[Хекна]

Абберат / Риверия и окрестности / лето, 5029 год

Хекна и Вайла

Появление новых лиц, не относящихся просто к гостям и посетителям, всегда вызывает повышенный интерес работников парка, в особенности если появившиеся, словно из неоткуда, незнакомая личность решается устроить собственное выступление посреди оживленной улицы

[Вайла Луминарис]

Кристаллический свет едва пробивался сквозь узкие щели в сводах катакомб, рассекая густой, почти осязаемый мрак. Он не был похож на солнечный — резкий и прямой. Этот свет струился, переливаясь, как жидкое серебро, ложась призрачными бликами на отполированные веками каменные стены. Здесь, в самом сердце владений Луминарисов, не существовало понятий утро или вечер. Был лишь ритм — медленный, вечный, пульсирующий в такт сердцу планеты. Его отбивали кристаллы, растущие из стен, то затухая, то разгораясь вновь в безмолвной симфонии подземного мира.
Вайла Луминарис проснулась от прикосновения этого сияния. Не от звука, не от движения — от его беззвучного зова. Её сознание всплыло из глубин безсновидного сна, и первым, что она ощутила, был холод. Вечный, пронизывающий холод камня, на котором спала, и тонкого шелка простыней, не способных его унять. Он был частью её, как и тишина.
Ее веки приподнялись, и в темноте покоев зажглись два серебристых озера — ясных, глубоких, лишенных сонной мути. Она не вскакивала с ложа, как это делают те, кого ждет суетливый день. Ее пробуждение было подобно всплытию из глубин тихого озера — плавное, осознанное, полное внутренней тишины. Пальцы коснулись прохладной шелковой простыни, и она несколько мгновений просто лежала, слушая.
Слушала тишину.
 Для непосвященного это была бы гнетущая, абсолютная глухота. Но для ее ушей, отточенных годами жизни в каменной утробе, тишина была полна голосов. Где-то далеко, за многоуровневыми лабиринтами, со звоном падала капля воды в подземное озеро. Чуть ближе — легкий, едва уловимый скрежет кристаллической решетки, расширяющейся в толще породы. Еще ближе — мерные, приглушенные шаги стражи у входа в ее личные покои. И собственное дыхание — ровное, почти бесшумное.
Она поднялась. Длинные, волнистые пряди золотых волос, казалось, поймали невидимый источник света и удерживали его, мягко сияя в полумраке. Ее босые ноги коснулись гладкого, холодного камня пола. Она не поморщилась, привыкшая к этому вечному, неизменному холоду. Ее кожа, бледная и сияющая, как перламутр под луной, отдавала легким серебристым свечением, которого было достаточно, чтобы различать очертания комнаты.
Ее покои не походили на роскошные будуары принцесс из поверхностных сказок. Здесь не было позолоты, ярких тканей или бесполезных безделушек. Все было подчинено функциональности и строгой, аскетичной эстетике ее рода. Ложе — широкое, каменное, с тонким матрасом и шелковыми простынями. Невысокий столик из темного дерева, на котором стоял кувшин с водой и единственная, самая ценная ее вещь — шкатулка из полированного черного камня с инкрустацией из мерцающих осколков люминесцентного минерала. На стенах — голые каменные плиты, испещренные древними фресками, изображавшими историю Луминарисов. Лики предков, застывшие в кристалле, смотрели на нее с немым укором и одобрением.

Она подошла к кувшину, налила воды в простую чашу. Вода была ледяной, чистой, без вкуса. Она сделала несколько глотков, ощущая, как живительная прохлада растекается по телу. Пища плоти была ей почти не нужна, но вода... вода была проводником энергии, очищала внутренние каналы, по которым тек ее свет.
Затем она опустилась на колени прямо на каменный пол, скрестив ноги, выпрямив спину. Поза лотоса. Дыхание замедлилось, стало почти незаметным. Ладони легли на колени, раскрытые кверху. Она закрыла глаза, погружаясь внутрь себя.

Медитация. Первый и главный ритуал каждого ее дня. Так ее учила бабушка, Королева-Кристалл.
Снаружи — ничего. Ни звука, ни холода, ни тяжести взглядов предков с фресок. Только внутреннее пространство. И в его центре — ядро. Сгусток чистой энергии, пульсирующий в её груди теплым, живым шаром. Оно было её сутью, её сердцем, её уязвимостью. Малейшая трещина на нём — и свет погаснет, обратившись в пыль. Страх перед этим когда-то парализовал её. Теперь же осознание хрупкости давало силу. Острую, как лезвие бритвы, ясность.

Сначала — тишина. Найди ее внутри, сквозь шум мыслей и шепот сердца. Ощути ядро. Ощути свет

Она мысленно обволакивала ядро, ощущая его мощь, его ровный, стабильный ритм. Направляла крошечные ручейки энергии по невидимым каналам тела — в кончики пальцев, в ступни, в макушку. Её свечение на мгновение усилилось, залив комнату ярким, почти ослепительным серебром с вкраплениями золота. В воздухе заплясали искорки — видимая материя её псионики.

В тишине разума она произносила имена. Мать. Бабушка-Королева. Праматерь. Все женщины Луминарис, чей свет теперь жил в ней. Она чувствовала их присутствие — не как голоса, а как давление, как совокупность взглядов, устремлённых на неё из глубины веков.  — Ты — продолжение. Если оборвётся нить, потускнеет свет. Слова бабушки отдавались эхом в её костях.
Она не знала, сколько прошло времени. Час? Минута? Вне времени. Когда она открыла глаза, комната казалась ярче, а тишина — более гулкой, наполненной смыслом. Она была готова.
Оделась быстро, без раздумий: практичные штаны из мягкой, но прочной ткани, простая туника того же серого, безличного цвета. Одежда, позволяющая двигаться, сражаться, исчезать в тенях. Ни украшений, ни намёка на роскошь. Её единственная драгоценность — отполированный осколок кристалла на серебряной цепочке, холодный сейчас и безжизненный на её груди.

 Из шкатулки она извлекла два предмета. Первый — тёплое, потемневшее от времени дерево. Лезвие — отлитое из кристаллида, способное проводить её силу. Второй — небольшой, отполированный до зеркального блеска осколок кристалла, подвешенный на тонкой серебряной цепочке. Артефакт предков. Он висел у нее на груди, холодный и безжизненный сейчас, но способный в нужный момент стать фокусом ее силы.


Вышла из покоев. Две стража в доспехах, отлитых из того же чёрного базальта, что и стены, склонили головы. Их собственное свечение, более густое, медное, с красноватыми прожилками, колыхнулось в такт этому движению.
— Принцесса. Ко Залу Памяти? — голос одного из них был глухим, будто доносился из-под земли.
Она лишь кивнула, не замедляя шага. Её босые ноги в тонких сандалиях не издавали ни звука на отполированном полу. Она растворялась в полумраке туннеля, становясь частью его, ещё одним скользящим силуэтом.
Зал представлял собой обширную пещеру, своды которой терялись в темноте. Но стены от пола до потолка были покрыты сложнейшей мозаикой из разноцветных кристаллов, которые мерцали и переливались, создавая постоянно меняющийся узор. Это была живая летопись рода. Каждый кристалл, каждая ячейка мозаики хранила память о событии, о предке, о победе или потере.
В центре на пьедестале стояла она — Первая. Прародительница. Статуя из чёрного, почти фиолетового кристалла. Её лицо было суровым и прекрасным, руки сложены на груди, где крошечный, вечно живой источник света — сердце клана.
Вайла остановилась перед статуей, склонив голову. Она не произносила молитв. Молитвы были для тех, кто просил. Она отдавала. Отдавала свою почтительность, свою верность, свою память.
Я помню. — мысленно сказала она образу прародительницы.  И я здесь.
Она обошла зал, её пальцы скользили по холодной, гладкой поверхности мозаики. Под её прикосновением кристаллы отзывались, вспыхивая чуть ярче, являя на мгновение лики тех, чьи имена она знала наизусть. Она чувствовала их — неодобрение, надежду, холодную, безличную любовь. Груз ответственности ложился на плечи тяжелее каменных плит. Она была звеном. Всего лишь звеном. И звено может сломаться.
Следующая остановка — тренировочный грот. Здесь пахло пылью, озоном и потом. Пол был усеян мельчайшими осколками кристаллов, хрустевшими под ногами. Высоко в потолке зияли черные провалы — входы в вентиляционные шахты, ведущие наверх.
Она начала, как всегда, с основ. Плавные, почти замедленные движения, растяжка, баланс. Её тело изгибалось с нечеловеческой, змеиной грацией. Затем в руке появился кинжал. Танец сменился боем. Она вращалась, прыгала, наносила удары по воображаемым противникам — тенеподобным хтоньим тварям, рвущимся из щелей мира. Клинок выписывал в воздухе светящиеся дуги, оставляя за собой шлейфы серебристого света.
Потом она отбросила кинжал — он бесшумно исчез в складках одежды. Теперь работала только псионика. Она сжимала ладони, и между ними рождался сгусток энергии, который с глухим хлопком взрывался в метре от неё. Она выбрасывала вперёд руку, и из воздуха сплетался полупрозрачный щит, покрытый мерцающим, как иней, узором. Её тело отзывалось на магию: по рукам, ногам, вдоль ключиц проступали призрачные, полупрозрачные пластины кристаллической брони. Они мерцали, переливаясь, делая её похожей на статую из живого льда.
И затем — кульминация. Она замерла, сконцентрировавшись, собрав всю волю в кулак. Со спины, из области лопаток, с тихим шелестящим звуком вырвались четыре длинных, изогнутых отростка чистого, слепящего света. Древняя форма. Наследие крови. Они извивались в воздухе, как щупальца светлого призрака, готовые пронзить, разрезать, защитить.
Удержание этой формы требовало огромной концентрации. На лбу выступили капельки пота, которые тут же испарялись в жарком сиянии ее энергии.
Она замерла на мгновение, вся состоящая из света и хрустальной брони, прекрасная и пугающая. Затем медленно, с усилием, втянула отростки обратно. Кристаллические пластины растаяли, словно уходя под кожу. Свечение ее тела потускнело до обычного, фонового уровня. Она стояла, тяжело дыша, ощущая приятную, жгучую усталость в мышцах и легкое головокружение от затраченной силы.
Она снова медитировала, всего несколько минут, чтобы восстановить поток энергии и успокоить ядро. Оно пульсовало горячо и учащенно, как разгоряченное сердце.
Возвращаясь в свои покои, она встретила нескольких членов рода. Они почтительно кланялись, и она отвечала тем же. Их взгляды, полные ожидания и тихого восхищения, ложились на нее тяжким грузом. Они видели в ней не просто Вайлу. Они видели будущее клана. Наследницу. Защитницу. Идеал, которому нужно соответствовать. Иногда этот груз казался невыносимым. Но она несла его. Потому что должна.
В своих покоях она снова выпила воды и несколько минут просто сидела на краю ложа, глядя в пустоту. Ритуалы были соблюдены. Долг — исполнен. Тело и разум — подготовлены к новому дню. Но внутри, под слоем дисциплины и сосредоточенности, шевелилось что-то другое. Тихое, настойчивое, знакомое.
Беспокойство.
Оно приходило к ней все чаще. Ощущение тесноты этих бесконечных, идеальных, душных коридоров. Тишина, которую она так любила, временами начинала давить на уши. Даже кристаллы, эти верные, молчаливые друзья детства, словно твердили одно и то же, снова и снова, их голоса сливались в один монотонный, вечный гул.
Ей было сто пятьдесят лет. Она была квалифицированной охотницей, сильной псиоником, принцессой, которой гордился род. Но мир ее ограничивался этими стенами. Миром за пределами катакомб были лишь патрулирования границ, короткие вылазки на охоту за хтоньими тварями, которые пытались прорваться сквозь щели реальности. И все.
А там, наверху... существовала целая вселенная. Города, полные огней и шума. Люди, не озабоченные лишь выживанием и долгом. Эмоции, не сдержанные железной волей. Свобода.
Она встала и подошла к одной из стен. Там, среди фресок, была едва заметная трещина, ведущая в узкую, забытую всеми смотровую шахту. Она знала о ней с детства. Приложив ладонь к холодному камню, она направила в щель крошечную искру своей энергии.
И увидела.
Не глазами. Внутренним зрением, через призму камня и расстояния. Образы доносились до нее с поверхности, искаженные, размытые, но такие живые, такие яркие после монохромной строгости подземелья.
Риверия.
Город-праздник. Город-мечта. Море огней, которые не мерцали ровным светом кристаллов, а плясали, переливались всеми цветами радуги. Шум. Не тихий гул энергии или отдаленные шаги стражи, а какофония голосов, музыки, смеха, аплодисментов. Движение. Не плавные, отточенные движения воинов или медитирующих, а хаотичный, радостный, сумасшедший танец жизни.
Восторг. Безудержная, истеричная радость. Вкус сладкой ваты и жжёного миндаля. Вспышка разноцветных огней, ослепляющих, как боль. Грохот музыки, бьющей в набат. И смех. Громкий, нарочитый, отчаянный смех, под которым скрывалась бездонная, всепоглощающая тоска.
Ее собственное сердце, обычно такое спокойное и подконтрольное, учащенно забилось. Кристалл на ее груди согрелся. Ей захотелось... ей захотелось увидеть. Не сквозь толщу камня, а по-настоящему. Не просто наблюдать, а ощутить на себе этот вихрь эмоций. Вдохнуть этот воздух, наполненный запахами еды, духов, пыли и свободы. Услышать этот смех не как отдаленный гул, а прямо здесь, рядом.
Её дыхание перехватило. Она инстинктивно отшатнулась, как от прикосновения раскалённого железа. Это было грубо, громко, болезненно-ярко после выверенной, стерильной тишины её мира. Она попыталась отгородиться, возвести внутренние барьеры, как учили. Но было поздно. Яд уже проник внутрь.
Она отдернула руку, словно обожглась. Образы исчезли. Она снова была в тишине своих покоев, в холодном, правильном, предсказуемом мире камня и долга.
Но семя было посеяно. Беспокойство переросло в нечто большее. В жажду. В дерзкое, безумное, совершенно неприличное для принцессы Луминарис желание.
Она медленно провела рукой по своему лицу, как бы стирая с него маску спокойствия. Ее серебристые глаза горели решимостью, которой не было там несколько минут назад. Она подошла к своему сундуку и откинула крышку. Внутри, под сложенными практичными одеждами, лежало одно-единственное платье. Простое, из тончайшего серебристого шелка, без украшений. Она принесла его однажды с поверхности, после одной из вылазок, и спрятала, сама не зная зачем. Платье для бала, на который она никогда не сможет пойти.
Она не надела его. Она лишь дотронулась до ткани, ощущая ее мягкость. Потом резко захлопнула сундук.
Решение пришло не как озарение, а как единственно возможный исход. Как необходимость сделать вдох после долгой задержки дыхания. Безрассудное. Опасное. Эгоистичное. Вероятно, предательское по меркам её рода.
Но она не могла иначе.
Сегодня не будет патруля. Не будет Зала Памяти. Не будет отчётов перед советом старейшин.
Сегодня она пойдёт наверх. В Риверию. Не как охотница на тварей. Не как принцесса Луминарис. А как никто. Как тень. Как зритель.
А может... как кто-то еще.
Идея ударила её, отозвавшись эхом в ядре. Выступление. Прямо там, на улице, среди толпы. Без оружия. Без брони. Без масок. Только она. Её тело. Её свет. Отданный на растерзание тысячам чужих глаз. Чтобы увидеть их реакцию. Чтобы почувствовать их... чтобы почувствовать его взгляд. Чтобы доказать... себе? Ему? Миру?.. что её свет может сиять не только в глубине, но и на поверхности. Что он может быть не только оружием, но и... искусством? Красотой?
Сердце колотилось, угрожая выпрыгнуть из груди. Это было чистое безумие. Если узнают... позор клану будет несмываем. Её сочтут слабой. Сломленной. Опальной.
Но разве свет, который она несла, был создан только для войны? Разве её предки не несли его в самые тёмные уголки, чтобы рассеять тьму? Что, если этот шумный, яростный, порочный карнавал наверху и есть та тьма, которая нуждается в её свете? Или тот свет, который нужен её тьме?
Она глубоко вдохнула, выравнивая дыхание, заставляя лицо принять привычное, бесстрастное выражение. Но внутри всё пылало. Страх и предвкушение сплелись в тугой, болезненный узел где-то под рёбрами.
Она вышла из покоев. Стража, замершая у дверей, снова склонила головы.
— Принцесса? Время патруля? — спросил один, его голос прозвучал громко в внезапно наступившей тишине.
Она посмотлала на него, но не увидела. Её взгляд был устремлён куда-то вдаль, в конец коридора, где начинался путь наверх.
— Нет, — её собственный голос прозвучал чужо, ровно, без единой трещинки. — У меня есть другое дело.
Не дав им возможности задать вопросы, она шагнула вперед, исчезая в сумраке туннеля. Ее шаги, всегда такие бесшумные, теперь отдавались в ее собственном сердце громким, решительным стуком. Она шла навстречу неведомому. Навстречу своему первому, настоящему, безрассудному выбору.
Её утро, выверенное, отточенное, как ритуал, закончилось. Теперь начиналось нечто иное. Неизвестное. Пугающее.
И невыносимо манящее.

[Хекна]

В опустившихся сумерках Риверия казалась еще ярче и прекраснее. Огни парка развлечений горели настоящим пламенем, переливаясь всеми цветами радуги на сиренево-оранжевом фоне закатного неба. Чем темнее становилось вокруг, тем сильнее загорались искусственные источники света, фонари, лампы, вывески. Они были абсолютно везде, отчего город казался мерцающим словно новогодняя елка. Народу на улицах было столько, что шум от толп слышался даже за пределами. Гвалт, смех, звон. Он не прекращался сутками на протяжении многих долгих лет, эхом прокатываясь по лесу. Риверия разрасталась все дальше и дальше, когда к ней пристраивался очередной аттракцион. Детские, взрослые, смешные, познавательные, страшные, экстремальные. В каждом из них было нечто особенное, но объединяло одно - все они были придуманы и разработаны самим Хекной. Вначале его пути здесь Риверия напоминала маленький цирковой балаган состоящий из нескольких шатров, а сейчас это было величественный город полных разнообразных развлечений. Помимо аттракционов куча магазинов с сувенирами и артефактами. В лавках продавали конфеты, газировку, выпечку. Были и кофейни, в которых любой желающий мог заказать что-то из разнообразного меню. Два месяца назад построили гостиницу с садом для тех, кто хотел бы отдохнуть как несколько дней, так и более продолжительное время. Изучить окрестности как следует и увидеть все прелести Риверии было невозможно за сутки, как и обойти ее пешком, если только не воспользоваться перемещением с помощью канатной дороги. Она протянулась в нескольких местах над самой Риверией. С высоты открывался прекрасный вид на нее и можно было быстро оказаться на другом ее конце лишь воспользовавшись канатной дорогой и проехавшись внутри прозрачной, стеклянной кабинки. Главные ворота находились на юге. Только через них можно было попасть в парк. Две металлические, разноцветные кабинки, где продавали билеты, работали всегда, без перерыва. Рядом с одной из кабинок стоял автомат в котором можно было поменять деньги на местную валюту - хекнишки. Ими можно было платить за все в парке, в том числе и за то что продавалось в лавках. Автоматы для обмена можно было встретить по всей Риверии. На одном обороте хекнишки изображение шутовской шапки, на втором - самого директора парка. Если потереть его изображение, то оно улыбалось в ответ посетителю. От центрального входа разбегались дороги в разные стороны. На развилке стоял огромный стенд с картой, подробно описывающий примечательные места. Рядом с ним небольшая доска с расписанием выступлений артистов в Фантазиуме - гигантском цирке под полосатым куполом. Его верхушка виднелась издалека. Фантазиум находился в середине Риверии на главной площади и мог считаться ее сердцем. Выделялось и было особенным так же невероятной высоты колесо обозрения на северо-восточном краю парка. Дороги были вымощены гладким булыжником. Везде чисто. Пахло вкусно - сахарной ватой и газировкой. Иногда можно было уловить в воздухе аромат свежеиспеченных пончиков и только что взорвавшиеся хлопушек. Гости могли гулять по территории парка где хотят, кроме нескольких районов, например жилищного, где проживали артисты с семьями и персонал парка. Жилой район был защищен печатью. Она действовала как ключ, срабатывая, если владелец проходил на территорию, то пускала его, если же это был чужак его просто откидывало назад. Печатями был защищен и замок Смеха - владение Хекны и его дом, напоминающий внешне скорее большой аттракцион, чем жилище. Уж больно не стандартного вида внешне. По улицам разгуливали арлекины в разного цвета костюмах. Арлекины в синих патрулировали большую часть Риверии, их можно было встретить довольно часто, те что были в зеленом попадались реже. Они охраняли Фантазиум и по двое стояли у некоторых крупных аттракционов, а так же патрулировали жилой район. Красных же простым гостям увидеть истинная удача. Арлекинов в красном было несколько десятков и служили они только Хекне, охраняя его замок Смеха, и исполняли всякие поручения по его приказу. Ни полиции, ни армии, власть принадлежала только одному и она была здесь абсолютная. И он из тех, кто не любит когда ее оспаривают.
Сегодня был одним из особенных дней. Именно сегодня состоялось открытие аттракциона Желейное Небо. Хекна бродил у черного входа, у дверей в зад и вперед, комкая в пальцах блокнот с чертежами. Всем посетителям понравился новый, интересный аттракцион. Такого еще, похожего даже не встречалось в Риверии. О, это интересно! Да! Очень. Можно кататься на желе, прыгать по нему, лазить и даже есть. Его много. Самого разного причем. Всяких цветов и размеров, форм и видов. А пахнет то как приятно. Хекна испробовал кусочки желе, которые передал ему его инженер и алхимик. Вкусно. Все потом это было выплюнуто. В отличии от других Хекне употребление в пищу чего либо приносило только рвоту и колики в животе. Но Хекна мог пробовать на вкус и наслаждаться им, если хотел. За дверями слышался гомон довольных глоток. Хекна даже представил, точнее услышал как звучат монеты, ссыпающиеся в его сокровищницу, которую он старался наполнить. Он много тратил на развитие Риверии, на достойную оплату труда своих работников, а то что оставалось мог потратить на себя, но очередные погремушки не приносили ему радости. Вот и сейчас Хекна был разочарован в своих чувствах к этому аттракциону. Казалось арлекин должен быть счастлив, зная сколько удовольствия приносят его детище детям и взрослым, но он ощущал лишь пустоту. Разочарование даже больше, потому что надеялся, что почувствует то самое чувство. Приятное, яркое, воодушевляющее. Но нет, он просто сделал очередной проект. Под ногами хрустели остатки конфетти и блесток, и этот звук буквально раздражал. Пальцы сжались вокруг блокнота и Хекна сделал вздох поглядев вверх, на фиелетовое, закатное небо. Наверное стоит сделать перерыв, а не фонтанировать идеями, словно из рога изобилия. Хекна помотав головой решил для себя, что ближайшее время проведет без каких то попыток начать еще один аттракцион. Программы выступлений трогать тоже не будет, разве что почитает и изучит предложения сценаристов. Отвлечется на что-то другое. Только придумает что именно. Не сказать что у Хекны был широкий круг интересов. Скорее он ограничивался Риверией сейчас, а до нее выступлениями, шоу и представлениями. Деятельность всю жизнь крутилась вокруг цирка, а сейчас Хекна суетится со своим парком. Из года из года, день за днем. Жизнь проходит мимо. Хекна метнулся в сторону, пробежался по дороге и подскочил вверх. Под легкий хруст от когтей по кирпичной кладке, пальцы привычно уцепились за поверхность здания. В несколько мощных прыжков Хекна забрался на крышу. Судя по четким движениям делает это не первый раз. Вот она Риверия. "Желейное небо" не было самым высоким сооружением, но отсюда хорошо было видно улицы. Можно понаблюдать за гостями исподтишка. Хекна навесил на себя серую дымку, скрываясь в ней и постепенно сливаясь с сумраками. Иногда арлекин забирался на крыши и мог часами смотреть за разгуливающими. Он всю жизнь жил среди них, но они остаются для него до сих пор, в особенности люди, ну этой, загадкой.
Опустившись медленно, Хекна уселся на краю крыши, свесив ноги вниз. Он посмотрел на дорогу, вдаль, и увидел на перекрестке семейную пару: мужчину, женщину и ребенка. Последний ел мороженное и смеялся, а родители, обнявшись смотрели на него, как их сын дурачится. Они счастливы. Им хорошо. Они семья. Хекна иногда вспоминал мать, но редко, то прошлое, оставшиеся за стенами Риверии должно остаться там навсегда. Это боль, слишком неприятная, как зуд или зубная боль. Но воспоминания о лишениях, унижениях и пережитой на собственной шкуре жестокости сделали Хекну лишь сильнее. Буквально неделю назад в Риверии оказались два незнакомца. Им удалось проникнуть под видом посетителей на территорию и украсть мальчика, который помогал с инвентарем артистами в Фантазиуме. Прежде чем попасть в Риверию ребенок долго прожил у одного из аристократов в качестве цели эксперимента. Половина тела мальчика была сделана из механизмов. Ему удалось сбежать и здесь в Риверии ему дали кров. Но за ним пришли. Далеко увести не смогли. Корабль на котором должно были отплыть похитители, потопил Хекна и его арлекины. Он навсегда запомнил как жгут через ткань детские, горькие слезы. "Не отдавайте меня им, пожалуйста". шептал мальчик уткнувшись спасителю в ноги лицом. И Хекна пообещал ребенку, обняв его спину ладонями "Никогда". Никогда не отдаст ни одного сироту или беглеца нашедшего приют в Риверии от тирании своих хозяев. Все кто придет в Риверию разрушать, сгорят в пламени или погибнут от стали. Мальчик с мороженным напомнил об недавнем происшествии, но внимание Хекны прилипло именно к парочке. Как смотрела женщина на мужа. Вот бы кто нашелся и посмотрел именно на Хекну так. Этот взгляд вероятно получше десятка отстроенных аттракционов будет стоит. Но одна женщина еще не смотрела так....влюбленно. Стеганула изнутри, как плеть, острая зависть и Хекна, фыркнув, отвернулся. Харблингов все равно нет. Таких как Хекна. Женщины. Самки. Многие женщины обижаются, когда их так называют. Но это же так и есть и заложено расой. Да и все равно сложно представить какими бывают харблинги-женщин и дети от них будучи маленькими, ведь свое ранее детство Хекна плоховато помнит. Но приемной матери своей он проблем доставлял много это он точно осознает. Харблинги сейчас же считаются вымершей расой. Уж лучше бы Хекна никуда не ездил к Архивариусу, не узнавал о своих предках ничего, потому что после той поездки он закрылся на месяц в замке и никого не подпускал к себе. Меньше всего Хекна хотел тогда чтобы его видели, насколько он был разбит и опустошен той информацией. Потом он себя смог успокоить и вернулся к прежней жизни. На нем огромная ответственность за целый город и его население, да и не из тех, кто сопли мотает на кулак. Хекна не смог смирится с тем, что должен остаться один на всю жизнь, потому что у него нет своей пары и решил плыть по течению. Неважно есть ли где-то другая харблинг или нет, та самая единственная может быть другой расы. Утешал себя Хекна тем, что однажды найдет ее или же она его сама отыщет. Надо лишь верить и тогда и жить легче. И если Хекна найдет ее, свою прекрасную, и полюбит, то уже никогда не отпустит.

[Вайла Луминарис]

Воздух в вентиляционной шахте был спёртым и густым, пахнем пылью, вековой сыростью и металлом, проржавевшим от времени и конденсата. Вайла двигалась вверх с почти беззвучной лёгкостью, её пальцы находили едва заметные выступы в кирпичной кладке, цепкие сандалии не скользили по наклонной, склизкой поверхности. Свет её тела, приглушённый до минимального свечения, отбрасывал на стены призрачные, колеблющиеся тени, превращая её в ещё один призрака, блуждающего в чреве каменного гиганта.
С каждым футом, на который она поднималась, давящая тишина катакомб отступала, сменяясь нарастающим, низкочастотным гулом. Сначала это был едва уловимый гул, вибрация в камне, ощущаемая скорее костями, чем ушами. Затем к нему добавились отзвуки — смазанные, искажённые эхом обрывки музыки, взрывы смеха, сливающиеся в единый, безумный хор, ритмичный топот тысяч ног.
Её сердце, привыкшее к ровному, медитативному ритму, начало отбивать дробь, не совпадающую с этим внешним хаосом. Чувство тревоги, острое и тошнотворное, скрутилось в узле у неё под ложечкой. Вернуться, — шептал голос разума, голос бабушки, голос долга. Это не твоё место. Твоё место — в тишине, в порядке, в темноте.
Но был и другой голос. Тихий, настойчивый, рождённый из той самой волны отчаяния и тоски, что накатила на неё в тренировочном зале. Голос жажды. Он тянул её вверх, навстречу этому грохоту, этому свету, этому безумию.
И она подчинилась.
Последние несколько футов она преодолела почти бегом, поддавшись внезапному, иррациональному порыву. Лёгкая решётка, закрывавшая выход из шахты, поддалась беззвучному нажатию её пальцев — замок давно сгнил. Она отодвинула её и выскользнула наружу, в узкий, тёмный проулок, заваленный пустыми ящиками и пахнущий прокисшим пивом и сладкой ватой.
И тогда на неё обрушился мир.
Звук ударил по барабанным перепонкам с почти физической силой. Грохот какофонической музыки из десятков источников сразу, оглушительный визг торжества с пролетающих где-то высоко над головой аттракционов, рёв толпы, смех, крики зазывал, аплодисменты. Это был не просто шум. Это была стена звука, плотная, осязаемая, сбивающая с ног.
И свет. О, Боги, свет!
После вечного полумрака катакомб её глаза, не защищённые тёмными линзами или привычкой, были атакованы ослепительным, яростным натиском неона. Он был везде. Он пульсировал, мигал, переливался, бегал по стенам, по земле, по небу. Алый, ядовито-зелёный, ультрамариновый, кислотно-жёлтый. Он резал сетчатку, выжигал изображение прямо в мозг. Она зажмурилась, пошатнувшись, и прислонилась к холодной кирпичной стене, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Головокружение охватило её, тошнотворное и стремительное.
Она стояла так, может, минуту, может, пять, пытаясь перевести дух, заставить сердце биться ровнее. Внутри всё кричало и рвалось наружу. Инстинкты воина требовали бежать, спрятаться, найти укрытие от этого сенсорного ада. Но она заставила себя сделать шаг вперёд. Затем другой.
Она вышла из проулка на главную улицу — и её снёс поток людей.
Толпа. Она никогда не видела столько существ в одном месте. Они текли вокруг неё, как бурная, разноцветная река, задевая плечами, толкаясь, громко разговаривая на десятках языков. Запахи — пот, духи, жареные орехи, сахар, что-то химическое и сладкое — ударили в нос, вызвав новый приступ тошноты. Она замерла, парализованная, чувствуя себя песчинкой, затянутой в этот водоворот безумия.
Её свечение, тусклое и незаметное в катакомбах, здесь, в этой полутьме, пробиваемой миллионами искусственных солнц, казалось, привлекало внимание. На неё бросали странные взгляды. Кто-то указал пальцем. Дети что-то кричали, тыча в её сторону. Она почувствовала прилив паники. Они видят. Они знают. Они видят, что я не отсюда.
Она попыталась сжать своё сияние, сделать его меньше, спрятать, но её собственная энергия, взволнованная хаосом вокруг, вышла из-под контроля. Свет её кожи заиграл новыми оттенками, серебро стало ярче, золотые искры в волосах запылали. Она была как маяк в этом море обычной, тусклой плоти.
И тогда она увидела их.
Стража. Высокие, неестественно прямые фигуры в пёстрых, но одинакового кроя костюмах. Синие мундиры, лица, скрытые за масками с застывшими, жутковатыми улыбками. Они шли строем, их движения были выверенными, синхронными, абсолютно чуждыми хаотичной энергии толпы. Их глаза, невидимые за прорезями масок, скользили по лицам, выискивая что-то. Или кого-то.
Один из них повернул голову в её сторону. Его взгляд, тяжёлый, оценивающий, остановился на ней. На её сияющей коже. На её потерянном, испуганном лице.
Вайла инстинктивно отпрянула, прижалась к стене лавки, заставленной плюшевыми чудищами невообразимых расцветок. Сердце колотилось где-то в горле. Бежать. Нужно бежать. Но куда?
Глубины катакомб были так далеко. А здесь, на поверхности, она была абсолютно одна.
Охранник сделал шаг в её сторону.
И в этот момент из репродуктора где-то прямо над её головой грянула оглушительная, победная музыка, и толпа взревела в едином порыве. Над крышами взметнулся сноп ослепительных, разноцветных фейерверков, на мгновение окрасив всё в сюрреалистичные, сказочные тона. Синий арлекин замешкался, отвлёкшись на шум.
Вайла не стала ждать. Она рванула с места, ныряя в гущу толпы, отталкиваясь от чужих тел, стараясь стать частью этого потока, раствориться в нём. Она бежала, не разбирая дороги, повинуясь лишь одному желанию — уйти подальше от этого взгляда, от этой униформы, от этого ощущения опасности.
Она свернула в переулок, затем в другой, забилась в арочную нишу какого-то закрытого павильона, прижалась к холодной двери, пытаясь перевести дух. Дрожь проходила по всему телу. Это был не страх битвы, не адреналин охоты на хтоньих тварей. Это был животный, первобытный страх быть обнаруженной, пойманной, выставленной на показ в чужом, враждебном мире.
Она стояла так, закрыв глаза, пытаясь вернуть себе контроль. Дышать. Просто дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Она сосредоточилась на ядре внутри, пытаясь унять его бешеную пульсацию, угомонить вырвавшуюся на свободу энергию. Постепенно, очень медленно, её свечение стало тускнеть, возвращаясь к своему обычному, фоновому уровню. Дрожь утихла.
Она открыла глаза. Она была в небольшом, относительно тихом тупике. Стены вокруг были расписаны граффити — яркими, гротескными изображениями клоунов, фей, механических монстров. Где-то неподалёку играла тихая, меланхоличная мелодия шарманки. Воздух пахнет жжёным миндалём и корицей.
И тут она осознала, что делает. Она, принцесса Луминарис, наследница древнейшего рода хранителей, прячется в грязном переулке, как преступница, испуганная видом стражников. Стыд ударил в её щёки жаром. Что она себе думала? Что сможет просто прийти сюда и раствориться? Она была иной. Всегда иной. И здесь, в этом мире ярких красок и громких звуков, её инаковость была не благословением, а клеймом.
Горечь подступила к горлу. Её дерзкий побег, её мечта о свободе обернулись жалким, унизительным провалом. Она обхватила себя руками, чувствуя леденящий холод разочарования. Она должна вернуться. Сейчас же. Пока её не обнаружили. Пока позор не пал на весь её род.
Она сделала шаг, чтобы выбраться из тупика, и её взгляд упал на лужу, растёкшуюся посреди мостовой. В её тёмной, маслянистой поверхности отражались огни Риверии — искажённые, размытые, но всё ещё ослепительные. А потом в этом отражении что-то изменилось.
Это был не звук. Не свет. Это была... вибрация. Глубокая, мощная, исходящая не извне, а из самого сердца этого места. Она прошла сквозь камень под её ногами, сквозь воздух, сквозь плоть, и отозвалась эхом в её собственном ядре, заставив его сжаться, а затем — рвануться навстречу.
Это было похоже на удар колокола, который бьёт не для ушей, а для души. На призыв, на который нельзя не откликнуться.
И за этой вибрацией, за этим энергетическим ударом, пришло ощущение.
Одиночество. Не её собственное, привычное, уютное одиночество отшельника. А другое — огромное, всепоглощающее, горькое, как полынь, и острое, как лезвие. Одиночество существа, окружённого тысячами, но не имеющего никого. Одиночество короля, сидящего на троне из битого стекла и яркого пластика.
И вместе с одиночеством — ярость. Спокойная, холодная, бездонная. Ярость загнанного в угол зверя, который готов разорвать любого, кто посягнёт на его последнее убежище. Ярость, приправленная отчаянием.
И под всем этим — тоска. Та самая, что она уловила сквозь толщу камня. Но теперь она была в тысячи раз сильнее. Она витала в самом воздухе, она пропитывала каждый кирпич, каждую искру неона. Это была тоска по чему-то утраченному. По чему-то, чего никогда не было. По простому человеческому теплу. По взгляду, полному не требований и ожиданий, а... любви.
Вайла застыла, вцепившись пальцами в грубую каменную стену. Её дыхание перехватило. Это был он. Король. Его сущность, его незащищённая, голая душа, обнажённая перед её псионическим чувством. Он не просто находился здесь, в Риверии. Он был Риверией. Каждый мигающий огонёк, каждый визг торжества, каждый запах сладкой ваты был частью его, продолжением его воли, его боли, его безумия.
И он страдал. Он страдал так, как она не могла себе представить. Его вечный праздник был самой изощрённой пыткой, которую он сам себе придумал.
Жалость, острая и пронзительная, кольнула её в самое сердце. Вся её собственная тревога, весь страх, всё разочарование вдруг показались мелкими, детскими капризами по сравнению с этой титанической, вселенской мукой. Он строил этот рай не для себя. Он строил его для них, для всех этих смеющихся, жующих, бестолковых существ, чтобы хоть как-то заглушить пустоту внутри себя. И это не работало.
Её первоначальный план — выступить, показать свой свет, привлечь его внимание — теперь казался не просто наивным, а кощунственным. Какой свет? Какое выступление? Какой жалкий танец мог сравниться с этой грандиозной, трагической симфонией одиночества, что он играл каждый день и каждую ночь?
Она чувствовала его присутствие где-то рядом. Не физически, а энергетически. Он был высоко. Он смотрел вниз, на свой город, на свои владения, и видел лишь то, чего ему никогда не иметь.
И в этот момент что-то в ней переломилось. Страх исчез. Стыд испарился. Осталось лишь одно — непреодолимое, иррациональное желание. Не танцевать для него. Не сиять для него. А... подойти. Просто подойти. И коснуться. Не физически — её телесная оболочка была сейчас не важна. Коснуться той боли, что разрывала его изнутри. Коснуться её своим светом. Не ослепительным, не показным, а тихим, тёплым, понимающим. Таким, каким он бывал в катакомбах, когда она сидела у кристаллов и слушала их древние песни.
Это было безумием. Большим безумием, чем всё, что она делала до этого. Подойти к владыке этого места, существу, чья мощь ощущалась как гроза на горизонте, и предложить... что? Свое сочувствие? Свою жалость? Его ярость сожжёт её дотла.
Но она не могла иначе. Его боль отзывалась в её собственной боли. Его одиночество кричало в унисон с её одиночеством. Они были из разных миров, из разных стихий, но в этой одной точке — в точке абсолютной, пронзающей изоляции — они были одинаковы.
Она вышла из тупика. Её движения больше не были порывистыми или испуганными. Они вновь обрели ту плавную, беззвучную грацию, что была ей свойственна. Она шла сквозь толпу, и люди теперь расступались перед ней не потому, что видели в ней что-то странное, а потому, что чувствовали исходящую от неё силу, решимость, тихую, непоколебимую уверенность.
Она не знала, куда идёт. Она шла на зов. На зов той боли, что вела её, как нить Ариадны, через лабиринт ярких улиц и шумных площадей.
Она вышла на небольшую, мощёную булыжником площадь. В центре бил фонтан — не из воды, а из какого-то шипящего, искрящегося розового газа, пахнущего клубникой. Лавочки вокруг были пусты. Здесь было относительно тихо, лишь отдалённый гул праздника доносился с главных артерий парка.
И она подняла голову.
Он был там.
Высоко на крыше одного из зданий, на фоне сиреневого, умирающего заката, сидела одинокая фигура. Из-за расстояния и сгущающихся сумерек нельзя было разобрать деталей, но она знала, что это он. Его силуэт, угловатый, неестественно прямой, казался инородным телом на этом весёлом, округлом здании. Он сидел, свесив ноги, и смотрел вниз. Не на неё. Куда-то вдаль.
И она чувствовала его. Каждую частичку его отчаяния. Каждый шип его ярости. Каждую каплю его тоски. Они витали в воздухе, как ядовитый миазм, невидимый для всех, кроме неё.
Вайла замерла посреди площади, подняв лицо к небу. Фонтан из розового газа шипел за её спиной, окутывая её лёгкой, сладковатой дымкой, в которой искрилось её собственное, теперь спокойное сияние.
Она не махала ему. Не кричала. Не пыталась привлечь внимание. Она просто стояла. И светилась. Не ярко, не вызывающе. Она позволила своему внутреннему свету выйти наружу таким, каким он был в самые тихие, самые сокровенные моменты — мягким, тёплым, живым, лунным. Он струился из неё, озаряя пространство вокруг нежным серебристо-золотым сиянием, контрастирующим с ядовитым розовым газом и неоновой аурой парка.
Она посылала ему сигнал. Не словесный, не визуальный. Энергетический. Псионический. Тихий, едва уловимый шепот света в море тьмы. Послание, состоявшее всего из одной простой, но самой сложной в мире истины.
Я здесь. Я вижу тебя. Я чувствую тебя. И ты не один.
Она не знала, получит ли он это. Услышит ли. Его собственная энергия была такой бурной, такой хаотичной, такой громкой. Её тихий шёпот мог легко затеряться в этом грохоте.
Но она стояла. Не двигаясь. Высокая, стройная, сияющая фигура в серых, простых одеждах, залитая розоватым светом фонтана и собственным внутренним свечением. Призрак из другого мира, затерявшийся в самом сердце карнавала. Жемчужина, упавшая в котёл с краской.
И она ждала. Готовая ко всему. К его гневу. К его насмешке. К тому, что он просто не заметит её. Или к тому, что заметит — и прикажет страже схватить её.
Но в этот момент она была абсолютно спокойна. Потому что впервые за долгие, долгие годы она была абсолютно честна. С собой. И с ним. В её свете не было ни расчета, ни страха, ни желания что-то доказать. Было лишь понимание. И сострадание. И та странная, необъяснимая связь, что возникла между ними через толщу камня и света.
Она была готова принять любой его ответ. Любой. Потому что уже сейчас, в этой тишине, в этом ожидании, она совершила то, зачем пришла. Она переступила через страх. Через долг. Через привычные границы. Она вышла из тени. И зажгла свой свет не для рода, не для предков, не для защиты — а для него. Для незнакомца. Для потерянной души, что кричала в темноте так же громко, как и она сама.
И в этом акте безумной, чистой отваги она наконец-то почувствовала себя по-настоящему свободной.

[Хекна]

Сметание в душе заставляло отвлекаться на совершенно не нужные вещи. Лучше бы занялся чем-то полезным, чем сидел здесь и думал о том какую бы мог построить семью. Самобичевание ничего хорошего никогда не приносило. Вдруг до ушей донесся тонкий звук, напоминающий звон. На плече Хекны вспыхнул огонь, просвечивающиеся даже сквозь одежду. Узор несколько раз мигнул и пропал. Нарушитель! Кому-то не терпелось посетить Риверию не совсем законным путем. Можно подумать, что так просто проникнуть на территорию Риверии оставшись незамеченным. Как бы не так. Город защищен артефактами, печатями и заклинаниями разной степени силы. Единственным слабым местом все же оставались катакомбы. Некогда бывшие простыми пещерами, дикими переходами, они простирались под Риверией на многие мили и уходили за ее территорию. В подземный коридорах встречались кристальные пещеры, россыпи камней и сталактиты, блестящие всеми цветами радуги, но Хекна туда не спускался. Он построил Риверию на мощном магической источнике, излучателем для которой служил гигантский кристалл в земельных недрах. В глубина жили шеараи, это был их дом, но они поклялась оберегать покой Риверии, и не пытаться пользоваться ходами. Сейчас, кажется, вот нарушили некогда данное слово. Кто-то из них оказался здесь и сорвал охранную печать своим приходом. Им разрешали перемещаться под землей при условии того, что они не будет пытаться пользоваться тайным проходом, иначе Хекна прикажете запечатать все тоннели под Риверией, ради безопасности города. Мало кому понравится под своими владениями бомба замедленного действиями. Ему то наплевать. Им уж точно нет. Это им нужен источник, а Риверии достаточно и того, что он есть под ней. Останутся без кристалла и поделом. Ты им позволяешь войти через дверь, а они лезут через окно. Не вежливо по отношению к хозяину дома. Хекна послал приказ арлекинам найти того, кто проник через катакомбы.
- Аш хас вас хег абатен - произнес громко, шипяще он, повернув голову в сторону левого плеча. Пусть поймают, обезвредят и допросят в Туннеле Скорби, а он сам прибудет потом к ним. Наконец-то можно отвлечься. Но когда Хекна уже собрался прыгнуть на соседнюю крышу и помчаться к катакомбам, то незримо почувствовал чужое присутствие. Огоньками глаз Хекна развернулся в сторону и увидел ее. Девушка. Совсем ещё молодая. А ещё очень красивая. Стоит около фонтана. Сама пришла и зачем? Чтобы найти собственную смерть? Хекна улыбается ей в ответ, демонстрируя острые зубы, растягивая рот как можно шире. Жуткое приветствие не сулящее ничего хорошего. Она смотрит на него в ответ без страха и почему то Хекна знает, что это она. Та самая нарушительница из-за которой печать оказалась сломана. В этом взгляде чувствуется нечто особенное. От затылка до самых пяток пламенем ожидать начинает. Сердце стучит, словно полоумное, начиная бередить и тело. Хекна не осознавая этого слишком пристально и долго смотрел незнакомку. Волосы светлые, глаза как серебро, губы цвета клубники. Фигура правильная, манящая своими округлостями. Кожа небось как шёлк и пахнет приятно. Принюхавшись Хекна мотнул головой, сделав вдох. Правда очень вкусная. Нотки холодного источника, горной воды из водопада, лиан или травы, а ещё корней и чего-то холодного. От этих мыслей совсем дурно. Импульс от неё чувствовался ярко, казался осязаемым. Что это? Вызов? Она явилась бросить его ему или же пришла на зов. Это была Она. Именно с большой буквы и никак иначе. От неё исходило столько энергии, что если бы Хекна захотел высосать её, он бы, как минимум, подавился, или же лопнул, от жадности. Даже отсюда он ощущал некое тепло, словно от источника солнца. Мягкое, приятное. Хотелось подойти поближе. Спуститься прямо сейчас, немедля ни мгновения оказавшиеся вечностью. Сделав глубокий вздох Хекна остался сидеть на крыше. Гляделки ему никогда не нравились. В особенности такие, с представительницами другого пола пусть и иной расы. Она ему нравилась, точнее понравилась. С первого взгляда вызвала в нем ответные эмоции. Но он испытывал очень противоречивые чувства: попробовать захватить, забрать себе, завоевать или же наоборот упасть к ногам и подчиниться. Перед ним, у фонтана, точно сильный псионик. Смотрит на Хекну и как будто хочет познакомится или что-то спросить. С места не двигается, чего то ждёт. Вероятно дальнейших действий от него. Что же, он, как истинный джентльмен сделает первый шаг. Резко поднявшись на ноги Хекна повернулся и направился в сторону незнакомки, но не спускался вниз. Шел по краю крыши, смотря сверху вниз, наблюдая и не зная как поступить. Атаковать сразу или поговорить? Женщины умеют быть коварны. Стоит быть осторожнее. Уже и чары напустила свои. Он ей не верит, как и своим чувствам. Подойдя поближе к краю крыши Хекна остановился на углу. На соседних крышах стали появляться фигуры, раздалось рычание десятка животных глоток. Арлекины окружили небольшую площадь. Вместе с ними были на цепях лавовые псы. Из их загривков струился огонь. Животные не лаяли, они глухо рычали, приведя хозяев к обладателю запаха. Хекна взмахнул рукой и между домами вспыхнуло пламя, поднявшись до самых крыш, окружая девушку и перекрывая ей путь к отступлению. Такая маленькая и шумихи из-за нее столько. Ладонь замерла в воздухе и Хекна пошевелил пальцами. Фигуры начали пятиться, собаки растворяться в воздухе, и вскоре от них остался лишь тонкий запах пепла. Убивать жалко, да и не выгодно, шеараи этого не простят. Хекна далеко не дурак, чтобы конфликтовать с ними из-за ерунды. Поговорить стоило бы. Еще одной причины не желания нападать первым была та смесь чувств к этой прелестной незнакомке. Покалечить ее не хотелось, повредить, скорее наоборот защитить. Одним прыжком Хекна оказался напротив нее. Совсем близко. Какой-то магнетизм. Хекна ощущал сильный потенциал в девушке не мог поверить в то, как же его влечет к ней. Молчание длилось не долго.
- Если тебе хотелось принять участие в торжествах, можно было войти через ворота - спокойно  в голосе молвил Хекна обратившись к незнакомке. Его огни глаз в прорезах маски дрожали, выдавая его истинное состояние. Злиться, хотя того старается не показывать. На себя скорее, чем на девушку. Те чувства, что он ощущает при ней, рядом, смотря на неё, какие-то слишком непривычные. Чужие. Нет, правильнее будет чужеродные. Это сбивает с толку.
- Совсем не обязательно прокладываться на праздник таким образом. Конечно посетители этого не заметят. Они слишком поглощены им. Ты их точно не побеспокоила.
А вот меня да подумал про себя Хекна губы его немного дернулись. Лицо было белым, с золотыми узорами на маске, в прорезях заменяющих глаза горели два желтых огня. Карнавальная одежда арлекина была насыщенно оранжевой с красными вставками, а амуниция целиком из золота.
- Меня зовут Хекна, я владелец парка и правитель Риверии. А как мне обращаться к тебе. Кто ты?
Хекне не нравилось когда пытаются ментально его считать. Похоже на щекотку и не самую приятную. И осознавать неловко, что твои чувства, которые ты стараешься скрыть могут узнать. Девушка агрессии не проявляла и её молчание лишь подогревало интерес к её личности. То что она шеараи Хекна знал и без того. Но что привело ее к нему? Возможно она не нарушительница границ, а посланница с определенной целью, может нужно просто передать что-то важное от королевы.