[Вакула Джура]

[Вакула Джура]

  Ему снился сон. Темный и тягучий, как венозная кровь, безмолвно бегущая по гранитным изваяниям тревожных образов. Сон, бесформенный и холодный, растянулся длинною в целую короткую жизнь. Прежде, чем в этой первобытной тьме зародилось первое слово, её глубину разорвало первым ощущением: болью. Ноющая и дерущая, она зародилась где-то там, где пульсировал остаточный гортанный пульс. Подобно кому грязных волос, ухваченных пальцами в сливном отверстии, боль настойчиво тянется сама и вытягивает за собой сознание, стремясь к ядовитому свету, пока пересохшее горло вдруг не разрывается сиплым кашлем, захлебывающимся фантомными рвотными рефлексами...
— Блять... — произносится почти без звука, оседая на потресканных губах рваным выдохом, но это всё-таки оно – наконец, первое слово. Его эхо отзывается в мокроте легких, задубевших мышцах и ноющих суставах, неожиданно потревоженных от древнего сна этой жалкой спазматичной тряской. Кроме боли ничего. В черепной коробке лишь пустота и шум подскочившего давления. Тело вспоминает о себе намного быстрее мозга и руки инстинктивно обхватывают то, к чему крепятся. Кожа к коже, холодный лихорадочный пот и дурнота, подбивающая беспокойное нутро к самому кадыку – всё это признаки жизни, пускай и казалось, что обещающей скоро оборваться. Он ещё жив. Это уже начало.
«...Кто я?» — на этот раз даже не пытается шевелить языком. Мысль сваливается в черепную коробку, как камень в лужу, когда предпринимается очередная попытка пошевелить своим мясным коконом. Кости, мясо, желчь... Руки, ноги... Человек. Возможно, что даже Личность. У него также было и имя, но почему-то оно приходит на ум не сразу. Не очень хороший знак. Но, допустим. «Где я?»
  Человек медленно размыкает веки, казалось, прилипшие к глазным яблокам, и первое время не видит ничего, кроме режущих сетчатку смутных образов. Белое, серое, красное, зеленое... Нет, так не пойдет. Сделав глубокий вдох и наполнив распирающую грудную клетку духом спирта, освежителя воздуха и ноткой аммиака, сморгнул липкий туман и делает новую попытку открыть глаза.
  ...Свет попадает сюда через узкую щель приоткрытой двери, тускло отбиваясь в темной комнате от множества блестящих поверхностей: от мраморной ванны, гладких умывальников, зеленой настенной плитки и витиеватых потолочных украшений в форме уродливых морских чудовищ, строящих рожи с высоты двухметровых углов. Немного склонив голову, человек видит полки, изысканное большое зеркало и самый обычный унитаз в поле досягаемости вытянутой руки.
  Картина, не достойная масла. Мужчина лежал на полу, смяв под спиной пушистый коврик и подпирая бедром основание ванны. Очень скоро приходит осознание, что гадкое ощущение холода и въедливых плиточных отпечатков на тыловой стороне торса ощущаются по причине отсутствия на теле всякой одежды.
"Охх... пропофол? Гномский спирт? Почему я нихрена не помню... Как-то это уже... слишком даже для меня..." — звучит в мыслях, но по-своему расслабленно. Человек вспоминает свое имя. И после этого решает, что торопиться ему некуда. Теперь у него есть всё время мира, чтобы вспомнить всё остальное, менее важное.

  К моменту, когда ментальные упражнения обрели полноценный ритм, Вакула уже пытался подняться. Путешествие. В голове свистело что-то про путешествие. Куда? Зачем? Эти вопросы пока что не поддавались разгадке. Размышляя об этом, со скрипом проворачивая шестерни в тяжелой голове, он впервые находит взглядом бледный ком, который служил ему телом. Дело не в нем самом, разумеется, оно было обычным и успокаивающе знакомым. Внимание зацепилось за узоры румяных отметин самого неоднозначного происхождения, разбавляющих привычную палитру нездоровых оттенков кожи незагорелого белого человека. Царапины, синяки, укусы чьих-то зубов... Карта страстной любви или же драки с дикими собаками? Временами бывает так, что некоторые истории лучше никогда и не вспоминать. Чутье подсказывало, что эта история могла быть одной из них.
  «А это ещё что...» — брови хмурятся, а пальцы неуверенно цепляются за блеснувший кругляш. Прикосновение отозвалось уже знакомой, не слишком сильной, но всё же болью. Украшение было новым. Прокусив кожу пупка, оно смотрелось ужасно нелепо на фоне редких темных волос, вертикальной полосой рассекающих напряженный живот.
«Пирсинг...» — страшно уставший взгляд ушел в расфокус, — «ну... в принципе, на меня похоже...»
  Пропустив момент подъема, Вакула обнаруживает себя уже стоящим у раковины. Упираясь в край ладонями, он открыто заглянул в лицо, взирающее на него из чистого зеркала. Впрочем, взирал только один глаз, частично прикрытый тяжелым веком и нависающей растрепанной челкой. Второй глаз смотрел немного ниже, в пустоту.
  Набрав в ладони прохладной воды, плещет её себе на физиономию, даря смутное облегчение горячим щекам и лбу. Ещё немного воды набирает из ладони в рот, планируя прополоскать с языка тухлый привкус минувшей ночи, но удушающая жажда вынуждает банально напиться. Где-то на третьем глотке Вакула наконец замечает ещё одно украшение. В этот раз на пальце. Гладкое, золотистое кольцо. Глядя на него, мужчина не слышит в своей голове ни единой мысли. Ни единого воспоминания, идеи или шутки. Подумал он лишь о том, что кольцо ему явно слишком мало. Не успевая или просто отказываясь думать об этом вглубь, с пустым взглядом набирает в мокрую ладонь немного жидкого мыла...

  От методичного растирания окольцованного пальца мужчину отвлекает какой-то звук. Выпрямившись, чтобы обернуться и прислушаться, замечает, как от резкого движения неприятно стреляет в спине. Он даже не ощущал до этого момента, как опасно остыл и окостенел за ночь в этой странной, незнакомой квартире. Прежде чем выйти, нащупывает сперва взглядом, а потом и мыльной ладонью первый попавшийся предмет одежды: домашние брюки. Совершенно не узнает их, но прижимает к телу, приоткрывая дверь и выходя в зал.

  Зал был просторным, шикарным даже. Покрытый узорчатой светлой плиткой пол стелился от стены до стены, рябя в глазах разными оттенками бежевого и бардового, словно был собран из квадратного печенья. Стены обиты аккуратным кирпичом, переходящим ближе к высоким потолкам в золотистую мозаику. Шкафы и тумбы, украшенные зеленоватыми узорчатыми вставками или темным металлом, казались добротными, но и по-своему изысканными, словно принадлежали какому-то старомодному и зажиточному сказочному жителю. Взгляд цепляется за кожаные диваны в открытой гостиной, за пестрящий подсветкой и содержимым винный шкаф чуть далее на кухне, за жизнерадостные цветные торшеры подвесных люстр и... это окно... Большой стеклянный полукруг, пускавший в жилище мягкий свет знакомой звезды, но показывая вид на совершенно незнакомый город. Нет... Вспомнил. Воскедор. И в Воскедоре уже стоял полдень.