Аркхейм

Началось всё с простого — одна из звёзд мрачного, что аж гримдарком тянет, корпоративного ещё-не-наступившего будущего, «Экзотек», ударилась в крайне смелые генетически-биотехнические эксперименты. Причины возникновения у руководства желания «отсовершенствовать» расу иномирцев-хуманов остаются за кадром, но одно известно точно — результаты своих исследований корпорация, к большому удивлению, скрывать не стала, от чего некоторые прочие корпорации, под крышами которых неявно проводились подобные опыты, начали, раз за разом, являть миру некста за некстом. К поколению прибавлялось поколение, рваными шажками, сантиметр за сантиметром, раса хуманов приближалась к ложному видению паритета со всеми остальными расами Архейма — видению, которое получится достичь в осязаемых масштабах очень нескоро.

А для пионера контролируемой эволюции наступили настоящие «чёрные» времена сильно быстрее, чем наступил дивный новый мир. Волею судьбы, коль такая существует, и чуть более осязаемой волей конкретных персон, корпорация «Экзотек» была насильно раздроблена на кучи и кучи мелких слабосвязанных департаментов. Большинство лабораторий, что занимались изучением «неоевгеники», канули в лету и были расформированы, оставляя только самые крупные кусочки поборников оптимальности, практических создателей ультрахуманов — аккурат те куски биолабораторий Экзотека, что успели удержать на плаву какие-то случайные и не очень лица.

Стоит ли говорит о том, какой царил хаос в чудом удержавшихся на плаву кусках корпорации? Подковёрная грызня, убийства, бесконечные перетягивания одеял, задержки зарплаты, профсоюзные забастовки, постоянные смены руководства, почти полное отсутствие контроля, торговля корпоративными секретами и оборудованием — манифестация капитализма упала с неба, сверкая угасающими осколками, поджигая мир из сухой травы и пожухлых листьев под собой.

Собственно, в оставшихся лабораториях «Экзотека», дышащих на ладан, питающихся денежной едой из спасительной трубочки и подключённых к аппарату жизнеобеспечения, царил приблизительно такой же уровень организации. И столь же плохо было с экспериментами. Когда все тщательно зафиксированные ходы опытов будут опубликованы, про ту эру-страничку в истории корпорации будет написано трёхтомное, не меньше, произведение: «101 – как не совершать ошибок при осуществлении геномных модификаций». Дополнить можно следующей книжкой-гайдлайном: «Альманах, который должен прочитать каждый «родитель» при воспитании искусственно выращенных детей».

В 4909 году, посреди возрождённой корпоанархии, где-то посреди бесконечных подземных конструкциях вечнодвижимого города на Цирконе, Утопии, из капсулы извлекли младенца, присвоив ему кодовое имя «Джек», имя, впоследствии ставшее постоянным. Извлечение живого младенца из капсулы для тех времён было настоящим праздником для переживающей не самый хороший период корпорации — «медицинские отходы класса Б» извлекались из капсул гораздо чаще ввиду продажи утери некоторых технологий, потери большого количества работников и почти полного отсутствия какого-либо производственно-медицинского контроля.

Биологические вводные оказались игрой в гасяпон: чтобы вырастить Джека были в случайном порядке совмещены материалы из самых далёких углов консервационно-морозильной камеры. За спиной маячила семьдесят вторая неудача по выращиванию «метахумана» к ряду, потому, биоинженеры не держали никаких ожиданий, решив просто сыграть в рулетку с природой и ДНК. Вот ведь незадача, когда вместо одной из пяти заряженных камор, курок револьвера был спущен со взвода в пустоту шестой.

Дальнейшая история могла оказаться классической историей про «семью убили в рамках очередного корпоративного переворота, хочу мстить», но, абсолютно без иронии, такого клише навешано не будет. В конце концов, тяжело придерживаться такой канвы, когда семьи нет изначально. Не имея ни малейшего представления о своих биологических родителях, Джек рос посреди бесконечных серо-синих коридоров лабораторий, воспитываемый исключительно биологами и помощниками-лаборантами, которые, как мог предположить сам Кайто в дальнейшей рефлексии по прошлому где-то в будущем — сами не имели ни малейшего понятия, какое имя и фамилия скрываются за неизвестными цифровыми кодами, коими были подписаны биоматериалы «матери» и «отца». Вместе с технологиями и будущим «Экзотека» с высоким дисконтом продавались ещё и экзобайтные базы данных по любым исследованиям и любой предварительной подготовке, какую вела корпорация — где-то там и были утеряны все имена, пароли и явки.

Отрадой медленно но верно подрастающего Джека Безфамильного было исключительно одно — общение и игры с персоналом лабораторий. А, и вот ещё, самой большой радостью были те моменты, когда лаборанты «представляли» небольшой группе генномодифицированных детей ещё одну выращенную в пробирке «душу», ещё одного счастливчика или счастливицу, которым повезло победить в рулетке и выгрызть в искусственной утробе собственную жизнь отсутствующими зубами.

Несмотря на почти полное отсутствие контроля, те немногие работники, которым было не всё-равно на медленно но верно подрастающих «ГМОшек», как детей, с позволения сказать, «ласково», как они сами утверждают, называли внутри лаборатории некоторые не слишком ответственные сотрудники биодепартамента, пытались компенсировать отсутствие родительской любви и воспитания собственными стараниями. Всё это, безусловно, не могло ни коим разом заместить полноценное детство под бесконечно синим небом, а не мерцающим холодным синим свечением то ли галогеновых, то ли светодиодных ламп.

Капля за каплей, день за днём, год за годом, каждое мгновение внутри лабораторных стен отражалось витиеватыми печатями на сердце, сковывало разум и мешало думать. Первые несколько десятков лет ультрахуманы прикованы к лабораториям, но жизнь под постоянным наблюдением должна, согласно протоколам, действовавшим до раскола, окрашиваться в тёплые тона наличием семьи, периодическими посещениями мира за пределами опостылевших стен. Всего этого «неприкаянное» поколение ультрахуманов, созданных на самых чёрных страничках в истории «Экзотека», было полностью лишено — от чего как только у каждого из детей начало к семи человеческим годам появляться самосознание, вместе с ним начинали зреть и тёмные, скрытые семена ненависти ко всему происходящему, к отнятой не справившимися со своими задачами корпоратами судьбе.

Годы шли, к бесконечным процедурам, аугментациям, уколам и исследованиям добавлялось обучение, что происходило тут же, в стенах лаборатории. Благо, корпорацией были предусмотрительно сохранены помещения в подземных комплексах, похожие на то, что можно отдалённо назвать учебной аудиторией или классом. Вне зависимости от этого, обучение носило почти индивидуальный характер — выращиваемых ультрахуманов-детей было не очень много, ещё меньше соотносились друг с дружкой по возрасту.

Кайто не пропускал ни единого занятия, поскольку лишний контакт что с лаборантами-учителями, что с собственными запертыми под толщей бетона друзьями, воспринимались как настоящая отдушина, возможность хотя бы на период контакта забыть о том, какую жизнь приходится переживать. Он не мог сравнивать, поскольку не знал никаких аналогов — но тянущее чувство где-то в глубине души подсказывало, что что-то тут не так. А после — это самое чувство начало множиться, наслаиваться само на себя, как только их начали знакомить с окружающим миром — Аркхеймом: наконец, появился аналог, появилась представляемая картинка в голове о том, как всё должно быть. И эта картинка отпечатывалась тёмными чернилами, заражая всё вокруг в голове

Если бы функционировала служба психологической поддержки — она бы определённо точно смогла зафиксировать первые перемены. На лице подрастающего ультрахумана медленно но верно начала появляться маска, бессознательная попытка абстрагировать себя от серости и бесконечно протяжной синевы лабораторной жизни. Всё чаще на лице начала сверкать улыбка. Несерьёзность в отношении почти ко всему происходящему, улыбки и смех — вот какой щит успел возвести разум юного ультрахумана в ответе, помноженном на подростковое бунтарство, на всё происходящее. Выращиваемые как синонимы слов «оптимальность» и «эффективность» дети были предоставлены сами себе — и каждый, как мог, отклонялся от курса.

Классическое обучение по стандартам Архейма, за малым исключением — оно было исключительно «домашним», коль такое слово применимо в лабораторных рамках, подходило к концу. Улыбку, пакости и смех меняла концентрация, стоило только парню приступать к урокам или домашним заданиям. Год за годом Джек с упоением впитывал всю информацию о внешнем мире, которую только мог получить — неуёмное упорство всё-равно было некуда девать, а пропадая в учебниках и общении с другими ребятами, запертыми в клетке, жизнь можно было подсластить, окрасив в цвета, хоть немного отдающие теплотой и искренностью.

К двадцати одному хуманскому году все запланированные аугментации были завершены, объект «Джек» обладал достаточным иммунитетом, чтобы ступить за пределы комплекса. Это был чуть ли не единственный протокол, который забытая всеми богами лаборатория исполнила без нарушений, во всём остальном — полнейший крах, отсутствие необходимых инъекций, психологических корректировок, курсов по жизни во внешнем мире, поддержки и подсвеченного пути. Не было ничего — оптимальность должна была приступить к самообеспечению. На предложение остаться ещё на годик, или, возможно, поработать внутри самой лаборатории, пытающийся отложить своё путешествие во «взрослый» мир парень получил отказ, в довесок к очередной трещине на сердце, от осознания того факта, что ему необходимо разорвать вообще ВСЕ социальные связи, которые у него были до сей минуты.

А впрочем, покинуть корпорацию с концами было не суждено: стоило только подняться на наземный уровень комплекса, как к Джеку, нервно перетягивающему лямку собственного рюкзака — вместилища всех его личных вещей, подошла двойка агентов в костюмах. Местный аналог департамента «Хуман Ресорсез», оперативники, в задачи которых был аккуратно вписан отбор персонала: включая встречу под белы рученьки тех, кто ещё не отработал свой долг. В эти годы корпорация могла забыть обо всём, могли смениться пять директоров за несколько лет, целые отделы могли быть поставлены к стенке — всё так, только по каким-то причинам долги, необходимость ультрахуманам «отработать» собственное рождение, старательно спрашивали с каждой, покидающей двери «Экзотека», метаперсоны. Как поговаривали, в случае, если ультрахуману удавалось покинуть комплекс или небоскрёб — за ним всё-равно приходили в место его временного обитания.

Джек даже не противился, не глядя подписывая всё документы, которые ему вручили — позднее парню объявили, что работа предстояла в одном из самых скрытных департаментов «Экзотека». Помимо скрытности, этот департамент обладал ещё одной «приятной» статистикой — самый высокий уровень смертности за последние пятнадцать лет. Центральное Бюро Разведки «Блохэй»... Стоп, нет-нет, «Блохэй» это что-то другое... А, точно! «Голова Акулы!» Все воспоминания, связанные с этим периодом в жизни, Джек прячет на задворках собственного сознания. Маска на лице становилась всё толще, душа, помимо вязко-чёрной смолы, начала погружаться ещё и в к̸̫͈̞̥͇͖̦̂̓̌̽̎̄̇̅͑͐͜р̶̧̜͗̿̽͗̋͘̕о̸̫̻̦͕̮̦͈͍̭͍̃̓͘в̵̺̣̺̖̙̬͎̱̜͆̈́̆͌͒̊̿̕̚ь̴̪̊̏͒. ЦБР — манифестация корпоративной «культуры», служба по устранению конкурентов и собственного проштрафившегося персонала, вечные держатели акции: «Посмотри криво на начальство — получи двадцать часов весёлых пыток «ватербордингом» или током!».

На исход тридцать второго года работы на «Экзотек», где-то во вторую половину пятидесятого века, Джек, наконец, покинул корпорацию, полностью опустошив собственную душу, продав Воплощённой Тьме, всё то немногое, что было у него с собой. Небольшие накопления позволили сменить собственное имя, купить небольшую квартиру и аэродайн, наступила эпоха случайных заработков, связанных с работой, с позволения сказать, «по профессии». Каждый раз, когда кому-то требовался шофёр, собутыльник, наёмный убийца, взрывотехник или персона, способная решать проблемы уж слишком экстравагантного характера — в ушной гарнитуре Кайто раздавался звонок. Именно в этот жизненный период пепельноволосый, наконец, впервые выбрался за пределы Циркона, начав собственную страничку межпланетарных путешествий. Впрочем, все эти неизвестные миры потеряли свои краски вместе с Цирконом — на самом первом задании от Бюро. Иллюзии о том, что в свободном мирке трава зеленее и всюду летают бабочки, разбилась в тысячи мелких осколков, пройти по которым предстояло босиком.

Симметричная бледная моська взирает на собеседника парой янтарных (либо, в исключительно редких случаях — алых, в зависимости от режима линз-визоров) зрачков едва прищуренных глаз. Прищур — усмешка? Нет, ни в коем случае, это просто попытка сконцентрироваться на собеседнике чуть получше. Очерченные брови, заметно выраженный подбородок и скулы, аккуратный разрез губ — идеальный кандидат для фотобанка какого-нибудь «Цирконского института по физиогномике имени Корпоративного Единства», коль начнут создавать институты по лженаукам.

Всё, что начинается от шеи и ниже — сокрыто списанной экспериментальной модульной броней с функциями экзоскелета. Данный кусок ржавеющего технологического наследия был сотворён впопыхах инженерами, работающими за миску риса, а потому — с крайне большой вероятностью не способна защитить от современного оружия, кроме, разве что, оружия холодного, или классических «плюющих» свинцом вооружений. Оказалась в собственности абсолютно случайно — после того, как пепельноволосый попрощался с крайней своей работой под крышей корпорации во времена раскола, броню банально забыли у него забрать ввиду отсутствия контроля, перемешанных баз данных и вечно зловеще мерцающих металлодетекторов.

Питает невесть откуда взявшуюся страсть к пончо, оправдывая это высокой функциональностью накидки. Хотя... Какая может быть у пончо функциональность в пятьдесят-первом веке, а?
Иногда вместо брони, если обстоятельства располагают, носит классический костюм-двойку, под которым всё-равно покоятся те элементы «раздетого» почти догола бронекостюма, которые удаётся поместить под ткань.

Всё, что было указано выше, разительно меняется, как только дело начинает касаться работы или прямых обязанностей светловолосого. Слово «привязанность» старательно выметается куда-то за борт, улыбка отдаёт место нейтральному выражению лица — выражению, всеми силами пытающемуся выражать исключительную сконцентрированность на задании. Всё очень просто, хитрое выражение на лица и улыбка хороши ровно до тех пор, пока они не способны стоить тебе жизни — а корпоративное прошлое, да и настоящее, учит тому, что порой абсолютно необходимо приструнить поток розовой, тёплой и бесконечной теплоты, отдав место под холодный расчёт.

Удерживаемые на задворках собственной души искренние эмоции можно описать несколькими словами — ненависть, слом, разложение, ярость и боль. Едва ли излечимая чернота души, которую Кайто всеми силами скрывает, пытаясь запинающимся разумом придумать, как простить всех вокруг, как простить «Экзотек» за отнятую жизнь и неудачно выбранное время для его рождения, как простить белоснежный сияющий мир Аркхейма за то, что судьба уготовила ему появиться посреди освещённой химически-синим пустоты, пустоты, что ещё и умудрялась разрушаться вокруг.

По-настоящему искренен может быть исключительно с закрытым кругом немногочисленных друзей, какую-то долю из которых представляют такие же заблудшие души, выпущенные из лабораторий «Экзотека». Во всех остальных случаях — предпочитает держать собственные эмоции, как и всегда, за семью печатями, толстенной цепью, витиеватыми мотками паракордовой перевязи и самым главным собственным творением — клоунской маской. Ладно, ладно — не маской клоуна, маской в малой доле искренне (когда все звёзды складываются), в большей доле наигранно позитивного отношения к жизни.

Хотя, красный парик, клоунский нос и длинные ботинки ему бы точно подошли.