[Вакула Джура]

[Вакула Джура]

  Ему снился сон. Темный и тягучий, как венозная кровь, безмолвно бегущая по гранитным изваяниям тревожных образов. Сон, бесформенный и холодный, растянулся длинною в целую короткую жизнь. Прежде, чем в этой первобытной тьме зародилось первое слово, её глубину разорвало первым ощущением: болью. Ноющая и дерущая, она зародилась где-то там, где пульсировал остаточный гортанный пульс. Подобно кому грязных волос, ухваченных пальцами в сливном отверстии, боль настойчиво тянется сама и вытягивает за собой сознание, стремясь к ядовитому свету, пока пересохшее горло вдруг не разрывается сиплым кашлем, захлебывающимся фантомными рвотными рефлексами...
— Блять... — произносится почти без звука, оседая на потресканных губах рваным выдохом, но это всё-таки оно – наконец, первое слово. Его эхо отзывается в мокроте легких, задубевших мышцах и ноющих суставах, неожиданно потревоженных от древнего сна этой жалкой спазматичной тряской. Кроме боли ничего. В черепной коробке лишь пустота и шум подскочившего давления. Тело вспоминает о себе намного быстрее мозга и руки инстинктивно обхватывают то, к чему крепятся. Кожа к коже, холодный лихорадочный пот и дурнота, подбивающая беспокойное нутро к самому кадыку – всё это признаки жизни, пускай и казалось, что обещающей скоро оборваться. Он ещё жив. Это уже начало.
«...Кто я?» — на этот раз даже не пытается шевелить языком. Мысль сваливается в черепную коробку, как камень в лужу, когда предпринимается очередная попытка пошевелить своим мясным коконом. Кости, мясо, желчь... Руки, ноги... Человек. Возможно, что даже Личность. У него также было и имя, но почему-то оно приходит на ум не сразу. Не очень хороший знак. Но, допустим. «Где я?»
  Человек медленно размыкает веки, казалось, прилипшие к глазным яблокам, и первое время не видит ничего, кроме режущих сетчатку смутных образов. Белое, серое, красное, зеленое... Нет, так не пойдет. Сделав глубокий вдох и наполнив распирающую грудную клетку духом спирта, освежителя воздуха и ноткой аммиака, сморгнул липкий туман и делает новую попытку открыть глаза.
  ...Свет попадает сюда через узкую щель приоткрытой двери, тускло отбиваясь в темной комнате от множества блестящих поверхностей: от мраморной ванны, гладких умывальников, зеленой настенной плитки и витиеватых потолочных украшений в форме уродливых морских чудовищ, строящих рожи с высоты двухметровых углов. Немного склонив голову, человек видит полки, изысканное большое зеркало и самый обычный унитаз в поле досягаемости вытянутой руки.
  Картина, не достойная масла. Мужчина лежал на полу, смяв под спиной пушистый коврик и подпирая бедром основание ванны. Очень скоро приходит осознание, что гадкое ощущение холода и въедливых плиточных отпечатков на тыловой стороне торса ощущаются по причине отсутствия на теле всякой одежды.
"Охх... пропофол? Гномский спирт? Почему я нихрена не помню... Как-то это уже... слишком даже для меня..." — звучит в мыслях, но по-своему расслабленно. Человек вспоминает свое имя. И после этого решает, что торопиться ему некуда. Теперь у него есть всё время мира, чтобы вспомнить всё остальное, менее важное.

  К моменту, когда ментальные упражнения обрели полноценный ритм, Вакула уже пытался подняться. Путешествие. В голове свистело что-то про путешествие. Куда? Зачем? Эти вопросы пока что не поддавались разгадке. Размышляя об этом, со скрипом проворачивая шестерни в тяжелой голове, он впервые находит взглядом бледный ком, который служил ему телом. Дело не в нем самом, разумеется, оно было обычным и успокаивающе знакомым. Внимание зацепилось за узоры румяных отметин самого неоднозначного происхождения, разбавляющих привычную палитру нездоровых оттенков кожи незагорелого белого человека. Царапины, синяки, укусы чьих-то зубов... Карта страстной любви или же драки с дикими собаками? Временами бывает так, что некоторые истории лучше никогда и не вспоминать. Чутье подсказывало, что эта история могла быть одной из них.
  «А это ещё что...» — брови хмурятся, а пальцы неуверенно цепляются за блеснувший кругляш. Прикосновение отозвалось уже знакомой, не слишком сильной, но всё же болью. Украшение было новым. Прокусив кожу пупка, оно смотрелось ужасно нелепо на фоне редких темных волос, вертикальной полосой рассекающих напряженный живот.
«Пирсинг...» — страшно уставший взгляд ушел в расфокус, — «ну... в принципе, на меня похоже...»
  Пропустив момент подъема, Вакула обнаруживает себя уже стоящим у раковины. Упираясь в край ладонями, он открыто заглянул в лицо, взирающее на него из чистого зеркала. Впрочем, взирал только один глаз, частично прикрытый тяжелым веком и нависающей растрепанной челкой. Второй глаз смотрел немного ниже, в пустоту.
  Набрав в ладони прохладной воды, плещет её себе на физиономию, даря смутное облегчение горячим щекам и лбу. Ещё немного воды набирает из ладони в рот, планируя прополоскать с языка тухлый привкус минувшей ночи, но удушающая жажда вынуждает банально напиться. Где-то на третьем глотке Вакула наконец замечает ещё одно украшение. В этот раз на пальце. Гладкое, золотистое кольцо. Глядя на него, мужчина не слышит в своей голове ни единой мысли. Ни единого воспоминания, идеи или шутки. Подумал он лишь о том, что кольцо ему явно слишком мало. Не успевая или просто отказываясь думать об этом вглубь, с пустым взглядом набирает в мокрую ладонь немного жидкого мыла...

  От методичного растирания окольцованного пальца мужчину отвлекает какой-то звук. Выпрямившись, чтобы обернуться и прислушаться, замечает, как от резкого движения неприятно стреляет в спине. Он даже не ощущал до этого момента, как опасно остыл и окостенел за ночь в этой странной, незнакомой квартире. Прежде чем выйти, нащупывает сперва взглядом, а потом и мыльной ладонью первый попавшийся предмет одежды: домашние брюки. Совершенно не узнает их, но прижимает к телу, приоткрывая дверь и выходя в зал.

  Зал был просторным, шикарным даже. Покрытый узорчатой светлой плиткой пол стелился от стены до стены, рябя в глазах разными оттенками бежевого и бардового, словно был собран из квадратного печенья. Стены обиты аккуратным кирпичом, переходящим ближе к высоким потолкам в золотистую мозаику. Шкафы и тумбы, украшенные зеленоватыми узорчатыми вставками или темным металлом, казались добротными, но и по-своему изысканными, словно принадлежали какому-то старомодному и зажиточному сказочному жителю. Взгляд цепляется за кожаные диваны в открытой гостиной, за пестрящий подсветкой и содержимым винный шкаф чуть далее на кухне, за жизнерадостные цветные торшеры подвесных люстр и... это окно... Большой стеклянный полукруг, пускавший в жилище мягкий свет знакомой звезды, но показывая вид на совершенно незнакомый город. Нет... Вспомнил. Воскедор. И в Воскедоре уже стоял полдень.

[Тиру]

Это не было похоже на пробуждение.. Тиру не просыпался, он всплывал. Медленно, вязко, словно всё это время лежал где-то на морском дне, в тишине, где даже собственные мысли кажутся отдалёнными и округлыми, как камни под водой. И вдруг течение изменилось. Подхватило его, вынесло наверх, к поверхности, где мир ждал, слишком яркий, слишком громкий. Глухота, тягучая и почти ласковая, будто ватная повязка вокруг головы, треснула в одно мгновение. На её месте разверзлась режущая пустота, мгновенно заполняемая звуками, которые прежде казались мягкими, едва уловимыми. Тиканье часов. Острое, словно кто-то капал ледяной водой на разогретую кожу. Глухой, звучный удар где-то под полом, будто ломом по металлическому настилу. Этого было слишком много.

Тиру вскрикнуть не успел, только судорожно схватился за голову, стиснув зубы до боли в челюстях. Хотел повернуться, уйти от этих звуков, спрятать виски в подушку, и тело подчинилось машинально, без проверки пространства вокруг. А пространство, увы, закончилось. Он уже лежал на самом краю. Поворот, и воздух сорвался из-под него.
— ...о-ох.

*Бубух!*

Вот теперь это было самым настоящим пробуждением. Гулкий удар разнёсся по комнате и за ее пределы, холодный пол подхватил его, как неприятно честный собеседник, и дракон замер, лежа на спине, пока из головы не выветрилось первое намерение проклясть всё сразу, звук, падение, собственное существование в этой вязкой головной боли и дурноте. Осознание возвращалось медленно... но теперь без ощущения морского дна.

Кровь стучала в висках тяжёлыми толчками, будто кто-то медленно и методично бил по внутренней стороне черепа. Тошнота поднималась из глубины горла вязкой, предательской волной, но пока держалась на границе. Стоило вдохнуть глубже или пошевелиться, и равновесие сорвётся. Поэтому Тиру лежал неподвижно, глядя слепыми глазами в потолок, туда, где для него никогда ничего не было. Обычная темнота, привычная, но сейчас она давила сильнее обычного, потому что даже опереться на теомагию он не мог. Дракон чувствовал, что если в ощущениях закрутится что-то новое, яркое, как чужая аура, тогда его точно вывернет. Он осторожно поднял руку к уху, пытаясь нащупать знакомую форму гарнитуры-маячка. На случай экстренных ситуаций, таких вот, например, для связи с кораблём и командой. Для того что бы они знали где его искать. Но пальцы прошли по коже впустую. Ничего. В голове глухо отозвалась давняя фраза их техника, произнесённая когда-то с ехидным смешком:

"Его бы лучше вживить вам куда-нибудь под кожу, капитан. Если потеряете, потом ищи вас свищи!"

Тогда он лишь посмеялся в ответ. Сейчас смешного не было. Ну и ладно, маячки, бывает, теряются. На такие случаи в пространственном кармане плаща всегда припасены запасные. Тиру повернул голову едва-едва, чтобы не качнулось внутри, протянул руку вниз... но ладонь встретила только пустоту. Голую кожу. Ни ткани, ни прохладной плащевой подкладки, ни знакомой тяжести карманов. Он провёл рукой по плечу, затем ниже, словно проверяя собственное тело заново, и зябко вздрогнул. Плаща нет. И не только его. Ни одежды, ничего, кроме дрожащего дыхания и медленно накатывающей тревоги, сдавливающей грудь под рёбрами.

Ощущение наготы, даже не столько физической, а какой-то глубинной, уязвимой, прожгло внутри тревожным уколом. Но вместе с ним пришёл и толчок упрямой, цепляющейся за жизнь мотивации. Тиру стиснул зубы, медленно, очень осторожно подтягиваясь вверх, опираясь локтем о край кровати. Ощущения чуть качнулись, в висках дернуло болью, но он выстоял. Нужно хотя бы применить самую малость теомагии. Ему нужно было только определить, где вещи. Где плащ. Но мир вокруг молчал.

Не было ни привычного фона магических потоков, что всегда следовали за его плащом, будто лёгкий шлейф. Ни металлического, концентрированного отклика артефактов. Ни даже далёкого намёка на что-то родное. Пустота. Тишина внутри и снаружи. И в эту тишину, чтобы заполнить зияющую брешь, начала медленно, но верно подниматься злость. Тёплая, густая, вязкая, будто расплавленная смола. Она смешивалась с головокружением, с тошнотой в нутре, что только усиливала его внутренний стержень, не ломала. У обычного существа на этом месте началась бы паника. Драконья суть плясала от обратного, а именно:
— "Ну давайте. Идите все сюда. Решили меня обокрасть? Похитить? Да я сам кого хочешь похищу! Я вас всех..."

Мысль оборвалась, будто кто-то резко натянул поводья. За пределами комнаты, раздалось движение. Тихое, но отчётливое. Шаги. Чужие. Тиру замер, человек бы задержал дыхание, а дракон наоборот вдохнул глубже, дрожащий воздух наполнил грудь. И внутри всё стало острым, собранным, как перед прыжком. Кто бы ни был этот мерзавец, он ещё здесь. Он не ушёл. И Тиру ни за что не даст ему скрыться. Пусть даже в таком состоянии, он всё равно дракон. И ему хватит сил, чтобы дотянуться до шеи любого, кто осмелился тронуть его вещи.

Полумрак большого зала жил тихой, ровной тишиной, мягкие очертания кожаной мебели тонули в рассеянном свете из высокого окна, холодная плитка пола хранила свежесть ночи. И на фоне этого почти мирного покоя вдруг родилось движение. Сначала, лёгкий, сухой шорох. Потом, стремительный скольжащий звук когтей, цепляющих гладкий камень. Из тени в тень, как сорвавшаяся с цепи пружина, проскользнула гибкая фигура промежуточной формы. Ящерья плавность и драконья мощь слились в одно: ни одно живое существо не шагнуло бы так. Только дракон, которому стало по-настоящему плохо и по-настоящему зло.

Он не видел. Но он чувствовал всё. Тепло. Дрожание воздуха от чужого дыхания. Ритм чужих шагов, неосторожно вышедших из ванной. И в ту долю секунды, когда свет из окна вспыхнул отблеском на белёсых, слепых глазах, стало ясно: это не предупреждение. Это приговор. Массивный хвост взмыл вверх, вычерчивая дугу, полную ярости и отчаянного инстинкта. Воздух завибрировал под его тяжестью, кости внутри хвоста сплелись в удар, которым дракон намеревался смести злоумышленника с ног и впечатать в пол, лишая возможности бежать.