Аркхейм

Выглядит удобно и красиво! 

Бледноликий сперва слушал обмен репликами с привычной ленивой усмешкой - доктора, который привычно застрял в собственной мантре про эволюцию и жертвенность во имя новой жизни, и Моль, чьи насмешки резали воздух точнее любого лезвия. На мгновение в словах Кейна проступили ноты, от которых в глубине арданатейской души что-то едва дрогнуло: слишком знакомые рассуждения о топливе, о цикле, о непрерывности разрушения и роста. И всё же, форма, в которую доктор облек эти идеи, лишала их всякой ценности - истина, превращённая в проповедь безумца, вызывала не уважение, а желание отвернуться.

Ядовитые же комментарии Моль звучали ближе к духу арда: в них была игра, вызов и холодная насмешка, та самая эстетика борьбы словом, которую Люциус ценил. И всё же даже в этом он уловил лишь эхо собственных принципов, не больше. Постепенно вся словесная дуэль стала казаться арданатею слишком однообразной, слишком растянутой, словно бесконечное кружение вокруг одной и той же идеи.

Улыбка на его лице не исчезала, но в глазах поселилась скука - тяжёлая, вязкая. Для того, кто привык наслаждаться блеском слов и театром фраз, подобный спектакль показался затянувшимся, и ард, откинувшись в собственных мыслях, позволил себе почти зевнуть внутренне, ощущая, как интерес к происходящему угасает с каждой новой репликой.

Перламутровый импульс, сорвавшийся с рук бледноликого, мягко охватил Моль, переливаясь в его силуэт и вплетаясь в каждое движение спутника. Ард даже с некоторым удовлетворением отметил, как магическая вязь улеглась ровно, без надрывов и сбоев, будто сама реальность позволила ему укрепить союзника.

Но стоило направить ту же формулу на себя, как в сознание, будто насмешкой, влезла розовая слизь, что осталась одиноко ожидать финала где-то сверху. Образ её липкой, пульсирующей массы мигом сорвал концентрацию: линии чар дрогнули, соскользнули, перелив потерял ясность и вместо прорыва в жилах осталась пустота. Ни мощи в мышцах, ни упругости в костях, только раздражающее эхо неудачи.

Люциус устало выдохнул сквозь зубы, не позволяя себе ни гримасы, ни лишнего слова. Мда...день складывался из рук вон плохо: магия, что всегда была его оружием и опорой, вдруг решила играть против него. Вязь шла наперекор, концентрация подводила, а вместо привычной уверенности оставался лишь привкус досады. Благо, импульс вышел холостой, а не наградил арда заговором на понос. И на том спасибо.

В какой-то момент терпение ардэнта окончательно лопнуло - игра в слова и намёки себя исчерпала. Он ощущал, что и Моль это понял: напряжение переросло в тот самый накал, когда битва становится единственным возможным продолжением сцены. Напарник метнулся вперёд с монтировкой, превращая ожидание в сталь и движение.

Люциус же вспыхнул рывком, его фигура с белой грацией змеи резко скользнула вперёд, сокращая дистанцию с доктором. Правая рука ушла назад, собирая магическую и физическую силу, ладонь выстроилась вертикально - точный, хищный замах. Удар целился прямо в корпус Кейна, но траектория предательски ушла мимо, ладонь лишь рассекла пустоту рядом с целью, заставив корпус арда опасно податься вниз.

Вместо заминки - мгновенная импровизация: бледноликий грациозно провернулся на выставленной руке, перенеся на неё весь вес тела. По инерции другая ладонь сорвалась в движение, целясь сокрушительным ударом в спину доктора, намереваясь глухим касанием раздробить мутировавшие органы Кейна.

Не сбавляя темпа, Люциус вторым движением пустил в ход локоть - резкий, рассекающий, целящийся в корпус удар, который с силой разорвёт плоть безумного учёного. После же, словно струя белого дыма или скользящая тень, ард легко отпружинил назад, делая несколько изящных, змеиных отскоков, чтобы вновь увеличить дистанцию и оценить поле боя.

Появилось времечко для одного не особо быстрого эпизода с Люциусом или Дзином! С ардом можно встретиться в принципе практически везде, а второй в основном обитает на Цирконе и не так часто покидает пределы планеты, но если есть конкретные идеи, то можем подстроиться. По стилю к Люциусу близки шпионские боевики, триллеры, детективы и прочее. Дзин же ярый представитель киберпуков со всеми хайтек-лоулайф приколдесами. Но если появятся мысли вне этих жанров, то буду рад услышать предложения! 

@Соната, стоило мне написать флуд, так тут же меня завалили работой хД
Даа, я тебя поздравил! :3 И тортик видел! 
Работы куча, осень давит, но в целом не жалуюсь! Потихонечку живём и цветем 

@Соната, доброе утро! *радостно распластался на полу* Как ты тут поживаешь? 

@Кира, да, в последнее время не особо получается сюда заскочить. Как делишки тут у вас?

всем утра 

В её мягкой улыбке, тонко прорезавшей холодный ореол, Люциус увидел подтверждение того, что почувствовал ранее: это место действительно создано для них обоих. Он позволил себе задержать взгляд на сестрёнке чуть дольше, чем обычно, словно фиксируя этот момент как редкую теплоту в череде масок и игр. Мысль о том, что где-то есть пространство, где он не игрок и не актёр, а хозяин наравне с ней, стала почти ошеломляющей. Впервые за долгое время ард ощутил не только принадлежность, но и тихую уверенность в том, что его присутствие здесь ожидаемо и нужно. В ответ он чуть кивнул, сдерживая более явное проявление чувств, и позволил уголкам губ изогнуться в спокойной ухмылке - без иронии, без игры, лишь с лёгким оттенком признательности.

Сумерки мягко опускались на поместье, окрашивая окна тёмно-синими тенями, а тишина внутри становилась почти осязаемой. Персонал бесшумно удалился, оставив лишь чай, от которого тонкой струйкой поднимался пар. Люциус медленно поднёс чашку к губам, наслаждаясь не только мягким вкусом напитка, но и самим моментом - редкой, бесценной паузой, когда можно было позволить себе быть настоящим. Рядом сидела Люси, и именно с ней он мог быть честным, без привычных масок и театральных гримас, без вечной игры и фальши. Не нужно было придумывать оправдания или подбирать нужные роли - всё, что оставалось, это тишина, чай и ощущение того, что созвездие, некогда разбросанное по разным мирам, снова обрело единство. В этой простоте и скрывалась подлинная сила их близости.

Для Люциуса прогулка по поместью оказалась чем-то большим, чем просто ознакомление с архитектурой и внутренним убранством. Он ощущал в каждой детали, в каждом движении руки сестры, что это место не было построено лишь ради уюта или роскоши - оно было соткано из символов их общности. Озеро, отражающее ночное небо, напоминало о вечной привязанности звёзд, фонтан с его ритмичным журчанием - о дыхании космоса, а живопись на стенах будто хранила отголоски других миров, которые они знали когда-то. Даже слуги, тихие и верные, здесь становились частью гармонии - не безликой массы, а естественным продолжением этого "оазиса среди галактик".

Когда же в конце они подошли к его покоям, Люциус невольно замер на мгновение. Дверь открылась - и перед ним раскрылось пространство, которое было не просто комнатой, а отражением его собственной натуры. Белоснежные змеи с янтарными глазами витали в орнаментах ковров, изгибались в узорах стен, переплетаясь с тонкими линиями, выстраивающими контуры созвездий. Потолок украшала роспись, где космос будто оживал - звёзды сияли в глубине тёмного неба, создавая иллюзию бескрайнего пространства. Даже мебель не была случайной: резные элементы повторяли знакомые янтарные символы, а мягкий свет, исходящий из ламп, напоминал о свете далеких звёзд. Всё здесь выглядело так, будто это место создавалось специально для него, словно Люси каким-то образом заглянула внутрь его души и перенесла её очертания в материальный мир.

Для арда это оказалось неожиданно трогательным: впервые за долгое время у него появилось ощущение настоящего дома - не просто крыши над головой, а пространства, в котором он был понят и принят без слов.

- Мне всё очень нравится, Люси. Я чувствую, что нашёл свой дом, - уголки рта Люциуса растянулись в искренней, тёплой улыбке. Он медленно приблизился к Люси и нежно прикоснулся прохладными губами её белоснежного лба, будто оставляя невесомую благодарность на её лице. - Спокойной ночи, сестрёнка.

Люциус отметил про себя, как естественно сестрёнка умеет отводить внимание от собственных достижений, будто её вклад в общее - что-то само собой разумеющееся. В этом была особая аристократическая скромность, свойственная квазизвёздам, и он поймал себя на мысли, что между ними действительно слишком много общего. Их родство не ограничивалось кровью или воспоминаниями о прошлом; оно проявлялось в мелочах - в том, как они оба умели подбирать вещи с безупречным вкусом, создавая вокруг себя мир, в котором стиль был продолжением личности. У Люси это выражалось в доме и его живом дыхании, в тонкости вкусов, в продуманной красоте каждого блюда. У самого Люциуса - в одежде, где каждая складка и оттенок имели значение, в выборе аксессуаров, в умении окружить себя атмосферой роскоши, которая была не кричащей, а глубокой и многослойной. Их объединяло то, что оба они не могли довольствоваться посредственным: в еде, в интерьере, в самом образе жизни. И, пожалуй, именно это общее чутьё к гармонии делало их беседы и совместное времяпровождение таким цельным - будто два зеркала, отражающие друг друга, но при этом сохранившие собственную уникальную игру света.

Ардэнта её слова застали врасплох, но это удивление оказалось тёплым, будто лёгким ознобом, который приятно пробегает по коже. Его взгляд скользнул по залу, задерживаясь на тёмно-синих лакированных балках с золотыми созвездиями, вставках из светлого шёлка с нарисованными змеями, и ард словно впервые увидел всё это не глазами наблюдателя, а глазами хозяина. Действительно - Люси обустроила поместье так, будто это было их общим домом, а не её личной крепостью. От этой мысли внутри стало непривычно спокойно и даже приятно. Ведь редко кто в этом мире заботился о нём, не ожидая выгоды или ответного шага. Всё вокруг строилось на обмене, на тонких сделках и услугах, но сестрёнка же просто делала шаг навстречу, как будто её присутствие и внимание само по себе было достаточным даром.

Люциус невольно ухмыльнулся, чуть склонив голову и заглянув в её глаза, где отражался весь этот уютный зал, и тихо произнёс:

- В таком случае, я буду рад быть постоянным гостем этого места. Даже несмотря на то, что мои миссии чаще уводят меня далеко за пределы Циркона, где я вынужден растворяться в чужих тенях и жизнях, знать, что у меня есть здесь дом и часть твоего мира - бесценно, - ард берёт в палочки кусочек белой рыбы и отправляет в рот, медленно прожёвывая и прикрывая глаза от гастрономического удовольствия. - Я не знаю, смогу ли считать себя полноправным хозяином этого прекрасного уголка, что ты соорудила, сестрёнка...Но я очень рад тому, что ты считаешь меня таковым.

ОСНОВНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

ИМЯ:

Дзин Хакай (人破壊)

Шиин (四 /  死) - "4" - номер эксперимента.

РАСА:

Ультрахуман.

ВОЗРАСТ:

69 лет.

МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ:

Новая Утопия.

РОД ЗАНЯТИЙ:

Глава преступной группировки Каге (影).

СОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ:
База на Цирконе.

ОРИЕНТАЦИЯ:

Гетеросексуал.
ЦВЕТ МАГИЧЕСКОЙ ЭНЕРГИИ:
Багровый с пепельными вкраплениями.

Дзин Хакай никогда не знал детства - по крайней мере того, что другие называли этим словом. Его первые воспоминания - не смех и игры, а белые стены лаборатории, холод металла и тягучий гул приборов, чьи импульсы рождали ощущение, будто сам воздух пропитан искусственным напряжением. Его рождение не было чудом природы, оно было формулой и расчётом, очередной попыткой корпорации вырастить оружие в человеческой оболочке. У него не было имени, лишь цифра - Эксперимент №4, метка, которой обозначали не ребёнка, а объект.

Его миром стала дисциплина, разложенная по секторам: утро начиналось с тренировочных симуляций, день - с хирургических процедур и тестов, ночь - с кровавых испытаний на выживание. Он рос не среди людей, а среди протоколов, команд и датчиков, и те, кто находились рядом, исчезали один за другим, не выдержав натиска лабораторных проверок. Из десятка — остался один. И за это ему подарили новое имя - Шиин, иероглиф, означающий одновременно «четыре» и «смерть». С того дня он обрёл свою суть: олицетворение выживания и гибели.

Когда пришло время списания, корпорация решила не освобождать свою собственность. В его тело хотели вживить имплант тотального подчинения, превращающий разум в пустой сосуд, а тело - в марионетку. Но именно тогда в нём вспыхнуло то, что создатели не предусмотрели в расчетах: воля. Взрыв отчаянной ярости прорвал оковы. Он вырвался из холодных стен, оставив за собой хаос и трупы охранников, но цена побега была страшна: правая рука разорвана, тело покрыто рваными ранами, дыхание сбивалось и глохло.

Он рухнул на улицы Циркона - грязные, пропахшие гарью, наполненные мигающими голограммами рекламы и тенью тех, кто жил в этом городе. Мир, о котором он знал только из фрагментов тренировочных данных, встретил его холодом и равнодушием. В какой-то миг он ощутил, что силы окончательно покидают его, и провалился в темноту, не успев вдохнуть последний раз.

Но пробуждение оказалось иным. Его глаза открылись под светом ламп, неоновой белизной резавших зрачки. В нос ударил запах антисептика, а сердце будто стянули стальные тиски. Он лежал на металлическом столе, чужие руки уже перестроили его тело. Тот, кто спас его, представился как Макато - рипер, мастер имплантов, человек с руками хирурга и взглядом, видевшим слишком много боли. Он заменил оторванную руку угольно-чёрным имплантом, провёл операции на повреждённых органах, вживил дополнительные системы, возвращая жизнь туда, где оставалась лишь смерть.

Когда спустя двое суток Дзин окончательно пришёл в сознание, Макато был рядом. Его слова были просты и холодны: "В этом городе ничего не делается бесплатно". Цена спасения оказалась высокой - импланты, операции, целая сумма кредитов, которую невозможно было отдать. И всё же рипер не добивал должника, не бросал его обратно в канаву. Вместо этого он предложил сделку: заказчика, которому требовался исполнитель, и шанс отработать долг.

Для Дзина это было новым опытом - не свобода, но и не рабство. Его не держали в цепях, не заставляли жить в клетке. Ему давали работу, возможность двигаться, шанс ощутить собственную волю в действиях. Разница казалась ничтожной со стороны, но для него она была как глоток воздуха в лёгкие утопающего.

Первый заказ он исполнил с хищной точностью, не оставив ни одной ошибки. Заказчики остались довольны, слухи поползли по улицам. Одни говорили о нём как об идеальном инструменте, другие — как об опасном наёмнике, третьи - как о живой тени. И новые заказы находили его сами. Так постепенно у Дзина появилась команда под названием Каге - тень: вор с лёгкими пальцами, хакер, прячущий разум в сети, молчаливый крепыш-"танк", пара бойцов поддержки. Они не были семьёй, но были рядом, и этого оказалось достаточно.

Макато же стал для него больше, чем кредитором. Честный рипер, который не пытался обмануть или унизить, оказался для Дзина чем-то вроде проводника - наставником, а порой даже другом, пусть слово это и звучало слишком громко для их холодного мира. Дзин выплатил ему каждый кредит, но даже после этого возвращался снова - чтобы модифицировать тело, укрепить систему, довести себя до предела.

Теперь имя Дзина Хакая стало звучать на улицах Циркона с оттенком уважения и осторожности. Он был не просто ещё одним наёмником - он стал символом того, что даже созданный как инструмент может обрести путь и имя. Но в сердце его не угасал огонь: корпорация всё ещё жила, те, кто лишил его прошлого и пытался вырезать волю, по-прежнему существовали.

И когда ночь опускается на Циркон, а имплантированная рука ноет фантомной болью, Дзин остаётся один на один с собой. Он смотрит в темноту и шепчет забытое имя, которое никто больше не знает: Шиин. Смерть. И клянётся, что однажды он вернётся в стены лаборатории - не пленником, а палачом, чтобы стереть всё, что породило его.

          

Внешность:

Ростом он возвышается над большинством, почти достигая двух метров, и эта высота не превращает его в громоздкого великана, но дарует фигуре то величие, от которого трудно отвести взгляд. Его тело - подтянутое, выточенное годами тренировок, мускулистое, но без чрезмерной грубости; в каждой линии читается функциональность и контроль, а не слепое нагромождение силы. Он словно воплощение баланса между скоростью и мощью: пластичный, как змея, и при этом твёрдый, как сталь.

Лицо его будто создано для того, чтобы внушать осторожность. Чёткие скулы, прямой и упрямый нос, губы, редко раскрывающиеся для улыбки, а если и делают это - то с хищной тенью, в которой нет ни тепла, ни наивности. Глаза - тёмные, как бездонные колодцы, азиатский разрез, глубокие и настороженные, будто за ними скрыт целый мир тайн и решений, и этот мир никто не в силах прочитать. Взгляд Дзина тяжёл, он давит на собеседника, словно проверяя того на прочность, и часто создаёт впечатление, будто Хакай смотрит прямо в самую суть, минуя оболочку слов и жестов.

Из того, что делает его особенно узнаваемым, - татуировка иероглифа "смерть" (死) на спине, чёрными линиями прорезающего бледноватую кожу. Это знак не просто украшения, но вызов, протест против прошлого, когда его звали "четвёртым", и одновременно принятие судьбы, которая стала частью его имени и псевдонима. Также на груди красуется россыпь других татуировок

Правая рука - заменена имплантом, угольно-чёрным, с металлическими отблесками, покрытым лёгкими шрамами доработок и модификаций. Иногда она выглядит устрашающе, иногда - искусно, почти изящно, но никогда не кажется чужеродной: напротив, её присутствие словно подчеркивает слияние Дзина с его новой природой.

Его одежда всегда выдержана в тёмной гамме - глубокий чёрный, графитовый серый, иногда тёмно-бордовый или сапфирово-синий в деталях. Любимый стиль - сочетание строгого и уличного: лёгкие, но плотные куртки, удлинённые пальто с высоким воротом, чёрные брюки и кожаные ботинки, идеально пригнанные рубашки, иногда открывающие шею с татуировкой. Он редко украшает себя аксессуарами, разве что металлические элементы одежды или простые кольца на пальцах. Всё это создаёт образ человека, привыкшего не только сражаться, но и внушать безмолвный респект одним лишь видом.

Характер:

Дзин Хакай - человек, в котором уживаются холодный расчёт и внезапные вспышки неконтролируемого гнева. В повседневности он кажется сосредоточенным, спокойным и даже отстранённым: его речь коротка, лишена лишних слов, голос низок и глуховат, будто отзывается в груди гулким эхом. Он умеет ждать, умеет наблюдать, умеет держать эмоции под стальной оболочкой. Но эта оболочка не всегда выдерживает: в моменты, когда на чаше весов оказывается нечто значимое, Дзин может вспыхнуть как порох - резкий, яростный, грубый, не стесняющийся ни криков, ни ругани, ни самых грязных выражений. Его мат звучит не как слабость, а как оружие, которым он давит и обрывает чужую попытку перехватить инициативу.

Внутри его - тяжёлое наследие улиц и лаборатории. Он привык курить в тишине, затягиваясь медленно, будто в каждом вдохе горького дыма ищет равновесие. Иногда он срывается на долгие ночи, проведённые за стаканом крепкого алкоголя, позволяя себе выпить больше, чем нужно, но никогда не теряя бдительности: даже в состоянии опьянения его глаза остаются холодными и настороженными. У него есть привычка проверять оружие снова и снова, словно ритуал - вставить магазин, щёлкнуть затвором, убедиться, что пистолет готов к бою. Ворчливо матерясь, он может швырнуть сигарету в сторону, если разговор раздражает, или с силой ударить кулаком по столу, если терпение подходит к концу.

Ему свойственна улица: резкость жестов, прямота высказываний, привычка не доверять словам и полагаться только на дела. Он презирает красивую ложь и пустую браваду, но уважает силу, умение и верность делу. К тем, кого считает частью своей команды, относится жёстко, но честно: он не даёт поблажек, но и никогда не бросает своих людей, если они доказали, что стоят рядом. Предательство - единственное, что способно пробудить в нём настоящую ненависть, холодную и долгую, превращающую его в охотника, идущего по следу жертвы до самого конца.

За его внешним холодом скрывается человек, способный к редким проявлениям иронии и даже грубоватого юмора. Иногда он может отшутиться в самый неподходящий момент, словно смакуя абсурд происходящего. Но чаще его сарказм колюч, режущий, с примесью мрачного опыта. Его смех короток, редок, тяжёл, и слышать его - редкая удача, чаще же он ограничивается хриплым усмешливым выдохом.

Дзин умеет быть лидером, хотя сам никогда не стремился к этой роли. Его команда знает: он не обещает невозможного, он не строит иллюзий, он говорит так, как есть. Его хладнокровие в бою, умение планировать и адаптироваться - то, что заставляет людей идти за ним. Но вместе с этим он опасен даже для своих: в моменты вспышек ярости он может быть резким, жестоким, не щадящим ни врагов, ни друзей, если те встанут на пути.

По сути своей Дзин Хакай - человек противоречий: хладнокровный убийца, который умеет хранить верность; уличный преступник, но с кодексом, понятным лишь ему самому; тень, что умеет растворяться в городе, и в то же время фигура, которую невозможно не заметить. Его холод - это щит, его гнев - это меч, его привычки и слабости - лишь напоминание о том, что даже оружие, выкованное корпорацией, всё же осталось человеком.

@Соната, С днём рождения!  
Пусть этот год принесёт тебе новые победы, яркие впечатления и вдохновение для всего, что ты задумал. Желаю здоровья, чтобы хватало сил на любые свершения, удачи - чтобы обстоятельства всегда складывались в твою пользу, и хороших людей рядом - чтобы поддерживали и радовались вместе с тобой. Пусть каждый день будет шагом к чему-то большему, а жизнь никогда не теряет вкуса и интереса. 

Змеиные глаза Люциуса на миг сузились, отражая слова Кейна, будто в них откликнулись собственные тени. Идеи доктора звучали не чуждыми - они касались тех областей, что всегда манили арда: наука, эксперименты, преобразование форм, игра с самой тканью жизни и сознания. Он и сам любил рушить барьеры, отвергать условности гуманности, морали и прочих искусственных рамок, созданных для слабых. В этом они с Кейном почти союзники - два исследователя, готовые резать и шить по живому ради прорыва.

Но разница была слишком явной. Люциус ощущал её всем существом: он - хищник, который властвует над собой, чётко держит поводья в руках, не позволяя ни одной страсти, ни одной идее заглушить рассудок. А Кейн? Тот был фанатиком до мозга костей. Его проект поглотил всё: разум, тело, остатки души. Он перестал быть человеком и стал сосудом для мании, оболочкой своей одержимости. Добровольно ли он отдал себя этому - или был сломлен? Для Люциуса это не имело значения. Арданатей не терпел мысли, что кто-то или что-то сможет лишить его власти над самим собой.

Люциус стоял в стороне, не вмешиваясь в поток слов, что сталкивались друг с другом, как искры. Доктор Кейн вновь и вновь возвращался к своей навязчивой идее эволюции, произносил её так, словно сам загипнотизировал себя этой мантрой. Каждое его слово звучало с фанатичной убеждённостью, и всё же ардэнт чувствовал - это уже не диалог, а заевшая пластинка.

Зато Моль, словно наслаждаясь моментом, отвечал ядовито и с блеском, превращая каждую реплику в оружие. Его остроты били точнее любого клинка, пробивая в фанатизме Кейна мелкие трещины - пусть и поверхностные, но видимые. Люциус слушал их обмен, и уголки его губ непроизвольно дрогнули: эта словесная дуэль развлекала, напоминала шахматную партию, где Кейн безнадёжно играл одним конём против целого арсенала фигур Моли.

Не желая нарушать ритм этого поединка, бледноликий оставался молчаливым наблюдателем. Но глаза его, вспыхивая жёлтым огнём, не простаивали - он внимательно водил ими по лаборатории. Каждый кабель, каждая лампа, каждый щиток и скрытый механизм становились для него предметом пристального интереса. Внутри арда работала холодная логика: если здесь есть источник питания, то где-то должно быть сердце всей системы. И если его выключить - доктор Кейн окажется куда менее опасным.
Люциус, сосредоточив поток ментальной магии, скользнул в разум Кейна, словно в затхлый коридор, где каждый шаг отзывался гулким эхом. Он ожидал увидеть привычный хаос мыслей и эмоций, за которые можно ухватиться, но вместо этого оказался в замкнутом лабиринте, выстроенном из черноты и глухих стен. Ходы казались бесконечными, без указателей, и в какой-то миг ардэнт ощутил, как сам хозяин этой тьмы сомкнул на нём невидимые пальцы. Бледноликий мгновенно оборвал нить, рвущуюся из его головы, возвращая себе контроль и холодное спокойствие. Защита доктора оказалась куда крепче, чем предполагалось, - этот фанатик явно научился держать свой разум в стальных тисках.

Ард чуть склонил голову, позволив себе усмешку, но глаза его остались настороженными. Он уловил, как щупальце тянется к нему, словно хищная приманка, и в воздухе повисло ощущение готовящейся угрозы. Арданатей не отпрянул - лишь внимательнее следил за каждым движением, словно шахматист, подмечающий, какую именно фигуру собирается сдвинуть противник.

Бледноликий позволил чужому импульсу коснуться разума лишь краем, ощутив холодное дуновение, которое пыталось пролиться вглубь его мыслей, наполнить их чужими видениями и логикой фанатика. Но Люциус не собирался превращать собственный ум в витрину болезненных картин и изломанных догм. С лёгким усилием воли он словно стряхнул с себя липкий поток образов, отмахнувшись от них, как от назойливых теней. Голова оставалась ясной, чистой, неподвластной чужим нашёптываниям, и ардэнт даже позволил себе тонкую усмешку - у безумного учёного не выйдет так просто засорить его сознание.

Жёлтые глаза ардэнта скользнули по жесту Моля, который с явным вызовом взял в руки фотографию, небрежно проводя пальцем по лицу девочки, - тонкая, почти садистская провокация, которая не могла остаться без отклика. Люциус не сомневался, что даже фанатик, выжженный изнутри собственным проектом, не пройдёт мимо подобного удара. И потому, пока напряжение в лаборатории густело, словно вязкий дым перед бурей, бледноликий действовал без промедления.

Он вытянул руку в сторону дракона, и из пальцев мягко, но властно разлилась перламутровая энергия, обволакивая фигуру Моля, насыщая его тело невидимой, но ощутимой поддержкой. Те же самые волны, отливающие бледным серебром, он направил внутрь себя (и взорвался от минус 20), позволив силе просочиться сквозь мышцы и кости, пробуя наполнить себя крепостью, достойной предстоящей схватки. Всё это было лишь подготовкой, предвкушением грядущего столкновения, но в этих жестах чувствовалась уверенность ардэнта, который всегда встречает бурю лицом.

@Моль, ты меня не так понял xД Я хочу понять как можно отключить Кейна от питания одним действием, а двумя другими кастануть усиливающую магию на тебя и меня, чтобы потом уже мы с тобой побежали с ним драться. Потому что потом уже, когда битва будет в самом разгаре, на это действия тратить желания нет.

@Моль, а я как раз таки тут от тебя и ждал выпада! 
Ну лана, я тогда думаю, что бустану нас обоих, а потом уже или Кейн первый кинется или ты уже в ответке можешь напасть.

@Моль как думаешь, мне в своём постике уже начинать кулаками махать или ещё немножко поболтаем? Есть ощущение, что в ответке Кейн уже точно попробует свои щупальца пристроить куда-нибудь 

После короткой паузы, когда на стук не последовало никакого ответа, Люциус ощутил лёгкое удивление, будто на мгновение сорвался с привычного ритма. Тишина за дверью подарила ему странное, непривычное ощущение расслабления, словно вся утренняя суета не стоила потраченных нервных клеток. Но эта иллюзия мгновенно развеялась, когда за его спиной в коридоре раздались звонкие, чёткие удары каблуков, разрезающие воздух подобно отрывистым выстрелам.

Ардэнт медленно обернулся, и его взгляд тут же зацепился за силуэт, приближавшийся к кабинету. Он смотрел на Элизабет так, будто в мире не существовало ничего, кроме неё: рыжая волна волос, строгая осанка, уверенный шаг - всё поглощало внимание, размывая стены, коридоры и даже время вокруг. Взгляд Люциуса был внимательным и жадным, насыщенным тем восхищением, которое он позволял себе крайне редко. И когда она приблизилась, арданатей улыбнулся - не тем холодным и хищным оскалом, что обычно прятался в его лице, а искренней, живой улыбкой, которую мог вызвать лишь этот рыжий силуэт.

- И вам доброе утро, мисс Иденмарк, - Люциус на миг застыл, словно тень легла на его привычную уверенность. Он машинально скользнул взглядом по себе: пиджак сидит идеально, рубашка безупречно выглажена, туфли сверкают, и вся его белоснежная безукоризненность - словно мраморная статуя, ожившая для того, чтобы демонстрировать совершенство. Но именно в этот миг бледноликий уловил горький подтекст её слов: не одежда была проблемой, а то, что оставила на нём ночь.

Что-то внутри арданатея неприятно съежилось, чувство редкое и чуждое ему самому, почти унизительное. Будто его поймали на измене, хотя изменять здесь было некому: между ним и Элизабет существовали лишь деловые отношения, едва заметно оттенённые тонким флиртом, - игра, в которой всегда сохранялась дистанция. Но ощущение грязи на белоснежной коже вцепилось когтями в сознание, и смыть его оказалось невозможно.

Тонкими пальцами Люциус коснулся своей шеи, и в том месте разлился еле видимый импульс перламутровой протомагии. Волна чистой энергии мягко прошла по телу, стирая следы ночных игр с наёмницей - засосы, ссадины, синяки и царапины исчезли, будто их никогда не существовало. Осталась лишь память о них и неприятная тяжесть внутри.

- Извините, мисс Иденмарк, - ард шагнул к её столу, протянул папку с отчётами и опустил янтарный приглушенный взгляд вниз. Извинения прозвучали совсем иначе, чем требует сухой деловой этикет: в его голосе звучало нечто личное, глубокое, непривычное даже для самого арда. На лице появилась неловкая, почти человеческая улыбка, чуждая его обычному стилю холодного превосходства.

- До свидания, - после короткого прощания Люциус вышел из кабинета. Дверь за его спиной закрылась, а горечь, разлившаяся по телу, стала тяжелее. Впервые он покидал её кабинет не с чувством победы или хищной уверенности, а с опущенными плечами, словно сам себе признался в том, чего не хотел признавать.

Люциус позволил себе короткий, но выразительный смешок - не громкий, скорее почти задумчивый, с оттенком иронии. В голове у арданатея проскользнула мысль, что если бы за каждый его тщательно отточенный обман, изящный трюк или умелую игру с правдой платили звонкой монетой, то, пожалуй, его счета давно превысили бы капитал самых прожжённых корпоратов, а сокровищницы древних королей показались бы жалкой мелочью...Хотя, по сути, так оно и есть - именно за это его и держат в игре, именно за это нанимают, кормят и обставляют контрактами. И вряд ли стоит жаловаться, ведь его жизнь - это бесконечный аукцион иллюзий, где он всегда выходит победителем.

Ардэнт ощущал её взгляд, будто острый луч прожектора, скользящий по телу и задерживающийся на ключицах, как на изысканной детали статуи. Забавно, что именно эта кость, столь хрупкая на вид и лишённая практического значения, вызывала у неё эстетическое восхищение - но Люциус слишком хорошо знал, что красота всегда прячется в мелочах, в тенях, в тонких линиях. В её полуприкрытых глазах он видел не просто наблюдение, а охотничье ожидание - лёгкий азарт игрока, которому не терпится узнать, каким будет следующий ход соперника.

Касание влажного языка, хотя и не несшее бурного всплеска ощущений, всё же создало мягкий отклик в нервных волокнах, едва уловимый, но приправленный странной, неуловимой интимностью. Чувствительность его тела всегда оставалась особой, чуждой обычным меркам, и всё же приятно было позволить себе эту мимолётную слабость, почти каприз. Арданатей понимал: для неё это игра, проверка, акт зрелища, где важно каждое движение, каждый полутон. И в этом было их общее удовольствие - в наблюдении, в тени ожидания, в том, что ещё не случилось, но обязательно случится.

Люциус ощущал, как напряжение внизу живота становилось мучительно-сладким, словно в каждой жилке пульсировало ожидание, а в штанах стальной напор лишь требовал вырваться на свободу и вонзиться в запретное тепло Рори. Её стремительный поцелуй он встретил не мягкостью, а хищной, жадной страстью - грубоватый отклик арданатея звучал в прикусе её губы, в том, как языки сплелись в дерзкой, требовательной игре, где не существовало ни границ, ни правил.

Его руки перестали быть скованными: одна, скользя от бедра вверх, с каждой секундой наглее ощущала жар её тела даже сквозь плотную ткань джинсов, заставляя воображение дорисовывать картину того, что скрывалось за ней. Вторая же, напротив, двигалась изящно и уверенно - пальцы зацепили её шею, подчёркивая линию кожи, и ард прижал наёмницу к себе крепче, словно боялся дать ей хоть малейший шанс выскользнуть.

Контакт сливался в одно целое: дыхания смешивались, движения становились всё смелее, а пульсация в его брюках отзывалась на каждый её порыв, словно подталкивая ещё ближе, к тому моменту, когда удержать себя будет уже невозможно.

Не дожидаясь лишних реплик, арданатей жестом подозвал к себе робота-официанта и, не глядя, оставил щедрую оплату за всю их попойку, словно закрывая сцену спектакля, в котором бар был всего лишь антуражем. Холодный металл руки андроида мелькнул в поле зрения, но уже в следующее мгновение пальцы бледноликого переплелись с пальцами Рори, и он уверенно повёл её прочь из душного, насквозь пропитанного алкоголем зала. Такси растворилось в ночной дороге, увозя их в сторону его лофта - места, которое было придумано именно для таких ночей, быстрых и жадных, словно вдох без возможности выдоха.

Там, за закрытой дверью, уже не оставалось места для намёков и полуигры. Это не была нежная близость или заботливо выверенный ритуал любовников. Их ночь развернулась как дикая симфония - крики, стоны, приглушённые удары тел о мебель и стены, звук рвущихся дыханий. Ард рвал на себе и на ней одежду, кусал, оставляя отметины, жадно хватал её, не стесняясь грубости. Его руки знали куда тянуться, его губы знали, как вызывать новые вспышки дрожи, а его тело двигалось с хищным ритмом, словно каждое движение было ударом барабана в оркестре похоти. Это был не танец равных - это была схватка страсти, в которой каждый искал пределы, а их просто не существовало.

И всё же, среди этой ярости Люциус оставался тем, кто не забывал про её удовольствие. Он грубо, но умело проводил попытки довести её до кульминации раз за разом, наслаждаясь тем, как колени предательски подгибались от силы оргазмов. Только когда он видел, что она полностью сломлена сладостью этих ощущений, ард позволял себе окончательно взорваться, истощая себя до дна, словно желая проснуться утром с пустотой внутри и со спазмом приятной боли в каждом мускуле.

Эта ночь принадлежала не им - а самой похоти, разлившейся по стенам лофта, оставившей на их телах отпечатки, укусы, ссадины и ту вязкую память, что ещё долго держала в голове один и тот же образ: два существа, слившиеся в экстазе, забывшие всё, кроме жгучего ритма собственного желания.

Люциус провёл ночь так, как умел только он - безудержно, раскованно, с налётом театральности, где каждое движение превращалось в искусство, а каждая реплика - в интригу. Шикарная, безжалостно щедрая ночь, забравшая у него и силы, и часы сна, и остатки благоразумия. Утро же, предательское и резкое, словно кинжал в бок, настигло ардэнта не по расписанию, а гулким звоном будильника, которому удалось пробить его измученный хмельной мозг лишь с пятой попытки.

Голова раскалывалась, взгляд упорно отказывался собираться в ясную линию, и только голое тело - усталое, разогретое, измотанное, но довольное - напоминало, чем он занимался до рассвета. Простыни смяты, воздух в комнате ещё густо напитан чужим дыханием, а рядом пусто: Рори исчезла. Предсказуемо. Более того - ожидаемо. Люциус и сам надеялся, что она растворится во мраке, не оставляя после себя ничего, кроме обжигающих воспоминаний и пары хаотично разбросанных следов на его теле.

Но времени размышлять не было. Важное утро он, разумеется, благополучно проспал. Впереди - Элизабет Иденмарк, отчёт, работа. Ждать она не любила, а уж прощать опоздания - и подавно. Стоять же посреди лофта голым, среди хаоса одежды и вещей, с мутной головой и пустыми глазами - непозволительная роскошь. К счастью, Люциус был магом. Магом, который живёт в мире будущего.

Рука привычно тянется к тумбе у кровати, где он держит спасение - инновационные таблетки, мгновенно выжигающие из крови токсины, как кислотой вымывая слабость и мутность. Горькая капсула - и спустя пару вдохов ясность возвращается, пусть недосып цепко держит сознание, напоминая, что спал он не более часа. И даже это время было не отдыхом, а крохотной передышкой между её телом и его жадностью.

Щелчок пальцев - и привычный облик возвращается. Белый пиджак, идеально сидящие брюки, чёрная рубашка и галстук, туфли, блеск которых способен отражать даже рассветный свет. Он выглядит безупречно, как всегда, но только внешне. Внутри - ворох усталости и напряжённости. Вздох, тяжёлый и усталый, и с полки срывается нужная папка — сухой отчёт о миссии, которую он должен предъявить.

Жестом раскрывается портал, и в следующее мгновение бледноликий уже ступает в холодные, строгие коридоры Владыки - здания Экзотека. Шаг быстрый, почти торопливый. Перфекционист в нём ненавидел опоздания и провалы, особенно перед начальством.

Подходя к кабинету Иденмарк, Люциус машинально стучит в дверь, не отдавая себе отчёта в том, что на его безупречном теле осталась целая россыпь меток - следы ночи, которую он мог бы прикрыть щелчком пальцев, но позабыл. Фиолетовые засосы на шее, словно печати, говорили за него громче любых слов. Внимательный ард запамятовал заглянуть туда, где постоянно наблюдает своего самого близкого друга и самого отъявленного врага - в зеркало.

@Барс Баркас Девять с Половиной, ещё настанут хорошие времена, родный! Нужно просто немного подождать :3
@Сусанна, смена обстановки - это всегда круто! Я сам мечтаю уже давно поменять работу, но никак не могу уйти. Здорово, что решились на такое!

@Барс Баркас Девять с Половиной, стабильность - не всегда плохо! Главное, чтобы было стабильно хорошо хД
@Сусанна, доброе утро! Да, я появлялся только для того, чтобы отписать постики и потом обратно убегал делать дела х) Как у вас дела? Что нового?

Люциус чуть приподнял бровь, удивившись до крайности краткому ответу, словно от сестры он ожидал хотя бы пары витиеватых слов или лёгкой иронии, которые присущи речи бледноликой родственной пары змей. Но ардэнт не стал углубляться в разговор, не дёрнул за ниточку, которую она сама пока что оставила в стороне. Он прекрасно понимал - если в её работе или жизни появится то, что действительно потребует его внимания, она сама посвятит его во всё до мельчайших подробностей. В этом было их негласное соглашение: доверие без давления, пространство без лишних вопросов. И потому бледноликий лишь чуть улыбнулся краешком губ, позволяя сестрёнке держать свои тайны до тех пор, пока она сама не решит поделиться.

Ард позволил палочкам опуститься на тарелку и неторопливо поднёс к губам паровой шарик, словно намеренно давая себе время уловить первый аромат. Тонкая дымка нежнейшего мяса коснулась нёба, и он на мгновение прикрыл глаза, словно вкушая не просто еду, а целую симфонию, рождающуюся прямо на языке. Сухие уголки губ дрогнули, и ард вслух произнёс, позволяя каждому слову звучать чуть театральнее, чем того требовала обстановка:

- Вот это действительно восхитительно...словно каждый оттенок вкуса собран в правильной пропорции. Настоящее искусство.

Он съел ещё один кусочек, позволив себе задержать его дольше обычного, как будто хотел не упустить ни единой детали. Взгляд на миг стал задумчивым, а пальцы машинально коснулись чашечки чая, прочертив линию. Затем арданатей поднял глаза на сестрёнку, и в голосе его прозвучало уважение, чуть прикрытое привычной лёгкой усмешкой:

- Люси, у тебя поразительное чувство меры и вкуса. Твои повара лишь руки, но ведь именно ты дала им понимание того, каким должен быть этот стол. Это твоя гармония, отражённая в их блюдах, и я искренне восхищён тем, насколько тонко ты это чувствуешь.

После этих слов бледноликий снова сделал паузу, словно продолжал мысленно перекатывать вкус на языке, и позволил себе на несколько секунд погрузиться в собственные мысли. Апартаменты, неон, бесконечная череда стеклянных стен и электронных дисплеев - всё это неожиданно показалось ему ещё холоднее на фоне живого дыхания сада за окнами и шелеста листвы в этом доме. Он едва заметно кивнул, как будто самому себе, и тихо усмехнулся.

- Знаешь, - продолжил ардэнт чуть мягче, - Я думаю, что и мне следовало бы обзавестись поместьем. Апартаменты в Цирконе, все мои лофты - они, конечно, роскошны, главный особенно...но в них нет этой души. Там лишь неон, холодные огни и строгая геометрия. А здесь - зелень, дыхание земли, уют, и ощущение, будто сами стены встречают тебя с теплом.

Он позволил словам раствориться в воздухе, слегка покачивая чашечку в руке, и ухмылка, скользнувшая по губам, показала, что мысль зацепила его всерьёз, даже если вслух он выдал её с привычной лёгкостью.

@Барс Баркас Девять с Половиной, та потихоньку, спасибо! Вот постепенно вкатываюсь в прежний ролевой режим, а то выпал из всего из-за отпуска :D Тяжковато на работке, да и все школьники со студентами опять начали превращать утро в сплошной ад, но в целом все хорошо. У тебя шо нового?

@Барс Баркас Девять с Половиной, здравия желаю! Как оно?

всем утра 

@Моль, пасморим х) Если засчитают как атаку, то перестанем сисечки мять, а если нет, то немного покопаюсь в голове Кейна и может найду приколюхи для потенциальной нарутотерапии. Но там вроде он уже замахивался щупальцем, так шо это как минимум выглядело не совсем дружелюбно 

@Моль, так это же не атака! Я просто в бошке покопаюсь немножко.
@Аэлита Лидделл, это можно засчитать как скрытное копание в мозгах или кинуть скрытность на всякий?

Люциус внимательно слушал её поток рассуждений, и чем дальше, тем отчетливее видел в ней самого себя - прежнего, холодного, отстраненного, убеждённого, что логика и рациональность - единственные достойные ориентиры. Он узнавал каждое движение её мысли, потому что сам когда-то рассуждал точно так же: эмоции - неадекватны, любовь - бессмысленна, жертвы и страдания из-за чувств - чистое безумие.

Звёзды, которыми они были когда-то, действительно не знали ничего подобного. Их существование подчинялось другим законам: равновесие, вечность, движение в строго заданных орбитах. Там не было места хаосу эмоций. Люси ещё жила именно этой внутренней холодной моделью, не понимая, что человеческая жизнь вмещает в себя целый хаос красок, который никакими алгоритмами и схемами не обуздаешь.

Люциус же уже прошёл эту стадию. Он вкусил чужие переживания, примерял их как маски, играл, подделывал - а в итоге некоторые из этих эмоций вцепились в него так крепко, что стали частью его собственной натуры. Даже если он иронизировал, даже если отмахивался, даже если прятался за образами, - настоящая привязанность и тёплые чувства уже жили внутри него. И отрицать их было так же глупо, как отрицать дыхание.

Он прекрасно понимал, что объяснять всё это словами бессмысленно. Она не поймёт, пока сама не столкнётся. Эмоции не укладываются в схемы, они не поддаются чистой логике. Их невозможно разложить на формулы, как она привыкла. Их нужно прожить, пропустить сквозь себя, чтобы хоть немного понять.

Потому Люциус не стал развивать спор. Не стал доказывать или спорить с её идеей об избавлении от подозрительных эмоций. Он лишь мягко улыбнулся, чуть теплее обычного, и, коснувшись её плеча, тихо сказал:

- Когда-нибудь ты всё поймёшь, сестрёнка.

В этом не было назидания, только спокойное обещание. Ему не хотелось тащить сестру вглубь человеческого хаоса раньше времени. Её путь только начинался, и он знал: однажды её холодный разум встретится лицом к лицу с тем самым, что она сейчас отвергает. И тогда она вспомнит эти слова.

Обещание, данное сестрёнке, ард не спутает ни с одним другим - ведь оно стоит для него неизмеримо дороже всех тех клятв, которыми он привык разбрасываться в мире, словно картами в игре, предавая и ломая чужие ожидания без малейших угрызений совести. Всё это - лишь игра, лишь удобный инструмент, но не здесь. Здесь, перед бледноликой змейкой, его слова становятся чем-то, что нельзя нарушить: незыблемым, как сама их кровь, как их связующая тайна. Наверное, существует лишь два человека во всем Аркхейме, которым Люциус готов предоставлять свои искренние обещания.

Бледноликий с любопытством провёл взглядом за исчезающими движениями слуг, будто отмечая точность и синхронность их работы, а затем позволил вниманию задержаться на новых яствах, источающих тонкие клубы пара, наполняющего воздух влажной теплотой и ароматами, которые невозможно спутать ни с чем. Эти блюда выглядели не просто угощением, но словно репликой его собственной речи - многослойной, изысканной до мельчайшей детали. Они будто умели рассказывать истории, едва оказавшись перед глазами, и их хрупкая красота прятала в себе столько же смысла, сколько вкус.

Ардэнт медленно взял одно из первых блюд - лепесток лотоса, наполненный горячим, пряным дыханием риса, и, приподняв его так, чтобы пар коснулся кожи его руки, протянул к губам Люси, не спеша, с тонкой, почти братской заботой, предлагая ей вкусить. И лишь после этого, не меняя мягкой интонации, задал свой вопрос, будто невзначай вплетая его в ритуал:

- Как идут у тебя дела, сестрёнка? Как твоя работа в "Экзотеке"? Всё ли тебе нравится?

Ардэнт задержался у колбы, позволяя глазам привыкнуть к полумраку лаборатории и видеть в нём не уродство, а чёткую композицию, созданную искажённой логикой науки. Теомагический импульс проскользнул внутрь, осветив контуры существа и механизмов, но оставив за собой больше вопросов, чем ответов. Люциус задержался у стекла чуть дольше, чем следовало бы, словно прислушиваясь к агонии, что вибрировала в неподвижности гибрида, находя в ней не отвращение и не жалость, а тихий исследовательский интерес, сравнимый с тем, как другие люди смотрят на сложный механизм, где каждая деталь ещё может быть познана. Перламутровое сияние его исследовательской магии предоставило не так много информации, но бледноликий ощутил выделяющуюся уязвимость существа внутри к ледяным атакам и призрачную возможность избавить этого гибрида от недуга особым противоядием, которое требовалось ещё найти.

Взгляд арданатея скользнул по шее Кейна, отмечая грубый шрам, будто застывший след давней хирургии, и задержался на самом важном - тонкой зависимости всей конструкции от питающего тока. Всё, что держало мутанта на плаву, было связано с электричеством, и мысль о том, что его можно лишить этой силы простым отключением, вспыхнула как ключ к замку.
Не давая себе утонуть в лишних деталях, Люциус собрал всё увиденное в единый узор - лабораторные колбы, хрупкость энергетических связей, методы уничтожения, уязвимость существа - и отправил резкий мысленный импульс одновременно в головы Моль и Хао, делясь каждым замеченным штрихом, чтобы их картина совпадала с его собственным видением.

Слова доктора ложились вязко, будто густой яд, и каждый оборот его речи звучал не просто вызовом, а демонстрацией того, насколько искажённо он воспринимает реальность. Ард уловил в его голосе не спешку, а холодное наслаждение тем, что время действительно стало для него не течением, а застывшей бездной, где он хозяин. Лифт, ведущий вниз, словно открытая пасть, был заманчивым приглашением, но одновременно и подсказкой - всё это спланированная западня, рассчитанная на тех, кто решится ступить глубже.

Люциус отметил, что Кейн не боится, потому что уверен в своей вечности, в собственном перекосе времени и власти. Но именно в этой уверенности скрывалась слабость: зависимость от среды, от энергии, от замкнутой системы, что поддерживает его существование. И хотя каждое слово мутанта звучало, будто приговор, ардэнт воспринимал их скорее как невольные признания, чем как угрозы.

Ард позволил себе тонкую усмешку, скользнув взглядом между Моль и Кейнoм. В словах товарища звучала сухая ирония, и ардэнт уловил, как резко он обрубил пафос ученого. Но в этом отказе было больше силы, чем в любой демонстрации. Бледноликий лишь слегка наклонил голову, давая понять, что подобные речи не впечатляют их обоих, и что время длинных монологов действительно прошло. Настала пора действовать.

Желтые змеиные глаза Люциуса вспыхнули, словно в темноте зажглись два крошечных солнца с вертикальными зрачками. Бледноликий едва заметно склонил голову, и в ту же секунду от его сознания потянулась тонкая, острая нить ментального импульса, впиваясь в разум Кейна, как холодное лезвие. Арданатей не стремился к разрушению - напротив, он осторожно искал трещины в каменной стене чужой воли.

Он пытался ухватить не идеи и не знания, а самую суть - те болезненные корни, что питали эту одержимость: жертвы, принесённые ради проекта, горькие сожаления, которые тот, возможно, прятал под слоями безумного хладнокровия, травмы, из-за которых человек шагнул в бездну и превратился в монстра. Люциус хотел нащупать именно их, зацепиться за самое человеческое и мягко сыграть на этих струнах, чтобы склонить его к сотрудничеству. В конце концов, сразиться с чудовищем можно всегда, но если перед ними пока ещё стоит человек - почему бы не попробовать заговорить с его душой?

Люциус чуть склонил голову, молча и утвердительно кивая, будто признавая в её словах ту холодную ясность, которую сам некогда разделял. Жест вышел спокойным, выверенным, без излишней экспрессии, словно это подтверждение исходило не столько из воли, сколько из самого порядка вещей.

И в самом деле - её суждение почти зеркально отражало его собственные размышления, когда-то составлявшие фундамент его восприятия чувств. Он помнил, насколько стерильно и холодно рассматривал эмоции: лишённые логики вспышки, химические сигналы, сотрясающие тело и навязывающие индивидууму шаблонные реакции. Агрессия, ведущая в тупик и редко дающая реальную пользу. Грусть - как ступор, останавливающий любое движение вперёд. Любовь - вовсе странная иллюзия, биологический трюк природы, инструмент размножения, замаскированный под возвышенное чувство. Всё это казалось ардэнту в прошлом бессмысленным балластом, набором инстинктов, которые разумный ум обязан контролировать.

Люциус, чуть прищурившись, позволил себе лёгкий кивок, словно разделяя её образное сравнение.

- В точку, сестрёнка, - протянул арданатей с едва заметной ухмылкой. - Человечество действительно обитает в роскошном доме возможностей и при этом упрямо роется в отбросах, отыскивая там пищу для души. Логики в этом нет. Лишь добровольное самобичевание, возведённое в культ.

Его пальцы лениво скользнули по краю стола, будто он подчеркивал словами невидимую черту. На миг ардэнт умолк, его взгляд потемнел, задержавшись где-то в стороне, словно он сам услышал в собственном утверждении слишком знакомую фальшь.

- И всё же, - голос его стал чуть тише, мягче, но не менее отчётливым, - Возможно, в этих отбросах порой прячется нечто такое, что ускользает от расчётов. Крошечная иррациональность, которая иногда способна изменить куда больше, чем любая логика, - ард снова усмехнулся, будто тут же отмахнувшись от сказанного, оставив сомнение повисшим между слов и тишины.

Люциус на миг прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями, а затем неторопливо качнул головой в отрицании её вывода.

- Я согласен с тобой, но не полностью, сестрёнка, - его голос был мягок, но в нём сквозила твёрдая уверенность, - Иногда человек прыгает в зыбучий песок вовсе не ради логики и не ради потребности. А потому что сердце велит ощутить, как страшная красота обнимает изнутри. Разум скажет: "глупо". Но именно это безрассудство и делает нас живыми, - арданатей чуть склонился вперёд, взгляд его засиял острее. - Логика подскажет утолить жажду водой, но жажда близости, жажда смеха, жажда боли или восторга - она куда сильнее. Без неё человек, может, и останется живым телом... но мёртвым существом, - Белые пальцы неторопливо коснулись стола, будто фиксируя последнюю мысль. - Потребности лишь держат нас на плаву, - закончил арданатей, отпивая немного бульона. - А эмоции заставляют нас действительно плыть.

Люциус чуть склонил голову набок, наблюдая, как её рассудок ищет опору в определениях. В уголках губ мелькнула лёгкая, почти невидимая ухмылка:

- Ещё многое тебе предстоит узнать в этой человеческой жизни, сестрёнка, - мягко ответил бледноликий. - И далеко не всё будет уживаться с твоей холодной логикой, - ард задержал паузу, позволяя её словам и мыслям отзвучать. - Когда рассудок столкнётся с эмоциями, не поддающимися расчёту, ты всегда можешь обратиться ко мне за советом. Потому что смысла в объяснениях немного: с точки зрения логики всё это и правда выглядит как абсурд, как полный бред, - Ард чуть сжал пальцы, словно удерживая нечто невидимое. - Но суть в другом: это нужно прожить, прочувствовать на своей коже, в сердце, в Звёздной Короне - и лишь потом понять. Никогда наоборот.

Люциус не стал отвечать сразу - позволил её тихим словам раствориться в воздухе, словно они были не угрозой, а признанием, спрятанным в нежной скорлупе тревоги. Бледноликий чуть улыбнулся уголком губ, глядя на то, как она бережно доедает суп, будто в этом простом движении заключалось её упрямое спокойствие.

- Тогда мне остаётся только жить так, чтобы у тебя никогда не возникло повода для такого прощения, - произнёс он мягко, с тем редким теплом, которое ардэнт редко позволял себе показывать. Он чуть наклонился вперёд, будто делился тайной, затем протянул руку и лёгким, почти невесомым движением провёл пальцами по её белоснежным волосам, словно старший брат, который не нуждается в лишних словах, чтобы выразить своё понимание. - Я слышу твои слова, и они важнее, чем ты думаешь. Не беспокойся, сестра...я не собираюсь исчезать, пока рядом есть те, кому дорога моя жизнь.

Издали, когда огненный отблеск её волос первым прорезал сумрак коридора, губы Люциуса сами собой изогнулись в улыбке - лёгкой, но всё же не скрывшей того тепла, которое редко находило выход сквозь его привычную маску ироничного обманщика. Арданатей поднялся, удерживая в осанке холодную безупречность, и позволил себе лишь тень оттенка в голосе:

- Для меня, мисс Иденмарк, видеть вас - всегда особое удовольствие, - произнёс бледноликий вежливо и многозначительно, словно в этой формуле скрывался ещё один, личный пласт.

Люциус, едва уловимо склонив голову, приподнял ладонью край плаща, делая шаг в сторону и открывая ей проход, а в голосе его прозвучал мягкий, обволакивающий оттенок вежливости:

- После вас, - фраза прозвучала как безупречный джентльменский жест, но за ней скрывался ещё один уровень - возможность позволить себе на миг задержать внимательный, хищно-игривый взгляд на изгибах её рыжей фигуры, словно черпающий из этого запретного созерцания особое удовольствие.

Ардэнт последовал за ней в кабинет и, усаживаясь напротив, сделал это с той же выверенной элегантностью, что всегда. И всё же он не сумел полностью стереть с лица ту тёплую, чуть дурацкую улыбку, которая так редко демонстрировалась кому-либо другому.

Люциус аккуратно выложил на поверхность стола всё добытое в Сетяре: увесистые жёсткие диски, папку с бумагами, плотно перехваченную тугой лентой, и ещё пару мелких предметов, которые могли представлять ценность в правильных руках. Движения его были спокойными, лишёнными спешки - будто каждый предмет занимал строго отведённое место, а сам процесс раскладывания больше напоминал ритуал демонстрации трофеев, чем банальную отчётность.

Когда Кэра - фиолетоволосый андроид с безупречной осанкой - скользнула в кабинет, поставив чашки с кофе рядом с Элизабет и самим Люциусом, ард наградил её коротким кивком, одновременно строгим и одобрительным, а затем неторопливо отпил горячий глоток. Горечь крепкого напитка гармонично вплелась в атмосферу, подчёркивая ту особенную тишину, которая всегда окружала кабинет Иденмарк. Не холодную и не давящую, а интимную, словно создающую отдельный кокон спокойствия, в котором каждое движение и каждый взгляд приобретали особый вес.

Бледноликий позволил себе задержаться в этом мгновении, не думая ни о барах, ни о пустых развлечениях в "Огнях", ни о других рыжеволосых женщинах, что мелькали на его пути. Всё это в данный миг было неважно. Его внимание было приковано лишь к женщине напротив, чей голос, мягкий и несокрушимый одновременно, звучал как непреложный приказ.

Ард медленно наклонил голову, словно прислушиваясь не столько к её словам, сколько к тому, что пряталось между строк. Её уверенность - тёплая, сияющая, почти детская - на миг коснулась глубин в его памяти. Когда-то и бледноликий, погружаясь в тома о психологии и философии, пытался разложить на категории то, что ускользало от прямого понимания: дрожь в груди, немотивированные всплески тепла, то самое непостижимое биение внутреннего метронома, что рождается при встрече с другим.

Он почти ощутил запах старых библиотек Циркона, скользящий свет ламп, под которыми выискивал в текстах формулы чувств, будто и вправду можно вычитать любовь по аналогии с химической реакцией. И теперь, глядя на Люси, арданатей видел отражение той собственной попытки подступиться к непознаваемому через слова.

- Весьма похоже, - тихо отозвался Люциус, голосом, в котором слышалось не наставление, а признание. - Я тоже когда-то искал объяснения именно там - в чужих строчках, в готовых моделях. И думал, что смогу понять, если выучу определения, - Его взгляд стал мягче, теплее, - Но сами ощущения...они всегда ускользают от описаний, оставляя за строками пустоту, которую каждый должен наполнить сам.

Ард позволил этой мысли повиснуть в воздухе, не торопясь рушить её уверенность, а скорее оттеняя её - так, чтобы она почувствовала: их опыт роднит больше, чем она думает.

Люциус тихо хихикнул, позволив короткому смешку сорваться с губ так, словно услышал эхо собственных давних мыслей. В её фырканье было слишком узнаваемое отражение - тот же скепсис, то же раздражение перед избыточностью человеческих игр.

- Я тоже когда-то думал так же, - произнёс бледноликий мягко, почти с заговорщицкой теплотой. - Казалось, что чувства избыточны, что они только мешают - путают рассудок, ломают схемы. Но чем дольше наблюдаешь, чем глубже касаешься их и тем яснее понимаешь: именно эта нелогичность и есть самое удивительное. Душа, сестрёнка, устроена как инструмент с тысячами струн, каждая звучит по-своему и не всегда вписывается в мелодию, но именно из этого хаоса рождается нечто настоящее, - Люциус ловко цепляет закуску на палочку, будто заканчивая свою мысль аппетитным хрустом.

Вопрос настиг арда так резко, что он едва заметно замер, будто в его привычном течении мыслей возник камень, вызвавший неожиданный всплеск. Прямота звучания, без обиняков и завуалированных метафор, пробила в его обороне тонкую трещину. Никто и никогда не задавал ему столь открытого, обнажающего вопроса - просто потому, что арданатей не делился ни с кем ничем личным, оберегая внутренний мир, словно храм без входа.

На миг бледноликий потерял привычную лёгкость самоконтроля. Его взгляд дрогнул, скользнул в сторону, словно пытаясь найти в пустоте более безопасное направление. Внутри мелькнуло узнавание - это ведь та самая территория, куда он сам себе запрещал ступать. Вопрос сестры зазвучал в нём эхом, растягивая паузу, и лишь после этого ард вернул себе холодную невозмутимость, словно надевая маску обратно. Но слишком внимательный мог бы заметить: секундное напряжение в линии плеч, заминка в дыхании и то, как взгляд его чуть смягчился - выдавали, что удар пришёлся в цель.

Люциус слегка задержал дыхание, словно не до конца решаясь превратить смятение мыслей в слова. Его взгляд скользнул по сестрёнке - задумчивый, чуть настороженный, но при этом будто наполненный тем самым противоречивым теплом, которое так редко пробивалось сквозь его холодную оболочку.

- Возможно, ты права, сестрёнка, - выдохнул бледноликий тихо, почти с усмешкой. - Влюбляться - идея плохая. Логика в этом столь же зыбка, как в том, чтобы прыгнуть в огонь ради красоты пламени. Я тоже читал все эти истории, где в итоге остаётся лишь пепел, а в сердце - пустота.

Он на секунду закрыл глаза, и всплыли строки из старых книг, чужие трагедии, но почему-то такие живые. Арданатей открыл их снова и уже не скрывал вопроса, который сам его же и пугал:

- Но если избегать боли, то разве не окажется, что мы лишаем себя и наслаждения? Разве можно познать сладость, никогда не коснувшись горечи? Может быть, любовь и есть тот яд, который убивает медленно...но именно он заставляет кровь двигаться быстрее.

Его голос дрогнул - не от слабости, а от непривычной прямоты, и Люциус вдруг понял, что произнёс вслух то, что прежде никогда не позволял даже себе.

Люциус покидал Силиконовый Собор без малейшей тени сожаления - этот город с изломанными тенями под неоновыми арками, с запахом дешёвого пластика и горелого металла, с гулом проводов под куполами башен, оставался позади, будто чужая декорация.

Он шагнул на станцию, втиснулся в гулкий вагон поезда, позволив металлическому зверю увезти себя прочь, и именно там его коммуникатор дрогнул. На экран лег короткий, деловой ответ от "Экзотека": "Отчёт сдать Элизабет Иденмарк. Через полчаса у неё заканчивается встреча, успей поймать рядом с её кабинетом". Ард прищурился, уголки губ слегка дрогнули в довольной ухмылке: судьба дарила ему редкий штрих - завершить миссию на встрече с мисс Иденмарк.

Ровно через полчаса ардэнт уже сидел на мягком кресле в полумраке коридора её сектора. Шляпа покоилась у него на коленях, пальцы медленно постукивали по полям, пока он сохранял ту самую безупречно спокойную осанку. Казалось, он слился с обстановкой, но при этом был центром внутреннего ожидания. Элизабет задерживалась - то ли случайно, то ли в своей излюбленной манере держать других в напряжении. Минуты тянулись вязко, и лишь спустя небольшой отрезок времени вдали обозначился стремительный рыжий силуэт, уверенной походкой разрезающий пространство коридора.

Помещение оставалось прохладным, система поддерживала идеальную температуру, но воздух внезапно словно уплотнился, сделавшись теплее, будто сама её близость изменила атмосферу. В груди арданатея коротким всплеском отозвалась возбужденная нервозность - мгновение искры, немедленно погашенное внутренней дисциплиной. Внешне Люциус был неподвижен и спокоен, лишь глаза выдали мимолётный блеск, слишком живой, чтобы остаться незамеченным.

Когда Элизабет подошла к двери своего кабинета, он неторопливо поднялся, плавным жестом поставив шляпу на место, и его бледные губы тронула узнаваемая ухмылка.

- Приятно, - произнёс он чуть мягче обычного, но с оттенком театральности, - Что первая моя серьёзная миссия заканчивается именно на вас, мисс Иденмарк.

Хищный огонь его янтарного взгляда и легкий поклон сделали эту встречу не просто отчётом, а личной точкой, жирно подчеркнувшей конец задания.

Лёд между ними таял пугающе стремительно - словно хрустальные осколки, брошенные в огонь, они трещали и исчезали, превращаясь в струйки тепла, разлитого по венам. Было ли дело в алкоголе, который они жадно чередовали с фруктами и солью, или же в том опасном коктейле из её дерзкого шарма и его хищной харизмы - оставалось лишь вопросом, на который оба не спешили искать ответа. Ардэнт слишком ясно ощущал, что в нём начинает работать не голова, а куда более примитивная, честная и жаждущая головка. Он позволял себе растворяться в этом упоительном наваждении, не желая препарировать подробности их встречи, ведь в основе она имела исключительно постельное продолжение, ничего большего. Да и не могло быть большего: каким бы острым, вызывающим ни был шарм Рори, он оставался лишь вызовом, азартной игрой, но никак не влюблённостью. В его холодном, закованном в ледяные пластины сердце всё ещё обитал иной рыжий образ - настоящий, всепоглощающий, тот, от которого арданатей тщетно отворачивался, пытаясь утонуть в чужих остротах и космическом алкоголе.

Люциус умело сохранял зыбкий баланс, растягивая удовольствие от самой игры в ожидание и смакуя каждый миг, как зрелый фрукт, который нужно сорвать лишь в правильный момент. Его пальцы продолжали неторопливое исследование, вдумчиво скользя по каждой жилке и линии на её ногах, вызывая едва заметные, но для него совершенно явные отклики. В этой сдержанности чувствовалась особая прелесть: позволить ей самой захотеть разорвать границы, самой испытать жгучее желание, которого он будто намеренно избегал.

Ардэнт сохранял лёгкую ухмылку, ощущая, как её мышцы податливо прогреваются и расслабляются, а за закрытыми веками Рори прячется мгновение, в котором смешивались удовольствие и борьба с собственными порывами. Он держался в рамках, оставляя видимость осторожности, но взгляд выдавал противоположное - готовность разметать все барьеры и сорвать завесу, если она лишь позволит сделать этот шаг.

Люциус уловил этот вздох, как стрелу, пронзившую тишину, и усмехнулся внутренне - для него он звучал громче любого признания. В её напряжении, в этой нарочитой сдержанности сквозило куда больше истины, чем в откровенных реакциях других женщин. Бледноликий смотрел на неё так, словно наблюдал редкую игру, где добыча тщетно делает вид, что способна удержаться, скрыть дрожь, совладать с телом. Каждый её микрожест, каждое движение ресниц и уголков губ, даже подёргивание синтетической кожи - всё было разоблачено и сложено в узор, доступный лишь его глазам.

Он приближался к этой грани не только прикосновением, а самим присутствием, словно окружал её невидимой сетью, натягивая нити всё сильнее. Её тихий вздох для него звучал как музыка, как обещание грядущей сдачи, которую он растягивал с холодной дерзостью, уверенный: эта охота не закончится ничем иным, кроме как её шагом в его сторону.

Люциус ощущает, как тяжесть её бедер, мягких и коварных в своей обманчивой близости, оседает на его ногах, и словно в насмешку пробуждает ту часть, что жаждала свободы. Горячая пульсация сквозь ткань брюк упирается в её тело, выдавая всю ту неудержимую силу, что скрыта за джентльменской выдержкой арданатея. Он улыбается - сдержанно, но довольно, позволяя пальцам неторопливо скользить по её бедрам, подниматься всё выше, массируя и разминая чувствительные зоны, будто оттачивая искусство пытки удовольствия. Хищник наслаждался моментом, играя с жертвой, которая сама села в его ловушку.

И в тот миг, когда напряжение достигло нужной ноты, раздался тихий, но беспощадный сигнал коммуникатора. Взгляд Люциуса изменился: хищный блеск уступил место неожиданной мягкости. Он вынул устройство, и пальцы, ещё мгновение назад жадно терзавшие её бедра, теперь удерживали холодный прямоугольник, на экране которого сияли короткие слова. "Жду отчет. Без ошибок." - и подпись, что пробила его защиту сильнее любого оружия: Элизабет Иденмарк.

Серебристый блеск в глазах ардэнтея потускнел, сменившись другим - тёплым, каким редко удавалось его застать. Алкоголь, разлившийся по венам, лишь усиливал ощущение, что это не деловое наставление, а личное признание, письмо, пришедшее из того самого рыжего миража, который вечно манил и ускользал. Губы бледноликого дрогнули и расплылись в улыбке - не в хищной ухмылке, не в коварной усмешке, а в той странной, почти домашней теплоте, которая противоречила самому образу змеиной сущности.

Пульсация в штанах вновь отозвалась - грубо и откровенно, как признание телом воображаемому образу. В голове арданатея ожила картина Элизабет: рыжие пряди, холодный взгляд, ироничная складка губ. От этой призрачной близости он ощущал, будто сама кровь становилась теплее, а воздух вокруг гуще.

Пальцы скользнули по экрану, оставив сдержанный ответ:

- "Будет сделано, мисс Иденмарк." - В конце строка почти украсилась сердечком - лёгким, алкогольным, глупым порывом, - но Люциус замер и стиснул зубы, быстро стирая лишний символ. Его улыбка стала чуть резче, сам он - собраннее, словно удерживая зверя, что хотел вырваться наружу, но подчинялся дисциплине. И всё же блеск в его глазах выдавал то, что спрятать невозможно: тепло, разлитое по телу, и алчную нежность к рыжему призраку, которому он принадлежал сильнее, чем хотел признать.

Люциус, убрав коммуникатор обратно во внутренний карман, словно запечатывал крышку над всем тем, что связывало его с внешним миром, возвращаясь в скользкую, тягучую реальность бара, пропитанного алкоголем и химией страстей. Его губы растянула ухмылка, когда пальцы легко скользнули по новому стакану, и он почти лениво предложил Рори ещё один раунд - не простой, а особый, сотканный из самой её сути, словно алхимик, решивший воспроизвести образ женщины в гранях напитка.

- Знаешь, Рори, всё-таки я тебя немного обманул. Позволь я покажу как на самом деле пьётся этот напиток, - завораживающе процедил сквозь зубы ард, впиваясь своими янтарными поблескивающими глазами прямо в её лиловый омут.

Шот, выбранный арданатеем, сверкал странными слоями: внизу - густая огненно-рыжая субстанция, напоминающая расплавленную корицу и огонь волос, выше переливался дуэт зелёного и фиолетового ликёра, разделённого тонкой спиралью, будто глаза, никогда не встречающиеся во взгляде, но дополняющие друг друга, а сверху, на кромке, серебристо-прозрачная крошка, источавшая холод ментола и пронзительную свежесть, скрывавшую жаркий центр. Напиток был как сама Элизабет: властный, строгий, но неотвратимо зовущий внутрь, туда, где холод и страсть переплетены в один страстный мираж.

Люциус знал: пора переходить из игры в наступление. Его пальцы легко разошлись по пуговицам, обнажая мраморно-белые аккуратные ключицы и резкий рельеф груди, отливавший в тусклом свете бара почти нереальной скульптурностью.

- Становится жарковато, - заметил он с тенью хищной насмешки в уголках губ, наклоняясь ближе к Рори.

Он позволил своему длинному языку скользнуть по её шее, оставив влажный след и едва уловимое жжение, а затем - щепоть лиловой соли, словно метка принадлежности. Он протянул свой шот для звонкого чоканья, собирая всю соль с её кожи, задержавшись ровно настолько, чтобы прикосновения стали пыткой, исследуя и смакуя каждый миллиметр её чувствительной зоны. Одна рука уверенно держала рюмку, другая скользнула к её бёдрам, играя с тканью и теплом под ней.

Шот исчез в его горле в одно движение, а долька алого цитруса стала финальным штрихом ритуала: он сжал её зубами, позволив соку медленно скатиться вниз по шее, ключице и груди, как бы очерчивая траекторию неизбежного исхода. Язык хищника скользнул по губам, собирая остатки цитрусовой влаги, и в этот миг его взгляд впился в Рори - жадный, ненасытный, предельно откровенный, обещающий ей ночь, в которой сопротивление перестанет иметь значение.

Бледноликий не отдернул руки, напротив - медленно провёл пальцами по инею, словно смакуя этот холод, как изысканный вкус. Морозный туман обволакивал ладонь, цеплялся за суставы, будто живое дыхание пустоты. Холод для него не был врагом - он был старым собратом, свидетелем тех времён, когда арданатей действительно горел в звёздных недрах и смотрел на мёрзлые миры с высоты. Это прикосновение лишь возвращало его к истокам, к бескрайней чёрной бездне, где не существовало тепла, а только безжалостное молчание космоса. Губы арда дрогнули в подобии улыбки: ледяной капсуле казалось, что она может впечатлить его своим морозом. Но для того, кто носил в себе пустоту межзвёздного ветра, холод был всего лишь напоминанием - не наказанием.

Ардэнт склонил голову, вглядываясь в трещины, как в древние письмена, оставленные чьей-то чуждой волей. Лёд, изрезанный словно когтями, шептал о побеге, но не изнутри - изломанные линии выдавали вторжение, чью-то жадность или безрассудство. Взгляд бледноликого упал на пятна чёрной жидкости, густой и вязкой, будто тень, потерявшая хозяина. В этом была сила, не человеческая, но оставленные отпечатки говорили об обратном. Руки слишком большие, чтобы принадлежать обычному смертному, слишком чёткие, чтобы списать их на зверя. Люциус замер, ощутив в этом диссонанс, странную комбинацию грубой физической мощи и разума, способного взломать капсулу.

Бледноликий задержался у капсулы дольше, чем следовало бы, словно стеклянный гроб обнажил не чужую историю, а зеркальное отражение его собственной. Белые клочья кожи - слишком стерильные, мертвенно-чистые, чтобы принадлежать живому телу - резали зрение напоминанием о собственной белоснежной натуре. Серебряные нити волос, потерявшие блеск, отзывались чем-то болезненно знакомым - будто отголосок его собственной сути, если б кто-то вырвал её из времени и оставил здесь, среди осколков.

Металл в углу, холодный, ничтожный на вид, но с гравировкой, которая резала сильнее, чем любой клинок: «Нестабилен. Ликвидировать». Эти слова, словно дешёвый вердикт, будто кто-то уже пытался подвести черту и под его именем. Ирония была слишком прямолинейной, чтобы быть случайной.

Когда же на стене дрогнула голограмма, ардэнт всмотрелся в чужую муку с ледяным спокойствием. Инъекция. Пробуждение. Взрыв чёрной эссенции. Проекция обрывается - как паршивый театр, где кульминацию вырезали цензоры. Но для него это уже не выглядело мелочью. Каждая деталь, каждая трещина и каждая тень в этом спектакле складывались в одно: кто-то слишком уж старательно оставляет ему отражения.

Серверная встретила его безмолвием, в котором каждый диск звучал как обрывок чужой судьбы. На одном - царапина, словно зашифрованное признание. На другом - одинокое «прости», последняя искра голоса. Но третий оказался самым весомым: записи о том, как ИИ подчинял себе мёртвые тела, превращая их в послушные оболочки. Люциус задержал взгляд, чувствуя, как строки данных отзываются в нём самом - намёком на родство с этой хрупкой гранью между жизнью и пустотой. Не сказав ни слова, ардэнт собрал всё найденное и аккуратно скрыл жёсткие диски во внутреннем кармане плаща, словно вплетая чужие тайны в собственную тень.

Красный свет единственной кнопки лифта рвался в глаза, словно предупреждение или зов. Медленно мигая, он будто заманивал вглубь - туда, где отражения в зеркалах и чёрная жидкость на полу обещали ответы, но и новые опасности. Люциус на секунду задержал взгляд, позволив себе почти почувствовать, как аномалия шепчет о том, что дальше скрыта истина. Но ардэнт слишком хорошо знал цену избыточному любопытству. Опытный шпион и разведчик, он всегда умел различать грань между «достаточно» и «слишком». Сегодня у него на руках были данные, которых хватало для выполнения сделки и отчёта Экзотеку.

Да, вопросов стало куда больше, чем ответов. Да, в глубинах лифта наверняка лежала разгадка - возможно, самая важная. Но если бы он каждый раз пытался докопаться до конца, его карьера давно захлебнулась бы в бесконечных расследованиях. Когда-нибудь, возможно, он вернётся в это место, что настойчиво отражает его сущность. Но на сегодня достаточно.

Бледноликий прошёл обратно по коридорам, чувствуя, как неприятный осадок нераскрытых тайн царапает изнутри, но твёрдо подавляя это ощущение. Снаружи его встретил тяжёлый, пыльный воздух Сетяры, в котором таились запахи гари и дешёвого топлива. Втянув его полной грудью, ард неспешно направился в лавку.

Там, встретившись взглядом с торговцем, Люциус слегка склонил голову и, почти театрально, разложил перед ним файлы.

- Приятно иметь с тобой дело, торгаш, - произнёс ардэнт с лёгкой, но весомой интонацией. - Я всегда ценю хорошую сделку. - Торговец избавил его от лишней схватки с големом, а он, в ответ, принёс то, что было обещано. Сделка была честной, а значит - завершённой.

Люциус, уже не задерживаясь в лавке, чуть приподнял шляпу, жестом, в котором сплелись джентльменское уважение и холодная прощальность. В этом движении не было излишней теплоты - лишь изящная дань завершённой сделке, знак тому, что каждый получил своё. Бледноликий, не тратя слов, резко распахнул дверь, позволяя тяжёлому воздуху улицы ворваться внутрь. Хлопок дверью прозвучал звонко и окончательно - словно точка в их коротком сотрудничестве.

Ардаантей двинулся по извилистым проходам Силиконового Собора, среди облезлых стен, переплетённых проводами, и щелей, из которых сочилась серая влага. Его шаги были размеренными, а взгляд цеплялся за хаотичный контраст - дети, играющие в тени ржавых антенн, и мутные огни неоновых вывесок, мигающих безжалостно, как сбившиеся сердца. Атмосфера трущоб жила своей гулкой жизнью, но ардэнт в ней растворялся, как тень.

Наконец, он вышел из знакомой арки - той самой, что стала для него входом в Сетяру. Вдохнув глубже, Люциус извлёк из внутреннего кармана свой коммуникатор. Пальцы скользнули по экрану уверенно и неторопливо, и спустя пару мгновений короткое, лаконичное сообщение было отправлено:

- Миссия выполнена.

Ард убрал устройство обратно, ощущая, как мир вокруг на миг стих - будто признавая свершившийся факт.

Мысли арданатея текли беззвучно, как холодные реки света сквозь тьму космоса. Там, в бесконечности, всё было удивительно просто: звёзды знали, когда вспыхнуть и когда угаснуть, галактики кружили по вековым орбитам, ничто не противоречило другому. Космические сущности охотились на зверей поменьше, а те, что были сильнее и могущественнее всех воплощались в квазизвёзды. Даже смерть в том мире не имела остроты, она была лишь переменой формы. Всё подчинялось гармонии и не вызывало сомнений.

Но здесь, в мире людей, всё оказалось иным. Каждая эмоция - словно запутанный узор, где нити не следуют законом, а плетутся в хаотичные, нелогичные фигуры. Душа человека - лабиринт без карты, где шаг влево может ранить, а шаг вправо - вдохновить. Он чувствовал это, но понять не мог. Понять - слишком мало. Эти странные чувства нужно именно прожить, впустить в себя, позволить им разрывать привычную ясность и превращать её в неуправляемый хаос.

Арды всегда воплощались на планетах с тем, что можно назвать лишь каркасом знаний - набором основ, позволяющим выжить и действовать в новом мире. Они знали законы материи, умели обращаться с энергией, владели искусством речи и тенью ремёсел, но всё это было похоже на скелет без плоти. Настоящее понимание - глубина, окрашенная опытом, рождалась только со временем, шаг за шагом, когда ард сталкивался с живыми обстоятельствами и чужими душами. Потому Люциус без тени раздражения воспринимал любопытство младшей сестры, её наивные вопросы о чувствах, её стремление понять то, что для него самого ещё оставалось загадкой. Он видел в этом не слабость, а естественный процесс взросления сознания, ту самую нить, которая рано или поздно приведёт её к собственной истине.
 
Ардэнту по природе были чужды растерянность, неуверенность, зыбкость. В космосе нет места таким категориям. Там всё точно, здесь - всё зыбко. И всё же именно эта зыбкость начинала в нём жить, пробуждая новые оттенки. Он поймал себя на мысли, что не знает, хорошо это или плохо. Как качество, как свойство - растерянность определённо слаба, ведь она размывает твёрдость решений. Но если она приходит от той женщины, что спасла её и, возможно, даже в каком-то смысле спасла и его...если именно её образ заставляет уверенность дрогнуть, может быть, в этом и есть ценность.

Люциус чуть склонил голову и, наконец, позволил словам вырваться наружу:

- Растерянность? - тихо повторил он, будто пробуя слово на вкус. - Слишком сложное чувство. Наверное, это плохо...но если оно рождается из-за этой рыжей женщины, если рядом с ней во мне вспархивают космические бабочки...возможно, это и хорошо. Может, это вдохновение, - Люциус любезно принимает подношение от сестрёнки, отпивая немного бульона из протянутой ложки. Янтарные радужки благодарно захлопали и арданатей повторил жест, предварительно сдув излишнюю горячность и протянув ответную ложку поближе к её губам.

- Возможно, ты когда-нибудь испытаешь подобный набор чувств и ощущений...Это в действительности удивительно, сестрёнка.

Люциус на мгновение застывает, задержав взгляд на люке так, будто оценивает редкий экспонат с подпольного аукциона. Уголки губ предательски дёргаются - слишком уж непристойная аналогия пришла в голову. Такой узости могла бы позавидовать даже самая модифицированная Цирконская шлюха, чьи даже технологические импланты не смогли бы обеспечить её клиентам такого изящного прохода. Поток мыслей бледноликого на миг уходит в сторону, иронично рисуя в голове целые картины. Будто его и новоиспеченных товарищей не настигла около смертельная опасность мгновением ранее, а тот просто скучающе дремлет в тихом углу библиотеки.

Люк выплюнул троицу в просторное помещение, и первое, что ощутил ардэнт - возвращение собственной видимости. Газ раскрыл белоснежное трио, пусть это и не было столь отъявленным преимуществом, ведь практически в каждой предоставленной ситуации ранее невидимость оказалась не сильно полезным свойством.

И вот - пространство распахнулось. Подземная лаборатория, массивная, словно нутро механического зверя. Люциус бегло, но внимательно пробежался янтарными глазками, вбирая каждый фрагмент чуждой картины - там, где иной ощутил бы липкий страх или отвращение, в нём вспыхивало лишь жадное любопытство, тонкая искра научного азарта. Прозрачные колбы, инкубаторы, холодный свет экранов и едкий химический запах - всё это не отталкивало, а напротив, складывалось в захватывающий узор, словно он вошёл в храм иной науки. 

В центре высилась прозрачная колба - метров пять в высоту, внутри пульсировала знакомая фиолетовая жидкость, а в ней - гибридное создание, наполовину человек, наполовину машина, с примесью живой слизи. На ближайшем экране чётко светились цифры, сулившие явное веселье чуть больше чем через десять минут. Увидев как Моль прошёл исследовать стол, арданатей решил сфокусировать своё внимание на центральном объекте. Люциус поднял ладонь и позволил тонкому серебристо-перламутровому импульсу теомагии проскользнуть в толщу жидкости, касаясь плоти и металла существа, прощупывая его внутреннюю ткань, его суть. Поток скользнул дальше, к самому механизму активации, отметив мерцающий отсчёт двенадцати минут. На лице арданатея появилось выражение, где изумление и восторг слились в холодное восхищение - так смотрит исследователь, узревший за гранью чужой безумной мысли собственный интерес.

Бледноликий встретил внезапное появление хозяина лаборатории с холодным, но живым интересом. Там, где у многих людей подобная картина вызывала бы брезгливость, дрожь от отвращения или первобытный страх перед изломанной плотью, Люциус лишь слегка приподнял уголки губ, словно пред ним предстал не монстр, а любопытный экспонат в музее биологических аномалий. Белый глаз и синий, чешуйчатая половина черепа и изуродованная венами - всё это не казалось уродством, а скорее олицетворением неправильно собранного механизма, который всё ещё пытается работать вопреки собственной природе. Даже щупальце вместо руки не вызвало отторжения, а лишь намекнуло на пластичность материи, с которой можно взаимодействовать и которую можно подчинить.

Комментарий Моль, произнесённый с фирменной лёгкой ухмылкой, заставил Люциуса едва заметно рассмеяться, беззвучно выдохнув через нос. Острый язык спутника всегда был отдушиной в мрачных обстоятельствах, и эта способность мгновенно парировать чужие слова вызывала у арданатея искреннее уважение.

Внимательный взгляд Люциуса скользнул по фигуре доктора, словно холодное лезвие сканирующего ножа. Ард отмечал детали - разный ритм движения глаз, едва ощутимый перекос в осанке, неестественное укрепление некоторых сегментов тела, словно тот заменил слабое мясо искусственными опорами. Все это было драгоценной информацией. Слабость - в перегрузке венозной системы, в чрезмерной зависимости мускулов от внедрённых структур, в нестабильности баланса между органикой и мутацией. Безумный доктор в поисках идеального сосуда превратил свою плоть в истинное несовершенство. 

- У вас очень интересная лаборатория, доктор, - произнёс Люциус, не отводя взгляда и позволяя словам скользить размеренно и тягуче. - И невероятно амбициозные планы. Вся история экспериментов будто кусочки пазла - раскиданы вдоль извилистого пути, что был протоптан болью и испытаниями...Подскажите, доктор Кейн, вы совсем не торопитесь попрощаться с неожиданными гостями, - янтарный прищур кивает в сторону пятиметровой колбы. - Я правильно понимаю, что время сейчас больше Ваш союзник, чем наш?

В ту же секунду, скрытно от чужих глаз, арданатей позволил теомагии мягко разлиться в невидимый поток. Он проникал сквозь ткань и мутацию Кейна, исследуя его структуру, как невидимый скальпель, нащупывая слабые места в теле, узлы напряжения, очаги нестабильности. Люциус ощущал, как незнакомец пульсирует собственной изуродованной энергией, и уже строил карту его слабостей.

Изучение существа в колбе - Теомагия - 11 [Хорошо]
Изучение структуры тела Кейна - Восприятие - 14 [Хорошо]
Поиск слабостей Кейна - Теомагия - 15 [Хорошо]

На недельку выпаду немного из-за отпуска. В квест постараюсь отписаться в середине недели. Если что не теряйте 

Люциус слегка наклонился вперёд, позволяя палочкам коснуться губ, и без лишней поспешности принял кусочек рыбы, чувствуя, как вкус блюда смешивается с теплом жеста. Это было неожиданно приятно, почти интимно, как нечто, что редко позволено в его мире из отстранённости и масок. И, пока он прожёвывал, в голове вспыхнуло воспоминание - совсем другое место, но тот же оттенок близости: каменная замковая кухня, приглушённый свет, аромат запечённого мяса и свежего хлеба, а напротив - Элизабет, в своём хищно-лукавом обличии, тоже тянущаяся, чтобы накормить его с лёгким вызовом в глазах.

Он не мог понять, это ли сам мир посылает ему знаки, шепча, что рыжеволосая леди всё ещё рядом, или же это его собственная одержимость прорывается сквозь любые стены, заставляя видеть её тень в каждом жесте. Но факт оставался фактом - Иденмарк поселилась в его мыслях глубже, чем любая хворь, и её призрак вёл себя куда настойчивее, чем любой враг, с которым ард когда-либо сталкивался.

Люциус едва заметно усмехнулся, уловив в словах собеседницы подтверждение собственной догадки - ему не требовалось окончательного утверждения, ведь он и без того прекрасно знал: в этом мире рыжих женщин с властью - считанные единицы, а носительница фамилии Иденмарк и вовсе одна-единственная. И судьба действительно сыграла с ним злую шутку, окружая её призрачный рыжий стан повсюду, будто всё-таки загоняя белого змея в угол, перекидывая камешки Го.

- Выходит, так, - ардэнт отвечает без колебаний, уловив в её сияющем взгляде ту едва заметную, но упрямую искру власти, что прячется за детским восторгом. Он позволил себе короткое, чуть теплее обычного, одобрительное выражение лица, хотя в глубине мыслей всё ещё спорили две стороны: выгода и опасность. Корпорация дарила щедрые ресурсы, влияние, доступ к тем дверям, что для других оставались закрытыми, но вместе с тем втягивала в водоворот, где даже самые крепкие пловцы могли пойти ко дну.

Однако мысль о том, что теперь Люси будет ближе, чем прежде, растворила остатки сомнений. Держаться рядом казалось куда надёжнее, чем отпускать её за пределы этой планеты, где он не смог бы вмешаться, если ситуация пойдёт не так. Поэтому он лишь чуть заметно кивнул, словно закрепляя для себя этот выбор, и спокойно добавил:

- Значит, будем держаться вместе. И будем ближе, чем когда-либо, сестрёнка.

Ардэнт на миг задержал взгляд на тающем льду, будто в этом прозрачном кристалле он видел больше, чем просто воду, медленно превращающуюся в ничто. Он невольно отметил для себя, что слова Люси звучат так, словно между ней и Элизабет пролегла невидимая, но ощутимая дистанция, выстроенная из сухих инструкций и редких личных встреч. Фирменный стиль рыжей красавицы. Корпорация явно не упускала её из своих цепких рук, но и не держала слишком близко, предпочитая сохранять холодное, выгодное расстояние.

Мысль о том, что ей приходится работать в условиях, где доверие всегда под вопросом, а истинные мотивы начальства окутаны тенью, пробудила в арданатее осторожное беспокойство. Не из-за её способностей - он прекрасно знал, что Люси умеет за себя постоять, - а из-за самой природы игры, в которую её втянули. Шпионаж редко оставляет место для простых и честных дорог.

Тем не менее, наблюдая, как она легким движением отставляет пустую тарелку, он уловил ту же тихую устойчивость, что и всегда - как у человека, который привык действовать даже тогда, когда лёд под ногами начинает трещать. И это, как ни странно, принесло Люциусу долю странного спокойствия, пусть и не до конца рассеявшего его внутренние сомнения.

Ардэнт чуть приподнял бровь, едва слуги, мягко скользнувшие по залу, исчезли за порогом, оставив на столе новые дары кулинарного искусства. Прозрачный, почти хрустально-чистый бульон манил ароматом моря, а ленты рисовой лапши, закрученные в идеальные спирали, напоминали ему движения змеи, готовой обвить добычу. Закуска же выглядела почти дерзко - туго свёрнутые маринованные огурцы, внутри которых скрывалась тёплая, остро-сладкая сердцевина из креветок и трав, источала пряный, возбуждающий вкусовые сосочки аромат.

- Искусство,- тихо отозвался бледноликий, скользнув взглядом от её лица к нефритовой ложке в её пальцах, - Громкое слово...которым как раз таки можно описать эти гастрономические шедевры, что украшают наш стол, сестрёнка. Признаюсь, твои повара не просто готовят - они будто пишут заклинания вкусом. Каждая деталь, - он едва заметно кивнул в сторону спиральных лент лапши, - Как тонкий намёк на чужую историю, спрятанную в блюде.

Люциус, привыкший прятаться за десятками личин, играть роли с безупречной холодностью и вести шпионские партии так, будто каждое движение - часть давно просчитанной комбинации, ощутил лёгкий укол в броне, стоило лишь прозвучать имени Элизабет. Он мог обмануть взгляд следователя, усыпить подозрения целой комиссии, но перед этим звуком, обрамлённым мягким голосом сестры, в нём что-то едва заметно дрогнуло.

Он сделал лёгкий, почти ленивый жест рукой, словно отмахиваясь от затронутой темы, но внутри, в глубине, знал: если и есть человек, кому он способен доверить ту сторону себя, что спрятана даже от зеркала, - то это Люси.

- Я...в действительности немного по другому отношусь к этому имени, - сказал ардэнт негромко, немного нахмуривая белоснежные брови. - Как, впрочем, и к этому человеку...Я не знаю какие чувства к ней испытываю и, наверное, это единственный человек, который способен вызывать в твоём старшем брате эмоции растерянности.

Пальцы сжали ложку чуть крепче, чем следовало, и он, склонившись к супу, сделал вид, что погрузился в изучение густого бульона, пряного и прозрачного, будто скопище зеркал, в которых игриво лавировало его собственное отражение. Не было смысла в притворстве и лавировании от это темы. Его младшая сестрёнка заслуживает знать все подробности струн его души, а также тех, кто филигранно на них играет.

@Моль шо думаешь, дракоша? Попиздим немножечко и в действиях восприятия попробуем найти шото в лабе, что может х2 урона давануть или в целом подсказки или сразу будем атаковать?
@Хао ультрадревнийстарыйбелый, ты к босс файту присоединишься или пока нет возможности?

Люциус чуть приподнял бровь, но послушно наклонился вперёд, позволяя ей вложить тёплый, пропитанный специями кусочек в его уста. Ард медленно прожевал, вглядываясь янтарным оком в её голубой омут, будто выискивая сквозь океанические крупинки долгожданный ответ на свой вопрос.

Арданатей слушал её с той неподвижной внимательностью, когда лицо почти ничего не выражает, но взгляд выдаёт - каждое слово уже пущено в оборот мыслей, рассуждений и аналитики. Внутри же арданатея ощущение складывалось странное, будто кто-то открыл перед ним дверь в потайное хранилище, которое было прямо у него под бледным носом, а он, вопреки своей внимательной, расчетливой натуре, строго игнорировал и не замечал её.

"ЭкзоТек"...организация, чьи коридоры и неоновые башни он знает наизусть, чьи теневые приказы умел читать между строк, теперь вдруг обретала новый, тщательно скрытый слой. Как Люциус - ард, умеющий подмечать подробности характера по одному лишь мимолетному движению мышц лица - не смог заметить появления Люси? Ардэнты - редкие существа, чья популяция по всему Аркхейму не сильно гуще самих демиургов. Они воплощаются по всей Вселенной, в разных её уголках, на обитаемых и необитаемых планетах, обретая индивидуальные черты того места, куда упали. Два арда на одной планете - это уже невероятная редкость, но тот факт, что их путь ведёт даже в одну корпорацию...Шутка подлой судьбы с неимоверным чувством юмора, не иначе.

Мысль о том, что он мог всё это время не заметить своего сородича - самого родного среди всех сияющих звёзд на небосводе - была неприятна, почти обидна, но привычная внутренняя дисциплина быстро подавила укол вины. Люси сама просила не омрачать встречу, и он сдержит слово.

Взгляд скользнул вниз, к новым протезам - слишком безупречным, чтобы быть просто заменой. Плавные линии, механика движений, каждая деталь будто выточена с фанатичной любовью к совершенству. В них чувствовалась не только инженерная точность, но и подчеркнутая эстетика - та, что всегда отличала изделия ЭкзоТек. Здесь не экономили. Здесь работали так, словно воссоздавали произведение искусства, а не функциональную замену утраченного.

И вот - рыжая женщина. Упоминание о ней прозвучало почти буднично, но заставило бледноликого едва заметно изменить выражение лица, как от неожиданного удара поддых. Ард слишком хорошо знал, о ком речь. Элизабет Иденмарк. Для большинства - безупречно выверенный образ с рекламных панелей и новостных экранов: уверенная, красивая, с тем особым оттенком власти, что притягивает взгляды. Для него же - куда больше: женщина, чей взгляд мог перечеркнуть полдня расчётов, чьё имя в документах он читал с лёгкой задержкой, словно смакуя звук. Муза, загадка, а порой и коварная игра, в которой невозможно было понять, кто чью фигуру ведёт к мату.

- Элизабет...Элизабет Иденмарк, - произнёс ард чуть медленнее, чем требовал обычный разговор, как будто пробуя вкус её волшебного имени на длинном языке.

Пауза растянулась, но не потеряла напряжения.

- Она действительно в руководстве. И, по правде, именно благодаря ей я оказался в ЭкзоТеке. Хорошая женщина, в меру осторожная, в меру опасная. Рад, что именно она помогла тебе. Это многое объясняет...но и открывает новые вопросы, - янтарные змеиные очи чуть прищурились. - За это я её отблагодарю. И, разумеется, уточню, почему она сочла нужным умолчать о том, что в наших рядах появился ещё один ард.

Где-то в глубине сознания шевельнулось ощущение, что судьба вновь подтянула тонкую нить, связывающую его и Элизабет, затянула её чуть сильнее, вплетая в узор ещё и этот новый, неожиданный элемент. Как будто кто-то невидимый расставлял декорации для сцены, которую он пока видел только в полутьме.

Люциус, привычно сохраняющий невозмутимое выражение лица, чуть склонил голову, позволяя редкому, почти уважительному жесту признания скользнуть в его движении. Он уловил не просто смысл её слов — ардэнт почувствовал в них ту же выверенную гармонию, что ценил в магических кругах, древних артефактах и собственных заклинаниях, где всё подчинено одной высшей идее. В её эстетике он видел не только вкус и изящество, но и ту внутреннюю дисциплину, что рождается из боли, утрат и необходимости защищаться.

Ард знал: каждое её слово - не случайно, каждая деталь - не ради пустого блеска. Это было искусство, за которым стояла душа, умевшая и сиять, и жалить. И, быть может, именно поэтому арданатей позволил себе одобрительный кивок, без привычной холодной иронии, словно признавая: да, её повествование их общей истории длинною в бесконечность достойно материального воплощения.

Он чувствовал, как в её движениях и прикосновениях смешаны настороженность и жажда тепла, и это странным образом отзывалось где-то глубоко под бронёй собственных привычных масок. Арданатей знал - эти слёзы не о прощении и не о вине, а о том хрупком мостике, который они протянули друг к другу сквозь бездну и пламя.

Люциус чуть сильнее сжал объятия, будто желая закрыть собой все прошлые дыры в её защите, все пустоты, куда он не успел прийти. В его голосе, когда он тихо прошептал ей что-то едва различимое, была эта непривычная, жгучая для него теплотa - та, которую он никогда не позволял никому увидеть, кроме неё. И в этот миг, глядя на то, как белая родная змейка утыкается в его грудь, ард понял, что готов держать её так долго, сколько потребуется, чтобы она поверила - теперь он рядом.

Люциус тихо выдохнул, словно выпуская из себя застарелую вину, и позволил её ладони скользить по своим волосам, смыкая веки. В этом движении было что-то почти магическое - незримые нити её прикосновения проникали в самую глубину, откуда ещё недавно вырывались терзающие воспоминания. Арданатей чуть наклонил голову к её пальцам, как хищник, позволивший себя погладить лишь потому, что узнал в этом жесте тепло, ради которого стоит оставаться. Его руки, не ослабляя объятий, едва заметно дрогнули, будто впитывая каждую крупицу её тихого утешения.

- Ты права, сестрёнка, - голос бледноликого прозвучал низко, с лёгкой хрипотцой, будто пробивался сквозь остатки тяжёлого осадка, - Тени прошлого только портят вкус настоящего.

Когда её губы мягко, почти невесомо коснулись его лба, ард на миг перестал дышать. Для него это было не просто жестом - не поцелуй страсти, не поверхностная ласка, а прикосновение, в котором заключалась бессловесная клятва близости, доверия и безусловного принятия. В эти секунды всё вокруг растворилось: не было ни тревог, ни воспоминаний, ни тяжёлых обетов - только тихое тепло, разливавшееся по вискам и глубже, к Звездной Короне, которая на мгновение моргнула янтарным свечением в груди. Ардэнт чуть приподнял уголок губ, почти невидимо, и, позволив её поцелую задержаться на мгновение дольше, тихо добавил:

- Сегодня - только мы. Без масок, без шрамов, без фальшивой чешуи, - Люциус осторожно коснулся её щеки, стирая последнюю блестящую полоску слёз, и, будто заклиная, повторил. - Только мы, сестрёнка.

Люциус, словно возвращая их обоих в более земное русло, цепляет на палочки ещё один кусочек сочной рыбы, позволив тёплому аромату перебить остатки тяжёлого молчания. Ард медленно подносит его к губам, бросая короткий, внимательный взгляд на Люси.

- Так что это за женщина была, что помогла тебе? - произнёс арданатей негромко, но с лёгким прищуром.

Ардэнт на мгновение задержал взгляд на угасающих контурах последней проекции, словно стараясь уловить невидимую, ускользающую нить, которая могла бы связать эти фрагменты в цельную картину. Холодная расчётливость и тонкая тень раздражения боролись внутри него: слишком мало данных, но каждая деталь - обжигающе важна. Эксперименты с детьми, город с системой труб и капсул, отсутствие звука и дат - всё это выглядело как нарочитое укрытие следов, словно кто-то намеренно выдрал из хроники саму суть. Бледноликий знал, что за такими картинками всегда стоит не просто наука, а целая идеология и, возможно, власть, готовая менять человеческую природу так же легко, как инженер меняет детали в механизме. Очевидные догадки витали в его мозгу в попытках сложить все кусочки пазла в единую картину. Тут пытаются создать армию мутирующих, подчиняющихся солдат? Либо же экспериментируют с взращиванием послушного поколения сверх-хуманов? Либо же вовсе преследуют цель накачивать города своей фиолетовой субстанцией, несущая головокружительное безумие и невероятную силу? Вариантов очень много, но чувствуется, что они находятся уже очень близко к истине.

Люциус, лениво склонив голову, позволил себе лишь короткий, но пронизывающий взгляд в сторону студенистой массы. Ардэнт прекрасно видел, что перед ним - не просто комок биомассы, а тщательно выверенный, дорогой в производстве конструкт, в котором каждая жила и узел структуры подчинены одной задаче - выстоять и убить.

В мыслях арданатея мелькнуло: этот дремлющий голем - идеальный охранник, созданный для затяжных боёв, где враг выматывается, пока страж продолжает двигаться, но сейчас он лишь препятствие, которое нет смысла будить. Силы были потрачены недавно, и трата их на бессмысленную стычку казалась столь же максимально нелепой.

- Несанкционированный доступ. Инициирую протокол "Очистка."

Люциус едва заметно выдохнул, словно устало, и медленно перевёл взгляд к красноватым отблескам, ползущим по стенам. Аварийное мерцание лишь добавляло сцене театральности, будто кто-то нарочно решил сыграть экшн-триллер перед неподходящей публикой.

Он не спешил, не бросался к выходу, а лишь скользнул взглядом по пространству, выискивая скрытые панели и возможные обходные механизмы. Серебристо-перламутровая за сигнализировала воспоминаниями о недавной проверке теомагией, которая выделила лишь одну интересную деталь на фоне всего помещения. Сухой, почти беззвучный удар арданатея по корпусу терминала сопровождается россыпью электрических искр, высекающих короткие голубоватые молнии в полутьме. Панель отзывается, как и было предсказано, - послушно приоткрывается, обнажая единственную матовую клавишу. Пальцы бледноликого скользят по ней с хищной точностью, и стальная плита терминала уходит в сторону, открывая тёмный, тесный лаз.

Ард опускается к входу, принимая вынужденную позу, и скользит в тоннель, чувствую холодный металл под ладонями и коленями. Стены сжимают пространство, заставляя двигаться вперёд, туда, где ждёт либо спасение, либо ещё один тщательно подготовленный сюрприз.

Сопротивляемость газу - Стойкость - 22 [Успех]
Изучение люка - Восприятие - 7 [Средне]
Повторное, более тщательное изучение люка - Восприятие - 15 [Хорошо]

Люциус шел рядом, подмечая в её шаге ту выверенную грацию, что всегда скрывала за собой целый спектр эмоций, пронзённых страхом и решимостью. Он чувствовал, что в её стремительном возвращении к нему было что-то неизбежное, как будто сама ткань их судеб не выдержала разрыва и сшила их обратно. Столовая встретила его прохладным дыханием древесных нот - тёплого кедра и чуть влажного сандала - переплетённых с тонкой дымкой благовоний, в которых угадывалась нежная терпкость лотоса, сладковатая горчинка смолы и едва заметный привкус ночного воздуха после дождя. Всё это смешивалось с тихим шёпотом воды за окнами, создавая пространство, где можно было бы говорить о самом тяжёлом, не ломая хрупкое мгновение.

Арданатей, едва переступив порог, ощутил в этой обстановке тонкую гармонию - ту самую, что не давит величием, а обвивает, словно нежная змея, позволяя забыть о холодных стенах кибернетических готических башен, где он привык видеть своё отражение. Восточный стиль дышал мягким контролем и скрытой силой - изящной, как тонкий клинок, спрятанный в ножнах из резного нефрита. Но куда сильнее его тронуло то, что он начал замечать повсюду - в переплетениях золотых созвездий на балках, в змеях на шёлковых вставках, в глубокой синеве акварельных ширм - отзвуки их жизни в космосе. Сестрёнка либо очень ностальгировала по тем временам, либо...по нему самому. И теперь ардэнт чувствовал себя так, словно случайно зашёл в музей собственной памяти, где каждая деталь, каждый отблеск фонаря был фрагментом их общей истории - и всё это выглядело просто невероятно красиво. Будто их собственное приключение, увековеченное в интерьере целого поместья.

Люциус чуть повёл уголками губ, позволяя себе лёгкую тень улыбки, и мягко опустился рядом с сестрёнкой, обведя взглядом пространство, в котором каждая деталь словно говорила её голосом.

- Твой вкус безупречен, сестрёнка, - произнёс он негромко, но с той мягкой уверенностью, что свойственна лишь тем, кто умеет ценить гармонию. - Всё здесь - от цвета стен до расположения вьющихся змей - не кричит, а нежно шепчет о том, чья это обитель. Ты явно ценишь эстетику также как и я.

Его собственные покои тянулись к холодным панорамам и мрачным, почти хищным пейзажам, но в этой мягкой теплоте он находил особую красоту, сродни тщательно настроенной магической симфонии из вздохов удовольствия семи рыжих бестий. Он краем взгляда отметил, как слуги, тихо и слаженно, словно обученные в одном дыхании, наполняют пространство заботой, а Мира - неподвижная, внимательная, но не навязчивая - незаметно растворяется в тени дверного проёма, оставляя их наедине, как будто понимая, что этот момент принадлежит только семье.

Ардэнт чуть склоняет голову, позволяя себе редкий момент неподдельного созерцания, словно отмечая про себя каждую деталь ритуала, каждый едва уловимый оттенок замысла, скрытого в подаче. Чёрные, как ночное безмолвие, палочки в её руках, бело-голубой шелк на слугах, серебряные змеи, извивающиеся по посуде, изысканный горячий чай с плавающими звёздами - всё это складывалось в единую ткань, сотканную из её вкуса, её памяти, её власти над пространством.

- Ты даже блюда превратила в продолжение себя, - тихо, но с оттенком театральной интонации произносит арданатей, принимая поданную тарелку. - Здесь всё...как в застывшей легенде, которую помнишь первородным существом, но не можешь рассказать словами. Кажется, что я уже видел всё это там, среди звёзд. Как будто это не просто твой дом, Люси, а осколок нашей общей памяти, спрятанный от чужих глаз.

Люциус с легким движением берёт палочки, на миг задерживая их в пальцах, словно пробуя на вес и баланс, затем без лишней поспешности подцепляет тонкий ломтик рыбы. Холод льда ещё держит упругость мяса, а маринад мягко раскрывает его аромат - тонкая нота цитруса, свежесть морской воды и едва уловимая сладость, словно воспоминание о путешествиях сквозь космический океан.

- Восхитительно, - кратко подытоживает ард, чуть прикрывая янтарные глаза от гастрономического удовольствия.

Ардэнт, уже почти погрузившийся в безмятежность мгновения и вкус блюда, вдруг, как от резкого порыва ледяного ветра, ощутил, как мысли уходят совсем в другую сторону. Образы, словно ожившие мазки в памяти, стали выстраивать жестокую картину: тёмный купол неба, пылающий обод планеты внизу, стремительный прорыв сквозь атмосферу, и её - его младшую сестрёнку, сгорающую в огненном вихре, терпящую боль без крика, пока не остаётся только обугленная, дымящаяся оболочка. А затем - чужие лица, незнакомые руки, поднимающие обессиленное тело, и спасение, которое пришло от посторонних, а не от него. Внутри что-то сжалось, болезненно, до тошноты. Необъяснимое сочетание злости на самого себя и бессильной жалости рвануло из глубины, нарушив привычную броню, за которой бледноликий прятал всё, что могло выдать его человечность.

Тот, кто без содрогания совести протомагией уродовал тела ради науки, разрушал города и корпорации ради выгоды, вырывал жизни у других как часть своей игры, вдруг ощутил редкое и чуждое чувство - вину. И с ней - желание хоть как-то искупить, даже понимая, что это невозможно. Арданатей притянул Люси к себе, обнял крепче, чем планировал, как будто боялся, что она исчезнет, растворится в воздухе. Щека коснулась её волос, а губы едва слышно прошептали:

- Прости меня, сестрёнка. Я должен был быть с тобой тогда, - извинения хрупкие, бесполезные, но, возможно, способные хоть немного смягчить камень в груди и растворить неприятный комок в горле. 

Люциус редко - почти никогда - позволял себе извинения, ведь в его мире признание вины воспринималось как слабость, а слабость была роскошью, недопустимой для того, кто привык жить под бесчисленными масками. Его слова обычно были отточены, как клинок, а эмоции тщательно отфильтрованы, поданы ровно в том виде, в каком он считал нужным. Но перед ней... перед той, что видела его без прикрас, дрейфующей как белоснежный корабль змеей, холодной как лунный свет, и янтарными космическими глазами, в которых нет места человеческому теплу он чувствовал себя разоблаченным. Её взгляд пробивался сквозь все слои выверенной игры, касался того, что он обычно прячет глубже всего. И в этом было что-то мучительно неловкое, почти болезненное: стыд показывать своё настоящее "я", но и странная, едкая сладость в том, что перед ней он мог хотя бы попытаться быть честным.

@Моль, ноу проблем! Я сам туда планировал пройти в своём постике

- Буду только рад, - отозвался ард, чуть прищурив глаза и позволяя уголкам губ медленно изогнуться в той самой опасной полуулыбке, в которой перемешивались предвкушение и откровенный вызов.

И если Рори действительно решит оставить на нём следы их грядущей ночи - острые, жгучие, ноющие, напоминающие о себе каждым движением - то это будет не наказание, а особая метка, которую он будет носить с удовольствием. Арданатей никогда не сторонился страсти в её чистом, необузданном виде. Наоборот, в этих играх он всегда был готов принимать на себя всё - от тонких полосок царапин, оставленных острыми ногтями, до густых, алых укусов, чьи тёплые тени будут долго пульсировать под кожей. Такие женщины, как Рори, распахивали перед ним двери в ту сторону постели, где не было места сдержанности и приличию, позволяя ему стать голым, жадным зверем, утопающим в запахе кожи, в тяжёлых вдохах и хриплых выдохах, в полном праве рвать, держать, впиваться зубами, пока ночь не рухнет в изнеможении.

В сознании арда, словно по щелчку, развернулась яркая, беззастенчиво сочная картинка - семь тел, разложенных и выстроенных так, будто их позы продумывал художник с особым пристрастием к роскоши формы и оттенка кожи. Почти каждая из них - с рыжим отблеском в волосах, в ореоле теплого, неонового света. Фантазия отозвалась внизу плотной, ощутимой пульсацией, и само достоинство, кажется, было бы только радо принять на себя подобную почётную обязанность - обслужить каждую до полного, музыкально-слаженного стонущего аккорда.

- Прекрасная идея, - протянул ард, вкрадчиво, с хищной мягкостью, - Возьму её на заметку...но сегодня, - он чуть подался вперёд, цепляя её взгляд своим, влажно-плотным от возбуждения, впиваясь в пурпур её глаз, словно намереваясь прожечь насквозь. - Всё моё внимание будет принадлежать только одной.

Люциус на мгновение задержал взгляд на бокале, позволив словам Рори осесть в мыслях, будто горький настой на дне стекла. В её тоне не было ни пафоса, ни драмы - только сухая, выверенная до последней запятой правда, которую не придумаешь, если сам в ней не жил. Ардэнт понимал, что этот мир действительно перемалывает тех, кто в него ступает, и делает это без тени сожаления.

- Все мы - расходный материал, - коротко подтвердил он, не пытаясь спорить или смягчить её слова. И мир наёмников, и мир корпоратов, и даже мир детишек с золотой ложкой - всё это соприкасаемые друг с другом линии одинокого существования, что часто упаковываются в красивую, лживую упаковку смысла.

- Разве важно, из какого я мира, если мы всё равно сидим за одним столом? - произнёс он лениво, позволяя словам звучать так, чтобы в них угадывались и отрицание, и согласие одновременно, но не было ни того, ни другого в полной мере. Янтарные глаза бледноликого оставались спокойными, но в их глубине теплилось что-то, отчего его собеседница могла захотеть спросить ещё - ведь чем меньше он говорил прямо, тем сильнее тянуло раскусить его до конца.

Ард кивнул едва заметно, не споря с суровой истиной, которую нельзя было переломить ни магией, ни угрозами. Но в глубине взгляда бледноликого скользнула хищная тень - напоминание о том, что сегодняшняя пощада была скорее капризом, чем закономерностью. Рори вполне могла заметить, что при обсуждении этого инцидента маска Люциуса мимолётно слетала с его бледного лика, демонстрируя его искреннее недовольство поведением острых пьяных языков. Эти двое не просто переступили черту - они коснулись словами того, что для арданатея являлось личным. И если бы в тот миг ардэнт был в более взвинченном состоянии, их судьба сложилась бы куда изощрённее и болезненнее, чем банальный разгон: протомагия легко сплела бы их плоть в извращённую карикатуру на собственные желания, заперев в безысходном, самопожирающем цикле. Превращение в двух магических гомункулов с гермафродитными чертами, где каждый из них намеревался бы оттрахать другого. И медленная, позорная смерть в бесконечном уроборосе похоти, телесных жидкостей и страдания...Сегодня же им выпал редкий подарок - шанс уйти целыми, пусть и с разбитыми иллюзиями, но ещё дышащими.

Дерзость этого жеста лишь скользнула по его сознанию ожидаемой искрой - ардэнт заранее видел подобное развитие, словно давно прочитал её партию в этой немой игре. Бледноликий сел чуть ближе, мягко подхватив её ноги ладонями, и позволил пальцам медленно заскользить по коже сквозь тонкую ткань, обрисовывая изгибы голеней, слегка сжимая и разминая, будто настраивая её тело на иной, более глубокий ритм. Его прикосновения были ленивы лишь на первый взгляд - в каждом движении скрывалась выверенная, почти магическая аккуратность, тонко подмешанная с нарочитой интимностью, так чтобы удовольствие расползалось по её телу теплыми, уверенными волнами и накапливалось чуть ниже пупка, сгоняя туда всю горячую кровь. Янтарный взгляд арданатея оставался пристальным, изучающим, как будто он читал каждую её реакцию, впитывая их так же жадно, как чужую тайну.

Люциус едва заметно приподнял уголки губ, подмечая выбор Рори. Космическая жидкость - слишком символично, слишком близко к сути того, чем он сам являлся. В его восприятии этот шот словно был обрамлён тонким намёком: Бергав готова выпить и его самого, если он позволит.

Он вытянул руку к своему бокалу, остановившись на шоте, что был словно соткан из магматических рыжих нитей, прорезанных вспышками фиолетового, зелёного и пурпурного света. Неизвестно, то ли бармен вложил в этот напиток особый смысл, то ли в нём самом подсознание тянулось к огненной палитре, напоминавшей ему о двух женщинах - Элизабет и Рори.

- Эти пьются иначе, - тихо сказал ард, и в голосе прозвучала тягучая интрига.

Арданатей хотел было двинуться ближе, коснуться губами её шеи, но сдержал импульс, оставив право первого неприличного шага за ней. Вместо этого Люциус аккуратно взял её ладонь, провёл по внешней стороне медленным, хищно-интимным движением своего длинного змеиного языка, впиваясь возбужденным янтарным омутом в её пурпурные глаза. На влажную дорожку он аккуратно посыпал кристаллы изумрудной соли.

- За тебя, Эл...Рори, - произнёс он с едва ощутимой игрой в голосе, абсолютно непреднамеренно давая ей зацепку.

Звонко чокнулся, слизывал соль с её руки так, словно вкушал не минерал, а саму её кожу, впиваясь губами на мгновение дольше, чем это требуется, а затем опрокинул шот, заедая радужно переливающимся кусочком цитруса, позволив всему этому смешаться в крепкой, опьяняющей буре вкусов.

Алкоголь оказался убийственно силён - он мгновенно разлетелся по венам, и Люциус ощутил, как в голове разливается приятный, тягучий жар, а в теле - ещё более дерзкое желание продолжить эту опасную игру.

Для ардэнта это мгновение было сродни прикосновению к чему-то, что существовало на границе сна и яви - слишком хрупкому, чтобы позволить себе неосторожность. Чужая радость, едва заметная в тонких вибрациях её ауры, отзывалась в нём тихим серебряным эхом, но за этим трепетом он различал и сдержанность - тот же внутренний прикус эмоций, что был так знаком ему самому. Он видел, как корона лишь на миг прорывается наружу, и в этом мгновении было больше достоинства, чем во многих громких жестах. Бледноликий уловил и другое - безмолвное желание вырваться в истинную форму, в белоснежную змею, и понял, что эта тяга сродни его собственному стремлению сорвать покровы приличий, но удержаться ради момента. И, быть может, именно эта сдержанность делала объятие весомее любого словесного признания.

Люциус чувствовал, как её пальцы, почти болезненно сжимающие ткань, впиваются в его одежду, будто эта хватка могла удержать само время от развала. В этой настойчивости, в этой тихой панике терялась обычная отстранённость арданатея - и он осознавал, что сердце, всегда холодное, как лёд из бездн, теперь отзывается теплом, размыкает застывшие кольца недоверия. Подобное он знал лишь с Элизабет - той, кто умела проникать в самые скрытые трещины его души и делать их светлее. Но сейчас...сейчас это чувство рождалось вновь, в другом, незапятнанно-родственном ключе. Две белые змеи - словно два отражения одного хищника в зеркале мира, способные стать неразделимыми. Её слабость не была слабостью в привычном смысле: в ней был отказ от жестокости, тот самый недостающий штрих к его хищной сути, из-за которого он вдруг понимал, что готов защищать её так же яростно, как защищал бы свою собственную жизнь. И, возможно, впервые за долгое время он не просто позволял этому теплу растопить лёд, а сам хотел, чтобы оно проникло глубже.

Ард смотрел на неё сверху вниз, ощущая эти частые, чуть дрожащие кивки у своей груди. В каждом движении тонких пальцев, в едва заметной дрожи он видел ту самую Люси, что когда-то парила с ним в безмолвии необъятного космоса - такая же нетерпеливая, бесстрашная и в то же время уязвимая, такая же белая, холодная и родная, как тогда, когда вокруг не было ни Циркона, ни чужих голосов, лишь бесконечная тьма и два сияющих полупрозрачных силуэта змей. Только теперь её форма была плотнее, приземлённее, с человеческими очертаниями, но суть осталась прежней - та же неизменная душа, родившаяся не на планетах, а в необъятной пустоте. И, глядя на неё, ардэнт понимал: если она смогла сохраниться такой, значит, и он сам не утратил своего истинного ядра, каким бы плотным ни стал его новый, человеческий облик.

Арданатей вдохнул её запах - тёплый, тонкий, будто сотканный из переливов далёких звёзд, из утреннего холода над пустынным кратером и мягкой, тянущейся сладости, что остаётся на языке после редкого невинного плода. В тех бескрайних, лишённых воздуха просторах понятия запаха не существовало, но именно так он всегда её и воображал: аромат, в котором смешаны хрупкость и дерзость, нежность и тихая опасность. Этот шлейф, словно мираж, напоминал ему о прежних полётах в пустоте, где любое ощущение приходилось придумывать самому - и всё же угадывалось, что именно так должна пахнуть та, чья белизна способна затмить галактический свет.

Его собственный запах был другим - тяжёлым и притягательным, как дыхание серебристого тумана в свете двух лун, с металлической нотой магии, которой он жил и которую носил в себе. В нём угадывалась свежесть холодных скал после дождя, мерцающий привкус озонового ветра перед молнией и тонкая горечь неизвестных пряностей, что пьют лишь в запретных мирах. Аромат арданатея был не просто частью облика - он был продолжением его природы: белоснежного, хищного и неизменно недосягаемого.

Внимательные янтарные зрачки не могли не уловить того, что тело её хранит в себе следы модификаций - слишком явно они проступали в каждом движении, в изгибах, чтобы остаться незамеченными. Особенно для того, кто привык читать формы, тени, мимику как другие читают книгу. Для арданатея, чьё змеиное око не отпускало ни малейшей детали это было сущим пустяком - уловить мелкие несоответствия в родном человеке. И всё же бледноликий видел: сейчас она не желает открывать эту страницу - ведь будь иначе, она рассказала бы об этом первой, с присущей ей прямотой и той особой гордостью, которой она украшала важные истории. Раз не сказала - значит, разговор тихо, без слов, с молчаливого согласия обоих, отодвинулся на потом.

У арда было немало вопросов, острых, любопытных, как лезвия, но он удержал их в себе, не желая нарушать ткань этого мгновения - волшебного, долгожданного, сотканного из искренних взглядов и тонких, невидимых нитей, что связывали их посреди волшебного поместья.

Люциус слегка усмехнулся, отмечая про себя, с какой филигранной точностью в этом месте всё подстроено под хозяйку - словно часы, где каждый механизм знал своё место и ритм. Атмосфера была такой, будто всё поместье с момента своего основания ждало лишь одного слова от Люси, выверенного на вдохе и произнесённого в нужную секунду.

- Не откажусь от ужина с тобой, сестрёнка, - ответил ард с мягкой тенью довольства в голосе, чуть отстраняясь, но не разрывая тонкой нити их близости. - Первый официальный ужин...впрочем, как и первое официальное объятие сегодня, - добавил арданатей, словно ставя символическую печать на этот вечер.

Ард позволил увести себя, ощущая лёгкое, почти трепетное натяжение ткани на рукаве - будто не жест, а невесомая просьба, чтобы он не растворился в космосе, как когда-то. Он видел в её голубом взгляде жажду услышать всё, но понимал, что некоторые истории лучше дозировать, как редкое вино: иначе вкус горечи перебьёт сладость самой встречи. Своей привычной вальяжной, почти летучей походкой, Люциус устремился вслед за своей маленькой сестрёнкой.

Когда звон колокольчика разнёс в воздухе свою хрустальную, едва слышно дрожащую мелодию, ворота поддались без малейшего промедления, открываясь с плавной, почти театральной точностью. В проёме возникла служанка - молодая, сдержанная, в одежде, что сочетала элегантность и нарочитую простоту. Ткань её одеяния была добротной, слишком качественной для простолюдинки, что невольно выдавало достаток и вкус хозяйки. Её взгляд скользнул по ардэнту - внимательный, изучающий, будто в поисках подтверждения, что перед ней именно тот, кого ждали.

- Добро пожаловать в поместье Астры. Госпожа Вас ожидает. Позвольте провести Вас, - произнесла она с лёгким поклоном, сводя ладони в тонком, почти ритуальном жесте.

Ардэнт позволил себе невесомую тень улыбки и, не торопясь, переступил порог, чувствуя, как воздух поместья окрашивается иным, более утончённым ароматом - смесью садовой влаги и далёких цветов. Ворота за его спиной сомкнулись мягким глухим звуком, и служанка повела его по аккуратной дорожке к центральному фонтану, вокруг которого сад расправлял свои зелёные крылья в приветственном молчании.

Янтарные очи Люциуса пробегали по окружающему пространству. И в голове летала лишь одна мысль - как стремительно она вырвалась наверх. В мире, где слабых вытирают в пыль, а дерзким приходится ежедневно платить за право дышать, сестрёнка умудрилась не просто устоять - расцвести. Поместье, служанки, свой выстроенный уклад... очень достойно. И в этом было что-то почти трогательное - странное, как для него, но настоящее. Тёплая, вязкая волна разлилась по его космическим венам, медленно и упорно пробивая ледяную броню привычного равнодушия. Мысль о том, что она и без его тени, без его змеиных страховок и невидимых интриг чувствует себя комфортно, даже вольготно, вызывала в нём не зависть, а удовлетворение. Почти гордость, если такое слово вообще имело право существовать в его словаре.

Едва пройдя несколько шагов, как ардэнт ощутил, что пространство вокруг стало гуще, словно в воздух вплелись невидимые, практически заметные, но цепкие нити. Теомагические, аналитические, они шли к нему отовсюду, касались невидимыми щупальцами, скользили вдоль силуэта, принюхивались, как любопытные зверьки, пытаясь уловить истинный оттенок его присутствия. Не просто гость, а тот самый - вошёл ли он в поместье по своей воле или лишь отражением? Но вместе с этим в глубине распозналось родное тепло - белоснежная, с россыпью голубых, как ледяные искры, крапинок аура, которой он дистанционно уже касался сам своим перламутровым теомагическим касанием. Та, что всегда ощущалась его собственной продолженностью, озорная, легкая, чуть дерзкая, и в то же время...древняя. Она была такой же, как и он сам - жившей столько, сколько живёт сама вселенная, и всё же умудрявшейся хранить в себе непостижимое, почти детское веселье, словно звёзды в её глазах ещё помнили игру, а не только вечность.

И в тот миг, когда фиолетовое кимоно с цветами растворилось в пространственном колыхании, ардэнт наконец увидел её - не сквозь мерцание ауры, не через воспоминания, а живьём, так близко, что свет её глаз мог опалить душу. Люси предстала во всей своей зрелой красоте: воплощение величия, будто мраморная статуя древней богини, но дышащая, живая, наполненная тем самым космическим озорством, которое он помнил ещё с тех времён, когда она была юной искрой под его опекой. На миг даже он, привыкший к чудесам, не мог поверить, что эта встреча - реальность, а не игра воображения, рождённая в долгом ожидании.

Она была слишком близко, неприлично близко, но арданатей и сам сделал шаг навстречу, позволяя её объятию сомкнуться вокруг него. В ответ его руки заключили сестру в тёплый, крепкий, чуть осторожный охват - будто опасаясь, что она снова исчезнет в капризах пространства. В груди расправлялась радость, густая и сладкая, смешанная с неверием, что бесконечно длинный путь наконец-то привёл сюда. 

- Я тоже...невероятно рад, что наконец-то нашёл тебя...сестрёнка, - тихо, но уверенно произнёс бледноликий, позволив словам лечь на её плечо так же бережно, как его руки.

Лёгким движением он вынул из-за спины приготовленный букет - редкие, почти сияющие лепестки, чьё свечение казалось отражением её ауры. 

- Не мог же я явиться к тебе с пустыми руками, - добавил ард, передавая цветы так, словно это был не подарок, а обязательная дань закону их встречи. И в этот момент, среди слёз, улыбок и тихого ветра, он чувствовал - бесконечность действительно умеет заканчиваться, если в её конце стоит родная душа.

Ардэнт на миг задержал дыхание, ощущая, как её слова прорываются сквозь шелест ветра и приглушённый стук его сердца. Да, он воплотился раньше - и это было правдой, от которой никуда не уйти. Природа воплощения ардов всегда оставалась для всего Архея тайной, не подвластной даже глубинам магического анализа: почему один приходит раньше, а другой позже, в чём заложен этот порядок, что же за зов слышат квазизвёзды, прежде чем рвануть сквозь пространство - никто не мог сказать. Но в глубине, под холодным слоем привычного самообладания, тлели тонкие, почти болезненные нотки вины. Он знал, что ей пришлось выживать в этом непредсказуемом и опасном мире одной, без его руки на плече, без его тихого голоса рядом.

- Я не смог подождать... - тихо произнёс бледноликий, чуть отстранившись, чтобы видеть её лицо. - Практически сразу после воплощения меня задержали, - он почти почувствовал, как в её глазах отразилось несогласие: этот ответ, как бы правдиво он ни звучал, не мог утолить ту вечность, что она пережила без него. И он знал - спорить или оправдываться бессмысленно. Поэтому ард просто позволил себе улыбнуться и добавить, мягко, но с той твёрдостью, что не нуждается в доказательствах. - Но сейчас...я жутко счастлив видеть тебя, сестрёнка.

Ард сжал её в объятиях чуть крепче, словно желая стереть в одно касание всё время разлуки, и на миг забыл обо всём - о служанке, о допросах, о бесконечных странствиях, что вели к этой встрече.

Люциус отметил, как в её голосе сквозил приказ, но за ним, подобно тихому серебряному фону, звучала скрытая теплая радость. Казалось, она ждала этого момента веками - той секунды, когда сможет официально отдать распоряжение, которое будто хранила в себе всё это время. Взгляд арда скользнул за Мирой, что быстро, без лишних слов, скрылась за воротами, и в этом было что-то показательное: покои для него были готовы заранее, как будто само пространство поместья жило в ожидании его возвращения. Даже стены, казалось, знали, что он всё-таки придёт, а каждая деталь обстановки уже давно была на своём месте - под стать блудному гостю, чей приход задержался на слишком долгий срок.

Люциус мягко кивнул, не отводя взгляда от её глаз, в которых смешались надежда и хрупкое ожидание ответа. Кончиками пальцев он осторожно коснулся её лица, с нежностью стирая прозрачные следы слёз, словно боялся нарушить этот хрупкий момент. 
- Конечно, - тихо, но твёрдо произнёс ард, и в его голосе слышалось обещание, которое не нуждалось в клятвах. - Пусть весь мир подождёт...ведь я наконец-то встретился со своей родственной звездочкой, - внутри разливалось странное тепло, почти забытое за те долгие годы разлуки. Встреча, что длилась в его мыслях вечность, стала реальностью, и теперь он не собирался отпускать этот миг.

Люциус чуть прищурился, позволяя тени усмешки скользнуть по лицу, будто он уловил её намёк, но предпочёл не спешить с ответом. Он медленно повернул бокал, наблюдая, как тягучая жидкость внутри лениво обвивает стенки, и лишь затем поднял взгляд - прямой, змеиный, в котором сквозила тишина хищника, изучающего добычу.

- Забавно как мы поменялись с тобой ролями...Оплата бывает разной, Рори, - произнёс он ровно, почти лениво, но в каждом слове ощущался стальной подгорячённый подтон. - И я думаю, что мы можем с тобой договориться, когда перейдём ближе к телу, - Янтарные зрачки блеснули неприкрытым, практически обнажённым намёком, который был в упаковке нарочито сделанной очепятки.

Арданатей чуть медленнее, чем нужно, отставил бокал, будто смакуя паузу, в которой её слова мягко растекались по воздуху, вплетаясь в музыку бара. Он медленно отпил остатки коктейля и вновь подозвал робота-официанта, которым безмолвно прикатил, заполняя стеклянную пустоту горячительным пойлом. Губы арда изогнулись в тонкой, почти хищной усмешке, а взгляд - глубоко, обволакивающе - прошёлся по ней, задерживаясь на линиях шеи и ключиц, словно уже мысленно расставляя на них обещанные метки.

- О, Рори... - голос был низким, с тягучей теплотой, - Засосы, царапины, ссадины на коленках и локтях, приятная, но тягучая боль в самых чувствительных частях твоего прекрасного тела - всё это словно мечтательное воспоминание об этом интересном вечере, - ард впивается своим возбужденным взглядом в её пурпурный омут, раздвигая уголки губ в нетерпеливой ухмылке, пока его гипнотический голос соблазнительными волнами доходит мурашками до ушей рыжей собеседницы. - Я оставлю свой автограф прямо на твоей коже.

Люциус берёт бокал, поднимая его к губам с ленивой, но выверенной грацией, и делает большой глоток - ровно столько, чтобы холодная жидкость коснулась нёба и пробежала искрами по языку. Пара капель, сорвавшись со стекла, скатывается по его губам, и ард, не отводя взгляда от Рори, медленно, хищно проводит по ним длинным раздвоенным языком, словно намеренно оставляя на воздухе тягучий, неприкрытый жест. В её вопросе о постели он не видит смысла для ответа - это слишком очевидно, слишком явственно читается в каждом его движении, в каждой паузе и во взгляде, который уже давно обещает ей, что этой ночью он беспощадно разорвёт её в своей постели под аккомпанемент взаимных звонких криков и стонов.

- Двух? - бледноликий протянул с опасной, почти звериной усмешкой, медленно наклоняясь вперёд, будто сокращая дистанцию не только в пространстве, но и в её мыслях. Ард также берёт забытую сигарету, которая медленно тлела посреди стола и делает крепкую затяжку, выпуская в пространство клубы золотого дыма. - Рори, милая, я слишком хорошо знаю, как заставить кричать от удовольствия даже одну, - взгляд прожигает, раздевает и после уже практически проникает, - А когда их две...это превращается в симфонию, в которой я дирижёр до последней ноты.

- Звучит так, будто тебя окружают не союзники, а расходный материал, - ардэнт произнёс с тихой насмешкой, лениво проводя пальцем по краю стакана. - Но знаешь, меня подобные игры всегда забавляли. В таких грязных делах ценятся не только мечи и грубая сила, а умение выжить там, где остальных спишут в утиль. - Бледноликий чуть склонил голову, позволяя тонкой улыбке скользнуть по губам. - А я, в отличие от наёмников, прихожу за тем, что мне нужно... и всегда ухожу с этим. Даже если за ним стоит целая башня голов, которые надо снести.

Люциус откинулся на спинку, наблюдая за рыжей сквозь бокал с остатками коктейля, словно через искажённую жидкостью линзу. Для него мир наёмников всегда был в чём-то романтичен и крайне практичен: люди, у которых есть стержень, умение и щепотка везения, поднимаются, получают своё и уходят в тень, обогащённые и живые. Остальные - проигрывают и гниют там, куда их отправила судьба. Это был чистый, изысканный естественный отбор, лишённый лицемерных правил и сладких иллюзий. И жестокость этого процесса казалась арданатею не пороком, а безупречной честностью.

А Рори судя по её тону, уверенной пластике и той особой лёгкости, с которой она говорит о смертельных вещах, явно не из тех, кого списывают в первые дни. Она пережила достаточно, чтобы стать опасной, и, что важнее, полезной. Такой охотник за головами заслуживает уважения - если не за мораль, то за умение остаться живой там, где другие сложили бы голову.

Ардэнт вернулся из туалета с тем же спокойствием, с каким уходил, но в глубине жестов чувствовалась тень раздражения, которое он успел утопить под ледяной волной самоконтроля. Пара захмелевших тел, чьи нетрезвые языки тронули толстые струны его кортизола, вызвали в нём странное желание вычистить не только помещение, но и весь этот мир от подобного мусора. Он не стал давать гневу форму, оставив его раствориться, словно дым, и лишь чуть поправил бордовые манжеты, возвращаясь к столу.

- Хм, - уголки губ бледноликого тронула едва заметная усмешка, - Провёл профилактическую беседу с пьяными джентльменами...Не люблю, когда женщин оценивают как кусок мяса, предназначенный лишь для удовольствия.

Не присаживаясь, арданатей поднял свой бокал, встретив её взгляд коротким, но насыщенным намёками чоканьем, и одним движением осушил коктейль до дна. Горячительный алкоголь уже начинал теплее разливаться по жилам, и даже его выдержка не мешала чувствовать, как он чуть сдвигает привычные границы восприятия. До состояния полной отключки естественно ещё далеко, но окружающий мир с каждым укреплённым коктейлем становится чуть более весёлым и расплывчатым.

Поймав её молчаливое приглашение взглядом, ард медленно, с лёгкой хищной улыбкой склонился к дивану и сел рядом, словно занимал позицию в игре, чьи правила были понятны им двоим.

- Познакомимся поближе? - весело вкинул ард, не скрывая того, что откровенно рад таянию льда, что крепко витал напряженными осколками в расстоянии между ними.

Арданатей едва успел устроиться на диване, как волна её запаха мягко, но настойчиво коснулась его чувств, заставив глубже втянуть воздух. Не сладкие цветочные аккорды, которыми благоухает Элизабет, и уж точно не утончённый шлейф дорогого парфюма - здесь всё было иначе: тёплый, чуть терпкий аромат кожи, смешанный с тонким привкусом дыма и следами чего-то почти звериного, живого, настоящего. Это был запах дороги, оружия, ночей без сна и тела, которое знает, что такое бой.

Этот грубоватый, но честный аромат не отталкивал - напротив, в нём было что-то притягательное, что-то, что говорило о силе и полной отсутствии фальши. Серебристо-бледная энергия под кожей будто отозвалась, и в узких брюках арда бесстыдно обозначился силуэт, от которого теперь Рори достаточно было лишь чуть опустить взгляд, чтобы получить великолепный обзор его внезапно пробудившегося достоинства. Он не сделал ни единого жеста, чтобы скрыть это, позволяя этому немому, почти животному посланию остаться между ними, словно ещё одному слову в их тихом, но напряжённом диалоге.

Арданатей, всё ещё ощущая на себе невидимую, но ощутимую нить её внимания, лениво вытянул руку, подзывая жестом ближайшего робота-официанта - блестящего хромированного механоида с узкими линзами-глазами и плавными, почти бесшумными движениями.

- Сет шотов, - коротко произнёс бледноликий, - Но не банальных. Пусть будут... разные. Очень разные. Игра вкусов, цветов и ощущений.

Механический собеседник едва кивнул, светя индикаторами, и растворился в гуле заведения. Через пару минут он вернулся, катя перед собой низкую подставку, на которой ровными рядами выстроились десять миниатюрных бокалов. В каждом - своя история: густая фиолетовая вязь с искрами, переливчатый жидкий металл, шипящая изумрудная эссенция, напиток цвета ночного неба с крохотными «звёздами», плавающими внутри, и даже прозрачный шот с тончайшей, но явной аурой страсти.

Вместе с ними робот поставил широкую тарелку, где лежали цитрусовые со всего Архея - тёмно-синие с золотыми прожилками, бледно-белые, будто покрытые инеем, и насыщенно-алые с пульсирующей мраморностью кожуры. Рядом - несколько видов соли: чёрная, будто угольная, розовая с перламутром, серебристая, словно мелкий кварцевый песок, и закуски в виде хрустящих, сияющих лепестков, источающих тонкий, пряный аромат.

Люциус скользнул взглядом по великолепному разноцветному строю и усмехнулся:

- Думаю, это именно то, что нам надо, - произнёс он с едва заметной тенью хищной довольности, повернувшись к Рори. - Ну что, повысим градус, милая Рори?

Люциус спустился следом, ступая на холодный металл лестницы почти беззвучно. Стерильный запах, щедро приправленный медным оттенком, коснулся лёгких, напомнив о больничных коридорах и вскрытых артериях одновременно. С каждым метром вниз температура ощутимо падала - приятная, обволакивающая прохлада, но с едва уловимой стальной остротой, от которой кожа по локтям покрывалась гусиной сыпью.

Полумрак раскрывал перед ним нутро этого места, и ард двигался так, словно входил в храм - медленно, сдержанно, выверенно. Синие грибы на стенах дышали своим холодным светом, в котором влажные нервные жилы поблёскивали, словно смазанные тонким слоем масла. По прозрачным вставкам пола, как по аквариумным панелям, текли пульсирующие фиолетовые сосуды. Ритмичные толчки жидкости отзывались в ступнях лёгкой вибрацией - будто гигантское сердце где-то внизу работало без сбоев, напоминая, что они находятся в его теле.

Бледноликий провёл взглядом по терминалу, голографическим панелям, сейфу, ловушкам, отмечая для себя структуру обороны, принципы биометрической защиты и предполагаемые зоны уязвимости. При этом взгляд его на секунду задержался на тёмном комке в углу - вязкая масса, отливающая почти той же живой плотью, что и его собственный розовый спутник, оставшийся наверху. Внутренний холодок лишь утвердил его мысль: подобные создания редко бывают простыми наблюдателями.

- Сообщите код, - эхом раздалось из стен, слишком живо для бездушного механизма.

Люциус чуть приподнял голову, прислушиваясь к вибрациям звука, словно пытался на ощупь определить их источник. Губы тронула лёгкая тень улыбки. В этой стерильной, замкнутой утробе ощущалось слишком много жизни, слишком много глаз, которые пока не видны.

Арданатей чуть прикрыл глаза, позволяя дыханию выровняться, а сердцу замедлить ритм до хищно-спокойного. На кончиках пальцев зажглось серебристое свечение - не яркое, но плотное, с тонким перламутровым отливом, будто в нём сплелись лунный свет и глубинный перламутр морских раковин. Ардэнт мягким движением отпустил энергию в пространство, и волна, невесомая, как дыхание ветра под водой, разошлась по стенам, полу и воздуху. Она скользнула по биолюминесцентным грибам, стеклянным панелям, пульсирующим сосудам, проникая вглубь, обнажая скрытые линии сил и структуры в попытках выяснить природу этого места, либо же...неизвестного существа?

Ард уверенно подошёл к хранилищу, его бледные пальцы скользнули по сенсорным кристаллам, и в воздухе вспыхнули голографические проекции - прозрачные, мерцающие, словно сотканные из лунного света. Ардэнт чуть склонил голову, позволяя янтарным глазам с вертикальными зрачками выхватывать каждую деталь, будто проверяя, какую тайну хранят эти образы.

Люциус, не отвлекаясь от изучения окружения, едва заметно прищурился, позволяя мысленному каналу раскрыться, словно тонкую змеино-гибкую нить, тянущуюся сквозь этажи. Его мысли, отточенные и холодные, как сталь, скользнули к Хао - не слова, а сжатый импульс смысла:

- Хао, тут понадобится твоя помощь, - ардэнт уплёл в послание лёгкое ощущение срочности, будто мягкий укус в затылок, оставляющий за собой странную уверенность, что промедление будет ошибкой. Чешущееся нутро интуиция подсказывала, что Древний явно мог где-то уловить тонкую нить повествования и, возможно, сможет подсказать белокурой парочке код, благодаря которому группа продвинется дальше.

Изучение всего окружающего пространства - Теомагия - 13 [Хорошо]
Изучение голограмм - Восприятие - 11 [Хорошо]
Изучение слизи в углу - Восприятие - 31 [Отлично]

Память - вещь коварная: она то затягивает в трещины былого, то выталкивает обратно, оставляя на губах вкус далёких, почти выцветших дней. Для бледноликого ардэнта это были не просто воспоминания, а застывшие фрагменты иной эпохи, где он ещё не носил имя Люциус, а был нечто иным - зверем, сторожем в тенях, изогнутым в хищной готовности, чтобы поглощать своих сородичей, движимый лишь единственным знакомым ему чувством - голодом.

Иногда, вспоминая прошлое, казалось странным, что бледноликий зверь, обрушивавшийся на миры, ломавший их ткань и глотающий звёзды, никогда не коснулся её - словно забывал о самой возможности. Быть может, тогда она была слишком мала, крошечной пылинкой на фоне его безмерных замыслов, не стоящей даже ленивого движения челюстей. Быть может, он оставлял её, как наживку, тонко вплетённую в орнамент его ловушек, чтобы на запах её тепла приходили другие - те, кого он с хладнокровием разрывал и вбирал в себя. А может, причина была куда опаснее и непостижимее: в глубинах чуждого, хищного сознания прятался осколок чего-то сродни чувству несправедливости, зыбкой тени защиты... или даже намёк на более благородное...родственное, что по законам природы не могло зародиться в разуме космического хищника. Не могло... правда ведь?

Но так сложилась неколебимая судьба. В безмолвных коридорах космических пустошей, в сыпучей пыли безвоздушных планет, где шум крови в ушах заменял вакуум, он следовал за ней, чутко ловя каждый выдуманный взгляд. Тогда она казалась солнечным пятном, которое чудом не погасло в вечной тьме.

В настоящем же солнечный свет был тусклее, и в руках арданатея хрустела тонкая пластиковая обложка - файл из архивов ЭкзоТека. Строчки бежали перед глазами ровным чёрным шрифтом, сухо рассказывая о чужой жизни: дата рождения/воплощения, место, список должностей, завуалированные формулировки о подвигах. Имя на титульной странице звучало странно близко, почти как шёпот из той эпохи, что давно должна была раствориться в пыли. Он читал, задерживая взгляд на некоторых абзацах, и с каждым словом в глубине груди шевелилось что-то похожее на тоску - не о прошлом, а о том, что когда-то связывало их невидимой нитью.

Сестра...возможно, лишь в переносном смысле слова. Но разве космос когда-либо нуждался в словарях, чтобы оправдать чувства? Там, за пределами карт и атмосфер, родство не измерялось кровью и фамилиями. Оно рождалось в безмолвии и хаосе, в холодном вакууме, где каждый вдох был подарком, а каждый шаг мог стать последним. Там, на стыке страха и решимости, боевые связки превращались в семью, а доверие, выкованное в шаге от смерти, было крепче любого клятвенного союза.

Люциус закрыл файл, позволив картинке её лица медленно осесть в сознании. Решение пришло без спешки, но с уверенностью: он навестит её. Не ради сентиментальной встречи, не ради воспоминаний - просто чтобы убедиться, что она всё ещё реальна.

Дорога к поместью была тихой. Чужие дома проносились, растворяясь в утреннем мареве. В руках ард держал букет - слишком правильный для того, кто большую часть жизни прожил среди стальных конструкций и магических штормов. Цветы казались ему странным, но уместным знаком: символом того, что и хищник умеет явиться без когтей. Тонкие, изящные стебли увенчивались хрупкими белыми венчиками, в лепестках которых, словно в замёрзших осколках рассвета, мерцали мягкие голубые прожилки. Запах был свеж, но не резок — лёгкая смесь морозной мяты и сладкой ноты лунного нектара, с едва уловимой пряной искрой, что будто бы задерживалась в воздухе дольше, чем следовало, заставляя вдыхать глубже, вновь и вновь. Букет - будто олицетворение самой Люси.

Сам же ардэнт был облачён в свой непривычный, но выверенный до идеала наряд: безупречно сидящий плащ в кимоно-стиле, белоснежный, с высеченными золотыми узорами в виде извивающихся змей, которые при движении словно оживали. Под ним - длинное, глубокого чёрного цвета одеяние, тьма которого лишь подчёркивала призрачную бледность кожи. Белоснежный пояс, аккуратно завязанный на талии - как изюминка всего образа, что аутентично вкраплялся в окружающий антураж. В таком виде он ощущал себя завершённым - выстроенной фигурой в шахматной партии, всегда готовой к точному и просчитанному ходу.

Ворота возвышались перед ним, украшенные коваными завитками, словно петли старой шкатулки. Он задержал шаг, скользнув взглядом по массивным створкам. На миг показалось, что за ними шевельнулась тень - или это всего лишь игра света.

Бледноликий арданатей вдохнул глубже, коснулся звонка и позволил звуку разлиться в утреннем воздухе. Цветы в его руках слегка дрогнули от ветра, а в груди - что-то похожее на ожидание, смешанное с осторожной надеждой.

Люциус чуть приподнял бровь, позволив себе медленную, почти ленивую ухмылку, в которой угадывалось больше развлечения, чем опасения. Ард прекрасно знал - если бы она действительно захотела, то никакие двери, замки или системы безопасности не стали бы препятствием. Эта женщина умела брать то, что ей нужно, и ему даже льстила сама мысль, что он мог бы оказаться в списке её "добычи".

Внутри, однако, он отметил, как странно приятно слышать подобные угрозы именно от неё. Не как от любой другой, чьи слова он бы встретил с сухой иронией, а от Рори - и это уже играло на ином уровне. В её голосе сквозило что-то дерзкое, почти вызывающее, и он вдруг поймал себя на мысли, что не возражал бы, если бы однажды дверь действительно поддалась её силе.

- Хм, и тогда я, конечно же, буду обязан компенсировать ущерб, - протянул он тоном, в котором смешались флирт и намёк на совершенно не деловой "компенсационный" способ. Его янтарный взгляд скользнул по её лицу, задержался чуть дольше, чем требовалось, и вернулся к бокалу - как будто это он был причиной его улыбки. Но в глубине глаз вспыхнул короткий, тёплый огонёк, слишком честный, чтобы списать его на коктейль.

Арданатей чуть качнул головой, но в его глазах вместо осуждения промелькнуло одобрение - такое, каким отмечают хищника, что осознал свою природу и больше не прячет клыки.

- Вот это уже звучит как взрослая философия, - отозвался он тихо, но с заметной теплотой в голосе, словно уважал её путь из наивной мечтательницы в женщину, которая сама выбирает, на чьей шее прозвучит этот щелчок. - Мечты - вещь красивая, но куда приятнее, когда в них можно верить, держа оружие в руках.

Ард чуть подался вперёд, наблюдая за ней с тем особым вниманием, в котором угадывалась смесь любопытства и желания. В его воображении уже рисовалась картина: Рори, уверенная, холодная, в момент, когда противник понимает, что просчитался. И, возможно, где-то глубоко внутри, его интриговало, какой именно она была в ту самую секунду, когда перестала верить в сказки.

Люциус усмехнулся, чуть прищурившись, будто в словах Рори уловил особую, до боли знакомую манеру - ту самую лёгкость, с которой кто-то умел танцевать между шуткой, флиртом и едва заметным вызовом. На секунду в носу будто ожил запах замковой кухни - тёплый, пряный, с нотками свежего хлеба и жареного мяса, - а рыжий силуэт впереди, словно в игре света, обзавёлся гетерохромными глазами, точно такими, как у Элизабет.

Он моргнул - и мираж исчез, оставив перед ним всё ту же Рори, с её прямолинейной усмешкой.

- Если я возьмусь за эту работу, - лениво протянул он, - То уже тебе придётся платить мне. Оплату кредитами я не принимаю, - взгляд скользнул по ней с открытой насмешливостью, а уголок губ дёрнулся в откровенно флиртующей улыбке.

Ардэнт чуть наклонил голову, наблюдая за её смехом, как за чем-то заразительным и живым, но при этом улавливая едва заметный сбой - мимолётную тень, скользнувшую в глубине её взгляда. Он не стал вычленять, что именно это было, но в его сознании привычно шевельнулась та осторожная настороженность, с которой он относился к подобным мелочам.

- Хм, - протянул бледноликий с ленивой усмешкой, - Воровство становится интереснее, если добыча умеет кусаться. Но я предупреждаю - я тоже могу оставить метки и они будут видны куда дольше, чем синяки, - Слова прозвучали легко, с тёплым оттенком флирта, будто он и не заметил её мимолётной реакции, хотя взгляд, задержавшийся чуть дольше, намекал: заметил - просто не торопится озвучивать. Как никак, внимательный янтарный омут улавливал даже мимолетные движения лицевых мышц и секундную дрожь в глазах собеседника.

Арданатей чуть скосил взгляд, и по губам скользнула медленная, лениво-хищная усмешка, будто рыжая только что предложила ему забавную, но опасную игру. Слова Рори, обрамлённые её лёгкой улыбкой, зацепили в его воображении весьма откровенную картину - настолько живую, что он почти почувствовал жар чужой кожи и наглую близость, которую она так невзначай описала. Нетрезвое, богатое воображение Люциуса представило как одной из самых главных фанаток к нему подошла мисс Иденмарк в коротком топике с изображением его фан-клуба и мини-юбкой, под которой он позже обнаружит лишь сочащуюся соками жаркую плоть. Достоинство мигом отреагировало возбуждающими пульсациями сквозь тонкую ткань брюк, которые волнообразно разносили похоть по космическим венам.

Ардэнт не выдал, насколько ярко нарисовался этот образ в его голове, лишь позволил себе плавно откинуться на спинку, изучая собеседницу взглядом, в котором скользнуло что-то между насмешкой и обещанием.

- Опасная фантазия, Рори, - протянул он, понижая голос до мягкого, но цепкого тембра. - Хотя, я вполне не против, если этот образ однажды воплотиться в реальность...Вот только мне нужна толпа фанаток. Одна, может быть две.

Люциус чуть прищурился, вглядываясь в рыжую, словно пытался понять, где в её тоне больше - игры или искренности. На губах появилась лёгкая, почти ленивая фирменная улыбка.

- Наёмником, значит? - протянул арданатей, смакуя слово, как глоток терпкого вина. - Смотря какой ценник и какая миссия. Боюсь, что я буду тебе не по карману, но...Я никогда не против дополнительного заработка, если это не вредит моей основной работе. Особенно, если наградой будут не деньги, - янтарный хищный взгляд бесстыже прошелся по рыжей собеседнице напротив, будто каждым движением вертикальных зрачков он жестко срывал с неё по одному элементу одежды, оставляя ту в прекрасной наготе. - А, допустим, артефакт или допуск к запретным библиотекам, - он игриво, почти невинно, процедил сквозь зубы, будто не сверлил мгновением назад её тонкие линии фигуры.

Ард слегка отклонился назад, наблюдая за Рори, будто проверяя, не дрогнет ли в ней что-то под его взглядом. Эта тонкая грань между шуткой и вызовом всегда была ему интересна: согласишься - значит, готова зайти дальше, откажешься - только подогреешь азарт.

Ардэнт сидел почти неподвижно, взгляд его был прикован к экрану, где в мерцающем свете реклама сменяла кадры. Лицо Элизабет, плавно выныривающее из игры теней и стали, не вызвало у бледноликого ни явного удивления, ни резкого вздрагивания - лишь ту едва уловимую тень на зрачках, которую мог бы заметить только очень внимательный наблюдатель. Он не моргал, будто и правда позволил рекламному ролику затянуть себя, как в тихий водоворот, из которого не хочется выбираться.

Щёлканье пальцев Рори перед его лицом дошло до слуха, но не зацепило сознание. Вернувшись из экранного транса, ардэнт лишь молча кивнул, отвёл взгляд к стоящему рядом стакану и сделал медленный, затяжной глоток, позволяя прохладной жидкости скрыть любую реакцию. Казалось, он специально сосредоточился на вкусе и весе стекла в руке, будто этот простой жест мог увести его подальше от скользкой темы, не требуя ни объяснений, ни продолжения разговора.

Бледноликий слушал этот липкий, пьяный бред, и с каждой новой фразой внутри него что-то едва заметно дрогнуло, отдаляясь от привычного ледяного равновесия. Обычно он умел быть глухим к подобным разговорам, но сейчас слова двух залитых дешевым пойлом мужиков казались особенно мерзкими, словно бы намеренно царапали по внутренней грани терпения. Костяшки на пальцах побелели от напряженного удержания коктейля, брови заметно нахмурились и весь вид Люциуса демонстрировал отчётливое раздражение, абсолютно неподходящее его привычному ледяному облику.

Ардэнт медленно поднял взгляд от стакана, и на его лице проступила тень, которая была страшнее любой угрозы.

- Пойду...в уборную, - сухо бросил он Рори, и даже не пытался придать этому беззаботный оттенок.

Его шаги были тихими, но в них читалась хищная целеустремленность. Подойдя к их столу, арданатей остановился, не глядя прямо, но достаточно близко, чтобы они почувствовали его присутствие.

- Мечтайте тише...пока у вас ещё есть чем мечтать, - произнес ард вполголоса, и в этих словах не было ни ярости, ни гнева - только холодная констатация.

Тогда он поднял глаза. Янтарно-змеиные зрачки, мерцающие тусклым, почти болезненным светом, вонзились в их сознание. Это не был взгляд - это было проникновение, вязкое и тягучее, как яд, проникающий в кровь. Внутри их голов вспыхнули болезненные образы: темные коридоры, чьи стены шевелятся, шепоты, что невозможно понять, и тягучее чувство, что невидимые руки медленно и безжалостно ломают что-то в их сознании.

Разрушались связи - тонкие, невидимые нити мыслей, цепляющихся за храбрость. Вместо бравады в их глазах проступил страх, почти животный. Один судорожно сглотнул, другой отодвинул стул так резко, что он заскрипел по полу. Они встали, шатаясь, и, не оглядываясь, поспешно вышли из бара, словно боялись, что если задержатся еще на миг, этот взгляд вернется.

Люциус даже не проводил их взглядом. Он просто двинулся дальше в уборную, как и собирался изначально. Там он подставил лицо прохладной воде, смывая с себя остатки злости, и простоял, глядя в зеркало на свое отражение, словно проверяя - остался ли он самим собой.

Вернувшись за стол к Рори, он сел так, будто ушел всего на минуту. Приподнял стакан, позволив легкой усмешке тронуть губы:

- Дорогу в туалет расчистил. Теперь там просторнее...Так-с, о чем мы говорили?