок сильнее сжался, схватил выставленный взамен холщовый мешок и поспешно покинул помещение. Уличные сумерки с радостью приняли его, поглощая в своей неясной полумгле, будто стирая само его присутствие.
Моль отмер и широко зевнул, словно только сейчас просыпаясь после долгого дремотного оцепенения, внимание его неспешно перетекло на конверт, оставленный боязливой крысой. Не торопясь взглянуть на содержимое, он протянул руку к оставленному на столе завтраку, подцепил пальцами кусок сырого мяса, ещё не потерявшего свой красноватый оттенок, и затолкал за щеку. Пережёвывая с ленивой, почти ритуальной неспешностью, он продолжал сверлить взглядом конверт, будто мясо требовало большей концентрации, чем оставленное на прилавке послание.
- Так, - протянул в пустоту и вытер руки о фартук, после чего вскрыл конверт и прочёл содержимое, вырисовывая на губах тень безмятежной улыбки. – Мило... - То, что было выцарапано в письме, едва ли могло считаться милым, но что-то в словах или намерениях, зашифрованных в этих строчках, определённо его позабавило. Возможно, это был результат игры, которую он вёл уже давно, или тонкая нить интриги, что сплелась удавкой вокруг этого места и всех, кто сюда приходил. Тем не менее, Моль не думал отказаться от очередного поручения и отправился в спальню, чтобы собрать всё необходимое перед тем, как покинет дом.