[Лани Кохола]

Циркон, Кандит, 5002

Мишэль Тревизо, Лани Кохола

Эпизод является игрой в прошлом и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту стандартную систему боя.

[Лани Кохола]

– Нет, я не...

Тихое неуверенное бормотание из-за стойки больше напоминало жалобное мяуканье, нежели гневный ропот студента, который по обыкновению учащихся имел свойство быть тем громогласнее, чем меньше у них оставалось сомнений в поруганности и непоколебимости собственных прав.

По ту сторону все невнятные звуки были начисто проигнорированы, а очередной вопрос лишь ставил перед фактом.

– Да, но...

Тщетные попытки Лани высказать робкие возражения касаемо мнения деканата насчёт его недалёкого будущего секретарь с лицом вышибалы и лёгкостью бывалого мастера спорта отбивала сухими безапелляционными «по регламенту положено». Каждый удар её внушающего благоговейный трепет маникюра по допотопной механической клавиатуре словно вбивал в крышку гроба бедного паренька ещё один гвоздь.

Так уж сложилась традиция, что на любой праздник жизни Лани приходил последним, вежливо кланяясь и послушно пропуская всех страждущих вперёд. Вот и на сей раз лучшие места для стажировки расхватали как свежие пончики в столовой ещё до открытия: кто по знакомству, кто за красивые глазки и хитрость в известном месте. За уверенный середнячок боролись так, что королевским битвам и не снилось, а пух, перья и самые неуёмные студенты летели из дверей деканата во вполне себе буквальном смысле.

В итоге то, что должно было остаться после этого локального побоища, не предвещало дархату ничего светлого и безмятежного. Размышляя над тем, в какой степени паршивости муниципальную поликлинику его могут запихнуть, и мысленно молясь: «Хоть бы не морг», юноша рассеянно отступил в сторону перед ворвавшимися в приёмную младшекурсниками, что воинственно потрясали зачётками у самого носа секретаря и требовали индульгенции. Высунувшийся из дверей замдекана, глядя на их внезапно оробевшие мордашки, милостиво отпустил должников, но не долги. И пообещал отпустить их на все четыре стороны, если те не закроют рты сей момент и хвосты к среде.

Всё это время Лани, никем не замечаемый, с огромным увлечением разглядывал пятно на ламинате и ощущал с ним великое духовное сродство: его присутствие примерно тем же образом интересовало разве что уборщиц да изредка нервировало деканат. К примеру, в таких ситуациях, как сейчас, когда о нём благополучно забывали, и свободных мест не оставалось. Ну, почти. Видимо, одно место они всё же смогли подыскать.

«Тук-тук», – отстукивали его судьбу клавиши во вновь окутавшей приёмную полусонной тишине. Пахло лакированным деревом, офисной бумагой и едкими спиртовыми духами. «Тук-тук-тук», – лениво и скорее по привычке долбилась в окно видавшая лучшие времена муха. Лето за прозрачной перегородкой влекло своей недостижимостью их обоих.

«Тудух-тудух», – отмерял канувшие в небытие минуты межпланетный поезд спустя две недели.

Забившийся в угол, несмотря на полупустой вагон, чуть ли не пытаясь слиться со стеной, Лани разбирал бумаги, выданные ему деканатом. Касаемо места прохождения практики вопросов было больше, чем ответов, самый главный из которых: «Каким образом в студенческом рейтинге частная клиника оказалась ниже захолустных лечебниц?»

Когда замдекана подписывал направление, то только загадочно ухмыльнулся: «О, Мишэль, старый сухарь! Кажется, его последний стажёр вылетел кубарем не только с практики, но и из учебного заведения... Но ты не бойся, не делай такое лицо! Последние десять лет он не принимал студентов. Авось, повезёт, он откажется, и тебя переведут в другое место...»

Не перевели.

Другим резонным вопросом оставалось: «На кой факультативный курс лечебной магии включает в свою программу полноценную стажировку как для целителей?» Однако стандарты престижной академии были неумолимы и местами бессмысленны. Хочешь красивую красную книжечку, будь добр. А на меньшее Лани размениваться не мог, ибо не смел даже помыслить подвести своего спасителя и господина, который не пожалел столько средств для его обучения. Пусть временами и приходилось стискивать зубы и повторять себе известную фразу про мышек и кактус.

Впрочем, престиж альма-матер всея империи заканчивался примерно там же, где и империя. А учитывая, что дархата выслали не только за её границы, но и вообще с планеты, можно было даже  не удивляться, когда в якобы забронированном академией общежитии не оказалось места, и на все мольбы перепроверить ещё раз робот-автоответчик только разводил виртуальными руками. Видимо, не сочла нужным убедиться в точности указанных в заявке данных и академия.

Не вспомнили. Не позаботились. Не обратили внимания. Не... сколько ещё в его жизни таких «не»?

Вытащив из ушей гарнитуру, через которую последние пятнадцать минут безуспешно пытался добиться понимания хотя бы от приветливо машущего с экрана робота, Лани подпёр рукой голову и прислонился лбом к прохладному стеклу. Звонить в деканат даже смысла не было, ибо юноша уже достаточно хорошо усвоил, к чему это приведёт: ни к чему. Уж точно не с его характером.

С головой утонув в невесёлых мыслях, дархат не сразу заметил отражённый в стекле устремлённый прямиком на него пристальный взгляд. Напротив парня в вагоне сидела молодая женщина с ребёнком лет шести на вид. И этот ребёнок не сводил с попутчика глаз. Лани недоумённо приподнялся, моргнул, а затем, решив, что мальца привлекло неестественное свечение его радужки, снял очки и сомкнул веки, намереваясь немного подремать.

Каково же было его удивление, когда мерный «тудух-тудух» поезда разорвал звонкий детский голосок:

– Мама, а почему у дяди такие большие уши?!

Лани чуть воздухом не поперхнулся, пока женщина, кидая на него извиняющиеся взгляды, пыталась донести до сына, как (не) следует себя вести. Левиафану же напротив отчего-то стало смешно. Он поднял с колен свой планшет и, не говоря ни слова, нарисовал там мохнато-кучерявое нечто, а к нему обязательным приложением – большие уши. Не останавливаясь на этом, Лани пририсовал к ушам мудрёные крепления, на которые навесил невеликие, но достаточные, чтобы поднять существо, крылья. Получившуюся картинку-обоснование он с улыбкой развернул к своему маленькому попутчику.

Ребёнок материализовался рядом спустя секунду.  

– А нарисуй ему рог как у взрывопотама!

Парень усмехнулся, понимая мальчишескую любовь ко всяким мощным и взрывным штукам, и послушно добавил к рисунку новую деталь. Однако следующая просьба даже его заставила высоко задрать брови.

– И ласты!

– Зачем ласты...

– Ну как же? А вдруг у него уши устанут. Он упадёт. А там вода!

Так нарисованное чудо с рогом и крылатыми ушами обзавелось первой деталью гардероба, а Лани – первым фанатом после того, как, немного поколдовав с материализующей магией, заставил воображаемого монстрика парить в эфемерном виде вокруг ребёнка.

Стук колёс сменился нарастающим гулом и доброжелательным женским голосом по радио: «Поезд приближается к межпланетарным вратам. Пожалуйста, пристегните ремни и не вставайте с мест до окончания процесса телепортации!», а пасторальные лирейские пейзажи за окном – внезапно прильнувшей к стёклам кромешной темнотой.

Но вот одна за другой во тьме начали загораться звёзды: по ту и по эту сторону окна. В тон им сияли тихим светом глаза Лани и уже по меньшей мере четыре выдуманных существа, что окружили сидящего рядом мальчишку, а их блики на стекле и очках плясали затейливые танцы. Дыхание спёрло то ли из-за пространственного перемещения, то ли от переизбытка чувств, и буквально на миг, мельчайший отпечаток времени, но в голове мелькнула мысль, что всё, может быть, не так уж и плохо.

А затем ярко-белая вспышка, подпрыгнувший к горлу желудок и теперь уже равнодушный мужской голос в динамике: «Мы прибываем на планету Циркон, государство Калькута, город Кандит. Местное время шесть часов пятьдесят три минуты. Погода за окном...»

«...не лётная», – мысленно констатировал Лани, протирая стекло от моментально присосавшегося к нему конденсата. Не сказать, чтобы это помогло и как-то радикально изменило ситуацию. Сквозь мутно-липкое, как плёнка на молоке, утро, не видать было ровным счётом ничего.

Сидящая рядом женщина усердно упаковывала своего сына в одёжку потеплее. Лани рассеянно собирал все документы и гарнитуру в рюкзак, но затем всё же решил последовать примеру соседей, закутался в непримечательную тёмно-серую толстовку, которая, будь он даже вдвое шире и на три головы выше, была бы ему велика, и не по настроению ярко-красный шарф.

«Конечная».

Глубокий вдох, как перед самым долгим заплывом на глубину.

«Просим освободить вагоны».

Крепко зажмуриться и нырнуть, позволив толпе самой нести тебя. Нет никакого смысла сопротивляться неумолимой стихии.

«Заканчивается посадка...»

Словно очнувшись, Лани, ошеломлённый количеством людей и информации, поступающей ото всюду, попытался осмотреться. Волна пассажиров прибила его к толпе встречающих, однако тут не было никого, кто ждал бы его.

Робко проскользнув за оборонную линию турникетов, юноша пристроился на первом же попавшемся свободном стуле чуть в стороне от основной толкучки, ожидая, когда схлынет поток людей, и тщетно заглядывая в лицо каждого, кто проходил мимо.

Благодаря официальному сайту клиники у дархата было скучное отштукатуренное фото доктора, в общих чертах характеристика и – с неофициальных агрегаторов – наиболее эмоциональные отзывы, касающиеся доктора. Не было только самого доктора.

Со вздохом Лани подтянул колени к подбородку, упёршись пятками в край сиденья, и включил планшет, который всё это время не выпускал из рук, прижимая к себе как величайшее сокровище. Взгляд, постепенно утрачивая всякую надежду, продолжал по инерции, как та муха в деканате, скользить с одного лица на другое. Дархат как никогда отчётливо начал ощущать накатывающую усталость и недостаток кислорода. Глаза закрывались сами собой. Голова проваливалась в уютный сон и шарф, так что снаружи вскоре остались торчать только очки, уши да растрёпанные кудри.

Рука с планшетом обессиленно опустилась на стул рядом, а на экране поверх намалёванных в поезде комичных существ жизнерадостно мерцало автоматическое уведомление академии, отследившее его по GPS: «Лани Кохола, поздравляем с прибытием на место и началом практики! Надеемся, ваша стажировка будет продуктивной и...»

[Лани Кохола]

Во сне Лани в самом что ни на есть буквальном смысле парил в облаках. Широкий нос прорезал комья подвешенных в небе морей и озёр. Плавники мягко ловили воздушные потоки, которые обтекали гладкое невесомое тело. А ударом мощного хвоста грозовые тучи разбрызгивались на мелкие клочки и оседали нежным пушком на коже.

Шум толпы в порту напоминал биение волн. Прибытие очередного поезда, аэродайна или шаттла ознаменовывалось рокочущим приливом, который становился тем слышнее, чем ближе кит подбирался к поверхности беспокойного в этот час моря. Но стоило уйти на глубину, как вместе с родной стихией его окутывала всеобъемлющая и безгласая безмятежность.

Люди сновали мимо, столь же глубоко поглощённые своими заботами, не обращая внимания на фигуру парня, свернувшегося в уголке у торгового автомата так, словно бы он пытался стать ещё меньше и незаметнее. Точно почуяв его старания, очки сползли на самый кончик носа, как будто бы ему и впрямь удалось.

В мире грёз же плохое зрение киту ничуть не мешало. Наоборот, поднявшись выше линии облаков и обернувшись к рассветному солнцу над укутавшим землю непроницаемым туманом, Лани больше осязал, чем видел: слепящие блики света перед собой, пляшущие цветные пятна пастельных тонов, что плавно перетекали одно в другое, нежность персикового неба, затопившую всё кругом, и росчерки лучей, словно пробивающиеся к нему сквозь толщу океана.

Внезапно один из лучей выбился из этого танца и разорвал гармонию небесной симфонии ярчайшей вспышкой, будто пронзив чересчур замечтавшегося кита ударом молнии... Лани, пока совсем ещё сонный и потерянный, медленно открыл глаза.

Взгляд осторожно прощупывал пространство, пока левиафан силился вспомнить, где его хвост и куда подевалось море, и, наконец, отыскал причину скоропостижного завершения его несбыточной мечты.

Сперва ничего толком было не разглядеть. Лани видел, что рядом с ним на расстоянии непотревоженной зоны комфорта сидел человек. Черты его были смутно знакомы, но пока неузнаны. Пущей неразберихи и вместе с тем загадочно-величественного ореола добавляло сияющее прямо позади высящегося над ним господина рекламно-информационное табло. В его отблесках и свете золотистый водопад струящихся по плечам волос вполне можно было бы принять за лик какого-нибудь святого... Если бы сама реклама не была едко-зелёного цвета, из-за чего ложившийся на локоны и лицо оттенок приближал их к слегка цветущему виду не одну неделю пролежавшего в студенческом холодильнике сыра.

Лишь тогда Лани догадался подтянуть повыше очки, похрустывающий морозом голос назвал его по имени, а в голове проснулись более приближенные к реальности воспоминания. «Мишэль Тревизо, собственной персоной», – застыло и почти одновременно с доктором произнёс он про себя. Далеко не сразу парень начал подавать признаки жизни. Мозг со скрипом и нехотя рылся в памяти в поисках того, как управлять этим тщедушным тельцем не в пример величию огромного кита. Ноги не слушались, про всё остальное можно было вообще забыть на ближайшее время.

По правде, Лани сам не понял, как и когда очутился на полу, стоя по стойке смирно, прямой как ивовый лист. Руки по швам – он так и поклонился, согнувшись по меньшей мере пополам, стремясь всем своим видом выразить самое искреннее раскаяние.

– Осмелюсь возразить, что это мне должно просить у вас прощения, – протараторил юноша полу, но на громкости достаточной, чтобы его без проблем услышали. Глаза зажмурены, лица не видно, но уши предательски порозовели. Ещё бы, так опростоволоситься при первой же встрече и попросту её проспать. Хорош стажёр-лекарь, ничего не скажешь. – Вы не обязаны были меня встречать, но мне следовало быть более внимательным и собранным, тут вы абсолютно правы. Я очень сожалею, что причинил вам столько неудобств.

Воздух в лёгких как-то неожиданно закончился, и пришлось взять вынужденную паузу. Впрочем, собеседник, кажется, тоже не торопился вставлять в его тираду своё веское слово. Собрав в кулак жалкие остатки смелости, парень всё же решился приподнять голову и взглянуть на будущего наставника.

До боли прямой, нечеловечески изящный и стройный, он будто продолжал собой трость, которую выставил вперёд как самый надёжный аргумент от посягательств на его личную территорию. Взгляд Лани беспорядочно выхватывал строгий костюм, пугающую неприступность, россыпь колец и прикрытые веки по ту сторону непроницаемых очков. Но более всего его привлёк профиль: точёный, грациозный, исполненный изгибов и углов настолько аккуратных и уместных, что захотелось его немедленно зарисовать. И кисти рук, излишне тонкие и хрупкие на вид.

Впрочем, восхищению дархата не суждено было продлиться дольше нескольких секунд. Забытый на сиденье планшет ожил и приветливо курлыкнул. Сперва Лани намеревался проигнорировать сообщение, чем бы оно ни было: рекламной рассылкой, погодной сводкой, навязчиво-радостным «вы в роуминге!» и обязательным предложением сменить тариф. Однако девайс продолжал настаивать на том, что он вообще-то тоже заслуживает ласки и внимания, а пиликанье входящих оповещений становилось всё более назойливым.

Уже подозревая, в чём дело, парень обречённо скосил в его сторону глаза и оказался безнадёжно прав в своих догадках. По жизни слегка взбалмошные Дженкинс и Коннор, его соседи по комнате, неразлучный дуэт и извечный двигатель проблем, только узнали об участи своего собрата и отказывались переживать потрясение самостоятельно.

«Лани! Лани, нам только что сообщили, в какую задницу тебя засунули!»

Это был Коннор. Они с Дженкинсом ещё в том году закрыли факультатив целительства и отделались лёгким испугом, угодив в бригаду скорой помощи. Скорая, однако, отделалась испугом отнюдь не лёгким, а академия – штрафом, и хорошо, что вообще отделались. Теперь эти двое отмывали свои грехи на исправительных работах, а потому отъезд одногруппника не смогли застать. Дархат же, по обыкновению весь в себе, не удосужился поставить их в известность.

«Лани!»

«Лани?»

«Лани, ты живой?»

Торопясь и толкаясь, как опаздывающие на перроне, сообщения всплывали почти без передышки, контрастно мерцая поперёк экрана: юноша не очень любил приглушать яркость.

«Лирея вызывает Циркон»

«Лани, ответь»

«ЛАНИ ВЕРНИСЬ В КОЛОХУ» – это уже Дженкинс.

«...»

«Знаешь, что мы узнали про этого Тревизо?»

Лани начал медленно и неравномерно покрываться испариной. Пожалуй, планшет лучше всего будет выключить.

«Говорят, у него не все дома...»

«ПРИКИНЬ СТАРШАКИ СКАЗАЛИ ЧТО ОН РАЗГОВАРИВАЕТ С КАКТУСОМ И ПЬЁТ КРОВЬ ДЕВСТВЕННИКОВ»

За одно мгновение уши парня мимикрировали под цвет шарфа. Лохматая макушка, казалось, ещё немного и задымится. В какую-то долю секунды дархат осел на пол и метнулся к устройству со вполне очевидным намерением, но не тут то было.

Миг. Искра. Вспыхнувший прощальным «Чел, сбрось два раза, если тебя держат в заложниках» и погасший экран. Но прежде этого всего нервный импульс вышедшего из себя левиафана, который планшет привычно распознал и трактовал единственным известным ему способом: изрыгнул на свет неведому зверушку.

Полупрозрачная светящаяся хтонь, нарисованное ещё в поезде чудо в кудряшках, крыльях и ластах с любопытством огляделось, прицелилось и бодро зашлёпало ушами в сторону доктора Тревизо. В дополнение немой сцены рухнул оставленный на стуле рюкзак, рассыпавшись документами, тетрадями и учебниками.

Обомлевший Лани сидел на полу и не знал, что сказать.

– Я... – а что «я»? «Сожалею»? «Дико извиняюсь за товарищей»? «Не хотел, чтобы наше знакомство началось вот так»? Да к кракену это всё. Оставалось только сухо констатировать факты: – Неудачник.

[Лани Кохола]

С выражением, преисполненным беспомощности, Лани следил за посягательствами собственноручно сделанной хтони на чужую неприкосновенность и очевидно пытался что-то промычать, но как назло в голову не шло ничего умнее: «А ласты у него чтобы плавать».

Нет, дело было не в том, что он не мог убрать эту оптимистично (в отличие от них двоих) настроенную тварюшку, своим позитивом поругивающую столь кропотливо выверенную атмосферу безысходности. Проблема решалась по большому счёту щелчком пальцев, от чего крылатое нечто осыпалось сверкающей перхотью на безукоризненно чёрные штаны доктора; впрочем, и она вскоре растворилось в воздухе.

Беспомощным Лани ощущал себя безотносительно конкретных событий. Просто все они в совокупности сплелись в чересчур тугой комок, застрявший где-то в области горла и мешавший нормально дышать. Комок заботливо трамбовался сверху упадническими мыслями о том, что какой из него теперь помощник князю, если даже сейчас, в условиях in vitro, он превращался из помощника в ходячую катастрофу.

Во всём этом кошмаре, в котором Лани топил сам себя, прозвучавшее с хрипотцой откуда-то сверху пожелание выдохнуть оказалось как нельзя кстати. Узел в горле ослаб, а дальнейшие слова доктора и вовсе привели дархата в полнейшее изумление. Он не отрицал принадлежность юноши к древнему роду «фортуна на нас забила», как все иные. Наоборот, соглашался с ним, но вместе с тем вселял робкую надежду, что быть неудачником – ещё не конец света.

По мере того, как доктор продолжал говорить, выражение лица Лани с «убейте меня, пожалуйста, быстро и без мучений» сменялось на искреннее неверие и такую же искреннюю признательность. Дархату было плевать, насколько непривычные и местами даже странные подбирал доктор формулировки, чтобы вытянуть его из болота самогрызения. Он настолько привык, что его существование в общем-то никого не заботило, а все его проблемы оставались целиком и полностью только его проблемами, что разум до последнего отказывался признавать реальность происходящего. Право слово, громоздкая китовья туша, взмывающая к облакам, в данный момент казалось ему куда реальнее.

В поисках подтверждения взгляд скользнул к упомянутому стаканчику кофе. Рука осторожно потянулась и пощупала его. Вроде настоящий. Даже ещё тёплый. Тёплый... Что-то очень схожее юноша внезапно ощутил от сидящего перед ним человека. Каким бы он ни был колючим и черствым на вид, но мало кто проявлял по отношению к Лани столько заботы.

В памяти невольно вспыхнули воспоминания о князе. Того тоже нередко сторонились и даже осуждали за вздорный характер и сложный нрав, которому, казалось, почти невозможно было угодить. А вот поди ж ты, этот «заносчивый сноб», как называли господина за пределами его владений за глаза, спас от браконьеров и подобрал себе осиротевшего китёнка, дал ему пищу и кров, а позже – и образование. Наблюдая за ним, Лани не понаслышке знал, что князь не жалел ничего для своих людей и тех, кто в этом нуждался. Но люди судят по обложке, не пытаясь заглянуть внутрь книги...

Из очередного побега в море рефлексии его вернул всё тот же высокий хриплый голос, настоятельно рекомендовавший написать друзьям и очевидно напоминающий о недавнем фиаско. Дархат лишь тихонько вздохнул.

Как-то совсем уж неуклюже и побито Лани вполз на стул, пользуясь позволением и ценным указанием доктора, послушно включил планшет и открыл чат «Покойников» (до сих пор в голове всякий раз при взгляде на это слово звучал тупой смех Дженкинса: «Ну дык на соседних койках спим, соседи ПО КОЙКАМ, значица покойники!»).

Пролистнув несколько последних бессмысленных сообщений не глядя, дархат поспешно набрал:

«Всё хорошо. Добрался без проблем. Уже познакомился с наставником. Доктор Тревизо совсем не такой, как вам описывали. Он очень добрый и понимающий».

На этом, наверное, следовало бы и закончить, но Лани неожиданно понесло. Каким бы добрым и понимающим ни был сидящий рядом человек, с запозданием приходило осознание, что это не случайный прохожий, которому юноша по нелепости своего существования нечаянно наступил на хвост, принёс кучу проблем и столько же извинений, и о котором можно было спустя какое-то время забыть как о страшном сне. Нет, доктор верно обратил его внимание на то, что как наставнику ему предстоит оценивать способности попавшего ему в лапы студента, и какое-то время им придётся работать вместе, а доктору Тревизо персонально – мириться с патологической неуклюжестью своего помощника в моменты излишнего нервного напряжения. А в присутствии почти любых людей у Лани такие моменты были когда всегда. Даже рядом с Дженкинсом и Коннором он перестал ронять кружку от их внезапного появления в его «зоне свободной от людей» лишь спустя несколько месяцев.

Пожалуй, в данной ситуации было совсем неудивительно со стороны дархата искать понимания именно у них, таких абсурдных и диковатых в своём поведении, но всё же по-своему ему близких.

«Он не стал меня ругать за всё, что я тут учудил (и вы тоже), даже замечания не сделал. Наоборот, помог собрать рассыпавшиеся вещи. Он также поддержал меня и сказал, что быть неудачником не так уж и плохо... Ещё он купил мне кофе! И дал время прийти в себя и написать вам».

Немного подумав, Лани кинул быстрый взгляд на прикрытые чёрными очками глаза, пряча улыбку в шарфе, и добавил:

«Жаль только, что животных не любит».

Ответ пришёл не сразу. Дженкинс, судя по значку онлайна, всё ещё переваривал полученную информацию, а Коннор внезапно прислал голосовое.

Юноша рвано втянул носом воздух, крепко зажмурился, мысленно помолившись всем демиургам, сделал громкость пониже и нажал на значок проигрывания.

«Чел, а ты в курсе, что киты – тоже животные? Я, конечно, ни на что не намекаю. С другой стороны, раз животных не любит, значит, твою кровь пить точно не...»

Дослушивать Лани не стал, ещё быстрее выключил планшет, чем в прошлый раз, и с каким-то особым остервенением запихал его поглубже в недра рюкзака. Конечно, потом он об этом пожалеет, но это будет потом. Пока же дархат был всецело согласен со своим господином и представителями старшего поколения, что гаджеты – это зло. И ещё какое. Так достать с другой планеты, это ещё умудриться надо.

– На самом деле они не такие плохие, как пытаются казаться, – начал он невпопад оправдывать друзей, хотя доктор спрашивал его совсем о другом. – И я думаю, если бы на моём месте были Коннор или Дженкинс, они бы в один миг починили ваше устройство.

«Но вместо них прислали меня. Извольте не любить и не жаловать, только не выгоняйте, пожалуйста», – мысленно добавил Лани и спохватился:

– А насчёт обращения напрямую – да, конечно. Как вам будет удобнее.

Для дархата это было чем-то само собой разумеющимся и полностью естественным, поскольку князь частенько обращался к помощнику именно таким образом, не терпя телефонов и прочих «адских машин». Да и самого Лани «вызов в голове» быстрее возвращал в реальность.

Юноша уже привычно подтянул к себе колени, обхватив стакан с кофе через рукава толстовки, и склонился над ним, приняв сходство скорее с черепашкой, которая спряталась в свой панцирь, нежели огромным морским чудищем.

Доктор Тревизо милостиво позволил задавать ему вопросы, и возможно Лани стоило бы спросить о чём-то более насущном, навроде того, где ему жить или кому продать душу, чтобы практику засчитали пройденной, однако, с сомнением пожевав губу, он осторожно спросил:

– А можно мне поручить такую работу, чтобы там было поменьше людей? – довольно наглая на вид просьба, за которой последовало жалкое оправдание, но дархата настолько обнадёжили слова наставника, что он осмелился хотя бы попытаться уточнить. В конце концов, так и доктору от него будет меньше проблем. – Понимаете, у меня целительство идёт лишь факультативом, моя основная специализация – техномагическое программирование, и врачевать я не собираюсь. Но я могу быть полезным! Например, смешивать настойки и катать ватные тампоны, возиться с бумажной и электронной документацией, делать вам кофе и ежедневную уборку в клинике...

[Лани Кохола]

Лани не сразу понял фразу про «характерные точки на шее». Осознание пришло где-то между двенадцатым спотыком на пути к месту назначения и зашарканным порогом клиники, который он едва не клюнул носом. Тогда же юноша впервые с того момента, как они покинули порт, улыбнулся. И, смутившись, постарался поскорее спрятать эту улыбку поглубже в надёжных кольцах шарфа, как и в прошлый раз.

Всю дорогу он провёл в почтительном молчании и тщательнейшем впитывании каждого произнесённого наставником слова. Зачем – он и сам не мог сказать (особенно когда речь зашла про грибы и котов, и дархат начал с тихой паникой терять нить монолога), однако так трясучка перед неумолимой неизвестностью и встречами с огромным количеством незнакомых людей одолевала его чуть меньше.

Ровно до той поры, пока из-за плеча доктора на него не взглянули сверкающие хитрые глаза под выбившимися из-под шапочки апельсиновыми локонами. То, что Лани ничего  не уронил в этот момент (в том числе и себя), он считал своей маленькой победой. Однако за сим список его достижений заканчивался.  

Девчонка. Одним этим словом на его взгляд можно было охарактеризовать босса легендарного уровня, находись они в компьютерной игре. И это не считая того, что Лани со своей абсолютной социальной беспомощностью очевидно проходил её на сложности «хардкор».

Итак, дорогу к почти недостижимой цели – дожить до конца практики – ему преградила девчонка, а вернее уже вполне себе состоявшаяся взрослая девушка. Просто так уж вышло, что у дархата отношение к женскому полу осталось где-то на уровне стеснительного пятиклассника, ибо из двадцати шести лет своей сознательной жизни двадцать три он их видел не ближе, чем на расстоянии достаточном, чтобы успеть тактично удрать.

Сперва было поместье князя, где девушек не жаловали, и в числе персонала, демиурги упаси, господин их никогда не держал. Затем академия, в которой женские и мужские общежития находились в отдельных зданиях, а на занятиях по основной специальности Лани девушек среди как учащихся, так и преподавателей почти не встречал. Почти, ибо те, у кого хватило безрассудства остаться на техническом факультете, где, несмотря на равенство и братство, всё равно 98% студентов оказывались парнями, были такими же гиками, как он сам и его одногруппники, и особо сильных панических атак у Лани не вызывали.

Разумеется, существовали ещё по-боевому разукрашенные по самые нарисованные брови и наклеенные ногти дамы, подобно секретарше из деканата, которые в принципе вселяли в него суеверный ужас, но их дархат выделял в отдельную касту кошмаров.

Сейчас же перед ним была объективно миловидная девушка безо всяких излишеств во внешнем облике (если не считать излишне бьющего по глазам ярко-рыжего цвета), отчётливое ощущение, что на него смотрят как кошка на селёдку, и полное отсутствие путей к отступлению. В довершение всего доктор попросту оставил его наедине с этой особой, бросив словно наживку в бассейн с крокодилами, и бодро для своей хромоты уцокал в закат. Ну или рассвет, не суть.

Лани ещё какое-то время глядел на закрывшиеся за ним двери клиники, будто магией сверлящего взгляда ему было по силам проделать в ней дыру и сбежать, ну или хотя бы призвать доктора обратно. Да, может очки Лани и переливались фигуральным нежно-розовым оттенком, когда он смотрел на наставника под впечатлением первого впечатления и его заботы о себе, юноша всё же отдавал себе отчёт, что человеком господин Тревизо был не самым простым и лояльным. Некоторые его слова были жёсткими. Некоторые – обманчиво мягкими, но несли под собой гораздо более жгучий смысл и резали подобно наточенному скальпелю. И всё же в данной ситуации дархат скорее предпочёл бы ещё раз пять для порядку уронить в его глазах остатки своего самообладания и теперь уже по справедливости за это огрести, нежели остаться с девушкой один на один.

Но никто не призвался.

С тихим вздохом и лицом как перед поднятием на плаху паренёк развернулся к Каэсси Райан, кинул на неё испуганный взгляд и тут же уткнулся им в пол. От больничной белизны плитки метафоричное сравнение себя с селёдкой на тарелке начало обретать более ощутимый смысл.

Вышколенные манеры и встроенная при сборке привычка ставить чужие интересы выше своих требовали от Лани поприветствовать условную коллегу и хотя бы начать отвечать на все брошенные подобно петардам в его сторону вопросы, однако при попытке открыть рот он уже понял, что заранее обречён. Губы дрожали, пусть пока ещё незаметно, а из пересохшего от волнения горла не доносилось ни звука.

С молчаливой безнадёжностью Лани захлопнул рот, пару секунд потратил на обдумывание ситуации и поиск возможных выходов из неё, а затем решительно полез в рюкзак. Определённым плюсом вместительной заспинной сумки и его скромных потребностей было то, что в любые путешествия дархат мог не таскать с собой лишний багаж, умудряясь сложить в рюкзак всё необходимое хоть на две недели, хоть на месяц. Минус состоял в том, что при сборах, напоминающих игру в тетрис, свободного места там почти не оставалось, и именно, поэтому пока практикант пытался отковырять из самых недр любовно запиханный туда девайс, на пол поочерёдно шлёпнулись несколько лежащих сверху тетрадей, носки, зубная щётка и мыло. А Лани возблагодарил богов, что не нижнее бельё.

Переживать ещё и на этот счёт уже не осталось никаких моральных сил, так что парень просто плюхнулся на пол следом, быстро сгрёб все вещи в беспорядке обратно в рюкзак и принялся что-то очень быстро строчить стилусом на победоносно отрытом планшете.

Меньше, чем через полторы минуты он посмотрел вверх, столкнувшись с пытливыми серыми глазами, поспешно вскочил на ноги, низко поклонился и выставил перед собой на вытянутых руках планшет, развернув его экраном к Каэсси:

«Здравствуйте. Приятно познакомиться. Зовите меня как вам удобней. Предвосхищая ваши вопросы: я не немой, но очень сильно нервничаю и боюсь, что начну заикаться, на корню загубив все попытки внятной коммуникации. Я «или как» (не целевик). Доктор Тревизо мне очень понравился, он оказался внимательным и отзывчивым человеком, но я всё равно его побаиваюсь, не могу ничего с этим поделать. Медицинской формы у меня нет, если вы про это. Постараюсь быть вам полезным. Готов уже сейчас оказывать любую посильную помощь».

[Лани Кохола]

Дархата так и подмывало спросить, не сравнивает ли Каэсси его, случаем, с двухлеткой, ибо по описанию «младшего братца» выходило именно так, но потом в голову пришла отрезвляющая мысль про то, что чем он сам, в общем-то, лучше.

И всё же она была милой. Не съела и даже пальцем его не тронула. Не высмеяла и не оставила на произвол судьбы. Мало-помалу испуганный взгляд сменялся выражением робкой признательности, а сам Лани отмер настолько, что даже стал замечать что-то помимо своего липкого испуга и огненного пятна впереди, со всё более нарастающим интересом разглядывал окружение и окружающих, пользуясь тем, что и погруженному по уши в работу персоналу, и глубоко озабоченным собственными проблемами пациентам на них было почти всё равно. А все остаточные взгляды уверенно привлекала к себе Каэсси своей яркостью во всех смыслах, и юноша с полным правом пользовался столь удачно подвернувшейся ему невидимостью в её тени.

Мелодичный перезвон колокольчиков, за которым он шёл как очарованный ребёнок из сказки про крысолова, гармонично разбавлялся высоким девичьим голосом, и хотя Лани изо всех сил старался не упустить из сказанного ни единого слова, мыслями он был где-то далеко-далеко, в каком-то волшебном лесу, слушая нежные переливы птичьих трелей, шёпот фей и звон копыт лесного хранителя. Пришёл он в себя, лишь когда они остановились перед пожарной лестницей, и дархат с запоздалым сожалением подумал, что с его внимательностью ему ещё не раз предстоит заплутать в этих коридорах не хуже, чем в непролазной чаще.

– Если вдруг потеряешь Мишэля, – меж тем оживлённо болтала Каэсси, и Лани растерянно подумал: «А если не вдруг потеряюсь я?», но затем воззрился на девушку огромными от удивления глазами.

«Крылья. У него... крылья есть».

Почему-то это обстоятельство привело его в немалое смятение и вместе с тем ощущалось абсолютно логичным и естественным. То, как доктор стремительно передвигался, чуть ли не летел, и никакая хромота не была ему упрёком; то, как он глядел на всех свысока – не надменно, а именно обособившись от остальных на высоте полёта своей мысли; то, как он расправлял плечи, и казалось, что за ними было что-то ещё...

Лани до боли закусил губу, но так и не отважился ничего сказать или спросить. Вдобавок, усилилось подозрение и насчёт нечеловеческой природы самой Каэсси, когда она отделила «своих» от «хуманов», но касаться чужой ауры и возможных секретов без разрешения было не в его правилах и представлениях об уважении к другим существам, а потому он предпочёл снова затеряться где-то в тихом «дзинь-дзинь» и бесконечных коридорах больницы.

Но вместо них без стука и не спрашивая разрешения в лёгкие ворвался свежий воздух. Пространство, открывшееся его глазам, пугало своей необозримостью, несуществованием стен, за которые можно было бы уцепиться в поисках опоры, когда подкашиваются ноги, и в то же время нежно укутывало тихим аскетичным уютом старой обивки кресел и лёгким привкусом уединения. Лани сделал лишь несколько шагов, пугливо и в то же время с наслаждением вдохнул, скользнул взглядом по одинокой кружке и поспешил за уже ожидающей его Каэсси.

После ошарашившей его крыши больница, несмотря на всю свою белизну и стерильность, стала больше напоминать сеть подземных пещер. Здесь были ловушки, навроде стоящих тут и там цветочных горшков и стоек с информацией, которые словно только и ждали, пока практикант с ними ненароком столкнётся, чтобы театрально и с громким придыханием упасть. Были тайные проходы служебных лестниц и запертые сундуки, с которыми по силу справиться было разве что разбойнику восьмидесятого уровня, которым стала в его наивных глазах хрупкая рыжая девушка, когда после внушительного пинка автомат с одеждой ей полностью повиновался. Была особая экипировка и даже самый натуральный босс с достойным его величия именем – Нура Деренге – которого Лани сразу же решил обходить по большой дуге и желательно соседними коридорами и этажами.

Всю дорогу он не проронил ни слова, не ощущая в этом никакой необходимости после пожарной лестницы, поскольку Каэсси и так прекрасно справлялась сама. Лишь когда она собралась бежать по своим делам, перепоручив его другому сотруднику, дархат спохватился, вытащил из широкого форменного кармана планшет и принялся что-то поспешно писать на нём.

То ли мысли формулировались на сей раз не так хорошо, то ли рука дрожала сильнее, но прошло гораздо больше времени, чем в прошлый раз, и, когда он уже обрадованно поднял в вытянутых руках исписанный экран:

«Спасибо большое за помощь, за твою заботу и за лучшую экскурсию, на которой мне довелось побывать! Ты потрясающая, невероятно тёплая и светлая, а ещё крутая: ты очень круто победила тот шкафчик! Постараюсь быть полезным, не подвести твоё доверие и не потерять ключ... И ещё у тебя очень красивые колокольчики в волосах!..», – рыжей девушки с кошачьими чертами и колокольчиками в медных волосах уже нигде было не видать.

Расстроенный, Лани быстро стёр всё, краснея и ловя на себе любопытные взгляды, и спрятал планшет обратно в карман.

Остаток дня прошёл тихо и спокойно, как и его новый куратор. Юноша даже почти ничего не учудил, если не считать несколько раз упавший его стараниями пинцет, раскатавшийся на всю длину палаты бинт и едва не снесённый локтем шкафчик с перевязочным материалом. Но медбрат стоически молчал, очень медленно – на протяжении всего послеобеденного времени – багровел (Лани даже начал вполне искренне завидовать его терпению), а едва окончился рабочий день, исчез ещё быстрее, чем промелькнувшая в дверях улыбчивая старшая медсестра.

До семи часов дархат, переодевшись, сидел в коридоре на освободившихся от пациентов местах, проверял и дополнял записи в планшете касаемо полученных по части перевязки знаний, потихоньку болтал ногами, с утомлённой меланхоличностью глядел в потолок, наслаждался тишиной и всё стекающими, как последние капли по кромке стакана, в двери задержавшимися посетителями. Он ещё не придумал, что делать дальше, стоит ли беспокоить доктора и напоминать о себе, стоит ли как-то пытаться решать все прочие навалившиеся на него проблемы, а потому предпочёл не думать о них вообще. Закрыть глаза и слышать в отдалённом рокоте голосов и шуме открываемых дверей шёпот волн ему показалось гораздо более насущным занятием.

Умиротворённую негу разорвал тихий с хрипотцой голос и звук его имени. Волна прошла уже не мимо, а по его спине, и Лани, резко – даже чересчур – выпрямившись и тут же втянув голову в плечи, робко взглянул на доктора из-под лезущих в глаза кудрей.

Без очков, во врачебном халате и с собранными волосами он выглядел неуловимо иначе. Будто бы строже, острее, с более колючим взглядом, но в то же время как-то почти беззащитно и устало. Хотя, может, всему виной был свалившийся в этот день ему на голову стажёр и очевидно продолжающий портить своим существованием все его планы. Сильнее, чем провалиться сквозь землю, Лани лишь хотел немного сгладить это обстоятельство.

Левиафан что-то слышал про кабинет, но куда как сильнее его обеспокоило желание доктора выпить. Нет, не потому что в памяти ещё были живы дурацкие подозрения друзей. Просто кружка с невесёлой птичкой по-прежнему должна была оставаться на крыше, и Каэсси сказала, что его наставник скорее всего опять о ней забыл. Так как же он будет пить? И даже если найдёт, из чего, без своей любимой кружки ему скорее всего будет так же грустно, как и птичке на ней.

Определённо. С коротким вдохом, оставив на соседнем стуле рюкзак – всё равно там не было ничего важного, кроме запасных носков и учебников – захватив с собой только планшет, Лани помчался искать ту самую пожарную лестницу.

Не сразу и навернув не один круг по этажам, юноша каким-то чудом всё же умудрился попасть на крышу, но, едва протянув руку к искомому предмету, остановился, сражённый красотой неба, расцветшего всеми переливами лазурного, золотого и алого. Кресло позади будто бы возникло само собой. Дархат упал в него, а затем, позабыв обо всём на свете, схватился за стилус, едва успевая дышать.

"Картинка в планшете"

[Лани Кохола]

Знакомый ритм шагов. Чуть слышная вибрация – отзвук трости как гудение костяного ксилофона. Тяжёлый подъём. Усилием выровненное дыхание. Тихое тарахтение старых дверных петель. Рука рассеянно водит по экрану, но глаза не видят его. У китов зрение всегда вторично и – всегда – плохое. Они предпочитают слушать, причём обязательно всей кожей, всем своим существом.
 
В воде любой звук есть возможность ощутить. В воздухе с этим сложнее, но тоже можно почувствовать, если приноровиться. Вибрации неплохо передаются через твёрдые поверхности, через пол. Звучание шагов приближается, а затем затихает. Уши послушно краснеют в ответ на слова, но Лани наслаждается похрустывающим, как свежий снег, голосом.
 
Потеряв собеседника «из виду», юноша открыл глаза и незаметно выдохнул: здесь, у самого края балкона. Дым и распущенные золотистые волосы игриво подхватываются ветром, прорезая небо тонкими полосами и оттеняясь им же. Слова произносятся как будто с упрёком, но Лани ни капли его не ощущает. Лишь лицо становится пунцовым под цвет заката.
 
– Прошу прощения, что так вышло с Каэсси... Она славная, очень! Просто потрясающая. Проблема во мне и в том, что в тех местах, где я рос и учился, девушки всё больше редкость. Мне нужно время... время, чтобы привыкнуть. Думаю, рано или поздно я смогу с ней поговорить, как вот сейчас с вами.
 
Лани вздохнул, опустив взгляд на планшет. Перо словно жило собственной жизнью, то вдохновлённо добавляя какие-то черты, то  сердито стирая их. В мыслях как в ускоренной съёмке прокручивался весь сегодняшний день. Местами странный, местами постыдный, местами очень тяжёлый, но не плохой, нет. В нём было и много хорошего, много яркого – достаточно вспомнить огненные локоны и нежные колокольчики – и доброго тоже было много. Той самой неуловимой доброты, которую глазами не увидишь и ни за что не признаешь, но она есть.
 
Как движение воздуха, как невидимые крылья. Как мечта.
 
Мечта научиться летать. Лани буквально жил надеждой, что однажды сможет избавиться от сковывающих его комплексов и страхов, боязни окружающих и резких слов, боязни собственной неловкости, чтобы в один день расправить несуществующие крылья, но... Каждый день погружался только всё глубже в пучины бессмысленной монотонности, безжизненного послушания и осознания собственной никчёмности. И нельзя сказать, что левиафан не приложил к этому руку: он сам позиционировал себя не более чем винтиком в механизме и не смел претендовать на большее. Однако большее жило в нём.
 
Повинуясь порыву, Лани поднялся на ноги, отложил планшет на столик, но не выключил его: экран продолжал гореть. Дархат любил вот так оставлять рисунок открытым, уходя и позже возвращаясь к нему, чтобы взглянуть под другим углом и уже другими глазами. Сам же он, сделав несколько стремительных шагов, прильнул ладонями и грудью к холодному заграждению и, не закрывая глаз, вдохнул поглубже, будто стремясь впитать в себя как можно больше воздуха и свободы, как можно больше безграничного неба. Чтобы хватило, как перед погружением на самое дно.
 
– Почему целительство... Факультативы в нашей академии обычно выбираются при поступлении, поскольку всё стоит больших денег. Конечно, всегда есть возможность в процессе обучения выбрать иные направления или даже совсем другой курс, но это очень муторный и трудозатратный процесс.
 
«И не для таких, как я», – добавил Лани мысленно. Для тех, кто с пеной у рта умеет добиваться признания своей правоты, – возможно. У таких, как он, покорно согласных на всё, нет ни малейшего шанса.
 
– Мой господин счёл, что обучение целительной магии для меня будет полезным, и я, пожалуй, поддержу его. Это очень интересно и познавательно – представлять, как устроен организм, каким образом и почему что-то в нас работает и из-за чего может сломаться. Пожалуй, не менее интересно, чем ковыряться в технике, – уголок губ едва приподнялся в задумчивой, немного отрешённой улыбке. – Однако техника молчалива. Она всё понимает и податлива как глина в опытных руках. А люди... люди жестоки.
 
Лани стянул с лица очки, держа их за одну дужку. Так небо расцветало куда как более причудливыми оттенками и пятнами, чем было на самом деле, становилось ещё более фантастичным, а скучные антенны и шпили обращались в причудливые силуэты.
 
Парень стоял на почтительном расстоянии, насколько позволял балкон, чтобы не нервировать наставника, хоть и достаточном, чтобы его тихий голос было слышно и чтобы вместе с чистым воздухом ненароком вдыхать дым. Запах сигарет его ни капли не смущал: в плену ему дымили прямо в лицо и тушили бычки о кожу, восхищаясь поразительной дархатской регенерацией. Смущал пристальный немигающий взгляд, от которого не спасало даже отсутствие очков и зрительного контакта, но к концу дня у Лани совершенно не осталось сил, чтобы бояться. Силы были только чтобы говорить.
 
– День мой прошёл... насыщено – наверное, самое подходящее слово? Мне приятно, что вы интересуетесь, но вряд ли вам будет интересен типичный день типичного простофили. И прошу ещё раз меня простить за то, что приношу столько неудобств, – он будто стёк по металлической оградке, пока та не упёрлась ему в подмышки. Руки безвольными тряпками болтались с открытой стороны балкона, подбородок уткнулся в верхнюю перекладину. Однако Лани не выглядел грустным и подавленным, отнюдь, он улыбался. – Как писал один столь же неудачливый молодой человек в своём дневнике, сегодня был хороший день и вот почему... Благодаря вам я узнал, что жестокость может не только ранить. Но и исцелять.
 
Юноша помолчал немного, ощущая шеей холодность металла, чувствуя, как она проникает под кожу, и стремясь впитать её ещё глубже.
 
– И раз вы говорите, что не бывает неправильных вопросов, то я тоже спрошу... Почему вы решили стать целителем? Я раньше полагал, что врачами по призванию становятся только безумные идеалисты, слишком сильно влюблённые в жизнь и в людей или в своё дело. Однако про вас как будто не скажешь ни первого, ни второго. И в то же время что в этих стенах, что в сети о вас отзываются как об одном из лучших специалистов. И, мне кажется, они... правы?

[Лани Кохола]

Металлическая труба любезно делилась ледяным холодом с его обнажённой шеей, и Лани наслаждался этим, впитывал его в себя, лишь бы не чувствовать, как горло дерёт изнутри, как от острых и метких, словно уколы, слов становится невыразимо больно. Жестокость лечит. Ломает, как неправильно сросшийся перелом, куёт внутренний стержень, чтобы на сей раз всё встало на свои места как положено, но кто сказал, что мальчики не плачут...

Он просто слишком вымотался. Всему виной тяжёлый день, бессонная ночь, пережитый стресс, незнакомая обстановка. Всегда можно найти причины и – почти всегда – остаточные силы, чтобы сдержаться, чтобы никого не раздражать, чтобы удержать это море в себе, не расплескав ни капли. Он привык, ему не в первой. Только нос покраснел, но это всегда можно списать на ветер и холод. Только Лани больше не произнёс ни слова, выбросив их во внутренний омут подобно камням и глядя в искажённое от их прикосновения отражение неба.

Или его так исказили застывшие в глазах слёзы?

Лани подтянул к себе рукава толстовки, где-то в недрах которых утонули руки и очки, уткнулся в них ненадолго лицом, а затем оставил спасительной прослойкой между кожей и холодным заграждением, чувствуя, что ещё немного – и охрипнет, а схватить ангину в первый день практики было как минимум невежливо.

Доктор назвал вежливость оружием, но для Лани она была скорее самым надёжным щитом от враждебно настроенного внешнего мира. У всех должен быть такой щит: у кого-то агрессия и наглость, у кого-то – сарказм и ирония, у кого-то – показное равнодушие, у кого-то – как у Каэсси, к примеру – показное же радушие. Юноша видел её отношение к себе, вернее даже сказать, ощущал, подмечал в мелочах и деталях, ведь внешне её улыбки выглядели почти одинаково, однако в то же время он замечал, как она относится и к другим, как иначе звенят её колокольчики, а в исключительно милой улыбке, которой она всех покоряла, дархат научился чувствовать скрытый оскал и обходить её в такие моменты бочком и по стеночке.

Вопреки заветам и рекомендациям наставника, рассыпаться в извинениях, словесных реверансах и благодарностях по любому поводу и без он не перестал. И даже начал использовать их ещё активнее, чем прежде: это располагало людей и делало их не такими пугающими. Наблюдая за Каэсси, Лани выработал и освоил собственную безупречно вежливую улыбку, которая в будущем ещё не раз сослужит ему хорошую службу, чтобы встречать пациентов и доходчиво объяснять им детали необходимых к проведению манипуляций. С последним у него проблем не было: извечно добрый, искренне желающий помочь и подстраивающийся под других, он ещё в академии научился передавать сложные вещи простым языком тем одногруппникам, которые не понимали перечитанных на десять раз лекций и учебников. С этим щитом из вежливости и вполне искренней заботы, когда ему и прикидываться толком не надо было, Лани даже стало проще в принципе открывать рот в присутствии других людей любого пола.

Извинялся он и перед наставником, если нечаянно попадался ему под ноги или в течение рабочего дня на глаза. Но это скорее на правах китовьего упрямства и вредной привычки, у доктора Трэвизо таких привычек ведь тоже было немало. Лани их старательно подмечал на балконе – их негласной зоне молчания и созерцательного нейтралитета – то, как Мишэль держит сигарету и выкуривает их одну за другой, как в раздумьях прокручивает кольца на пальцах, кидающих в солнечные дни крохотные блики-зайчики, как собирает волосы в тугой хвост и – иногда – в конце рабочего дня их распускает, как опирается на трость и на заграждение, лелея больную ногу, как хмурится, задумывается, сердится – особенно после сложного пациента, поджимает губы, устало выдыхает.

Пожалуй, чего Лани ещё ни разу не видел, но очень бы хотел – так это искреннюю улыбку на таком суровом, но всё же безупречно красивом и изящном лице. Сильнее этого желания была лишь мечта запечатлеть в сердце и на планшете его крылья. Лани извёл уже бесчисленное количество внутренней памяти устройства на попытки вообразить их. Он вообще обожал хвататься за стилус в любую свободную минуту, когда видел доктора и не был занят работой, безнаказанно пользуясь тем, что Мишэлю наблюдать за этим не позволяло чувство такта или полное отсутствие интереса, а может, и то, и другое. В галерее планшета скопилась уже тьма скетчей со всеми увиденными выражениями лица, позами и привычками наставника, но Лани всякий раз, едва уловив нужную гармонию линий, прикусывал щеку, морщил нос и сердито убирал очередной набросок в папку «забыть как страшный сон». Всё было не то. После первого рисунка на балконе ни один не вышел таким, чтобы получилось передать именно его ощущения, а не просто скопировать и вставить.

Что касалось учебной части, то здесь, как и в академии, дархат делал всё с привычной ему безмолвной тщательностью и щепетильностью, с настойчивым вниманием к деталям и высокими способностями к усвоению нового материала. Типичный золотой медалист и будущий краснодипломник, разве что теорию он не заучивал, ему нравилось разбираться в ней, устанавливать логические связи и запоминать через ассоциации. Он никогда не учил в геометрии доказательства теорем и в физике – сложные формулы, он мог доказывать и выводить их сам, разобравшись. Пускай была минутная заминка, чтобы собраться с мыслями, когда Каэсси спрашивала устройство системы кровообращения и подвязанных к ней телэргических узлов, пускай ещё пару минут он тратил на то, чтобы изобразить в планшете схему, но затем по этому рисунку он мог рассказать ей всё, что было нужно. Если бы ещё при этом не ронял кружки (численность котиков на кухне заметно проредилась, и Лани скрепя сердце экономил на завтраках, чтобы их возместить), зажимы, ватные тампоны, горшки с цветами, поддоны, тетради и себя, цены бы ему как практиканту не было. Но, как говорится, не всё сразу...

Каэсси дархат тоже полюбил рисовать. За её живую мимику, колокольчики и красивые глаза. Правда делал он это, только убедившись, что дверь за ней надёжно закрылась с противоположной стороны и больше на сегодня не откроется. Уж этот любопытный нос, он не сомневался, вынюхает все его секреты, да и рисовать под чужим пристальным вниманием Лани страх как стеснялся.

В тот вечер за этим занятием его и «застукал» наставник. Парень правда уже задремал, как тогда, на вокзале, почти выпустив планшет из руки рядом с собой. На экране была скрупулёзная зарисовка костей плечевого пояса по назиданию старшей медсестры – точь-в-точь как в учебнике, ниже какие-то учебные пометки и неразборчивые записи, а ещё ниже – её ухмыляющаяся мордочка с кошачьими ушками. Лани снова сидел в своём защитном панцире. Ноги выставлены, как и тогда, надёжным заграждением до самого подбородка и отчего-то в разных носках: один был синий в полоску, другой – жёлтый в горошек. Их потерянные пары скорее всего уже были аннигилированы беспощадной Деренге. Пожёванные кеды вразброс валялись тут же на полу.

Как и тогда, приглушённый сном хриплый голос выловил парня из неги иллюзорно-безопасного мира и втащил на борт реальности прочными сетями. Лани шмыгнул носом и попытался сфокусировать взгляд. Очки, уехавшие одной дужкой куда-то на лоб, нашлись не сразу. Ещё сложнее оказалось найтись с ответом. Дархат ощущал себя как в видео-игре перед вариантами выбора в диалоге.

[Соврать], что засиделся, разучивая домашнее задание? Одного взгляда на доктора было достаточно, чтобы сразу откинуть этот вариант, иначе ещё быстрее его выкинут с практики: хоть Лани и не проверял, но было в нём отчётливое ощущение, что наставник может стерпеть многое, но только не ложь.

Молча собраться и уйти на улицу, чтобы позже заползти в какой-нибудь безлюдный тупик и переночевать там? Вариант был неплохой, и скорее всего Лани его бы и выбрал, если бы не причина, по которой покинуть сегодня клинику он никак не мог.

Оставалось только одно. Собравшись с духом и на всякий случай зажмурившись, юноша скороговоркой протараторил краткий пересказ истории «про то, как я остался без жилья», не вдаваясь особо в детали умоляющих сообщений в адрес гостиничного робота-автоответчика.

Не успел он закончить, как из стоящего рядом рюкзака раздался тихий писк. Лани моментально побелел, с размаху влетел ногами в кеды и зачем-то встал, чуть не врезавшись в наставника. Затем сел, почти что упал, и с тяжёлым вздохом запустил пальцы в волосы. Причина, по которой он сидел тут и дожидался, пока все уйдут, обнаружила себя сама, как только он потянул молнию на сумке.

Жизнерадостно покряхтывая, наружу выглянуло... нечто. Хотя слово «выглянуло» к нему было технически неприменимо, у него даже глаз не было, один сплошной комок шерсти о шести лап, неравномерно покрытый перьями и крыльями. Из-за рюкзака было сложно сказать, сколько у него их конкретно, тогда как все лапы радостно торчали наружу мягкими чёрными подушечками вперёд. Несмотря на отсутствие морды лица, рот у создания всё же был и сейчас он довольно жевал ярко-зелёный носок с динозавриками.

Не знающий, куда себя деть, за что хвататься и с чего вообще начать прощаться со своей практикой, но явно не с такого позора с динозавриками, Лани запунцевел, выхватил из пасти носок и запихал его поглубже в рюкзак, после чего опустил сосредоточенный взгляд в пол, надувшись, как ребёнок, которого только что отчитали, причём за дело.

– Извиняться не буду, – решительно предупредил он, а затем принялся рассказывать.

Дархат подобрал это мохнатое существо у той столовой с зелёной вывеской, откуда возвращался после ужина обратно в клинику. Оно чрезвычайно увлечённо потрошило мусорные контейнеры на предмет чего-нибудь съедобного или несъедобного, но Лани обратил внимание, что в целом его вид оставлял желать лучшего не только от хорошей уличной жизни: шерстный покров был местами выдран, и в проплешинах можно было разглядеть глубокие раны, некоторые уже успели опухнуть и загноиться, вдобавок, две из шести лап прихрамывали. Не успел юноша и глазом моргнуть, как крылатая шестилапая хтонь бодро подскочила к нему на оставшихся четырёх и принялась тереться о ноги.

Пройти мимо он уже не смог. Упаковав дружелюбную зверушку к себе в рюкзак – хорошо, что большую часть вещей он выложил в шкафчике – Лани припёр её в клинику с намерением, когда основная часть персонала разойдётся, потихоньку пронести пациента в процедурную и хотя бы минимально обработать раны. С магией пока ничего толком не выходило, а оставить её без помощи было выше его сил.

Выпалив это всё доктору как на духу, дархат поднял взгляд и задержал дыхание, ожидая закономерного приговора себе и своей находке.

[Лани Кохола]

Величайшая милость, которую он мог допустить со стороны наставника, и то лишь благодаря той доброте, с которой доктор отнёсся к непутёвому студенту на станции, заключалась в том, чтобы он просто закрыл глаза на это безобразие и ушёл своей дорогой, напоследок для проформы наказав Лани и его зверюге никому не попадаться на глаза и выставить мохнатое нечто за дверь, как только его маленькая миссия будет выполнена.

Вероятность этой милости равнялась по скромным прикидкам Лани где-то приблизительно числу «пи» в цифровом эквиваленте. Вероятность того, что произошло далее, утонула в отрицательных числах невозможного.

Лани как заворожённый следил за рукой, которая потянулась к зверушке. Длинные изящные пальцы, в которых трость ощущалась естественным продолжением, выпирающие костяшки, острые изгибы – кажется, у Лани появился новый фетиш в рисовании. И потянулась эта рука вовсе не за тем, чтобы оттолкнуть и закрыть обратно в рюкзаке, пока никто не увидел. Мишэль гладил и ласкал существо. Дархат, едва только вдохнув, снова перестал дышать. Будто он вновь был китом, и чаще, чем раз в пару часов, ему этого делать не требовалось.

Ерунда, требовалось, конечно. А созданию, коего назвали омоксом, требовалась помощь. И пусть «зря». И пусть «никакого смысла». И пусть «всё равно». Они помогут ему и точка. Даже если док не хочет, Лани и сам справится... как-нибудь. Он обязательно что-нибудь придумает. Он перевернёт каждый камушек, каждый сайт в сети. Он уже согласен был поступиться своими страхами и комплексами и обратиться ко всем знакомым знакомых из академии, включая девчонок с ветфака целительства  – наверняка же должен быть способ его спасти!

Левиафан молчал, но в глазах, разливаясь и затапливая белки, бушевало синее море.

Это ли, высшие силы или какой-то одному Мишэлю понятный мотив побудил его ввязаться в заранее провальное предприятие по вытаскиванию горе-практиканта и заведомо приговорённой зверушки из болота, однако уже через несколько минут Лани сидел в его кабинете и неверящими глазами смотрел то на омокса, то на доктора. Как-то незаметно и совсем уж неожиданно последний в его глазах возрос до уровня «восхищаться до глубины души, не отдавая себе отчёта». Много ли кто вот так поставит чужие потребности превыше своих, априори зная, что не получит взамен ничего? Много ли кто готов выйти за рамки собственных правил и привычного уклада ради какого-то сомнительного акта альтруизма? Неужели его сострадание к другим живым существам – всего лишь память о любви? Насколько же она должна быть сильной...

Чтобы чем-то занять себя и свои мысли, пока наставник приводил в порядок пушистое создание – всё равно от студента-недоучки толку не было – Лани прошёлся по кабинету, низко поклонился Луису, как того требовали его собственные представления о приличиях, и мысленно восхитился распустившимся цветком. Кактусы, насколько ему было известно, цветут крайне редко и невероятно своенравны в этом вопросе. Но как же прекрасно было это зрелище.

И как же они с Мишэлем похожи. Лани хмыкнул себе под нос, тут же испуганно прикусил губу и покраснел. Ещё не хватало сказать этого вслух, мало кто обрадуется сравнению себя с кактусом. И всё-таки эти острые иглы буквально со всех сторон, с какой не подойди, и невозможно редкая, восхитительная красота, идущая из самой души... У них и впрямь много общего.

В такси Лани перевесил рюкзак на живот, лямками на спину, сделав для омокса какое-то подобие кенгурушки, и всю дорогу сосредоточенно ковырялся в планшете, вычитывая всё, что в интернете писали об омоксах и о том, можно ли как-то предотвратить их смерть от тоски и одиночества. Пока что результаты были мягко говоря удручающими, но юноша не собирался так быстро сдаваться.

На улице он лишь бегло оценил обстановку и снова уткнулся в устройство, неотступно следуя за стуком трости по асфальту. Лани и сам себе до конца не мог объяснить, почему вцепился в идею спасти омокса мёртвой хваткой. Может, дело было в том, что чуть ли не впервые за всю жизнь он набрался смелости сознательно действовать не по уставу, не по инструкции и вопреки всем правилам, если не считать того дерзкого вопроса на крыше своему наставнику, и теперь не мог так просто отступиться. Этим он словно предавал не только урчащее где-то в районе его груди существо, но и самого себя.

А что омокс? Если он и сам знает, что обречён, тогда чему так радуется и почему льнёт к людям? Всё, что сказал ранее доктор Тревизо, подтверждалось официальными источниками в сети: эта особь уже «отжила своё» и больше не будет искать себе пару. Было что-то ещё про уровень вазопрессина и моногамию, что Лани не шибко понял, а также краткий очерк о том, что омоксы в городах не обитают и к людям обычно не подходят. Странно.

Когда они остановились, юноша перевёл взгляд на выглядывающего из рюкзака зверька. Тот не видел, но как будто чувствовал, что на него смотрят. Он тихонько курлыкнул в ответ и потянулся к поднесённой ладони, чтобы его ещё погладили. Лани осторожно почесал густой подшёрсток, нежно провёл пальцами по послушно топорщащимся в такт его движениям перёшкам и задумчиво поднял взгляд на стройную высокую спину перед собой, которая уверенно отгораживала его от хмурого незнакомца. Дархат не видел его взгляда, в тусклом свете не разглядел толком другого мужчину, но успел различить отзвук шёпота, прежде чем они вошли в дом.

«Его перья, они тоже... с зеленоватым оттенком?»

Казаться глухим и немым Лани умел и любил, а зачастую ему для этого и прикидываться не нужно было: достаточно поглубже уйти в себя или улететь к воображаемым облакам. Но сейчас он, убрав планшет в передний карман рюкзака, внимательно прислушивался ко всем звукам, которыми жил и дышал этот дом; всматривался в стены, испещренные отметинами, пытался разобрать надписи и то, что они скрывали под собой, с потаённым восхищением разглядывал рисунки, подольше задержался на антилопе. На первый взгляд аляповатые, непропорциональные, наплевавшие на все правила построения, анатомии и вообще живописи, эти картинки словно дышали свободой – свободой быть такими, как им захочется. Хотел бы он уметь рисовать так.

От покачивающихся на волнах неровных настенных строчек дум и мерных шагов по лестнице: топ-топ-тук, сразу отмеряющих границы своего неприкосновенного пространства, и следующих за ними его собственных – неуверенно шаркающих, Лани оторвало явление чего-то очень многоцветного, громкого и громоздкого. Он даже на всякий случай стянул с носа очки и протёр их рукавом, чтобы убедиться – человек перед ними в целом нормальных для человека размеров, но его и впрямь... много.

Лани уже привычно втянулся в свою зону невидимости за спиной наставника, словно воображаемые им на рисунках крылья могли его защитить. Может, и нет, но от этого было спокойнее. Однако по мере разговора, по мере отдающейся в ушах мощными сабфуферами грома музыки, больше походящей на землетрясение по уровню издаваемых вибраций, по мере того, как его тянуло чихать и кашлять от непривычного аромата, юноша незаметно для себя начал улыбаться и даже осмелел настолько, что выглянул из-за строго плеча, сразу же уткнувшись носом в огромные зелёные озёра чужих очков.

Испугаться не успел – доктор среагировал быстрее. А вот мысленно развеселиться и чуть заметно улыбнуться, глядя на раздражённо морщащегося и фыркающего Мишэля – вполне. Отчего-то всё это место и конкретно вот этот неугомонный субъект ему очень сильно напоминали собственных знакомых, очень хорошо знакомых, тех, что из чата «покойников». Ему даже без труда удалось представить их будущий штаб и контору по разработке собственной линейки планшетов в духе чего-то такого, абсолютно неформального и не вписывающегося ни в какие приличия и рамки. И Дженкинса, носящего пёстрые клоунские штаны. Наверное, когда Лани будет наведываться к ним в гости, это будет выглядеть столь же странно, но в то же время... уместно? По крайней мере Мишэль совсем не чувствовался здесь чужим.

Лани бросил на него исподлобья быстрый внимательный взгляд, но тут же вздрогнул и выпрямился по стойке смирно, пригвождённый к полу убедительно сжавшей его плечо рукой. Несмотря на то, что со стороны доктора это был скорее всего не более чем жест предусмотрительности – исходя из особенностей характера своего практиканта, юноше всё же стало капельку спокойнее и легче. Настолько, что он даже осмелел открыть рот, пока всё вербальное и видимое пространство вновь не занял собой шумный рыжий человек. Ну, и ещё, быть может, потому, что Лани знал, как больно может делать доктор, и было уже не так страшно. Неизвестность всегда пугает сильнее.

– Наверное, у каждого должен быть такой друг, за которого стыдно не ему, а тебе, – пробормотал дархат со смущённой улыбкой, ковыряя кедой и взглядом выщербленный паркет и вспоминая обстоятельства их с доктором Тревизо знакомства. – Кстати, ему вы меня не представили.

Почему он вообще отметил этот факт, хотя почти весь разговор был для него белым шумом, в котором Лани не пытался что-то понять, и к чему об этом сказал, юноша и сам не мог себе объяснить.

– А тот мужчина, на входе... – хотелось ли ему спросить, кто он и кем приходится доктору Тревизо? Да, возможно. Не бывает неправильных вопросов. Но есть такие, которые ощущаются более правильными в сравнении с остальными. Правильными изнутри, – мне показалось, его голос был грустным? Быть может, ему бы стоило... – сам Лани терпеть не мог, когда другие люди решали, как ему лучше жить, пусть и беспрекословно подчинялся, но почему-то он никак не мог отогнать отчётливо застывшую картинку перед глазами: сурового человека в кожаной куртке, с короткой стрижкой и... стоящим рядом, грациозным, поджарым, смертельно опасным бультерьером, – завести собаку?

Ответа он не получил, да и вряд ли на него рассчитывал: их снова прервала маленькая пушисто-пернатая бестия, омоксом зовущаяся. То ли что-то учуяв, то ли от того, что засиделась, то ли просто со скуки – зверушка выскочила из рюкзака и сиганула прямиком в открытую дверь в конце коридора. Лани мялся ровно две секунды – из-за тепла ладони на своём плече и вцепившихся в него пальцев – но затем решительно рванул рукой, с громким стуком сбросил рюкзак на пол и помчался следом.

Боялся он уже не за себя. Неприятностей? Возможно. Но даже перспектива выговора от начальника, от деканата и от собственной совести вместе с вылетом с места практики, в котором он только-только начал осваиваться, меркла перед страхом того, что с существом, за которое он взял на себя ответственность, что-то случится. А оно словно бы активно на это напрашивалось.

Проносясь молнией на своих крылышках над полом, к которому парень с каждым шагам всё безнадёжнее и основательнее прилипал, омокс норовил наткнуться на каждого встреченного на пути двуногого, врезался в стены и мебель, подбирал на ходу окурки, осколки и вонючие носки и тут же норовил их сожрать. Кажется, он даже что-то верещал, но Лани совершенно оглушила музыка, льющаяся будто со всех сторон и абсолютно невпопад: словно играли разные композиции из нескольких источников.

Нагнать одичавшее создание удалось только в конце кажущейся бесконечной комнаты или зала – дархат даже затруднялся сказать, что это было – да и то каким-то отчаянным звериным рывком, на секунду обнажив свою истинную природу, резко прыгнув на омокса сверху, сцапав его в объятия и перекатившись кувырком к вовремя возникшей перед ними стене.

Лани обессиленно откинулся на неё спиной, молясь, чтобы обои не были покрыты той же липкой субстанцией, что и все поверхности в этом месте, и принялся кропотливо вынимать из прожорливой пасти зверюги всё несъедобное, что она успела туда запихать, но, по счастью, не проглотить.

– Да что ты в самом деле, – начал было парень, но подавился словами, когда слева то, что он сперва принял за кучу грязного тряпья, внезапно зашевелилось, и из него восстало – иначе и не скажешь – нечто костлявое, в полосатых трусах и с глазами навыкате.

– Обед? Уже обед?

Юноша нервно сглотнул и прижал омокса к себе, готовый защищать ценою своей жизни, однако человек в трусах не обратил на них ровным счётом никакого внимания и, почёсывая живот, прошлёпал босыми ногами мимо. Лани уже решил было, что всё обошлось, когда из трусов выпала бритва.

Несколько долгих ударов низких частот по дрожащему полу они с омоксом глядели на неё, затаив дыхание, такую острую и блестящую в раскрывшемся футляре. Зверёк среагировал первым, а у дархата в критические моменты быстрее срабатывали рефлексы. В итоге он успел вытащить лезвие из пасти до того, как оно разрезало бы нежный розовый язык, но как назло порезался сам.

Беспокоиться было особо не о чем, с его регенерацией такие раны полностью затягивались минут за двадцать. Однако озадаченность на лице в считанные мгновения сменялась остекленевшим в глазах испугом.

«Сторонятся городов. К людям не приближаются», – всплыли в голове строки из интернета. Все дикие создания так ведут себя в природе. Лани и сам ещё кое-что помнил из прошлой жизни. И будь омоксы сколь угодно дружелюбными и безобидными, вряд ли бы им вообще взбрело в голову врываться в толпу людей – туда, где очень шумно, всё гремит и странно пахнет, а оттого невероятно страшно – в трезвом уме и здравой памяти. Только если...

– Ты... ты убить себя пытаешься.

[Лани Кохола]

Глубоко. Он не успел достаточно вдохнуть, чтобы хватило на положенные два часа, отмеренные китовьими лёгкими. Темно – так, будто это темнота сочится изнутри и съедает вокруг него все яркие цвета и краски, которыми буквально наполнено это место. В груди что-то сжимается с такой силой, что самому этот узел никак не развязать. Сил, чтобы подняться и зачерпнуть хоть глоток воздуха, не хватает. Громоздкое тело сантиметр за сантиметром опускается на самое дно.

Голос, взорвавшийся встревоженным шёпотом внутри головы, больше всего напоминает свет, который пытается пробиться к нему сквозь толщу воды, достаточно только поднять голову.

Глаза рыщут почти отчаянно – не свет (хотя) – скользя по цветовым пятнам и брызгам, по тому, что готово принять форму людей, выискивая источник голоса. Кажется, даже находят его – в тот момент, когда за его спиной поднимается огромная тень, глушащая всю яркость уже по свою сторону. Поднимается и через секунду исчезает. Показалось...

Лани близоруко щурится и беспорядочно ощупывает взглядом уже пол вокруг себя. Где-то в пылу отчаянной схватки за жизнь того, кому эта жизнь уже не нужна, он потерял очки.

Ярко-зелёная вспышка почти привела его в чувства, заставив в один миг ощутить себя выброшенной на борт пойманной рыбой. Лани принялся судорожно тянуть носом воздух – кажется, он и впрямь забыл об этой потребности, растерянно слушая чужие слова, которые никак не вязались с только что произошедшим.

А потом было страшно. Не так, как за омокса, конечно, но на пару минут испуга перед взбешёнными глазами цвета расплавленного золота, которые, казалось, хотели его придушить, на разом вытянувшемся лице хватило, чтобы вжаться спиной в стену и больше всего сейчас мечтать о том, чтобы стать её частью, а не вот это вот всё.

И немножко обидно. Он не ребёнок. Ну, почти...

Явление Элки отчасти осуществило сиюминутную мечту юноши, чтобы про него все забыли, а затем и вовсе позволило переключиться на завозившегося в руках омокса, который до сих пор сидел совершенно тихо и спокойно. Будто понимал, что из-за него отчитывают. Или наоборот, прикидывался невинным и пушистым, мол, не его вина. Хотя Лани на него за это не сердился. Но и рук не разжимал, хватка левиафана – пусть и совершенно безболезненная – была надёжней металлических скоб.

Тихое покряхтывание и скрёб четырьмя здоровыми лапами перебил раздавшийся где-то над их головами смех, разом прогнавший по спине Лани полчище мурашек. Он за все дни практики не видел у доктора столько эмоций, сколько ему довелось лицезреть в последние несколько минут. От этого было даже немного (или наоборот – много) жутко. От этого... отвлёк упавший прямо перед носом рюкзак.

Дархат всё же выдохнул тихонько и облегчённо, перекладывая зверушку в её временную переноску и разминая напрочь затёкшие от перенапряжения руки. Он тщательно проверил большой карман, вытащив оттуда вообще всё – всё могло позже оказаться в пасти, и возможно не с самыми невинными намерениями, – распихал носки и канцелярию по боковым карманам и надёжно закрыл молнию, оставив заметно погрустневшему омоксу лишь крохотный просвет.

«Прости, приятель, но теперь только так», – хотелось сказать. Хотелось не слушать, как далеко и каким образом наставник хочет его заслать. Кажется, в этот раз дархат провалил вообще всё. И спасшее его приглашение на кекс лишь оттягивало неминуемое.

В горле было тошно, во рту – горечь, а под ногами – липкий пол, от которого отодрать свои штаны без потерь совсем не представлялось возможным. Компания из трёх людей уже удалялась, а Лани так бы и остался ёрзать на месте, если бы не чья-то сильная ладонь, что со звуком отрываемого скотча отодрала его от коварной поверхности, ухватив за шкирку, а затем непрочно поставила на ноги.

Поднять одной рукой пусть и хилого, но всё же взрослого парня – это ж какую силу должно иметь? Сощурившись, Лани тщетно пытался разглядеть тёмно-синее пятно над головой в свете слепящего с потолка прожектора, пока оно само не приблизилось к нему, помогая себя увидеть. При ближайшем рассмотрении этим пятном оказались густые длинные дреды, скатывающиеся с головы незнакомца пышным водопадом.

– Штаны безвозвратно испорчены, – тем временем констатировал местный обитатель, оглядывая сжавшегося в комок паренька, – но до дома дотянут, не развалятся.

Лани как-то отстранённо подумал, что у него и запасных-то нет. Всегда обходился в поездках одной парой. Придётся потратиться ещё и на них, а бюджет после всех разбитых кружек и горшков в клинике не так чтобы располагал. Человек тем временем легонько подтолкнул застывшего юношу в спину и плотоядно, но одновременно совсем незлобно осклабился:

– А ты иди-иди за своими, не отставай. А то не ровен час ещё съедят и косточкой не подавятся.

Как по инерции дархат сделал два шага, а затем снова застыл и медленно поднял на незнакомца переполненные отчаянием глаза.

– Да брось... – пробормотал тот, даже как-то растерявшись, а затем всё-таки ненавязчиво, но уверенно потащил парня за удаляющимся трио, глядя куда-то вперёд. – У тебя ведь и семьи, наверное, не было. Никогда не видел, как мать кричит на детёныша, буде тот поранится или прыгнет под машину сдуру? Не убьёт он тебя. И не выкинет. Переживает он.

Дархат неопределённо шмыгнул носом. Слова его немного успокоили, ведь мысленно он уже успел попрощаться и со своей практикой, и с наставником. И всё-таки это было не тем, что его на самом деле снедало изнутри. От скоропостижного расставания никто не умрёт (по крайней мере Лани очень хотелось верить, что он сможет это пережить, запинав свою привязанность в самый дальний угол сознания), а вот...

– Почему киты выбрасываются на берег? – внезапно спросил он.

Вопрос был скорее криком души и ни к кому не обращался, но его «конвоир», следящий, чтобы бедолага опять не потерялся и не насобирал себе приключений на мягкое место, передёрнул плечами, проводил глазами плывущих по волнам коридорных стен кистепёрых и тихо поинтересовался:

– А ты сам как думаешь?

Лани поднял на него удивлённый взгляд. Помолчал несколько минут. Сжал губы в тонкую линию.

– Там... много гипотез. От совсем уж поэтичных до вполне возможных. Если рассуждать логически, то теория про сбившуюся эхолокацию, когда морской зверь не может распознать береговую линию, выглядит наиболее вероятной.

Как ни крути, а поведение омокса не укладывалось ни в какие существующие в природе рамки, сколь бы широкими и многообразными они ни были. Ни одно живое существо, за исключением разве что спятивших разумных, никогда не будет пытаться сознательно лишить себя жизни. Даже такие, как этот вид, всегда обычно медленно хирели и чахли от тоски, но не пытались всячески приблизить неизбежное. В этом качестве киты казались ближе всего, но даже у них могла быть разумная причина.

– А что... что, если у него тоже что-то сбилось? – Лани прижал обеими руками рюкзак к груди, будто зверёк пытался сбежать – но нет, тот сидел на удивление покойно. Может, и вовсе задремал, выйдя из эпицентра шума и перебивающих друг друга резких удушливых ароматов. – В сети про это толком ничего не писали, – принялся он сбивчиво пояснять собеседнику, – но если предположить, что без зрения омоксы точно также ориентируются на что-то вроде эхолокации, только на неслышимых нами частотах... Если они благодаря этому находят себе партнёра на всю жизнь?

– Песня на одном уровне вибраций? – хмыкнул обладатель синих дред и зеленоватого в свете редких ламп лица, которое от прикуренной сигареты стало лишь ещё зеленее. Лани поспешно закивал.

– Говорят же, что они могут услышать свою пару на удивительно больших расстояниях и до, и уже после встречи. Получается, «песню» своего партнёра они чувствуют почти всегда. А когда она пропадает – они теряют ориентацию в пространстве, в своём «море»... Только для них море – это жизнь.

Человек почти добродушно, пусть и немного странно улыбался, обнажая кривые заострённые зубы, но не спешил ни соглашаться, ни опровергать мысль парня. Просто молча проводил его в открытую дверь вслед за остальными и усадил рядом с ними за стол.

Стук трости, за которым Лани готов был слепо идти хоть на край обрыва, стих. Где-то совсем рядом мелодичными переборами играла гитара. Здесь запах был уже не таким удушливым и гадким. Звуки не силились его оглушить, пол не вибрировал и даже не пытался всосать в себя подобно зыбучему песку. В приглушённом свете можно было позволить себе совсем немного расслабиться.

Юноша так и сел с рюкзаком впереди себя, с намерением его больше не выпускать даже во сне, пока не найдёт решение. Мысли теперь блуждали вокруг странного мужчины. Будто почувствовав их, он пихнул Лани локтем в бок, указав сигаретой на сидящего перед ним Мишэля, который о чём-то спорил с Элки и, видимо, по мнению этого человека их не слышал.

– Он вот нашёл, чем заменить «незаменимую песню». Как видишь, цветёт и пахнет, что его кактус. Может, и твой питомец справится.

Лани опустил лицо, о чём-то сосредоточенно размышляя, посмотрел исподлобья на собеседника, а затем и вовсе вскинул голову, глядя на него с заметной тенью удивления на измученном волнениями лице:

– А ты... ты что, тоже?.. Кто ты?

В океане как-то само собой привыкаешь быть единственным китом на многие сотни километров: редко когда они объединяются в стаи, всё больше живут поодиночке, но присутствие поблизости сородичей никогда не остаётся незамеченным. В мире разумных, конечно, были свои законы. Хотя Каэсси, уже давно всё пронюхавшая, не раз шутила, мол, Лани оттого роняет всё, что не приколочено, что никак не привыкнет к суше и её ограниченности, а радиус разрушений, когда он идёт по коридору, выдаёт его истинные габариты. И всё же других левиафанов, как и в океане, он за два десятка лет почти не встречал.

– Дельфин, косатка, кит – какая разница? – человек откинулся на свой стул, выразительно тряхнув дредами, и подмигнул. – Все мы любим выбрасываться на берег время от времени, даже те, кто в море никогда и не был.

Он обвёл помещение задумчивым взглядом, а затем, спохватившись, вытащил из нагрудного кармана слегка помятые очки. По одному из стёкол пошла трещина, но в целом они были ещё вполне годны к использованию. Мужчина протянул их пареньку:

– Твои? Подобрал по дороге.

– Да, спасибо большое!

Облегчённо выдохнув, Лани незамедлительно напялил их на торчащие уши и тут же обнаружил перед собой кусок кекса. В животе как-то само собой заурчало. Немного даже повеселев, юноша запихал в рот комок изюма, слега присыпанный тестом, быстро прожевал его и потянулся к кружке, памятуя, что доктор и его друг в момент спасения Лани от всех козней господних обсуждали какой-то чай.

Примерно в это же время сидящий рядом человек внезапно подорвался со своего места и зашипел, плюясь слюной:

– Элки, чтоб тебе изюмом подавиться, как ты допустил эту диверсию?!

Лани озадаченно проследил за его взглядом, но ничего кроме безобидного бело-синего пакета из «Шестёрочки», скромно притаившегося в углу под соседним столом, не нашёл. Мужчина с дредами тем временем, вооружившись стулом, очевидно вёл агрессивно-наступательную операцию на этот невинный целофан, убеждённо тарахтя: «Враг не дремлет!». Увлечённый зрелищем, парень поднёс к губам чашку, сделал глоток и только в этот момент вспомнил, что никакого чая тут и в помине не было.

Раздался треск дерева, визг и угрожающее шуршание. А ещё звук выплеснутого далеко вперёд – как настоящий китовий фонтан – содержимого кружки и, кажется, прямо в хмурое лицо сидящего перед ним наставника.

[Лани Кохола]

Очередной свой феерический (который уже по счёту?) позор  Лани пережил, как и всегда: со стоическим молчанием мечтая провалиться сквозь землю. К несчастью, почти все его мечты оказывались несбыточными. Вот и в то, что для омокса получится чем-то заменить «источник вибраций», руководствуясь своим опытом и не перестающей гоготать над ним, как Элки над Мишэлем, судьбой, юноша почти не верил. Но очень-очень хотел. Пожалуй, одно только это умение – желать того, чего с удручающе зашкаливающей вероятностью никогда не получишь, и поддерживало в нём силы открывать по утрам глаза, проживать каждый последующий день и не сдуваться окончательно в подобных ситуациях. Всегда. Всегда оставалась какая-то сотая, тысячная процента, чтобы цепляться за неё.

А в остальном всё было довольно однообразно и предсказуемо. Почти.

Отчего-то ожидаемого наказания за оплошность не последовало, вместо этого поступило почти любезное и не так чтобы кровожадное пожелание доесть кекс, однако к тому моменту аппетит у Лани совершенно пропал. Он лишь кинул косой удивлённый взгляд на наставника исподлобья, но ничего не произнёс и до самого отбытия сидел, почти не шелохнувшись. Прикидывался невидимкой, чтобы большое никому не доставить неприятностей («Вы обещали», – звучал усталой хрипотцой в ушах знакомый голос). Размышлял, получится ли воспроизвести нужный звук для омокса искусственным путём – тогда можно было бы сделать для него что-то вроде слухового аппарата, или же его песня была на более «тонком» уровне материи? И что подразумевал тот мужчина, до смерти боящийся пакетов, когда сослался в своих рассуждениях на доктора Тревизо?

Вымотанный и ужасно утомлённый всеми просыпавшимися на него злоключениями – будто пепел в одной хоррор-игре, хотя в случае Лани этот пепел очевидно ссыпали не разреженным дождём, а одним махом из ведра на голову – в машине дархат попросту уснул, откинувшись затылком на спинку сидения и не выпуская рюкзак из отчаянно вцепившихся в него рук. Омокс тоже притих, улавливая отзвуки общей изможденности и расслабленной тишины поездки. Редкие и бесценные мгновения спокойствия пробегали по усталому лицу  под треснувшими очками цветными огнями ночного города, отражениями в стёклах рекламных вывесок и фонарей.

Из машины Лани почти что выпал, ещё толком не проснувшись и спотыкаясь обо всё, включая собственные ноги. Разве что кубарем не покатился, хоть и был к тому необычайно близок. Таким же до невозможности сонным и оторванным от реальности он вполз, подталкиваемый тростью, на третий этаж, и только войдя в квартиру, догадался немного снизойти до земного мира и оглядеться по сторонам.

Сперва он не поверил увиденному. Проморгался, протёр рукавом очки и глаза под очками, но иллюзия телепортации из самого сердца города куда-то в густые травянистые заросли так и не прошла, даже наоборот – начала обретать материальность, когда юноша дрогнувшей рукой потянулся к ближайшему раскидистому листу и ощутил на кончиках пальцев его гладкую мягкость и пружинистость.

Он словно очутился дома.

Нет, не во владениях князя, где каждое растение было теплично выведенным видом, бережно и идеально выстригаемом и стоило дороже всех его, Лани, пожитков, помноженных на десять. А в том далёком-далёком доме, который после всех последовавших событий опустился на самое дно его памяти. Где пальмы взмывали в самое небо, а мангры – уходили корнями глубоко в океан. Где кусты росли настолько густо, а их листья были столь плотными и надёжными, что в них можно было провалиться как в пуховую постель и с наслаждением отдыхать. Где меж зеленеющих гигантов с мясистыми стеблями прятались необычайно редкие и удивительные экземпляры, скромно выглядывая из-под изумрудных зонтов любопытными цветочными глазками. Где пахло так, как больше нигде во всём мире. И хотя на вкус Лани здесь ощутимо не доставало солёного запаха океана, во всём остальном ему понравилось. Очень.

Испуганно отдёрнув пальцы после предупреждения наставника, дархат низко поклонился, придерживая руками рюкзак, очевидно норовя достать лбом до пола, и скороговоркой протараторил, как того требовали его собственные встроенные приличия:

– Прошу прощения за беспокойство. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне.

Но Мишэль уже скрылся в кухне и, кажется, не обратил на него ровным счётом никакого внимания. Тихонько разувшись у порога и аккуратно составив обувь, Лани, озираясь по сторонам с широко открытым ртом, прошёл вглубь зарослей, каким-то чудом ничего не задев, поставил рюкзак на пол рядом с диваном и первым делом полез проверить зверька. Омокс сладко посапывал, задрав все шесть лапок подушечками кверху, и юноша не стал его тревожить, оставив там же.

Ощущая крайнюю степень смущения и робости, он потоптался несколько минут на месте, а затем всё-таки осмелился совершить прогулку в сторону указанного шкафа. Всё ещё измазанные непонятно чем и местами порванные штаны неприятно липли к коже, прочие вещи тоже никаких хороших впечатлений о себе не оставляли, а из сменной одежды у него только и имелись что чистые плавки да слегка пожёванные носки с динозавриками, в которых ему ещё завтра на практику идти. Две запасных футболки, как и всё остальное, были благополучно позабыты в шкафчике в больнице.

Полотенце нашлось довольно быстро. Одежду Лани выбирал гораздо дольше, старательно перекладывая и убирая в сторону всё хоть сколь-нибудь приличное. Не хотелось портить и трогать любые относительно новые и красивые вещи, так что себе он в итоге оставил видавшие виды растянутые треники, которые с его ростом требовалось основательно подвернуть, но зато сваливаться не будут – они с доком те ещё астеники, и какую-то совсем уж бесформенную безразмерную футболку. Откуда только такая взялась, – отстранённо размышлял парень, – явно же не на Мишэля, да и любви к свободному крою Лани за ним не наблюдал.

Уйдя в свои мысли и обнаружив для себя медитативное занятие, дархат сам не заметил, как навёл на полках идеальный порядок, сложив все вещи швом ко шву в ровные стопки по типам и назначению одежды. Просто рабочая привычка, выработанная в Наньнине, где всё требовалось делать по меньшей мере совершенно, и до смешного абсурдная при всей его абсолютной неряшливости и неуклюжести.

Закончив, Лани поспешно отправился в душ, но не провёл там и нескольких минут, как бы ни хотелось, наконец, расслабиться под тёплыми струями родной стихии, лучше всего приводящей в чувства и задающей верный ход размышлениям, но покидать надолго омокса без присмотра он не смел себе позволить. Живы были ещё недавние впечатления, оставившие порез на душе гораздо сильнее того, что уже зажил на ладони. Не до конца высушенные в спешке волосы стекали по каплям на тонкую чёрную ткань, большой для худощавого мальчишки вырез сбился на одно плечо, низ футболки доставал ему чуть ли не до колен, а зверёк в рюкзаке видел десятый сон и как будто совсем не мог помыслить причинить себе вред.

Лани тихонько выдохнул, сходил на кухню заказать себе самых дешёвых бутербродов, набрал стакан воды, после чего пересёк комнату и забился в дальний угол дивана рядом с сумкой и с планшетом в руках, подобрав под себя босые ноги.

«Циркон, Кандит 23:48
Лирея, Торис 06:48», – высветилось на экране. Самое время написать домой и разбудить парочку друзей, чтобы от них была хоть какая-то польза.

«Ребят, не спите?»

Ответ пришёл не сразу. Через пару минут загорелся значок онлайна у картинки с треугольным глазом – аватара Коннора, а следом недовольно запиликали сообщения:

«Какого хрена».

«Лани».

«Ты время видел?»

«Вам на отработку через сорок минут», – категорично отбил юноша по переливающейся радугой экранной клавиатуре, не вняв мольбам одногруппника, сделал глоток воды и продолжил:

«Слушай, у тебя остались контакты Хирокити Шибито с ветфака? Ну, с которой вы меня пытались свести на третьем курсе?»

«Когда ты сел жопой в вазу с пуншем и кричал, что ты дельфин, а она русалка?»

«Обижаешь».

«У меня и фотки все сохранились».

«Тебе скинуть?»

Стакан влетел в стоящую у подлокотника тумбочку с каким-то особенным ожесточением, что даже соседствующий с ним Луис содрогнулся. Пришлось торопливо извиняться перед гневно топорщащимися иголками, памятуя его вспыльчивый, судя по манерам дока, темперамент, и одновременно набирать в чат короткое отчаянное «НЕТ!».

Ещё пару минут Лани потратил на многострочное пространное разъяснение Коннору, почему именно ему не нужны эти фотки и куда тот их может себе засунуть. Без единого матерного слова к собственной скромной гордости.

Коннор начисто проигнорировал всю обращённую к нему простыню, скинул id и поинтересовался, на кой Лани понадобилась девушка, учитывая, что два этих слова, употреблённые в одном предложении, никогда ни к чему хорошему не приводили. За годы, проведённые в его обществе, архист уже хорошо изучил дархата, чтобы представлять, в каких ситуациях тот мог пойти на столь безрассудный шаг.

«При смерти кто?»

«Почти», – чуть помедлив, со вздохом ответил Лани и как мог кратко описал всю ситуацию с омоксом, включая последние гипотезы и догадки, озвученные в разговоре с другим левиафаном.

«Хреново», – подвёл однозначный итог Коннор, и дархат не мог к собственному унынию с ним не согласиться.

К тому моменту, очевидно, продрал глаза Дженкинс и, едва успев загореться зелёным кружочком под втиснутой в формат аватарки жопой носорога в стрингах, зашёл в чат с ноги и привычного капса:

«КОЛОХА ТЫ ЖИВОЙ ТЕБЯ ЕЩЁ НЕ РАСЧЛЕНИЛИ».

Лани с глухим стоном провёл ладонью по лицу и не стал ничего писать, глядя на чат сквозь расставленные пальцы.

«Это был вопрос», – уточнил Коннор. И сам же на него ответил:

«Да, Джен, он живой».

«Даже руки на месте, раз может печатать».

«ЗА ЭТО ОПРЕДЕЛЁННО НУЖНО ВЫПИТЬ».

«Ты ещё со вчера не просох».

«Не дыши на меня, я отсюда чую».

«Ребят».

«Вы в одной комнате находитесь».

«Кровати в полуметре друг от друга».

«Почему вы общаетесь здесь?»

«Так надо».

«К слову, речь же шла о том, что Тревизо пьёт кровь девственников, а не расчленяет младенцев, насколько я помню».

«И что он со своим кактусом разговаривает, а тот ему отвечает».

«Тронутый».

«Луис не тронутый, он хороший!» – не смог сдержаться Лани, кидая извиняющиеся взгляды на кактус.

«Кто такой Луис?»

Дархат, с запозданием понимая, что от всех пережитых стрессов, кажется, совсем перестал соображать, нервно закусил губу и, как какую-нибудь опасную штуковину, отодвинул планшет указательным пальцем от себя и греха подальше.

«...»

«Лани».

«У меня для тебя плохие новости».

«ЛАНИ Я МОГУ ПОДЕЛИТЬСЯ С ТОБОЙ СВОЕЙ КРОВЬЮ».

«Думаешь, у него помешательство на фоне хронического обескровливания?»

«Или что от твоей крови у Тревизо будет несварение?»

«Ну как вариант, кстати. Девственник в нашей компании только один».

«А что если он как вампир заразил Лани своей тронутостью?»

«И Лани приедет к нам тронутый, и мы тоже станем тронутыми».

«Джен, представь, ты будешь разговаривать со своими носками, которые ещё с февраля стоят».

«А, ты уже».

С тихим свистом выпущенного через ноздри воздуха Лани чувствовал, как шарик его кажущегося бесконечным терпения стремительно сдувается. Он мог выдержать многое, не издав ни звука: пытки, издевательства, хоть физические, хоть моральные, но насмешки над человеком, которого уважал чуть ли не больше жизни, дархат терпеть попросту не хотел.

Не раздумывая, парень рывком схватил планшет, рассерженно ткнул кнопку голосового ввода и поднёс микрофоном к губам, оглушительно шипя:

– Чтоб вы знали, Мишэль – замечательный человек, которому совсем не чуждо искреннее сопереживание. Там, где тысяча людей пройдёт мимо, он остановится и поможет. Там, где до тебя никому не будет дела, ему будет. Там, где ты споткнёшься и упадёшь, и другие побрезгают протянуть хотя бы руку, он вытащит, даст затрещину и подтолкнёт двигаться дальше. И если это по-вашему означает «тронутый», то я в таком случае тоже хочу быть тронутым.

Слова непривычно свободно лились из него рекой. Лани не отдавал себе отчёта в собственных эмоциях. Умом он понимал, что ребята лишь подтрунивают над ним и что как только разговор завершится, оба, несмотря на отработки и похмелье, тут же поднимут на уши всю академию, чтобы помочь ему с омоксом, но вскипающая внутри ярость, которой юноша совершенно не умел владеть, была сильнее.

– И к вашему сведению, Луис – куда лучший собеседник, чем вы двое, обормоты.

Не успел Лани отправить сообщение, как незамедлительно пришёл ответ от Коннора:

«Мишэль? Вы настолько близки?»

Осознав свою оплошность, дархат побледнел и быстро набрал:

«*доктор Тревизо».

«ВЛЮБИЛСЯ ЧТО ЛИ»

С тихим воем раненного кита Лани вырубил планшет и в сердцах отбросил его в противоположный угол дивана, словно тот был гранатой, которая вот-вот взорвётся. И только теперь поднял глаза.

[Лани Кохола]

Стук костяшек заставил вздрогнуть и как-то разом подобраться. Напряжённый взгляд из-под разбитой линзы внимательно следил за каждым движением наставника, запоминал малейшие детали мимики. С одной стороны Лани чувствовал себя мелким зверьком в логове хищника, мышонком, загипнотизированным глазами змеи. Ему в принципе было отчаянно неловко вот так вторгаться в чужие личные владения и покушаться на не принадлежащие ему вещи, время и средства, а под режущими словно скальпель взглядами наставника и вовсе казалось, что он лягушка для препарирования, а не в гостях.

Но с другой – все эти моменты старательно записывались на жёсткий диск памяти с обязательной пометкой «важно». Только Лани и самому себе не мог объяснить, зачем. Может, чтобы точнее передать сам образ, ощущения от этого человека на своих рисунках? Разве что. Хотя и это было совершенно бессмысленно. Он не художник. Он помощник князя Наньнина в империи Торис. Он студент, которому необходимо освоить курс целительства в заявленном объёме и закрыть практику с высокими отметками, дабы не подвести господина. Он, быть может, совсем чуть-чуть – гик и проггер для своих товарищей. Им требовалась его помощь в своих смелых предприятиях, и Лани готов был посильно оказывать её, сколько потребуется, даже себе в ущерб. Но рисовать? Кому от этого какая польза. Он даже не знает, как это правильно делается. Глупость такая же, как потребность в воздухе для тех, кто живёт под водой. И точно такая же жизненная необходимость, без которой левиафан не мог существовать.

Мужчина уже скрылся из виду, а Лани только теперь задумчиво посмотрел в указанную сторону. Он понятия не имел, должны ли иметься в квартирах телевизоры: князь любую технику терпеть не мог, а дархат просто не видел в них смысла. Всё, что хотелось посмотреть, он спокойно мог найти в интернете – и именно то, что ему нужно, а не навязано по чьему-то усмотрению. Но это «должны быть», какое-то обречённо-усталое и почти беспомощное в своей цветовой гамме, отпечаталось в памяти вместе с остальными деталями, добавляя им привкус сорванного одуванчика на пальцах. Вспомнился совершенно дурацкий мем с просторов сети: «Рыба ещё эта. Я словно не свою жизнь живу». Пытаясь избавиться от сравнения себя с полудохлым карпом с выпученными глазами, Лани мотнул головой и завис над мыслью: «А чью?»

За стеной слышался приглушённый шум воды. Планшет валялся в противоположном конце дивана и пока не вызывал желания пойти с ним на мировую. Рюкзак посапывал раздувающимися боками, а Луис словно пытался что-то сказать своим выразительным молчанием, но Лани был слишком уставшим, чтобы его понять.

Со вздохом юноша сполз с дивана и прошлёпал к книжным полкам, намереваясь добавить несколько новых штрихов к портрету, ознакомившись с литературой, которую коллекционировал у себя доктор, а заодно, возможно, одолжить что-нибудь почитать на ночь. Вряд ли он вообще сможет сегодня уснуть, несмотря на измождённость. Пальцы, требуя привычной киту тактильности, пробежались по не самым новым, но совершенно нетронутым корешкам всевозможной классики. Тоже «должно быть»? Следом шла медицинская литература. Пара внушительных справочников и анатомический атлас даже гордо выпячивались потрёпанными переплётами, но остальные тома по-прежнему отдавали отчётливым ощущением неприкасаемости. На любовных романах и мотивационных книжках брови дархата красноречиво поползли вверх.

А потом из лёгких как будто выбили весь воздух.

Рука, скользившая по полке, застыла, опустилась и безвольно повисла. Два лица. До жути одинаковых, до дрожи отличных между собой. Глаза одного из них уже знакомо препарировали с холодным изяществом, но были более... живыми? А ещё он улыбался. По-настоящему улыбался.

Лани не сразу вспомнил, как дышать, но так и не смог заставить себя оторваться от фотокарточки. Взгляд переметнулся ко второму лицу. Закономерный вопрос «кто» отдавал неочевидным «кто он для вас?». Когда рождаешься в этом враждебно настроенном мире не один, когда вас – двое, каково это? В параллели с левиафаном учились близнецы, однако те по неизвестной ему причине на дух не переносили друг друга и могли месяцами не разговаривать. Но ведь бывает и иначе, верно? Что-то чудилось в двух парах глаз такое, что соглашалось с ним: бывает.

Встрепенувшись, когда душ перестал шуметь, юноша поспешно юркнул в сторону дивана и всем телом вжался в него, как только в дверь позвонили. Надо было подняться и забрать заказ, как напутствовал Мишэль, но страх, растекающийся техническим азотом по телу, не давал даже пошевелиться. К счастью, появившийся наставник сделал это сам. К несчастью для Лани, появился он при полном параде. Закусив губу до солёного привкуса во рту, дархат смотрел на невыразимо прекрасные большие тёмные крылья, ощущая, как выжженным тавром картинка намертво отпечатывается в голове. От жидкого золота волос и изувеченной ноги до последнего пера. Весь его облик. В памяти некстати всплыли последние слова Дженкинса. Ногти с дархатской силой царапнули кожу сцепленных перед собой рук. Боль немного отрезвила: это просто восхищение. Зависть. Признательность. Потаённое сожаление. Неуместное любопытство. Не более.

Окончательно в чувства привёл шлёпнувшийся на колени пакет. Синие глаза вновь вперились в наставника с изучающим напряжением. Хотелось рассыпаться в бесконечных извинениях и благодарностях, но вместо этого произнёс дархат совсем другое:

– Вы, кажется, учили не извиняться. Я не соглашусь с вами, что «не стоило». Это был ценный урок, а ценные уроки зачастую очень болезненны, от этого никуда не деться.

Лани проводил глазами доктора, то, как исчезла с полки карточка, и, смутившись, уткнулся взглядом в бумажный пакет. Очевидно, ему этого видеть не полагалось. Он молча выслушал последние наставления, не поднимая головы, вздрогнул от внезапно севшей на нём одежды и расстроенно опустил плечи, когда тень от крыльев на полу пропала.

– Спасибо большое. И за фрукты спасибо, – пробормотал Лани и вздохнул. – Омоксы их любят. Об этом я не подумал. И, если это позволительно... – он резко вскинул взгляд, уткнувшись им в уже удаляющуюся спину доктора Тревизо, но произнёс совсем уж тихо и невнятно: – я бы хотел, эм, принять в таком случае приглашение вашего друга.

«Я бы хотел узнал вас лучше».

Нет неправильных ответов и вопросов. Но есть слова, которые будет лучше всего оставить при себе и никому их не показывать.

Дверь за Мишэлем закрылась. Диван так и остался неразложенным и незаправленным. Лани потихоньку отнёс в холодильник большую часть содержимого пакета, оставив себе один бутерброд (ещё один – на завтра) и для омокса банан, яблоко и пару мандаринок. Усевшись на полу рядом с рюкзаком с сэндвичем в зубах, парень принялся сосредоточенно чистить фрукты. На сладкий цитрусовый запах пробудился его подопечный и, приветственно курлыкнув, потянулся за своей долькой. Юноша с улыбкой покормил зверушку с руки, а затем осторожно погладил его между торчащих ушей-крыльев. Перед глазами против воли всплыла очень схожая картинка: как в эту мягкую шёрстку зарываются длинные узловатые пальцы.

Действие, совершенно неуместное для того, чей суровый чопорный образ выверен до последней ниточки костюма, до мельчайшего движения пальцев или брови.

А меж тем Лани даже не стоило этому удивляться: точно также, как юноша омокса, мужчина привёл в чувства и притащил к себе маленького потерявшегося дархата. Не дал ему утонуть в море самоуничижения и собственной беспомощности, не прошёл мимо и не вышвырнул, не оставил в беде, не дал питаться одними бутербродами. И ещё много-много таких «не». В жизни Лани была куча всяких «не», но эти ему почему-то очень нравились.

– Я был прав, – парень поднял взгляд на Луиса и с улыбкой прошептал: – Ему не безразличны чужие страдания. Намного сильнее небезразличны, чем всем остальным и чем он сам пытается показать.

Не то чтобы дархат сомневался, говоря всё это друзьям, просто ему столь редко доводилось оказываться в чём-то правым, что сейчас Лани не мог не поделиться своей радостью.

– Похоже, он и в самом деле любит людей.

«Я любил одного человека, а он любил людей».

Лани вздрогнул. Взгляд сам собой переметнулся к разом осиротевшей без улыбчивой фотографии полке.

«Он вот нашёл, чем заменить «незаменимую песню».

Юноша нахмурился, поднялся на ноги, оставив омокса в обществе жадно уплетаемых им фруктов вместе со шкурками, и подошёл к книжному шкафу. Возникшая на месте фото пустота словно пыталась затянуть в себя весь окружающий свет и тепло.

«Кого же вы так любили?»

В сравнении с тем, каким Мишэль был на Алькоре в сорок восьмом, сейчас от него осталось очень выразительное, бесконечно изящное и прекрасное, но всё же пустое «должно быть». Почему он так безжалостно обошёлся с фотографией? Они с братом любили одного человека? И что с ним стало? С ними со всеми?

Чавкающие звуки за спиной зазвучали в другой тональности. Лани подозрительно обернулся и уже через секунду, забыв обо всём, помчался вынимать из прожорливой пасти ни в чём неповинную диффенбахию. Несколько листьев оказались нещадно пожёваны и облизаны, но в целом растение выдержало испытание стоически. Глядя на довольную зеленоватую ухмылку до ушей, юноша вздохнул и понёс зверушку подмышкой в ванную. Искупать омокса определённо не помешало бы.

Набрав воды до середины, дархат посадил в ванну своё чудо в перьях и с довольством убедился, что сбежать по скользящим стенкам и с мокрыми крыльями тому не представлялось возможным. Утопиться тоже. На всякий случай убрав подальше все лишние предметы, Лани сходил за планшетом и, пока омокс как заведённый наворачивал вдоль бортиков круги, бодро шлёпая всеми шестью лапами, написал в личку Хирокити. Полчаса медитации над формулировками, и сообщение отправлено. Всё же общаться буковками на экране с женским полом было не в пример проще, особенно когда дело касалось чьего-то спасения. Получить ответ сразу Лани не рассчитывал: у неё в это время должны вовсю идти пары, и проверил, что там у «Покойников». Коннор отчитался о том, что после отработки они с Дженом выдвинутся в звукозаписывающую студию и попробуют записать как можно больше дорожек на различных частотах, чтобы проверить, на какие среагирует омокс. Дженкинс слал в чат дурацкие картинки с низкосортным юмором ниже пояса. Его методы моральной поддержки для Лани всегда оставались где-то за гранью понимания, но своё искреннее спасибо он им всё же написал и получил в ответ поднятые вверх большие пальцы.

Когда они уже с высушенным зверьком вернулись в комнату, снова ребром встал вопрос про козу и капусту. Держать хтонь всю ночь в ванной было негуманно и опасно – простудится, заболеет ещё. Здесь же было достаточно отвернуться на полсекунды или моргнуть, чтобы половине трепетно взрощенных наставником зеленеющих сокровищ пришёл тот самый белый и пушистый. Прижимая к себе прожорливое существо одной рукой и удерживая во второй планшет, Лани задумчиво пожевал губу. Если бы только все эти растения можно было как-то уберечь ...

Нужная мысль, несмотря на общую заторможенность, сформировалась на удивление быстро. Юноша плюхнулся на диван, не выпуская из объятий омокса, и принялся что-то сосредоточенно вычерчивать пером в своём устройстве. Структура защитной вязи была сложной и кропотливой, плюс требовала нанесения связующих символов на каждом горшке – хотя бы мелом или краской, найденный в ванной йод тоже годился, но зато должна была надёжно отгородить каждый цветок от покушения. Когда пентаграмма и все приготовления были закончены, дархат улыбнулся и, прижав руку к планшету, с лёгким свечением активировал её.

Остатки сил переходили из тела в магию. Каждое растение, а также техника и шкафы, теперь были надёжно упрятаны за невидимыми, слегка мерцающими барьерами, в которые с недовольным пыхтением врезался выпущенный прогуляться омокс. Лани стиснул пальцы в кулак, молча поздравляя себя с тем, что хотя бы в этот раз не облажался. С одной стороны повторение уже изобретённых кем-то сигилов не вызывало таких проблем, как разработка собственных, а с другой – их курс должен был изучить его только два семестра спустя. И человеческий фактор, малейшая ошибка, невнимательность в начертании всегда допускали, что что-то может пойти не так. Просто, возможно, когда ты занимаешься чем-то всё своё свободное время, их вероятность немного, но снижается.

Но Лани рано радовался. Обследовав всю «наземную» территорию на предмет хоть каких-нибудь брешей и провалов в барьере, омокс сел посреди комнаты, повертел слепой башкой, а затем вдруг взмыл в воздух. Хтоновы крылья! Незащищённые фиалки на шкафу они с дархатом обнаружили почти одновременно. Рост не позволял Лани до них дотянуться даже в прыжке, в сиюминутной магии без применения вязи он был совершенно не силён, а потому оставалось задействовать только единственный пришедший ему в голову тактический приём: подбить цель в полёте подушкой.

Ну, хотя бы с меткостью в этот раз повезло.

Судорожно размышляя, как бы побыстрее обезопасить нежные бархатистые цветы, пока омокс не сориентировался в пространстве и надувательстве, жадно кусая угол попавшейся в лапы подушки, дархат метнулся в коридор, намереваясь позаимствовать оттуда какой-нибудь стул или тумбочку для обуви, чтобы компенсировать нехватку сантиметров, и обнаружил припрятанную за шкафом стремянку. Тоже сгодится.

Задев второпях приоткрывшуюся дверцу шкафа, Лани умчался обратно в комнату, как можно тише забрался по ступенькам к вершинам недостижимого для него роста и замер на мгновение, глядя сверху вниз. «А ведь когда у тебя есть крылья, ты можешь глядеть на мир ещё выше...»

Несколько секунд спустя фиалки и соседствующие с ними цветы точно также были помечены барьерными рунами, вот только омокса теперь нигде не было видно. Предчувствуя скорый сердечный приступ, юноша чуть сам было не отправился в полёт свободного падения, но в этот момент зверёк бодро вырулил из-за угла со стороны коридора, держа в пасти выуженный из шкафа ярко-красный конверс.

– Да ладно, – выдохнул Лани, заметив, что тот даже не пытается подавиться обувкой, а мирно сжимает её в зубах и с довольным видом «пялится» на дархата. По крайней мере пушистая морда была направлена именно в его сторону.

Парень подтянул к себе колени, так и сидя наверху стремянки, и почти умилённо смотрел, как хтонь, обняв кеду всеми шестью лапами, наконец-то угомонилась и прямо у изножья его «трона» решила устроиться на сон. Совсем как ребёнок с мягкой игрушкой. Взгляд переместился к окну, за которым словно свечи догорали ночные фонари. Темнота, окружающая их, была такой же сосущей и бесконечной, как на месте убранной фотокарточки. Однако сами «светляки» отчётливо напоминали о том, чего быть «не должно». Об этом красном конверсе. О махуре на чужом планшете. О позвякивающих в ушах серьгах и крохотном ключике. О балконе и кружке с депрессивным котиком. О лучшем собеседнике по имени Луис. О настоящих джунглевых зарослях посреди мегаполиса. О странных, но запоминающихся друзьях и самом удивительном доме с исписанными стенами. О бездомных мальчике и зверушке, очутившихся здесь стечением обстоятельств, чуда, небывалой удачи или всего лишь по чьей-то доброй воле.

«Что, если по ним, как по цепочке фонарей до самого горизонта, можно найти те крылья, которые он прячет даже от самого себя?»

Лани опасно покачнулся и чуть не рухнул вниз. Глупая предрассветная меланхолия как и всегда навевала ненужные мысли и безумные мечты, навроде тех, что киты могут научиться бороздить облака. Левиафан жил и дышал своими грёзами, но изо всех сил старался ограничивать себя, чтобы не упустить утекающую сквозь пальцы реальность.

Лучше забыть обо всём и просто поспать.

[Лани Кохола]

Говорят, самый тёмный час наступает перед рассветом, но кто сказал, что это всего лишь час? Порой он растягивается в невыносимую бесконечность.

Шум. Грохот. Тревожный писк под ногами. Спросонок Лани подумал было, что во сне навернулся со стремянки и придавил омокса, но, долбанувшись в спешке лбом о металлический остов и скатившись по ступенькам, перепугался в сотню раз сильнее.

Это был Мишэль.

Кухня, скорей. В темноте ничего толком не разглядеть, но дархат уверенно ориентировался на слух. Чужое тяжёлое дыхание каждым свистящим вдохом раздирало что-то внутри. Какого хрена?! Что с этим человеком, который умел держать подбородок высоко поднятым даже в самых отстойных ситуациях, сделала всего одна ночь?

Лани подхватил и попытался поднять этнарха, но его самого штормило от стресса, усталости и недосыпа. И жуткого, заливающегося густой чёрной массой в глотку страха. В океане один глоток этой жидкости можно было смело приравнять к мучительной смерти, если тебя не успеют спасти и откачать целители. Но сейчас он сам должен был спасать и при этом совершенно не представлял, что должен делать. Беспомощность придавливала сверху неподъёмным камнем, утягивающим на дно без возможности вздохнуть самому. Неверные ноги подкашивались.

Да к хтоновой бабушке все эти попытки удержать едва ли не растекающуюся в его руках фигуру в вертикальном положении! Какой он лёгкий... Кое-как подтащив ногой стул поближе, дархат как мог аккуратно усадил Мишэля на сиденье, прислонив его одним боком к стене рядом с окном, и услышал кажущийся спасительным шёпот.

Жёлтая? Шкафчик? Что?..

Отчаянный теомагический выплеск заставил зашевелиться даже перья на крыльях омокса и сурово взирающую на них свысока растительность. Есть! Нашёл. И стакан воды. Протянул всё дрожащими руками. Чудом только не разбил, не выронил и не расплескал. Схватил полотенце, чтобы промокнуть мокрую футболку доктора. Поспешно перехватил падающий стакан и отставил куда-то в сторону. Не хватало ещё, чтобы омокс на радостях начал в прямом смысле давиться битым стеклом.

– Исцеление! Док, есть заклинания, которые смогут вам помочь? Хоть... хоть что-нибудь? Что-нибудь...

Мишэль не отвечает. Из лучащихся горькой синевой глаз крупными градинами падают слёзы. Омокс скулит и трётся где-то под боком. Ноги сгибаются, не выдержав, и Лани падает на колени перед стулом. Как скоро тем же образом подкосит его самого? Говорят, дархаты выносливее большинства других рас. Отчасти это правда: кит стоически сносил все пытки в плену, все испытания жизни, которые приходились на его долю, но он никогда не умел выносить страданий других.

Нет.

Он не должен распадаться на осколки, как бы ни хотелось, как бы ни разрывало брошенным в воду снарядом всё внутри. Мишэль сделал для него столько всяческих «не», так неужели Лани не сможет потянуть хотя бы одного? Неужели он настолько никчёмен?

Хлопок выходит такой силы, что в ушах звенит, на щеках яркими оттисками отпечатываются следы ладоней, а в голове – смутное подозрение на сотрясение. Ничего, пройдёт, он и глазом моргнуть не успеет. Зато тело перестало так лихорадочно трясти и качать как крохотную лодчёнку в шторм.

Юноша как смог поднялся на ноги, и почти одновременно с этим слуха достигла тихая просьба Мишэля. Не задумываясь, Лани подтащил ещё один стул, поставил рядом и наклонил мужчину так, чтобы тот мог опереться на его плечо – всё лучше, чем жёсткая стена. Только убрал руку, всё ещё ощущая себя не в праве посягать на чужое личное пространство сверх необходимого, как тощая фигура начала медленно заваливаться. Пришлось снова обхватывать ладонью дальнее предплечье, удерживая как ремнём безопасности от падения.

Где-то под локтем билось чужое сердце – совсем слабо и неуловимо. Его собственное неслось в безумном галопе, словно отчаянно стремилось вырваться из грудной клетки, пусть даже это его убьёт. Почему киты выбрасываются на берег? Теперь Лани начал понимать, почему.

Но он не мог себе этого позволить.

Только не сейчас. Пусть даже в его руках осталась жалкая тень восхищавшего его человека, ныне сотканная из бесконечной боли и страданий, пусть кажется, что это не закончится примерно никогда, всегда был какой-то мизерный шанс, за который Лани готов был цепляться всем своим существом.

Сосредоточиться на дыхании, вот так. Не на своём, шумящем загнанной лошадью. На чужом. Он дышит. Вдох. А пока дышит, всё хорошо. Выдох. Всё точно будет хорошо. Вдох. Их накрывают огромные чёрные крылья. Не чернее, чем тьма, которой сочится испуганное сердце. Но гораздо-гораздо мягче и приятнее. В нос утыкается торчащее перо, безбожно его щекоча. Лани чуть ведёт головой и по инерции тянет запах. Собственное дыхание мало-помалу успокаивается.

– Знаете... однажды я видел крылья такие же большие, как у вас.

Ответа не будет, Лани и сам это знает. Скорее всего, Мишэль его даже не слышит. Но он просто продолжает говорить, потому что так... легче? Он рассказывает про океан – бесконечный, как целая планета, и сколько сотен раз его не пересекай, всегда найдёшь что-то совершенно неведомое. Про людей с островов, для которых бесценна любая жизнь, включая собственную, какой бы никчёмной она ни казалась. Про их кажущийся теперь смешным диалект и наивный взгляд на мир, который Лани от них унаследовал. Про ещё более бесконечное небо, каждую ночь утопающее в свете звёзд и собственном отражении. Про огромные волны и потерянный счёт времени. Про переливы всех цветов в облаках и мечту научиться летать. Про удивительных морских обитателей и то ли котиков, похожих на рыбок, то ли рыбок, похожих на котиков...

Омокс свернулся на коленях, убаюканный мелодичным чуть слышным голосом, и затих. Затих и Лани, разжимая затёкшую руку – убедившись, что Мишэль больше не планирует сближаться с полом – и стыдливо убирая её в сторону.

Кажется, он даже успел задремать, не сразу заметив, как пропала согревающая мягкость крыльев и острое плечо рядом с его. Звон стекла заставляет встрепенуться разом обоих: юношу и омокса. Резко поднимает на ноги почище любого будильника. Шесть лап уже вовсю несутся к источнику звука, язык свисает из пасти, предвкушая долгожданное угощение.

Не чувствуя в себе никаких сил на сюсюканье и уговоры, Лани схватил зверя за шкирку и без лишних сантиментов запихнул в рюкзак, а затем вяло поплёлся собирать осколки. В том, что покрупнее, красочно отражались глубокие мешки под глазами и мертвенная бледность. Ну, зато теперь они с наставником даже чем-то похожи. Дархат опустил очки пониже, чтобы за бликами стекла не было видно контрастной черноты, и задумчиво посмотрел в удаляющуюся спину. Обработать ему ладонь, или он уже настолько пришёл в себя, что пошлёт мальчишку куда подальше?

Молча собрав всё своими руками и немного веником – бытовые чары у него вечно не выходили как надо, а в таком состоянии можно было даже не рассчитывать – Лани отнёс всё в мусорный контейнер, убедился в его недоступности для омокса и уже более внушающим надежды на «всё будет» облике Мишэля, и повалился на диван, успев только открыть молнию на сумке перед тем, как намертво забыться сном.

Ему снова снилась давно упущенная жизнь. Не та, в которой он был огромным морским чудищем, но что-то довольно близкое. Рассказы в непроницаемом сумраке перед рассветом всколыхнули воспоминания, которые он тщетно пытался столько лет похоронить. Жалеть – это больно. Не лучше ли не помнить? Всё равно для него нет обратного пути.

Ему снилась гигантская птица. Заупокойный шёпот острых топорщащихся перьев. Межрёберная боль того, кому уже незачем держаться за эту жизнь. Некогда чудовищный хищник, ныне – тень, у которой осталось лишь одно желание. Дикая эспирия с человеческими глазами, что пришла умирать на прекрасное цветочное поле.

Юноша сжал пожёванную омоксом подушку так, словно пытался выдавить из неё все перья, весь воздух. Будто это была его собственная грудная клетка, а попавшее в нос перо проскользнуло в лёгкие, царапало и раздирало их нещадной пыткой при малейшем движении. Кто бы знал, что будет так больно? Кто бы знал, что бывает больнее. Во много раз больнее.

Лани открыл глаза. Ну вот, снова слёзы. Сколько можно.

Остаток сна саднил в горле и требовал немедленно пойти и убедиться, что всё в порядке. Хотя бы относительном и условном, хотя бы чисто иллюзорном – ведь на поддержание иллюзии тоже нужны силы. Дархат сполз с дивана, не позволяя обмануть себя уютному домашнему запаху, и первым делом поплёлся на кухню, так и не выпуская из рук подушку. Всклоченная словно воронье гнездо шевелюра и перекосившиеся помятые беспокойным сном очки создавали какой-то совсем уж жалкий вид.

«Там пакет».

Лани выдохнул. Живой. Взгляд задержался на стройной, величественной, но такой хрупкой, как оказалось, спине. Мозг заторможено отметил, что наставник уже во второй раз пересёк границу «ты/вы», что на сей раз уже не спишешь на эмоции. Ноги послушно понесли обратно в комнату. На вопрос Лани не ответил. Чувствовал, что стоит открыть рот, и оттуда прорвётся безобразный хрип исцарапанного губительной тревогой горла.

Содержимое пакета погрузило в отстранённые мысли о том, сколько он за это всё будет должен. Сколько окажется должен за непрошенное гостеприимство, за предложенный ему и омоксу кров, за все причинённые неудобства, за те сэндвичи, за стаканчик кофе на станции и многое другое. Лани и без того был должен – своему господину по гроб за спасённую жизнь: его собственная жизнь теперь всецело принадлежала другому человеку и сплошь состояла из одних таких «должен». Должен хорошо учиться, должен оправдать возложенные ожидания, должен сделать всё, что в его силах, и капельку больше.

...быть может, наставник согласится подождать немного? Лани найдёт подработку на оставшиеся каникулы и вернёт ему всё. За моральный ущерб в том числе.

Брюки тоже можно будет вернуть, если носить их очень аккуратно. И носки. Хотя... они милые. На глаза попался артефакт для починки, замерцавший в разбитой линзе. Верно, если доктор так озабочен своим внешним видом, само собой ему брезгливо видеть рядом с собой таких нерях, как Лани. Дархат покорно стянул с носа очки и, затаив дыхание, смотрел, как легко и без следа затягиваются все трещинки, оставляя на месте себя отчётливое сожаление. Вот бы также просто можно было залечить все царапины изнутри.

Прихватив с собой планшет, юноша в очередной раз побрёл на кухню с тем, чтобы хрипло поблагодарить наставника и уткнуться в свою чашку с кофе. Взгляд какое-то время рассеянно скользил по лицу напротив, пользуясь тем, что всё внимание Мишэля переманивали к себе новости и омокс. Тихонько вздохнув, Лани отвлёкся на собственный девайс. Коннор с Дженкинсом сердечно извинялись, что сегодня дойти до студии у них не получится: опять что-то учудили и расхлёбывают. Ничего нового, дархат их даже не винил. Девушка с ветфака ответила, что ознакомится подробнее с матчастью и поспрашивает преподавателей, а по итогам напишет всё, что сможет выяснить. По нажатию кнопки экран погас, перестав отражаться в очках.

Юноша прикрыл глаза и вдруг вздрогнул так, будто его ударили.

Снова он это делает. Снова. Проявляет ненужную и неуместную доброту, заставляя что-то в груди съёживаться и щемиться. Что-то, что Лани так отчаянно пытался не замечать. Брови сошлись на переносице. Да, он хотел посмотреть. С ним – на что угодно. Но внезапно стрельнувшая в ухе болезненным дыханием мысль вернула с небес на землю.

Лани кивнул с коротким мычанием, а затем вперился в доктора требовательным взглядом.

– Только сперва расскажите, пожалуйста, какой должна быть скорая помощь в... таких ситуациях. Таблетки, уколы, магия – что угодно. Я должен знать на случай, – юноша тяжело сглотнул и замолчал. Нет, так он не согласится. Тогда что же... – Даже если вы считаете, что вам это ни к чему. Это нужно мне!

Побелевшие пальцы сжали кружку так, что, казалось, ещё чуть-чуть – и треснет. Запавшие глаза сияли каким-то почти лихорадочным блеском. Ещё одного раза ощущения своей тотальной беспомощности его естество попросту не переживёт. Только не с этим человеком.

– Прошу вас.

[Лани Кохола]

Горькая усмешка. Разом опустевший взгляд. Его будто облили холодной водой. «Не приходи». Да ему легче было отрубить собственную руку.

Все бушевавшие на фоне эмоции, пережитые отчаяние и страх, щедро сдобренные недавним сном, беспомощность, чувство себя бесконечно обязанным, восхищение невероятной стойкостью, признательность за приглашение и за честность, запомненный стук чужого сердца под рукой и запах перьев – в один момент растворились во внутреннем небытии. Лани цеплялся за кружку, отчётливо осознавая, что ещё немного, и сам в нём утонет. Даже такой малости, как чашка кофе, для этого было более чем достаточно.

А потом из-за стола показалась наглая большеротая морда. Будто в вытащенного на берег утопающего, в него вдохнули воздух.

Лани высоко вскинул брови. «Огорчать мальчика»? «Мальчик» не мог поверить своим ушам. Впервые кого-то озаботили его никому ненужные чувства. Даже одногруппники вечно посмеивались над Лани за его ранимость, сравнивали с девчонкой. Дженкинс бил в солнечное сплетение всякий раз, когда левиафанские глаза были на мокром месте, и говорил, что «мужик не должен». Совсем не больно с точки зрения дархата, но было больно как-то по-другому... Потом Лани привык. Сам корил себя за слёзы и всячески их скрывал, сдерживал, старался «быть мужиком». И по возможности ничего не чувствовать. Не чувствовать.

Тогда почему так больно теперь? Словно остриём пера изнутри по горлу.  

Чтобы отвлечься, юноша потянулся к вазе с печеньем, разломал одну печеньку и положил половинку с кремом на стол перед омоксом, надеясь, что руки трясутся не столь сильно, как ему казалось. Но даже если и так – это всегда можно списать на усталость и стресс. Сейчас более чем обосновано. Краем глаза Лани зацепился за золотистые волосы на плече. Тусклее, чем вчера, но в слабом призраке рассвета они мерцали почти потусторонним свечением. Мягкие? Он никак не мог вспомнить. Ночью было совсем не до этого.

Лани резко дёрнулся, отшатываясь к спинке стула, прикусил язык почти до крови. О чём он вообще думает? Омокс умял своё печенье и затребовал ещё. Мишэль продолжил говорить, и дархат, осторожно подкармливая животинку, – стараясь больше не поднимать взгляд, – внимательно всё запоминал и хмурился. Не лечат? А как же снятие боли? Симптомов? Хотя, если вспомнить курс целительства, это ведь тоже вид терапии. В любом случае...

Глаза загорелись упрямым синим светом, отражаясь в недопитом кофе. Не хочет говорить? Ладно. Лани сам найдёт нужную информацию. В лепёшку расшибётся, но отыщет. Пусть даже все, включая наставника, считают, что это невозможно. Как и с омоксом. Просто теперь у него таких омокса – два. Юноша даже рискнул посмотреть в их сторону. Губы чуть дрогнули. И почему у дока нет домашнего питомца? Растения – это чудесно, но кактус вот так не почешешь меж иголок, себе дороже.

Если... Лани мысленно поперхнулся на этом слове и тут же поправил себя: когда. Когда они спасут зверюгу от смертельной тоски, надо будет всеми правдами (и не правдами, если придётся) постараться оставить её у дока. В общежитии животных заводить всё равно запрещено, да и Мишэлю нужнее.

Вдохновлённый внезапно обретённой боевой решимостью и – совсем немного – зацепившими его словами наставника, дархат всё же смог убедить себя поесть – силы ему ещё пригодятся, искренне поблагодарил за проявленную заботу, вкладывая в эту фразу куда больше чувств, чем было отмерено этикетом, и удалился к облюбованному дивану.

В присутствии Каэсси Лани опять не смог открыть рта. Он только-только научился разговаривать с ней простыми предложениями и односложными ответами, но то было в рабочей обстановке и один на один. И вообще он, похоже, сильно перенервничал не только после ночи – даром, что отпущенные ему два часа всё же доспал – но и из-за предстоящей поездки. На то, чтобы ровно стоять на ногах, перебарывая стремление забиться в угол и прикинуться ветошью, уходила уйма сил. А потому жалкое: «Я бы хотел назвать омокса Мимси», если бы ему только дали право выбора, так и осталось невысказанным и утрамбованным в ящик... нет, уже целый вагон с косой надписью поперёк: «Неосуществимо». Из этих вагонов за последние десять лет можно было собрать внушительный состав. Впрочем, Мёрф тоже звучит неплохо. Ему вон и самому понравилось.

Глубоко поклонившись девушке напоследок в знак признательности, дархат поспешил вслед за наставником. За омокса Лани переживал, но краткого знакомства с Каэсси Райан ему хватило, чтобы полностью довериться ей в этом вопросе. Пожалуй, он бы даже не смог назвать никого из своих знакомых, кто справился бы лучше. Надо будет после окончания практики прислать ей подарок в качестве благодарности. Юноша обернулся, запоминая адрес, и улыбнулся тайком.

В транспорте, однако, тревога накатила с новой силой. Не за Мёрфа. Им ведь снова предстоит много ходить. Почему вообще наставник потащил его в такую даль? Ему бы отлёживаться весь день. Ну или заниматься чем-то более интересным и захватывающим, нежели развлекать нерадивого студента. Лани кусал губы и напоминал себе, что если не чувствовать не получается, то надо хотя бы не показывать.  Выходило, видимо, откровенно слабо, если даже доктор заметил. Нет, о себе он думать не будет. Не столь важная персона. Скосил глаза на ногу. Поборол желание тут же схватиться за планшет и суматошно искать инфу обо всех подходящих по описанию случаях. Не сейчас – прямо под носом у Тревизо. Ему это точно не понравится.

Лани попытался отвлечь себя видами из окна, но взгляд над всеми высоченными претенциозными постройками, возможно даже какими-то архитектурными памятниками и местными достояниями, улавливал только безбрежное голубое небо, подёрнутое барханами лёгких облаков. Если представить, что это такой океан, и они сейчас глубоко под водой, то почти успокаивало.

Движение монорельса было неощутимо: так плавно он прорезал потоки, а воды или воздуха – для воображения не суть столь важно. Но когда салон наклонился, Лани едва не повалился на доктора и с испуганным взглядом отшатнулся и выпрямился даже поспешнее, чем требовалось от ситуации. Уши слегка порозовели, как бы настойчиво юноша не повторял себе, что всё дело в неприязни сидящего рядом человека к посягательству на его зону комфорта. К счастью, от ненужного смущения отвлекли замерцавшие в окне блики на поверхности воды – самые настоящие. Лани даже залез с коленями на сиденье, напрочь забыв про манеры, чтобы разглядеть получше кристально-прозрачную гладь реки и открывающийся за ней невыразимо прекрасный вид.

Из дверей дархат вывалился первым. Восхищённо завертелся на месте, чудом не путаясь в переплетающихся ногах, и попытался ухватить протянутой рукой хоть один лепесток. Совсем как дома, в княжеском поместье. Ну, почти... По правде, вишни в их краях были не так распространены. Да что там, Лани ни разу даже не видел, как они цветут.

– У нас всё больше персики и сливы, – доверительно сообщил юноша Мишэлю, когда тот заговорил про Лирею. – У господина очень красивый сад. Не чета этому дендрарию, конечно, но там много редких и удивительных цветов со всех уголков Аркхейма. Я сам подбирал некоторые сорта, а ещё смогу вам рассказать почти про каждый цветок. Если будете в тех краях... когда-нибудь... можете заглянуть в Наньнин, что в империи Торис. Думаю, князь отнесётся весьма благосклонно к вашему посещению.

Это были первые его слова с тех пор, как они покинули квартиру. Лани искренне любил свой дом. А ещё он любил цветы, а потому всегда готов был говорить о них, даже невзирая на вязкий страх и прорывающуюся сквозь подрагивающий голос тревогу. Подняв на наставника взгляд, юноша заметил слегка неуклюжую попытку Мишэля улыбнуться, улыбнулся в ответ по-детски открыто и поднял планшет на уровень глаз. Ему ведь было велено «пофотографировать что-нибудь», верно? А идеальнее объекта для съёмки не придумаешь. Уж больно красиво смотрелся строгий профиль и изящное золото волос в обрамлении нежных розовых соцветий на фоне.

Улыбка стала почти озорной, а планшет с получившейся фотографией – надёжно спрятан за спиной. Ради этого фото Лани готов был поступиться даже своими принципами и общественной моралью, запрещающей снимать людей без их согласия. Дархат сильно сомневался, что оное согласие он вообще сможет каким-либо путём получить, и на всякий случай отступил на несколько шагов.

– Отдохните пока, – теперь лицо Лани стало серьёзным. Прямо просить Мишэля не нагружать ногу и поменьше ходить было совершенно бессмысленно. Такой же ведь упрямый, как оказалось. Но если не прямо – то вдруг сработает? – Хочу сделать побольше фотографий для себя.

«Буду любоваться в безжизненных бетонных коробках академии и общежития», – мысленно добавил он. Дженкинс, конечно, засмеёт, ну и пусть.

Убедившись, что неподалёку от наставника есть несколько просторных скамеек, Лани резко развернулся и побрёл по аллее прочь. Остановился, только когда расстояние между ними позволяло всё ещё видеть друг друга, но уже не оставляло возможности разобрать, чем именно дархат занят. Юноша действительно фотографировал деревья, вплоть до каждой отдельной веточки, если композиционно она его чем-то привлекла, фотографировал таблички с описаниями и декоративный куст, фотографировал проплывающие в воздухе лепестки и те, что красивым узором расположились на дорожке. Но в промежутках между этим успевал листать сайты в поисках способов обезболивания военных травм и параллельно подсчитывать сумму долга хотя бы по уже известным данным.

Цену билетов он запомнил, кофе, бутерброды и фрукты тоже без труда поддавались описи. Должен ли он включить в перечень поеденную омоксом диффенбахию? Ах да, ещё брюки, артефакт и носки. Хорошо, что пакет был фирменный, и все ярлычки дархат предусмотрительно сфотографировал перед тем, как выбросить. Однако когда Лани зашёл в интернет-магазин и набрал нужное наименование, глаз невольно задёргался. Юноша, конечно, заметил, что по части одежды Мишэль не считает нужным в чём-то себе отказывать... Но почему это затронуло ни в чём неповинного студента? Похоже, штаны и впрямь придётся вернуть, такой ценник он точно не потянет, хоть три подработки возьми.

Словно отозвавшись на его мысли, пиликнуло оповещение: поступление на карточку. Кто-то из должников, которым Лани в прошлом месяце писал курсовые и рефераты за самые честные глаза и почти искреннее «я попозже оплачу, хорошо?», и впрямь мог щегольнуть совестью. А Лани теперь – билетами в планетарий. На всякий случай проверил на официальном сайте: да, хватит, причём на обоих. И с удовлетворённым видом вычеркнул из заметки с наименованиями и ценниками «билеты в дендрарий».

С обезболиванием, увы, дела обстояли не в пример печальнее. Как минимум, Лани уже безвозвратно запутался во всевозможных медицинских классификациях, как максимум – ему нужно было больше вводных. Попросить знакомого хакера с параллели поковырять базу данных? Нет, лучше для начала попробовать спросить самому.

– Хочу ещё раз воспользоваться правом на «неправильный» вопрос, – безапелляционно заявил дархат, возникнув перед Мишэлем. Пока ускользающая сквозь пальцы смелость ещё позволяла говорить, нужно было сформулировать свою мысль как можно точнее и лаконичнее, так что на лишние реверансы времени не оставалось. – Как вы получили свою травму?

Так, самое важное и самое сложное позади, теперь следующее по списку.

– И... я бы, пожалуй, выбрал поход в планетарий, если это ещё позволительно. Мне не по себе в многолюдных местах, да и... что я там в океане не видел? – Лани усмехнулся как-то совсем уж нелепо, тряхнув плечами, и поспешно вооружился планшетом. – Там как раз через десять минут сеанс «От Алькора до Климбаха: планеты и их луны». Мне всегда были интересны аспекты межпланетарных связей в нашей системе, оно ведь и для магической вязи актуально на некоторых диалектах. Я и билеты могу прямо онлайн купить, чтобы в очереди не стоять! Тут же касса общая, насколько я понял.

Суетясь и едва не уронив девайс, юноша разблокировал экран, чтобы сразу показать доку то, о чём он говорил. Вот только вместо ожидаемого сайта планетария высветился хтонов перечень долгов, про который он уже успел забыть. Лани издал какое-то непереводимое выражение на кохольском, а SkyTAB-таки выскользнул из онемевших пальцев и шлёпнулся на дорожку.

К чести Дженкинса и Коннора можно было отметить, что устройство совершенно не пострадало, так и продолжая высвечивать злополучную заметку.

[Лани Кохола]

Всю дорогу до кассы Лани очень упрямо и очень выразительно... молчал. Мертвенная бледность после слов наставника сменилась краснотой по-детски надувшихся щёк. Юноша никак не мог отделаться от ощущения, что с самого появления на станции любым своим действием, шагом, словом только делает всё хуже и лишь больше портит и без него непростую жизнь этого человека. Чувство вины усугублялось до слёз горькой неопределённостью: как ни поступи по-своему, а всё оказывалось неправильным. Любой шаг в сторону с чётко означенного маршрута попадал под расстрел золотисто-холодных глаз и скальпель глубоко режущих слов.

Вздох. «Соберись».

Конечно, было обидно, что Мишэль для него может столько всего делать, сорить деньгами налево и направо, жертвовать своим личным временем и пространством, силами и терпением, а Лани ничего – совершенно ничегошеньки – из этого в ответ дать не может. Ему просто-напросто запретили. Уж лучше бы ударили со всей силы – было бы вполовину не так больно. Уж лучше бы с ним обращались как с рабом, как с последним слугой, как с пустым местом и докучливым практикантом, выбросив из головы и забыв, как о мухе на подоконнике деканата лапками кверху, что когда-то билась в стекло. Тогда бы не было этой раздирающей изнутри потребности сделать хоть что-нибудь.

Больно. Опять.

«Проживи это».

Чьи-то давно позабытые слова, словно из прошлой жизни. Хотя в то время он ещё не знал никаких слов. Они общались звуками – на расстоянии сотен метров, и ощущениями – на всю полноту океана. Впечатления передавались так, словно ты сам бывал в тех местах. Ментальная связь диких левиафанов принадлежала к совершенно иному уровню восприятия, затрагивающему все органы чувств. Существующие в человеческом мире способы передачи информации, даже самые точные в этом плане фото и видео, онлайн веб-камеры различных мест чувствовались лишь жалким подобием. Но как ещё можно передать ощущения?

Рисунки. Причём необязательно даже свои. Глядя на работы других художников, Лани вспоминал, каково это – ощущать прикосновения и запахи так, будто они окружали тебя взаправду. Тепло солнечных лучей на коже, солёный морской бриз, шелест листвы над головой и аромат цветов, которых никогда не встречал.

Выставленные в окошке кассы открытки – эти простенькие прямоугольные кусочки картона с зарисовками красот дендрария различными живописцами – наконец-то натолкнули на нужную мысль. Ракушки в ладонях. Ещё одно непрошенное воспоминание, но очень своевременное: иногда, чтобы сделать приятное, вовсе необязательно пытаться ухватить звезду с неба. Нужно использовать то, что уже есть.

Он помнил. На островах было принято дарить цветы. По любому поводу: в честь праздника, в знак признательности или примирения, чтобы передать свои чувства, выразить сопереживание, поддержать, порадоваться вместе с кем-то, или просто чтобы тому, кому ты их даришь, было не так одиноко. Цветы росли повсюду, заполняя Хертц точно также, как растениями полнилась квартира Мишэля. Любой мог подойти и набрать их себе когда угодно и сколько угодно; в таком подарке на первый взгляд не было совершенно ничего особенного. Всё волшебство заключалось именно в проявленном внимании и неуловимых символах. Если дарят белую орхидею, хотят ли тебе признаться в искренних платонических чувствах или выражают своё почтение? А если целый букет? Цветы очаровывали отнюдь не красотой. Они были прекрасны своей недосказанностью.

Когда-то это всё было для Лани настолько же естественным, как и жизнь в океане. Почему он предпочёл забыть?

Потому что он больше не кит?

Да, верно. Теперь он просто человек. Чуть сильнее иных и чуть более неуклюжий, чем те, кому руки и ноги даны от рождения, но всё же человек. Однако и островитяне были обычными хуманами, что им ни капельки не мешало. Они наслаждались тем, что имели, и легко находили радость в любых мелочах.

Что, если он будет слать наставнику открытки? Раз в месяц, к примеру? Или лучше раз в неделю? Нет, это выглядит чересчур настырным и раздражающим. Раз в две – будет идеально. Повинуясь внутреннему стремлению, Лани по памяти попытался пересчитать получавшуюся в заметке сумму с добавлением ещё нескольких моментов. Если поделить на среднюю стоимость открыток, то... расплачиваться он будет около пары десятков лет. Приемлемо. Или всё же по две открытки один раз в месяц?

Погружённый в собственные мысли, юноша очнулся, только когда спины коснулась чужая ладонь, вынуждая против воли покрыться мурашками, а в руках очутился родной планшет, без которого дархат ощущал себя, наверное, как Мишэль без трости. Неверяще скользнув по боковым кнопкам пальцами, Лани трепетно прижал устройство к груди и воззрился на наставника полным изумления взглядом: «Я ведь даже не успел извиниться».

К разговору Лани прислушивался очень внимательно, но продолжал молчать. Что-то подмечал себе в уме, сделал несколько фото ближайших стендов, мысленно порадовался, что доктор не стал проверять галерею планшета – дархат боялся даже вообразить его реакцию, когда тот помимо урванной неслыханным для парня нахальством фотографии обнаружил бы там несколько десятков... сотен?.. зарисовок себя самого.

Про Алькор хотелось послушать особенно. Но перед тем... Бросив косой взгляд на мужчину и убедившись, что тот не смотрит в его сторону, Лани быстро открыл чат с друзьями и набрал туда коротко:

«Тревизо. Нужна вся инфа, которую сможете достать».

Оба аватара – Коннора и Дженкинса – были подсвечены зелёными значками онлайна. Лани даже не сомневался, что вместо того, чтобы разбираться с учинённым на отработке беспорядком, ребята очень убедительно делали вид, что разбираются. Исключительно в те моменты, когда на них смотрят. Тем лучше: быстрее получит искомое. И Джей-Ви не замедлил ответить:

«ЧЕЛ ТЫ ПО АДРЕСУ!! ЭТОТ НЕТСТАЛКЕР СО СТАЖЕМ ТЕБЯ НЕ ПОДВЕДЁТ».

«Спасибо. Туда же: пробей Климбах. Возможно, что-то связанное с нападением хтонов?»

«Если что, можешь подключить Генри с четвёртой. Он до сих пор со мной за курсач по вязевым алгоритмам не рассчитался».

Закрыв чат и выключив звук уведомлений – ссылки посыпались буквально через полминуты – Лани чуть улыбнулся, впервые порадовавшись тому, что у него столько должников, и сосредоточился на экскурсии. При первой же возможности он обстоятельно изучит всё, что друзья смогут нарыть, а пока своё внимание хотелось посвятить Аркхейму во всей его космической необъятности и – совсем немного – человеку, что стоял так близко, но всё ещё на совершенно недостижимой для понимания высоте.

Гид рассказывал практически то же самое, что Лани уже знал из школьных уроков и университетских лекций, самостоятельно находил в интернете, но когда можешь лицезреть воочию, разглядывать на фотографиях величиной со стену и тем паче – потолок, прикоснуться кончиками пальцев – это совсем-совсем другое. Экскурсия затронула историю, появление звезды Архем и демиургов, формирование звёздной системы. Молодой эон кратко коснулся войны обретших сознание дархатов с этнархами за Процион, и Лани где-то на фоне подумалось, что те древние сородичи были необычайно жадными: у Алькора ведь совсем нет своих спутников. А разве так можно – смотреть в небо каждую ночь и не видеть двух невыразимо прекрасных лун?

Двух.

У Лиреи была только одна. Юноша часто заморгал от лезущих в голову ненужных картинок отброшенной как можно дальше жизни и уткнулся взглядом в пол, пробубнив себе под нос: «Надо было просто подарить им луну».

Больше он ничего не говорил. Только слушал, записывал, фотографировал и делал пометки прямо на снимках. Те самые голограммы оказались необычайно полезной и великолепной на его взгляд находкой: с разных точек обзора и ракурсов небесные тела выстраивались в бесконечное множество самых разнообразных последовательностей и комбинаций, в которых математический ум с лёгкой художественной придурью без труда находил будущую основу для новых астрономических вязевых символов и даже почти полноценные сигилы. Вооружившись планшетом, Лани облазил их вдоль и поперёк, со всех сторон и изнутри, тут же отмечая себе указанные на табличках расстояния и углы, радиусы орбит и скорость вращения. Когда-нибудь, когда у него будет чуть больше времени на себя самого, он может попытаться что-нибудь из них сложить. Возможно даже разработает собственную пентаграмму... Но пока это были такие же заоблачные мечты, как и все прочие, что приходили ему в голову.

На выходе из планетария Лани неожиданно для себя разговорился. Сыпал восторгами и благодарностями через слово, обсуждал с самим собой невероятную физико-математическую точность, с которой устроена их система и принципы которой столь точно отражаются в магической вязи, периодически скатывался в одному ему понятную терминологию, но тут же поправлялся и снова принимался благодарить Мишэля, нечаянно проболтавшись, что ни разу не был в планетарии. Осознав, что только что сказал, дархат тут же покраснел и затих, смущённо прикусывая губу. Откровенно говоря, его вообще никуда никогда не водили, а у самого – просто не было времени из-за бесконечной учёбы, работы и помощи друзьям с их проектами. Наверняка для наставника он теперь видится ещё бо́льшим ребёнком, чем раньше, до смешного глупым, наивным и восторженным.

Чтобы как-то скрыть обуявшее его смятение, юноша сдавленно бросил: «Схожу куплю попить» и рванул к ближайшему торговому автомату в нескольких десятках метров от них. Перед нежно-розовой вендинговой коробкой молодая пара никак не могла определиться с выбором, и Лани, остановившись чуть в стороне, в привычном обряде самоуспокоения полез в планшет. Посмотреть, что там обнаружили ребята, он сейчас не успеет, так что перо ткнуло в иконку пока совсем ещё сырого приложения FairyPaint, которое могло выдать разве что такие казусы, как та полупрозрачная ушастая хтонь в ластах, что вылетела из девайса в день его прибытия на станции. Но в нём можно было и просто рисовать, чиркать стилусом, ни о чём не задумываясь и возвращая себе внутренний дзен излюбленным способом.

Усевшись на бордюр, Лани оказался столь увлечён этим занятием, что к тому моменту, как он вернулся в реальность, мимо автомата прошла не одна пара ног. Однако дархат их словно бы и не замечал: он задумчиво разглядывал получившийся рисунок, наклоняя голову под разными углами, и, наконец, слегка улыбнулся самому себе. Розовая альстромерия. Неплохой выбор. Воровато оглядевшись, чтобы убедиться, что Мишэль не навис над ним тяжёлым взглядом, так и высекающим на сердце «ты опять где-то прое...», Лани наскоро открыл переводчик и вбил нужную фразу, а затем подписал её под цветком.

– Ну что, хотя бы открытку из тебя удастся извлечь? – прошептал юноша устройству и мягко дотронулся пальцами до экрана. – Давай постараемся.

Нежно-синеватое свечение под ладонью, отразившееся в таких же синих глазах за очками, плавно зажглось на пару секунд и потухло. На планшете словно из ниоткуда материализовался маленький картонный прямоугольник с рисунком, а Лани облегчённо выдохнул. Получилось.

Бутылка простой воды для себя. Кофе для наставника – тот, что он брал себе на станции. Протянутая с низким поклоном только что нарисованная открытка. Предвосхищая изогнутую в выразительном немом вопросе бровь, Лани скороговоркой отрапортовал: «Мои извинения», опять покраснел, отвернулся и уставился на виднеющуюся за клубящимися вишнёвыми деревьями верхушку колеса обозрения.

– А там облако... на кита похожее.

[Лани Кохола]

Тень пойманной краем глаза угасающей улыбки. Тепло по спине мягко обнимающей океанской волной. Неужели кто-то ещё способен их видеть? Китов в облаках. Крохотный осколок щемящей болью в сердце.

«Почему именно он».

Эринию или крокодила Лани уже не успел разглядеть. Перед глазами стало как-то мутно.  Поспешно уставился взглядом в землю, промолчал и послушно пошёл следом за наставником, позволяя его прямой спине и стуку трости вести себя.

Произнесённую им фразу юноша запомнил до последнего звука – так было и с предыдущими. Вряд ли он сможет угадать и правильно воспроизвести написание, но чуткий слух и онлайн-переводчик с голосовым вводом творили своё маленькое колдовство. Позже разберётся, что это значит. Но...

– Я понимаю язык цветов.

Едва ли различимый шёпот, чтобы не было слышно, как дрожит голос. И собственная, пока ещё совсем робкая и потаённая, будто украденная, улыбка: «А разговаривать с собеседником на незнакомом ему языке – невежливо». И это было совсем не про цветы. Про Мишэля. Разумеется, Лани не скажет этого вслух. Да и не с целью задеть оно думалось. Скорее с каким-то припрятанным на дне души озорным солнечным зайчиком: этот человек не идеален абсолютно во всём.

Конечно же, он хотел.

Город сверху. Лани ещё не доводилось подниматься выше четвёртого этажа академии, а в общежитии они и вовсе жили на втором. И даже так, оттуда ничего толком было не разглядеть. А тут – целый город?

В кабинке – тесно. Запахи его не смущали, в студенчестве привыкаешь ко всему. Только отметил по привычке: наморщенный нос в отражении стекла, пока делал вид, что разглядывает деревья. Поднимались они медленно. Столько всего можно рассмотреть, пользуясь иллюзорной безнаказанностью. Держит стаканчик левой рукой, даже когда нет нужды опираться на трость. Безупречный профиль. Нос всегда притягивает внимание, хочется рисовать его ещё и ещё, но если отвести взгляд, то видно чёткий абрис губ, строго опущенные ресницы, плещущееся под ними расплавленное золото, выбившиеся волоски из аккуратно уложенной причёски. Хотя даже они – идеальны. Взгляд снова скользит к губам. Зачем? Лани ведь даже не будет их рисовать. Не в его стиле. Еле сдерживается, чтобы постыдно не покраснеть, вцепляется пальцами и взглядом в бутылку перед собой и понимает, что стало только хуже. Рядом – острые колени, несколько раз задевшие его, пока они пытались рассесться.

Не шевелиться. Дышать. Взгляд загнанной аквариумной рыбёшкой вновь утыкается в стекло. Тело послушно застывает, но совсем не потому, что он так захотел. Лицо наполняется застенчивым, но искренним восторгом: цветущие вишни сверху как кучевые облака.

«Как же прекрасно».

Забыв о собственном намерении не делать лишних движений, а лучше вообще никаких, юноша всем торсом подался к окну, оставив в покое воду и упёршись ладонями в сиденье справа от себя. Колени мазнули по чужим. По счастью задел не больную ногу – здоровую, но на удивление даже не заметил. Всё внимание поглощено взмывающими в изящном танце лепестками, тонкой струйкой уносящимися к небесам. Они не падали. Неслись туда же, куда его несбыточные мечты. Тянулись к недостижимому, смеясь и поддерживая друг друга, позволяя шальному ветру увлекать их в облака. Их было не один и не два. Их было необозримое множество.

Лани мучительно закусил губу. Разве это не настоящее волшебство?

Но чудеса отнюдь не закончились.

Из-за моря лепестков, сбивающихся в пышную морскую пену над деревьями, показались первые высотки, мимо проплыла линия монорельса, город раскрывался перед ним во всей красе, позволяя оглядеть себя в неделимой, цельной, видимой только птицам и самолётам полноте. Юноша растерянно смотрел на всё пестрящее формами и красками многообразие, перепутанные нити улиц, хаотично разбросанные тут и там строения, и понимал, что уже заблудился в этом совершенно неструктурированном лабиринте. Если бы не Мишэль, таскающий его за собой чуть ли не за шкирку, он бы оттуда живым точно не вышел. У Лани в принципе были очень напряжённые отношения с ориентацией в городах, даже Архем.карты спасали далеко не всегда.

Словно прочтя его мысль, высокий хриплый голос вывел из забытья и замешательства. Дархат послушно следовал взглядом за его словами, цепляясь за эту ниточку как за протянутую руку. Шпиль. Красная крыша. Зоосад. Он видел. Сердце. Почки. Кровеносная система. Нервная. Он понимал. Медленно поднимающиеся вместе с движением кабины брови уже утонули в свисающих на глаза кудрях. Правая рука, встрепенувшись, приподнялась с сиденья. Пальцы, подрагивая, боязливо потянулись к стеклу.

Какой совершенный цикл.

Идеальный круг. Множество компонентов. Подциклов. Всё организованно и взаимосвязано. Хаос складывается в логичные закономерные структуры. Разобщённость лишь мнимая. Просто у городов и организмов свой собственный порядок. Как у лепестков, струящихся вверх, как у светлых, свисающих на лицо прядей. Лани давно пора было перестать мыслить понятными геометрическими прямыми и углами. Не всё укладывается в принципы золотого сечения, но всё в своей уникальности – едино. Связано друг с другом. Достаточно лишь посмотреть иначе.

Как он это...

Пальцы испуганно поджались, когда совсем близко проскользнула чужая рука, заканчивая картинку, и та – завершённая, идеальная – осыпалась золотыми песчинками. Кончики пальцев по одному прижались к собственной ладони. Магия у наставника всегда цвета его глаз.

Лани с запозданием кивнул на вопрос, не решаясь посмотреть в сторону доктора и какое-то время не находя в себе сил пошевелиться, чтобы хотя бы сесть ровно. Всё тело так и было устремленно куда-то к окну, к синеве поверх суетящегося далеко внизу города – сейчас она заполняла почти всю обозримую область, и Лани чуть улыбнулся, не услышав сигнала, не придав значения последовавшим словам.

Он в небе. Глаза откликались на переполняющие дархата изнутри эмоции. Они в небе.

Ладонь, повисшая в воздухе, прижалась к стеклу, плечи устремились вперёд, и взгляд взметнулся ещё выше. До облаков по-прежнему далеко. Жаль. А он так хотел хоть на секунду почувствовать себя тем китом в облаках. Хотя бы разок.

Колесо сделало половину круга. Кабина двинулась вниз, и Лани откинулся назад, чувствуя, что маленькая частица его души так и осталась где-то там. На высоте. Ну и пусть. Хоть что-то от него будет в небесах.

Рука потянулась к лежащему по левую сторону планшету. Поглядывая на слегка сместившуюся картинку города, юноша по памяти восстанавливал увиденный единожды сигил. Схематично, образно, конспектируя, но в целом структуру он уловил верно. Лани не было нужды воспроизводить в точности то, что изобразил наставник, тем более доктор сам сказал, что не стоит и пытаться. Он хотел как можно лучше понять. Недаром их в академии и на практике учат всё тщательно записывать и зарисовывать собственной рукой: так осмысление приходит лучше всего.

Пока чертил, вспомнил слова про открытку. Нахмурился. Совсем ведь простое. Почему наставник похвалил? А ведь его одобрение заслужить так невообразимо сложно. Должен ли он поблагодарить за лекцию? Да, разумеется. Но пока думал, они уже вернулись на землю. Лани выключил экран и задержал взгляд на SkyTAB, ловя в гладкой черноте своё отражение. Такой же несуразный, как и всё, что он делает. Но...

«Быть неудачником – это первый шаг к тому, чтобы преуспеть».

Первый из миллиона шагов.

Всю дорогу шёл молча, снова пребывая где-то на своей волне и совершенно не замечая окружающей реальности. Она осталась за толстым непроницаемым стеклом, схлопнувшись до размеров маленькой колбы, тщательно закупоренной прорезиненной крышкой и отставленной на самый край разума. Пока уши слышат стук и шаги, пока тело послушно выполняет бытовые задачи, отвлекаться на неё нет надобности.

Обычно при знакомстве он доставлял этим окружающим массу неудобств: люди не понимали, как можно держать всё в себе, и в ответ на все их словоизлияния, эмоции, происходящее не выдавать ни единой реакции. Никогда не заводил разговор сам. И в большинстве случаев даже не замечал, что с ним пытаются заговорить. Ему часто ставили подобное в вину. Из-за этого Лани вечно дёргался в компании, никак не мог расслабиться и всё ждал, что к нему обратятся, и ему тоже надо будет что-нибудь сказать. С Мишэлем было совсем не так. Он мог молчать сколько угодно, в своё удовольствие, в соответствии с внутренней потребностью, не ощущая ни капли себя виноватым. Юноша поднял на мужчину быстрый признательный взгляд, снова тащась где-то позади. Удивительно, но он даже не чувствовал укола совести, что не смог составить этому человеку достойную компанию, стать интересным собеседником, забыть о том, что он студент, в конце концов, как ему советовали. В его понимании такие, как доктор, должны были ценить великосветские беседы, а не патологических молчунов. И всё же.

«Быть может, ему тоже комфортнее в мыслях с самим собой?»

Может, и нет. Но пока в сторону Лани не поступало никаких претензий, он крамольно решил воспользоваться этой возможностью, а не делать так, как велели собственные соображения о приличиях.

В такси юноша сразу же вжался спиной в угол между сидением и дверью, чтобы не было видно, чем он там занят в планшете. Пусть думают, что общается с друзьями или даже девушкой: отчасти это было правдой. Хирокити по итогам своих поисков отправила несколько различных способов переключить привязанность омокса на что-нибудь другое, но честно предупредила, что вероятность их эффективности стремится к нулю. Прогноз: крайне осторожный, близко к неблагоприятному. Лани вздохнул, написал в несколько строк свои искренние благодарности и скромную просьбу присылать любую новую информацию по теме, после чего переключился на «Покойников».

Чат пестрел ссылками, фото и ремарками. И ни единого вопроса, на кой ему это. Юноша смущённо потёр щёку. По жизни придурковатые, с вечно не затыкающимися ртами, Коннор и Джен почему-то всегда знали, когда лучше действительно промолчать.

Первыми были официальные сайты клиник и агрегаторы с отзывами, которые Лани уже видел. Много новостных статей, связанных с фамилией Тревизо – знатный род диктовал необходимость светиться на всяких публичных открытиях и светских раутах. Не Мишэлю, так кому-то из его родни: Лани без труда распознавал на фотографиях те или иные черты намертво высеченного в памяти лица. Но один из заголовков отличался. Дархат зацепился взглядом за слово «эпидемия», мельком взглянул на дату публикации – старое, он тогда даже внятного сознания не имел, на автомате пролистал до фото и невольно вздрогнул, как тогда перед книжным шкафом. Нахмурился. Добавил страницу в закладки и вернулся к чату.

После типично дженовской шутки про то, что кровопийцы размножаются через ctrl+c ctrl+v, три ссылки шли почти подряд, с небольшой разницей во времени. Блог. Официальная страница семьи. Ещё один блог, уже менее официозный. Записи не Мишэля, но про него – в том числе.

«Когда вас – двое, каково это...»

Совместные поездки на природу, в горы, на море. Лыжи и сёрфинг. Обусловленные фамилией пафос и лоск. Богемные вечеринки. Важные лица на какой-то благотворительности, но в глазах одного так и пляшут озорные искорки. Быть знатным не в пример тяжелее, Лани замечал в господине, наблюдая за ним тайком. Слишком много требований, нюансов, правил. Слишком. И всему надо соответствовать. У слуги, студента, помощника всегда есть право на ошибку, всегда есть возможность стать невидимкой, пустым местом. У иных не было даже этого.

Во втором интереснее. Живые. Настоящие. Играющие лишь самих себя и никого другого. Ролики «за кадром», искренний смех и улыбки, задорная ирония над авторами прочитанных произведений, друг другом и самими собой, дурацкие идеи и их фееричное воплощение. Лани сам не заметил, как нечаянно разулыбался до ушей. Мишэль, этот напыщенный франт с гордо задранным носом по мнению его друзей, был на тех фото и видео едва ли презентабельнее самих Коннора и Дженкинса. По ощущениям своим развязанным поведением братья Тревизо в юношестве вообще были очень похожи на тех двух раздолбаев. Совсем не такие, как Лани.

Взгляд привычно цеплял всевозможные детали. Даже взлохмаченные и покрасневшие, но всё ещё с иголочки одетые, близнецы по-прежнему сохраняли свою манеру держаться в каких-то мелочах, жестах, мимике. Мишэль в обнимку с цветочным горшком. Много книг. Много алькорского. Шахматы. Фехтование. Оранжерея, чем-то неуловимо напоминающая рассадник в квартире. Неуклюжие танцы и кошачьи ушки. Ушки? Лани чуть не поперхнулся и некстати вспомнил собственный эпикфейл с Хирокити и пуншем. Всегда рядом, всегда близко. Даже чересчур.

Моргнул.

Это уже не похоже на его приятелей.

Брови вздрогнули и опустились, скрывая тускло сияющие глаза. Ладонь на чужом предплечье. Касание пальцами тыльной стороны. Колени ближе, чем в тесной кабине колеса обозрения. Руки переплетены. Взгляд. Лани уже безошибочно научился отличать одного от другого. И если Джейсон почти на всех фото смотрел в камеру, то Мишэль... Чуть позади. Не сводит глаз. Прямо как Лани.

«Кого же вы так любили».

Не вопрос. Но он впервые понял, как сильно не хочет знать ответ. Видеть его прямо перед носом. Улавливать в тех же чертах, стоит Мишэлю закрыть глаза, ведь тогда – не различить. Ведь тогда правда вцепляется острыми птичьими когтями в и без того кровоточащее сердце, выдирает из него клювом целые куски.

Больно.

Не за себя. Лани совершенно ни на что не претендовал, даже если бы осмелился признаться самому себе. Они абсолютно из разных культур, сословий, миров... Планет, в конце концов. И от Алькора до Проциона вопреки всем законам физики и математики расстояние почему-то кажется намного бо́льшим, нежели от Лиреи до Алькора или Циркона. Может, те древние собратья-дархаты и рады были бы подарить луну, но.

Больно, потому что это совсем не то, что Лани мог предположить. Когда люди сталкиваются, подобно небесным телам, и расходятся, оставляя друг на друге незаживающие кратеры, это одно. В космосе все изначально одиноки, как левиафаны-киты. В одиночестве рождаются, в одиночестве же умирают. Но когда вас с рождения – двое, и когда свою песню, помогающую цепляться за жизнь, ты слышишь в том, втором...

Из краткой эпитафии на официальной странице Лани знал, что близнец остался только один. И, увы, не тот, который смотрел в камеру.

«Я тоже выбрал не сам, хотя тогда мне казалось совсем по-другому. Я любил одного человека, а он любил людей».

Чувствуя, как к горлу подкатывается очередной ком, Лани выключил планшет, спрятал его в широкий передний карман кофты, утянул окоченевшие пальцы в рукава целиком и отрешённо уставился в окно автомобиля на проносящиеся мимо улицы, вывески, машины и светофоры. Окружающая действительность смазывалась в сплошное аляповатое пятно, как если бы он снял очки.

В голове же напротив всё очень бережно и аккуратно раскладывалось по воображаемым полочкам. Каждое воспоминание, каждая деталь, каждый момент из увиденного заключался в крохотную прозрачную сферу, от которой стеклянные связи-ниточки протягивались к другим таким же абстрактным бусинам. Они изгибались подобно каплям, дугам, объединялись в полноценные структуры. Пока ещё хрупкие и неустойчивые – ему понадобится гораздо больше времени, чтобы довести это всё до ума, чтобы понять, чтобы разобраться, чтобы расставить как надо. Но представшая его внутреннему взору трёхмерная система уже была необычайно красива.

Красива и невыносимо болезненна.

Лани зажмурился, отступая в своей голове чуть назад. С какой стороны не подойди, мысленный образ наставника оцарапывал луисовскими иголками. Вот воспоминание про минувшую ночь. Вот – про омокса. А вот – про крышу. Все их короткие, подвисшие в воздухе разговоры, как произведение с открытой концовкой. И верхушкой этому всему – то фото на книжной полке. Рука вздрогнула, поднявшись, и поспешно сжалась, как перед окном с золотым сигилом. Не касаться. Даже мысленно. По крайней мере, пока не сможет разобраться в этом всём.

Пока не проживёт и не отпустит свою собственную боль подобно взмывающим к небу лепесткам. Ведь боль – это не навсегда.

Быть может, тогда он сможет помочь.

Реальность настигла в тот момент, когда Лани, судорожно вцепившись пальцами в низ толстовки, наконец, понял, о чём говорил доктор после своей лекции на колесе. Эта кофта была для юноши самым надёжным щитом от всего мира, домиком рака-отшельника, в котором он мог чувствовать себя уютно и защищённо, как бы не клацала зубами действительность у самого лица. Почему он должен с ней расстаться? Даже на время. Неужели она так плоха? Неужели там настолько строгий дресс-код?

Лани ещё худо-бедно мирился с необходимость выбираться из своей мягкой раковины на практике: следование установленным правилам притупляло собственные потребности и страхи, позволяло цепляться мёртвой хваткой за наваленные на него обязанности, чтобы не замечать дискомфорт, но здесь... Юноша вспомнил вчерашний визит к знакомым дока и поёжился.

На лице сквозь просвечивающую изнутри растерянность проступала слабая тень китовьего упрямства, с которым дархат накануне намеревался спасти омокса, но прозвучало не в пример жалобно и жалко:

– А может, не надо?

[Лани Кохола]

Как дышать. Что вообще такое – дышать. Киты, как и всякие млекопитающие, неспособны жить без воздуха, но в данный момент Лани казалось, что это намного-намного проще, чем, к примеру, не умереть, случайно вздохнув.
 
Застыл. Но мысленно дёрнулся, некстати вспомнив безликие фигуры в темноте напротив слепящего до рези в глазах света. Столько ударов, что лицо уже давно позабыло, как чувствовать. Столько крови, что кроме белеющего как через толщу воды пятна и невидно ничего. «Да когда ж ты отключишься?!» Ему самому хотелось бы знать тогда. Он – был забавной игрушкой. Они – соревновались в том, кому же всё-таки удастся его вырубить.

И никто из них не побеждал.
 
Глаза испуганно расширяются под остриём отринутых воспоминаний и тут же утопают в бездонном золоте. Так тепло, как если закопаться в кучу осенней листвы, приятный аромат и лёгкость подхватываемых ветром листьев, колеблющейся в нетерпении желтеющей травы, нежного шелеста редеющих деревьев. Сознание проваливается куда-то в похрустывающую мягкость, как если откинуться назад, не сгибая ног – в той детской игре на доверие, в которой Лани никогда не мог вот так, не оглядываясь, беззаветно падать в неизвестность, надеясь на друзей. И именно сейчас, когда так хочется, нельзя.
 
Лани почти рывком заставил себя вернуться в реальность, отчаянно цепляясь за холод колец в ладони, медленно считая до пяти на вдохе и ровно столько же – на выдохе. Если посчитать до десяти и не вдохнуть, а потом ещё несколько раз, сосредоточив всю свою силу на том, чтобы не дать раскрыться лёгким, то можно отключить себя искусственно. Мальчик научился этому приёму в то время ослепляющего света, чтобы от него быстрее отстали. Но сказал бы кто тогда ему и тем безликим, как просто можно «вырубить» дархата всего лишь парой-тройкой лёгких, почти неощутимых движений – изгибами костяшек, губ, бровей, касаний кожи кончиками пальцев-веток, своенравным ветерком по волосам – бесконечно изящных и столь же убийственных, что едва ли удержится на ногах даже могучий левиафан...
 
Как только его оставили в покое, юноша низко опустил лицо и лишь теперь позволил себе густо покраснеть. Чудом, не иначе, очки во второй руке не треснули, рассыпавшись что ночное зеркало. Хотя, возможно, их спасло всё ещё подспудное нежелание доставлять наставнику больше проблем и трат, чем тот возжелает взять на себя сам: «У богатых свои причуды». Приличия и смутная признательность за заботу (заботу ли?) требовали от Лани пройти к зеркалу в соответствии с указаниями и оценить все старания доктора, столь тщательно и щепетильно подобранный на его глазах образ, но перед внутренним взором по-прежнему стояли пальцы, заправляющие золотой локон за ухо, да лукаво изгибающийся уголок губ, ещё не в полноценной улыбке, но что-то близкое к тому. О закушенной губе и горящем совсем не от прилившей крови собственном лице юноша и вовсе старался не думать. Уж лучше сосредоточиться на тех воспоминаниях, что жгутся так, как если целиком нагим забраться в куст крапивы. Но даже в те времена он не жалел столь отчаянно, что его тело и нервные волокна в частности, почти изничтоженные постоянными побоями, так быстро и хорошо регенерируют.
 
Чувствуя себя наполовину задушенным, наполовину – окрылённым, и оба чувства – совершенно непонятные для него откуда взявшиеся, вместо предложенной ванной Лани вяло поплёлся в сторону облюбованного дивана, забился в дальний угол и в привычном бегстве от реальности уткнулся в свой планшет. Через пару минут чёрный экран с отражённым в нём тускло поблескивающим, но совершенно убитым лицом всё же сменился чатом «Покойников» (и Лани впервые так сильно почувствовал с его названием духовное сродство), в котором картинки, ссылки и цитаты всё также мельтешили, кричали и перебивали друг друга, путаясь, повторяясь и неизбежно увлекая в паутину чужой жизни, чужой судьбы.

Какое он вообще имел право влезать туда без спроса?

Разумеется, если наставник узнает, то попросту убьёт, но Лани и самому хотелось придушить себя за это. За это и – особенно – за то, что он не мог заставить себя остановиться, не мог прекратить разглядывать фотографии, не мог попросить друзей перестать уже. К горлу начала подступать тошнота (или это просто волнение перед предстоящим выходом в свет?), на время отвлекая от застывших намертво картинок перед глазами, которых юноша отчаянно стыдился, как и своего непомерного, непостижимого и отвратительного любопытства.

Нужно отвлечься. Определённо. Прямо сейчас. Но сперва... Лани быстро пробил через ctrl+f в беседе Климбах, однако ни один, ни второй пока ничего не обнаружили. Стилус пролистал страницу туда и обратно. И ещё раз. Замер над случайным видео. Кажется, на чьём-то дне рождения? Не суть столь важно, просто улыбка там – очень красивая. «Открыть в отдельном окне».

Воровато покосился на наставника. Неуклюже выцепил из рюкзака наушники, выставляя последний рубеж обороны перед внешним миром. Провернул в пальцах перо, чуть не выронив, и открыл FairyPaint. Если нарисовать – отпустит. Всегда отпускало.

Всегда.

Лани настолько увлёкся попытками убедить в этом самого себя, прорисовывая серьгу-листочек в ухе с ролика до мельчайших деталей и вслушиваясь в уже тогда звучащий с лёгкой звенящей хрипотцой смех, что едва не пропустил явление Элки Гатта воплоти. Чего последний, насколько дархат уже успел его изучить, ни за что бы не забыл и не простил.

Впрочем, пропустить бы он, конечно, тоже не позволил. Лани даже не успел осознать, когда его стащили с дивана, реквизировав наушники и планшет, визуально прощупали буквально со всех сторон (создавалось ощущение, что взгляд сквозь зелёные линзы просвечивает его насквозь, и отнюдь не только внешний вид), заполнили весь радиус обзора ярко-красной бабочкой, что неизбежно притягивала к себе внимание из любой точки зрения и отвлекала от в целом странного и комичного образа, и вынесли утвердительно-положительный вердикт чувству вкуса доктора Тревизо.

Ну ещё бы, рядом с таким, как Элки... Юноша отвлёкся от своих мыслей примерно в тот же момент, когда Гатт оторвался от него, а Мишэль издал очень странный, вернее сказать непривычный – и в его случае действительно странный – звук.

«Он что, смеялся только что?»

Лани заторможено уставился в собственное отражение где-то на самом краю больших оранжевых очков, будто навсегда отгородивших его от мягких тёплых искорок и переливов, и замер с мыслью, что перед тем они сверкали ярче обычного.

Слишком ярко.

В поездке с Элки уйти с головой в свои мысли и планшет было примерно также реально, как пытаться держать лицо на цирконских горках. Дженкинс с Коннором однажды всеми правдами и неправдами умудрились вытащить упрямо хиккующего дархата в парк аттракционов единственно с тем, что прокатить его на ЭТОМ. Страшнее машины Лани в жизни не видел и подспудно радовался, что её ещё не додумались использовать в качестве пыточной в Коалиции, ибо ничего лучше для их целей и придумать было нельзя. Его вместе с друзьями швыряло, роняло, размазывало по стенкам, соскабливало с них и размазывало опять почти как в том популярном фильме про маленьких шпионов. Какой изобретатель аттракционов вообще додумался вдохновляться такой фантасмагорией?

На заднем сиденье, когда за рулём Элки, ощущения оказались во многом схожими. Лани мотало по дивану от окна к окну подобно мячику, а цепляться за ручку до побелевших пальцев он остерегался из страха при очередном рывке выломать её с корнями. И кому в голову взбрело, что на заднем сиденье ремни безопасности ни к чему?

Чувствуя нарастающее изнутри непривычное ему раздражение, да ещё и такими обыденными вещами, парень с озадаченным неверием осознал, что это «по кочкам, по кочкам» от Гатта на удивление хорошо вытрясло из него все прочие метания, сомнения и упрямое самобичевание, коими он не давал себе нормально вздохнуть, и теперь с интересом прислушался к разговору впереди.

Слова немного резали уши, но только потому, что их произнёс обычно до последней буквы выдержанный Мишэль, хотя в компании Райта и Джей-Ви Лани даже не обратил бы внимания. Вообще весь нынешний образ наставника куда как сильнее тянул не на «наставника», а на того безбашенного сорвиголову с фото и видео двухсотлетней давности. А может быть, даже сильнее, чем тогда – того нежного за бесовским обликом юношу с цветочным горшком в руках. Нынче с него как будто сняли предохранитель.

Как будто...

«...и тебя наркотой накачал».

Не передёргивание, полноценный рывок плечами – едва ли заметный в общей безумной скачке меж машин, рядов и улиц. На долю секунды вспыхнувший неверием и невесть откуда взявшейся яростью взгляд. Дело было совсем не в словах Элки, они лишь ткнули носом в то, что Лани никак не хотел признавать. Попытка нащупать в зеркале теперь упорно ускользающие в сторону и за непроницаемые очки глаза. Но он хорошо запомнил их перед тем. Расширившиеся зрачки. Странный запах. Глупые смешки. На миг подвисающие жесты. Искусственно приподнятое настроение.

Сбитые вибрации.

Если сравнивать звучание каждого человека с мерным биением сердца, то наркотическое помешательство превращало его в самый худший из видов аритмий, пусть Лани в них до конца так и не разобрался. Однако это всё равно, что делать за вдохом вдох, но забывать – или игнорировать намеренно, насильно – выдох. «Ты ведь... ты ведь так отключишься!»

Когда-нибудь. Совсем. Как перегоревшая лампочка, что прежде всегда слепила даже сквозь заплывший глаз, не давая утратить связь с реальностью. Что согревала тощей синеющей рукой безликого слуги, которая частенько приносила ему больше пищи, чем им полагалось, и на которой вены были ярче, чем у остальных.

Рука, которую в последний раз он видел лишь из-за угла – безжизненную, лежащую на холодном грязном полу, как и обычно. Но в тот раз почему-то никто не пришёл забрать его. В тот раз – они сказали, что он больше не очнётся.

В тот раз... его мелодия затихла на совсем.

Злость опасным подводным течением перетекала во внутреннюю боль и молчаливую песнь отчаяния, а затем внезапно накатывала на берег ледяным спокойствием, скрывающим дархата почище всяких толстовок и спасительных глубин планшета. Взгляд переметнулся на вопрошающего Гатта. В голове глухим эхом среди безжизненных скал отдавалось многократно повторённое «почему», обращённое отнюдь не к болтливому водителю.

Лани откинулся назад, повёл плечами, пряча руки в карманы пиджака – на удивление почти такого же мягкого, как и его толстовка, на мгновение свёл на переносице брови, по-детски морща нос, чтобы вспомнить всё то, что друзья рассказывали ему про эту игру и чего в книжках по математике покера не вычитаешь, а затем с непривычным для себя отчуждением кивнул.

– Не играл. Но правила знаю. И знаю, что это игра вероятностей. А просчитывать вероятности я люблю.

Его вероятность победить, даже с учётом изученной между делом теории и аналитического мышления, равнялась примерно тридцати девяти процентам. Вероятность того, что он знал, зачем это делает, составляла круглый ноль. Но впервые что-то в дархате взбунтовалось настолько, что ему внезапно стало резко всё равно.

Нет.

Не всё равно.

Ему хотелось это сделать.

[Лани Кохола]

«Не нужен мне такой друг».

Одна из многих проглоченных за этот вечер фраз. Стоически выдержанное грубейшее поползновение на его зону комфорта и нечаянный удар по спине. Молчаливо – все брошенные в его сторону слова. С видимым спокойствием – неприятный запах обдающего ухо теплом чужого дыхания. Почти отрешённо, абстрагировавшись от внешнего мира. Словно семь лет назад. Всё это – сущие мелочи на самом деле, как кривая ухмылка наставника в машине, как внезапно ставшие незнакомыми глаза за снятыми на мгновение очками. Канувшие в небытие капли несуществующих слёз. Но говорят, по каплям можно собрать целое море.

Нет, сам Элки в какой-то мере дархату был даже симпатичен. Да, шумный, да, яркий, да, вездесущий. Чем-то напоминающий Джена – возможно, таким его приятель стане спустя несколько лет? И даже пристрастие к спиртному и табаку, как и своим товарищам, Лани готов был милостиво простить. Но не то, под чем оба были теперь. Аритмичные, жуткие китовьему восприятию вибрации. Тем сильнее пугающие, чем нормальней они оба выглядели. Казались. Как легко не замечать, когда ты не видишь всех этих мелочей. Быть  может, стоит просто закрыть глаза и уши?

Как ребёнок. Хотелось.

Но нельзя.

И отстраняться, как семь лет назад, тоже нельзя. Он нужен здесь.

Лани стиснул зубы и кулаки в карманах пиджака, пока Мишэль с Элки препирались насчёт несуществующей («Такой ли несуществующей? Ведь кто только недавно говорил про самую коварную ложь») татуировки, и неожиданно отвлёкся на холод под пальцами. Кольцо. Чуть больше размером – легко соскальзывает с собственных фаланг, но, пожалуй, идеально подходящее Мишэлю. Вытащить его на свет и рассмотреть как следует юноша не успел: двери лифта отворились.

Момент. Сбивающая с толку вспышка, будто каст какого-то мощного заклинания. Множество источников света, звука, запаха и людей. Спёртое перебитое дыхание и подбирающийся холодом к поджилкам страх. И снова один лишь короткий жест – рука, легко выхватывающая его на воздух из утягивающей на дно трясины. И вовсе не чужая. Поддавшись слабовольному порыву, Лани почти успокоено прикрыл глаза, ощутив лёгкий хлопок по спине, и сделал первый робкий шаг.

Слишком... всё ещё слишком много всего. Чтобы не сойти с ума, практически всегда спасал беспроигрышный приём: сосредоточиться на чём-то единственном. Тогда – не страшно. Тогда – можно даже прикинуться нормальным человеком. И игнорируя все посторонние ароматы и всевозможные вибрации, все направленные в его сторону взгляды, Лани, словно китёнок за родителем, уверенно двинулся за знакомым до «ночью разбуди – повторю» стуком трости и прилагающейся к ней отрывистой мелодии шагов.

Отлично, теперь зрение. Глаза сами собой зацепились за крошечные звёздочки на манжетах. Ведущий его звук затих, зато лёгкой россыпью шагов по свежевыпавшему снегу зазвучал избавляющий от любого страха голос. Одна беда: сосредоточившись на своих ощущениях, юноша совсем не уловил начала разговора, и, осознав ошибку, начал отчаянно вслушиваться там, где наставник полностью компенсировал его собственные пропущенные реплики.

Звёздочки на манжетах представились Валетом. То есть не манжеты, конечно, а беседующий с ними мужчина. «С Мишэлем», – к своему стыду вынужден был признать Лани, напрочь утративший голос, будто русалка из сказки. Это первое, что он успел уловить.

Второе заставило дархата вздрогнуть сильнее, чем от удара, и покоситься на наставника с сущим недоумением и даже жалостью («Неужели его настолько проняло?»), нежели признательностью – в ответ на все похвалы и льстивые слова в сторону «протеже». Но почему-то против воли торчащие из лохматых вихров уши заметно заалели.

Фыркнул Лани совсем не по-китовьи, недоверчиво, как ему казалось, и скорее чтобы убедить самого себя в оном неверии, а затем отвлёкся на разбушевавшегося Гатта. Как ни странно, этот жест помог ему немного расслабиться и перестать чувствовать себя ужом на раскалённой сковородке. За выступлением в центре зала юноша следил уже с почти заметной улыбкой, которая, однако, довольно быстро сменилась какой-то меланхоличной задумчивостью. Ведь как-то так люди и должны встречаться, знакомиться, влюбляться, верно? Он видел подобное сотни раз в академии и на схожих антуражем вечеринках, куда дархата под его ярое сопротивление затаскивали друзья. На примере самих друзей – почти ни разу, ибо в любви они были столь же удачливы, как и Элки, но по их провальным попыткам понимал, как это происходит. Как в принципе кто-то может понравиться. Как, к примеру, тот неописуемый красавец или сопровождающая его незнакомка, едва ли уступающая своему спутнику.

Но, – взгляд безо всякого интереса опускается в пол, а затем перемещается на голографическую шахматную доску, – с ним всегда что-то было не так.

...и против воли выцепляет того, кто сидит чуть дальше за доской.

– Пожалуй, пройдусь.

Целых два выдавленных из себя осипшим голосом слова – уже неслыханный прогресс. Ноги сами уносят его в указанную наставником сторону, ещё не понимая, для чего и зачем, тщетно силясь восстановить в памяти сказанное. Звуки, цвета – снова всё сумбурно, путается, переплетается в тугой клубок. В носу – свежий ментоловый запах, перебивающий всё остальное.

– Эй, тпру, куда так несёшься, жеребёнок?

Небольшая, но на удивление сильная рука легко остановила его, придержав за грудь. Лани поднял взгляд на задержавшего его статного смуглого мужчину и еле слышно пробормотал:

– Я не... я не жеребёнок.

– А, за это извини. Это всё она виновата, – он махнул большим пальцем себе за плечо, откуда выглядывала невысокая слегка полноватая девушка в больших круглых очках, растрёпанных прямо как у Лани светлых кудрях и веснушках. – С  тех пор как тебя увидела, всё твердит про то, что «нельзя же с ним так, он же ребёнок». Я кстати Сафар Джайт.

– Тассия де Рива, – радостно пискнула девушка, подпрыгивая, словно только и ждала этого момента, затем оттолкнула протянутую её спутником руку и протянула свою в ответ.

– Код для системы Star Security, – с запозданием вспомнил Лани, ошеломлённо глядя на них по очереди.

– О, так ты нас знаешь?! Сафар, он про нас знает!

Юноша даже в себя прийти не успел, как обнаружил, что в приветственном жесте трясут обе его руки разом, а платиновые кудряшки уже щекочут ему нос, пока девушка от переизбытка чувств вешается ему на шею.

– Прости её, – Сафар потёр затылок, однако хоть на каплю смущённым за свою спутницу он не выглядел, скорее показывал, что вот такая она есть.

– Да я не... я не против... – Лани вполне предсказуемо покраснел до самых ушей, и чтобы как-то скрыть обуявшее его смущение, поспешно вытащил свой планшет и затараторил: – Я читал написанные вами статьи. Они мне здорово помогли в написании PentaG и подборе подходящих кодеров по части сигилов, направленных на техническую защиту. Разумеется, такой совершенной системы...

–  SkyTAB! Сафар, это же тот самый SkyTAB! – вновь запищала Тассия, теребя смуглого мужчину за плечо.

Сафар её восторга не разделял, но и удивлённым не выглядел. Лани же напротив едва не лишился дара речи, в очередной раз.

– Вы знаете?..

– Ну конечно! Сообщество инди-разрабов – довольно камерная тусовка на самом деле, и я считаю, что мы должны друг друга всячески поддерживать, чтобы давать бой всяким Alcorsoft и MagiTex!

– Но мы ведь даже...

– Не запатентованы, хочешь сказать? – наконец-то вступил в разговор Сафар. – Патент – дело десятое, никому ненужная в наших кругах корочка типа диплома. А вот что разработки ваши ещё совсем сырые и любительские – над этим действительно надо поработать. И работы предстоит оч...чень много, – получив ощутимый толчок локтем в бок от своей подруги, мужчина недовольно покосился на неё, но всё же милостиво кивнул дархату. – Впрочем, потенциал у вас определённо имеется, так что от себя я бы посоветовал ни в коем случае не бросать.

– Ты Лани Кохола, верно? – не дослушав, встряла Тассия, лучась счастливой улыбкой от уха до уха.

Не выдержав столь коварной атаки исподтишка, юноша тоже смущённо улыбнулся в ответ и кивнул, напомнив себе не удивляться тому, что эти персоны могут знать о нём гораздо больше, чем он предполагал. В конце концов, большинство разработчиков вместе с тем хорошие нетсёчеры, как тот же Джен. Вопрос лишь в том, какова цель их поисков. Тассия очевидно стремилась найти как можно больше им подобных.

– А твои друзья не с тобой?

– Эм, боюсь, что нет. Я сейчас прохожу практику у доктора Тревизо, – взгляд нет-нет, да ускользал в сторону наставника поверх жизнерадостных кудрей, – но, если хотите, я... могу связаться с ними?

Лани сверил время с Лирейским. Райт с Джей-Ви определённо его проклянут. С другой стороны, если они опять решили кутить всю ночь, то, возможно, ещё не ложились.

– О, это было бы очень здорово! Я читала, что у SkyTAB очень своеобразная кристаллическая матрица, – Лани про себя лишь усмехнулся словам Тассии, нажимая видео-вызов в чате «Покойников». У этой парочки всё было... «своеобразное». – И мне очень любопытно, получится ли поставить на неё SS! Мы ведь заявляем об универсальной совместимости с любым типом устройств, а тут такая уникальная возможность проверить, правда, Сафар?

Юноша аж воздухом поперхнулся, на время забыв о докторе. Они что, просто так готовы установить на его планшет Star Security? Бесплатно? Но это же... Прерывая его мысли, на экране SkyTAB, не влезая целиком в камеру, возникла перекошенная помятая морда Дженкинса с фингалом под глазом. Лани даже не стал пытаться угадывать, в какой момент суточного цикла застал своих одногруппников, лишь тяжело вздохнул, глядя поверх вечно восторженной Тассии на Сафара с тем же видом, что недавно увидел в его лице: ну, они такие, какие есть, ничего не могу с этим поделать.

– Колоха, мы уж подумали, что ты совсем забыл своих стариков!!! – проревел в камеру Джен, и дархат напомнил себе, что все его текстовые реплики в чате писались исключительно капсом.

– Привет, Лани, давно не виделись.

Дженкинс немного отвёл от своего обворожительно во всех смыслах лица камеру, очевидно не без пинка и подсказки, и стало заметно, что сам он сидит на толчке, а поздоровавшийся только что Коннор выглядывает из-за заслонки в милой душевой шапочке с утятами.

– У гениев свои причуды, – вежливо кашлянул Сафар в кулак и вместе с подпрыгивающей рядом Тассией поприветствовал команду разработчиков SkyTAB в полном составе, пока Лани прикидывал самые эффективные и легко реализуемые способы провалиться сквозь пол.

На удивление уже после первых двух минут выяснения кто есть кто разговор пошёл так бодро, что потребность куда-то проваливаться у юноши отпала совсем: вся его роль в этот момент состояла лишь в том, чтобы надёжно держать планшет, в остальном, кажется, его напрочь перестали замечать. Джен на пальцах объяснял Сафару, почему гибридная плата из продуктов Featherbit, Ultrasphere, Megabayto и Crystalis, слепленная говном и палками, будет работать, Коннор за его спиной, покрякивая резиновым утёнком, приводил чуть более аргументированные доводы и уточнял нюансы совместимости SS, Тассия убеждала Сафара, что мальчишки не пальцем деланы, а последний хватался за лоб и из раза в раз вопрошал «КАК», едва ли удерживаясь от того, чтобы добавить к этому «как» пару нецензурных слов.

Наконец, консенсус был найден, совершенно неожиданный для обоих сторон и абсолютно неясный для дархата, который в планшетной инженерии не понимал примерно ни черта, Сафар под ценные указания и бесполезные советы Райта и Джей-Ви занялся установкой SS на SkyTAB, а Лани неожиданно получил дурашливый пластырь с котёнком и сердечками на нос от Тассии.

– Зачем? – удивился он. – У меня ведь нет царапин.

– Просто так! – девушка звонко рассмеялась, и Лани, поблагодарив её, с удивлением отметил, как легко и быстро у него вышло разговориться с особой женского пола, но тут же, словно что-то вспомнив, принялся беспокойно искать взглядом Мишэля. – А теперь пошли к твоему доктору. Ты с него просто глаз не сводишь! Сафар, захвати этих двоих с планшетом и пойдём, там закончишь. Кажется, Валету нужна моральная и умственная поддержка. Доктора Тревизо ещё никому не удавалось обыграть.

Хихикая над покрасневшим до корней волос Лани и налепив ему на щёки ещё пару пластырей – на сей раз с зайчатами – девушка мягко ухватила его за запястье и потащила обратно в сторону облюбованных упомянутой парой диванчиков.

[Лани Кохола]

Лани морщился и пытался пошевелить носом, странно ощущая полоски пластыря на лице. Как это вообще носить? И зачем? Может снять? Так ведь Тассия расстроится. А уж её обижать совсем не хотелось – она славная. Бестолково застыв возле диванчика, пока девушка не перетащила его поближе к ним с Валетом, и кидая растерянные взгляды во все стороны, только не на доктора, юноша едва не пропустил, как ещё один пластырь оказался прямо на его идеальном лице.

Дархат аж воздухом поперхнулся и для виду принялся отмахиваться от лёгкого дыма – пусть спишут на сигареты – одновременно показательно краснея. Это списать было уже не на что, но слава пластырям с зайчиками на щеках! Определённо у всех разработчиков есть полезная черта думать на несколько шагов вперёд. Лани бы тоже следовало научиться.

Взгляд зацепился за шахматную доску. Хотелось самому попробовать сыграть с наставником, но наверняка с таким непутёвым противником ему будет скучно. Да и парень никак не мог сосредоточиться, впившись пальцами в ни в чём неповинный диван. Пока он был с Тассией и Сафаром, доктор Тревизо выглядел вполне адекватно. Однако стоило им подойти, как пожалуйста – пластырь с котиком ужасно нелепо («Но мило», – отозвалась в голове мысль, за которую дархату захотелось врезать себе по щекам ещё сильнее, чем тогда, на кухне) украшает его рельефный нос.

Хорошо, что для такого его состояния это была совсем невинная выходка, как и все прочие за сегодня. Плохо, что «в таком состоянии» Лани вообще не представлял, что можно от Мишэля ожидать. Вот почему сбитые вибрации. Когда знакомишься с человеком, узнаёшь его, а порой задолго до – возникают ощущения, какие-то невидимые потоки, по которым можно сложить представление, иллюзорный облик. Как в океане, когда ещё не видишь существо, но благодаря волнам, встречающимся с ним, обтекающим и отражённым обратно, уже представляешь его. Дальнейшее узнавание лишь органично встраивается в складывающуюся картинку, но теперь... У Лани в руках была рассыпавшаяся мозаика и панические попытки собрать её заново.

С чего начать? Быть может, взять тот кусочек, что на фото и видео столетней давности – тогда Мишэль вполне мог выкинуть нечто такое же беспечное? Но сейчас он ведь не тот, что тогда. Говорит и держится совсем иначе. Юноша беспомощно моргнул, однако, внезапно подобравшись, целиком сфокусировался на причине своих переживаний.

«Её» он тоже услышал. Но совершенно не интересовался. Опустил взгляд, исподлобья следил за каждым движением наставника. Краем уха, глаза, в интонациях и на языке тела остальных «считывал» происходящее. В социуме девушки подобны скатам: первыми улавливают течения, распознают «состав» среды, перемену атмосферы. На Тассию ориентироваться было проще всего. Её шёпот лишь подтвердил: он понял всё верно.

Слушал разговор Лани также внимательно, как и следил за происходящим с доктором, оставив весь отвлекающий спектакль на Валета с Тассией: у него лучше всего выходило только молчать. Заодно перебирал в голове самых опасных морских хищников за вычетом левиафанов. Большая белая – нет, слишком очевидная и прямолинейная в отличие от этой женщины. Барракуда наоборот мелковата и чересчур резкая. Цианея – прекрасна, но аморфна. На прочих и не подумаешь. Мурена? Да, пожалуй, ближе всего. Скрыто агрессивна, быстра, всё время извивается, потрясающе маневрирует, невероятно опасна. Любит нападать исподтишка.

Паззл снова не складывался: что могло их свести?

Чуть не ойкнув вслух, Лани отвлёкся на пальцы Тассии, вонзившиеся в него с такой силой, будто эта мурена (имени он не запомнил) в самом деле может сцапать его зубами и утянуть на дно. Из-за этого конец разговора был благополучно наполовину пропущен, наполовину не понят. Юноша, как и было велено, ни разу не поднял на женщину взгляд, и лишь озадаченно почесал один из пластырей, когда наставник ушёл.

– Нет, не больно, всё в пор...

Ответ утонул где-то в бурных потоках эмоций Тассии и словах подошедшего Сафара. Дархат с благодарностью принял планшет и, как велели его собственные приличия, вскочил с дивана, чтобы низко поклониться, но почти тут же был дёрнут за пиджак и усажен обратно.

Дальнейшие события для неспешного китовьего мировосприятия понеслись ещё быстрее, нежели прежде. Шумные обсуждения затрагивали по касательной и его, Лани, но по факту отвечать ничего не требовалось: всё уже решили. Он и впрямь почувствовал себя маленьким ребёнком на взрослых разборках. Под звуки невидимых петард и фанфар, захлебнувшихся его великолепием, явился сам Элки Гатт, по части сногсшибательного образа которого юноша был склонен согласиться с мнением Мишэля, навёл суету и вновь испарился под взрывы воображаемого конфетти и блёсток. И в довершение всего...

– Нет, ну про скотч и тротил годно было.

– Джен, завались, сейчас наша целевая стратегия – прикинуться умными, чтобы наш план не отбраковали.

Лани с шумом втянул носом воздух и ме-едленно провёл пальцем по потухшему экрану планшета. Конечно же, эти двое всё ещё были на связи.

– Как? – простонал дархат осипшим голосом.

– Как Джей-Ви смог молчать целых четыре минуты семнадцать секунд? Секрет изумительно прост...

– Я не молчал!!! – влез в кадр киборг, отталкивая говорившего Райта плечом и расплываясь в ослепительной улыбке, в которой, кажется, застрял лист салата.

Ребята успели перебазироваться в спальню, и Дженкинс, рассевшись на постели в одних семейниках, с очень сосредоточенным видом то ли подкручивал протез ноги отвёрткой, то ли выковыривал ею же грязь меж пальцев. Райт в боксерах и одной натянутой штанине зачем-то классических брюк тряхнул мокрыми волосами, вытеснил приятеля обратно на периферию кадра и скромно пояснил:

– Я замьютил нас на твоей стороне. Джен ничего не понял.

На пару секунд картинка смазалась, послышались звуки пыток кого-то подушкой, затем в кадре снова нарисовался Коннор, слегка помятый и с перьями в волосах, и внёс важное уточнение:

– ПоправОчка. Джен всё понял. Но речь не о том. Лани, камеру на музыкантов, плиз.

Как всегда даже не пытаясь постичь высоты их безумно-бредово-гениальных идей, юноша послушно переключил камеру и навёл объектив на небольшую группу людей с инструментами у дальней стены.

– О, синтезатор, всё как ты и сказал, бро! – снова втиснулся Дженкинс.

– Ты еблан? Я ж тебе говорил, что сейчас никто не играет на клавесине. Уже лет сто. Тысяч.

– А было б круто...

– Синтез взломать проще всего. И виолончель, смотри, у того чувака электро. Классика нынче не в моде. Нам же лучше.

– А зачем мы будем взламывать ещё и виолончель?

– Правят бал и задают мелодию струнные, Джен. Остальные подхватят. И не мы будем взламывать, а... Есть у вас там годный инженер?

Три пары присутствующих в помещении глаз одновременно уставились на Валета.

– Я расцениваю это молчание как утвердительное, но было бы проще наладить контакт, если бы ты, Лани, врубил фронталку обратно и передал ему планшет.  

– А, ой, простите.

– Значит так! – без лишних предисловий и церемоний начал Джей-Ви, едва SkyTAB очутился в руках у Валета. – Тебе понадобится вилка, штук десять зубочисток, коробок спичек, металлические скобы из мебели, четыре провода...

– А может, мы просто попросим их сменить музыку? – осторожно предположил Лани, уже догадываясь, что те задумали.

– Лани, дитятко ты моё наивное, – вздохнул Коннор, покамест Дженкинс оглашал весь список. – Ты видишь, в западню каких чопорных скучных людей ты угодил? Да они удавятся скорее. А тот, кто здесь за главного? Ты вспомни, как на ректорском приёме зам. декана чуть не самовоспламенился, когда из колонок полился бодрый металл. Зато пока искали виновных, все успели насладиться нормальной музыкой! И музыканты не при делах – не их вина. И нашу никто не доказал, к слову. Уж Джен в этом шарит.

– А можно... можно без металла хотя бы? И без рэпа!

– Да в чём вопрос, бро! Мы просто сделаем музычку немно-о-ожечко бодрее.

– Не волнуйся, Лани мы уже нашли подходящие дорожки. К слову, Джен, с виолончелью придётся малость изъебнуться. Сможешь придумать, как закоротить смычок так, чтобы его электроимпульсом приконтачило к струнам? Для большего реализму, так сказать.

– Хуйня вопрос!

Сафар только развёл руками в ответ на молчаливый вопрос в глазах Валета. Мол, ну, это и впрямь работает. Как бы бредово оно не звучало.

– Отлично, тогда переходим к следующей части плана. Мсье главный инженер, продиктуйте, пожалуйста, ваши контакты. Дженкинс вам сейчас наберёт, чтобы курировать дальнейший ход разработок. А я остаюсь на связи, – Коннор запрыгал перед камерой, втискиваясь в пиджак на голое тело. «А чо, ты брюки до конца надевать не будешь?» – где-то на фоне поржал Джей-Ви. «Да нафиг, меня же всё равно только по пояс видно будет». – Так вот, план состоит в следующем. Сейчас пойдут танцы со сменой партнёров. Мы все вчетвером идём на танцпол.

– Чур я начну с Лани! – подпрыгнула Тассия, в который раз хватая дархата за руку мёртвой хваткой и прижимаясь к нему всем телом. Лани лишь беспомощно задёргал носом от набившихся туда кудряшек, уже даже не надеясь освободиться.

– Окей, Сафар, бери планшет. И не смотри на меня так. Ноу-хау! Дистанционный гость на вечеринке. Я сам представлюсь и всё объясню. Просто постарайся как можно убедительнее делать вид, что танцуешь... с планшетом.

– Тебе ведь не впервой, – захихикала девушка и резво потащила свою жертву на танцпол.

– Все держимся поближе к ключевой парочке и всячески им мешаем, пока Валет не закончит, – выдавал «на ходу» последние указания Коннор. – И нет, Лани, у тебя нет выбора. Ты – танцуешь. Если действительно хочешь спасти свою златовласую принцессу, то придётся, прости.

– Я не... он не моя... – задохнулся возмущениями юноша, но тут пары разделились – Сафар двинулся дальше, огибая доктора и Мелиндару с противоположной стороны – а дархат остался один на один с девушкой, с которой ещё и должен был танцевать.

«***ть».

В неосознанном жесте, оставшись без планшета, Лани засунул руки в карманы и нащупал так и лежащее там кольцо. Холодный круг металла сам проскользнул на палец, и не успел юноша опомниться, как Тассия уже схватила его за руки и потянула на себя. Вместе с хтоновым кольцом, но снимать его времени уже не было.

– Перестань так дрожать! – заливисто засмеялась девушка, и Лани горестно поджал губы, глядя на мелко трясущиеся кисти, которые его партнёрша уверенно положила себе на талию. – Просто шагай, как шагаю я. И если будешь неловким, нам это только на руку!

Его неловкости и впрямь с лихвой хватало на них двоих. Лани то и дело оступался, выпадал от страха из ритма, наступал на девичьи ноги и так и норовил уронить партнёршу, что та очень умело обращала в силу против «случайно» оказывавшейся рядом Мелиндары, при том очень ловко не подпуская к ней дархата и становясь на линии огня сама.

– Ой, простите, мы просто оба слепошарики! – озарялось она самой невинной и обаятельной улыбкой, поправляя большие круглые очки и лукаво потряхивая кудрями. – Хотите в качестве компенсации и вам пластырь подарю?

Проносясь в этот миг мимо доктора, Лани делал самое обречённое и покаянное лицо. Мол, это всё они, это не я, я тут вообще ни при чём.

Пока Тассия не успела поплатиться за свою обаятельность, с противоположной стороны внимание перетягивали на себя Коннор и Сафар. Эмоции на лице последнего вообще трудно поддавались описанию, как и его движения. Но старался он как мог, то и дело задевая даму то планшетом, то отставленным локтем.

Райт же наоборот выглядел до неприличия чопорным и элегантным, напустив на себя вид умудрённого жизнью кавалера (Лани в какой-то миг показалось, что друг не очень успешно пытается скопировать выражение лица доктора) и с невесть откуда взявшимся у него акцентом важно вещал:

– Я, я! Я прошу пардону за моего френт, мы впервые вместе на подобном фалль. Я сейчас за сотни мюлле от него, но нам очень хотелось вместе танцен-танцен, ферштейн?

Неожиданно музыка сменилась. Кто-то объявил смену партнёров, и Сафар ловко перехватил Мелиндару, всучив планшет кому-то ещё. Тассия очутилась в паре с Мишэлем, не оставляя ему возможности сбежать с танцпола. Перед Лани словно из ниоткуда нарисовался Валет.

– Я не помню этой части плана, – озадаченно пробормотал дархат, тщетно пытаясь отследить, как из рук в руки переходит SkyTAB, и Коннор сногсшибает всех своим нелепым акцентом, пафосным лицом и пиджаком на волосатой груди.

– После танцев спрячь планшет и никому не показывай, – единственное, что сказал ему Валет до того, как пары сменились вновь.

Мелодия набирала обороты прямо на глазах, постепенно превращаясь из той, что должна была быть «немножечко бодрее», в откровенно дискотечную, причём ещё прошлых веков. «Кринж кринжа», как выражался Дженкинс, но у них с Коннором и впрямь была какая-то странная любовь к композициям, которые они не застали, но которые так обожали поеденные жизнью и молью пожилые преподаватели со странными причёсками на своих «вечерах».

Вылетев на пару мгновений из общей атмосферы ударного безумия, юноша озадаченно оглянулся на музыкантов и с удивлением отметил, что вместо того, чтобы устроить панику и побросать инструменты, те вошли во вкус и наоборот с увлечением подхватывают навязанную им мелодию и даже дополняют от себя.

Толком выдохнуть ему не дали. Кто-то – Тассия? – вновь утянул его обратно, как только Лани попытался незаметно испариться. Обилие звуков и людей, а теперь ещё и цветов – кое-кто добрался своими инженерными конечностями до освещения, и теперь всё происходящее стало полностью аутентично дискотеке семисотых – напрочь сбивало с толку. Ориентироваться было не на что. Кольцо на пальце и пластыри на лице спасали, но не сильно. «Надо хотя бы найти планшет», – мелькнула запоздалая мысль.

И Лани нашёл его. В тот самый миг, когда SkyTAB очутился в руках у Мелиндары, Коннор от неожиданности (или так и было задумано?) выронил свой девайс, засветив на камеру боксеры с сердечками, в кадре нарисовался Джей-Ви собственной персоной с бокалом вина и в семейниках, что-то радостно вещая – дархат их не слышал – повсюду раздались взрывы петард и хлопушек, на сей раз не в его воображении, танцующих осыпало серпантином и блестящим конфетти, а светомузыка наконец-то завершилась.

Валет, совершенно не удивлённый взрывами, тактично изъял у дамы девайс, пока её отвлекали Сафар с Тассией, спрятал его в пиджаке и тихо вернулся к своему диванчику. Мелодия сменилась более спокойной – музыканты и сами устали, хоть и выглядели значительно повеселевшими – а Лани, отпустив переживания по поводу SkyTAB, только теперь сообразил обратить внимание на того, с кем на сей раз оказался в паре.

Ну конечно.

[Лани Кохола]

«Вы ошиблись. Это не звёзды».

Лани медленно моргнул, глядя на удаляющуюся спину наставника. Его голос – нежное похрустывание свежевыпавшего снега в тот самый первый раз, когда мальчик в шлейфе ниспадающих до пола волос впервые увидел его собственными глазами. Ослеплённый блеском и белизной, в одной ночной рубашке и босиком он выскочил во двор и тут же утонул в мягком сугробе. «Снег – это тоже вода», – рассмеялся тогда молодой садовник – странный юноша, что всегда улыбался, – наблюдая за неуклюже барахтающимся ребёнком. «Тогда почему так колется и... холодное?»

Снег был прекрасен. Если зачерпнуть его рукой, можно разглядеть множество невероятно изящных снежинок, изумительных в своём идеальном построении, переливах крошечных искр-бликов и неуловимых различиях. Но если продолжать держать его, вся эта гармония обратится в ничто – в прозрачную лужицу на ладони. «Я не хочу ходить по снегу, – плакал в тот раз мальчик, сбежав обратно в дом, – от этого снежинки ломаются. Им тоже больно!»

Ласковая ладонь на макушке, как он всегда любил. «Мы  каждым своим шагом причиняем кому-то боль. А кто-то – нам. Если ты будешь бояться боли, то никогда не переступишь порог своей комнаты и не увидишь всех тех чудес, что подготовил для тебя мир. А снежинки... однажды они растают, испарятся и обратятся в облака. Ты ведь любишь наблюдать за облаками?»

Лани любил.

Глухой удар в груди. Отпечатавшееся тепло на ладонях обращалось стекающей по каплям водой. Мерный стук сердца в ритме повисших в воздухе нот и эхо шагов расходились затухающими кругами волн. В них меркли блики слепящего нещаднее солнечной дорожки взора. Горечь с мятным привкусом расползалась по телу, пока взгляд дорисовывал идеально ровной спине большие перистые крылья. Птица легко может подняться к недостижимым для прочих облакам. Место же кита – в море.

Ещё удар. Отчего так больно? Потому ли, что ему прямо указали его место? Как будто он и сам не знал. Или потому что лишний раз напомнили, что китам летать – не положено? Это Лани понимал тоже. Но на ксилофоне из рёбер сердце проигрывало совершенно иную мелодию.  «Закрой глаза и слушай». Шаг. Другой. Пропущенный вдох.

Песня одинокой ману-меле над волнами была совсем не о том. Дорога крупнейших из левиафанов лежит напрямую в космос. «Ты ведь кит – ведь так?» Дорога же тех, кто вынужден сопровождать души мёртвых, стелется вдоль моря. Туда, где нет места таким, как он. Огромный зверь тяжело развернулся в водной толще, отпуская, наконец, из взора вожделенные небеса. Взгляд заскользил над волнами и остановился, лишь когда нашёл. Бесстрашная птица, проводник моряков, что уже никогда не пристанут к родному берегу, неостановимо летела в самый густой туман.

«Ка ное и хои оле маи аи». Туман, откуда не возвращаются.

Последняя капля растаявших снежинок упала с ладони. Прокатилась по лицу, щекоча кожу, оставила мокрую дорожку на жизнерадостных зайчатах. Отрешённо неспешно Лани поднял руку к щеке, касаясь её кончиками пальцев – словно не узнавая. Словно как семь лет назад позабыв, что это – его. Скользнул большим пальцем по краю пластыря и аккуратно потянул его, позволяя себе прочувствовать каждый оторванный миллиметр. Второй пластырь. Третий. Ручейки беспрепятственно заструились с обеих сторон. Застывший хрупкой льдистой корочкой взгляд по-прежнему был устремлён к спине, на месте которой уже давно образовалась звенящая пустота, подёрнутая мутной пеленой.

«Вы ошиблись. Это не звёзды. Это... всего лишь слёзы».

– Лани.

Юноша вздрогнул, осторожно проведя пальцами под очками, и безучастно взглянул на окликнувшего его Валета, однако видел совсем не его. Перед глазами плескался сверкающий солнечными бликами океан – словно присыпанный золотом, подаренным ему ясным днём. Мерный шум волн и успокаивающая невесомость, окутавшие его мягким теплом, дарили силу и уверенность словам, что он произносил тогда звонким мальчишеским голосом.

«Не океан. Меня зовут Лани.
А «лани» значит «небо».

Выпустив в воздух высокий фонтан, кит нырнул в отражение небес, позволяя им обнять своё громадное тело целиком, будто какую-то песчинку, и плавно, невыразимо грациозно тая во встречных потоках, двинулся под водой вслед за ману-меле. Торопиться левиафану совершенно ни к чему.

У тех, чья дорога лежит к звёздам, впереди – тысячелетия.

Мальчик шмыгнул носом, взглянув на помахавшего ему рукой Валета уже почти осмысленно. Сжал в ладони пластыри, нащупав холод кольца, сунул их вместе в карман пиджака и медленно побрёл – почти поплыл в образовавшемся вокруг него вакууме – к дивану. Валет без лишних слов протянул Лани SkyTAB и так и остался сидеть на противоположном от него углу. Сафара с Тассией поблизости не было слышно, и дархат не так чтобы желал их найти.

С несколько минут он глядел на своё отражение в чёрном экране, пользуясь подаренным ему молчанием и относительной тишиной. В ушах всё ещё журчал отзвук островного языка. Планшет расплывался и утекал от беспрерывно бегущих слёз, но Лани не попытался остановить их, как раньше. «Чтобы плакать, когда хочется, тоже нужна сила». Так они говорили. Те люди, что воспитали его. «Вся кровь должна оставаться в теле, но не держи слёзы в себе».

Проживи это.

Боль не будет длиться вечно.

Лани зажмурился. Там было что-то ещё. Что-то. Но он никак не мог вспомнить, что. Ни единого слова. Даже той фразы, что прозвучала ранее в его голове. Неужели забыл? Это ведь был и его язык тоже. Такой же мягкий и текучий, как воды, в которых купался остров, такой же напевный и прекрасный, как песни, что привели к ним дикого кита. Совсем позабыл...

– Лани, – шепнул дархат самому себе, силясь вспомнить. – Лани...

Словно морской зверь он взывал протяжным звуком к своему подсознанию, ожидая любого, даже самого малого отклика, посылал одну волну за другой. Что-нибудь. Он должен помнить хоть что-нибудь. Пустота давила невыносимостью со всех сторон.

«Ты ведь кит – ведь так?»

Кит – это Кохола. Он помнил лишь эти два слова. Значение своего имени. Лани Кохола. Два слова – две стихии, как на самой границе неба и моря, и одна всегда перетекает в другую, отражая сияющие в ней звёзды.

Звёзды ли?

«Пуа лани».

Небесные цветы.

Глаза широко раскрылись. Экран планшета вспыхнул под точными аккуратными движениями пальцев. Подобная бережность и щепетильность в обращении с растениями всегда вознаграждалась стократ. От природы молчаливые, они были не в силах рассказать, когда им больно и в чём они нуждались. Но если их как следует изучить, если внимательно наблюдать за ними, если отмечать каждое малейшее изменение, то со временем их можно понять. Лани вздохнул, прокрутив в руках стилус. Будучи ребёнком, он обожал возиться в княжеском саду, с любовью отмечая рост каждого подопечного на отведённых ему клумбах. Видеть, как на долго не могущем привыкнуть к их климату кустарнике после терпеливой, тщательной, зачастую монотонной и безответной заботы внезапно прорастает бутон, было ни с чем несравнимым удовольствием.

Мальчик порой сравнивал с ними себя. Но что, если не только тот, кто всегда молчит, не в силах поделиться своей болью или потребностями? Взгляд в одночасье переметнулся в сторону балкона и уткнулся обратно в планшет. Лёгкими отточенными прикосновениями стилус запорхал над экраном. Пуа лани – так его племя именовало фейерверки. Однако на вкус самого Лани небесные цветы можно было изобразить и по-другому.

Прозрачные, эфемерные – как то создание, что ненароком «выпало» из его устройства на станции – слегка мерцающие, будто сотканные из звёздного полотна, они расцветали под самым потолком, в углах и на шторах, там, куда большинство людей и не подумало бы кинуть случайный взгляд. Совсем недолговечные, они исчезали спустя несколько мгновений и заменялись новыми – уже иными. Остролистные астранции, кампанулы и стапелии, изящные гиппеаструмы и целые лианы ипомеи...

Юноша снова шмыгнул носом – теперь уже сосредоточенно – провёл под ним согнутым запястьем и чуть отклонился от планшета, разглядывая сплошь изрисованный холст. Щёки давно уже обсохли. Глаза светились ровным успокоенным сиянием отражения небес. В голове вспыхивали всё новые образы соцветий и бутонов, напоминающих ночные светила, требуя отобразить и их.

Закусив губу, Лани перебрал все пришедшие на ум варианты и, открыв пустой лист, решил остановиться на далиях, или георгинах, – «цветах долин».

«Знаешь, а ведь когда-то давным-давно, когда в небесах свергали и поглощали друг друга демиурги, а из разумных рас по земле бродили только этнархи да дархаты, снег на единственной обитаемой тогда планете – Алькоре – лежал практически везде, – рассказывал мальчику тот самый садовник, с лица которого не сходила улыбка. – Ну, или это так говорят. И ещё говорят, что не таял он десятилетиями. Даже самые выносливые из твоих сородичей, случалось, замерзали насмерть. Их тогда осталось совсем мало. И по одной из легенд, когда все думали, что этот белый плен уже никогда не отступит, у последнего догорающего костра... пророс цветок. То была далия. А знаменовала она приход тепла и воскрешение природы».

Улыбка чуть тронула его губы, словно отклик поведавшего ему эту историю человека сквозь минувшие годы. «Звёзды не тонут, – думал Лани, вновь и вновь прокручивая в голове слова Мишэля, вслушиваясь в их звучание и резонанс в нём самом. Гармония не строится на том, что в мыслях обречено. Пусть даже жизнь её будет мимолётна и скоротечна, как судьба многих цветов, она должна быть наполнена красотой. – Они должны цвести».

В считанные мгновения вся балконная дверь проросла с обеих сторон призрачно сверкающими георгинами. Стилус разве что чудом и инженерной сноровкой не дымился у юноши под пальцами. Теперь он не замечал вокруг вообще ничего. Весь его разум был устремлён внутрь рисунка, внутрь своей сути, выводя всё новые и новые лепестки. Лани делал это даже не только и не столько ради Мишэля, сколько ради себя. Иногда люди просто произносят слова, не ожидая быть услышанными и тем более понятыми. Но эти слова – они так и жаждут, рвутся, чтобы их произнесли.

Ещё в племени маленького левиафана учили, что всякое слово должно иметь свой вес. А вес его слов был поистине огромен и невыносим для него. «Подари слово миру, – так учила шаманка. – Если слово тяжело для тебя, озвучь его». Лани вздохнул. Вместе с родным языком он совсем позабыл, что значит – звучать. Теперь он говорил не ртом, как когда-то гигантское чудовищное создание, чей голос проходил сотни расстояний и отзывался ответным пением в чужих сердцах. Сейчас Лани был просто человеком, и он говорил – цветами.

«Холод не вечен», – маленькая косая надпись быстрым росчерком вспыхнула в самом углу рисунка, и экран под пальцами медленно погас.

[Лани Кохола]

Пустота. Оглушительная тишина в эфире его собственного океана поглощала, растворяла в себе целиком. Чёрный экран планшета отражал однотонный потолок. SkyTAB, что умел петь цветами, больше не издал ни звука. Затих.
 
Лани помнил, так уже бывало. Когда взываешь сквозь сотни расстояний, разыскивая лишь кого-то одного, желая получить только его отклик; когда океан, исполненный жизнью и красками, внезапно гаснет и опустевает в печали собственной немоты; когда всё, что ты получаешь вместе с вернувшимся назад эхом собственного голоса – это ничего.
 
Могут ли испытывать грусть дикие левиафаны? Дархату подумалось, что вполне. Быть может, как привязавшийся к хозяину питомец, привыкший только к его дыханию и гладящей руке, к наполненному его присутствием, звуками и запахами дому, к тому, что какой-то срок своей жизни он провёл уже не один. И даже если это год против десяти, оный год порой оказывается самым значимым для существа, способного на привязанность.
 
Для Лани оказалось достаточно нескольких дней. Было ли то проклятие человеческой существования или наоборот благословение, когда одни чувства усиливаются многократно, другие – оказываются утеряны вовсе, он не знал. И не думал о том, что было бы лучше повернуть всё вспять. Жить – больно. Каждый шаг – будто сотни игл вонзаются в едва обретённые ступни. Каждое новое чувство – острие пронзившего насквозь меча. И лишённое голоса бытие – голоса, что когда-то был для него всем. Но взамен...
 
«Всю свою жизнь ты можешь реять в одиночестве, как было в океане. Не раз, не два тебе захочется вернуться, ведь мир жесток, несправедлив и глух. Ты просто помни, что одиночество не более чем иллюзорно, а боль – проходит. И тот, кто по-настоящему стремится к звёздам, пред любыми испытаниями выстоит не как скала, но как выносливейшее из мирских созданий – человек.
 
Ты выбрал путь сложнее, чем у собратьев, что напрямую взмывают в небеса. Твоя дорога стелется по земле познаний и песку рассыпавшихся в прах надежд. Всю жизнь ты будешь спотыкаться, падать в них, как маленький ребёнок. Но как ребёнок – пусть со слезами, горечью, обидой, разочарованием – не забывай вставать. А на песке, подобно морю, твори свой собственный узор, ведь ты идёшь тропою созидания».
 
Тусклый отблеск постукивающих на ветру кокосовых скорлупок с прорезями для вставленных внутрь свечей, ароматы аттара чампаки и тёмного пачули, скользящие по стенам рогатые тени дубового мха... Лани открыл глаза. Вокруг него и сейчас мелькали тени. Бывало, кто-то останавливался, ненадолго задерживался перед ним, колебался, подёрнутый мутной, невидимой для них пеленой. Быть может, даже что-то говорил или спрашивал, но кит посреди своего океана, простирающегося далеко за пределы этого места и даже города, оставался молчалив. И ничего не замечал.
 
Он высказал все свои слова, как мог, и внутри звенело – тишиной. «Одиночество не более чем иллюзорно». Дархат помнил, шаманка говорила, что это как туман. Порой оно настигает совершенно неожиданно, в иные времена человек может выбрать его сам. Ничей выбор, даже свой собственный, не должен подвергаться сомнениям, и если ты его уже сделал – иди. «И помни, что один – ты не будешь никогда».
 
Ведь океан наполнен жизнью. Он сам есть жизнь. И тысячи существ всегда окружали кита.
 
– Ла-а-ани-и-и!
 
Звонкий голос над ухом заставил юношу вздрогнуть всем телом и испуганно обернуться. Перевесившись через спинку дивана, на него глядела радостно курносая мордашка в обрамлении светлых кудрей. «Как облачко, спустившееся с неба», – подумал Лани и сам смутился своих мыслей, уткнувшись взглядом в потухший планшет.
 
– Эти цветы ты сделал? Я так и подумала! А ты почему мои пластыри снял? Не помогают? Так у меня ещё есть! Сейчас, погоди...
 
Подобно морской пене на гребне волны кудряшки мягко подпрыгнули и скрылись из виду, а за спиной раздались звуки шебуршания, уроненных предметов и сердитых восклицаний. Парень подтянул плечи к ушам и с трудом поборол желание выставить перед собой колени, спрятать руки в рукава и утонуть в собственном омуте тоски и печали. Видеть и слышать сейчас совершенно никого не хотелось.
 
– Принцесса, вылезай из башни, – раздался низкий посмеивающийся голос с другой стороны. Очередной остановившейся рядом тенью с постепенно проявляющимися очертаниями оказался непреложный спутник Тассии Сафар. – Иди прогуляйся и дай отдохнуть своей охране.
 
Изумлённо заморгав, Лани в искреннем недоумении уставился на мужчину, а затем проследил, куда тот указал лёгким кивком. Валет всё также сидел чуть поодаль на том же диване, будто совершенно не обращая внимания на протеже своего противника по шахматам. С противоположного конца танцпола в него нет-нет, да прилетал проницательный взгляд из-за зелёных очков, пока его выдающийся во всех смыслах обладатель собрал вокруг себя внушительную толпу и, казалось, был всецело ею увлечён. Или же это толпа – им, оставив маленького дархата в столь необходимом ему покое?
 
– Нет-нет-нет, ты всё напутал! – большие круглые очки, замерцав радужными бликами, заслонили Лани весь обзор, пока их обладательница уверенно взбиралась на спинку дивана да так там и осталась сидеть. – Принцесса – это вон та! – изящный пальчик с аккуратным ногтем, украшенным стразами, указал на балкон. – И свою башню она, кстати, уже покинула. А Лани у нас будет милым и пушистым... – Тассия закопалась в свою сумочку, передвинув её на живот, и с победоносным видом извлекла на свет очередной пластырь.
 
– Свином? – вздёрнул бровь Сафар.
 
– Сам ты свин! – взвилась девушка. – А это славный поросёночек. Но, пожалуй, ты прав...
 
Скептично пожевав губу, она всё же убрала полоску с улыбчивым пятачком, и вытащила что-то ещё, спрятав в кулаке.
 
– Пойду возьму нам попить.
 
Сафар, пожав плечами, скрылся в мерно текущей по залу толпе, а Тассия, свесив рядом с дархатом свои ноги, упёрлась локтями в колени, подпёрла ладонями щёки и с любопытством заглянула ему в лицо.
 
– А я, как думаешь, на кого похожа?
 
– Белёк, – не задумываясь, прошелестел парень, упрямо буравя взглядом собственные руки.
 
Девушка лучезарно улыбнулась и весело тряхнула кудряшками.
 
– Ты ведь всегда так смотришь на мир, верно? Видишь его и нас немножечко иными. И умеешь самые обычные и скучные вещи превращать в... – она потянулась и чуть повернула планшет на его коленях, дабы он отразил стык стены и потолка над балконной дверью. Там, осыпаясь последними искрами и лепестками, таяли его призрачные георгины.
 
Воспользовавшись тем, что дархат отвлёкся, Тассия очень ловко и быстро прицепила ему на волосы пару заколок, а затем прикрыла их сверху торчащими прядями, чтобы её маленькое баловство никто не раскрыл. Лани напуганно вздрогнул, отшатнулся в сторону и сжался, схватившись за голову, а девушка примирительно подняла руки.
 
– Всё-всё-всё! Больше я тебе ничего не сделаю. Но пообещай мне одну вещь взамен за то, что мы тебя тут весь вечер спасаем, – Тассия задумчиво наклонила облачко своих волос, глядя, как Кохола осторожно ощупывает обновку и поглядывает на неё с плохо скрываемым чувством вины – как же легко им сейчас было манипулировать, – не снимать эти заколки самому!
 
Уверенный голос девушки и важно задранный носик никак не увязывались в тёмной вихрастой макушке со смыслом её слов и задорно плещущимися искорками в глазах. Что она имела в виду?
 
– О-об-бещаю, – послушно проблеял Лани и снова прошёлся по тонким металлическим пластинкам кончиками пальцев, ощущая какие-то фигурные контуры, но не в силах их распознать. Очередные зверята, быть может? Из-за этого странного обещания теперь никак не выяснить, а Тассия, судя по её ну очень уж хитрой мордочке, не скажет. Оставалось лишь ждать, пока заколки сами отвалятся, во сне, к примеру. – Почему вы мне помогаете? – внезапно для самого себя спросил дархат.
 
– Ску-у-учный, – вдруг протянула девушка, легкомысленно раскачиваясь на спинке дивана, из-за чего Лани стал смотреть на неё внимательнее, подспудно боясь, что она упадёт и больно ударится. Однако Тассия только этого и добивалась. – Тебе, как Сафару, для всего нужна причина! – тот самый палец – теперь Лани разглядел на ногте крошечный узор в виде бабочки, чьи крылья украшали стразы – уверенно ткнул его в недоумённо наморщившийся нос. – Что ж, в таком случае можешь сказать спасибо своим дружкам. Один из них весь мозг ему вынес, требуя сходить проверить, живой ли ты ещё, и в случае чего вернуть твои останки на родину, дабы они могли их с миром упокоить, если не ошибаюсь, в тазике с замоченными в том месяце носками?
 
Напряжённые плечи юноши едва заметно вздрогнули, скрывая глухой смешок, а сам он неловко закусил губу, отворачиваясь. Вполне в духе этих двоих. И даже про тазик не соврали.
 
– В общем, сила их мотивации оказалась настолько велика, что Сафар едва не помчался покупать билет на ближайший экспресс до Лиреи, чтобы упокоить с миром уже их, но я убедила его по пути прихватить твои останки и, вижу, мы вовремя.
 
Лани отрешённо посмотрел в собственное отражение на чёрной глянцевой поверхности планшета. Неужели он настолько плохо выглядит, что его загодя приравняли к «останкам»?
 
– Ты видишь иначе всех, кроме себя, ведь так? – озорное лицо Тассии нарисовалось поверх его плеча. Глаза большие и чёрные, как у зверька. «И в самом деле, белёк» – отстранённо подумал Лани. – А ты попробуй для разнообразия. Преврати в кого-нибудь – себя.

Девушка скатилась на диван между Лани и Валетом, совершенно необеспокоенная молчанием дархата и ворчанием последнего, воровато оглянулась по сторонам, поднесла к лицу ладонь и совсем тихонько – будто мелкая девчонка делилась с другом самым страшным секретом – произнесла ему на ухо:

– И ещё я знаю одно заклинание, которое поможет растопить даже самое ледяное сердце. Хочешь расскажу? Просто преврати свою грусть... – она слегка отстранилась и ткнула указательными пальцами себе в щёки, чуть приподняв их вверх, – в улыбку.

От изумления Лани даже забыл как следует испугаться и вжаться в подлокотник от очередного беспардонного посягательства на его зону комфорта. Лишь недоумённо хлопал глазами, переводя взгляд с широко улыбающейся Тассии на подошедшего к ним Сафара. На молчаливого юношу она больше не смотрела, и Лани только теперь заметил, как преображается её лицо в присутствии смуглого мужчины и как за большими круглыми очками сияют самые настоящие звёзды. «Она ведь...»

– Что ты там ему наговорила? – поинтересовался Джайт, передавая ей высокий стакан.

– Говорю, грустно, что ты не принёс мне мохито! – тут же откликнулась девушка и показала ему язык, а затем звонко рассмеялась.

Чувствуя себя немного лишним, Лани неловко поднялся с дивана и огляделся в поисках доктора Тревизо или его друга, коего, казалось, найти было много проще. Да его и искать не пришлось: можно было смело дрейфовать на самый хаотичный источник шума.

– Уже уходишь?

Сафар без зазрения совести опустился на освободившееся место. Не глядя на него, юноша утвердительно качнул головой и осторожно шагнул вперёд.

– Тогда удачи. Передавай своим приятелям от меня пламенный привет и что я их в системник закатаю и на вентилятор накручу, если они ещё хоть раз мой номер наберут.

– И не забывай про моё секретное заклинание! – Тассия ободряюще помахала высоко поднятой ладонью.

– Опять ты со своей абра-кадаброй к людям пристаёшь? – беззлобно проворчал Сафар, но Лани их уже не слушал.

Где-то в толпе сверкнули и скрылись из виду внимательные золотые глаза.

Каким образом он оказался сейчас перед Мишэлем лицом к лицу, вернее напугано выглядывающими из-за карт кудрями к прожигающему их насквозь взгляду, Лани даже самому себе не мог объяснить. Он и так уже понял, что дело здесь отнюдь не в одних лишь вероятностях, но больше ему совершенно не за что было уцепиться, кроме уходящих в бесконечность процентных таблиц и графиков функций распределения собственного провала.

Кохола абсолютно ничего не смыслил в мухлеже и прочих тонких искусствах, о которых рассказывал Элки, и, кажется, единственным, что его выручало, оказалось почти окаменевшее от постоянного перенапряжения лицо, по которому считать выпавшие ему комбинации можно было почти также успешно, как погоду по кирпичу.

Или всему причиной была банальная удача? Тогда это даже смешно, поскольку его жизнь – одно сплошное невезение, и эти три часа – лишнее тому доказательство. Только у самого неудачливого человека всё везение могло сконцентрироваться в той сфере, которая ему совершенно ни к чему.

Лани ведь даже не собирался побеждать. Он всего лишь хотел побыть и почувствовать себя – хотя бы ненадолго – достойным противником для Мишэля.

Словно в замедленной кат-сцене из игры карты неспешно легли на стол. Спина сама собой изумлённо выпрямилась, а взгляд неверяще опустился на цветастые рубашки. Таблицы в голове рассыпались цифрами и растаяли клочьями тумана. Быть не может. Выиграл?

Проиграл.

Он не знал комбинации противника. Он не помнил, какие у него самого карты в руках – те опавшей листвой плавно опустились рядом. Но – на его лице не дрогнул ни один мускул и на лице оппонента тоже. Очень медленно и мучительно Лани осознавал, что желал совсем не того, о чём думал ранее.

«Увидеть, как меняется его взгляд. Удивление. Недоумение. Раздражение, быть может?»

Как дрогнули бы его губы и прикрылись глаза, пряча от всего мира всколыхнувшиеся изнутри чувства. Как за миг до того взгляд обратился бы ледяным острием или наоборот – бесконечно тёплым лучом заходящего солнца. Как на долю секунды скакнул его голос. Лани это уже видел. Слышал. Ему было мало. «Я хочу ещё».

Проиграл?

«А ты попробуй для разнообразия. Преврати в кого-нибудь – себя».

– Мне выигрыш ни к чему, – тихо произнёс дархат, сцепляя в замок перед собой чуть подрагивающие руки.

Одно дело – заявлять что-то пафосное в машине у Элки, пребывая в состоянии нервного напряжения от нетрезвых выходок этих двоих, и совсем другое – говорить пусть тихо, но смело и уверенно на глазах у всех. И под режущим почти ощутимо пристальным взглядом в том числе.

– То, что хотел, я уже получил.

Медленно выдохнуть. Сосчитать до пяти. Вдохнуть. Что там Тассия говорила про магию? Глупости, конечно. К чему вообще сейчас улыбаться? Ему плакать хотелось. И убраться отсюда как можно дальше и скорее. Но...

«Ску-у-учный. Тебе, как Сафару, для всего нужна причина!»

– Премного благодарен вам за эту партию, наставник.

Неторопливо поднимаясь на ноги, Лани с невидимым для других изумлением и восторгом задержал дыхание: работает. Эта странная игра с превращением работала! Он больше не чувствовал себя глупо и неловко, не путался в собственных конечностях, мыслях и словах. Даром, что это лишь на краткий миг, пока не пробьют часы, и после наваждение растает. Даром, что уже через несколько минут, как только за ними закроются двери, он вновь станет ужасно несуразным, беспомощным ребёнком в его глазах... Быть может, он и сейчас есть? Наверняка выглядит ещё смешнее и нелепее, чем обычно. Но кит, захваченный врасплох собственными ощущениями, уже не мог, да и не хотел останавливаться.

Аккуратно стянув со спинки стула оставленный на ней бежевый пиджак, Лани изящно – идеально запомненным жестом, повторённым за увиденным ранее в квартире Мишэля, тем самым, будто отмеренным до миллиметра – накинул его на плечи и вежливо поклонился присутствующим, не сводя с доктора внимательных глаз. А затем – просто улыбнулся. Совсем не так, как умел Мишэль. По-своему. По-детски. Честно и открыто, чуть сощурившись в уголках синих глаз.

«Не позволяйте улыбкам себя обмануть».

– Я получил несравненное удовольствие от игры. Надеюсь, и вы тоже. А сейчас, если позволите... я бы хотел вернуться домой.

Он мог бы добавить что-нибудь занятное про «сэров» и «леди», подражая втайне восхищавшему его Элки. Он мог бы холодно «откланяться», как Мишэль, приковывая взгляды к каждому своему движению и слову. Он мог бы, в конце концов, наговорить ещё кучу бессмысленно-пафосных фраз, как Коннор. Но он по-прежнему был «просто Лани».

А Лани хотел домой.

«Превратись в кого-нибудь

– в себя».

«Каким бы я был через двадцать лет?..»

[Лани Кохола]

Сил, чтобы закономерно устыдиться после слов наставника, в нём уже не осталось. Лани нечеловеческим усилием воли едва удерживал себя на ногах, чтобы не сползти спиной по стенке лифта, как только мимо проскользил шлейф золотистых волос, а двери за ними мягко закрылись, отрезая их от всего прочего мира. Сил, чтобы ощутить вину за то, чего даже не вполне понимал – тоже. Лани молчал, привычно и бережно запоминая все произнесённые Мишэлем слова.

Молчал всю дорогу. Молчал в ответ на вопрос. Молчал, наблюдая, как оседают внутри собственные невысказанные мысли. Всё это не имело в данный момент никакого значения. Оно, значение, сформируется много позже, когда все эти частицы объединятся в морское дно и станут надёжным основанием двум опустившимся на него ногам.

Ведь он не всегда будет – китом.

«Километров через двадцать энергетический купол», – отзвуком оцарапавших лицо снежинок вторгся в его океан безмолвия знакомый голос. Юноша чуть заторможено моргнул, отрешённо наблюдая, как мир в мгновение ока наполняется красками и звуками, неумолимым движением и проскакивающими мимо огнями – наверное, нечто схожее видят те, кто предпочли остаться китами и отправились сквозь звёзды в небеса – и медленно вбирал этот мир в себя.

Взгляд, неощутимым призраком скользя по бликам на приборной панели, ненадолго задержался на руле и длинных пальцах с выпирающими костяшками, обвёл мерцающие в отблеске фонарей кольца и осторожно поднялся вверх по руке, едва не запутавшись во взметнувшихся длинных искрящихся прядях, замерев. Лани моргнул дважды, в своём бессилье не стыдясь такого пристального внимания. Собственные губы невидимым ответным жестом чуть дрогнули, а их уголки приподнялись.

Он был красив. И он... улыбался.

Вздохнув случайно долетевшим до него ветерком, дархат прикрыл глаза, отпечатывая эту картинку на внутренней стороне век, и откинулся назад, позволяя везти себя, куда этому миру и – ему – заблагорассудится. Если ни о чём не думать, то можно даже ощутить странное – он наслаждался. Он... был счастлив?

Щелчок ремня. Приглушённый хлопок двери. Тихие шаги в траве. Мелодичный аккомпанемент векового ствола и совсем ещё молодой листвы. Край мира, где небо сближается с землёй, отчуждая от них такую пустую сейчас реальность. И голос, подобный звучанию небесных светил.

«Были ли вы когда-нибудь так счастливы тоже? Ну конечно. Все те фотографии... Когда сердце сжимается, будто чёрная дыра вбирая само себя, а затем взрывом обращается пуа лани – небесными цветами, фейерверками, распадаясь на тысячу искр; и кажется, не то что грудной клетки, всего мира, всей вселенной не хватит, чтобы его вместить».

Искра, внезапно расчертившая звёздное небо и устремлённые на неё золотые глаза, была лишь крошечным отзвуком его чувств. Прикусив до выступивших слёз губу – словно боясь, что в любой момент эйфория, переполняющая его, ненароком выплеснется наружу – Лани не сводил взгляда с очаровавшего его лица, пока след огонька не потух, а после, резко отвернувшись, медленно провёл пальцами по пылающей щеке, запутался в ниспадающих кудрях, коснулся запрятанных в них заколок и порывисто плавным движением собрал все торчащие волосы на затылке, прихватив их заколками там.

– Так, как я поступил сегодня, – выдохнул Лани во внезапно обуявшем его порыве смелости и безрассудства, откликаясь на повисшие в воздухе слова Мишэля, мимолётом оглядывая раскинувшийся перед ними ночными светляками город и задержавшись на простирающихся во все стороны дубовых ветвях, – я сделаю ещё.

В его глазах не было вызова, только спокойная улыбка. Лицо его оставалось серьёзным, но Лани внутренне улыбался своим словам – пусть даже они были ошибочны, в корне неверны, нелепы, неуместны, что те красные кроссовки, но они были, и они – звучали. Он – звучал.

– Тассия тоже говорила, что мне дóлжно стать кем-нибудь иным, хотя бы ненадолго. Я пытался, честно, – юноша издал тихий смешок, неловко тряхнув головой, и мимолётно одёрнул рукав пиджака, – но в последний момент понял, что единственный образ, который мне впору и по плечу... это я сам.

Ведал ли наставник, что так выйдет, приведя своего протеже в подобное место и оставив без единой внятной инструкции? Предполагал ли произошедшее ещё одним ценным уроком для чересчур наивного ребёнка в неизменно розовых очках? Или ожидал, что за тем столом Лани как всегда послушно согласится со всем и будет хорошим мальчиком?

А знал ли сам Лани?..

Пожалуй, что нет.

– Я не тёмная вода, вы правы. Но, увы, и не то существо, которое способно в ней обитать. Верно вы тогда сказали – я кит. А киты... будучи по своей природе совершенно точно водными созданиями, как это ни парадоксально, не могут жить без воздуха. Без неба, отражённого в зеркале морей. Без... света.

Лани стянул с лица очки, в которых бликами на стёклах плясали далёкие городские огни, и стекали по оправе космические светила, поднял вторую руку ладонью вверх, чуть шевельнул пальцами, глубоко вдохнул и прикрыл глаза.

Крошечный призрачный контур, явив себя, несмело вспорхнул в воздух, слегка неуклюже качнулся из стороны в сторону, словно раздумывая, затем вдруг закрутился на месте, обнимая себя маленькими крыльями, резко остановился и – вспыхнул.

Улыбка тронула губы левиафана. Один за другим создаваемые им светляки взмывали вверх, широко разлетались в стороны, загорались над их головами, подсвечивали дуб от самой земли и вплоть до последнего ветви, путаясь в листве, играли солнечными бликами на золотистых волосах и, уносясь к небесам, таяли в небытии.

– Спасибо за сегодняшний день, – пробормотал Лани, размыкая веки и устало усаживаясь прямо на землю; ладонь нежно прошлась по мягко пригибающейся под нею траве и замерла в невесомости. – Спасибо за ваши бесценные уроки, за бескорыстную помощь и за то, что показали это место. Я... никогда этого не забуду. Быть может, я не самый лучший ученик, и мир действительно сожрёт меня однажды, как вы сказали. Но до тех пор я постараюсь сделать всё, что в моих силах, опираясь на ваши предшествовавшие слова, чтобы этого не произошло. И до тех пор, даже если вы со мной не согласны, я бы хотел оставаться собой. Хотел бы продолжать видеть кругом не только тьму, но и свет и – по возможности – помочь увидеть его другим. Даже если будет очень больно. Всё равно хочу.

Последние слова, потухнув заметавшимся пламенем свечи, растворились в ветре. Наверняка его речи прозвучали со стороны излишне пафосно, наивно и совершенно по-детски, но по-другому Лани пока попросту не умел. Да и вряд ли научится, сколько бы лет ни прошло. Со вздохом юноша оставил очки рядом с собой на земле, подтянул к груди и обнял руками колени и уткнулся в них подбородком, ощущая – как когда-то в детстве, заново приучая себя чувствовать этот мир – как высокий холмистый ветерок треплет стянутые на голове волосы, прядь за прядью высвобождая их из заколок.

Без очков город с обрыва расплывался и сиял очень мягко и почти волшебно, словно исполненные светом прибрежные воды ночного моря, если любоваться ими со скалы. Несвойственная прежде ему тоска по дому – совсем иному дому, в небе которого неизменно сияли две луны – нахлынула на левиафана оглушительной волной, выбивая весь воздух из лёгких.

Берега, усыпанные цветами, красочные ожерелья и наряды, нескончаемые песни и танцы, согретые огнями ночи, распускающиеся улыбками лица таких простых и наполненных светлой радостью людей. Каждое их движение – это смелость. Каждая пролитая слеза – это шаг, наполняющий силой. Каждый сказанное ими слово – песчинка. Но все вместе они – «ханю», дыхание жизни, что всегда звучало в нём. И звучит до сих пор, как бы далеко он не был от дома.

«Дом – это место, где ты не чувствуешь себя одиноко».

– Пока я вижу этот свет, знаете... – вдруг произнёс Лани, подбирая в сложенные руки опустившегося рядом светлячка, – мне кажется, будто я уже дома. Даже если мой дом в поместье князя Наньнина, который спас меня из плена и принял к себе как родного брата. Или ещё дальше – в Фельбертском море Проциона, где я родился, но куда вернуться мне уже не суждено. Или в общежитии Ториса, где в одной комнате сошлись три очень странных человека, так и непринятых обществом и в общем-то наплевавших на него. Или... – дархат чуть усмехнулся, – в квартире, где полным-полно зелени, книг, тишины и мохнато-пернатого чуда. Или здесь... на самом краю света. Ведь свет – он в нас самих. И дом тоже.

Подняв ладони к самому лицу, юноша легонько подул на тепло мерцающего жука и проводил его долгим взглядом, а затем взмахнул обеими руками, направляя поток светляков вдоль обрыва над всей обозримой местностью, и поднял глаза к небу.

– Наверное, я сейчас нарушу ещё одно негласное правило... или даже не одно, – Лани издал мягкий смешок, однако глаза его больше не улыбались, и также быстро, как возникла, растворилась на губах улыбка. – Но я загадал, чтобы вы однажды тоже смогли найти свой свет. И дом.

[Лани Кохола]

Самая хрупкая, самая невесомая – легче воздуха – сфера в груди лопнула и разбилась на тысячу осколков, рассыпавшись разом померкшими светляками. Лани стиснул в ладони очки, чудом не надорвав стекло. Надрывалось – что-то изнутри, протяжным китовьим воем, глубокой раной от гарпуна, на который он сам напоролся, войдя в непроглядный туман – и затихло, погрузившись в безмолвную толщу океана. Там, где его тело – это вековая тишина.

«Простите, что потревожил ваши тёмные воды. Вы предпочли не заметить. Я не услышу тех слов».

– Коннор... Это правда, что у меня в глазах звёзды?

Юноша лежал на полу посреди гостиной, подперев голову обеими руками. В Кандите время приближалось к полудню, в Торисе – вечер, занятия давно закончились, и студенты разбрелись по своим делам. Двое из них сидели сейчас в студии звукозаписи и в режиме онлайн проверяли действие различных частот на скачущего по комнате омокса. Мёрфа завезла Каэсси перед работой, получив сообщение Лани, и теперь дархат со зверьком был один дома, да Луис, оставленный то ли в назидание, то ли за старшего, сурово приглядывал за ними с тумбочки. В планшете, прислонённом к дивану, на левой половине экрана виднелась пустующая комната общежития, заваленный разноцветными ручками с брелоками, игрушками и стикерами стол, кипа толстенных книг на приставленном рядом стуле. В правой же половине – та самая студия. Дженкинс отошёл перекурить, а Лани, памятуя о том, что в его отсутствие Коннор менее склонен вести себя по-идиотски, решился, наконец, задать вопрос, который с самого утра не давал ему покоя.

– Скорее уж надгробные плиты, – вскинул бровь Райт, глядя на скисшее лицо в кадре. – Весёлая была ночка, да?

Лани не стал ничего отвечать, только сложил руки перед собой и упал в них лицом. Молчал он с тех самых слов про дом, будто наговорившись за минуты на сотню лет вперёд. Особенно усердно это делал в присутствии Мишэля, как-то по-своему отчаянно пытаясь забить собой углы и слиться с мебелью. «Я просто ещё одно растение в этих непролазных джунглях, не обращайте на меня внимания», – так и шептал его вид.

Омокс рядом с ним с каким-то почти истерическим, неестественным упорством пытался пробить широким лбом магический барьер напротив пахиподиума. Ранее схожим образом его целями становились филодендрон, цикламен, молочай, диффенбахия... Следовало отдать должное тонкому нюху и ботаническим познаниям зверька: ядовитые растения он распознавал без труда и осечки.

«Ну и зачем, – устало подумал Лани, перекатываясь на спину и складывая ладони на груди – не хватало только вставленного меж пальцев цветочка, – всё равно ведь не пробьёшь, сколько не тычься. И ты это знаешь».

Словно почуяв его мысли, Мёрф обернулся, вопросительно склонил набок слепую морду и издал мяукающий посвист, завершившийся переливистыми щелчками. Уголки губ юноши чуть вздрогнули. Ему нравилось бесконечное многообразие звуков, которые зверёк умел издавать. Ни один из них не был похож на другой, ни один – не был словом, но все несли в себе множество ощущений, и иногда Лани казалось, что он их понимает. Не как человек. Как... кит?

– Просто ты по-другому не можешь, верно? – с печальной теплотой в голосе прошептал дархат, протягивая руку к мягкой шерсти и пушистым перьям с зеленцой. В памяти вновь вспыхнула картинка зарывающихся в эту шерсть длинных узловатых пальцев, украшенных кольцами, но Лани было уже почти не больно. Кажется, все они такие – те, кто волей судьбы очутился в этой квартире. Не умеют жить по-другому. – Попробуйте перекодировать в его тональность дорожку дельфина, – внезапно произнёс юноша, запрокинув голову, чтобы заглянуть кверх тормашками в планшет. – А ещё, если удастся найти, сверьте голоса морских млекопитающих разных видов в обычном состоянии и... когда они выбрасываются на берег. Там должен быть низкочастотный сбой, программа его быстро выявит. Надо...

– Вас понял, шеф, – широко ухмыльнулся Райт, – ни слова больше.

Дженкинс вернулся, протягивая Коннору банку чего-то на вид алкогольного, на что тот разразился непереводимыми местигорскими ругательствами. Лани со вздохом поднялся на ноги и отправился к книжному шкафу, слушая вполуха, как планшет заливается всевозможными трелями, на которые Мёрф со своим прежним упрямством никак не реагировал. По началу они ещё вызывали в нём любопытство, он даже несколько раз облизнул SkyTAB и чуть было не сожрал – дархату пришлось наложить на девайс лёгкое электро-магнитное поле, но чем больше попыток предпринимали XV, тем сильнее это наскучивало зверю и даже, кажется, раздражало.

В голову закрадывались тягучие, густые – будто пролитое в океан горючее – мысли о том, что в этом мире, как бы он ни желал, как бы отчаянно не прикладывал к тому все усилия, ему уже никого не спасти. «Даже себя», – прошелестел несуществующим сквозняком внутренний голос. Лани молчал, глядя на портрет с сияющими, улыбающимися лицами. «В нём было столько света. Неужели стать таким, как он сейчас, судьба всех, кто...»

«Но он ведь спас тебя».

Лани вздрогнул, когда мелодичным серебристым перезвоном тишину надорвал высокий девичий голос. Даже Мёрф встрепенулся, недоумённо направив морду сперва в сторону дархата, а затем на планшет.

– Нашла!

Едва не запутавшись в собственных ногах, юноша стремительно вернулся на исходную позицию, в которой провёл почти всё утро. В левой половине экрана возникла растрёпанная – с торчащими из туго сплетённых кос завитками, слегка покрасневшая, но очевидно довольная Хирокити. К груди она прижимала толстенный, чудом не разваливающийся от старости и поношенности талмуд. Как только их с дархатом взгляды пересеклись, оба заалели до кончиков ушей. Надо отдать должное в этой ситуации Коннору, который немыслимой силой воли, не иначе, сумел удержаться от едких комментариев и напоминаний про пунш. Дженкинс, судя по всему, и вовсе забыл про тот случай и сейчас увлечённо, выкатив грудь вперёд, напирал где-то на фоне на бледного щуплого звукаря, пытаясь выяснить, с какого он района.

– Нашла, – уже тише повторила девушка, смущённо опуская взгляд. Она аккуратно сдвинула в сторону весь красочный хлам и водрузила по центру стола увесистый фолиант, в котором даже смутно прослеживалось выцветшее изумрудное тиснение.

– Никак откопала во мрачном замке древнего как мир, одинокого и вредного, покрытого пылью и плесенью колдуна? – восхищённо присвистнул Коннор. – Где уныние и скорбь гуляют по закоулкам, где не убирались так долго, что всё поросло грибами и травой, да и сам он, кажется, порос...

Лани предпочёл сделать вид, что не заметил в свою сторону косого ехидного взгляда, а Хирокити холодно отрезала:

– В библиотеке взяла. Вам бы тоже не помешало хоть раз туда заглянуть для приличия. Правда этот конкретный экземпляр я нашла в архиве. Вспомнила, что видела его на летней практике, когда помогала леди Изабелле перебирать старые рукописи и мануалы.

Перезнакомившись со всеми в студии «по-пацански», к ним присоединился Джен, с любопытством отпихивая Коннора. Лани, привычно обняв колени, устроился на полу перед планшетом, а Мёрф – у него на макушке, беспокойно перебирая всеми шестью лапами, чтобы удержаться. Вряд ли его внимание привлекла книга, которую он даже не видел, но, возможно, заинтересовал женский голос, отвлекая на время от стремления протаранить дыру если не в барьере, то в кухонном шкафчике, куда дархат предусмотрительно перепрятал все острые предметы.

– Это справочник ядовитых растений, в котором расписано их влияние на дикие неэксплуатируемые виды существ. Непопулярная штука, как и... омоксы, где бы то ни было.

«Неэксплуатируемые. Вот что мы с тобой такое», – грустно подумал юноша, почёсывая тёплый пушистый бок на голове. Настолько бесполезные по своей природе, что одного ввиду его особенностей нигде не держат как домашнего питомца или помощника, не используют в качестве лабораторного животного и даже в зоопарках детям не показывают, а второго просто заперли здесь – подальше от опасных вещей, практических занятий и... «С глаз долой, из сердца вон».

– У меня появилась идея, когда ты написал, что он с утра первым делом попытался атаковать горшок с пейотлем, – кинув на Лани виноватый взгляд, продолжила девушка. – В нём содержится мескалин, довольно сильный галлюциноген. В малых дозах даёт ощущение бодрости и яркости происходящего, может использоваться как лекарство от лихорадки... Но странно, что доктор выращивает его у себя, во многих странах пейотль запрещён.

Коннор очень выразительно задрал бровь, но в очередной раз тактично промолчал – кит только диву давался.

– В общем, я подумала, если дать омоксу кусочек этого кактуса в такой концентрации, чтобы вызвать у него кратковременные галлюцинации, скорее всего он смог бы вновь «ощутить» своего потерянного партнёра и заговорил именно на той частоте, которую мы ищем.

«Ведь лишившись его, ты поёшь совершенно иначе». Рука замерла, запутавшись в шелковистых перьях. Глаза остекленело смотрели в экран, а сердце отстукивало свой ритм слишком неспешно, слишком неторопливо. С лица исчезли все краски: кровь как будто застыла. Остановилась.

Перекинувшись с Хирокити парой фраз, Коннор глянул на дархата и озабоченно помахал перед камерой ладонью.

– Хэй, чувак, не смей выпадать из реальности. Мы лишь ненадолго дадим ему этой херни, Хирокити покажет тебе стабилизирующий контур, а потом ты сразу впихнёшь ему в пасть антидот, и всё будет окей!

– Нет, если это слишком, я могу поискать что-нибудь ещё, – торопливо залепетала Шибито, беспорядочно листая хрусткие страницы. – Мы можем... можем...

Часто заморгав, Лани рывком вернул себя во внешний мир и заторможено, словно сам был не вполне в здравом уме, помотал головой.

– Всё в порядке, – прохрипел; голос будто чужой. – Я просто...

Шум воды, почти заглушающий смех. Тихий шорох разбивающихся о кафель струй, столь причудливо напоминающий шёпот. Но тот, кто пробыл в океане столько лет, слишком хорошо знал его звучание. И единственное разобранное в общем хаосе слово: «Лори». Сжатое до боли кольцо в руке. Взгляд, прикованный к фотографии. Темнота, удушающая со всех сторон того, кто слишком устал светить.

«Просто вы тоже можете его видеть».

Файл klimbah.lbr, который ребята какими-то немыслимыми правдами и неправдами, привлечением недо-хакера с параллели, райтовскими связями из прошлого и плясками с бубном в настоящем всё же сумели раздобыть, лежал в глубоко запрятанной папке SkyTAB непрочтённым. Коннор пообещал, что они с Дженом не станут его смотреть. А Лани... Лани не хотел.

Взгляд в очередной раз скользнул по книжной полке, задержался на окне – небе, затянутом густыми свинцовыми тучами, едва коснулся душевой, воскрешая в голове мучительный образ, и сосредоточился на планшете.

– Что я должен делать?

В общем и целом можно было сказать, что эксперимент прошёл успешно. Получив «дозу», Мёрф в самом деле сменил частоту и набор звуков, перестал искать способы резко и окончательно оборвать своё существование и даже проявил небывалое послушание, пока Лани, преодолевая отчаянное смущение, заказывал еду, а чуть позже решил заняться готовкой. Заколки Тассии пришлись как нельзя кстати – не лезущая в глаза чёлка была не иначе, чем благословением свыше. Жаль, что на Лирее так уже не походишь: его и без этого постоянно дразнят; не хотелось давать Джену лишний повод выбить кому-нибудь парочку зубов. Но здесь он был совершенно один, если не считать увлечённо вьющего гнездо из его толстовки и носков омокса, умилённо наблюдающих за этим друзей и внимательно отслеживающей состояние зверька Хирокити. И ещё Луис, да. Луиса Лани забрал на кухню с собой. Просто чтобы было не так одиноко.

Не совсем «в целом» остались аптечка Мишэля и дальний родственник Луиса – пейотль, но потери были практически неощутимы. Простенький, расчерченный на полу гостиной материализованным детским мелком стабилизирующий контур к искреннему изумлению Шибито вышел у Лани с первой попытки почти идеально. Сам дархат удивлён особо не был: он всего лишь со своей привычной точностью и скрупулёзностью повторил её рисунок. Когда рис в кастрюле уже закипал, Мёрф, утомившись от дневных дел, уснул, и Лани исхитрился дать ему противоядие, не потревожив. Сонная девушка – в Торисе уже было далеко за полночь – устало попрощалась с парнями, на все благодарности упрямо отнекиваясь, что это нужно и ей тоже – теперь это тема её научной работы. Райт и Джей-Ви, заполучив запись омоксовых звуков нужной частоты, чтобы разобраться с нею уже завтра, отправились по своим ночным делам – сотрясать своей непревзойдённостью империю и шатать какие-то там (Лани так и не понял, да и не слушал особо, если быть честным) трубы.

Дархат стряхнул с футболки остатки муки от лепки пельменей, но, кажется, только больше её запачкал. Вздохнул, стыдливо покосившись на Луиса – футболка ведь не его – и тут же смущённо улыбнулся: «Ну что? Ты тоже виноват. Не сказал мне, где фартук».

Димсам – набор лёгких закусок причудливой лепки, столь популярный в Наньнине – был почти готов. Пускай обычно его подают до обеда, но вряд ли Мишэль с его распорядком и образом жизни имел привычку питаться как полагается, а значит тяжёлая пища на вечер ему была ни к чему. Лани глянул на время, поставил завариваться в чайнике пуэр, вытер ладони полотенцем и вернулся в гостиную, размышляя, чем ему заняться ещё. Руки привычно чесались взяться за уборку, но Бэртимор велел, выражаясь по-конноровски, «сидеть на жопе ровно», и юноша не осмелился прекословить.

Все выданные на выходные и на сегодня задания Каэсси он уже сделал и выслал ей. Рисовать не хотелось. Читать... тоже. Взгляд снова устремился в сторону книжных полок, а тело рухнуло на диван. Сердце стиснули стальные когти.

«Для чего меня было спасать?»

В наступающем сумраке мысли хаотично метались, завихрялись беспощадным водоворотом. «Если звёзды, вспыхнув, обречены погаснуть, зачем вы помогали мне? Почему не затянули в свои тёмные воды? Почему вытолкнули вверх подобно дельфину? Почему вы не дали мне просто...» Всхлипнув, юноша подтянул колени к груди и прикусил ладонь – дурная привычка, возникшая после плена как способ не дать себе утонуть в переизбытке ощущений. Чувств.

Зачем такого, как он, вообще спасать? С князем всё было много проще: Лани был нужен ему. Нужен он оказался и Коннору с Дженкинсом, которые упрямо всюду таскали дархата за собой. Быть может, и омоксу он был нужен. Ведь даже если у них ничего не выйдет, зверёк всё ещё нуждался в том, чтобы его кто-то любил. Хотя бы в отведённое ему время. Он был...

«Нужен?»

Вздрогнув, Лани осторожно разжал челюсти. Неглубоко втянул носом воздух. А затем горько усмехнулся своим мыслям: «Ну конечно. Кому-кому, а этому человеку от меня ничего не нужно». Ни к чему ему бестолковый неуклюжий мальчишка. Ни к чему свет. «Вы ведь только ждёте моего поезда до Лиреи, верно?»

Так легко, так внезапно боль внутри прошла, обратившись невесомым пером. Будто минувшей ночью вспорхнула к небу тысячей светляков и погасла. Растворилась невидимыми волшебными частицами в мире и разнеслась над ним. И вновь сконцентрировалась – в крепко стиснутой ладони. В россыпи распылённых в грудной клетке осколков. В скользящих по щекам ручейках. В кромешной тьме комнаты, в которой никто не включил свет.

Огоньки – снова – посыпались из его руки. Не светляки. На сей раз – цветные, сплетённые тонкой вязью чёрных проводов. Они рассыпались радужными искрами в стёклах очков и блестели – в сверкающих от уже привычных слёз глазах.

«Хотя бы в отведённое мне время. Хотя бы для себя. Но я не могу не светить».

Мальчик, устало заснувший на диване прямо в одежде, с мучными пятнами на подоле и расчерченных дорожками щеках. Свесившаяся к полу рука, во сне поглаживающая мерно вздрагивающие крылья с зеленцой. Перекосившиеся на лбу очки и девчачьи заколки. И мягкий полумрак комнаты: все шкафы, столы, горшки и растения окутаны мерцанием искусственных звёзд. Гирлянд.

«Потому что этот свет мне подарили вы».

«Ты знаешь, что такое квазар?
Из самых больших звёзд формируются самые страшные чёрные дыры.
Но нет ничего в обозримой вселенной, что сияло бы ярче них».

[Лани Кохола]

«А вы верите в сказки? В добрых волшебников и драконов, в сияющих эльфов... Пусть драконов я ни разу не встречал, но знаю одного эона, прекрасного ликом и душой, который будто в сказке пришёл за мной в самые тёмные времена и разящим мечом освободил от нескончаемого кошмара.

Но, быть может, сам кошмар ещё не вполне готов был освободиться от меня. Ведь чтобы так произошло, нужно встретиться с ним лицом к лицу. И увидеть в нём – себя».

Юноша оторвался от планшета и выглянул в окно автомобиля. За усыпанным каплями, причудливо искажающими реальность, стеклом с отражённым в нём бледным кудрявым парнем в очках проносились кандитские высотки, шпили телебашен, разом потускневшие в сумраке дождя рекламные билборды. Мир смазывался на несколько мгновений и вновь обретал форму, пробиваясь сквозь мутную завесу ярко подмигивающими цветами светофоров, фар, красочных вывесок и городских огней. Будто те гирлянды, что он неизменно развешивал каждый вечер в маленькой, но такой уютной и ставшей почти родной квартире.

«Потому что я не могу иначе».

Сидящая за рулём Каэсси стала для него неожиданностью лишь в первые пару секунд. Почему не пришёл он – Лани уже не слушал. Даже не удивился почти, только опустил голову ниже, заметив знакомый отблеск на внутренней стороне стёкол очков, да по привычке прокрутил на пальце найденное в пиджаке кольцо. То ли забыл отдать, а после стало поздно. То ли хотел вернуть, да – некому. Они ведь и не виделись почти с той ночи. Вернее, Лани делал вид, что спит, когда Мишэль уходил рано утром и когда возвращался слишком поздно. А Мишэль делал вид, что этого не замечает. Делать вид так легко, даже сейчас: будто то, что он не пришёл, было совершенно естественно.

«Потому что вы не могли иначе тоже».

Каэсси или молчала, или о чём-то увлечённо болтала сама с собой, не особо нуждаясь в его ответах и реакции, и юноша был признателен за тесно окутавшую его мягкостью одеяла и теплом укрытой под толстовкой футболки непотревоженную тишину. Вверху экрана сыпались словно снежинки уведомления в чате «Покойников», которым не терпелось поскорее уже его встретить и закатить шумную вечеринку в честь возвращения сперва на всю общагу, получить ускоряющего пинка под зад от зам. декана, а после отправиться на побережье и встряхнуть как следует старину Джо в провонявшем насквозь «Тунце». Лани оглянуться не успел, когда понял, как, оказывается, сильно к ним привязался. И как на самом деле парни дорожат им – он и не подозревал, отправляясь на практику в полном одиночестве и не сочтя эту информацию стоящей для Райта и Джей-Ви. А ведь даже находясь на другом конце солнечной системы, они ни на шаг не оставляли его. И подобно тому, как Каэсси разговорами, своим виртуальным присутствием совсем не мешали ему оставаться наедине с собой, когда кит в этом нуждался.

А он привык к одиночеству. Оно было для него такой же родной стихией, как и океан.

«Одиночество – это совсем нестрашно, – продолжил выводить стилус в дневнике. – Как и кошмары. Ведь если набраться храбрости и заглянуть им в лицо под длинными спутанными волосами, то можно увидеть тощего забитого мальчишку, лишённого всякой смелости измениться. Кажется, он был настолько труслив, что боялся даже собственной тени. И никто не знал, как ему помочь. Потому что никто не видел».

Отложив перо, Лани выудил из рюкзака пачку молочного коктейля – как-то сам не заметил, когда перестал бояться их брать, прежде всегда стесняясь своей любви к ним и неизменно не желая тратить деньги наставника больше, чем того действительно требовалось... Потом уже не смог остановиться. Быть может, он в самом деле нуждался в этом больше, чем осознавал. В тишине поросшей зеленью комнаты, в отзвуках говорящего на совершенно необычном языке омокса он впервые начал слышать себя. И, хотя это было и страшно, но – ему начало нравиться. Где-то там, в глубинах его запершегося от самого себя разума был целый мир, о котором левиафан даже не ведал. Теперь он был наполнен звучанием, песнями унёсшихся в небеса собратьев.

«Если человек посмотрит наверх, увидит ли он летящего в облаках кита? Будет ли он вообще задирать голову, если взгляды людей почти всегда устремлены себе под ноги? Станет ли искать среди туч то, чего нет? Я, кажется, знаю одного такого.

В день, когда мы с вами впервые встретились, я видел сон. Я парил так высоко, что солнце разливалось передо мной золотым сиянием на гребнях кучевого моря. Мир был ужасно далеко, такой... крохотный, суетный, бесцветный. Словно все краски и свет собрались там, за гранью дождя, за краем мира.

Знаете, говорят, в небе столько воды, что хватит даже для огромного кита. Но я не был китом. Я был обычным человеком, которого никто не замечает. И которого – заметили вы. А после показали его миру».

Быстрыми неровными росчерками Лани изобразил рядом с записями верхушку колеса обозрения, море деревьев, похожих на облака, и облако, похожее на кита. А рядом с ним – то, которое напоминало эринию. Затем чему-то усмехнулся тихонько и подписал внизу: «Это НЕ крокодил».

«Мне кажется, в тот день я встретил настоящего чудотворца.

Быть может, добрым волшебником вас не назовёшь: ещё ни разу за всю жизнь мне не было так больно. Даже когда моё тело пребывало в плену бесконечных мучений, разум мой был так далеко, что я ничего не ощущал. Позже мне пришлось заново учиться чувствовать касания этого мира.

Но – я забыл научиться чувствовать себя. Вы помогли мне вспомнить. Через муки и треснувшие очки, через вновь сломанные неправильно сросшиеся переломы; сквозь осколки разбитых вами зеркал, в коих я не видел самого себя, и щебень осыпающейся мне на голову стены, которую я воздвиг, чтобы не видеть. Вы не добрый волшебник, вы – врач. Который через боль дарит другим самое важное – исцеление».

Дождь снаружи заливал стёкла некогда разбитых очков. Стекал по бледным щекам, капал с кончика носа, распрямлял отяжелевшие кудри. Лани задрал голову, подставляя небу лицо. Дышал влагой, в которой однажды был рождён. Китов не было – они уже давно улетели.

Потом всё как-то слишком быстро закрутилось, вовлекая кита в водоворот событий, лиц, тел, мерцающих надписей и звенящих на иных волнах звуков. Колокольчики – то единственное, что он сейчас мог расслышать. И ярко-рыжий солнечный зайчик, что видел прямо перед собой. Неожиданно для самого себя Лани улыбнулся: «Даже отдаляясь, вы не перестаёте обо мне заботиться».

– Спасибо, – чуть позже скомкано выдавил он, ощутив на отчаянно краснеющих щеках невесомый поцелуй.

У него было столько слов для них обоих. И ни одно – не мог произнести. Но Каэсси он, конечно, напишет позже. Будет слать открытки и в каждой благодарить за всё. За её опеку и поддержку, за приобретённые знания и за помощь с омоксом, за подарки и широкие улыбки, за такой искренний, пусть и чересчур яркий для него свет и за колокольчики в волосах, рядом с которыми ни за что не ощутишь себя потерянным. Он уже знал, какую отправит первой – с забавным пухлым тигрёнком. И, быть может, с красивой феей, чьи волосы лучатся тёплым огнём.

Мишэлю он писать не станет. В углу на обороте каждой открытки будет кит – словно личная, только для него одного подпись. И не более. Он не покажет ему эти записи, пусть их адресат вполне очевиден, не выкажет больше своих чувств, не станет извиняться и благодарить. Ни к чему это, да и... кажется, гораздо лучше они понимают друг друга без слов. Волшебство, которое пришло в его жизнь вместе с этим человеком, должно остаться нетронутым, ну а чувства...

«Конечно, не все сказки заканчиваются хорошо. Взять, к примеру, тот рассказ о русалке... Есть у меня и своя история: про эринию, что вышла к случайно забредшим в её владения людям не чтобы убить, но чтобы в последний миг не чувствовать себя одиноко. Ведь даже просуществовавшие сотню лет в одиночестве киты и птицы могут нуждаться в ком-то ещё».

Перо качнулось рядом с ним на сиденье. Тихонько прозвенел, завалившись на бок, колокольчик. Рассыпалась цветными узорами аккуратная колода карт. Поезд, держащий путь прямиком в межпланетарные врата, мягко тронулся, смазывая в окне картинку укутанной нежным сумраком реальности. Никогда ещё окружающая его действительность не была столь наполненной. Потому что где-то там, за серой пеленой облаков, были люди, которые его замечали: увлечённые Тассия и Сафар, молчаливый Валет, загадочный Анхель, незабываемая Каэсси и, конечно же, бесподобный Элки Гатт; были места и события, которые он сохранит в своём сердце как самые дорогие сокровища, бесценные моменты от погружения в пучины дома с разукрашенными стенами до полётов над морем деревьев-облаков, среди планет и высоко над Кандитом, где свет, рождённый внутри него взрывом сверхновой, запутавшись в ветвях дуба, лишь чуть-чуть не долетел до небес.

«Я нуждаюсь в вас так, как ни в ком никогда не испытывал столь оглушающей меня потребности. Но ещё больше, чем быть рядом, я хочу, чтобы у вас всё было хорошо. Если мой свет слепит вас, это ничего. Я не могу не светить с тех пор, как вы увидели звёзды там, где их быть не должно, и кита – там, где он сам себя не видел. Но я могу быть так далеко, чтобы больше вам не навредить.

Я просто хочу, чтобы вы – жили».

Две капли упали на экран, переливаясь написанными буквами. Юноша хотел их стереть, но вместо этого рука опустилась к лежащему на колене письму. Кончики пальцев нежно скользнули по аккуратным, изящно выведенным строкам, словно стремясь вобрать их в себя, чуть задержались, обводя каждую витую черту-веточку в инициалах и, вздрогнув, повисли в воздухе.

Закусив губу, Лани впервые улыбался сквозь слёзы.

«Спасибо, что научили меня любить».