[Нимрах]

Планета / город / дата: Исследовательский центр Дискордиума, 5029 год

Участники эпизода: Нимрах Кьелль

Эпизод является игрой в настоящем и закрыт для вступления любых других персонажей.
Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту наблюдать за тем, как эон решает эту проблему вместо меня.

[Нимрах]

Давай же. Давай.

Восстанавливаем цепочку событий. По кускам.

> Повторное подключение. Ошибка.

> Повторное подключение.

Харот. Жарко. Жарко настолько, что горячий пот ползёт по лбу к переносице, лижет виски, стекает по загривку под ворот покровного костюма. Мерцает. Мембрана повреждена. Или это не пот? Это не пот. Это кровь. Ему пробили башку? Не похоже. Где-то пульсирует, печёт, совсем рядом с ухом. Шея? Шея. Неубиваемая прыгучая сука, пятая по счёту, прокусила ему шею, вот кровь и хлещет. Волосы слиплись в уродливые бурые пакли. Повреждение глубокое, плечо не слушается, рука отказывается функционировать как следует. Сломаны ключица и верхние рёбра. Даже меч — истинное оружие, буквально продолжение его самого — кажется страшно тяжёлым. Раз в десять тяжелее обычного.

Вот оно.

Вот почему он промазывает. Теплящийся в ладони заряд из последних сил набирает мощь, алая сфера, треща электрическими всполохами, растёт в диаметре, отрывается от руки, но пролетает мимо хтоньей пасти, лопаясь бессмысленным хлопком в раскалённом воздухе. Землю сотрясает грохот, вот только бронированная зверюга срать на это хотела. Ещё один прыжок, выпад, уклонение от жалкой попытки атаковать. От попытки защититься, пока не истёк кровью с концами, если точнее. Острые клыки впиваются в руку, рвут, раздирают на куски. Нимрах стискивает челюсти. Во рту — каша. Слюна, пыль с песком, знакомый железистый привкус.

> Повторное подключение. Ошибка.

> Ошибка.

***

Так чувствует себя утопающий.

Арданатей вскидывается с хрипящим кашлем, инстинктивно тараня ногтями глотку — пытается выцарапать то, чего в той нет и быть не может, давится, куда-то отчаянно рвётся, но только цепляется пальцами за ровные края пластырей, за тонкие провода и прозрачные трубки с мутным содержимым. Замирает, с жадностью потянув носом воздух: прохлада, абсолютная стерильность. И что-то горькое, пряное. Может быть, благовоние.

Агония отпускает не сразу. Он дышит, уронив забинтованную хлеще мумии тушу на простынь. Не двигается, только смотрит в стеклянный потолок. Голограммы отражаются в том, пускают по гладкому своду волны голубых бликов, над прозрачной крышей — сумерки, хищные лапы деревьев и мшистые заросли. Нимрах морщится, пытаясь пошевелить рукой. Шевеление с горем пополам, но удаётся. Значит, ранили в правую, хреново. Помнит. А потом? Потеря сигнала и связи с реальностью, белый шум. Мозг отчаянно пытается откопать в собственных недрах недостающие пазлы, только всё бестолку — чёрный ящик не поддаётся взлому. Зубы, зубы, зубы. Он отключился? Стало быть, кто-то из отряда успешно отразил атаку, а его оттащил в безопасную зону и телепортировал. У кого хватило сил? Он хочет добавить: «...и наглости», но осекается, когда новая вспышка боли простреливает плечо. Знает ли демиург? И если знает, будет ли бранить за самонадеянный прыжок в мясорубку, так и не дождавшись подкрепления?

Датчики пищат, действуют на нервы. Нимрах с глухим рычанием приподнимается, усаживается в койке и наконец-то озирается по сторонам. Голова кружится, волосы свисают на лицо полосатой ширмой, взгляд фокусируется не сразу, но даже так хватает мгновения, чтобы безошибочно определить своё местоположение: он в штабе, на Дискордии. В лазарете. У Кьелля. Что, в общем-то, в данной ситуации даже страшнее гнева владыки, учитывая то, как он, Нимрах, облажался.

Когда по комнате проносится тихое эхо чужих шагов, арданатей непроизвольно напрягается.

— Без рукоприкладства, — откашлявшись, пытается пошутить он. Собственный голос кажется удивительно чужеродным и звучит совсем неважно.

[Кьелль]

Раздёрганный последними сутками Кьелль не сразу понимает, реальным ли был звук или прорвался из спутанного сна, заставляя поверить в желаемое. Но подъехавший робот-ассистент, оставленный за главного, хлопает его по колену одной из своих четырёх рук и как будто выражает нетерпение всем собой, даром что никаких дисплеев для отображения эмоций нет, а до слуха доносится уже рычание в качестве дополнительного подтверждения. Значит, он снова в реальности, и в реальность вернулся Нимрах. С того бы сталось подняться и выдвинуться — может стоило хоть раз воспользоваться имеющимися фиксирующими ремнями — то ли на поиски, то ли на побег, так что приходится поторопиться, наскоро протирая глаза кулаками.

Даже не пытаясь отреагировать, Кьелль подходит к планшету, первым делом поднимая верхнюю часть кровати, потому что сидеть без поддержки пока не стоило, даже если и получалось, и только потом утыкается в цифры показателей. Жив, в сознании, говорит, пусть и сомнительные шутки — хорошие признаки, но цифры были надёжнее. В общем-то, и они выглядят удовлетворительно, и, скорректировав интенсивность подачи в паре капельниц, Кьелль наконец уделяет внимание Нимраху.

Визуальный осмотр начинается прямо здесь, на расстоянии, но не заметив в положении лишней неестественности или подозрительного напряжения, он подходит ближе, склоняясь, чтобы лица были на одном уровне. Аккуратно отводит от лица Нимраха волосы, убирая за уши, встречаясь взглядом на пару мгновений, прежде чем растянуть веки пальцами, бесцеремонно направляя в глаз зацепленный со стола фонарик, повторяет то же с другим глазом. Уводит волосы ещё дальше назад, чтобы безошибочно найти место укуса, оглаживает затянувшиеся ранки и кожу вокруг пальцами, проверяет отсутствие неестественных изменений в плотности, пытается прощупать подозрительные образования, заставляет повернуть голову, осматривая под безжалостным холодным светом. Как будто не сам брал на анализы и кровь, и частички повреждённой кожи, и чудом оставшуюся в ранах слюну, и не сидел, пытаясь одновременно найти какие-то неизвестные ещё яды или вызвать реакцию.

Хотя показатели балансируют на грани удовлетворительных, с извлечением переломанного импланта лучше не тянуть, пока процесс заживления не довёл врастание импланта в плоть до критичного. Кьелль ещё вчера успел увидеть, в насколько плачевном виде находится его творение, но состояние Нимраха не оставляло и шанса на трату времени хоть куда-то, кроме него, пришлось ограничиться только изолированием особенно проблемных сломов.

— Мне нужны остроконечный и полостной скальпели, расширитель, пинцет, антисептик, перчатки, пара жгутов, тампоны с кровоостанавливающей пропиткой, зажимов побольше, потом ещё всё для зашивания, — зачем-то дождавшись отъезда андроида за всем перечисленным, Кьелль переносит стул ближе к кровати, садится было, но тут же поднимается опять, чтобы принести Нимраху воду. — Ну. Рассказывай. Почему меня срывают и в качестве причины предъявляют растерзанного тебя без сознания?

То что растерзанного настолько, что не будь они в напичканном от и до всевозможной вспомогательной техникой и препаратами лазарете, Кьелль бы просто не справился только на магии, оставляет при себе. Справился ведь, и даже, судя по всему, неплохо справился, раз подопечный уже в сознании. И заляпанные кровью полы уже отмыты, и утомительные в своей сбивчивости рассказы тех, кому повезло вернуться в собственном сознании, выслушаны, и можно больше не следить тревожно за экранами, как будто ничего критичного не происходило.

— И от твоего ответа зависит, насколько больно тебе будет при извлечении импланта. Но больно будет точно.

[Нимрах]

Холодный искусственный свет, шершавая простынь. Жажда.

Лицо Кьелля как всегда очень близко. Нимрах глядит в упор, не отводя пристального взора — рассматривает почти бестактно, фиксирует каждую деталь, терпеливо снося чужие манипуляции. Холодные пальцы в тонких медицинских перчатках скользят по коже, цепляют ощетинившийся за время отключки подбородок, вертят гудящей башкой то вправо, то влево — готовятся к плановому апгрейду очередного андроида, не иначе. И есть во всём этом что-то глубоко интимное — не столько сами прикосновения, сколько безраздельная, почти пугающая власть над его телом в этот момент.

— Полегче.

Издалека может казаться, что Кьелль не слишком силён, но Нимрах точно знает, что это не так: хватка крепкая, уверенная. Каждое движение — механически точное, будто решающий взмах скальпелем в миллиметрах от жизненно важной артерии. Нет смысла сопротивляться и бунтовать. От осмотра не отвертеться, лечения не избежать, хотя он, Нимрах, уже сейчас отодрал бы все эти бесконечные датчики, вытащил катетеры, выклянчил слоновью дозу синтетического обезболивающего и потащился бы зализывать рваные раны в штаб. В конце концов, он не тщедушный хуман, а космический, пусть и в прошлом, ящер. Квазар. Любой истинный аркхеймец, рождённый в пределах планетарной системы, позавидует неисчерпаемым возможностям его тела. Скорости регенерации — в первую очередь. Всё само заживёт, как уже заживало десятки десятков раз. Если бы только не эта штуковина под кожей...

Размышления прерывает взрезавшее места укуса жжение.

— Эй, я же сказал. Полегче, — огрызается Нимрах и инстинктивно морщится. Больше, конечно, просит, чем приказывает, под конец смягчая рычание, но звучит всё равно недовольно и глядит исподлобья покалеченной псиной, — Долго планируешь со мной возиться? Вытаскивай своё гениальное изобретение — и дело с концом.

Ответа ожидаемо не следует. Лазарет — не его территория, здесь из эмиссара с сотней солдат в подчинении он превращается в штатного пациента без права голоса. В подопытную мышь, в персональный исследовательский проект. Его мнение, сколь бы ценным оно ни было, не учитывается по умолчанию — воистину удивительное постоянство их встреч.

Глаза Кьелля, сосредоточенные и непроницаемые, гипнотизируют. Он смотрит так, будто видит изувеченного арданатея насквозь, но проявляет интерес лишь к импланту. К тому, что от того осталось после встречи с двойным рядом острых зубов. Осколки, фрагменты, изорванное розовое мясо, сетки тонких сосудов и магистрали вен. Нимрах не отслеживает, только чувствует. Кьелль нежен, но равнодушен, и именно это, как ни странно, обжигает сильнее всего. Этот холодный профессионализм и тотальное отсутствие какой-либо эмоциональной вовлечённости вызывают странное, иррациональное напряжение. Он, Нимрах, как поломанный тумблер: между послушным подчинением и хреново скрываемым желанием перевернуть металлический стол с инструментами — неосторожный щелчок хлипкого рычага.

Такая красота, такая лёгкость. Такое абсолютное безразличие. Это почти оскорбительно.

— Почему меня срывают и в качестве причины предъявляют растерзанного тебя без сознания?

— Потому что даже профессионалы иногда ошибаются, — стакан вовремя оказывается в руке, вода топит язык, освежает глотку. Гасит злость. Нимрах снова кашляет, кулаком мажа по перепачканным в запёкшейся крови губам, — Потому что я отвечал головой за своих людей. Потому что не было другого выбора, — он ненадолго замолкает, глазами встречаясь с чужими, — Погибшие. Сколько их?

Знает, что много. Если уж его так потрепало, то как сильно досталось остальным? Живы ли они — эти остальные? Что осталось от группы из пятнадцати желторотых новобранцев?

Он заочно винит себя, пусть и знает прекрасно, что к прорыву такого масштаба в полевых условиях подготовиться было практически невозможно. Группа зачистки успешно залатала червоточину в Ледяной пустыне. Все, даже штаб, согласились, что этого достаточно. Трое суток лагерь жил в привычной рутине, восстанавливая развороченный плацдарм. Ни малейшего намёка на повторный прорыв. Никто не ждал беды. Нет, не так: никто и помыслить не мог, что ситуация повторится в той же самой точке буквально через несколько дней, когда добрую половину отряда уже отправят обратно на Дискордию. Нимрах осекается. Жалкое оправдание, не умаляющее сожаления. Упустил ли он знаки, предпосылки надвигающегося бедствия, которые, быть может, ускользнули от всеобщего внимания, но не должны были ускользнуть от него?

Боль, гарантируемая Кьеллем, кажется справедливым наказанием. Неотвратимым, но недостаточно мучительным. Слишком мягким.

— Режь. Я потерплю.

Словно и не шипел несколько мгновений назад на недостаточно аккуратное касание.

[Кьелль]

Рычание уже давно перестало пугать Кьелля. Он успел понять, что рычат, когда страшно или обидно, когда больно и непонятно, что происходит, рычат в общем-то не на него, даже если кажется, что да. Реагировать — только распалять, ещё и самому заражаться этими эмоциями. Рычание неизменно стихало, сдаваясь его спокойствию, мягкости в голосе, осторожным прикосновениям. Кто-то быстрее, кто-то медленнее, но происходило неизбежно.

С Нимрахом было сложнее. Он слушал не только интонации, но и слова, задавал вопросы, ждал ответов. Его нельзя было обхватить поперёк, заставляя прижаться лбом ко лбу и держать так под бессвязный шёпот, пока не успокоится, нельзя было гладить от самого кончика носа до загривка, сменяя подушечку пальца ладонью, нельзя было чесать под подбородком или за ухом. А даже если бы было можно, вряд ли бы подействовало. Приходилось смотреть, объяснять, тоже требовать ответов, а прикасаться — исключительно в практических целях.

— Я не знаю, — хмурится всё равно на мгновение, пытаясь поднять в памяти то, чего в ней и не было никогда. Он видел выживших, только потому что ему важно было знать, как и с кем они столкнулись. Он не знал, ни сколько их было, ни сколько вернулись, ни сколько осталось растащенными по кускам там, ни сколько разбросаны по палатам, а сколько в промозглых помещениях морга. Кьелль и не хотел этого знать. Они все пришли сюда с какими-то целями, с ними рвались участвовать в операциях, они должны были понимать риски, место ушедших будет занято, как будто и не было никаких потерь. Их таких десятки, сотни, тысячи.

Нимрах — уникальный.

— Мне не надо, чтобы ты терпел. Я бы делал это под локальной анестезией, но понадобится твоё участие. Несколько нитей не втянулись обратно. В норме ты не чувствовал их у себя под кожей, но из-за повреждения основного чипа — будешь, когда я начну их извлекать. Не смертельно, но достаточно неприятно, похоже на ощущение разреза скальпеля, который ещё и горячий, по всей длине, где проходит нить. Некоторые из них поломались в паре мест, резать придётся сначала там. И, что хуже, у некоторых повреждена мембрана оболочки, я изолировал, где увидел, но времени выискивать все не было, так что вероятно они буквально впаялись в тебя этими местами. Рассекать всё от и до не хочу, так что сначала я осторожно буду пытаться потянуть, и если почувствуешь резкую вспышку боли, сразу говори. Буду разрезать точечно там. После извлечения всех нитей вытащу уже сам имплант.

Кьелль поднимается, снова перетаскивая стул ближе к изголовью, возвращается к планшету, чтобы усилить яркость ламп и вывести проекцию с отмеченными местами слома. Персональная карта сокровищ, заточенных в чужой плоти им же самим. Хотя вообще-то настоящим сокровищем это было до встречи с острыми клыками, теперь только жалкие остатки. Сдержав вздох, Кьелль наскоро собирает волосы и в последний раз проверяет показатели.

— Остроконечный поближе, рядом пинцет, полостной просто рядом, менять буду сам. В одну руку расширитель, в другую тампон, и как только я делаю надрез, сразу же прикладывай, кровь нам тут не нужна, — дежурно инструктирует робота, пока осторожно наклоняет и поворачивает немного в сторону чужую голову, устраивая в удобном для себя положении, протягивает руки для замены перчаток на абсолютно стерильные, кожу Нимраха протирает сам, затягивает жгут чуть ниже отметки. — Потом расширитель. И зажим всегда наготове.

Упёршись одним коленом в стул, Кьелль наконец берётся за скальпель, делая короткий глубокий разрез, немного растягивает края пальцами, позволяя погрузить расширитель. Концы, предусмотрительно заизолированные, выделяются неестественной неоновостью среди раскрытой красноты. Ткани отходят от него легко, поддаваясь острому концу пинцета, первый короткий отломанный элемент выходит незаметно — для него. Кьелль успевает кинуть быстрый взгляд на Нимраха. Наверное, по сравнению с недавно пережитым это и болью не назвать, но организм всё ещё ослаблен, и стоит обращать внимание на любые мелочи. 

— Будет примерно так, но дольше, остальные длиннее, даже разломанные. Если впаялись, ощущения будут, будто ткнули чем-то раскалённым, — пытается отвлечь словами, пока отделяет и сразу же осторожно тянет за второй конец, прижав на всякий случай ребро ладони где-то повыше ключицы. — Нет? Отлично, она идёт прямо к импланту, вытащу потом там. Зажимай, — кивает андроиду, сводя края разреза, переходя сразу же к следующей отметке.

— Где? — вздёргивается, понимая реакцию раньше, чем Нимрах успевает что-то сказать. Скользит самыми кончиками пальцев по коже, пытаясь обнаружить так, но сдаётся, дожидаясь конкретного указания. — Поставь пока зажим, расширитель сюда, — скальпелем ведёт на этот раз аккуратно, чтобы почувствовать, если повезёт натолкнуться, — глубже, мне надо будет найти, где оно. Потерпи немного, — Кьелль сам не замечает, как сбивается на успокаивающий тон, не может не мазнуть снова пристальным взглядом по чужому лицу, пока меняет один скальпель на другой, склоняясь над разрезом ещё ниже, пытаясь уловить стальной блеск где-то внутри. Скальпель становится продолжением пальцев Кьелля, когда он наконец видит цель и срезает выверенным движением, отсекая под углом сверху и сразу же вытягивая нижнюю часть. Мягко стукает по расширителю, давая понять, что закончил и можно зажимать.

— Всё нормально?

[Нимрах]

Механизмы подавления боли работают как часы, но куда большую роль играют осторожность и профессионализм Кьелля. Нимрах чувствует, впитывает прикосновения чужих пальцев и — на контрасте — ледяную остроту скальпеля из транспаристали — достаточно крепкого для того, чтобы ловко взрезать прочную шкуру арданатея. Эти самые «нити», чем бы они в действительности ни были, — тоже: болевая вспышка раскалённой каплей ползёт по всей руке, достигая ладони, и только затем утихает. Нимрах очень старается не ловить чужое дыхание кожей. Получается плохо. Не получается совсем. Когда лезвие впивается глубже, вычленяя из волокон двуглавой мышцы колючий фрагмент, остаётся списывать гиперчувствительность на последствия ранений и напряжённо стискивать челюсти да втягивать воздух сквозь зубы крошечными порциями. Незаметно, неслышно. Будто неживой. Всё для того, чтобы попросту не мешать, оттого и замирает каменным изваянием, изредка лишь то расслабляя, то обратно напрягая плечо — для удобства доступа к самым коварным, самым крошечным осколкам.

— Я такую махину встречаю впервые за все четыре года, — подаёт он голос, отворачиваясь в сторону. Рассматривает голограммы, наблюдает за показателями к его же нагой груди приклеенных датчиков, без лишнего удивления обнаруживая вариацию «нормы» практически на каждом полупрозрачном дисплее. Кто бы сомневался. Хоть сейчас шуруй в штаб. — Элитник. Метров пятнадцать в высоту. Что-то между гигантским скорпионом и зубастой саранчой. С бронебойным хитиновым панцирем. Я так и не смог его пробить, сколько ни пытался. Как учили: целился то в башку, то в брюхо — зверюга ревела, но каждый раз начинала напирать с новой силой.

Чем дольше Нимрах говорит, тем сильнее сомневается в трезвости своего ума. Уж не привиделось ли? Энтоморфы из пробоин выбираются часто, это не новость. И крылатые ройники, и колонисты нападают группами, бьют все вместе и со всех сторон. Да, это затрудняет отражение атаки, но чтобы одна единственная особь была в состоянии нанести квазизвезде такой ущерб — с подобным Нимрах сталкивался в первый раз. Сколько же солдат распрощаются с жизнями, если эти прорывы станут обыденностью, а не исключением из правил?

— Всё нормально?

Кьелль ловко вытаскивает последний осколок импланта, как опытный ювелир высекает из неприметного камня алмаз. Нимрах наконец-то отвлекается от созерцания подсвеченных панелей и голографических экранов. Кивает и без особого интереса глядит на мерцающий в свете яркой белой лампы фрагмент. Неровный, покорёженный. Совсем не так эта штука выглядела ещё недавно.

— Пойдёт. Спасибо, — отзывается он и на пробу разминает плечо, за что тут же получается слабый тычок пальцами в предплечье — ещё не зашили, рано дёрнулся. Нужно подождать, если только нет цели вызвать в исследователе всплеск лишнего раздражения. В конце концов, это он, Кьелль, его подлатал. Терпеливое послушание — меньшее, чем Нимрах может отплатить профессионалу с такими удивительно красивыми руками. Проклятье.

Антрацифии едва заметны, и даже так тонкие полосы узоров проступают на чужой коже, слабо поблёскивают в синеве лазарета. Запах благовоний, смешанный с металлической стерильностью инструментов, накрывает плотным, тягучим облаком. Так пахнет не комната и даже не антисептик, так пахнет сам Кьелль, и Нимрах вдруг осознаёт это удивительно ясно. Настолько, что инстинктивно ловит его запястье рукой, сжимает, поднося к губам. Медленно вдыхает, задержавшись, и затем сразу же отпускает с самым непроницаемым выражением лица, на какое только способно существо с голодным космическим прошлым. Нелепый, животный жест. Объяснения не последует, только прямой, немигающий взгляд снизу вверх, в лицо.

— Удалось собрать какие-нибудь данные? В штабе меня будут ждать с рапортом, но я едва ли помню все детали. Кажется, элитник был не просто жуком. Я уверен, что его хелицеры выделяли яд. Но есть и другой любопытный момент: чем больший магический заряд я вкладывал в удар, тем бодрее становилась эта тварь. Будто питалась моей энергией, — голос звучит сконфуженно, растерянно. Нимрах пытается прикинуть, возможен ли такой сценарий. И когда это энтоморфы из мерзких жучар мутировали настолько, чтобы жрать магию вместе с живой плотью? — Выясни, бывали ли такие прецеденты ранее, сталкивались ли другие солдаты или специалисты с подобными проявлениями, — приказной тон военного командира прорывается машинально, но Нимрах тут же осекается, мысленно бьёт себя по роже и торопливо бросает вдогонку: — Если будет возможность. И время. Буду благодарен. Не уверен, что могу доверить этот вопрос кому-то другому. К тому же, — он бросает быстрый взгляд на испещрённое крошечными штрихами швов плечо, — ты волен проводить надо мной любые эксперименты, если это поможет подтвердить мои опасения и превентивно выстроить особую тактику борьбы с такими пришельцами. Не думаю, что другие смогут выдержать.

Они оба знают, что Нимрах прав. Другие не справятся. А если и справятся, то едва ли согласятся на манипуляции, которые арданатей смог бы стерпеть без особого труда. В большей степени потому что доверяет. Потому что привык. Потому что это Кьелль, а Кьелль — лучший в своём роде, и это даже не обсуждается.

[Кьелль]

Бледная тень от созданного им произведения искусства, зажатая в пинцете, выглядит слишком жалко, но Кьелль заставляет себя отодвинуть все эмоции, всматривается, пытаясь увидеть, зацепило ли чип сбора информации — крошечная деталь, без которой не выходит ни один тестовый образец. Его надежда на восстановление цепочки повреждений механизмов, повреждений, которые он, конечно же, предусмотрел и, казалось, сделал всё, чтобы избежать вот такой ситуации, когда пришлось собирать по осколкам. Поломки остального импланта огорчали, но собрать заново не составит труда. Утеря данных стала бы необратимой потерей, особенно, если там найдётся что-то, что поможет понять хоть немного о произошедшем.

Нетерпеливость Нимраха, вынуждающаяся отвлечься от высматривания, поднимает было недовольство, но быстро сходит на нет, тая перед чужим терпением. И ведь всё ещё сидит, перетянутый зажимами, ждёт, пока Кьелль налюбуется на свою игрушку, хотя имплант уж точно не пострадает ещё больше. И даже в протянутой руке робота с заготовленной иглой видится некоторое осуждение. Собственное смущение скрывает, склоняясь обратно, торопясь закончить наконец и оставить Нимраха продолжать заслуженный отдых. Или вынудить его остаться восстанавливаться, прерывая на корню любые порывы вскочить и бежать.

— Швов через пару дней уже не останется. Но не напрягай слишком. Хотя бы попробуй, — прикосновение обрывает, Кьелль переводит встревоженный взгляд, готовый спрашивать, что не так. Вопрос так и остаётся незаданным, что дело не во вдруг ухудшившемся состоянии, понятно сразу. Но ничего больше.

Воздух становится вязким и отказывается проталкиваться в лёгкие, Кьелль только и может, что зачаровано смотреть. Четыре года регулярного и пристального наблюдения, сканирование от и до, знание всех показателей: минимальных, оптимальных, пиковых, но этот зверь всё ещё остаётся совершенно непредсказуемым. И это — исключительно и только это, по собственному твёрдому убеждению — продолжало поддерживать к Нимраху неподдельный интерес. Исследовательский, никакой больше. Смуглая кожа контрастирует с собственной бледной, осознание, что стоит пальцам сжаться чуть сильнее, и его запястье поддастся, сомнётся будто бумажное, совершенно не пугает. Кьелль замирает, не зная, чего ожидать дальше, ощущая поднимающееся волнение.

— У меня остались образцы слюны, или что там они выделяют, — волнение уходит в кончики пальцев, Кьелль сбрасывает его, разделяя лежащее на подносе на мусор и нужное. — Ничего похожего на яд не нашёл, каких-то реакций тоже так и не добился, — задумчиво смотрит куда-то мимо кровати, хоть и слушает крайне внимательно, получая наконец реально значимые подробности. Нимрах прекрасно знает, что важно во всём произошедшем, на чём поставить акцент. Морщится на пробившийся командный тон, но тут же скатывается в непонимание. Естественно, у него будет и время, и возможность, и он перероет всё, чтобы собрать любую информацию, хоть как-то похожую на случившееся. Но только после того, как он будет абсолютно уверен, что состояние Нимраха пришло в норму и рецидивов не случится.

Пока что, несмотря на озвученное, яснее и понятнее едва ли становится, Кьелль, даже не замечает, как нервно перебирает пальцами, думая, не упустил ли чего-то важного из-за усталости. Отрицает тут же, это было исключено, он просто не мог, и прокол под инъекцию стимулятора всё ещё неприятно саднит. Кьелль, не будучи уверенным в стабильности Нимраха и отсутствии новых потенциальных угроз, не отключился бы даже на те несколько спасительных часов прямо за своим рабочим столом. Кажется, что проверил всё от и до, ни малейшей подозрительной зацепки, нащупать, где что-то упустил, сложно, особенно когда мысли сбиваются всё равно, стоит взгляду соскользнуть опять на Нимраха, циклятся на контрасте, пусть теперь уже с простынями.

— Кожа, — оживляется, снова подхватывает скальпель, наскоро обрабатывая антисептиком, обходит кровать, нацеливаясь на другую руку, не решаясь снова трогать и без того растревоженную. — Я брал только повреждённую с мест укусов, нужно попробовать реакцию со здоровой, — накрывает ладонью плечо, натягивая кожу пальцами, чтобы срезать тонкий пласт, поддевая прямо на скальпель, передавая с огромной осторожностью андроиду, командуя отвезти в лабораторию. Вчера, когда его самого и его действия не сопровождал чужой внимательный взгляд, было проще. Можно было не думать, достаточно ли нейтральное его прикосновение, не чрезмерно ли беспокойства во взгляде и осторожности в действиях. Бледные зелёные линии очерчивают срезанную часть, помогая затянуться — на такое ещё толком не восстановившихся сил ему хватает. С Нимраха на сегодня было достаточно, оставить на самостоятельное заживание было бы вопиющим актом жестокости.

— На оружии или одежде могли остаться ошмётки его плоти? Если это какая-то мутация, можно будет попробовать отследить. Заставить клетки делиться, посмотреть, будут ли поглощать магию. Или попробовать адаптировать под структуру обычного насекомого и ввести ему. Или, — осекается, вспоминая, что всё ещё рядом с Нимрахом, и ни к чему грузить его пустыми гипотезами, этим Кьелль займётся уже в лаборатории, — или неважно. Помнишь что-нибудь ещё непривычное или неестественное? Какие-то странные ощущения сразу после укуса?

[Нимрах]

— Но не напрягай слишком. Хотя бы попробуй.

Нимрах смотрит на Кьелля несколько долгих мгновений, надломив иссечённые трещинами губы в снисходительной улыбке. Не отзывается и не спорит, только кивает. Они оба прекрасно знают, что согласиться с рекомендацией по-настоящему он просто не может. Даже если нехотя даст обещание, скорее всего уже этим вечером нарушит то и будет вынужден вернуться к прямым обязанностям. Сперва наведается в другое — не такое секретное, не для живых экспериментов, не для избранных — крыло лазарета, дабы узнать о состоянии уцелевших. Потом отправится в штаб — получать заслуженный нагоняй и, возможно, дружеское наставление, и то — если демиург ныне пребывает в благостном расположении духа, несмотря на все его, Нимраха, непростительные ошибки последних дней. Дальше — военный тренировочный корпус, а уж в нём следить за состоянием травм возможным не представляется.

— Сразу после укуса... — он фокусирует взгляд на тонких руках, на бледных пальцах, ловко орудующих блестящими в свете неоновых ламп инструментами, поднимается по предплечью выше, фиксирует, словно нацелившийся на юркую добычу хищник, еле заметные движения светлых прядей, скрывающих профиль, словно чувствует мельчайшие колебания воздуха во всей этой стерильной, вакуумной тишине, — После укуса тело отказывалось слушаться. Непривычные ощущения. Парализатор? Подействовал практически мгновенно. В конечном итоге я даже меч не смог занести над жуком. Рука попросту отнялась. Учитывая, что подобные вещества обычно не оказывают на меня влияния, предположу, что концентрация превышала убойную для среднестатистического хумана дозу в несколько сотен раз.

Швы не болят, лишь ощущение общей стянутости доставляет незначительный дискомфорт. Пальцы тянутся к пострадавшему плечу, наконец-то ощупывая свежие рубцы, неровные линии некогда вспоротых лоскутов кожи, всё ещё воспалённых, однако теперь умело собранных воедино. Нимрах — пазл, но таких головоломок Кьелль решил бесконечное множество. Кажется, разорви неведомая сила все жизненно важные артерии в смуглой туше одну за другой, эон и их восстановит. А не сможет починить, так заменит. Выудит идентичную деталь механизма из какой-нибудь пробирки или, может, оживит фрагменты и заставит их, будто глубоководную морскую звезду, отрастить недостающее самостоятельно.

Нимрах сносит быстрый срез без единого движения. Не вздрагивает, не морщится. Кажется, даже не замечает происходящего, но догадывается уже постфактум, когда мягкое тепло с зеленоватой вспышкой вдруг приходят на смену слабому жжению. Он оборачивается на Кьелля, выжидает с минуту, а потом вдруг принимается медленно, без всякой спешки отсоединять от себя провода. Датчики нехотя отлипают от груди и живота, тонкие иглы выскальзывают из-под кожи, оглушая комнату прерывистым визгом голографических дисплеев — пациент не умер, но почему-то пропал с радаров. Кафель под голыми ступнями кажется ледяным и каким-то сырым, скользким. Поднимаясь, Нимрах расправляет плечи, с хрустом и глухим рычанием возвращает на законное место каждую косточку, каждый позвонок, сухожилие, мышцу. Кружится голова.

— Говоришь, ошмётки плоти... Давай проверим, — он закрывает глаза, отступая от Кьелля. Кажется, его не смущают ни неприкрытая нагота, ни тот факт, что в помещение может вломиться любой доносчик, курьер-лаборант, стажёр центра — да, в общем-то, кто угодно, кто владеет высокоранговым пропуском на объект. Кьелль, как и самый внимательный, самый пронзительный взгляд его, не вызывает удивления и вовсе. Он как умелый скульптор, рассматривающий кусок булыжника, прежде чем превратить тот в достойное лучших галерей изваяние.

Мускулы перекатываются под кожей. Нимрах делает глубокий вдох и приподнимает руку, будто предлагает невидимому собеседнику рукопожатие. Секунда — и из пустоты в ладони арда начинает сочиться тьма. Густая, словно жидкий металл, она медленно вытекает из его кожи, обвивая пальцы. Тени сливаются, принимают форму. Без боли, без сопротивления, естественно, как вдох. Жидкий энергетический сгусток вспыхивает алым, и, затаившись на мгновение, вытягивается вперёд, обретая очертания покрытого острыми шипами клинка.

— Не уверен, что это поможет нам, — тяжёлый меч, окончательно формируясь по воле хозяина, каменеет. Нимрах крепче перехватывает рукоять, на пробу поворачивает кисть то в одну, то в другую сторону, прикидывая, как оружие ощущается в руке теперь, после ранения. Чёрное лезвие, иссечённое трещинами, отражает голубое мерцание комнаты, тонкие багровые жилы вспыхиваю и затихают в такт невидимому сердцебиению. Плечо ноет, но работает исправно, — Но так и быть. Осмотри его.

Кивая, Нимрах расслабляет руку, позволяя мечу зависнуть в воздухе — простая магия, почти не требующая усилий. Только теперь он невозмутимо осматривает себя, ощупывает удивительно аккуратные швы под рёбрами и на животе. «Затянулось бы и так», — усмехается, но домыслы не озвучивает. «Стоит захлопнуть пасть и быть благодарным за кропотливую работу, неотёсанный болван». Кьелль вытащил его с того света.

— Больным полагаются какие-нибудь казённые шмотки?

[Кьелль]

Самовольничающего Нимраха не успевает даже взглядом осудить, морщится от вполне оправданных возмущений приборов. Кьелль и сам возмущён не меньше, но нестройный хор обрывает всё равно, слишком уж пронзительно и недовольно, так что сверлит самый мозг. Приборы не знают, что возмущаться просто бесполезно, а он знает и старательно сдерживает раздражение. Иногда приходилось замереть и наблюдать, чтобы выяснить следующий шаг и спланировать свой.

За появлением меча Кьелль наблюдает, совершенно не скрывая восхищения. Лёгкость и естественность Нимраха в обращении с собственным телом и с оружием не могла вызывать никакой другой реакции. Лёгкая скованность, неизбежная после скраивания кусков кожи, прошла бы незамеченной, не смотри Кьелль так пристально. Осознание этого почему-то обжигает, но меньше, если смотреть пристально уже на меч. Оружие и без этого неизбежно притягивало взгляд, казалось настоящим шедевром, прекрасным в своей неидеальности. Его собственные скальпели и используемые на вылазках ножи и кинжалы в сравнении просто детские игрушки. Если их вообще можно сравнивать. Кьеллю казалось, что нельзя, что это какое-то неуважение.

— А у тебя есть ещё какие-то варианты? — хмурится, мысленно добавляя новую информацию от Нимраха к той, которую успел насобирать сам, пытаясь сложить их в единое целое, но количество пробелов всё ещё не позволяло это сделать. Пренебрежение во фразах задевает. Возможно, он и цепляется за мелочи или движется совсем не в том направлении, но нельзя исключать никакие варианты, если они действительно хотят разобраться, что же всё-таки произошло.

— Больным полагается спокойствие и не вмешиваться в ход лечения, — отрывается даже от созерцания меча, поворачивается к Нимраху всем корпусом, скрещивая руки на груди. Произошедшая ситуация выбивалась из привычной от и до, состояние ещё не пришло в норму, что, учитывая обычную скорость восстановления, достаточно напрягало, организм только что пережил ещё одно вторжение, Кьелль никак не мог нащупать причину и быть окончательно уверенным, что не последует никаких побочных явлений. Всё из этого было достаточно убедительным аргументом, чтобы задержать пострадавшего тут ещё на время. Ничто из этого не могло стать достаточно убедительным аргументом, чтобы сдержать чужое нетерпение. Кьелль всё-таки поддаётся, кивает андроиду, добавляя к своей просьбе найти ещё и одежду, но других послаблений давать не намерен.

— Сядь, — впивается тяжёлым взглядом, зная, что у него в арсенале только это и ставший стальным голос. Ему противопоставить Нимраху больше нечего, и если тот захочет уйти, остановить его Кьелль никак не сможет. Даже если решит перегородить вход собой, его просто переставят на другое место, чтобы не мешался. Не то что остановить, и усадить силой не сможет. Но требует послушания всё равно, справлялся ведь и раньше без расчёта на силу. — Сядь, и дай мне закончить мою работу.

Будто потеряв к Нимраху всякий интерес, Кьелль забирает привезённый андроидом сенсор, похожий на коготь, закрепляя его на своём пальце. Честно позаимствованный чужой способ выживания в оригинальной форме выглядел как щуп и умел отличать органику от неорганики, обеспечивая слепого хозяина пропитанием, но был переделан в более компактную и удобную для работы форму, оставшись при своих функциях, пусть и с изменённой итоговой целью. Коготь скользит прямо по острию под сосредоточенный взгляд Кьелля, боящегося пропустить сигнал, который вряд ли будет интенсивным.

— Кое-что осталось, думаю, смогу размножить, чтобы хватило на все проверки. Спасибо, — кивает, давай понять, что закончил и меч ему больше не нужен, переносит добытое на стекло, плотно запечатывая сверху другим. Кажется, всё идёт к тому, что Нимрах подорвётся и наконец сбежит по своим крайне важным — как будто кто-то или что-то сейчас важнее его состояния — делам. Кьелль всё ещё знает, что не может его остановить, но и отпускать просто так не может себе позволить.

— Нимрах, — неловкость заявляет свои права, запускает смущение и тревогу. Кьелль присаживается на край стола, вцепляется пальцами в столешницу в попытке оттянуть туда собственную неуверенность. — У меня нет для тебя сейчас никакой информации. Вообще. Я не знаю, что произошло, — произнесённое вслух царапает больнее, чем ожидалось. — Одни только предположения, которые надо проверять, — осознаёт, что заговорил как-то совсем тихо и останавливается ненадолго. Признаться в собственном провале нелегко, но убедить воздерживаться от излишней активности кажется совершенно невыполнимым. Кьелль выбирает честность, потому что с требующим объяснений и слов Нимрахом было одновременно и легче. Если бы не было ещё так невыносимо признавать свой временный провал.

— Но я и проверю, и разберусь. Важнее другое: я абсолютно не уверен в твоём состоянии. Показатели болтаются на низах, скорость регенерации упала, даже в сознание ты приходил дольше обычного, Не исключаю рецидив каких-то состояний. Я бы оставил тебя здесь ещё, понаблюдать в динамике. Но ты же не согласишься, — в интонации даже ни намёка на вопрос, Кьелль просто это знает. — Поэтому, если почувствуешь хоть какое-то ухудшение, сразу ко мне. Но и без ухудшений придётся выделить время. Быстрый скрининг, проверить швы, повторно кровь на анализы. Возможно к этому времени я уже смогу что-то узнать.

[Нимрах]

Работа над сбором материала с поверхности шипастого лезвия завершена, и Нимрах взмахивает рукой. Меч послушно вминает рукоять в его ладонь и, пропустив ещё несколько всполохов вдоль узкого дола, растворяется в вихре алого энергетического потока.

Не то чтобы он не верит в слова исследователя — тот знает больше, прогнозирует искуснее и даже в работе его, Нимраха, собственного тела разбирается лучше, чем сам ард, едва ли заботящийся о состоянии своего здоровья. Справедливости ради — сложно заботиться о чём-то, что так редко сбоит. Мысли о самочувствии вытесняются другими: о долге, о задачах, о благополучии подчинённых, о миссиях и о том, как не сдохнуть, вместе с собой затащив в пекло с десяток менее ловких, менее храбрых, менее выносливых. Необходимость сбавить обороты и приструнить себя — хотя бы на время — кажется вполне логичной. И дикой вместе с тем. Медлить не хочется, как не хочется и быть обузой, бестолковой биологической единицей, обленившейся пчелой, лишь пьющей соки из кормящего её улья.

Нимрах хмурится и осматривает комнату. Задерживает взгляд на приборах, на всех этих сложных конструкциях из дисплеев и датчиков. Если задуматься, он захаживает сюда даже чаще, чем бывает в принадлежащей ему резиденции. Удивительное дело: холодная стерильность исследовательского центра, этих залитых неоновыми всполохами помещений отчасти кажется даже уютной, почти домашней, чего не сказать о собственности на Проционе. Временами Нимраху мерещится, будто и не было никакого космоса, не было этих бесконечных скитаний, не было голода. Будто Нимраха вырастили в пробирке, здесь, на Дискордии, собрали по кускам из наиболее удачных фрагментов и включили, внедрив в башку какой-нибудь высокотехнологичный магический чип. Стоит ненадолго потерять бдительность, как тот по чьей-нибудь указке выйдет из строя или выдумает арду новую личность, послушную и ведомую в своей апатии.

— Я бы оставил тебя здесь ещё, понаблюдать в динамике. Но ты же не согласишься, — говорит Кьелль, и Нимрах переводит взгляд на его бледное лицо. Рассматривает, чуть прищурившись, наблюдает за тем, как лицевые мышцы сокращаются и расслабляются, пока эон даёт необходимые рекомендации.

— Хорошо. Я задержусь. Не совсем так, как ты бы хотел того, но задержусь.

Андроид-помощник возвращается с идеально ровной стопкой простой тёмной одежды из износостойкого тонкого нейрофлекса — расходники лазарета, одинаковые для всех пациентов и оттого отчасти напоминающие тюремную робу. Прежде чем андроид успевает докатиться до своего непосредственного хозяина и отчитаться об успешной доставке, Нимрах выбрасывает вперёд ручищу и перехватывает костюм. Его по-прежнему не смущает ни собственная нагота, ни скользящие по вынужденно обнажённому телу взгляды Кьелля, но он всё равно решает сперва — из вежливости — втиснуться в штаны, прикрывая стратегически важные области, и только затем принимается на весу разворачивать рубаху. Вертит в руках так и сяк в попытке идентифицировать лицевую сторону. Рубаха кажется бесконечной.

— Ты знаешь, в каком корпусе расположили выживших? — ткань из нанонитей и умных биополимеров тонким бесшовным слоем окутывает тело, будто подстраивается под каждый изгиб. Выданный комплект уже не выглядит таким бесформенным, а активированная терморегуляция согревает прошибаемый дрожью позвоночник. В любой другой ситуации Нимрах мог бы воспользоваться простой протомагией, но сейчас даже самые базовые телодвижения вызывают приступ тошноты и ощутимое головокружение, — Пожалуйста, отведи меня к ним. Я в любом случае буду вынужден подготовить отчёт, а для отчёта потребуются показания не только свидетеля и участника, но и командира, — он подходит к Кьеллю достаточно близко, пожалуй, сильно ближе, чем того требует диалог, и снова ощупывает свежие швы у шеи, — И ещё. Я хочу осмотреть и тела, если их не утилизировали за те дни, что я тут прохлаждался...

С появлением червоточин с захоронением в Аркхейме дела стали обстоять неважно. Проще было со всеми почестями экологично расщепить останки, чем подыскать такое место, где те бы оказались нетронуты иномирными падальщиками или локальной аномалией.

— Возможно, семьи погибших хотели бы получить их. Ну, или то, что от них осталось, — добавляет Нимрах уже чуть тише и, выдержав паузу, невозмутимо цепляет эона за подбородок. Пальцы нажимают ровно под тем, заставляя приподнять голову, пока глаза внимательно осматривают осунувшееся лицо. В касании нет скрытых мотивов, нет намёков, — Н-да, и он ещё отчитывает меня. Тебе бы поспать, если не горишь желанием откинуться раньше времени.

Думать о том, что эон не спал непосредственно из-за него, Нимрах не хочет. В этом, возможно, нет ничего удивительного — исследователь беспокоится о своём подопытном, о детище, об имплантах и точности данных. Интерес исключительно научный. Однако закравшееся чувство вины уже впивается крошечными своими когтями в солнечное сплетение, сдавливает то, протыкает.

— Идём. Времени у меня немного, — пальцы обрывают касание, и ард, сгребая с лица серебряные пряди, спокойно кивает на металлическую дверь.

[Кьелль]

Ему совершенно не нравится, то что он видит. Не сам Нимрах, естественно, он оставался совершенством в глазах Кьелля в любом своём состоянии: и в обычном, и в бессознательном искалеченном вчерашнем, и в пике своих способностей на тестах — Кьелль неизбежно находил новые поводы очароваться и восхититься. Но игнорировать проявления недавней и всё ещё остающейся слабости просто невозможно. Что-то говорить или комментировать даже не думает, Нимрах и сам наверняка чувствует, как подводит организм, указывать ему на это намеренно было бы слишком безжалостно. Давить на больные места было можно, только если стояла какая-то цель.

— Знаю, — кивает, понимая, к чему клонит Нимрах. Это было неудивительно, вопрос про остальных прозвучал почти что первым, можно было понять сразу, что он не откажется так легко от своего намерения разузнать судьбу собственных подопечных. — Всего лишь сутки с небольшим, — вздёргивается Кьелль. Естественно "всего лишь" это было с точки зрения хранения тел, но и правда слишком долго, учитывая обычную скорость восстановления. Кьелль думает, что осмотреть тела и правда может быть неплохой идеей, хоть и сомневается, что там вдруг обнаружится что-то полезное. Только если этот мутант успел зацепить ещё кого-то, и заморозка не убила остатки органики, лишив их практической ценности.

Послушно поддаваясь касанию, Кьелль поднимает голову. В прикосновениях нет опасности, нет угрозы, нет как будто вообще ничего, кроме необходимости задать удобное для обзора положение. Он делал то же самое совсем недавно, и пусть само прикосновение скорее механическое, но за ним стояло желание понять чужое состояние. Только Кьелль не считал себя хоть сколько-то пострадавшим или требующим особого внимания.

— Под стимулятором пары часов сна достаточно, — особенно под той нездоровой дозой, над введением которой он не сомневался ни секунды. Трястись над собой у него не было бы ни времени, ни желания, ни права. Позволяет рассматривать себя, совершенно не желая признавать правоту Нимраха. Разве это имело хоть какое-то значение по сравнению с необходимостью исправить и решить всё? Кьелль хмыкает собственным мыслям, понимая вдруг, что там, кажется, точно такие же. Осознанно или нет, но Нимрах очень чётко отзеркалил самого Кьелля, который и не подумал бы лечь сейчас, считая сон пустой растратой драгоценного времени. Закопался бы снова в пробирки и препараты, не отлипая от микроскопа так долго, что потом как будто и на всё остальное исключительно через него, глазел бы на дисплеи анализаторов в ожидании появления каких-то нестандартных сочетаний, разбирал бы имплант, выковыривая данные в попытках найти зацепки и решить наконец эту загадку. У Кьелля не было никакого морального права требовать чего-то у Нимраха, поэтому он опять сдаётся и кивает, соглашаясь.

— Я мог бы потребовать на твоё лечение сколько угодно времени, — закрывшаяся дверь отрезает стерильность и тишину его привычного места обитания, и Кьелль вспоминает, почему в принципе не любит выходить. Снаружи продолжало быть слишком много.. всего. Посторонние шумы вынуждают прислушиваться к себе в опасении пропустить что-то важное, то и дело проходящие мимо хаоситы цепляют взгляд своими лицами, у Кьелля никогда не получалось остановить этот автоматический процесс идентификации, а обилие посторонних непривычных запахов раздражало обоняние. Он не ускоряется только потому что всё ещё думает обо всех этих мелких сигналах, полученных от чужого тела, и пользуется возможностью хоть как-то поберечь, зная, что сам себя Нимрах точно не будет.

— Кажется, выжившие они благодаря тебе. Если ты полностью занял внимание того переростка, о котором говорил. Им повезло, — пожимает плечами. Травмы, судя по тому, что ему так ничего и не передали от целителей, занимавшихся менее важными членами отряда, были несопоставимы. Их наверняка уже привели в порядок физически, и оставили приходить в себя уже морально, и вряд ли кто-то порывается сбежать, думая о необходимости отчитаться и переживая о ком-то, кроме самого себя. Двери разъезжаются как будто от одного их приближения — уровень доступа обоих во много раз превосходит необходимый, и Кьелль пропускает Нимраха вперёд. — Всех собрали здесь. В смысле и тела тоже, спустимся к ним потом, когда закончишь. Я пока просмотрю записи, возможно, что-то найду там, учитывая то что ты рассказал.

Намеренно отстаёт, не желая слышать и видеть чужие яркие реакции и общение: он будет лишним, ни к чему мешать своим присутствием. Нимрах скажет ему, если узнает или увидит что-то важное. Пока что объектом внимания Кьелля становится монитор с общей базой лечения, дежурному целителю достаточно просто кивнуть, не тратясь даже на слова, чтобы ему освободили место. Любопытство одного взгляда игнорировать проще, чем направленное внимание сразу многих, а если внимательно смотреть в экран — всё-таки есть определённые плюсы в требованиях фиксировать всю историю от и до, которых не могли избегать в рядовых лазаретах — то и этот можно не замечать. Имена не говорят ему ничего, но Кьеллю и не надо, подходящих пациентов он отбирает по анамнезу, для него там информации гораздо больше, а если получится что-то найти, то с ним есть тот, кто поможет сопоставить набор букв с кем-то конкретным.