[Лира]

Лирея, 5020 год

Артур, Лира

Эпизод является игрой в альтернативной игрой и закрыт для вступления любых других персонажей. Если в данном эпизоде будут боевые элементы, я предпочту без системы боя.

Приятного аппетита~

[Артур]

Тьма давила со всех сторон, будто живая, липкая, плотная. Только жалкий, трепещущий свет свечей едва разгонял её, раскрывая кошмарные силуэты: грубый деревянный стол, изрытый бесчисленными царапинами и пятнами засохшей крови; потёки воска, похожие на исковерканные лица, замершие в немом крике ужаса. Над столом, словно согнувшись под тяжестью чужой боли, сгорбился лысый старик. Дыхание его сбивалось хриплыми, мучительными рывками — казалось, он из последних сил сдерживал рвотные позывы, грозившие вывернуть наружу всё, что некогда было им проглочено.

Резкий вдох — и его глаза распахнулись, словно от неожиданной боли. Зрачки лихорадочно метались, пытаясь осмыслить происходящее. Что это за место? Как он оказался здесь?

Во рту царила безводная пустыня, сухость настолько неестественная, что язык словно прилипал к нёбу. Пот градом катился по старческой спине, пропитывая ветхую одежду липкой прохладой страха. Но едва он оглянулся, сердце ухнуло в пропасть ужаса — перед ним висела девушка, словно безжизненная, цепи жестоко врезались в нежную кожу запястий, удерживая её в подвешенном положении. Белоснежные волосы безжизненно струились вниз, закрывая её лицо от старика.
Нет. Нет... Только не это. Только не снова!

Он должен был помочь ей — пока ещё было время. Пока ОН не проснулся снова. Старик резко встрепенулся, его слабые ноги задрожали, но непослушно понесли его к девушке. Он безумно, отчаянно терзал кандалы, тщетно пытаясь раскрыть их руками. Где ключ? ГДЕ ЧЁРТОВ КЛЮЧ?!

Тихий, язвительный смех зашипел в голове, заставляя старика замереть и обернуться в ужасе. На столе среди кровавых инструментов сверкнул острый кусок разбитого стекла. Ножей, клинков, никаких милосердных орудий смерти — лишь острая грань стекла, как издевательство судьбы.

Он понял. Чудовище внутри уже проглотило ключ. Выход был один — раскромсать собственное брюхо, вывернуть наизнанку собственные внутренности, чтобы спасти несчастную. Всего один удар. Один лишь удар...

«Тик-так... Тик-так... кхе-хе-хе-хе», — издевательский голос снова зашептал в его голове, вынуждая старика стиснуть зубы и судорожно зажмуриться. По измождённому лицу катились горькие слёзы бессилия, стекло выпало из ослабевших рук, со звоном ударившись о каменный пол.

Старик рухнул на колени, схватившись руками за виски.

— Прости... прости меня, дитя... — голос его дрожал, губы бессильно шевелились, извергая бессмысленные слова мольбы и отчаяния. — Я не смог... я слишком слаб...

Вдруг он замер, тело напряглось, будто натянутая струна. Белок его левого глаза стал быстро наполняться кровью, превращаясь в отвратительно пульсирующую алую массу. Губы старика изогнулись в зловещей улыбке — чужой улыбке. Комната наполнилась тихим, низким, нечеловеческим смехом.

Он пробудился.

Паразит с отвратительным наслаждением осмотрел висящую перед ним девушку, впиваясь взглядом в её беспомощное тело. Ах, какой превосходный экземпляр! Какое восхитительное создание, до последнего грамма плоти и капли крови. Губы растянулись в жуткой, широкой улыбке, обнажив острые зубы.

— Пора просыпаться, принцесса, — голос существа хрипло ласкал воздух, пока оно медленно заносило кулак.

Удар. С глухим хлопком кулак врезался в её печень — жестоко, точно, расчетливо. Она должна была очнуться, вернуться из спасительного забытья обратно в пытку и страдание.

— Невежливо засыпать на романтическом ужине, — из уст паразита сорвался мерзкий хохот, пока он неторопливо двигался обратно к столу, где в мучительном ожидании лежали инструменты, пропитанные кровью и болью предыдущих жертв.

Пир только начинался...

[Лира]

В напряжённые руки впивается острое железо. Оно нагрелось до температуры кожи и почти слилось с ней воедино. Подарило тёмные синяки, опухшие кисти рук. Руки с трудом удерживают тощее тело. Некогда белое платье, украшенное рюшами и бантиками, теперь потемнело от грязи, утратив былую невинность. Доносится мерное сопение. Длинные белые волосы водопадами сползают по груди, заканчиваются у бёдер. Девушка походила на фарфоровую куклу – если бы не робкое дыхание да лёгкое подёргивание ресниц, она казалась бы мёртвой. Вокруг – влажный сумрак, подёрнутый содроганием, ненавистью и страхом. Только робкие, ломкие свечи, дрожа, разгоняли непроглядную тьму. Рядом с пленницей старый, деревянный стол. Он видел много веков, местами подгнивший от влаги, а где-то неаккуратно заделанный ссохшимся лаком. В углах подвала скопилась сырость, она дышала, пропитанная холодом и голодом. Лира спит, не зная, что её ждёт. А рядом – старый, иссохшийся человек. Он мечется, что-то бормочет. Погрязший в муках, он словно что-то ищет. Ботинки грузно топают по грязному полу. Человек в ужасе оборачивается – он словно что-то слышит. Кто-то общается с ним. В его голове. Вдруг мужчина заплакал – лицо исказилось в глубоком страдании. Он пытался исправить ошибку. Стекло, резанув по коже, упало на пол с глухим лязгом. Сгинуло. Оно больше не спасёт. Старик падает на пол, хватается за голову – в его мире драма, невероятная трагедия. Но девушка не видит этого – она висит на цепях, белоснежная лань, мерно дышит, будто спит сладким сном. Она не слышит ни извинений, ни слёз.

Лицо человека искажается – глаз наполняется алым, губы растягиваются в ужасной гримасе. Раздаётся смех. Злобный, восторженный, довольный. Другая сущность бёрёт верх.

Старик больше не сопротивляется. Он проиграл.

Перед спящей девушкой теперь совсем другой человек – он смотрит на безвольное тело с удовольствием. Он больше не страдает. Он силён. И вместе с предложением, почти что ласковым, проснуться, замахивается, чтобы с силой ударить в печень. Тело ахнуло, подавившись вдохом. Зашаталось на цепях. Ресницы задрожали сильнее. Серые глаза открылись, голова приподнялась. Сквозь длинные волосы девушка с трудом видит пред собою старого жилистого старика, который с хохотом стал отдаляться к столу с инструментами. Лира раскачивается, перед глазами тёмная комната вертится. Дыхание не сразу находит темп – под рёбрами болит, с губ стекает слюна. Пульсирующая ноющая боль волнами растекается по телу. Целительница шипит. В затылке обнажается резь – от удара по голове хочется вытошнить все свои органы. Девушку мутит. Она устало запрокидывает голову назад. Затем вновь укладывает на плечо, не в силах держать. Смотрит измученно, знакомясь с третьей болью – затёкшие руки пронзают сотни игл. Мышцы, лишённые нормального притока крови, задеревенели и теперь горят. Лира скулит.

— К-кто Вы...? — первый вопрос, слетевший с её уст, ощущается совсем глухо и тихо. Девушка хрипит засохшим горлом. Серый взор с трудом обводит тёмные очертания помещения – взгляд подстраивается под слабый свет свечей. Разные грузные инструменты аккуратно разложены на столе. Они угрожающие блестят чем-то острым. Лира давится вдохом, медленно осознавая весь кошмар происходящего. Она пытается дёрнуть ногами, и они слушаются, ничем не закованные. Но этого мало. Стоит только посмотреть на цепи – они, магические, блокируют большую часть сил, не дают их сломать или выпустить энергию. Да и ужас, забравшийся глубок в глотку, не даёт хоть как-то воспротивиться – беловолосая замирает, безвольным существом ожидая, когда что-то случится дальше. Что быстрее – она очнётся от шока и сможет что-то предпринять или же этот старик сделает что-то, что пробудит к движению? — Отпустите меня, пожалуйста... Я... Я... Буду сотрудничать, — булькает, с трудом напрягая голосовые связки. Боль в печени вынуждает поморщиться. — Мне очень больно, — хрипит, грустно жалуясь.

[Артур]

Удар пришелся ровно туда, куда и метил Артур. Восхитительный вздох, застрявший в глотке, как хрип последнего дыхания умирающего, — как же расширились от ужаса её едва раскрывшиеся глаза! В них распустился первобытный, ледяной страх, такой чистый, что его хотелось запечатлеть, как произведение искусства. Изумительно, просто изумительно!

Склонив голову, всё с той же широкой, безумной улыбкой, он сделал шаг к девушке и глубоко вдохнул её запах — как хищник, распаляющий себя перед трапезой. Нежный, чистый запах, который так приятно будет утопить в крови, наблюдать, как свежая плоть трепещет под ножом. Легонько он подхватил локон её волос, тонких, словно шёлковые нити, и всё с тем же извращённым наслаждением вдохнул их аромат. Он не чуял запаха мыла, не чуял кожи — только стальной, пронзительный, пьянящий запах свежего мяса, от которого внутренности судорожно сжимаются в голодном экстазе. Но не сейчас. Ещё не время. Будет слишком скучно просто вгрызться в её тонкую шейку, разорвав артерию, глотая горячую кровь, льющуюся на руки и лицо, как кипящий воск с жертвенной свечи... Уф, он совсем себя не жалеет! Ну как можно самого себя дразнить такими картинами? Нутро и без того скручивает в предвкушении, будто кишки обвивают себя узлом.

Он не слышит вопроса. То ли дело в том, как увлечённо он рассматривает свою жертву — как скульптор перед финальным ударом резца — то ли дело в непрекращающихся криках в голове. "Отпусти её, мерзкое чудовище!" — то и дело отбивает в голове странный, гулкий, как похоронный колокол, ритм. Слегка поморщившись, чудище мотыляет головой, словно пытается сбросить с черепа тяжёлую паутину безумия. Хозяин тела продолжает сопротивляться, жалкий, истерзанный голос в темнице плоти, пытается спасти девушке жизнь. В этом тоже есть нечто упоительно забавное — пытать сознание, пичкать его видениями, от которых его выворачивает, как от рвоты.

— Отпустите меня, пожалуйста... Я... Я... Буду сотрудничать, — тонкий, дрожащий голосок, как треснувшая струнка скрипки, вырывает его из раздумий. Всё с той же широкой, безумной улыбкой, вместе с тем словно страдая от нервного тика шеи, он впивается кровавым глазом прямо в лицо девицы. Глаз словно кровавое месиво, то и дело сочится гноем. Он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться в лицо этой обречённой кукле. Состроив гримасу — что-то между состраданием и оскалом, который только демон мог бы назвать «утешением» — он быстро покивал и с мастерской актёрской игрой охнул, услышав, что девушке больно. Ах, бедняжка.

— Ты... Ты обещаешь сотрудничать? И если я сниму тебя с цепи, то не попытаешься сбежать? Конечно, конечно, моя хорошая. Потерпи немного! — Он быстро потянулся к цепям и одним движением отцепил от них кандалы. И чего этот некомпетентный копуша так копался? Впрочем, кандалы всё так же остались на запястьях, как гнилые наросты. Он же не идиот, чтобы позволять магу пользоваться магией.

Отвернувшись от девушки, он позволил улыбке расползтись на лице, как трещины на старинной кукле. Его безумно развлекала вся эта игра. Схватив заранее приготовленный шприц с парализующим ядом, он повернулся к девушке, уже не утруждая себя масками — чистая, пульсирующая жажда крови хлестала из его глаз. Шаг. Другой. Его ступни звучали, как приговор. Вот он подходит к ней вплотную. Его хриплое, гнилостное дыхание, словно пара из разлагающегося трупа, обжигает ей лицо. Он неловко разводит руки в стороны — как будто собирается обнять, как отец перед распятием сына.

— Я знаю, что у нас не задалось общение с первых моментов, но... Я хотел бы это исправить?..

Он медленно обнимает девушку, как кошмар в ночи, скрывая шприц в ладони. Вот его нечеловечески сильные руки сжимаются на её теле, как стальные объятия палача... А игла, тонкая, как жало скорпиона, врезается ровно между позвонков шеи. Яд вливается внутрь, как расплавленный свинец. Он продолжает обнимать, удерживая её, как марионетку, чьи нитки вот-вот обрубят. Рывок. Толчок. Ещё. И с каждым рывком её тело всё сильнее обмякало, как тряпичная кукла, пока вовсе не обессилило и не рухнуло на пол, словно пустая оболочка.

Вытерев несуществующий пот — скорее тень от былой человечности — он отбрасывает шприц, оглядываясь по комнате, как режиссёр перед финальным актом. Что же, вот и стол...

Схватив девушку за волосы, он потащил её безвольное тело, как мясник тушу, к следующей сцене их маленького спектакля. Подхватив её, словно изуродованную невесту, он мягко положил её на стол и включил лампу — скудную, желтоватую, как свет над столом патологоанатома, — достаточно, чтобы вырисовать каждую деталь на её теле. Должно быть, в её глаза уже бросилась маленькая деталь — зеркало, размещённое ровно над ней. Чтобы она смотрела. Чтобы не отворачивалась. Чтобы видела всё.

Отряхнув руки, он довольно оглядел полученный результат. Да, просто превосходно.

— Ты готова, малышка? Теперь мы начинаем вести игру всерьёз.

[Лира]

Он игнорирует. Мимо него проносятся все мольбы и крики, стремления сотрудничать, жалкие обещания. Они – лишь звук, мелодия, услада для чужих ушей. Губы пленницы трясутся. Она судорожно гадает, что сказать, придумать, лишь бы прекратить это страдание. Но всё тщетно. Не имеет смысла. Боль от удара захватывает разум, выжигает нервные окончания, мешая думать, анализировать ситуацию. Паника и душевная агония топят. Каждый вдох – надрыв. В лёгкие туго толкается влажный, душный воздух, расширяет их, вынуждая распирать рёбра. И резкий выдох – резь в груди, осколки в мышцах. Лира тихо скулит, пытаясь справиться с ощущениями. От удара зрение никак не может прийти в порядок. Новый всполох кашля терзает горло, шипами распирает слизистую.

Он подходит ближе. Вдыхает сладкий запах девушки в белом платье. Хищно улыбается. Он жаждет. Ждёт. Ему необходимо. Лира видит это желание, стремление скорее что-то сделать, мучительно растягивание удовольствия. Она почти что угадывает мысли мучителя – по изуродованному мерзкой улыбкой лицу всё видно. Пленница отворачивает голову от отвращения. Всхлипывает против воли. Пальцы подхватывают белую прядь волос, подносят к лицу. Старик вновь вдыхает аромат, наслаждается её жаждой жить.

Он смотрит. Изучает. Жадно пожирает каждый сантиметр беловолосой, наслаждается каждым вдохом, каждой крупицей незримого пота. Серые глаза ловят чужой взор – страшно, невероятно сложно противостоять животному желанию. Лира понимает. Она с предельной ясностью понимает всё. Очевидно, она не выберется. И нет никакого явного шанса спастись. Только лишь... чудо. Но девушка понимает, что её, такую жалкую и дрожащую, вряд ли кто-то будет спасать. Нет. Она никому не нужна. Только этому больному человеку, который, конечно же, сделает плохо. Старик смахивает головой, словно что-то ему мешает. Надоедливая муха у уха. Но нет. Он смотрит безжалостно, возможно, представляя, что сотворит с жертвой, что будет дальше... Лира сглатывает. С губ всё ещё льются стоны и тяжёлые вздохи.

Он улыбается. Смотрит с невероятно безумной улыбкой. Губы растянуты, напряжены, оскал так остр и так опасен, что сердце заходится. Лира мычит, сотрясаясь на цепях. С глаза мужчины медленно стекает гной. Отвратительно. Пленница жмурится. Страшно. Но стоит ей открыть глаза, как старик искривляется в почти что сочувствующей гримасе. Девушка вздрагивает – он одумался? Нет, это издёвка! Он кивает, ахает, стоит только Лире проговорить о боли. Он даже соглашается отцепить, приближается, обдавая тяжёлым запахом гнили, крови и пота. Пленница тут же кивает бездумной куклой, соглашаясь на каждую фразе. Слышится звон металла.

Он отпускает. Лира падает на холодный мокрый пол с глухим звуком. Ноги, ослабевшие после длительного плена, не удерживают и не дают подняться. Кровь приливает к рукам – тысячи игл пронзают мышцы на затёкших конечностях. Девушка скулит от боли, не вынося агонии в собственном теле, что решило сыграть против неё. Она сжимается в клубочек, хныча и бормоча невнятные просьбы помочь. Под грудью пульсирует место удара – больно, невероятно больно. Какой силы был удар? Сможет ли она сбежать, выцепить хоть малейший шанс?

Он отходит. Беловолосая слабо хнычет, не в силах подняться. С трудом возвращает управление рукам. С ужасом смотрит, как пальцы не реагируют на приказы. Не двигаются. Но понемногу, по чуть-чуть девушка заставляет себя шевелиться. И спустя время она со стоном мучений облокачивается на руку, чтобы обрести слабую болезненную опору. Нужно проверить, есть ли магия. Тщетно. Серый взгляд утыкается в кандалы на кистях. Они не дают использовать силу.

Он возвращается. Пленница поднимает голову – в чужих глазах горит жажда крови. Он шагает ближе, и каждое движение отмеряет чужую жизнь. Лира сжимается. Она слабо пятится назад, но старик склоняется, обдаёт зловонным дыханием. Мучитель разводит руками, не то пытаясь обнять, не то извиниться. Девушка сдавленно булькает отчаянием. Он хочет исправить их встречу? Слабая надежда зажигается и тухнет в серых глазах.

Он обнимает. Сжимает крепко, несмотря на сопротивление. Не даёт и шанса выбраться. В шею врезается тонкая игла. Слабая боль вынуждает всхлипнуть. Лира дёргается. Но её держат. Онемение постепенно разливается по телу. От головы оно вальяжно течёт к плечам. Они больше не чувствуют объятий. Немеют и руки. Ноги. Лира обмякает, оставаясь в сознании. Хрупкое тело безвольно падает на пол без чужой поддержки. Серые глаза горят ужасом. Она умрёт?

Он тащит. Хватает за волосы и тащит беспощадно за голову, вынуждая вдруг ощутить дикую боль. С почти онемевших губ рвётся сип. Старик укладывает на железный стол патологоанатома. Включает жёлтую лампу, обжигающие глазницы. На потолке – зеркало, позволяющее увидеть, как странно лежит безвольное тело, под каким углом изогнуты конечности. Девушка судорожно скулит. С серых глаз текут слёзы. Лира смаргивает влагу, отчаяние захлёбывает с головой. Осознание собственной будущей смерти с новой силой бьёт в голову. Щёки краснеют, пленница заходится рыданиями. Она не может пошевелиться, но все эмоции и чувства обостряются в сотни раз. Холод металла жжёт спину сквозь одежду. Горячие слёзы стекают по вискам. Голову жжёт остаточная боль. Глаза слепит лампа. Уши режет шум чужих движений. Сердце сжимается страхом от хищного взгляда.

Он начинает.

[Артур]

Артур едва ли не стонет от извращённого экстаза, который приносит ему вид безвольного тела девушки. Склонившись над её руками, он впивается в ремни, затягивая их до боли. Настолько туго, что запястья предательски побелели, но ещё не лишились чувствительности — нет, эта пытка должна быть полной. Медленно, с хрустом в позвоночнике, он выпрямляется и возвращается к столу, на котором покоится злополучный осколок стекла — будто древнее проклятие в ином воплощении. Он тщательно осматривает его, зрачки дрожат от нетерпения, и недовольно кривит губы, усеянные трещинами. Слишком тупое, слишком грязное — не срежет кожу, а раздерёт её клочьями.

Морщинка недовольства быстро растворяется в кривой, тлетворной ухмылке. Развернувшись, он начинает медленно шагать к жертве — шаг за шагом, точно бездушный метроном в кошмаре. Яд должен вот-вот начать выветриваться из её крови, позволяя нервам вновь ощутить весь ужас происходящего. Но как бы проверить?

Вспышка мысли пробежала по его лицу, исказив его в моментальном озарении. Он вновь склоняется над её телом — как палач, что готовит топор. Медленно, с ледяной точностью, он вводит стеклянный осколок под ноготь. Медленно. Медленно. Словно каждое движение должно вырезать её душу по кускам. Кровавое месиво вместо глаза наблюдает за её лицом, сканируя каждый спазм, каждую дрожь, каждое предательское подёргивание губ. Такой боли не вынесет ни одна душа, ни одно тело. И вот — воплощение наивности и невинности взрывается криком, рвущим воздух. Артур вздрагивает от наслаждения, словно в экстазе. Выпрямившись с ногтем — уже трофеем — в пальцах, он начинает захлёбываться в смехе, гортанном, будто скрежет металла по кости. Острые, кривые зубы прокусывают кубу, предвкушая пир.

Он тянется к её губам — мягким, будто лепестки, беззащитным, просящим быть растерзанными. Он касается их пальцем, почти нежно. Почти ласково. Почти.

— Тшшш... Тише, дитя. Тебе не нужно кричать и бояться... — Его лицо искажается, хриплый смех вырывается, как рвота из гнилой глотки. — ...Мы ведь только начали!

Взмах — и стекло с шорохом рассекло ткань платья, разрывая его на две части. Ткань осыпается, как засохшая кожа, открывая обнажённое тело, наивно-нежную грудь. Бельё ещё на месте — пока. Пока не пришёл его час.

Но его глаза скользят мимо — он не ищет похоти. Его влечёт брюхо, живот, потаённое место под рёбрами, где бьётся источник жизни. Там, в глубине, в тепле, прячется лакомство. И он не спешит.

Касаясь осколком её бока, он медленно вонзает стекло. Не режет — вспарывает. Мясо рвётся, словно ткань. Кровь хлещет, впитываясь в его кожу. Он наслаждается каждым миллиметром. Садист, гурман боли.

Палец, испачканный в земле, грязи и чьей-то прошлой смерти, медленно входит в рану. Копает. Играет. Крутится. Затем выходит — весь в алом. Он тянет его к губам, облизывает с жадностью чудовища. Божественно. Восхитительно. Бессовестно.

Кровавой рукой он касается лица, словно метит его. Думал. Смотрел. Смаковал. У него была проблема — все прошлые жертвы умирали слишком быстро, ещё до основной трапезы. Но ведь эта — целитель, не так ли? Руки её скованы антимагическими кандалами, но что, если талант всё же пробьётся? Хватит ли его, чтобы удержаться на грани жизни и боли?

— Скажи, дитя, — его голос прокатился по подвалу, как рёв зверя. — Ты можешь лечить себя?

Он дождался ответа — зрачки дрожат от предвкушения, скулы подёргиваются. И тогда, почти нежно, почти успокаивающе, он промурлыкал:

— Тогда если сможешь пережить нашу встречу, тебя ждёт свобода.

[Лира]

Ремни туго затягиваются на теле, впиваются, давят, сминают мышцы. Лира слабо стонет. Мужчина медленно выпрямляется и отходит к столу. Серый взгляд девушки бессмысленно устремлён к потолку, в зеркале которого отражается маленькая фигурка в белоснежном платье. Дыхание на удивление спокойно. Мерное. Хотя сердце стучит в висках, бьётся в горле, так и норовит выпрыгнуть. Разорвать грудную клетку. Лира смотрит и не видит себя – слёзы застилают глаза. Больно. Страшно. Губы слиплись от сухости.

Тень нависает над пленницей. Старик склоняется с хищной, дикой улыбкой. Он подхватывает тонкий пальчик и медленно, с почти что идеальной точностью погружает острый осколок под ноготь. Медленно. Пластина нехотя выгибается. Меняет структуру. Поддаётся. Впускает под кожу, в самое мясо. Под ногтем разливается кровь. Лира мычит, пытается кричать. Тело напрягается. Упирается в тугие путы. Нестерпимая боль прожигает нервы. Девушка выгибается насколько это возможно. Скулит. Она чувствует каждое движение. Ощущает, как осколок медленно раздвигает мясо, приподнимает толщиной пластину. Старик вводит осколок до конца. Раскалённая игла. Приподнимает, отогнув ноготь. Слышится скрип. Отрывает от основания, приподнимает. Алая жидкость медленно заполняет пространство между пластиной и пульпой. Старик оказывает на свету красный кусочек девушки. Кровь капает с лишённого ногтя пальца. Стекает на стол, забирается липкостью под ладонь. Лира в ужасе воет. Она смотрит в чужие наблюдающие глаза. Вздрагивает. Он смеётся. Она кричит.

Старик ласково тянется к ней. Палец опускается на дрожащие губы. Просьба не кричать пронизана изломанной заботой. Но вдруг он вновь хохочет. Смеётся. Выгибается. Булькает восторгом.

И замах! Одежда расходится под острием стекла, платье измученно опадает с боков. Обнажается небольшая грудь, рёбра, впалый живот. Сердце стучит под рёбрами, мягко выпирая из грудины. Лира думает – он будет насиловать. Но нет. Дикий устрашающий взгляд ползёт мимо, с обожанием смотрит на живот. Медленно касается острием стекла бока. Проводит, вжимая орудие в кожу. Сначала Лира не чувствует ничего, кроме жгучего холода. Затем боль наполняет плоть, выбивает новый крик с измученного рта. Слышатся истерзанные рыдания. Лира хрипи. Задыхается. Осколок входит в мясо, распарывает, обнажая потоки крови, волнами выходящие из разреза. Пленница воет, всхлипывает, оплакивает свою участь. Скулит и стонет, не в силах что-то сделать. Запах крови кружит голову. Больно... Палец погружается в рану – она это чувствует, ощущает! Раздвигает края, проникает в горячее мясо, проверяет глубину. Больно... Словно камень вонзается в плоть, наполняет. Лира жмурится.

Пусть это всё будет сном! Пожалуйста!

Окровавленная рука мягко накрывает лицо в больной попытке утешить. Хочется проснуться в своей постели.  Но липкая кровь ощущается слишком явно.  Вопрос тяжестью повисает в воздухе.

— Я... целительница... — губы едва шевелятся в слабом ответе. Больно... Как же горит бок... Палец, лишённый ногтя, онемел. Старика радует ответ. И тогда он утешающе мурлычет: она может постараться пережить эту встречу и получить свободу. И Лира в ужасе распахивает глаза, зная, какая может быть у этого цена. Это слишком понятно. Очевидно. Пробыв несколько лет в плену, девушка осознала, что это оставило огромный след на её жизни. И теперь... Как он будет мучить, что он будет делать, что ей придётся постараться? Вырвет ли он глаз? Оторвёт ли руку? Сможет ли она оправиться от ужаса, даже если продержится? Сможет ли не убить себя сама, зная, насколько реально и близко вот так попасть кому-то в плен снова? Может быть, Лиру прокляли? Может и нет смысла пытаться? — Нет... Убейте меня, пожалуйста, — выносит сама себе приговор, понимая, что банально не сможет. Вот бы она умерла сейчас! Но сердце упрямо стучит, лёгкие упрямо вбирают в себя воздух. Тело хочет жить в этом кошмаре.

Пусть мучитель возьмёт осколок и пронзит самое сердце. Пусть опустит его разом.

— Прошу... Я не смогу пережить это...

Но они оба знают. Робкая просьба не будет исполнена.

[Артур]

Ответ заставил старика быстро и довольно закивать. Целительница... какая удача! Предвкушение пульсирует в висках, как рой рассерженных ос, а в груди поднимается щекочущее чувство — не радость, нет, а извращённое, болезненное восхищение. Он словно ребёнок перед завёрнутым подношением: разорвать обёртку одним рывком, упиваясь звуком рвущейся бумаги... или медленно, почти с любовью, снимать слой за слоем, касаясь каждого уголка с благоговейной нежностью. Праздник...

А для него — ещё и пир.

Он покрутил стекло в пальцах и с разочарованным цоканьем ответил на просьбу девицы. Убить? Просто убить? Вонзить стекло под рёбра, пробить сердце и отпустить её с миром? Какой абсурд! Какая насмешка! Его улыбка исчезла, сменившись открытым разочарованием. В левом глазу на миг погас кровавый огонёк. Окровавленный палец коснулся её щеки, едва-едва скользнув по коже, затем спустился к шее, дальше — к плечу, и, сантиметр за сантиметром, заскользил по руке вниз. Когда он добрался до её кисти, всё с той же невыносимо нежной осторожностью обхватил её палец своими — и снова расплылся в широкой, обезумевшей ухмылке. Его рука начала медленно, с хрустом, выгибать палец в сторону, которой не позволяла анатомия, — пока не раздался щелчок. Огонёк в глазу вспыхнул с новой силой, и мучитель захлебнулся в хриплом, безумном смехе.

— Ответ неве-е-е-ерный! — Скрипучий, мерзкий смех разнёсся по подвалу эхом. Ах, как сладко она кричит! Как прекрасно извивается на столе, распятая болью. — Ты должна лечить себя, а не молить о пощаде.

Молить о пощаде? Значит, для паразита смерть — это не кара, а дар, высшая форма прощения. Но даже так её мольбы не вызывают в нём жалости — лишь новые оттенки в палитре порочной страсти. Рыдания и крики лишь разжигают его голод. Не плотский — пищевой. Желудок скручен, но спешить он не собирается. Это зрелище слишком восхитительно, чтобы прерывать его преждевременно.

Коснувшись остриём стекла её живота, он начал медленно вдавливать его в плоть. Волна боли пронеслась по телу девушки. Треск, как у ткани под напряжением, — и стекло, разрывая кожу, проникает внутрь, с пугающей точностью избегая жизненно важных органов. Чудо? Нет. Просто паразит знал анатомию лучше, чем любой лекарь. Но он всегда считал врачевание глупой тратой сил. Зачем штопать рану, когда можно вырвать орган и съесть его?

— Лечись, — произнёс он, нажимая снова. Вторая вспышка боли. — Лечись!

Третье нажатие уже резкое, нетерпеливое. Девушка истекает кровью. Старик зарычал, его лицо скривилось. Он оглянулся в поисках сумки — перевязать? Зачем? Разве что... чтобы заставить её выбрать правильно.

Он склонился над её изуродованной рукой. Подушечка пальца скользнула по открытому, безногтевому кончику раненого пальца. Кровь начала сворачиваться. Этого мало. Он раскрыл рот неестественно широко, как змея перед глотком добычи, и сжал её палец в челюстях. Хруст. Кожа, кость — всё прорвано. Его глаза закатились в экстазе. Прожевав и проглотив, он пританцовывая зашагал по комнате, чуть не хлопая в ладоши, как ребёнок от восторга.

Вернувшись, он облизал губы.

— Великолепно. Давай так: пока ты не залечишь свои раны, я буду откусывать по пальцу... нет, по фаланге пальца. Растянем удовольствие, — из горла вырвался довольный, урчащий звук. — Хотя... мне омерзительны волосы и ногти. Фу. Поэтому...

Он поднял кусок стекла и приложил его к ногтевой пластинке следующего пальца. Всё то же мучительно медленное движение. Стекло вонзается в соединительную ткань, и ноготь сдирается, оставляя за собой рваную плоть. Старик отбросил его в сторону и снова склонился к жертве.

— Это будет... восхитительно, — прохрипел он с новой улыбкой и обхватил губами второй палец.

[Лира]

Мучитель довольно кивает, наслаждаясь правильным ответом. Если бы только Лира была другой, занималась чем-то иным, то, без сомнений, она бы не была столь хороша для старика. Но ему повезло - блюдом стал небольшой десерт. Хнычущий, скованный, жалкий, и оттого потрясающе вкусный. Дыхание с треском рвется из груди - внутри что-то непозволительно сильно болит, горит, сбоит. Ужас и тревога просочились в каждый нерв, наполнили, расширили, заставили думать только об одном.

Страшно.

Просьба убить жертву вызывает лишь разочарованное цоканье. Неправильный ответ.  Окровавленное стекло игриво перекатывается на сухих пальцах маньяка.  Разочарование заполняет здоровый глаз. Это скучно. Лира говорит неправильные вещи. Окровавленный палец медленно касается холодной заплаканной щеки, невесомо ведёт вниз по ключице, сходит на плечо, ведёт до кисти. Замирает у железных браслетов.  Мягко, любовно обхватывает Лирин окровавленный палец. Губы тянутся в предвкушающей довольной улыбке. Рука медленно тянет палец в сторону. Туда, где он и не может находиться по всем законам анатомии.

— Нет! Не надо! Прошу Вас! — булькает звуками жертва, хрипит, дёргается в путах. Палец наливается болью. Он дрожит, почти выдерживая давление. Но старик силен. Нет, силен то, кто внутри него... Суставной хрящь не выдерживает - выскакивает из своего места. Кость ломается с тихим скрипом. Слышится заплаканный вой жертвы. Она кашляет алой жидкостью, от боли прикусив язык.  Содрогается измученно, обмякает. Голова заваливается набок. На лбу пот. Дыхание пробуксовывает сипом. Взгляд расфокусирован. Хрипит загнанной собакой.

Старик требует лечить себя, не умолять. И Лира слабо прикрывает глаза, измученно кивает, принимая правила.

Острие довольно ложится на верх живота. В центр. Нажимает. Плоть продавливается, сдается, рвется под осколком. Девушка мычит, кричит, но каждый звук - треть соловья, не более. Услада для чужих ушей. Старик требует лечиться. Толкает осколок глубже. Жалобное скуление судорожно бьётся из тела. Лира почти не видит происходящее - глаза заволокли слезы.

Старик склоняется над пальцем. С живота стекают ручьи горячей крови. Остаётся гадать - как скоро она умрет от шока или потери крови?

— Я умру... Вторая степень шока... Ещё несколько минут, — шевелит сухими губами, слабо пытаясь угрожать. Но старик давит в третий раз, скалится. Осматривается, решая, как лучше. Но маятник склоняется в сторону испытания.

Мучитель мажет по кровавому месту, где была ногтевая пластина. Лира судорожно ахает и стискивает зубы. Нет больше сил реагировать на этот кошмар. Рот превращается в хищную пасть и широко раскрывается, натягивая связки до немыслимых размеров.  Хруст! Зубы смыкаются на изранено пальце. Миг. И кода рвется. Кость трещит и ломается. Палец отделяется от тела. Исчезает в пасти старика.

Лира в ужасе смотрит. Всё тело дрожит, скованное болью. Агония волнами накатывает и разбивается о шок. Чужие страшные глаза закатываются от восторга. Несколько движений челюстей. Сглатывание. Глаза закатываются в экстазе. Движение. Маньяк, пританцовывая, движется по комнате, наслаждаясь вкусом. С откушенного места волнами бьёт кровь, огнём стекает со стола на пол. Всё место наполняется запахом сырости и кровью. Губы дрожат. Лира судорожно хнычет:

— Нет... Нет... Нет...! — скулит, воет, суетливо бормочет, мотает головой, тяжело дышит. Угроза встречается слабыми кивками.

Кусок стекла прикасается к пластине другого пальца. Всё повторяется. Стекло проходит под ноготь слишком медленно. Слишком болезненно. Кусок отрывается от пальца, не выдерживая. Старик подхватывает ноготь и отбрасывает. Лира слабо воет.

— Умоляю, хватит!

 Но она понимает. Понимает, что не сможет противиться. И что, если хочется избежать боли, то необходимо следовать требованиям. И целительница напрягается, собирает все свои силы воедино, стараясь игнорировать боль, жмурится болезненно, пытаясь убрать самое болезненное - вернуть пульсирующий палец на место. Но тщетно. Магические тяжёлые браслеты не дают использовать силу. Удаётся только остановить кровь из пальца, затушить боль от снятой пластины.

— Я... Я стараюсь... Снимите оковы...  Прошу... Я не сбегу, обещаю...

[Артур]

Удовольствие от криков жертвы едва не вырывается наружу, заставляя руки маньяка дрожать от восторга. И как ему удалось поймать столь замечательный экземпляр? Признаться, выбирая жертву, он рассчитывал насладиться лишь мгновениями её мучений. Но вы только взгляните — этот милый оленёнок выдерживает такие пытки, которые не выдержал бы и каждый взрослый мужчина. И даже после всего она лишь достигла второй степени шока.

Каждый выкрик, каждый дрожащий вздох вызывает вспышку удовольствия, заставляя дрожать в нетерпении продолжить. Что же сделать теперь? Хм. Пожалуй, стоит действительно притормозить. Безумная улыбка сменяется задумчивой гримасой. Кивнув своим мыслям, он разворачивается и подходит к своей сумке. Где же, где же...

Вот она — баночка с какой-то пыльцой, и баночка с какой-то мазью. Оставив сумку, он возвращается к девушке и спешно открывает баночку с пыльцой. Щедро насыпав её на какую-то тряпку, он с силой придавливает её к кровоточащей ране. Тряпка мгновенно пропитывается кровью, но, словно не замечая этого, он отнимает её и вновь посыпает пыльцой, прикладывая к следующей ране. Пыльца очень хорошо помогает остановить кровотечение, заставляя кровь сворачиваться в ускоренном темпе. Один небольшой побочный эффект — чудовищная жгучая боль, способная даже крепких и здоровых мужчин повергнуть в бессознание. Теперь... Зажав девушке нос, он высыпает ей немного пыльцы в рот. Слегка перестаравшись, он ударом стеклянной баночки откалывает ей кусочек резца. Наверное, больно.

— Глотай, — сухой, хрипящий приказ, не оставляющий пространства для сомнений и сопротивления. Очень полезная пыльца — при приёме внутрь она помогает загустить кровь. Не настолько, чтобы убить пациентку, но вполне достаточно, чтобы ещё немного сдержать кровотечение. Следующий шаг — открыв баночку с мазью, он предварительно отворачивает её от своего лица, но быстро подносит к носу девушки, дожидаясь, пока та сквозь всхлипы сделает глубокий вдох. Аналог аммиака, мазь собственного изготовления, смешанная из сильнопахнущих растений, должна привести девушку в чувства, не давая ей провалиться в третью фазу шока после столь варварского «лечения». Отсыпав остатки пыльцы на тряпку, он плотно перевязывает руку девушки, не позволяя крови вытекать из отгрызенного пальца.

Просьба снять оковы ещё сильнее заставляет его нахмуриться в задумчивости. Кивнув, словно своим мыслям, паразит одним движением ощупывает свое брюха и медленным движением когтя вспарывает его, заставляя где-то в глубинах сознания Артура захлебнуться в агонии. Несколько быстрых ощупываний внутренностей — и вот он, ключ. Сделав небольшой надрез, он вытаскивает измазанный в крови и дерьме ключик. Запихнув внутренности обратно, он прикрывает глаза и чуть вздрагивает, словно прохладный утренний ветер прошёлся по коже. Кровь почти мгновенно начинает сворачиваться, а дыра в животе быстро затягивается. Единственным напоминанием о процедуре остаётся лишь дыра в грязной, окровавленной робе.

Задумчиво почесав подбородок, он склоняется над искалеченной рукой и одним щелчком отстёгивает сковывающие её кандалы. Склонившись над другой рукой, он на мгновение замирает, затем прищуривается и вновь с хрипотцой прорычал:

— Лечись. Я не сниму их с другой руки. Я не идиот, чтобы давать магу полноценный доступ к своему резерву. Если у тебя не выйдет — я буду пытать тебя до тех пор, пока ты не сойдёшь с ума. Вот и весь расклад, малышка.

Губы вновь растягиваются в безумной улыбке — и в ней видно лишь одно: он даже предпочёл бы, чтобы у девушки произошла осечка в целительной магии.

[Лира]

Сквозь пелену слёз Лира видит, как изгибается дикий оскал. Улыбка сменяется задумчивостью – что-то не так. Ему не нравится ответ. Не нравится изнурённый шёпот слов, тайная угроза, откровенное признание, готовое содрать кожу с игры. Целительница могла бы улыбнуться, истерично засмеяться – он не знает, как часто её мучили, он не понимает, что она больше не такая удобная, не такая яркая... Но губы лишь вздрагивают в подобии ухмылки. Или плача. Взгляд ловит слабый кивок – старик принял решение. Что дальше? Хочется кричать. Но содранное горло болит, сипит, и с него рвётся только полустон. Мучитель отходит. Липкая кушетка жмёт к себе, не дают выбраться. И руки, до обидного слабые, никак не могут сломить сопротивление пут. Слёзы бессмысленно стекают по вискам. Лёгкие горят. Веки тяжелеют, закрываются. Тело обрастает лёгкостью лилий, накрывается белоснежной скатертью. Облегчение наполняет разом.

Ожог приникает к ране, разжигает, жжёт, давит, вынуждает забиться в крике, захлебнуться воплем боли и отчаяния. Распахнутые глаза не видят. Лампа ярким огнём перед сознанием. Другая рана опаляется агогнией, Лира прогибается насколько может, не слышит собственного крика. Но кричит. Обмякает, с губ течёт слюна, всё булькает, разум воспалён, горит. Сухие пальцы зажимают нос. Вдох гибнет на губах. Кашель. Порошок падает на язык, на слизистую, удар стеклянной баночки обжигает зуб. Тот раскалывается, покрывается в один миг алой кровью. Рот изгибается в алом, мычание изворачивается мольбой, но тщетно – приказ один.

Глотай.

И она сглатывает послушной безделушкой, смотрит с ужасом, отчаянием, страхом. В груди что-то сжимает, странные чувства волной накатывают на суть – что за средство, лекарство? Свет гаснет, глаза тускнут, всё, её нет. Она спасена в забытье! Но смеяться рано. В нос ударяет едкий запах, пронизывающий разум. И трезвость вмиг настигает сознание, глаза слепо моргают. Видят вдруг всё пред собою чётко, ярко, дико. И каждое чувство до непозволительного понятно. Рука пульсирует от боли, каждая рана горит, обожжённая. Лира почти не чувствует ткань, ощущает лишь с какой тугостью сжимают руку в тряпку.

Но есть одно спасение. Старик кивает на просьбу освободить. Или соглашается со своими мыслями? Неизвестно. Но вдруг он ощупывает свои бока и, обладая невероятной силой, вспарывает острыми, подобно ножу, когтями, собственный живот, что-то ищет в горячих липких внутренностях. Он вытаскивает нечто похожее на металл, странный ключик. Рана быстро сворачивается, зарастает. Кто этот старик? Что за чудовище в нем спит? Все тело пленницы дрожит от ужаса, горит. Холодный пот волной проходит по телу.

Старик запросто наклоняется и тянется к больной руке. Зубы стискиваются, но следом - скуление. Больно. Сломанный зуб агонирует. Девушка хнычет, бросает недоуменный взгляд на мучителя, стоит только характерному звону металла объявить о свободе.

Лира кивает. Лечиться... Все, чтобы не было так больно. Она концентрируется. Создаёт вокруг себя слабое белое сияние. Резец постепенно перестает ныть. Заживает скол. Раны на теле медленно высыхт, покрываются корочкой. Алое воспаление становится меньше. Но это - максимум на который способна девушка. Больше невозможно - голову режет, невыносимая боль пронизывает тело, ограничивая в ресурсах.

— Прошу... — всхлипывает, мотает головой и, собравшись с силами, создаёт светлую магическую энергию, направляя ее прямо в живот насильника. Это должно хоть немногим оттолкнуть! Капелька пота стекает со лба. И следом, с трудом успевая думать, Лира пытается пространственной магией выцепить из чужих рук ключик, чтобы сжать в больной ладони. Получить ощутимый шанс на свободу.