Когда его пальцы коснулись её ладони, мир перевернулся. Это было не метафорой. Это все по-настоящему происходило с ней. С Принцессой Луминарис
Вайла вздрогнула, но не отдернула руку. Прикосновение было неожиданным, но не грубым. Напротив, в его движении была странная, почти неуверенная нежность. Его когти, способные, она не сомневалась, вспороть сталь, скользили по её ладони с опасливой осторожностью, словно он боялся повредить хрупкий артефакт. Это парадоксальное сочетание силы и сдержанности заставило её сердце сжаться. Он был хищником, пытавшимся погладить мотылька, не опалив его крылья. А потом он сжал её руку. Внезапно, сильно, почти до боли. Его пальцы сомкнулись вокруг её запястья стальным обручем, и в его глазах, в этих сапфировых огнях, вспыхнула первобытная, неоспоримая решимость. - Ты останешься здесь. Тогда, Вайла, ты останешься здесь, пока я не пожелаю отпустить тебя домой.
Это не была просьба. Это был ультиматум, который арлекин поставил ей. И вместо страха, вместо протеста, в ней что-то дрогнуло и рассыпалось. Все её защитные барьеры, все годы дисциплины, все предостережения рода всё это рухнуло под тяжестью этих трёх слов. Потому что за ними стояла не угроза. Стояла тоска. Бесконечная, всепоглощающая тоска существа, которое наконец-то нашло то, что искало, и было готово на всё, лишь бы не потерять это снова.
Он притянул её к себе. Резко, властно. Её тело столкнулось с его доспехами, и она ощутила твёрдость стали. Его рука обвила её талию, и её пальцы впились в ткань его одеяния. Она была заперта. Пленница. Но в этом плену не было ужаса. Была странная, головокружительная безопасность. Как будто буря, бушевавшая вокруг него, наконец-то нашла своё успокоение в том, чтобы держать её рядом.
- И не закрывай глаза, если не боишься.
Она не закрыла. Она смотрела прямо в сапфировые бездны его глаз, чувствуя, как её собственное сияние отвечает на его внутренний огонь, как два полярных начала свет и тьма, порядок и хаос вступают в немыслимый, запретный танец. И тогда они взлетели.
Земля ушла из-под ног с головокружительной скоростью. Ветер, тёплый и наполненный ароматами праздника, рванул ей навстречу, заиграл в её золотых волосах, прижал тонкую ткань её туники к телу. Она инстинктивно вцепилась в него, в его плечо, чувствуя под пальцами упругие, стальные мускулы. Он был её якорем в этом безумном полёте.
Они парили над Риверией. С высоты птичьего полёта город карнавал представал уже не хаотичным нагромождением шума и света, а сложным, дышащим организмом. Огни выстраивались в гигантские, пульсирующие артерии и вены. Движение толпы казалось размеренным током крови. Аттракционы были как фантастические органы, выросшие на теле этого существа. Он набросил на них покров невидимости, и это ощущение стало ещё острее. Они были призраками, парящими над своим личным, сокровенным миром. Никто не видел их. Никто не знал, что их бог, их король, держит в объятиях сияющую принцессу из глубин, и что в этот миг граница между их мирами истончилась до предела.
Он прижал её руку к своей груди. Сквозь ткань и доспехи Вайла ощутила мощный, учащённый стук. Бум-бум. Бум-бум. Это был не ритм спокойного, медитативного ядра, как у неё. Это была дикая, необузданная песня жизни, полная страсти, ярости и невысказанной нежности. Она чувствовала жар, исходящий от этого места, жар, который мог и согреть, и испепелить.
- Я ждал тебя, Вайла. Мне показалось, что целую вечность...
Эти слова, тихие, произнесённые с придыханием, прозвучали не как упрёк, а как стон. Как крик души, которая тысячу лет блуждала в пустыне и наконец-то увидела оазис. И в этот момент в Вайле что-то окончательно сломалось и перестроилось заново. Все её сомнения, вся её осторожность, весь её долг всё это испарилось, унесённое ветром, что свистел у неё над головой. Она смотрела на него и понимала, что назад пути нет. Не потому, что он её не отпустит. А потому, что она сама не захочет уходить. Она не ответила словами. Слова были слишком грубы, слишком малы для того, что переполняло её. Вместо этого она позволила своему свету сделать то, чего никогда раньше не позволяла никому. Она позволила ему обнять его.
Её сияние, обычно сконцентрированное вокруг неё, мягко хлынуло наружу, обтекая его фигуру. Оно не было ослепляющим или агрессивным. Оно было тёплым, живым, обволакивающим. Серебристо-золотые струи света окутали его плечи, его спину, его маску, словно пытаясь согреть его тело. Её псионическое поле, всегда находившееся под строгим контролем, мягко слилось с его бушующей аурой. Она не подавляла его хаос. Она просто вплеталась в него, как тихая мелодия в грохот оркестра, находя гармонию в самом диссонансе. Она придвинулась ближе, сокращая и без того ничтожное расстояние между ними. Её лоб почти касался его маски. Её серебристые глаза, сияющие в темноте, смотрели прямо в его сапфировые огни.
— Я была там, где должен быть свет, прошептала она, и её голос был похож на шелест шёлка и звон хрусталя.
— В глубине. В тишине. В темноте, которая учила меня ценить каждый луч света. Я охраняла равновесие. Она медленно, давая ему время отпрянуть, подняла свою свободную руку и коснулась его маски. Она коснулась пальцами пространства у виска, где белая кость встречалась с воздухом.
— Я не знала, что есть кто-то, чья боль резонирует с моим собственным одиночеством на такой глубине, что её можно услышать сквозь толщину мира, продолжила она, и в её голосе зазвучали ноты, которых не было никогда прежде мягкие, тёплые, беззащитные. — Я пришла не из долга. Не из любопытства. Я пришла... потому что не могла не прийти. Как река не может не течь к океану.
Она замолчала, давая своим словам, своему свету, своему прикосновению дойти до него. Они парили в безмолвном небе над грохочущим городом, и в этой тишине, висящей между небом и землёй, рождалось что-то новое.
— Ты спрашиваешь, где я была? её шёпот был едва слышен, но он, несомненно, достигал его, проникая сквозь шум ветра и праздника. — Я шла к тебе. Всю свою жизнь. Я просто не знала адреса.
И тогда, повинуясь импульсу, более сильному, чем разум, чем долг, чем страх, она наклонилась и прижалась щекой к его груди, туда, где билось его сердце. Её свет, окутывавший его, сконцентрировался в этом месте, словно пытаясь проникнуть сквозь броню, сквозь плоть, прямо в самую сердцевину его существа.
Она отдавалась ему. Не как пленница как союзница. Не как жертва как добровольная участница этого безумного, прекрасного, невозможного полёта. Она выбирала его. Его хаос. Его боль. И в этом выборе она, наконец, обретала ту самую свободу, которую искала свободу быть собой, не принцессой Луминарис, не хранительницей рода, а просто Вайлой. Женщиной, чей свет нашёл, наконец, свою тьму.
Вайла вздрогнула, но не отдернула руку. Прикосновение было неожиданным, но не грубым. Напротив, в его движении была странная, почти неуверенная нежность. Его когти, способные, она не сомневалась, вспороть сталь, скользили по её ладони с опасливой осторожностью, словно он боялся повредить хрупкий артефакт. Это парадоксальное сочетание силы и сдержанности заставило её сердце сжаться. Он был хищником, пытавшимся погладить мотылька, не опалив его крылья. А потом он сжал её руку. Внезапно, сильно, почти до боли. Его пальцы сомкнулись вокруг её запястья стальным обручем, и в его глазах, в этих сапфировых огнях, вспыхнула первобытная, неоспоримая решимость. - Ты останешься здесь. Тогда, Вайла, ты останешься здесь, пока я не пожелаю отпустить тебя домой.
Это не была просьба. Это был ультиматум, который арлекин поставил ей. И вместо страха, вместо протеста, в ней что-то дрогнуло и рассыпалось. Все её защитные барьеры, все годы дисциплины, все предостережения рода всё это рухнуло под тяжестью этих трёх слов. Потому что за ними стояла не угроза. Стояла тоска. Бесконечная, всепоглощающая тоска существа, которое наконец-то нашло то, что искало, и было готово на всё, лишь бы не потерять это снова.
Он притянул её к себе. Резко, властно. Её тело столкнулось с его доспехами, и она ощутила твёрдость стали. Его рука обвила её талию, и её пальцы впились в ткань его одеяния. Она была заперта. Пленница. Но в этом плену не было ужаса. Была странная, головокружительная безопасность. Как будто буря, бушевавшая вокруг него, наконец-то нашла своё успокоение в том, чтобы держать её рядом.
- И не закрывай глаза, если не боишься.
Она не закрыла. Она смотрела прямо в сапфировые бездны его глаз, чувствуя, как её собственное сияние отвечает на его внутренний огонь, как два полярных начала свет и тьма, порядок и хаос вступают в немыслимый, запретный танец. И тогда они взлетели.
Земля ушла из-под ног с головокружительной скоростью. Ветер, тёплый и наполненный ароматами праздника, рванул ей навстречу, заиграл в её золотых волосах, прижал тонкую ткань её туники к телу. Она инстинктивно вцепилась в него, в его плечо, чувствуя под пальцами упругие, стальные мускулы. Он был её якорем в этом безумном полёте.
Они парили над Риверией. С высоты птичьего полёта город карнавал представал уже не хаотичным нагромождением шума и света, а сложным, дышащим организмом. Огни выстраивались в гигантские, пульсирующие артерии и вены. Движение толпы казалось размеренным током крови. Аттракционы были как фантастические органы, выросшие на теле этого существа. Он набросил на них покров невидимости, и это ощущение стало ещё острее. Они были призраками, парящими над своим личным, сокровенным миром. Никто не видел их. Никто не знал, что их бог, их король, держит в объятиях сияющую принцессу из глубин, и что в этот миг граница между их мирами истончилась до предела.
Он прижал её руку к своей груди. Сквозь ткань и доспехи Вайла ощутила мощный, учащённый стук. Бум-бум. Бум-бум. Это был не ритм спокойного, медитативного ядра, как у неё. Это была дикая, необузданная песня жизни, полная страсти, ярости и невысказанной нежности. Она чувствовала жар, исходящий от этого места, жар, который мог и согреть, и испепелить.
- Я ждал тебя, Вайла. Мне показалось, что целую вечность...
Эти слова, тихие, произнесённые с придыханием, прозвучали не как упрёк, а как стон. Как крик души, которая тысячу лет блуждала в пустыне и наконец-то увидела оазис. И в этот момент в Вайле что-то окончательно сломалось и перестроилось заново. Все её сомнения, вся её осторожность, весь её долг всё это испарилось, унесённое ветром, что свистел у неё над головой. Она смотрела на него и понимала, что назад пути нет. Не потому, что он её не отпустит. А потому, что она сама не захочет уходить. Она не ответила словами. Слова были слишком грубы, слишком малы для того, что переполняло её. Вместо этого она позволила своему свету сделать то, чего никогда раньше не позволяла никому. Она позволила ему обнять его.
Её сияние, обычно сконцентрированное вокруг неё, мягко хлынуло наружу, обтекая его фигуру. Оно не было ослепляющим или агрессивным. Оно было тёплым, живым, обволакивающим. Серебристо-золотые струи света окутали его плечи, его спину, его маску, словно пытаясь согреть его тело. Её псионическое поле, всегда находившееся под строгим контролем, мягко слилось с его бушующей аурой. Она не подавляла его хаос. Она просто вплеталась в него, как тихая мелодия в грохот оркестра, находя гармонию в самом диссонансе. Она придвинулась ближе, сокращая и без того ничтожное расстояние между ними. Её лоб почти касался его маски. Её серебристые глаза, сияющие в темноте, смотрели прямо в его сапфировые огни.
— Я была там, где должен быть свет, прошептала она, и её голос был похож на шелест шёлка и звон хрусталя.
— В глубине. В тишине. В темноте, которая учила меня ценить каждый луч света. Я охраняла равновесие. Она медленно, давая ему время отпрянуть, подняла свою свободную руку и коснулась его маски. Она коснулась пальцами пространства у виска, где белая кость встречалась с воздухом.
— Я не знала, что есть кто-то, чья боль резонирует с моим собственным одиночеством на такой глубине, что её можно услышать сквозь толщину мира, продолжила она, и в её голосе зазвучали ноты, которых не было никогда прежде мягкие, тёплые, беззащитные. — Я пришла не из долга. Не из любопытства. Я пришла... потому что не могла не прийти. Как река не может не течь к океану.
Она замолчала, давая своим словам, своему свету, своему прикосновению дойти до него. Они парили в безмолвном небе над грохочущим городом, и в этой тишине, висящей между небом и землёй, рождалось что-то новое.
— Ты спрашиваешь, где я была? её шёпот был едва слышен, но он, несомненно, достигал его, проникая сквозь шум ветра и праздника. — Я шла к тебе. Всю свою жизнь. Я просто не знала адреса.
И тогда, повинуясь импульсу, более сильному, чем разум, чем долг, чем страх, она наклонилась и прижалась щекой к его груди, туда, где билось его сердце. Её свет, окутывавший его, сконцентрировался в этом месте, словно пытаясь проникнуть сквозь броню, сквозь плоть, прямо в самую сердцевину его существа.
Она отдавалась ему. Не как пленница как союзница. Не как жертва как добровольная участница этого безумного, прекрасного, невозможного полёта. Она выбирала его. Его хаос. Его боль. И в этом выборе она, наконец, обретала ту самую свободу, которую искала свободу быть собой, не принцессой Луминарис, не хранительницей рода, а просто Вайлой. Женщиной, чей свет нашёл, наконец, свою тьму.












































![de other side [crossover]](https://i.imgur.com/BQboz9c.png)




















